Подложный самоубийца, Салиас Евгений Андреевич, Год: 1901 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 59 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ ГРАФА Е. А. САЛІАСА.

Томъ XXVI.

Изданіе А. А. Карцева

МОСКВА.
Типо-Литогр. Г. И. Простакова. Москва, Балчугъ, д. Симон. монаст.
1901

Подложный самоубійца.

ПОВСТЬ.

I.

Былъ третій часъ ночи, а Парижъ все еще гудлъ. Во всемъ город, не только на бульварахъ и большихъ улицахъ, но даже въ переулкахъ было особенное оживленіе. Весь Парижъ былъ на ногахъ.

Причина была особо-важная. Наканун разразилась сразу революція, и король Людовикъ-Филиппъ тайно и поспшно бжалъ изъ дворца пшкомъ до площади ‘Согласія’, оттуда въ карет на край Парижа, а затмъ на почтовыхъ лошадяхъ выхалъ изъ предловъ Франціи.

Въ одной изъ небольшихъ улицъ, прилегающихъ къ ‘Елисейскимъ полямъ’, было особенно много народа. Изъ большого дома среди сада расходилась толпа во вс стороны, шумно, весело, говорливо, двигались группы людей. Но здсь, въ этой толп, расходящейся по домамъ въ третьемъ часу ночи, не было ничего общаго съ событіями во Франціи, ничего общаго со смутой, скопищами и баррикадами.

Это мсто была знаменитая ‘Альгамбра’ — одинъ изъ главныхъ игорныхъ домовъ Парижа.

Впрочемъ, среди гулливой, шумящей толпы были и нкоторые индивидуумы, выходившіе молчаливо и угрюмо. Это были т, которые въ эту ночь проигрались въ пухъ и прахъ.

Въ числ послднихъ былъ высокій, плотный, рыжій, въ золотыхъ очкахъ, круглолицый, съ румянцемъ во всю щеку, пятидесятилтній человкъ, медленно и мрно шагавшій по троттуару, глядя себ подъ ноги. Это былъ не парижанинъ, а иностранецъ, англичанинъ родомъ, американецъ подданствомъ, гражданинъ города Нью-Іорка, банкиръ-милліонеръ, по имени Вильямъ Дикъ. Состояніе его духа было таково, что онъ даже не зналъ о совершившемся во Франціи событіи. Онъ не зналъ, что произошла революція, а въ квартал св. Антонія уже строятся баррикады. Конечно, на весь Парижъ онъ одинъ не зналъ этого. Причины были простыя: во-первыхъ, онъ былъ не парижанинъ, а иностранецъ, во-вторыхъ, почти ни слова не зналъ по-французски, а въ третьихъ, за послдніе три дня онъ спускалъ послдніе стофранковые билеты, которые были у него въ бумажник.

Уже боле полугода былъ онъ въ Париж. Пріхалъ онъ, имя въ карман ровно сто тысячъ долларовъ, а именно сегодня онъ оставилъ въ ‘Альгамбр’ послдній франкъ. Выйдя и направляясь въ гостиницу, гд онъ жилъ, онъ старался припомнить нчто крайне важное: дйствительно ли въ правомъ ящик его письменнаго стола есть мелочь, франковъ пятьдесятъ или шестьдесятъ, которые онъ какъ-то на-дняхъ случайно вынулъ и бросилъ туда изъ жилетнаго кармана. Пятьдесятъ франковъ могли-бы немножко пригодиться завтра поутру. Еслиже ихъ нтъ и это ему только почудилось, то тогда у него буквально нтъ ни гроша за душой.

Гостиница была на бульвар и около воротъ Сентъ-Дени, т.-е. довольно далеко отъ ‘Елисейскихъ полей’. Тмъ не мене, мистеръ Дикъ шелъ пшкомъ, потому что нанять фіакръ было не на что. Въ послднюю минуту предъ закрытіемъ игорнаго дома онъ случайно ощупалъ въ карман панталонъ мелочь — серебро и одну золотую монету, и, прежде чмъ выходить, какъ настоящій игрокъ, вчно старающійся отыграться, онъ поставилъ и эти двадцать или тридцать франковъ, убжденный, что колесо фортуны повернется и за полчаса, которые остаются до закрытія игорнаго дома, онъ успетъ отыграть, пожалуй, и вс свои сто тысячъ долларовъ. Изъ-за этого соображенія приходилось теперь итти домой пшкомъ.

Черезъ часъ мистеръ Дикъ уже поднялся по лстниц, вошелъ въ свой номеръ изъ двухъ комнатъ — гостиной и спальни, зажегъ свчку и прежде всего отворилъ ящикъ стола, чтобы убдиться, есть-ли мелочь, брошенная въ ящикъ наканун. Дйствительно, въ стол оказалось золотомъ и серебромъ около семидесяти франковъ.

Дикъ сталъ надъ раскрытымъ ящикомъ и задумался…

Завтра можно будетъ поставить эти деньги, раздливъ на два куша. И почемъ знать? Можетъ быть колесо фортуны…

Но сердито захлопнувъ ящикъ, онъ отперъ другой, ршивъ мысленно, что находящееся въ этомъ другомъ — лвомъ, въ данный моментъ гораздо нужне и цлесообразне. То, что судьба готовитъ ему на эти остающіеся семьдесятъ франковъ, неизвстно наврное, а то, что находится въ лвомъ ящик, есть нчто, на что вполн можно положиться безъ ошибки и безъ всякаго разочарованія.

Въ лвомъ ящик лежала пара большихъ пистолетовъ знаменитаго Кухенрейтера, огнестрльное оружіе котораго распространяется со славой по всему міру. Да, кто положится на карты, можетъ быть сто разъ обманутъ, а кто положится на пистолетъ и даже на пару заразъ, кто поручитъ свою судьбу г. Кухенрейтеру, тотъ никогда не будетъ обманутъ.

Дикъ сбросилъ съ себя пальто, снялъ шляпу, потомъ скинулъ платье. Жилетъ упалъ на полъ, а часы которые онъ забылъ въ немъ, стукнули объ полъ.

— Ай!..— невольно вырвалось у мистера Дика.

Онъ поднялъ жилетъ, вынулъ часы и приставилъ ихъ къ уху. Они продолжали итти. Довольство выразилось на лиц англичанина: было бы обидно, если бы такой прекрасный хронометръ былъ испорченъ при паденіи. Однако, не все ли равно для человка, собирающагося застрлиться, испорчены или нтъ его часы.

‘Большая разница!’ — думалось мистеру Дику:— ‘тутъ ничего общаго… Можно собраться испортить и даже совсмъ похерить человческій механизмъ, но зачмъ же при этомъ совершенно напрасно портить и хорошій часовой механизмъ?..’

Положивъ на столъ золотые часы, которые показывали двадцать пять минутъ четвертаго, Дикъ задумался надъ вопросомъ, когда застрлиться: половина четвертаго или ровно въ четыре? Въ половин четвертаго — мудрено, такъ какъ надо еще написать письмо и записку. Въ гостиниц накопился снова маленькій счетъ, еще не уплаченный, кажется, за недлю. Отправляться на тотъ свтъ, не уплативши за номеръ и обды, было нехорошо.

Разумется, Дикъ увидлъ, что въ половин четвертаго застрлиться невозможно, а до четырехъ часовъ все можно успть сдлать. Онъ быстро слъ за столъ и началъ писать. Сначала онъ написалъ записку къ одному знакомому соотечественнику-богачу, прося его расчитаться за него въ гостиниц и уплатить вс расходы скромныхъ похоронъ. Затмъ онъ слъ писать письмо, начинавшееся словами:

‘Милая жена, я тебя и всхъ васъ обманулъ. Я еще живъ. Врне сказать, я еще былъ живъ, когда вы считали меня мертвымъ, но я буду, дйствительно, мертвъ, когда вы будете читать эти строки. Я былъ, такъ сказать, обманщикомъ, подложнымъ самоубійцей. Это было нсколько нечестно, во всякомъ случа не по-джентльменски. Теперь, когда эти строки дойдутъ до Нью-Іорка, я буду настоящимъ, неподдльнымъ самоубійцей’…

Письмо вышло пространное, Дикъ объяснялъ въ немъ вс обстоятельства своей жизни въ Париж въ теченіе полугода. Когда онъ уже кончилъ письмо, дописалъ четвертую страницу и собирался расписаться со своимъ обычнымъ росчеркомъ, кудряватымъ, очень похожимъ на какую-то летящую птицу, онъ взглянулъ на часы и снова произнесъ едва слышно:

— Ай!..

Время, назначенное для того, чтобы застрлиться, было пропущено… На часахъ было восемь минутъ пятаго.

— Какая досада!— выговорилъ Дикъ вслухъ.— И какимъ это образомъ? Я былъ увренъ, что успю написать!..

И затмъ онъ началъ думать и разсуждать:

‘Не все-ли равно, когда, собственно, ‘прекратить жизненные платежи?’ Часъ тутъ не причемъ!..’

Однако, онъ ршилъ, что нтъ, не все равно: надо все длать аккуратно, всякое занятіе на свт длается по часамъ, все начинается въ извстный часъ, не только работы въ мастерскихъ, но и занятія въ банкирскихъ конторахъ, даже обдня начинается въ извстный часъ, поэтому отправляться въ путь на тотъ свтъ какъ-то приличне тоже въ извстный часъ.

Но вдругъ Дику пришло на умъ новое соображеніе: ночью застрлиться — полная безсмыслица. Онъ даже удивился, какимъ образомъ такая нелпость, несообразица, могла ему прійти на умъ. Вдругъ сейчасъ въ гостиниц, гд масса народа, и вс благодушно спятъ, человкъ, пожалуй, до полутораста — мужчины, женщины, дти, хозяинъ, прислуга — вдругъ раздадутся два гулкихъ выстрла, да еще какихъ выстрла! Изъ прелестнйшихъ пистолетовъ Кухенрейтера! Что же это будетъ? Вс повскакаютъ, начнутъ бгать, кричать, наконецъ, прибгутъ къ нему и, увидавъ на полу его мертвое тло, узнаютъ, что это именно онъ — мистеръ Дикъ — человкъ, считавшійся благовоспитаннымъ, поступилъ самымъ невжливымъ образомъ, во всякомъ случа поступилъ не такъ, какъ подобаетъ джентльмену.

— Какъ это глупо!— досадливо выговорилъ англичанинъ.

Черезъ полчаса въ номер было уже темно, а въ постели лежалъ и мрно дышалъ человкъ, ршившій на утро, проснувшись, напиться чаю, проглотить два яйца всмятку, състь сочный, кровавый бифштексъ, запить все стаканомъ портвейна, а затмъ, конечно, не ради пищеваренія, прибавить ко всему этому, какъ бы ввид сладкаго блюда, нчто изъ кухенрейтеровскаго изобртенія.

Пустить себ въ голову заразъ дв пули въ оба виска было давнымъ-давно ршено Дикомъ на томъ основаніи, что одна пуля — дура.

II.

Мистеръ Дикъ былъ бы оригинальный человкъ, если бы не былъ англичаниномъ. Но, если онъ просто только уподоблялся многимъ своимъ соотечественникамъ, то былъ безспорно въ оригинальномъ положеніи. Онъ мирно и сладко спалъ теперь въ постели, какъ бы досыпая свою послднюю ночь на бломъ свт, а между тмъ онъ хорошо зналъ и часто вспоминалъ съ чувствомъ стыда, что у себя на родин, у себя въ семь, въ дом, въ кругу знакомыхъ и чуть не во всемъ город Нью-Іорк онъ уже боле полу года считается на томъ свт.

Тому назадъ мсяцевъ шесть-семь онъ написалъ длинное письмо на имя жены, гд объяснялъ, что онъ не настолько глупъ, чтобы продолжать существовать на свт, и, желая всякаго благополучія жен и дочери, заявлялъ, что, исчезнувъ изъ дома, онъ покончитъ съ собой, но такъ аккуратно, что и тла его нигд не найдутъ. Затмъ Дикъ тотчасъ же вышелъ изъ дому, захвативъ съ собой сто тысячъ долларовъ ввид крупныхъ процентныхъ бумагъ.

Пробывъ мене сутокъ въ маленькой гостиниц, онъ слъ на отходящій въ Европу пароходъ, черезъ дв недли былъ въ Шербург, чрезъ сутки въ дилижанс явился въ Парижъ, черезъ часъ уже халъ въ фіакр въ Елисейскія поля, еще черезъ нсколько минутъ былъ уже за игорнымъ столомъ въ ‘Альгамбр’ и сразу въ этотъ день спустилъ двадцать тысячъ франковъ, въ надежд, что завтра отыграется.

Сто тысячъ долларовъ, увезенныхъ изъ дому, и были поступкомъ мистера Дика очень скромнымъ и благоразумнымъ. Домъ, изъ котораго онъ вышелъ, былъ извстенъ во всемъ Нью-Іорк. Этотъ домъ былъ не простой домъ: это былъ банкирскій домъ. Контора Вильяма Дика и К^о была извстна во всей Америк.

Люди, посвященные въ финансовыя дла, часто спорили о томъ, какую сумму изображаютъ обороты дома Дика. Одни, отчасти враги, считали, что обороты идутъ до трехъ и четырехъ милліоновъ. Люди безпристрастные были убждены, что эти обороты доходятъ и до двнадцати милліоновъ. Во всякомъ случа, банкирская контора была одной изъ первыхъ въ город. Если бы мистеръ Дикъ былъ боле жадный или легкомысленный человкъ, то онъ, написавъ жен, что отправляется на тотъ свтъ, отправился бы въ Старый свтъ, по крайней мр, съ милліономъ въ карман.

Но зачмъ и почему все это произошло?

Мистеръ Дикъ былъ женатъ уже боле двадцати лтъ, когда-то женился по любви, около десяти лтъ любилъ свою жену, затмъ второе десятилтіе очень уважалъ ее. У него были дти — дочь и сынъ. Мальчикъ девяти лтъ былъ глуповатъ и дуренъ, но дочь, всегда прелестная, теперь стала красавицей, причемъ была симпатичной, умной и сердечной двушкой. Алису свою, конечно, отецъ очень любилъ. Были и друзья въ Нью-Іорк, настоящіе, искренно его уважавшіе, въ особенности за его денежные обороты.

Казалось-бы, мистеръ Дикъ могъ считаться самымъ счастливымъ человкомъ на свт и продолжать желать существовать. Но именно счастье въ семь, уваженіе согражданъ и огромныя денежныя средства, именно то обстоятельство, что у мистера Дика было все, чего можетъ пожелать человкъ, — это все и понудило его пожелать прекратить скучные ‘платежи существованія’.

Національная болзнь, или хворость, испоконъ вка посщающая сыновъ Альбіона, постила и его. Болзнь эта, вдобавокъ, была и остается до сихъ поръ неизлчимой. Она называется ‘сплинъ’. Терминовъ этой болзни въ другихъ языкахъ всего свта не существуетъ.

На мистера Дика напалъ сплинъ. Единственное лченіе, которое онъ надумалъ, но которое было только палліативомъ, была игра. И онъ началъ проводить цлые вечера и часть ночи въ разныхъ игорныхъ притонахъ, въ разныхъ трущобахъ города, гд никто не могъ бы признать въ немъ извстнаго банкира Дика.

Когда онъ спускалъ черезъ чуръ большія суммы, и это обращало на себя особое вниманіе, то уже боле въ этотъ притонъ онъ не возвращался, а искалъ другой. Такимъ образомъ, онъ проигралъ въ теченіе года огромную сумму денегъ, какую — онъ и самъ не зналъ или, врне, не хотлъ подсчитать, такъ какъ это было непріятно его самолюбію. Но, конечно, этотъ проигрышъ достигалъ до полумилліона долларовъ.

Однако, благоразуміе взяло верхъ, и мистеръ Дикъ ршилъ, что надо покончить.

Лкарство, очевидно, не дйствовало. По вечерамъ и ночамъ во время игры сплинъ его покидалъ, но на утро, при пробужденіи, снова какъ-бы хваталъ за горло и держалъ въ своихъ лапахъ до вечера. Такимъ образомъ, болзнь продолжалась, а употребляемое лкарство, не излчивающее, все-таки губительно дйствовало по отношенію къ дому, семь и имени. И однажды мистеръ Дикъ ршилъ самого себя обуздать, поставивъ въ безвыходное положеніе. Онъ ршилъ взять только сто тысячъ долларовъ, ухать въ Европу и начать играть на эти деньги столько времени, сколько судьба этого пожелаетъ. Когда же онъ проиграетъ все, то дале уже не будетъ въ состояніи запускать руку въ кассу банкирскаго дома, и на чужой сторон ему волей-неволей придется ликвидировать себя самого.

Поселившись въ Париж, Дикъ началъ тамъ аккуратно скучать днемъ, бродя по улицамъ и бульварамъ, и аккуратно играть по вечерамъ, постоянно проигрывая и рдко выигрывая. Однако, играя азартно, онъ все-таки иногда возвращался домой съ такимъ страшнымъ выигрышемъ, который возвращалъ проигрышъ цлаго мсяца. И мистеръ Дикъ съ ужасомъ убждался, что это только оттягиваетъ ликвидацію его особы.

Изрдка англичанинъ думалъ о своемъ второмъ отечеств — Америк, о семь, но вспоминалъ довольно хладнокровно. Его немножко удивляло, иногда раздражало, извстіе, полученное косвеннымъ путемъ, что въ Нью-Іорк продолжаетъ процвтать банкирскій домъ Дикъ и К^о. Опредленія ‘вдова’ или ‘наслдники’ не было. Это обстоятельство заключало въ себ нкотораго рода загадку. Будь у него сынъ совершеннолтній или братъ, дло было бы ясно. Его жена была крайне ограниченная женщина, вялая, сонливая, а двадцатилтняя дочь — была только веселая, свтская двушка. Какимъ же образомъ могли он устроить свои дла такъ, что фирма существуетъ и даже якобы процвтаетъ?

