ПОДАРОК НА НОВЫЙ ГОД
Гарве
ПРИМЕЧАНИЯ
Подарок на Новый год
(‘Вчера, будучи в гостях у Климены…’)
А. Янушкевич
Подарок на Новый год, Гарве Христиан, Год: 1798
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Жуковский В. А. Полное собрание сочинений и писем: В двадцати томах.
Т. 10. Проза 1807—1811 гг. Кн. 1.
М.: Языки славянской культуры, 2014.
Вчера, будучи в гостях у Климены, увидел я на туалете ее дочери, милой, скромной, добросердечной Марии, книгу, переплетенную в сафьян, которую хотел взять, но Мария предупредила меня и с некоторым замешательством спрятала книгу в работный мешок. Я удивился, посмотрел ей в глаза, Мария покраснела, почувствовала, что подала мне повод к подозрению, вынула книгу, раскрыла, показала мне первые страницы, написанные рукою ее матери, и сама прочла их вслух. Я просил списка, и снисходительная Мария собственною рукою написала для меня следующее:
‘Белая книга1, мой милый друг, конечно, подарок не богатый, но я уверена, что еще никого на свете не дарили на Новый год с таким добрым желанием, с каким дарит тебя твоя мать, и такою полезною вещью, какова быть может эта белая книга.
Я несколько раз говорила тебе, что две или три минуты, две или три строки, посвящаемые каждый день размышлению — иногда, не спорю, с трудом и неприятным усилием — приводят самые мысли в порядок, дают им ясность и жизнь. Смешно, ты скажешь, надеяться таких великих следствий от причин столь маловажных, но верь мне, я говорю по опыту. Человек, еще не имев языка, видел, слышал, вкушал и осязал, но он еще не мыслил, не имев искусства писать, он мыслил мало и говорил дурно. Язык и перо усовершенствовали его натуру, понятия, сообщаемые другим, озарились, приведены в систему, расширились и, переходя от человека к человеку, из поколения в поколение, усовершенствовались. Путь сей, избранный целым человеческим родом, есть в то же время единственный и самый верный для каждого частного человека.
Ты, милый друг, уже успела на шаг — и важный шаг — подвинуться к совершенству: ты слышала мудрых, иными словами, читала книги, в которых мысленно беседовала с их гением. В наше время девушка, которая читает, благодаря просвещению, не кажется чудом, но много ли найдем таких, которые читали бы с желанием научиться, образовать рассудок и сделаться лучшими? Суетность вмешалась во все, она уничтожила достоинство чтения, переменив его предмет и мудрость обратив в пустое упрямство. Большая часть из наших читателей и читательниц открывают книгу только для того, чтобы после иметь удовольствие сказать: она мне известна! Прекрасна или дурна книга! Ты, мой друг, моя рассудительная, скромная Мария, короче многих знакома с истинною целью чтения: остается иметь некоторую решимость более упражняться, и наконец ее достигнешь.
Душа наша есть живописец2, которого кисть изображает или оригинал заимствованный из натуры, или список с хорошего оригинала, первое — собственные чувства, замечания и мысли, последнее — понятия, почерпаемые в наставлениях и книгах. Списки хорошего мастера — одно предварительное упражнение: он хочет изострить глаз и набить руку, напротив, дурной всегда остается копиистом, и вся слава его в искусстве рабского подражателя.
Чего ж я требую от тебя, мой друг? Чтобы ты все размышления — пространные или краткие, выводимые другими из опытов их, почитала своими, как будто из собственных твоих опытов извлеченными. Человек, прежде нежели научиться думать сам, должен учиться думать за другими — важный шаг, который ты можешь и должна теперь сделать, я хочу сказать, что уже тебе время из читательницы сделаться автором: учись, читая книгу, отделять мысль от выражения, снимай с нее убор, иногда откладывая на время приятность, соединенную с удовлетворением любопытства, старайся двумя словами выразить то, что автор заключил, быть может, во многих страницах, сии два слова запиши — они принадлежат тебе, тебе, как и самая мысль, которую выражают. Так целые томы нередко превращаются в один листок, более важный, нежели самая книга, так образуется в нас способность мыслить, способность выражать мысли и выражением их убеждать или веселить рассудок читателя.