‘Тмъ лучше!..’ — думалось иногда мистеру Дику.— ‘Это очень странно!’ — мелькала у него зачастую мысль.

И иногда онъ принимался спорить съ самимъ собой. Ршивъ, что если жена и дочь устроились хорошо, продолжаютъ отлично вести банкирскій домъ, то и слава Богу, онъ тотчасъ раздражался, оскорблялся и начиналъ доказывать себ же, что онъ поглуплъ, судитъ, какъ полоумный. Мистрисъ Дикъ и миссъ Алиса не имютъ права злоупотреблять именемъ покойнаго мужа и отца. Вдь, онъ — покойникъ! Для нихъ! А не нынче — завтра онъ, дйствительно, будетъ вообще покойникъ. Что же это такое? И какъ они изворачиваются, когда его нтъ налицо? Неужели никто изъ кліентовъ за полгода не потребовалъ лично видться съ главой банкирскаго дома даже для переговоровъ?

— Странно! Странно! Странно!— говорилъ мистеръ Дикъ.

Влпить себ пулю въ лобъ, совершенно не зная, какимъ именно образомъ все это устроилось, казалось тоже нсколько досаднымъ. Существованіе банкирскаго дома Вильяма Дика въ Нью-Іорк, когда самъ Вильямъ Дикъ категорически письменно заявилъ жен, что отправляется на тотъ свтъ, было оригинальнымъ казусомъ, не только загадочнымъ, но даже просто не въ порядк вещей.

И, засыпая теперь, мистеръ Дикъ снова объ этомъ вспомнилъ. Однако онъ эгоистически, съ нкоторымъ облегченіемъ на сердц, соображалъ, что завтра поутру, хорошенько выспавшись и позавтракавъ, онъ это странное стеченіе обстоятельствъ разршитъ моментально при помощи пары прелестнйшихъ машинокъ.

Вмст съ тмъ, мистеръ Дикъ, засыпая, думалъ о томъ, какъ было бы неудобно жить на свт, если бы не было изобртено огнестрльное оружіе, а въ особенности пистолеты. Обращаться къ помощи веревки или бритвы, или какого-либо вещества изъ аптеки — крайне непріятно, а вдобавокъ хлопотливо. Между тмъ, порохъ и пули имютъ въ себ что-то особенное, граціозное, поэтическое. Даже боле! Они имютъ въ себ именно что-то…

Но мистеръ Дикъ не додумалъ, что именно, потому что заснулъ сладчайшимъ сномъ.

III.

На другой день, когда мистеръ Дикъ проснулся, яркое солнце свтило въ окна. День былъ великолпный. На улиц, какъ и всегда, было сильное движеніе и гулъ однотонный, непрерывный, какъ отъ прибоя волнъ океана.

Лежа въ постели, англичанинъ соображалъ, что ныншній день — интересный день въ его существованіи. Послдній! Сегодня чрезъ часъ произойдетъ задуманное имъ и вполн ршенное ‘прекращеніе умственныхъ и тлесныхъ платежей’ окружающему міру.

Медленно и порядливо окончивъ свой туалетъ, мистеръ Дикъ позвонилъ и спросилъ себ завтракъ. Прежде чмъ садиться за маленькій столикъ, уже накрытый, онъ снова отворилъ ящикъ стола и внимательно освидтельствовалъ пару пистолетовъ, чтобы окончательно убдиться, что это послднее угощеніе въ полномъ порядк. Проглотивъ два яйца всмятку, мистеръ Дикъ взялся за бифштексъ, и лицо его насупилось.

— Черти французы!— проворчалъ онъ себ подъ носъ.— Не умютъ приготовить простой бифштексъ. Какая-то подошва!

И ему стало особенно досадно. Онъ всю жизнь любилъ, даже уважалъ сочный кровавый кусокъ мяса, но теперь хорошій бифштексъ имлъ, вдь, особенное и огромное значеніе: вдь, это былъ послдній, который онъ състъ на этомъ свт! А на томъ свт, почти наврное можно сказать, бифштексовъ никакихъ не будетъ, даже и этакихъ — пережаренныхъ.

Вообще, и американецъ, и англичанинъ, собирающіеся покончить съ собой, любятъ, чтобы въ послдніе дни, а въ особенности въ самый послдній день ихъ существованія, все было въ полномъ порядк, удобно и пріятно.

Однако, мистеръ Дикъ, ворча, началъ все-таки рзать кусокъ мяса и обмакивать каждый кусокъ въ коричневый соусъ по имени ‘ворчестерширсосъ’. У непривычнаго человка отъ этого соуса длается во рту настоящій пожаръ, нёбо, языкъ и горло превращаются въ нчто огнедышащее, но нашъ англичанинъ еще прибавилъ въ него немного перцу. Едва только сълъ онъ, ворча и бранясь ‘подошву’, какъ въ его дверь постучали.

— Войдите!— отозвался онъ сурово и устремилъ глаза на дверь, такъ какъ лакей, служившій ему, уже приходилъ три раза, не стуча въ дверь.

‘Кто бы это могъ быть?’ — подумалъ онъ.— ‘Вотъ уже совсмъ не кстати!..’

Дверь отворилась. На порог стоялъ высокій, стройный, очень красивый молодой человкъ. Онъ почтительно раскланялся, держа срый цилиндръ въ одной рук и красивую трость въ другой. На рукахъ его были пунцовыя перчатки, а срый клтчатый костюмъ былъ съ иголочки.

— Извините меня, — заговорилъ онъ, — что я осмливаюсь безпокоить васъ, но я счелъ долгомъ явиться…

— Что прикажете?— отвтилъ Дикъ, вставая вмст съ салфеткой въ рукахъ и длая шага три къ гостю.

— Я счелъ долгомъ своимъ явиться къ вамъ. Не будетъ ли, можетъ быть, какихъ приказаній?

Мистеръ Дикъ вытаращилъ глаза.

— Если я опоздалъ, — продолжалъ молодой человкъ, — и если вы меня обогнали, то это не моя вина! Въ дорог у парохода сломалось колесо, и мы чуть не цлую треть океана прохали на одномъ колес, и вамъ немудрено было, конечно, выхавъ изъ Нью-Іорка хотя бы пятью днями позже меня, прибыть въ Парижъ прежде.

‘Я ничего не понимаю!’ — хотлъ сказать мистеръ Дикъ, но только подумалъ, промолчалъ, а вмсто этого спросилъ:

— Съ кмъ я имю честь говорить?

— Я — агентъ вашего дома, Алексонъ. Виноватъ, что я самъ тотчасъ же не назвался. Извините, что я наивно вообразилъ, что вы меня сами узнаете. Это было наивностью съ моей стороны. У васъ столько служащихъ, и, кром того, они имютъ честь видть васъ такъ рдко, мимоходомъ, что, если они хорошо знаютъ въ лицо васъ, то вамъ, конечно мудрено знать ихъ всхъ. Итакъ, честь имю представиться — агентъ вашего дома! Не будетъ ли какихъ приказаній? Я возвращаюсь послзавтра.

— Вы — агентъ банкирскаго дома Вильямъ Дикъ и К^о въ Нью-Іорк?

— Точно такъ-съ!

— И фирма эта продолжаетъ существовать?

Молодой человкъ изумленно поглядлъ въ лицо Дика.

— Я хочу сказать обороты дома идутъ хорошо?

— Боле или мене хорошо, хотя, какъ вамъ извстно, не столь хорошо, какъ шли прежде. Но, я полагаю, — любезно улыбнулся молодой человкъ,— что ваша неожиданная поздка сюда поправитъ дла.

— Гм…— мычнулъ Дикъ и прибавилъ мысленно:— ‘Самъ чертъ тутъ ничего не пойметъ’!..

Онъ двинулся и пригласилъ гостя ссть, затмъ предложилъ ему стаканъ портвейну и сигару, но молодой человкъ сталъ конфузливо отказываться. По всему было замтно, что онъ не прочь былъ бы отвдать и того, и другого, но считалъ предложеніе простой любезностью со стороны мистера Дика и счелъ долгомъ отказаться: согласіе было бы съ его стороны фамильярностью по отношенію къ банкиру-патрону.

— Какимъ образомъ вы нашли меня?— спросилъ Дикъ, тараща глаза.

— Я пришелъ въ эту гостиницу, чтобы повидать одного знакомаго, и когда я искалъ его имя на доск, то случайно прочелъ ваше имя. Сначала я страшно удивился, такъ какъ, вызжая изъ Нью-Іорка, я зналъ, что ду въ командировку по вашему же выбору и приказанію, переданному мн г. Германомъ, но затмъ, вспомнивъ, что мой пароходъ отъ несчастнаго случая въ мор запоздалъ, я, конечно, тотчасъ же сообразилъ, что вы могли выхать посл меня и прибыть во Францію раньше.

— Давно ли вы служите въ банкирскомъ дом Дикъ и К^о?

— Боле полутора года, почти два года. Я началъ съ довольно маленькой должности и только съ полгода тому назадъ сдлался агентомъ для поздокъ по Америк, а теперь въ первый разъ по вашему порученію являюсь въ Европу.

— Но отчего у васъ такой акцентъ? У васъ выговоръ необыкновенный!— спросилъ Дикъ.

— Я — не американецъ и даже не англичанинъ. Я — русскій…

— О-о?!— Ре — шенъ!!— протянулъ, изумляясь, Дикъ, но, тотчасъ же, вспомнивъ главное, спросилъ: — За это послднее время часто ли вы видли мистера Вильяма Дика?

Молодой человкъ снова изумленными глазами уперся въ лицо говорящаго.

— Много ли разъ я имлъ честь васъ видть?— спросилъ онъ.

— Я спрашиваю, сколько разъ за два года имли вы случай видть близко или разговаривать съ мистеромъ Вильямомъ Дикъ, главой банкирскаго дома Дикъ и К^о?— холодно проговорилъ англичанинъ.

— Разговаривать мн не приходилось ни разу, этой чести, какъ вамъ извстно, никто изъ мелкихъ служащихъ не удостаивается, но видть мн приходилось васъ прежде нсколько разъ. Прежде, а не за эти послдніе полгода.

— И вы находите между нимъ и мной сходство, г. Алексонъ?..

Наступило молчаніе. Лицо красиваго молодого человка стало даже некрасивымъ, такъ какъ онъ широко разинулъ ротъ, вытаращилъ глаза и сидлъ, какъ истуканъ, даже какъ дуракъ.

— Я долженъ вамъ сказать, молодой человкъ,— заговорилъ мистеръ Дикъ,— что вы ошибаетесь! Если я ношу то же имя, что и вашъ патронъ, то я не могу допустить мысли, чтобы, сверхъ имени, было между мной и имъ сходство. Это была бы слишкомъ странная игра судьбы. Я думаю, что одно и то же прозвище повліяло на васъ? Вы, вроятно, никогда не видали или плохо видли вашего патрона и вообразили себ теперь, что я на него похожъ.

Наступило снова молчаніе, но затмъ Алексонъ понемногу овладлъ собой, крайнее изумленіе исчезло съ его лица, и онъ выговорилъ:

— Извините меня за мою невольную ошибку, но все-таки я осмлюсь утверждать, что между моимъ патрономъ и вами очень большое сходство. Быть можетъ, между вами и имъ есть дальнее родство? Теперь, всматриваясь въ васъ, я могъ только замтить, что вы, быть можетъ, немножко моложаве, лтъ на пять, на шесть. Но такъ… вообще… извините… но это поразительное сходство! Я думаю, что, если бы мой патронъ, мистеръ Дикъ, увидлъ васъ, то онъ самъ былъ бы пораженъ! Ему бы показалось чудомъ!

‘Да’, — подумалъ про себя Дикъ, — ‘если бы я самъ себя встртилъ и увидлъ себя гд нибудь предъ собой, помимо зеркала, то, конечно, почелъ бы эта чудомъ’…

— Очень врю,— прибавилъ онъ вслухъ,— что я похожъ на вашего патрона, но все-таки повторяю вамъ, молодой человкъ, что, вроятно, вы преувеличиваете. На васъ просто сильно повліяла одна и та же фамилія, подйствовала на ваше воображеніе. Послдній разъ говорю вамъ, что между мной и вашимъ патрономъ нтъ ничего общаго, что мы — даже не родственники и никогда не видлись, конечно, такъ какъ я никогда изъ Лондона не вызжалъ и только теперь въ первый разъ пріхалъ въ Парижъ на нсколько дней. Въ Америк я тоже никогда не бывалъ. Но теперь я начинаю вспоминать, что слышалъ или читалъ въ газетахъ, что существуетъ въ Нью-Іорк банкирскій домъ моего однофамильца. Да, я начинаю смутно вспоминать… но тоже вспоминаю нчто… Разв тому назадъ такъ около полугода не ходилъ слухъ, что мистеръ Вильямъ Дикъ, вашъ патронъ… какъ бы это сказать? Что-то такое случилось… именно около полугода… онъ закрылъ свою контору или, кажется, чуть ли не пропалъ безъ всти? Что-то въ этомъ род мн смутно вспоминается…

И, говоря это, англичанинъ пытливо глядлъ въ лицо Алексона, но молодой человкъ снова изображалъ на своемъ красивомъ лиц одно только крайнее изумленіе.

— Не знаю!— замоталъ онъ, наконецъ, головой.— Ничего подобнаго не было. Онъ живехонекъ и…

— Стало быть, — оживляясь, заговорилъ мистеръ Дикъ:— банкирскій домъ существуетъ и процвтаетъ, и мой однофамилецъ точно такъ же?

— Да-съ, процвтаетъ, хотя не такъ уже, какъ бывало прежде, какъ я имлъ честь вамъ докладывать. Тутъ замшалось одно маленькое обстоятельство… И, коль скоро вы даже незнакомы съ моимъ патрономъ, то я и не считаю долгомъ скрывать отъ васъ то, что намъ всмъ извстно и что мы, служащіе въ банкирскомъ дом, конечно, въ самомъ Нью-Іорк никому не разсказываемъ, а держимъ въ строжайшей тайн, чтобы не нанести ущерба торговому дому. Но здсь, во Франціи, и притомъ вамъ, постороннему человку, который никогда Нью-Іорк не былъ и не будетъ, я могу сообщить.

И, говоря это, Алексонъ краснорчиво уже раза два или три поглядлъ на бутылку портвейна. Теперь, когда онъ зналъ, что передъ нимъ сидитъ не его патронъ, а какой-то обыватель Лондона, однофамилецъ его хозяина, онъ, конечно, не считалъ фамильярностью чокнуться съ нимъ.

Мистеръ Дикъ замтилъ взглядъ молодого человка и, такъ какъ предъ нимъ стоялъ чистый стаканъ, пододвинулъ его гостю и налилъ въ него вина. Наливъ и себ въ маленькій стаканъ, онъ протянулся съ нимъ къ гостю, чокнулся и выговорилъ:

— За ваше здоровье! А затмъ и все утро свободенъ, длать мн нечего, и, по правд вамъ сказать, хоть я и зналъ, что существуетъ въ Нью-Іорк г. Вильямъ Дикъ, я теперь крайне имъ заинтересованъ именно потому, что, вдобавокъ, вы увряете, будто между мной и имъ есть даже какое то сходство въ лиц. Влдствіе этого я прошу васъ разсказать мн кое-что о моемъ двойник. Это меня позабавитъ. Никакой нескромностью съ вашей стороны я, какъ честный человкъ, не воспользуюсь, да и не буду въ состояніи воспользоваться, такъ какъ черезъ день или два я узжаю обратно въ Лондонъ, а у васъ въ Нью-Іорк, конечно, я никогда въ жизни не буду. Скажите мн, что мой двойникъ — умный человкъ или дуракъ? Вдь, бываютъ банкиры, блестящимъ образомъ ведущіе свои дла, наживающіе милліоны и при этомъ — пошлые дураки. У нихъ только удача. За нихъ работаетъ одна дама — г-жа Фортуна…

— О, нтъ!— воскликнулъ Алексонъ,— сэръ Вильямъ Дикъ — мой патронъ — умнйшая голова! Это былъ человкъ поистин замчательныхъ способностей…

— Былъ?!.— воскликнулъ мистеръ Дикъ.— Что вы хотите сказать словомъ ‘былъ’? Вдь, вы же сами сказали, что онъ живехонекъ?

— Конечно, живехонекъ, но я не могу сказать ‘здравъ и невредимъ’…

— Какимъ образомъ?

— А потому, изволите видть, что съ полгода назадъ, боле или мене, съ нимъ нчто произошло…

Вниманіе и любопытство мистера Дика сразу насторожилось.

— Около полугода назадъ?!.— воскликнулъ онъ.

— Да-съ!

— Что же именно?

— Мой патронъ вдругъ перемнилъ образъ жизни.

‘Да’,— быстро подумалъ мистеръ Дикъ,— ‘если ты называешь исчезновеніе человка, оставившаго письмо, что онъ хочетъ покончить съ собой, перемной образа жизни, то это опредленіе оригинально!’

И онъ задумался надъ оригинальнымъ опредленіемъ.

IV.

Но, пока англичанинъ думалъ, молодой человкъ уже началъ свое повствованіе и разсказалъ слдующее. Приблизительно около полугода назадъ его патронъ пересталъ выходить изъ дома и затмъ пересталъ выходить изъ своего рабочаго кабинета. Вмст съ тмъ, онъ проводитъ жизнь очень странно: онъ завтракаетъ и обдаетъ одинъ въ томъ же кабинет, не желая видть даже самыхъ близкихъ друзей, не только кліентовъ, и допускаетъ къ себ, въ свои дв комнаты — кабинетъ и спальню — только жену, сына, дочь, управляющаго банкомъ, г. Германа, и своего любимца-лакея.

Вмст съ тмъ, въ стн, раздлявшей его кабинетъ отъ комнаты, гд сидлъ всегда г. Германъ, гд длались ему доклады и гд изрдка онъ принималъ наиболе важныхъ постителей,— въ стн этой было сдлано отверстіе, нчто врод окна съ большимъ, толстымъ зеркальнымъ стекломъ. И, если мистеръ Дикъ никогда не выходилъ и никого не принималъ, то его можно было всегда чрезъ окно видть, бывая у Германа. И многіе, конечно, видли его и могли даже засвидтельствовать, что патронъ проводитъ цлые дни за работой. Впрочемъ, иногда онъ приказываетъ задернуть зеленую занавску, чтобы постители Германа не могли его видть.

Если бы мистеръ Вильямъ Дикъ выходилъ изъ дому или работалъ нсколько меньше, то, конечно, это могло бы принести только пользу для банкирскаго дома въ общественномъ мнніи города. Но подобное домосдство и подобная нелюдимость, и вс привычки мизантропа, и эти черезчуръ усидчивыя занятія длами, продолжающіяся съ утра и до вечера, повліяли на дла совершенно иначе, — принесли вредъ. Злые языки и враги банкирскаго дома, конечно, воспользовались этимъ.

— И вы, конечно,— прибавилъ Алексонъ,— поймете, къ чему это повело?

— Къ чему?— спросилъ слушатель, но такимъ страннымъ, упавшимъ голосомъ, какъ если бы былъ пораженъ на смерть.

— Вы не догадываетесь, что стали говорить въ город?

Мистеръ Вильямъ Дикъ молчалъ, а затмъ выговорилъ, какъ очумлый:

— Стали говорить, что онъ съ ума сошелъ?

— Именно!

— И все пошло къ черту!— прошепталъ Дикъ будто себ самому и осунулся въ кресл, какъ бы испуская послднее дыханіе.

— Точно такъ-съ! Кредитъ сталъ падать!

Мистеръ Дикъ уже такъ задумался, очевидно, глубоко потрясенный разсказомъ молодого человка, что этотъ теперь глядлъ на него снова съ крайнимъ изумленіемъ и молчалъ. Наконецъ, онъ собрался заговорить и сказалъ:

— Васъ все это удивляетъ?

Но мистеръ Дикъ, не слыхалъ и не отвтилъ.

— Позвольте покинуть васъ, — сказалъ снова чрезъ полминуты Алексонъ:— у меня много дла сегодня. Очень радъ, что я имлъ случай…

Но молодой человкъ замолчалъ, видя, что собесдникъ такъ забылся, какъ если бы лишился сознанія.

Алексонъ поднялся, сталъ умышленно кашлять и, наконецъ, протянувъ руку, почти крикнулъ.

— До свиданія!

Дикъ пришелъ въ себя и поглядлъ, какъ бы спросонья.

— А? Что?.. Ахъ, да! Вы… вы уходите? Погодите!

— У меня много дла, поэтому я…

— Два слова, т.-е. нсколько словъ или одинъ вопросъ, и я отпущу васъ… Скажите, вы говорили, что я сижу по цлымъ днямъ за столомъ…

— Нтъ-съ. Я этого не говорилъ.

— Какъ не говорили?!.

— Я этого не могъ сказать, не зная вашего образа жизни. Я говорилъ про моего патрона.

— Ну, да! Ну, да! Я шутя сказалъ: ‘я сижу’,— мой однофамилецъ сидитъ цлые дни?

— Точно такъ-съ.

— И вы его видли, видали?.. Предъ отъздомъ изъ Нью-Іорка вы его видли?

— Да-съ.

— Своими глазами видли?

— Видлъ!— удивился Алексонъ.

— Ваше честное слово?

— Даю вамъ слово джентльмена.

— Это… это чертъ знаетъ, что такое!— закричалъ Дикъ.— Это можно съ ума сойти!

— Да-съ. Но это ввид сплетни уже бгаетъ по всему Нью-Іорку.

— Что?

— Вс говорятъ, что мистеръ Дикъ сошелъ съ ума.

— Нтъ… Нтъ! Я не про это… Вотъ что, г. Алексонъ… Дайте слово, что вы исполните мою просьбу, пустую, самую пустую.

— Извольте! Даю!

— Приходите ко мн снова завтра въ эту пору.

— Извольте, съ удовольствіемъ!

Молодой человкъ вышелъ, а мистеръ Дикъ снова глубоко задумался и просидлъ такъ нсколько часовъ. Онъ изображалъ истукана.

О послднемъ предполагавшемся имъ блюд или угощеніи онъ даже забылъ… Ему было не до самоубійства. Было нчто важне…

Предъ обдомъ, часа за полтора, онъ вышелъ погулять на бульвары, но и здсь думалъ все объ одномъ и томъ же и изрдка говорилъ вслухъ. Мысли его вертлись все на одномъ соображеніи.

‘Кто же этотъ мерзавецъ, который изображаетъ меня въ Нью-Іорк?.. И если этотъ мерзавецъ обанкротится, то, вдь, банкротомъ сочтутъ не его, а меня. Какъ же поступить? хать назадъ и раскрыть все это комедіанство?!. Никогда! Теперь меня это волнуетъ, но, когда я застрлюсь, то, понятно, съ того свта мн все это будетъ представляться совершенно иначе, съ иной точки зрнія, боле разумной, мене условной. Если вся эта земля для меня вдругъ станетъ горошиной — и глупой, скучной горошиной — то, очевидно, что вся Америка будетъ пятнышко, Нью-Іоркъ точка, а банкирская фирма Дикъ и К^о… что? Даже не атомъ, а какая-то сотая доля атома, если атомъ длимъ…

И мистеръ Вильямъ ршилъ, что надо все-таки застрлиться. Но когда?.. Сейчасъ… До обда? Онъ подумалъ.

— Нтъ, лучше посл обда: съ полнымъ желудкомъ нервы спокойне…— ршилъ мистеръ Дикъ.

Но вдругъ онъ вспомнилъ, что позвалъ наутро въ гости молодого агента своего дома, да еще какого агента — русскаго!

— Невжливо! Придетъ и найдетъ тло. Даже боле, чмъ невжливо — опасно! Онъ вернется въ Нью-Іоркъ и разскажетъ, что познакомился съ однофамильцемъ своего патрона, страшно на него похожимъ, и что этотъ ‘другой’ Дикъ застрлился. Семья догадается. Нельзя! Надо завтра его принять, затмъ перехать въ другую гостиницу, а тамъ уже ликвидировать свою особу.

— А деньги для перезда.

И, подумавъ, онъ прибавилъ:

— Сегодня пойду въ ‘Альгамбру’, захвачу эти 70 франковъ… и, наврно, выиграю. Если проиграюсь, то завтра посл визита этого Алексона выйду гулять и придумаю, какъ покончить съ собой, чтобы не попасть въ моргъ и не быть узнаннымъ.

И, подумавъ еще, Дикъ ршилъ непремнно итти вечеромъ въ ‘Альгамбру’, затмъ принять на утро Алексона… а затмъ?.. Затмъ, конечно, не дожидаясь обда, такъ застрлиться, чтобы его похоронили, какъ неизвстно кому принадлежащее тло.

Пообдавъ въ гостиниц съ особеннымъ аппетитомъ, мистеръ Дикъ отправился въ игорный домъ въ отличномъ расположеніи духа.

Тутъ было все то же, какъ и прежде: толпа съ странными лицами, физіономіи довольныя и даже восторженныя, а рядомъ блдныя лица съ дико раскрытыми глазами: однимъ фортуна улыбалась, другихъ казнила.

‘Удивительный народъ — люди!’ — думалось мистеру Вильяму:— ‘проигрываютъ и сердятся, волнуются, кажутъ несчастными. Не все ли равно — выигрывать или проигрывать? Вдь, дло въ игр!’

Раздливъ свои семьдесять франковъ на три куша, мистеръ Дикъ началъ ставить на Rouge et Noir. Бывало, онъ не ставилъ никогда мене пяти луидоровъ или ста франковъ и проигрывалъ до пятидесяти тысячъ въ вечеръ. На этотъ разъ, поставивъ первый кушъ въ одинъ золотой — онъ выигралъ. Оставивъ все на стол, онъ снова выигралъ. И такъ семь разъ. Посл седьмого удара, выиграннаго, онъ всю кучу золота перетащилъ съ ‘краснаго’ на ‘черное’. И опять выигралъ. Чрезъ часъ игры предъ мистеромъ Дикомъ на стол было 25 тысячъ франковъ приблизительно. Онъ не трудился считать, загребая золото…

— Глупо! Глупо!— повторялъ онъ, волнуясь отъ досады.— Глупо это потому, что, сколько бы я ни выигралъ, я эту канитель существованія продолжать не стану. Все-таки завтра предъ обдомъ я застрлюсь. Слдовательно, эти деньги останутся зря въ пользу хозяина гостиницы или въ пользу полиціи, которая мое тло подберетъ и обокрадетъ.

Впрочемъ, было врное средство не остаться въ выигрыш и выйти изъ ‘Альгамбры’ безъ гроша.

И мистеръ Дикъ употребилъ это средство. Въ два часа ночи онъ вышелъ изъ игорнаго дома съ билетомъ въ пятьсотъ франковъ и съ серебряной монетой въ два франка.

Съ великимъ трудомъ поборолъ себя игрокъ, чтобы не спустить все до послдняго франка. Благоразуміе взяло верхъ. Прежде Дикъ собирался застрлиться въ своей комнат, и пріятель, извщенный запиской, могъ уплатить и въ гостиниц, и за похороны. Теперь, благодаря присутствію въ Париж Алексона, Дикъ опасался поступить такъ и ршилъ, уплативъ хозяину, застрлиться въ окрестностяхъ. И онъ энергически оставилъ въ карман пятьсотъ франковъ для гостиницы и два франка на извозчика.

V.

На одной изъ лучшихъ и шумныхъ улицъ Нью-Іорка въ большомъ дом помщалась контора и квартира банкира Дикъ. Здсь лтъ пятнадцать прожила семья ни хорошо, ни дурно…

Разумется, въ тотъ день, въ который отецъ семейства вдругъ исчезъ, оставивъ письмо, объяснявшее его ршеніе покончить съ собой, мистриссъ Дикъ и молодая Алиса были поражены. Но нельзя сказать, что бы это было тяжелое, безысходное горе.

За послдніе годы Дикъ какъ-то отдалился отъ жены и дочери. Онъ много и часто отсутствовалъ, а когда бывалъ дома, то былъ настолько сумраченъ и угрюмъ, что его присутствіе только тяготило всхъ. Г-жа Дикъ, давно охладвшая къ своему мужу, обожала дочь и мечтала только объ ея замужеств. Нежданное ршеніе Дика было лишь ужасно тмъ, что вело прямо къ катастроф, т.-е. къ разоренію.

Г-жа Дикъ поэтому не столько жалла мужа, ршившагося на самоубійство, сколько попрекала его, что онъ не взялся за дло иначе. Онъ имлъ право, конечно, покончить съ собой, но не имлъ права, по ея мннію, покончить съ банкирскимъ домомъ. Слдовало все привести въ порядокъ, ликвидировать свои дла или выдать дочь замужъ и основать новую фирму, а затмъ уже отправляться на тотъ свтъ. Отъ потрясенія г-жа Дикъ заболла и слегла въ постель.

Юная Алиса, конечно, могла только плакать и ухаживать за матерью, но ея личныя, тайныя мечты тоже рухнули. Она уже надялась быть г-жей Алексонъ, теперь же, если молодой человкъ попрежнему ее любитъ, то его родители врядъ ли согласятся на его женитьбу съ дочерью самоубійцы-банкрота.

Прошло нсколько дней посл исчезновенія, мистриссъ Дикъ была въ постели, но банкирская контора не закрывалась, и все шло своимъ чередомъ. Главный управляющій, уже давно служившій у Дика, старый, умный, дльный, но и очень хитрый и лукавый человкъ, г. Германъ, сначала тоже потерялъ голову, но затмъ вдругъ пріободрился, ожилъ… Смущенія его не было и слда.

Случилось это посл краткой бесды его съ врнымъ слугой исчезнувшаго банкира. Камердинеръ, старикъ Томъ, пятнадцать лтъ служившій барину, очевидно, повліялъ на расположеніе духа и на ршеніе Германа.

Черезъ недлю посл прочтенія письма Дика, которое показала ему Алиса, Германъ веллъ доложить больной г-ж Дикъ, что ей пора подняться съ постели, чтобы ршить судьбу банкирскаго дома.

Женщина приняла Германа. Между ними произошло важное и роковое объясненіе. Онъ предложилъ женщин, ничего не понимающей въ длахъ, скрывъ самоубійство банкира, взять на себя постепенную, осторожную ликвидацію всхъ длъ, чтобы спасти хотя бы около полумилліона для юной миссъ Алисы.

— Все зависитъ отъ васъ!— сказалъ Германъ госпож Дикъ:— ршайте! Желаете ли вы вмст съ дочерью итти, какъ говорится, на улицу, или желаете, чтобы у миссъ Алисы было очень приличное приданое? Я беру на себя все, но лишь съ однимъ условіемъ, чтобы вы вполн подчинились моей вол и исполнили три мною поставляемыя условія. Первыя два я вамъ тотчасъ же скажу, а о третьемъ я умолчу и объясню его вамъ впослдствіи, когда все дло выяснится, когда я увижу, что все, дйствительно, обстоитъ благополучно.

Разумется, г-жа Дикъ согласилась на все.

— Первое мое условіе, конечно, ради вашей же пользы, заключается въ томъ, чтобы вы ршились подписывать вс т бумаги, которыя я буду вамъ подавать. Везд, гд стояла подпись мистера Дика, должна стоять ваша, разумется, похожая на подпись вашего мужа.

— Но, вдь, это противозаконно?!.— воскликнула г-жа Дикъ.

— Совершенно врно!

— Вдь, это будетъ подлогъ?

— Совершенно врно! Если не полный подлогъ, то на половину. Вы будете писать имя, которое носите, подражая почерку вашего мужа. Но поймите, что изъ этого никакой бды не произойдетъ. Мы понемногу ликвидируемъ вс дла и, когда все будетъ кончено, мы объявимъ о письм мистера Дика и его ршеніи покончить съ собой. Никому и на умъ не придетъ, что мы, такъ сказать, оттянули его самоубійство! Да и кто-же пойдетъ рыться въ длахъ банкирскаго дома, ликвидировавшаго свои дла и притомъ совершенно правильно, безъ ущерба своимъ кліентамъ? Вамъ придется подписаться какихъ-нибудь нсколько сотенъ разъ, но этимъ вы дадите вашей дочери полумилліонное приданое. Согласны-ли вы?

Разумется, г-жа Дикъ попросила отсрочки подумать, но на другой-же день согласилась и въ душ была даже благодарна преданному и умному Герману за то, что онъ придумалъ спасти ее отъ гибели.

Германъ заявилъ о второмъ условіи, которое оказалось гораздо легче исполнить, чмъ первое. За первое можно было итти подъ судъ, за второе, какъ за обманъ, г-жа Дикъ никакой отвтственности подвергнуться не могла. Германъ бралъ все на себя лично и просилъ женщину дать только свое молчаливое согласіе.

— Въ чемъ же оно заключается?— спросила г-жа Дикъ.

— Это объяснять довольно долго и совершенно излишне. Завтра утромъ я вамъ покажу нчто, предупредивъ васъ не пугаться и попросивъ ни слова никому не объяснять.

На слдующій день въ комнат, гд всегда принималъ управляющій конторой, появились рабочіе, а самъ онъ временно принималъ постителей и доклады конторщиковъ въ другой — сосдней. Рабочіе были заняты дломъ съ ранняго утра, съ разсвта и до поздней ночи. На второй день все было готово. Кабинетъ управляющаго принялъ свой обычный видъ, и Германъ снова переселился въ него. Но весь персоналъ конторы, а равно и постоянные постители увидли новость. Въ стн оказалось довольно большое окно, черезъ которое былъ виденъ кабинетъ самого мистера Дика.

Около полудня Германъ попросилъ г-жу Дикъ пожаловать къ себ. Онъ подвелъ ее къ этому занавшенному окну и, собираясь постучать въ него, серьезно и важно прибавилъ:

— Снова, въ третій разъ, прошу васъ, уважаемая мистрисъ, не пугаться, не падать въ обморокъ, хотя-бы вы увидли что-нибудь чрезвычайное. Готовы-ли вы? Помните, что все длается для счастья вашей дочери. Поэтому старайтесь выдержать всякій, какой-бы то ни было, нравственный ударъ. Итакъ, готовы-ли вы увидать нчто чрезвычайное, даже, пожалуй, съ извстной точки зрнія, страшное?

Г-жа Дикъ, женщина очень религіозная, прочла мысленно молитву и объявила, что она готова. Германъ постучалъ въ стекло окна. Зеленая тафтяная занавска отдернулась за стекломъ, и мистрисъ Дикъ оторопла, затрепетала, собралась страшно закричать, но у нея не хватило силъ. Ноги ея задрожали, подкосились, и она едва не упала на полъ. Германъ поддержалъ ее и посадилъ въ кресло.

— Что это?!.— воскликнула она.

Но Германъ молчалъ.

— Я васъ спрашиваю, что это значитъ? Онъ живъ? Онъ вернулся?

— Нтъ!— холодно отозвался тотъ.