И скоро твои записки перестанут быть единым сокращенным выражением чужих, заимствованных мыслей, собственные расцветут в твоем уме: идея воспламеняет идею, душа, единожды пробужденная, единожды овладевшая нитью размышления, мгновенно от слепка понятий чужих переходит к изобретению и выражению собственных, и скоро из собственного сокровища понятий и чувств является мысль, которая сама, своею силою, никогда не могла бы оживиться, но, будучи близкою к идеям писателя, одушевляется, приемлет образ. Последуй, милая, моему совету! Зная твои способности, предсказываю тебе верный успех, а счастливое начало и самую трудность делает привлекательною. Удовольствие мыслить так живо и чисто, что, раз вкусивши его сладость, прилепляешься к нему навсегда и чувствуешь, что оно необходимо в жизни.
Автограф неизвестен.
Впервые: ВЕ. 1808. Ч. 37. No 1. Январь. С. 25—29 — в рубрике ‘Литература и смесь’, с указанием источника в конце: Гарве.
В прижизненных изданиях отсутствует. Печатается по тексту первой публикации. Датируется: конец 1807 г.
Источник перевода: Garve Ch. Das Weihnachtsgeschenk [Подарок на Рождество] // Engel J. J. Schriften. Bd 1—12. Berlin, 1801—1806. Bd 1. S. 259—265. (‘Philosoph fur die Welt’, Siebzehntes Stck). Атрибуция: Eichstdt. S. 15.
Имя немецкого моралиста и философа Христиана Гарве (1742—1798) впервые появляется на страницах дневника Жуковского 21 июля 1805 г. Упоминая о чтении его статьи ‘О уединении и обществе’ (в архиве поэта находится перевод ее начала — см. наст. том), Жуковский дает подробную характеристику слога и личности автора: ‘Простой, ясный и приятный слог, порядок в предложении мыслей, справедливость мыслей, основанных на опыте. Виден человек, который в спокойном состоянии души, перед концом жизни, говорит о том, что заметил во всё время ее продолжения, говорит просто, без пристрастия. Гарве может назваться настоящим практическим философом, то есть таким, которого философия может быть легко применена к человеческой жизни, потому что она основана на опыте, не есть умозрительная, произведенная одним умом, но есть следствие многих замечаний и многих опытов’ (ПССиП. Т. XIII. С. 21—22).
Поэт неоднократно будет обращаться к наследию немецкого мыслителя, черпая в нем и житейскую мудрость (см.: Резанов. Вып. 2. С. 261—264), и критико-эстетические размышления (БЖ. Ч. 2. С. 166—171). В библиотеке поэта сохранилось девять изданий (1787—1802 гг.) различных сочинений Гарве с его многочисленными маргиналиями (Описание. No 1072—1080). Кроме того, Жуковский знакомился с трактатом Цицерона ‘Об обязанностях’ в немецком переводе Гарве (Описание. No 819).
Перевод статьи ‘Подарок на Новый год’ для ВЕ в этом смысле является закономерным. ‘Практическая философия’, связанная с теорией самонаблюдения и самоусовершенствования во время чтения, всегда волновала Жуковского. Его ‘метода’ конспектирования, записей во время чтения, создания экстрактов и ‘прививок’ формировалась на протяжении длительного периода. В ранних дневниковых записях концепция чтения как путь к размышлению и ‘действию души’ является определяющей. В диалоге А. и Б., относящемся к 1804 г., на вопрос А.: ‘Как же научить себя мыслить?’ Б. отвечает: ‘Я думаю, чтением и старанием не упускать ни одного способного случая к размышлению’ (ПССиП. Т. XIII. С. 11). Материалы личной библиотеки поэта — реализация этой теории на практике (подробнее см.: БЖ. Ч. 2. С. 14—31).
Статья Гарве, послужившая источником перевода Жуковского, была опубликована в ‘Светском философе’ Энгеля (см. примеч. к статье ‘О смерти’ в наст. изд.), и имела заглавие ‘Das Weinachtgeschenk’ [Подарок на Рождество]. В целом сохранив содержание и общий пафос сочинения немецкого моралиста, переводчик внес в текст перевода характерные коррективы: безымянная героиня обрела имя Мария, а вместо отца, подарившего ‘белую книгу’, появляется мать. Если у Гарве ничего не говорится о героине, то переводчик дает ее характеристику (‘милая, скромная, добросердечная Мария’) и говорит о ее поведении.
Все эти изменения имели очевидный автобиографический подтекст и были связаны с историей отношений Жуковского и Маши Протасовой. Статья, опубликованная на страницах ВЕ, стала прозаическим постскриптумом к стихотворению ‘М* на Новый год при подарке книги’, написанному 1 января 1807 г. и первоначально записанному ‘на обороте титульного листа печатной записной книжки с подборкой фрагментов литературы для юношества и отрывками из сочинений моралистов — той самой книги, которую Жуковский подарил Маше на Новый год’ (ПССиП. Т. I. С. 512). Замена рождественского подарка на новогодний в заглавии становится вполне объяснима.
Через год Жуковский возвращается к идее подобного подарка и с помощью немецкого ‘практического философа’ подробно формулирует свою теорию чтения-воспитания. Показательно, что никогда впоследствии поэт не перепечатывал этот перевод, видимо, понимая его автобиографический смысл и неуместность его републикации после драматической развязки своей любовной истории и роли в ней матери Маши Е. А. Протасовой.
Однако размышления Гарве о роли и значении книги в воспитании молодой девушки найдут свое продолжение и в дерптских письмах-дневниках Жуковского 1814—1815 гг., обращенных к Маше, и в записях из альбома С. А. Самойловой, относящихся к 1819 г. Ср.: ‘Ты же непременно имей положенную работу — переводы нашего Дрезеке, делай свои выписки и записки, будь более с собою <...> рано поутру, где ни попало, пиши, читай, думай. По доброй мысли на каждый день — довольно хотя того’ (ПССиП. Т. 13. С. 121), ‘Вы позволили мне сделать вам подарок в день вашего ангела: я вздумал подарить вас такою книгою, которая могла бы служить вам вместо руководства в чтении других книг и добрым, верным товарищем на целую жизнь.<...> Приложенную же белую книгу вы наполните своим. Я начал ее некоторыми собственными мыслями, которые набросал без порядка и связи. Пусть будут они здесь вместо предисловия. <...> Один из действительнейших способов быть с собою есть чтение. <...> Чтение в этом смысле есть деятельность высокая, одно из твердейших оснований нашей нравственности’ (Там же. С. 134, 136. Курсив Жуковского).
1 Образ ‘белой книги’ (у Гарве просто пустые, чистые листы (leere Bltter) в книге) позднее приобретет у Жуковского лейтмотивный и почти сакральный смысл, связанный с таинствами творчества. Работа над поэмой ‘Владимир’ (1805—1819), которая так и не была написана, активизировала этот образ. В письмах к Александру Тургеневу, в стихотворных посланиях к Воейкову, в дерптских письмах-дневниках, обращенных к Маше, рефреном звучат слова о ‘белой книге’: ‘Молись, брат, чтобы в моей белой книге наполнились страницы’ (ПЖТ. С. 107), ‘Молись же судьбе, чтобы вдруг меня не ослепило. Это значит: приезжай, и в белой книге наполнятся страницы’ (РА. 1900. No 9. С. 19), ‘Молись судьбе, // Чтоб в ней наполнились страницы’ (ПССиП. Т. I. С. 313), »Владимир’ будет написан. <...> Нет, моя белая книга не останется пустою, — я белой книги не страшусь’ (ПССиП. Т. XIII. С. 91—92). См. также текст ‘Надписи на белой книге, которая определена Жуковским для эпической поэмы ‘Владимир», сочиненной А. Ф. Воейковым (ПССиП. Т. I. С. 660).
2 Ср. в оригинале: ‘Unsre Seele ist ein Maler’. Этот афоризм Гарве Жуковский вспомнит во время своего первого заграничного путешествия. 7 сентября 1821 г., рисуя швейцарские виды в окрестностях Берна, он записывает в дневнике: ‘Рисованье, не было солнца, главный живописец душа’ (ПССиП. Т. 13. С. 216).