— Что-же это?

— Это онъ для всей Америки, для всхъ кліентовъ, для всей конторы, но для насъ — васъ, вашей дочери, сына и меня — это нчто совершенно иное. Пойдемте въ кабинетъ!

И черезъ нсколько мгновеній Германъ, подавая руку г-ж Дикъ, провелъ ее кругомъ чрезъ другія комнаты и ввелъ въ кабинетъ ея мужа. За письменнымъ столомъ въ халат сидлъ спиной къ нимъ самъ Дикъ. Германъ обвелъ свою даму кругомъ стола и поставилъ противъ фигуры сидящаго за работой банкира, держащаго перо въ рук и склонившаго надъ бумагой голову. Женщина долго вглядывалась…

— Это поразительно!— воскликнула она, наконецъ.

— Да, ваша правда!— улыбаясь, отвтилъ Германъ.

— Но объясните мн, откуда вы это достали? Когда успли вы это сдлать?

— Я ничего не доставалъ и ничего не длалъ. Этому мистеру Дику уже, по крайней мр, четыре года отъ роду. Объ его существованіи я не имлъ никакого понятія и узналъ лишь отъ вашего врнаго слуги Тома. Позовите его, разспросите, и онъ объяснитъ вамъ все. Я-же теперь буду только просить васъ о томъ, чтобы быть одного мннія со всмъ Нью-Іоркомъ объ этомъ вашемъ супруг.

Вызванный Томъ объяснилъ барын, что уже около пяти лтъ баринъ его часто исчезалъ изъ дому тотчасъ-же посл обда и иногда возвращался только на слдующій день утромъ и въ полдень. А тотъ, кого г-жа Дикъ, иногда заглянувъ въ дверь, видала и вечеромъ, и утромъ и боялась обезпокоить, видя усиленно работающимъ за большимъ письменнымъ столомъ, былъ не настоящій, живой мистеръ Дикъ, а этотъ, стоившій ему около тысячи долларовъ.

И, дйствительно, восковая кукла стоила этихъ денегъ вслдствіе своей жизненности, а, главное, поразительнаго сходства съ самимъ оригиналомъ. Можно было даже сказать, что въ кукл было больше жизни, чмъ въ самомъ банкир. Вчно сумрачный и отъ этого съ неподвижными чертами лица Дикъ могъ скорй походить на куклу, нежели это восковое изображеніе, гд ярко и весело свтились стеклянные глаза, широко и добродушно раскрытые, и пробивался легкій румянецъ на щекахъ, а губы не были угрюмо сжаты, и на нихъ вчно играла привтливая улыбка.

VI.

Такимъ образомъ въ банкирской контор Дикъ и К^о все, обстоя благополучно, конечно, пошло своимъ чередомъ. Мистеръ Дикъ, труженикъ-домосдъ, подписывалъ вс бумаги попрежнему, только, какъ замтили служащіе, подпись его стала нсколько мельче, короче. Банкиръ работалъ страшно, его видли за письменнымъ столомъ и рано утромъ, и въ сумерки. Вмст съ тмъ, онъ порвалъ всякую связь съ міромъ. Только одинъ Германъ ходилъ къ банкиру съ докладомъ, и иногда нкоторые служащіе видли чрезъ окошко, какъ онъ подавалъ патрону бумаги къ подписи и какъ Дикъ безъ разговоровъ, безстрастно подписывалъ ихъ, но не шевелясь за столомъ, даже не поднимая ни на секунду головы.

Мистриссъ Дикъ, мучимая своимъ положеніемъ, тмъ, что она ежедневно длаетъ по нсколько подлоговъ, подписываясь вмсто мужа, разумется, ежедневно приставала къ Герману съ вопросомъ, когда наступитъ конецъ, когда кончитъ онъ ликвидацію и когда прекратится эта опасная и преступная комедія? Управляющій общалъ, кратко говоря:

— Скоро, скоро!

Такъ прошло около двухъ мсяцевъ.

Однажды Германъ явился къ г-ж Дикъ и заявилъ ей, что настала пора имъ объясниться.

— Пришло время,— объявить вамъ, мистриссъ, о моемъ третьемъ условіи и просить васъ точно такъ же согласиться и на него. Тогда все будетъ обстоять благополучно, и вы будете не только такъ же богаты, какъ при жизни вашего супруга, но, пожалуй, даже и богаче. Выслушайте меня! Я общалъ вамъ ликвидировать дла дома, но этого не сдлалъ. Я продолжалъ вести ихъ попрежнему, быстро расширяя и увеличивая обороты, вмсто того, чтобы сокращать ихъ. Теперь кредитъ дома Дикъ и К^о поднялся, и дла идутъ отлично. Но завтра же кредитъ можетъ уменьшиться, черезъ нсколько дней совершенно уничтожиться, а затмъ вскор же наступятъ прекращеніе платежей и банкротство. Все это зависитъ отъ васъ. Въ настоящую минуту въ несгораемомъ шкафу, гд было всего какихъ-нибудь пятьсотъ тысячъ наличными деньгами въ день исчезновенія вашего мужа, теперь на-лицо всякими бумагами, не только европейскими и американскими, но даже бумагами всего міра, находится наличность въ два милліона съ большимъ лишкомъ. Зачмъ я скопилъ ихъ, вы сейчасъ узнаете. Прежде скажите мн, желаете ли вы, чтобы эти почти три милліона и страшный кредитъ банкирскаго дома Дикъ и К^о были вашимъ достояніемъ, или же вы предпочитаете остаться безъ гроша, быть подъ судомъ и въ тюрьм за подлогъ и за обманъ вашихъ кліентовъ? Вопросъ разршается очень просто. Я уже давно плненъ вашей дочерью, миссъ Алисой, и я предлагаю вамъ руку и сердце… не вамъ, конечно, лично, а вашей дочери. Посл торжественнаго бракосочетанія мы объявимъ новую фирму Дикъ, Германъ и К^о, а спустя мсяцъ сидящій теперь за рабочимъ столомъ мистеръ Дикъ исчезнетъ, изрзанный въ куски и преданный сожженію, а публика узнаетъ, что онъ ухалъ, оставивъ вамъ письмо, и, вроятно, уже на томъ свт. И даю вамъ слово, что ко дню совершеннолтія вашего сына все наличное теперь будетъ ему принадлежать, а много другихъ новыхъ милліоновъ будутъ принадлежать супругамъ Германъ.

Г-жа Дикъ была настолько поражена объясненіемъ Германа, что только поблднла, помертвла и, не имя силъ произнести ни одного слова, очутилась въ обморок. Она очнулась въ постели.

Въ тотъ же день вечеромъ Германъ узналъ то, чего не ожидалъ… Мистриссъ Дикъ скоре соглашалась на катастрофу, нежели на замужество дочери съ старикомъ и Іудой-предателемъ.

Хладнокровный и упрямый Германъ отвчалъ, улыбаясь:

— Я даю еще мсяца два и боле на размышленіе. Я надюсь, что такая умная, молодая двушка, какъ миссъ Алиса, сама убдитъ свою мать, что лучше быть обожаемой женой и милліопершей, нежели быть нищей и имть мать въ тюремномъ заключеніи.

И снова все шло по-старому. Банкирскій домъ существовалъ, хотя дла начинали итти хуже вслдствіе мизантропства мистера Дика. Слухи объ его подозрительномъ состояніи ума все расли. Вдругъ разнесся слухъ, что онъ и не стъ ничего. Одновременно хитрый Германъ почуялъ что-то въ отношеніяхъ миссъ Алисы и молодого конторщика Алексона. По приказанію якобы самого патрона онъ тотчасъ отправилъ послдняго съ порученіемъ въ Старый свтъ, а вслдъ за его отъздомъ явился разъяснить окончательно все съ мистриссъ Дикъ.

Разсказавъ и объяснивъ снова подробно все, онъ началъ какъ бы допросъ:

— Поняли-ли вы вполн ваше положеніе?— началъ онъ отчасти раздражительно.

— Поняла,— сурово отозвалась госпожа Дикъ.

— Мн кажется, что нтъ. Вы, какъ женщина, фантазируете, а не просто ясно обсудили и поняли, въ какомъ вы находитесь исключительно невозможномъ положеніи. Вдь, вы — преступница.

— Да, и вы — мой сообщникъ.

— Да, я скрываю якобы ваше преступленіе, сударыня,— усмхнулся Германъ.— Но неужели вы считаете меня дуракомъ?

— Нтъ, напротивъ!.. Вы — умный, хитрый и… на все способный человкъ.

— Совершенно врно.

— На все…

— Да-съ, да-съ, на все! И этимъ хвастаюсь. Но есть нчто, на что я не способенъ.

— На все!— упрямо, но будто съ горечью въ голос повторила г-жа Дикъ.

— Нтъ-съ! Есть одно, на что я не способенъ. Я не способенъ на глупость. А быть или попасть въ положеніе сообщника по преступленію была бы глупость. Поэтому, поврьте, что я принялъ свои мры… Если разразится катастрофа, то я буду въ сторон, чистъ и неповиненъ, какъ библейскій агнецъ. Итакъ, начнемъ сызнова. Жедаете-ли вы принять мое предложеніе руки и сердца и назвать зятемъ?

— Никогда!

— Въ такомъ случа я устрою или, врне, разстрою дла такъ, что домъ будетъ объявленъ банкротомъ вслдствіе прекращенія платежей, затмъ будетъ назначено слдствіе, которое раскроетъ все… отъ восковой куклы до подлоговъ подписи покойнаго мистера Вильяма.

— Ну, что же? Если иначе нельзя.

— И вы попадете на скамью подсудимыхъ. Врите вы, мистриссъ, или думаете, что я васъ только пугаю?

— Нтъ. Я знаю, что я виновата, и разскажу суду присяжныхъ, какъ я стала виновна.

— Это — пустяки. Судъ не спроситъ: ‘какъ, да почему?’ Онъ обсудитъ фактъ… И васъ заключатъ въ тюрьму по малой мр на десять лтъ.

— Что длать? Другого исхода нтъ!

— Какъ нтъ? Вамъ предлагаютъ такой исходъ, который только… извините… только безумные не предпочтутъ… Вамъ и миссъ Алис предлагаютъ богатство, милліоны.

— Чтобы быть вашей женой?!.— вдругъ воскликнула г-жа Дикъ,— Алис! Знаете-ли, милостивый государь, это ваше предложеніе меня даже заставляетъ искренно врить, что вы не вполн нормальны. Выйти молодой двушк и красавиц за старика, да еще за такого, какъ вы, противнаго нравственно и физически?.. Да это хуже, чмъ утопиться. Покончить съ собой — секунда, а прожить жизнь съ вами… Да это что же?!.

Германъ ехидно разсмялся.

— Я считаю себя не старымъ, а только пожилымъ. Не считалъ себя никогда красавцемъ и прежде, въ молодости. Но я — человкъ умный, даровитый, хорошо воспитанный и при мн три милліона.

— Три милліона, сдланные моими подложными подписями!

— Нтъ-съ, моимъ талантомъ!

— Нтъ-съ, моими подлогами! Что бы вы могли безъ нихъ сдлать?

— А что бы вы могли сдлать вашей одной подписью, если-бъ не я велъ дло?

Наступило молчаніе.

Его чрезъ минуты три первый прервалъ Германъ.

— Итакъ, достоуважаемая мистриссъ Дикъ должна все-таки тотчасъ окончательно ршить вопросъ: быть-ли ей и ея дочери милліонершами, или мистриссъ Дикъ быть въ тюрьм, а миссъ Алис на улиц нищей, а обимъ — опозоренными. Ну-съ?

— Я вамъ на это уже отвчала.

— Но это, вдь, безумно съ вашей стороны.

— Нтъ. Съ вашей стороны безумно думать, что мать заржетъ свою дочь или посовтуетъ ей зарзаться.

Посл новой паузы Германъ выговорилъ:

— Ну, я — добрый и разумный человкъ. Я даю вамъ еще недлю на размышленіе. Я буду ждать вашего окончательнаго ршенія, а затмъ…

Германъ ехидно улыбнулся и важно вышелъ.

VII.

Мистеръ Дикъ проснулся довольно рано и чувствовалъ себя чрезвычайно хорошо. Въ такомъ состоянія духа можно было застрлиться особенно пріятно… съ чувствомъ, съ толкомъ, съ разстановкой.

Онъ тотчасъ же, быстро окончивъ туалетъ, приказалъ подать завтракъ и счетъ. Оказалось 473 франка. Онъ уплатилъ и далъ 27 фр. на чай лакею и горничной. У него не оставалось ни въ портфел, ни въ портмонэ, ни въ стол ни единаго су.

‘Приму Алексона, поскоре спроважу’,— думалъ онъ,— ‘и тотчасъ же выйду гулять. Уйду верстъ за пять въ окрестности и тамъ кончу… Ликвидирую вс эти мысли, чувства, размышленія, желанія, досаду и, главное, скуку… гигантскую скуку! Пускай тамъ, въ Нью-Іорк, сидитъ какой-то мошенникъ, выдающій себя за меня!’ — ршилъ онъ окончательно.— ‘Дла фирмы идутъ нехорошо, но все-таки идутъ. Жена и дочь, очевидно, довольны, если допускаютъ эту комедію. Особенно Алиса… Да, вотъ, Алиса… Это даже обидно, и я такового отъ нея не ожидалъ!’

Единственное существо на свт, къ которому у Дика было и осталось нчто врод нжнаго чувства, была дочь, и теперь ему было даже грустно подумать, что молодая двушка дала согласіе на отысканіе какого-то замстителя отца. Жена, глупая женщина, могла, по его мннію, не сообразить ничего, а дочь, умная и честная двушка, должна была понять, что это все — глумленіе надъ нимъ или его памятью и противозаконный, дерзкій обманъ согражданъ, не только однихъ знакомыхъ.

‘Если жена и дочь на знаютъ наврное, на томъ-ли я свт, или нтъ, то могутъ думать, что я въ Старомъ свт, но никакъ не въ Америк и не въ кабинет за письменнымъ столомъ’,— разсуждалъ Дикъ и кончилъ ршеньемъ:— ‘да, застрлившійся якобы полгода назадъ человкъ и, слдовательно, обманщикъ — чрезъ нсколько часовъ будетъ… не обманщикомъ, не лгуномъ, а джентльменомъ. Врне сказать, мертвымъ тломъ джентльмена. Какая досада, что меня разыскалъ въ Париж этотъ проклятый Алексонъ и теперь нельзя спокойно съ комфортомъ застрлиться здсь, у себя въ комнат!’

Между тмъ, пока мистеръ Дикъ разсуждалъ въ ожиданіи агента своей конторы, этотъ справлялъ въ Париж кое-какія порученія своего патрона, американскаго или подложнаго, данныя не лично, а чрезъ управляющаго конторой Германа.

Американецъ Алексонъ былъ коренной русскій человкъ, уроженецъ Москвы и Полянки, но настолько освоившійся съ Новымъ свтомъ и нравами янки, что перемну, происшедшую въ немъ, можно было бы назвать перерожденіемъ, не только полной метаморфозой.

Когда-то, будучи двадцати лтъ, онъ выхалъ изъ Москвы и изъ Россіи въ полной увренности, что, ознакомившись въ Америк съ состояніемъ и развитіемъ дла, которое его интересовало, онъ тотчасъ вернется въ первопрестольную и начнетъ то же дло, огромное, сложное и прибыльное. Чрезъ двадцать лтъ у него будетъ милліонъ. Вмсто этого, онъ, отлагая свое возвращеніе на родину изъ года въ годъ, наконецъ, совсмъ застрялъ въ Америк и сталъ Алексономъ, гражданиномъ Нью-Іорка на основаніи законныхъ документовъ.

Да, молодой человкъ ‘сталъ’ Алексономъ, такъ какъ въ Москв онъ былъ ‘Алексевъ’, купеческій сынъ, окончившій курсъ коммерческихъ наукъ и обучившійся дома языкамъ англійскому и французскому.

Алексевъ, по имени Петръ, по батюшк Николаевичъ, былъ сыномъ купца, фабриканта кумача и ситца, владвшаго тремя-четырьмя сотнями тысячъ оборотнаго капитала. Но у ‘Миколая Миколаевича’ Алексева была такая большая семья, столько сыновей (а именно восемь), что, когда одинъ изъ младшихъ, шустрый Петя, собрался въ Америку изучать производство новаго предмета коммерціи — недавно изобртенной гуттаперчи, или гутта-перки, то отецъ тотчасъ далъ свое благословеніе и далъ денегъ на дорогу, общая высылать и на жительство.

— Ситецъ — ситцемъ. Отчего не попробовать мастерить въ Россіи и эту ‘гатаперцу’ — фабриковать кота изъ перца!— шутилъ старикъ-купецъ.

Петръ Алексевъ ухалъ и только чрезъ три мсяца достигнулъ береговъ Америки, пересаживаясь съ корабля на корабль, прізжая и ожидая подолгу въ разныхъ портахъ возможности двинуться дале. Такъ побывалъ онъ въ Кронштадт, Риг, Данциг, Гамбург, Гавр, Ливерпул и только отъ береговъ Англіи до береговъ Америки прохалъ прямо безъ мытарства.

Вскор оказалось, что пресловутая гуттаперча не стоила того, чтобы изъ-за нея прізжать, и вообще оказалось, что Алексевъ не обладаетъ ни той жилкой коммерческой, ни той энергіей, съ которыми въ Америк пригодишься, и безъ которыхъ пропадешь совсмъ…

Пребываніе среди янки кончилось тмъ, что Алексевъ сталъ тмъ, чмъ легко могъ бы быть и на родин — бухгалтеромъ въ банкирской контор…

Между тмъ фамилія его положительно была обузой, даже помхой… Янки не могли ни натощакъ, ни даже посл сытнаго стола выговаривать ясно: ‘Алексевъ’. Они говорили: ‘Алексиксо’ или ‘Лекоксэ’, или ‘Кекликси’ и т. д. И молодой человкъ ршился стать удобопроизносимымъ, ставъ удобопонятнымъ ‘Алексономъ’. Перемна была не велика, а, между тмъ, никто уже не ошибался. Сразу вс поняли и запомнили простую, ясную фамилію ‘Алексонъ’.

Но, перемнивъ фамилію законнымъ порядкомъ, молодой человкъ сдлался и гражданиномъ великой республики. Подъ письмами въ Россію онъ подписывался по старому, но пересталъ даже собираться на родину и, слдовательно, не могъ снова стать Алексевымъ!

На это были важныя причины… Отецъ умеръ, братья раздлились и разорились, ухнувъ и его часть наслдства, и, наконецъ… наконецъ — и это было главное — его сердце принадлежало юной американк!.. А она вытснила изъ этого русскаго сердца Москву златоглавую.

Если Алексеву-Алексону не удалось пересадить на русскую почву производство того, чего въ ней самой и достать нельзя, то-есть, сырья для гуттаперчи, то ему удавалось все другое… Алексевъ былъ красивый, сравнительно образованный человкъ, знавшій Россію и видвшій Европу, говорившій на трехъ языкахъ, и, кром того, въ качеств истаго россіянина былъ прямой, благодушный, сердечный, а не сухой человкъ. Поэтому онъ всмъ легко нравился, всхъ привлекалъ, всмъ внушалъ симпатію. Поэтому и гражданка великой республики, юная и красивая, которой онъ отдалъ свое сердце, тоже плнилась имъ. И одно время счастье было, казалось, на подачу руки… Но вдругъ все измнилось къ худшему. Теперь Алексевъ считалъ себя самымъ несчастнымъ человкомъ на свт… Собираясь по уговору въ гости къ однофамильцу своего патрона, онъ былъ даже грустенъ…

Мистеръ Дикъ усплъ позавтракать плотно и съ удовольствіемъ, когда въ двери его постучали.

— Войдите!— отозвался онъ и подумалъ: ‘Спроважу поскоре. Надо быть на томъ свт, пока еще ясно, свтло и весело на этомъ свт. Въ сумерки застрлиться какъ-то… какъ-то не то! совсмъ не то!’ — Войдите!— крикнулъ онъ снова громче.

Вошедшій былъ, конечно, Алексевъ.

Дикъ любезно встртилъ его, усадилъ, хотлъ предложить сигару и спохватился.

‘Нтъ! Засидится… Надо его поскоре спровадить’…— подумалъ онъ.

— Вы меня просили зайти къ вамъ, — началъ молодой человкъ:— слдовательно, я имю основаніе предполагать, что у васъ есть что-либо на ум…

— На ум?.. Да… есть… Врне сказать, было…

— Какъ было?

— Да, было, а теперь нтъ. Я много думалъ и…

И Дикъ не зналъ, какъ вывернуться.

Вмст съ тмъ, онъ смотрлъ на молодого человка, выжидательно разглядывалъ его и только теперь, сегодня, замтилъ, что предъ нимъ удивительно красивый и элегантный, врне, изящный въ манерахъ брюнетъ. Алексонъ былъ нисколько не похожъ на американца или на англичанина, а смахивалъ сильно на француза, и даже на южнаго француза, полуиспанца. Его черные волосы, слегка вьющіеся, черные, съ синеватыми блками, глаза, густая черная борода, остриженная la Henry IV, даже голосъ и оживленное лицо — все было не британское и не новосвтное.

— Все-таки я ничего не понимаю, — сказалъ Алексевъ,— и попрошу васъ объясниться.

— Извольте!— ршилъ Дикъ, — Въ двухъ словахъ… такъ какъ я очень спшу по одному важному длу… Вы сказали, что про мистера Дика ходитъ слухъ, что онъ сошелъ съ ума?

— Точно такъ-съ!

— И дла идутъ плохо?..

— Не плохо, а хуже…

— Да… Ну, вотъ… вотъ!..

И Дикъ не зналъ, что бы придумать.

— Но сами-то вы, г. Алексонъ, какого мннія обо всемъ этомъ?— вдругъ спросилъ онъ.

— Я?! Какъ бы сказать? Я…

И Алексевъ, слегка смущаясь, потупился. При этомъ лицо его стало вдругъ печально. Это странное обстоятельство не ускользнуло отъ пытливаго взгляда дальновиднаго Дика.

— Говорите откровенно, молодой человкъ! Вдь я же посторонній.

— Скажу вамъ откровенно,— отвтилъ тотъ:— я убжденъ, что, дйствительно, мой патронъ не въ своемъ ум! И не потому убжденъ, что онъ сидитъ съ утра до вечера, не двигаясь, за своимъ рабочимъ столомъ. Это бы еще ничего! Главнымъ доказательствомъ безумія служитъ иное. Мистриссъ Дикъ и ея дочь, прелестнйшая миссъ Алиса, сами служатъ лучшимъ доказательствомъ, что съ мужемъ и отцомъ случилось нчто нехорошее, печальное…

— Что же такое? Я ничего не понялъ, ни черта!

— Об он, уже мсяца три, какъ страшно перемнились, скучны, печальны. Про дочь можно даже сказать, что она убита горемъ. Какая-нибудь причина должна же быть! Одинъ только г. Германъ какъ-будто счастливъ и ликуетъ! И между нами, служащими, ходитъ слухъ, что вообще въ дом что-то неладно. Я же, лично я, знаю, что, дйствительно, неладно… Да, я — самый несчастный человкъ на свт!.. Самый несчастный!..

— Что-о?!.— изумленно протянулъ мистеръ Дикъ, не сразу сообразившій, какимъ образомъ посл эпическаго повствованія появилось вдругъ чисто лирическое восклицаніе.— Причемъ-же тутъ,— прибавилъ онъ,— ваше несчастіе? ваше! личное?!.

Молодой человкъ, уже нсколько румяный отъ волненія, съ оживленными глазами, но съ суровымъ выраженіемъ въ лиц, тряхнулъ головой. И этотъ жестъ говорилъ: была не была!

— Извольте, г. однофамилецъ моего патрона! Наша встрча — странная встрча!.. Точно судьба!.. Не думалъ я, что мн въ Париж вдругъ придется заниматься не счетами, а повствованіемъ! Я вамъ разсказалъ все и доскажу до конца. Когда я поступилъ около двухъ лтъ назадъ въ контору мистера Дика, то это случилось не потому, чтобы мн хотлось имть больше средствъ къ жизни, а по иной причин. Я — русскій и былъ тогда еще сыномъ очень богатыхъ родителей, московскихъ фабрикантовъ. Но мой отецъ затмъ скончался, а братья погубили крупное дло. Я вдругъ остался безъ средствъ, безъ денегъ, которыя мн высылали изъ Россіи. Но меня это не смутило. Что за бда? Мой отецъ въ молодости не имлъ ни гроша за душой, а затмъ у него было почти около милліона. И я тоже ршилъ, что долженъ и могу начать ни съ чего, работать и сдлать себ самъ свое состояніе. Когда я еще только окончилъ образованіе, то далъ себ общаніе упорно работать, а затмъ ршилъ даже съ этой цлью покинуть мое отечество. Дло, за которымъ я пріхалъ въ Америку, не удалось. Я собирался вернуться домой, но… судьба захотла иначе. Избравъ занятія по бухгалтеріи, я посл двухъ должностей въ небольшихъ фирмахъ, но на большомъ оклад, по рекомендаціи друзей своихъ, поступилъ къ мистеру Дику на меньшій окладъ. Зачмъ именно — вы тотчасъ узнаете всю правду!.. Я былъ, вдобавокъ, поставленъ въ т же условія, въ которыхъ находились другіе молодые люди конторы, бдняки, совершенно безъ всякаго образованія. Я — балованный сынъ богача, сидлъ, какъ бднякъ, точно такъ же за столомъ и писалъ, какъ простой писарь, съ девяти утра и до семи вечера! Единственная разница, которую длали между мной и другими служащими, совсмъ неблаговоспитанными, была одна. Я бывалъ попрежнему въ гостяхъ у г. Германа, съ которымъ былъ знакомъ еще раньше и у котораго встрчалъ мистриссъ Дикъ съ дочерью. Посл первой же нашей встрчи случилось нчто… что — вы, вроятно, понимаете!.. И всюду, гд бывала на вечерахъ и балахъ мистриссъ Дикъ съ очаровательной Алисой, сталъ бывать и я. Черезъ нсколько времени я убдился, что, если я безъ ума влюбленъ въ миссъ Алису, то и она благоволитъ ко мн. И, вотъ, чтобы быть еще ближе къ семейству Дикъ, я и перешелъ въ ихъ контору, стараясь видать миссъ Алису всякій день, проходя съ бумагами къ г. Герману. Такъ прошло нкоторое время, и, наконецъ, однажды мы объяснились съ Алисой. Она заявила мн, что посл откровенной бесды съ матерью и посл наведенныхъ тою справокъ о моемъ происхожденіи и поведеніи дло наше далеко не въ плохомъ вид. Однимъ словомъ, мать Алисы соглашалась на то, чтобы дочь ея стала моей женой. Дло было за самимъ мистеромъ Дикомъ. Алиса увряла меня, что и отецъ, еще ничего не знающій, не будетъ противъ брака, такъ какъ репутація моя была отличная, а отсутствіе состоянія не могло препятствовать нашему браку. И, вотъ, все ладилось… Я уже ожидалъ, что черезъ мсяцъ-два мистеръ Дикъ призоветъ меня, пожелаетъ со мной лично познакомиться и дастъ мн боле высокую должность въ своей собственной контор, чтобы не выдавать дочь за простого писца или маленькаго бухгалтера. И вдругъ случилось все это… мистеръ Вильямъ Дикъ исчезъ!..

— Какъ исчезъ?!.— воскликнулъ мистеръ Дикъ.— Вы говорили, что онъ заперся, а не исчезъ, не бжалъ?

— Ну, да! Онъ исчезъ, какъ выразилась Алиса, но въ томъ смысл, что, какъ именно вы выражаетесь, заперся, пересталъ видть людей, заслъ за свой столъ и, собственно говоря, рехнулся, свихнулся.

— И это вамъ сказала Алиса?

— Да, но давно… одинъ разъ, давно — полгода тому назадъ.

— А съ тхъ поръ она не повторила этого?

— Нтъ! Увы! Съ тхъ злополучныхъ дней Алиса стала чуждаться меня, будто избгать. Я часто видлъ ее всю въ слезахъ. Но на вс мои вопросы она упорно молчала и молчитъ. Много разъ спрашивалъ я ее, справедливъ ли слухъ, что ея отецъ помшался? Она никогда не пожелала отвтить мн или отвчала ‘нтъ’, — такъ отвчала, что это ‘нтъ’ звучало, какъ ‘да’. А теперь… теперь мн остается только одно — застрлиться!

— Застрлиться?!. Это, молодой человкъ, глупйшая глупость!.. т.-е. я хочу сказать — въ ваши годы. Вотъ, когда вы будете моихъ лтъ, тогда вы будете имть право на это. И это будетъ не глупостью. Наконецъ, и причинъ нтъ: вашъ патронъ излчится или умретъ, и вы можете жениться на Алис. А я, признаюсь, очень бы желалъ видть Алису вашей женой, потому что вы мн очень симпатичны…

Но, сказавъ это, мистеръ Дикъ поперхнулся и прибавилъ:

— Это я такъ… какъ посторонній человкъ, говорю! Вы мн очень симпатичны, а миссъ Алиса, по вашему описанію, тоже, кажется, очень милая двушка. Такимъ образомъ, вы — пара! Имйте терпніе — и все устроится.

— Никогда! Никогда!

— Почему же? Врьте моей опытности, что…

— Никогда!.. Я, вдь, не все сказалъ вамъ…

— Не все?!— воскликнулъ мистеръ Дикъ.— Такъ говорите, договаривайте, безпощадный молодой человкъ!

И слова эти мистеръ Дикъ произнесъ съ такимъ жаромъ, съ такимъ воодушевленіемъ, даже съ такимъ оттнкомъ гнва, что Алексевъ удивился.

— Да, увы! Устроиться бракъ не можетъ! Я и Алиса — мы самые несчастные люди. Помшавшійся мистеръ Дикъ ршилъ выдать ее замужъ за г. Германа.

— Что-о?!.— протянулъ и заоралъ мистеръ Дикъ такимъ громовымъ голосомъ, что не только эхо пролетло по комнат и по корридору, но даже посуда на столик какъ бы задрожала.— Что?!.— вскрикнулъ онъ снова.— За Германа?!. Стараго, плшиваго, поганаго?.. Да онъ старше меня!..

— А вы его разв знаете?!— удивился Алексевъ.

Мистеръ Дикъ опять поперхнулся, но прибавилъ:

— Какъ почему? Вы мн сдлали его подробное описаніе, и я сужу по тому, что вы сказали.

— Ахъ, конечно, можетъ быть!— спохватился молодой человкъ.

— Это — пустяки! Этого не можетъ быть, не должно быть! Вздоръ! Безсмысліе! Несчастіе! Я этого не допущу!.. т. е. я хочу сказать, что вы не должны этого допускать. Вы должны дйствовать энергично! Это — чепуха! Мистеръ Вильямъ Дикъ не можетъ, какъ бы онъ съ ума ни сходилъ, требовать, чтобы его милая Алиса въ восемнадцать лтъ выходила за пятидесятилтняго, вонючаго Германа, который и въ двадцать лтъ, вроятно, былъ дуренъ, какъ чертъ, и пахнулъ обезьяной. Все, что вы мн разсказали, меня поразило. Не удивляйтесь моему волненію! И, хотя все это до меня не касается, но все-таки это… это… этого допустить нельзя! Никогда! Надо дйствовать! Вы должны дйствовать!

— Я ничего не могу!— безпомощно отозвался молодой человкъ, сидвшій на стул, понурившись отъ горькихъ соображеній.

— Ну-съ, вотъ что… Оставьте меня! Мн нужно заняться длами!— сказалъ вдругъ ршительно мистеръ Дикъ.— Но я приглашаю васъ вмст пообдать и снова вмст перетолковать о нашихъ длахъ, т.-е. о вашихъ длахъ. Мы должны непремнно прійти къ какому-нибудь ршенію! Я хочу помочь вамъ! Дло идетъ о васъ и о милой и несчастной дочери моего однофамильца, даже, такъ сказать, моего двойника. И я обязанъ помочь вамъ. Мы что-нибудь придумаемъ! Мы не допустимъ этого! Я хочу, слышите ли вы? Я хочу, чтобы вы были мужемъ Алисы! Вы мн нравитесь, чертъ васъ побери! И ее я люблю заглазно! Итакъ, въ восемь часовъ я васъ жду, и мы здсь же пообдаемъ и переговоримъ обо всемъ подробно.

VIII.

Разумется, весь день мистеръ Дикъ провелъ тревожно. Онъ былъ взволнованъ такъ, какъ не бывалъ за всю свою жизнь. Отворивъ случайно ящикъ стола, гд лежали пистолеты, онъ даже разсердился.

— Чертъ знаетъ, что такое!..— воскликнулъ онъ.— Чуть-чуть не сдлалъ геніальной глупости. Съ тхъ поръ, что этотъ свтъ стоитъ, ни одинъ человкъ никогда не отправлялся изъ него на тотъ свтъ при боле неподходящихъ обстоятельствахъ. Какъ! Я здсь, въ Париж, уже полгода живу въ качеств самоубійцы, фальшиваго, подложнаго, играю и проигрываю, собираюсь отправиться въ Нирвану или къ черту… и въ то-же время въ Нью-Іорк веду дла банкирскаго дома, сижу за рабочимъ столомъ отъ зари до зари, никого не видаю, и никого не принимаю, а по слухамъ городскимъ — сошелъ съ ума. Я же!.. Нтъ, чертъ побери, подобная необъяснимая комедія должна прекратиться! Нужно, чтобы изъ двухъ мистеровъ Диковъ снова сдлался одинъ и потому единственно, что это раздвоеніе ведетъ къ несчастію всей жизни моей милой Алисы. Надо скорй дйствовать! Узнать, кто этотъ мерзавецъ, который занялъ мой кабинетъ, слъ за мой письменный столъ и подписываетъ моимъ именемъ вс бумаги… и ведетъ домъ къ банкротству! Но это все ничего! Ничего!!. А онъ еще собирается выдавать мою дочь, мою Алису, за стараго Германа.

Къ семи часамъ вечера у мистера Дика уже созрлъ полный планъ дйствій, даже въ малйшихъ подробностяхъ. Когда явился Алексевъ, то подложный самоубійца встртилъ его весело, крпко пожалъ ему руку и выговорилъ, смясь:

— Я надумалъ, какъ все дло передлать — ваше дло — и привести все къ благополучному окончанію. Черезъ мсяцъ вы будете мужемъ миссъ Алисы Дикъ. Я вамъ даю въ этомъ честное слово!

Молодой человкъ чуть не бросился на шею къ полузнакомому однофамильцу его патрона, настолько въ голос послдняго было увренности.

Ровно въ восемь часовъ они сли за столъ и принялись за большой, сытный и вкусный обдъ. Нсколько бутылокъ вина стояли откупоренныя. Алексевъ выразилъ нкоторое удивленіе по поводу количества бутылокъ.

— Ну, это, молодой человкъ, условіе sine qua non! Если вы хотите, чтобы я за васъ началъ дйствовать, если вы хотите быть мужемъ миссъ Алисы, какъ я говорю вамъ, черезъ мсяцъ, то мы оба должны напиться сегодня мертво-пьяны. Если вы останетесь трезвы, то я отказываюсь вамъ помогать. А если я почувствую, что я трезвъ, то даю слово пить безъ передышки шампанское бутылку за бутылкой до тхъ поръ, пока не повалюсь на полъ. Если мы съ вами здсь ночуемъ на полу до завтрашняго дня, то никто насъ не увидитъ. Это — моя прихоть! Вы знаете, англичане — народъ эксцентричный! Даете ли вы мн ваше честное слово, что будете пьяны, какъ стелька? Тогда вы будете мужемъ Алисы.

— Даю!..— весело воскликнулъ Алексевъ.

— И давайте на перегонки, мой будущій зять, мистеръ Алексонъ, или Алексиксеофъ — чертъ знаетъ, какъ мудрены русскія фамиліи!..— Давайте съ вами перегоняться, кто скоре дойдетъ къ цли, то-есть, кто скорй свалится!

— Какъ ‘вашъ будущій зять’?— изумился Алексевъ.

— Да, вдь, мое имя — Вильямъ Дикъ, такъ я имю право такъ шутить!

Оба сли за столъ, и къ половин обда молодой человкъ уже говорилъ медленне, языкъ его изрдка заплетался.

— А, вдь, вы, мистеръ Алексонъ, кажется, меня обгоните?— шутилъ мистеръ Дикъ.

— Кажется….— отзывался Алексевъ, глядя полузакрытыми глазами и тыкая носомъ.

Пирожное, кофе и ликеръ были принесены лакеемъ, и молодой человкъ, глядя на служителя, видлъ уже двухъ служителей. На стол, гд горлъ канделябръ въ четыре свчи, онъ видлъ восемь свчей, а предъ нимъ сидло два мистера Дика, улыбающихся, равно веселыхъ, даже счастливыхъ.

Онъ мысленно ршилъ, что это очень просто и понятно.

Его амфитріонъ пригласилъ изъ Америки своего однофамильца-банкира и его патрона, и оба Вильяма Дика угощаютъ его самымъ любезнымъ образомъ.

Сохраняя еще способность проговорить нсколько словъ, молодой человкъ обращался то къ одному мистеру Дику, то къ другому, но который былъ патронъ и американецъ, и который былъ лондонецъ-однофамилецъ — онъ уже совершенно не зналъ. И все двоилось у него въ глазахъ до тхъ поръ, пока не начало троиться.

Но, когда за столъ съ двнадцатью свчами слъ уже третій мистеръ Вильямъ Дикъ, точно такъ же улыбающійся и такой же веселый, то молодой человкъ, вроятно, отъ удивленія свалился подъ столъ… буквально. Онъ привсталъ зачмъ-то, хотлъ снова ссть, но попалъ мимо стула и слъ на полъ. Сидя на полу, онъ жалобно пищалъ только одно слово или, врне, имя:

— Алиса… Алиса…

Черезъ полчаса онъ уже спалъ мертвымъ сномъ, но на кровати.

Рано утромъ молодой человкъ открылъ глаза и, какъ безумный, сталъ осматриваться. Онъ былъ на постели, одтый, но не у себя, а въ чужой комнат. Понемногу онъ призналъ эту комнату. Все было тихо и пусто. Это была комната, въ которой онъ никогда не бывалъ, но въ растворенную дверь онъ видлъ другую, уже хорошо знакомую.

Онъ быстро вскочилъ съ постели и прошелъ въ эту комнату, надясь увидать тамъ на диван своего новаго знакомаго, но въ ней было пусто.

‘Удивительное дло!’ — подумалъ онъ:— ‘положилъ меня на свою кровать, а самъ, вроятно, перешелъ на ночь въ другой номеръ… Какой любезный!..’

По инстинктивной привычк молодой человкъ ощупалъ свои карманы… и замеръ… Ему что-то показалось. А именно показалось, что въ портфел, въ которомъ были деньги и вс документы, и который онъ аккуратно клалъ въ лвый карманъ (у этого кармана даже была петля и пуговица для большей предосторожности), ничего не было… ничего!

Но онъ ошибся…

Портфель оказался въ правомъ карман, не глубокомъ, и торчалъ на половину наружу. Первымъ дломъ было, конечно, взять этотъ портфель и осмотрть… Развернувъ его, Алексевъ ахнулъ и чуть не закричалъ. Половины денегъ, около трехсотъ долларовъ, не оказывалось. А вмст съ ними исчезъ билетъ, взятый изъ Нью-Іорка во Францію туда и обратно.

Молодой человкъ бросился къ звонку. Черезъ дв минуты передъ нимъ стоялъ лакей, котораго онъ видлъ вчера.

— Мистеръ Дикъ,— воскликнулъ Алексевъ,— гд онъ? Онъ въ сосднемъ номер?

— Никакъ нтъ!— отозвался служитель.— Онъ ухалъ.

— Когда онъ вернется? Онъ не сказалъ?

— Не могу знать! Вамъ это должно быть лучше извстно. Онъ сказалъ, что приблизительно черезъ мсяцъ или два.

— Какъ черезъ мсяцъ или два?!— заоралъ Алексевъ.

Лакей очень удивился и, на вопросы иностранца, объяснилъ, что мистеръ Дикъ еще съ вечера быстро уложился и выхалъ изъ гостиницы, расплатившись еще вчера утромъ за послднюю недлю. Онъ объяснилъ, что детъ въ Нью-Іоркъ, и при этомъ веллъ кланяться господину Аксиксо…

— Очень мудрено онъ назвалъ васъ, онъ приказалъ кланяться вамъ и благодарить!— прибавилъ лакей.

— И благодарить?!.— вскрикнулъ Алексевъ.

— Точно такъ-съ!

— Да, вдь, онъ меня…— закричалъ молодой человкъ и не договорилъ.

Онъ хотлъ сказать ‘онъ меня ограбилъ’, но что-то остановило его…

‘Разумется’,— думалъ онъ, мгновеніе спустя,— ‘мошенникъ бжалъ съ деньгами и, конечно, не подетъ въ Нью-Іоркъ, а ухалъ въ свой Лондонъ. Но тогда зачмъ же укралъ онъ у меня мой билетъ? Зачмъ же онъ, въ качеств мошенника, не укралъ вс деньги, а оставилъ мн больше половины?..’

И молодой человкъ, схвативъ себя за голову, произнесъ:

— Съ ума сойти можно!..

IX.

‘Да… Вотъ не думалъ я снова отправиться въ Америку. Что длать? Я исполняю святую обязанность отца. Но, вмст съ тмъ, я — подлецъ предъ самимъ собой. Безчестно остался на этомъ свт, чтобы здить между Старымъ и Новымъ’…

Такъ думалъ и острилъ мистеръ Дикъ на пароход среди океана на полпути между Шербургомъ и Нью-Іоркомъ.

И, еще не находясь въ своемъ город, онъ уже зналъ много подробностей о банкирскомъ дом Дикъ и К^о. Изъ разговоровъ и разспросовъ американцевъ-пассажировъ на пароход онъ узналъ, что кредитъ даже подорванъ вслдствіе всякихъ слуховъ, а, главное, вслдствіе подозрнія, что самъ банкиръ, если не окончательно сошелъ съума, то все-таки не вполн нормальный человкъ. Главнымъ основаніемъ этого убжденія, конечно, служило исключительно только то, что мистеръ Дикъ сидитъ безвыходно дома и за столомъ въ своемъ кабинет.

По прізд въ Нью-Іоркъ мистеръ Вильямъ остановился въ небольшой гостиниц по близости отъ своего, дома, конечно, подъ вымышленнымъ именемъ и тотчасъ же послалъ комиссіонера вызвать къ себ Тома, камердинера банкира Дика. Онъ приказалъ комиссіонеру передать Тому, что его проситъ явиться на свиданіе одинъ изъ друзей мистера Дика и по важнйшему длу, слдовательно, немедленно.

Старикъ Томъ очень удивился, однако, тотчасъ же собрался.

Войдя въ номеръ неизвстнаго господина, Томъ чуть не лишился чувствъ отъ потрясенія… Передъ нимъ былъ его дорогой баринъ, котораго онъ считалъ на томъ свт.

Когда старикъ успокоился, овладлъ собой, мистеръ Дикъ заставилъ его ссть, положивъ об руки ему на плечи и усадивъ его почти силкомъ передъ собой. Затмъ онъ приказалъ Тому разсказывать:

— Но прежде всего,— воскликнулъ Дикъ,— скажите мн, добрый мой Томъ, кто тотъ мерзавецъ, который, сидя въ моемъ кабинет, выдаетъ себя за меня?

— Ахъ, сэръ, не надо называть ее такъ. Она даже не стоитъ этого эпитета.

— Кто она? Это — женщина?!.— изумился Дикъ.— Переодтая мужчиной женщина!

— Нтъ, сэръ… Вспомните! Она… она… Вы сами когда-то ее заказали.

— Кукла! Ай!— вскрикнулъ Дикъ.— Стало быть, пока былъ въ Европ подложный самоубійца, здсь, въ Нью-Іорк, былъ тоже подложный банкиръ! Разсказывайте, Томъ! Разсказывайте все подробно!

И Томъ разсказалъ все… Интереснаго во всемъ оказалось достаточно, а одна подробность имла даже огромное значеніе. Томъ объяснилъ, что не дале, какъ наканун, было ршительное объясненіе между г-жей Дикъ и злодемъ Германомъ. Такъ какъ она отвчала отказомъ, то онъ пригрозилъ тотчасъ же заявить властямъ обо всемъ, что уже полгода происходитъ въ банкирской контор, якобы по кознямъ и коварству самой мистриссъ Дикъ.

— Но можете-ли вы что-нибудь мн сказать, дорогой Томъ,— спросилъ Дикъ,— про самое главное? Въ какомъ положеніи дла? Можно ли еще что-либо поправить? Я знаю, что кредитъ подорванъ. Но насколько? Вся сила въ этомъ… Ждать-ли, что на-дняхъ вс кліенты бросятся требовать свои вклады и придется прекратить платежи, или еще до этого далеко?

Томъ потупился, какъ бы смущаясь, и затмъ заговорилъ тихо:

— Я долженъ, сэръ, повиниться передъ вами въ поступк не совсмъ благовидномъ, строго судя, и въ особенности, глядя со стороны. Но въ дйствительности это — поступокъ, на который я ршился не ради себя, а изъ любви къ вашей супруг и дтямъ. Помните-ли вы, что когда-то вы мн дали ключъ отъ той двери, черезъ которую вы являлись по ночамъ или рано утромъ, а равно дали ключъ отъ желзнаго шкафа, гд хранились вс деньги и документы? Помните-ли вы, что эти два ключа у меня?

— Еще бы! Отлично помню! Вы пользовались, Томъ, полнымъ моимъ довріемъ. Я врилъ въ васъ больше, чмъ въ себя самого.

— Ну, вотъ, эти два ключа, которые посл вашего исчезновенія и якобы самоубійства мн слдовало передать предполагаемой вдов,— это было-бы честнымъ поступкомъ,— но я этого не сдлалъ съ умысломъ. Я оба ключа оставилъ у себя и до сихъ поръ пользуюсь ими…

— Какимъ образомъ?

— Черезъ эту дверь я ночью вхожу въ ваши комнаты и контролирую все, что могу. Другимъ ключомъ я отпираю шкафъ и всякій день слжу за тмъ, что въ немъ происходитъ.

— Какая цль во всемъ этомъ?

— Цль была. Но, надюсь, теперь она рушится сама собой. Цль была обокрасть этотъ шкафъ, украсть въ одну ночь все, что тамъ находится.

— Томъ, я не врю этому!— воскликнулъ Дикъ.

— Нтъ, врьте! Я вамъ даю честное слово, что цль моя была въ извстный моментъ явиться и захватить все, что имется въ шкафу, но съ тмъ, чтобы все это припрятать до поры, до времени, и все до послдняго гроша передать мистриссъ Дикъ. Я всегда подозрвалъ г. Германа и ршился, если онъ захочетъ погубить вашу семью, спасти ее цною преступленія. Но какого? Обокрасть вора, чтобы два раза украденное возвратить владльцамъ. Клянусь, что я не взялъ бы себ ни единаго гроша.

— Дорогой мой! Я врю… врю! Спасибо вамъ за все… Но скажите, много ли въ шкафу? Какая сумма?— спросилъ Дикъ тревожно.

— Неизмримо больше, чмъ бывало при васъ!— отвтилъ Томъ.— Зачмъ г. Германъ, оттягивая разные платежи и этимъ подрывая кредитъ, биткомъ набивалъ шкафъ — этого я не знаю! Могу только догадываться, что онъ хотлъ реализовать капиталъ, чтобы въ извстный моментъ присвоить его. себ. И я думаю, что эта минута теперь наступаетъ, и вы являетесь какъ разъ во время.

— Но сколько же, однако, можетъ быть въ шкафу?

— Много боле двухъ милліоновъ… почти три.

— Что?..— вскрикнулъ Дикъ.

— Около трехъ милліоновъ, говорю вамъ!

— Наличностью?

— Да, наличностью!

— Это безсмысленно. Держать въ шкафу столько… Не можетъ быть, Томъ!

— Совершенно врно! Шкафъ переполненъ всякими бумагами, которыхъ на всхъ полкахъ и во всхъ ящикахъ цлыя кучи. Вы сами лично тотчасъ можете въ этомъ убдиться.

— Да, да! И скорй, Томъ, скорй! Принеси мн скорй ключи!

— Черезъ полчаса они будутъ у васъ.

И въ тотъ-же день, но уже посл полуночи, мистеръ Дикъ тайно приблизился пшкомъ къ своему дому, осторожно поднялся по особой лстниц со двора, отворилъ небольшую дверь карманнымъ ключомъ и черезъ нсколько мгновеній оказался въ своемъ кабинет, гд такъ давно не бывалъ. Не думалъ онъ въ Париж, что снова увидитъ себя у себя.

Отворивъ другимъ ключомъ огромный желзный шкафъ, мистеръ Дикъ, несмотря на то, что былъ уже предупрежденъ, все-таки невольно ахнулъ. Дйствительно, шкафъ никогда не бывалъ такъ переполненъ деньгами, какъ теперь. Очевидно, что Германъ умышленно и съ особой цлью реализовалъ, насколько могъ.

— Негодяй!— невольно выговорилъ Дикъ.— Но теперь вся сила въ томъ, какъ хитре повести дло. Конечно, надо скорй. Но надо тоже, чтобы Германъ былъ наказанъ за свое коварство.

Когда Дикъ уже былъ у себя и предъ шкафомъ, Томъ, по его порученію, отправился къ барын, чтобы со всякаго рода предосторожностями приготовить ее къ происшедшему. Узнать сразу и перенести такое невроятное извстіе, хотя и радостное, могло быть все-таки въ извстномъ смысл опаснымъ.

X.

Томъ, войдя къ барын, волновался и не зналъ, съ чего начать. Ему приходилось ей доложить:

— Мистеръ Вильямъ Дикъ проситъ васъ пожаловать къ нему.

Но, если-бы Томъ прямо сказалъ эту фразу, войдя около полуночи, то, конечно, мистриссъ Дикъ испугалась бы, а затмъ она приказала бы людямъ его увести, а на утро отправить въ спеціальную больницу.

Для того, чтобы исполнить порученіе барина, не прослывъ за безумнаго, но и не поразивъ на смерть барыню, бдному Тому приходилось, какъ говорятъ французы, une mer boire — выпить море. Заране обдумавъ все, обсудивъ все со всхъ сторонъ, Томъ ршилъ начать ‘съ Адама’ да, вдобавокъ, еще не въ повствовательной форм, а вид философствованія.

— Вспомните, сударыня,— заговорилъ онъ вдругъ,— время, счастливое время, когда дорогой нашъ и геніальный мистеръ Вильямъ Дикъ былъ здсь съ вами, а я имлъ несказуемую честь ему служить, одвать, раздвать и… и…

Бдный старикъ смолкъ, перевелъ духъ, а затмъ, доставъ носовой платокъ, обтеръ себ лицо и лысину. Онъ уже сильно вспотлъ въ самомъ начал ‘питія моря’. Что же будетъ дальше? Положеніе бднаго Тома было одно изъ самыхъ затруднительныхъ

Онъ началъ снова что-то говорить, врне, началъ что-то размазывать… Мистриссъ Дикъ невольно прервала врнаго и любимаго слугу восклицаньемъ, искреннимъ и тревожнымъ:

— Что съ вами, Томъ? Вы нездоровы?..

— Нтъ-съ, здоровъ, какъ никогда!

— Стало быть, что-нибудь случилось съ вами?

— Да-съ… случилось… но не со мной лично…

— Особенное? Важное? Насъ касающееся?

— Совсмъ особенное и важное. За всю мою жизнь и вашу жизнь такого у насъ не бывало. За всю жизнь всхъ нын живущихъ въ Нью-Іорк врядъ-ли таковое бывало часто… Можетъ быть, разъ въ десять лтъ.

— Говорите скоре, Томъ,— взволновалась женщина и, видя, что старикъ медлитъ, будто не знаетъ, какъ выразиться, она засыпала его вопросами, разумется, касавшимися дочери, затмъ Германа, а затмъ банкирской фирмы и длъ вообще.

Томъ на все отвчалъ отрицательно, но, наконецъ, самъ сталъ снова спрашивать:

— Давно-ли мистеръ Вильямъ исчезъ?

— Боле полугода, Томъ.

— И онъ оставилъ вамъ письмо?

— Да.

— Въ которомъ заявилъ о своемъ намреніи покончить съ собой?

— Ну, да, да! Я не понимаю этихъ вопросовъ.

— И съ тхъ поръ, съ минуты исчезновенія барина, вы не имли о немъ никакихъ извстій?

— Вы знаете сами, Томъ, что онъ — человкъ слова. Онъ сказалъ въ письм, что покончитъ съ жизнью. Стало быть…

— Ну, а если бы добрый баринъ ршилъ вдругъ не исполнять своего слова? Если бы… еслибы мистеръ Вильямъ вдругъ оказался живъ?..

— Полноте, Томъ! Вы опять за старое? Вы вою жизнь способны будете мечтать, какъ ребенокъ! Это даже вредно, добрый Томъ… И я уже боюсь, что…

— Но, сударыня, теперь не то… Прежде я мечталъ, теперь… теперь я не мечтаю, а говорю вамъ, что баринъ живъ, По-моему, онъ живъ.

— Какія у васъ на это доказательства?— почти разсердилась г-жа Дикъ.— Никакихъ! Вы рехнулись…

— Доказательства, что мистеръ Вильямъ живъ, на-лицо!..— торжественно произнесъ Томъ.

— Ну, сошли съ ума!.. Я этого ожидала!..

— Нтъ-съ! Я боюсь васъ испугать, а то бы я доказательство это сейчасъ представилъ или попросилъ бы васъ встать, и доказательство, которое, слава Богу, въ добромъ здоровь, самимъ…

И Томъ смолкъ, не зная, что говоритъ, а затмъ онъ вдругъ произнесъ:

— Сударыня, я боюсь васъ испугать, иначе я бы вамъ сказалъ, что мистеръ Вильямъ живъ и… и находится здсь въ дом, у себя въ кабинет… и проситъ васъ… къ нему пожаловать. Но я не говорю этого!.. Нтъ! Я не утверждаю! Потому что боюсь васъ испугать…

— Томъ, неужели вы не сумасшедшій? Неужели…

— Нтъ съ!

— Мистеръ Дикъ живъ?!.

— Да-съ… Живехонекъ…

— И здсь? У себя? Вернулся?

— Да-съ.

— И я сейчасъ могу его видть?

— Да-съ.

Мистриссъ Дикъ перемнилась въ лиц и откачнулась на спинку кресла. Она тяжело дышала, а сердце стучало молотомъ. Кто-то говорилъ ей:

‘Старикъ слуга сошелъ съ ума и тебя свелъ съ ума, потому что и ты будто ужъ поврила!’

Это говорилъ не человкъ, а ея собственный разумъ, пораженный, боровшійся, растерявшійся…

Конечно, сразу узнать, что близкій человкъ, котораго считаютъ мертвымъ, здравствуетъ на свт и даже находится рядомъ у себя въ комнатахъ, хоть кого можетъ поразить чуть не на смерть.

Однако, г-жа Дикъ оказалась боле энергичной натурой, нежели можно было предполагать. Благодаря этому, въ часъ времени старикъ Томъ удачно исполнилъ трудное порученіе барина и приготовилъ барыню къ послднимъ словамъ:

— Мистеръ Дикъ у себя и желаетъ васъ видть!

И только при этихъ послднихъ словахъ г-жа Дикъ, какъ бы вполн повривъ дйствительности, схватила себя за голову, но затмъ черезъ минуту, уже спокойная, радостная быстро шла въ комнаты мужа.

Свиданіе произошло такъ, какъ подобаетъ благовоспитаннымъ и уважающимъ другъ друга пожилымъ супругамъ. Мистеръ Дикъ крпко пожалъ руку мистриссъ Дикъ и справился объ ея здоровь, причемъ заявилъ, что самъ чувствуетъ себя отлично. Разумется, онъ объяснилъ, что является нежданно и негаданно даже для самого себя. Цль — разстроить ухищренія коварнаго злодя. Иначе онъ былъ бы теперь не въ Старомъ свт и не въ Новомъ, а въ третьемъ, именуемомъ ‘тмъ’.

Около двухъ часовъ проговорили супруги, и часа въ три ночи все было ршено. Г-жа Дикъ подробно заучила и знала, что она должна длать на утро. Однако, вернувшись къ себ, женщина не пошла среди ночи будить Алису, чтобы не перепугать ее невроятно радостной встью. Она ршила посвятить дочь въ тайну воскресенія отца изъ мертвыхъ только на утро.

Мистеръ Дикъ, съ своей стороны, въ то-же время осторожно возвратился въ гостиницу, никмъ незамченный.

XI.

На другой день, въ тотъ часъ, когда вся контора была переполнена служащими и публикой, старикъ Томъ явился къ управляющему банкирскимъ домовъ и вжливо доложилъ, что г-жа Дикъ проситъ г. Германа немедленно пожаловать къ себ.

Лицо Тома было такое радостное и даже счастливое, что Германъ, приглядвшись къ камердинеру, тоже просіялъ. Онъ понялъ, что старикъ-слуга догадывается, зачмъ вызываетъ его барыня, и, любя семью, радуется, что все обойдется благополучно.

— Дло очень важное?— спросилъ онъ у Тома, какъ бы заигрывая.

— Да, г. Германъ, дло крайне важное! Важне такого у насъ никогда и не бывало да и не будетъ.

— Вы все знаете, Томъ?— засіялъ Германъ и лицомъ и лысиной.

— Все знаю…

— Стало быть, мистриссъ Дикъ образумилась и соглашается?

— Соглашается, г. Германъ, на то, что я ей посовтовалъ.

— Вы совтовали?— удивился управляющій.

На лиц Тома отразилось что-то особенно лукавое, но Германъ этого не замтилъ.

— Точно такъ-съ! По моимъ убдительнымъ просьбамъ она, наконецъ, ршилась, и черезъ нсколько минутъ вы узнаете вашу судьбу!— шалилъ счастливый старикъ.

— Какъ я вамъ благодаренъ, Томъ!— вскрикнулъ Германъ.— Думалъ-ли я найти въ васъ такого… такого… не знаю, какъ и сказать!

— Именно-съ! И даже мудрено вамъ сказать! Мудрене, чмъ кому-либо! Что бы вы ни сказали, вы можете ошибиться. Пожалуйте!

Германъ быстро поднялся, взялъ нкоторыя бумаги со стола, заперъ ихъ въ ящики и двинулся въ аппартаменты г-жи Дикъ.

Женщина встртила завдывающаго длами конторы, сидя въ большомъ кресл. Лицо ея было тоже, какъ и у Тома, особенно радостное… Но, вмст съ тмъ, она холодно посмотрла на управляющаго и еще холодне заговорила, процживая каждое слово:

— Я должна объявить вамъ, г. Германъ, мое ршеніе, принятое безповоротно!

Такъ какъ въ это мгновеніе Германъ собирался ссть въ кресло, то г-жа Дикъ вдругъ прибавила быстре:

— Не трудитесь садиться! Мн надо вамъ сказать только съ десятокъ словъ.

Удивленный Германъ остался на ногахъ и съ изумленіемъ глядлъ на женщину.

— Мое ршеніе я попрошу васъ исполнить немедленно, въ противномъ случа я приму законныя мры, чтобы вы его исполнили. Вы должны сію минуту, не откладывая дла хотя бы на пять минутъ, начать сдавать вс дла г. Алексону, который уже для этого именно вернулся изъ Европы. Я назначаю его завдывающимъ конторой, а васъ увольняю въ полную отставку.

Германъ стоялъ истуканомъ, мысленно повторялъ самому себ слышанныя слова, которыя хорошо слышалъ, но все-таки никакъ не могъ понять ихъ смысла. Наконецъ, онъ расхохотался, слъ въ кресло противъ женщины и отъ смха не могъ выговорить.

— Почтеннйшая мистриссъ Дикъ, скажите мн: вы сошли съ ума или въ здравомъ разсудк?

— Я не желаю слышать отъ васъ дерзостей! Прошу васъ встать и удалиться, и немедленно сдавать дла. Я назначаю Алексона на ваше мсто.

— Ну, въ такомъ случа, выслушайте! Я длъ никакихъ сдавать не стану, но и ничего не скажу никому. Даю вамъ еще сутки на размышленіе. Завтра утромъ, если я не получу удовлетворительнаго отвта отъ васъ или отъ миссъ Алисы и не буду немедленно объявленъ ея женихомъ, то я отправляюсь въ полицію, привожу съ собой вмст вс власти, которыя только могу съ собой прихватить, и объясню все, т.-е. вс ваши подлоги и махинаціи. Я покажу имъ куклу на ея мст передъ рабочимъ столомъ, покажу тоже совершенно пустой шкафъ, гд нтъ даже одной тысячи долларовъ въ наличности, когда бы слдовало имть полмилліона… И въ эту пору, почтеннйшая мистриссъ Дикъ, вы будете уже арестованы и отведены въ предварительное заключеніе. Вотъ мое послднее слово!

Германъ всталъ и насмшливо раскланялся.

— Мое же послднее слово,— отозвалась г-жа Дикъ:— чтобы вы немедленно передавали дла. Я вамъ даю честное слово, что завтра утромъ я сама обращусь къ властямъ, чтобы васъ силой принудили избавить банкирскій домъ отъ вашего присутствія и вашихъ мошенническихъ манипуляцій.

— Вы сошли съ ума!— прокричалъ Германъ.— Больше я ничего не могу сказать. Вы — женщина, дла не знаете и ничего не понимаете! Вы воображаете, что вы не совершали подлоговъ, что вы не будете судимы и осуждены. Вы… извините… вы — глупйшая женщина. Но передъ вами сутки, чтобы одуматься! Наконецъ, посовтуйтесь съ кмъ-нибудь… съ умными людьми, съ тмъ же Алексономъ, который, хотя и русскій, но не дуракъ,— хотя бы уже и потому, что сумлъ приглянуться вдов.

— Прошу васъ выйти вонъ!— отозвалась г-жа Дикъ, нисколько не волнуясь, а будто забавляясь.

— Вы — сумасшедшая!!. По лицу видно…

— Если вы не выйдете сію минуту добровольно, то я позову людей, Чтобы васъ вывели!— уже строго произнесла г-жа Дикъ, вставая и указывая на дверь.

Германъ громко, но дланно разсмялся и быстро вышелъ вонъ.

За весь день, повидимому, въ банкирской контор не произошло ничего особеннаго. Служащіе замтили только, что г. Германъ нсколько взволнованъ, придирчивъ, угрюмъ, но причинъ этого никто, конечно, не зналъ. Одновременно вс замтили, что молодой человкъ, здившій во Францію и вернувшійся поутру, уже былъ принятъ г-жей Дикъ и былъ чрезвычайно доволенъ своимъ путешествіемъ или же пріемомъ… Но съ нимъ уже происходило что-то совсмъ особенное. Вс ясно видли, что лицо его сіяетъ. Равно вс обратили вниманіе на то, что онъ рзко, почти невжливо, отвчалъ самому управляющему, вышедшему и что-то спросившему у него. Наконецъ, въ сумерки Германъ снова вышелъ, суровый и, обратясь къ Алексеву, произнесъ тихо, но будто зловще, такъ что вс служащіе были удивлены:

— Я бы желалъ съ вами объясниться, г. Алексонъ, по одному вопросу.

— Говорите. Слушаю!— сухо отозвался тотъ.

Германъ пытливо и удивленно глянулъ ему въ лицо, а затмъ холодно прибавилъ:

— Пройдемте за мной въ кабинетъ.

— Зачмъ?

— Что?

— Я говорю: ‘зачмъ’?

— Что-о?!.— протянулъ изумленно Германъ.

— Не понимаю васъ. Вы говорите, чтобы я прошелъ за вами къ вамъ…

— Ко мн въ кабинетъ!— крикнулъ Германъ.

— А я отвчаю: зачмъ?— гораздо громче, но все-таки спокойно отозвался Алексевъ.

Германъ, какъ умный и хитрый человкъ, сразу понялъ и сказалъ себ:

‘Что-то есть’,— затмъ онъ улыбнулся и прибавилъ мысленно:— ‘младенцы! Хотятъ бороться со мной. Агнцы!’

— Я васъ прошу пройти ко мн, чтобы объясниться но одному простому, но важному длу,— сказалъ онъ повелительно, какъ начальникъ.

— Вы можете объясняться здсь.

— Нтъ! Вы не знаете, въ чемъ дло, и не можете судить. Здсь при постороннихъ я не могу объясняться.

— Извините, — отвтилъ Алексевъ: — между мной и вами нтъ и не можетъ быть никакихъ тайнъ или секретовъ. Все, что вы имете мн сказать, вы можете говорить публично. Стало быть, соблаговолите сказать, что вамъ отъ меня нужно, здсь.

Германъ разинулъ ротъ и стоялъ истуканомъ. Вся контора, приглядываясь и прислушиваясь, ликовала. Голосъ Алексева звучалъ спокойно, съ достоинствомъ, голосъ Германа былъ озлобленный, шипящій гнвомъ.

— Тмъ хуже… хуже для васъ, г. Алексонъ! Если вы желаете, чтобы я объяснился здсь при постороннихъ, то извольте… Я желаю знать, въ какія отношенія вы вступили съ мистриссъ Дикъ? Вы говорите, что пріхали сегодня утромъ, а вы… вы сами вчера вышли отъ нея въ три часа ночи.

— Мистеръ Германъ или сумасшедшій, или дуракъ!

— Какъ вы смете!.. Молокососъ!

— Мистеръ Германъ, повторяю я, или дуракъ, или человкъ, лишившійся ума!

— Я васъ прикажу сейчасъ выкинуть на улицу!— прохриплъ Германъ.

— Тогда я васъ застрлю. Даю честное слово!

Между тмъ, вс уже давно повскакали съ своихъ мстъ, а боле важные служащіе приблизились къ спорящимъ.

— Успокойтесь, мистеръ Германъ!— сказалъ одинъ изъ нихъ.— А вы, мистеръ Алексонъ, возьмите ваше слово назадъ.

— Никогда!— гордо и рзко отозвался Алексевъ.

— Завтра вы сюда въ контору не явитесь. Слышите!— крикнулъ Германъ.— Сегодня получайте расчетъ. И чтобы я васъ боле здсь не видалъ!

— Извините! Мн этого недостаточно. Вы — не патронъ фирмы. Я уйду, если услышу это приказаніе изъ устъ самого мистера Дика.

— Что-о?!.— протянулъ Германъ.

— Я велю о себ доложить патрону и объясню ему, какой былъ между нами разговоръ, что вы себ позволили, и какое оскорбленіе и кого именно… заставило меня выразиться рзко.

— Но вы знаете, что мистеръ Дикъ никогда никого, кром меня, не принимаетъ,— какъ то боле робко заговорилъ Германъ.

— Я настою, чтобы онъ меня принялъ. Я силой войду въ его кабинетъ.

— Но это… это — самонадянность, за которую…

— Я желаю слышать изъ устъ самого патрона приказъ подать въ отставку!— проговорилъ, растягивая слова, Алексевъ.

— Увидимъ!— произнесъ Германъ какъ-то странно и, будто побитый птухъ, побжалъ рысью къ себ въ кабинетъ.

Служащіе обступили своего товарища Алексона, котораго вс любили, и стали совтовать ему просить прощенія, а не надяться на патрона.

— Онъ же не въ своемъ ум!— говорили вс.

— Неправда! Онъ въ своемъ ум и вскор докажетъ, что…

Алексевъ запнулся и прибавилъ:

— Да! Да! Успокойтесь! Не я, а Германъ вылетитъ на улицу.

Вс были удивлены.

Между тмъ, Германъ, привязавшійся къ молодому человку, дйствовалъ на основаніи страннаго обстоятельства.

Служащій въ контор, пріхавшій якобы сегодня изъ Стараго свта, еще вчера вечеромъ просидлъ у мистриссъ Дикъ до трехъ часовъ ночи и, конечно, при этомъ могъ бесдовать и съ красавицей Алисой.

Шпіонъ Германа не видлъ въ лицо человка, осторожно выходящаго ночью изъ дома, но почему-то вообразилъ, что это — Алексонъ, и доложилъ управляющему.

Въ дйствительности, судьба Алексева съ той минуты, что онъ былъ обокраденъ милліонеромъ, да еще собственнымъ патрономъ, была, по счастью, самая благополучная и становилась почти сказочной по удач.

Чрезъ два часа посл пробужденія Алексевъ уже досталъ въ Париж у пріятеля денегъ. Въ сумерки онъ уже выхалъ въ дилижанс въ Сенъ-Назеръ. Когда Дикъ вступилъ на палубу парохода въ Шербург, Алексевъ уже былъ въ одной мил отъ береговъ Франціи и Стараго Свта. Однако, молодой человкъ пріхалъ поздне своего грабителя и тотчасъ узналъ отъ мистриссъ Дикъ, что его патронъ явился спасти все и всхъ, а, главное, онъ любитъ и уважаетъ того человка, котораго въ Париж подпоилъ и ограбилъ… А что изъ этого можетъ воспослдовать — понятно… Вора нельзя назвать зятемъ, а обворованнаго, конечно, можно,— и тмъ паче, когда самъ же и обворовалъ его.

XII.

Въ тотъ же вечеръ часовъ около десяти мужская фигура осторожно поднялась по задней лстниц, отворила маленькую дверь въ комнаты банкира и засвтила огонь. Это былъ Германъ.

Нсколько минутъ спустя посл него, въ ту же дверь, оставленную растворенной, появился его лакей, близкое, преданное ему лицо. Онъ несъ большихъ размровъ ящикъ или дорожный сундучекъ. Германъ отворилъ желзный шкафъ. Бумаги всякаго рода, даже разныхъ цвтовъ, кипами стали переходить изъ шкафа въ сундукъ.

Черезъ четверть часа Германъ вмст съ лакеемъ спустились по той же лстниц, неся сундукъ, туго набитый, и прошли въ квартиру управляющаго конторой. Поставивъ его подъ кровать, они взяли другой, нсколько меньшихъ размровъ, и снова тмъ же путемъ вернулись въ комнаты и къ желзному ящику. Здсь опять произошло то же самое, и за исключеніемъ золота, всего на 500 или 600 долларовъ, нарочно оставленнаго, шкафъ опустлъ совершенно.

Второй сундукъ былъ точно такъ же переправленъ въ квартиру Германа и такъ же поставленъ подъ его кровать.

— Я вполн надюсь на тебя!— выговорилъ Германъ.— И помни, что крупная сумма будетъ принадлежать теб за услугу и соблюденіе тайны, и ты будешь богатымъ человкомъ.

— Знаю, г. Германъ! Полагайтесь вполн!

Между тмъ, оба человка, орудовавшіе въ продолженіе боле получаса, не знали, что за ними все время наблюдаетъ старый Томъ.

Когда оба сундука были уже перенесены въ квартиру Германа, Томъ бросился въ гостиницу, гд его нетерпливо ждалъ Дикъ. Вбжавъ въ его номеръ, онъ заявилъ:

— Унесли! Вы были правы! Сейчасъ унесли.

— Хорошо! Теперь, дорогой Томъ, длать нечего, всю ночь простойте на часахъ, чтобы знать наврное, что сундуки врно находятся въ его квартир. Но предупредите, какъ я уже говорилъ, ближайшаго полисмена быть готовымъ на случай, если сундуки появятся снова на подъзд квартиры, чтобы во время захватить ихъ и не давать увозить.

— Будьте спокойны! Иду и всю ночь продежурю во двор, не смыкая глазъ, а на всякій случай возьму съ собой моего внука. Если среди ночи или рано утромъ злодй велитъ привести себ извозчика, то я немедленно позову полисмена, не ожидая появленія сундуковъ.

— Хорошо. Ступайте! А затмъ помните, что, когда я воскликну: ‘Что же это? Колдовство или дерзкое преступленіе?’ — то вы немедленно заявляйте, что знаете… и все кончится побдой.

XIII.

На другое утро въ десять часовъ г. Германъ, явившись въ банкъ, тотчасъ же послалъ спросить у г-жи Дикъ, какое ея окончательное ршеніе. Черезъ минуту явился въ комнату управляющаго Алексевъ и строго заявилъ:

— Г-жа Дикъ приказала вамъ немедленно, тотчасъ же, начать сдавать мн вс книги, дла и кассу, чтобы къ четыремъ часамъ все было окончено, и чтобы вы могли выйти изъ Конторы въ послдній разъ. Если вы не приступите тотчасъ же къ тому, что она требуетъ, то г-жа Дикъ приказала мн немедленно прямо изъ вашей комнаты итти въ полицію и заявить о томъ, что банкирскій домъ не можетъ отъ васъ избавиться, и что вы насильственно остаетесь.

— Это — послднее ея слово?

— Самое послднее, г. Германъ! Терпнію ея и даже моему терпнію наступилъ конецъ. Извольте немедленно передать мн т книги, которыя у васъ здсь въ стол, и начать процедуру сдачи всего, или же я сейчасъ прямо отправляюсь въ полицію.

— Хорошо, я согласенъ!— выговорилъ вдругъ Германъ, усмхаясь.— Я сейчасъ пойду къ себ на одну минуту взять дв книги, которыя у меня на квартир, и вернусь сюда черезъ полчаса, можетъ быть, и черезъ часъ.

Когда Алексевъ вышелъ, Германъ нажалъ пружинку. Занавска на окн отдернулась, и онъ глянулъ въ кабинетъ. Кукла сидла попрежнему на своемъ мст, наклонясь надъ столомъ, только поза ея была нсколько иная. Профиль не вполн былъ виденъ. Очевидно, старикъ Томъ, вытирая пыль, убирая, передвинулъ кресло и придалъ кукл другую позу. Это случалось.

Германъ усмхнулся, злобно разсмялся и двинулся изъ комнаты, а черезъ полчаса ходьбы уже ораторствовалъ въ главномъ бюро полиціи.

Онъ заявлялъ о томъ, что требуетъ появленія полиціи въ банкирскомъ дом Дикъ и К^о, чтобы составить протоколъ. Онъ разъяснилъ все, но, чтобы доказать все, онъ просилъ начальника полиціи пожаловать немедленно въ самый домъ.

Разумется, когда полиція, въ числ трехъ человкъ, появилась въ банкирскомъ дом, то произошелъ всеобщій переполохъ. Никто ничего не могъ понять. Германъ пріостановился и громко заявилъ всмъ служащимъ, что въ ихъ контор уже давно происходитъ возмутительный обманъ и мошенничество, но сейчасъ все раскроется.

— Я прошу,— прибавилъ онъ,— главныхъ служащихъ пожаловать вмст со мной и съ властями въ кабинетъ г. Дика, чтобы узнать, что его тамъ нтъ и давно нтъ, а вмсто него — простая кукла.

Черезъ нсколько мгновеній смущенная кучка людей переполнила аппартаменты, нкоторые попали случайно даже въ спальню г-жи Дикъ, и, наконецъ, вс сошлись и появились въ кабинет банкира.

— Вотъ она!— торжественно воскликнулъ Германъ, впустивъ всхъ и указывая на куклу, сидящую за столомъ.— И, вотъ, эта дерзкая выдумка позволяетъ г-ж Дикъ совершать подлоги, обманывать своихъ кліентовъ и ихъ обворовывать. Согласитесь, однако,— вскрикнулъ, злобно смясь, Германъ,— что эта кукла все-таки сдлана замчательно хорошо.

И, двинувшись, онъ въ какомъ-то изступленіи или въ азарт вцпился у плеча въ халатъ куклы. Онъ дернулъ изо всей силы, какъ бы желая въ насмшку сошвырнуть ее съ кресла на полъ. Но кукла вдругъ поднялась, обернулась и строго выговорила:

— Что это такое? Что вы? Что вамъ нужно?

Наступило мертвое молчаніе. Вс лица были изумлены… Но въ ту же секунду раздался отчаянный крикъ, пронзительный, дикій…

Германъ, какъ бы ужаленный или раненый на смерть, отскочилъ въ сторону и упалъ на полъ…

— Что это? Что это?— въ изступленіи кричалъ онъ безумнымъ голосомъ:— неправда! Неправда! Это — кукла! Кукла!

Общее недоумніе и смятеніе не скоро разъяснились.

— Что вамъ угодно?— важно и строго спросилъ мистеръ Дикъ начальника полиціи.

Тотъ, извиняясь, объяснилъ про доносъ.

— Это — полное безуміе!— выговорилъ Дикъ,— и какое оригинальное.

— Конечно, этотъ человкъ просто безумный. Теперь я это вижу. Но я долженъ былъ явиться. Я не могъ предположить, что имю дло съ сумасшедшимъ,— вжливо объяснился полицейскій,— кром того, слухи о плохихъ операціяхъ банка уже давно ходятъ въ город. Давно говорятъ, что у васъ въ наличности нтъ ничего, что вы вскор должны прекратить платежи. И это точно такъ же побудило меня поврить г. Герману.

— А! Если такъ!..— вскрикнулъ Дикъ,— я докажу вамъ, что дурацкіе слухи эти ни на чемъ не основаны!

Дикъ двинулся къ желзному шкафу, отперъ ключомъ, вынутымъ изъ кармана, и распахнулъ дверку настежь… Но самъ-же тотчасъ отступилъ и вскрикнулъ… Шкафъ былъ пустъ.

— Что это?.. Я обокраденъ!.. Что это? Колдовство или самое дерзкое преступленіе?!.

Наступило гробовое молчаніе… Вс лица были снова удивленныя. Вс поврили банкиру, поврили, что не было никакой комедіи съ его стороны, что онъ, дйствительно, пораженъ отсутствіемъ того, чмъ хотлъ похвастать. Но среди общаго молчанія вдругъ раздался голосъ:

— Я объясню все!

Это заявлялъ, выступая изъ угла и изъ толпы, старикъ-камердинеръ.

— Позвольте заявить вамъ то, что я видлъ собственными глазами, но чего понять не могъ, и только сію минуту сообразилъ. Сегодня ночью черезъ дверь задняго хода видлъ…

И Томъ объяснилъ все, что онъ видлъ.

— Если шкафъ ограбленъ,— прибавилъ онъ,— то я заявляю, что мы сейчасъ же найдемъ все въ этихъ сундукахъ, которые переносили, и найдемъ все въ квартир г. Германа.

— Неправда! Неправда! Это мое!.. Оно мн принадлежитъ! Я скопилъ все это!— заоралъ Германъ, уже будто привыкшій къ тому, что кукла живая и разговариваетъ по человчески.

— Замолчите!— строго крикнулъ полицейскій. Онъ заставилъ стараго слугу снова громко разсказать все, что тотъ видлъ ночью.

Томъ опять передалъ то же самое.

— Зачмъ же вы не доложили тотчасъ вашему барину такое странное ночное приключеніе?

Томъ не зналъ, что отвчать, и шепнулъ:

— Виноватъ!

— Идемте! Ведите насъ въ его квартиру.

— Я вамъ самъ впередъ заявляю,— закричалъ Германъ,— что вы найдете сундукъ съ деньгами. Но они мои. Нахожденіе ихъ не будетъ доказательствомъ, что я ихъ укралъ отсюда. Старикъ лжетъ, клевещетъ… Шкафъ пустъ и былъ давно уже пустъ… Стало быть, если у васъ, г. полисменъ, найдутся въ дом деньги, то и они изъ этого шкафа?

— Полноте болтать вздоръ!— разсердился уже начальникъ полиціи,— идемте, идемте!

Вс двинулись.

— Стойте!— вскрикнулъ Германъ.— Во имя справедливости, которая всегда царствовала въ Америк… Если деньги, находящіяся у меня, украдены мною отсюда ночью и принадлежатъ г. Дику, то, полагать надо, онъ знаетъ, какая сумма была у него въ шкафу… хотя-бы приблизительно… не считая сотенъ…

— Конечно, знаетъ!— выкликнулъ кто-то изъ толпы:— долженъ знать. Какой же онъ банкиръ, если…

— Такъ спросите у мистера Дика!— торжествуя воскликнулъ Германъ,— какая сумма украдена? Мы увидимъ, окажется-ли та же самая сумма у меня. Если онъ ошибется хотя бы даже на пятьдесятъ, на сто, на двсти тысячъ, то я признаю свои же деньги украденными мною. Ну-съ!

— Извольте сказать, сэръ!— обернулся полисменъ къ Дику.— Я нахожу, что онъ правъ.

— Хорошо,— спокойно отозвался Дикъ.— Но я, признаюсь, наизусть не помню… У меня память плохая.

— Ага! Плохая! Что-о?!.— заоралъ Германъ.— Ошибетесь на 400 или 500 тысячъ, и я все таки признаю деньги вашими. Ну-съ!

— Повторяю, у меня память плохая,— отозвался Дикъ.— Но, однако, вся сумма была вчера мною проврена и записана. И, вотъ, я могу справиться.

Дикъ вынулъ маленькую книжку изъ кармана, развернулъ и прочелъ громогласно:

— Два милліона семьсотъ восемьдесятъ семь тысячъ девятьсотъ пять долларовъ, сорокъ центовъ.

Германъ схватилъ себя обими руками за голову и зашатался.

— Поддержите и держите его!— сказалъ полисменъ.— Идемте, господа!

Чрезъ полчаса сундуки были перенесены обратно. Все было снова переложено въ шкафъ и, конечно, при этомъ сочтено.

Дйствительно, съ прибавкой золота оказалась точная цыфра 2,787,905 долларовъ, но 42 цента.

— Странно!— воскликнулъ мистеръ Дикъ,— я не допускалъ ошибки. Да, я забылъ. Это — два цента лишнихъ, я не хотлъ ихъ счесть, такъ какъ они очень плохи, потерты. Я хотлъ ихъ выкинуть и забылъ.

XIV.

Всть объ удивительномъ скандал въ банкирскомъ дом, разумется, быстро разнеслась по всему Нью-Іорку. Вс удивлялись странной форм сумасшествія управляющаго конторой. Вообразить патрона своего куклой и вообразить, что вс деньги фирмы (да еще сколько — три милліона!) принадлежатъ ему! Разв это не оригинальное сумасшествіе!

Однако, не это всего боле удивило всхъ янки. Изумились они самому мистеру Дику. Полгода человкъ жилъ нелюдимымъ, мизантропомъ, никого къ себ не пускалъ и никуда не выходилъ, прослылъ за человка спятившаго… и вдругъ онъ оказался умне, пріятне и любезне, чмъ когда-либо. А что касается до нелюдимства, то настежь открытыя двери его салоновъ, обды и балы чередовались теперь каждый день и заставили не врить прошлому. Ужъ помнилъ-ли самъ Дикъ,— этотъ милый и любезный Дикъ,— что онъ сидлъ, запершись въ комнат, одинъ за работой цлые шесть мсяцевъ?

Чрезъ недли дв посл исторіи въ контор, оригинальной и забавной, Нью-Іоркъ узналъ, что у милліонера будетъ пиръ.

Была объявлена свадьба его красавицы-дочери съ молодымъ конторщикомъ, уже исправлявшимъ, однако, должность управляющаго съ того дня, какъ несчастный Германъ оказался душевно-больнымъ.

Свадьба миссъ Алисы была отпразднована блестящимъ образомъ и стоила пятьдесятъ тысячъ долларовъ, искусно и красиво превратившихся въ пыль, но не въ простую, обыкновенную срую, не въ ту, что втеръ поднимаетъ, а ту, что люди сами пускаютъ и не иначе, какъ въ глаза.

Впрочемъ, эта сумма, которая сама по себ могла быть хорошимъ приданымъ, была шестидесятою долею приданаго.

Мистеръ и мистриссъ Алексонъ посл свадьбы не ухали въ Европу, а только прокатились на Ніагару и вернулись чрезъ мсяцъ.

Надъ входомъ въ банкирскую контору публика уже давно читала нчто новое. Большія буквы гласили: ‘Банкирскій домъ Дикъ, Алексонъ и К^о‘. Новый компаніонъ былъ при этомъ и главнымъ директоромъ банка, подписывающимъ все. Было извстно, что первое имя стояло только для проформы. Дла банкирской конторы пошли самымъ блестящимъ образомъ.

Бывшій управляющій не былъ судимъ за воровство, ибо былъ признанъ психически больнымъ и содержался въ самомъ лучшемъ сумасшедшемъ дом на полномъ иждивеніи Дика, доказавшаго этимъ, какой онъ благородный, добрый и не мстительный человкъ.

Однако, посл свадьбы, не прошло и пяти дней, какъ однажды рано утромъ Томъ, явившійся будить барина, не нашелъ его въ его постели, а нашелъ на ночномъ столик большой конвертъ на имя мистриссъ Дикъ. Онъ передалъ его тотчасъ барын, конечно, волнуясь и чуя худое.

Г-жа Дикъ тоже съ волненіемъ разорвала конвертъ и прочла точь-въ-точь и буквально то же самое, что тому назадъ боле полугода.

Мистеръ Вильямъ снова извщалъ жену, что существованіе ему надоло и что онъ узжаетъ въ Европу, чтобы окончательно прекратить жизненные платежи, ввид скучныхъ ощущеній.

Мистриссъ Дикъ вздохнула, но была мене поражена, чмъ когда-то, въ первый разъ. Теперь въ дом была счастливая чета, была замужняя дочь и симпатичный, добрый и почтительный зять, ведущій къ тому-же талантливйшимъ образомъ банкирское дло.

Съ этого дня прошло еще около десяти лтъ. Весь Нью-Іоркъ давно зналъ, что Дикъ ухалъ въ Европу и пропалъ безъ всти, а можетъ быть даже находится и на томъ свт. Объ его письм и намреніи покончить съ собой мистриссъ Дикъ не сочла нужнымъ скрывать вполн и говорила это по секрету всмъ своимъ пріятельницамъ, у которыхъ были свои пріятельницы.

Однако, былъ одинъ человкъ, который изрдка говорилъ мистриссъ Дикъ, вздыхая:

— Подождемъ! Кто знаетъ? Можетъ быть, онъ и опять вернется!

Это былъ старикъ Томъ, который глубоко врилъ, что его дорогой баринъ вдругъ снова пришлетъ за нимъ изъ гостиницы или вдругъ очутится утромъ въ своей постели.

— Вдь, ключъ отъ двери своихъ комнатъ онъ взялъ съ собой на этотъ разъ!— глубокомысленно разсуждалъ Томъ.

Но черезъ десять лтъ по отъзд Дика старикъ умеръ, не дождавшись возвращенія дорогого барина.

XV.

Черезъ три недли посл этого дня, когда миссъ Алисса Дикъ стала называться мистриссъ Алексонъ и была еще съ мужемъ на Ніагар, въ одной изъ дешевыхъ парижскихъ гостиницъ въ небольшомъ простенькомъ номер посл полудня раздался гулкій двойной выстрлъ…

Прибжавшіе люди нашли на полу бездыханное тло пріхавшаго наканун иностранца и два пистолета по бокамъ. Онъ прострлилъ себ голову заразъ съ двухъ сторонъ. Въ его вещахъ не оказалось ровно-ничего, что могло-бы служить доказательствомъ, кто онъ и откуда…

Такъ одержимый сплиномъ человкъ пересталъ быть подложнымъ самоубійцей, а сталъ настоящимъ.

Подложный самоубійца.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

XIII.

XIV.

XV.

Читайте также: