Под сенью тиары, Жебар Эмиль, Год: 1894 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 136 минут(ы)

ПОДЪ СНЬЮ ТІАРЫ.

Историческая повсть проф. Э. Жебара.

Переводъ съ французскаго В. Мосоловой.

ПРЕДИСЛОВІЕ АВТОРА.

Считаю нужнымъ дать нсколько разъясненій тмъ читателямъ, которымъ незнакома въ подробностяхъ исторія папства въ средніе вка и, которые, поэтому, пришли бы въ недоумніе съ первыхъ же страницъ этого разсказа.

Со времени дара Пипина и до конца великаго раскола, т.-е. приблизительно до Пія II, папамъ стоило необыкновеннаго труда поддерживать свою свтскую власть въ Рим, среди духовенства и въ Италіи. Папы стали истинными властителями города и неограниченными государями въ Церковной Области только въ конц XV вка, при Сикст IV и Александр VI. Раньше же ихъ власть оспаривалась, а имъ самимъ грозила муками, лишеніемъ сана, изгнаніемъ, и даже казнью. Каждая народная вспышка или религіозная революція, сажала антипапу на престолъ законнаго папы. Когда папа говорилъ отъ имени Бога, онъ былъ очень силенъ, когда же онъ хотлъ заняться благоустройствомъ своей столицы, унять нсколькихъ бароновъ, показать свою власть надъ магистратурой Капитолія или ограничить права представителей имперіи (каковыми были подесты), то роль его становилась жалкою. Папы, пытавшіеся быть свтскими государями, какъ Иннокентій III и Бонифацій VIII, достигали этого лишь цною потоковъ крови, пролитыхъ на улицахъ Рима или подчиненныхъ ему городовъ.

* * *

Разсмотримъ же причины этого кризиса, такого долгаго и болзненнаго, особенно въ эпоху, которая служитъ исторической рамкой для нашей повсти, т.-е. во вторую половину XI вка, въ первосвященство Григорія VII.

* * *

Средніе вка создали чудную грёзу. Они предположили, что правленіе самого Бога будетъ условіемъ счастья и мира на земл. Намстникамъ Божіимъ, пап и императору, была дана духовная и свтская власть надъ христіанами. Теоретически, это мистическое воззрніе было великолпно. Данте выражаетъ его такъ въ своемъ ‘Трактат о монархіи’:

‘У рода человческаго дв главы: первосвятитель, который, слдуя откровенію, ведетъ его къ жизни вчной, и императоръ, который, слдуя ученію философовъ, ведетъ его къ земному благополучію’.

Къ несчастью, въ дйствительности, согласіе между этими двумя великими пастырями оказывалась невозможнымъ. Одинаково святые, императоръ и папа, могли бы руководить христіанствомъ лишь длая большія уступки одинъ другому. Но въ то время на апостольской каедр святые попадались рдко, а на императорскомъ престол — еще рже. Обоимъ намстникамъ Христа суждено было постоянно сталкиваться въ тхъ областяхъ своихъ владній, которыя принадлежали имъ сообща. Императоръ, во имя Св. Троицы, разсылаетъ энциклики (окружныя посланія) епископамъ, аббатамъ, клиру и врнымъ, до половины XI вка онъ назначаетъ папъ или утверждаетъ тхъ, кто избранъ клиромъ и народомъ римскимъ, въ силу той же власти онъ лишаетъ ихъ престола и заключаетъ въ монастыри, онъ созываетъ соборы и предсдательствуетъ на нихъ, онъ назначаетъ антипапъ, онъ возмущаетъ церковь германскую противъ церкви римской. Кром того, онъ остается королемъ римскимъ не только оффиціально и по преданію, а въ дйствительности, онъ даже и императоромъ-то становится окончательно лишь въ тотъ день, когда внчается въ Рим, на могил Апостоловъ, изъ рукъ папы императорскою короною. По большей части онъ бываетъ королемъ и остальной Италіи и возлагаетъ на себя въ Милан желзную корону {Корона лангобардовъ, сдланная, по преданію, изъ одного изъ гвоздей Господнихъ. Прим. пер.}. Такъ происходитъ превышеніе власти или вчное смшеніе властей со стороны императора. Со стороны папы являются не мене уважительные поводы въ столкновеніямъ.

* * *

Здсь причины ссоръ коренятся, главнымъ образомъ, въ феодальномъ стро. Во-первыхъ, въ Рим и въ мстностяхъ, подчиненныхъ св. престолу, феодальнымъ главою считается папа, онъ иметъ право на врность, военную службу и повиновеніе своихъ графовъ и бароновъ. Но т же претензіи предъявляетъ и императоръ, король римлянъ: отсюда въ Рим вчная распря. Затмъ во всемъ христіанскомъ мір папа есть духовный властелинъ всхъ епископовъ и аббатовъ, которые, съ другой стороны, несутъ вассальныя обязанности по отношенію къ императору или другимъ свтскимъ государямъ. Какъ верховный епископъ, онъ можетъ требовать отъ духовныхъ князей покорности своей вол, отршать ихъ отъ повиновенія свтскимъ властямъ, призывать ихъ къ себ, лишать сана. А такъ какъ въ то же время онъ можетъ лишать престоловъ и императора, и князей, поражать интердиктомъ имперію, королевства и города, разршать подданныхъ отъ присяги, то онъ, по желанію, потрясаетъ всю феодальную пирамиду, отъ основанія до вершины, гд находится императоръ.

* * *

При Григоріи VII столкновеніе особенно обострилось. Возникъ вопросъ о существенномъ прав сюзерена (феодальнаго главы), объ инвеститур на свтскія владнія, принадлежавшія къ епископствамъ и аббатствамъ {Инвенститура — церемонія передачи лена вассалу сюзереномъ. Названіе происходитъ отъ латинскаго слова, означающаго одваю, облекаю (властью). Врученіе же кольца и посоха назывались инвеститурой духовной.} и о врученіи посоха и кольца — символовъ духовной власти. При Оттонахъ, папы, избираемые изъ римской знати, очень покорной имперіи, дозволили императору проникнуть въ область духовную и вручать посохъ и кольцо. Григорій VII потребовалъ для св. престола права той и другой инвеституры. Императоръ Генрихъ IV, молодой, мало уважаемый своимъ народомъ и вассалами, показался ему такимъ противникомъ, котораго побдить легко. Война, которую онъ началъ и первою жертвою которой былъ самъ, продлилась боле пятидесяти лтъ. Это — самая печальная эпоха въ исторіи церкви.

* * *

Самый Римъ и его аристократія увеличивали затрудненія папства въ борьб съ имперіей и съ Римомъ. Пап приходилось считаться съ Капитоліемъ, т.-е. патриціонскою городской обшиной, совсмъ не похожей на демократическія городскія общины, возникшія въ Италіи въ XII вк. Въ Капитоліи сосредоточивалась военная сила, съ его башни давался сигналъ къ народнымъ возстаніямъ. Каждый папа, поссорившись съ Капитоліемъ, осужденъ былъ на гибель. Знатныя римскія семьи присвоили себ св. престолъ и владли имъ, въ X и XI вк, точно своимъ наслдственнымъ достояніемъ. Об династіи тускулумскихъ папъ поработили церковь. Правившій въ промежутк между ними папа Сильвестръ И, человкъ благородной души, не нашелъ другого исхода, какъ пріютиться подъ снь императорской мантіи. Сильвестръ по происхожденію былъ французъ, а Григорій VII — тосканецъ. Оба были пришлецами, hastes въ глазахъ своихъ бароновъ, смотрвшихъ на папство не какъ на званіе всемірнаго епископа, а какъ на достоинство чисто-римское, какъ на ленъ лаціумскихъ патриціевъ. И эти пришельцы были имъ тмъ ненавистне, чмъ значительне была ихъ духовная, мистическая власть, чмъ несомннне было ихъ право держать въ рукахъ своихъ ключи рая.

Противъ каждаго папы, враждовавшаго съ имперіей, неизбжно поднимались три четверти его вельможъ, находившихся въ ленной зависимости отъ императора. Очутившись между молотомъ и наковальней, папа обрекался на уничтоженіе.

* * *

При такихъ трудныхъ обстоятельствахъ, драгоцнною точкою опоры для папъ могла бы служить сама церковь, особенно же монашество. Но церковь ускользала отъ вождя своего, а иногда даже возставала іфотивъ него. Усилія добродтельнаго папы разбивались объ упорство его собратьевъ, епископовъ или монаховъ, которые не желали насильно возвращаться на путь добродтели. При Александр И, Гильдебрандъ, будущій Григорій VII, и другъ его Петръ Даміанъ попытались очистить Миланскую церковь, соблазнъ которой былъ невыносимъ. Они дошли до того, что противъ архіепископа и высшаго духовенства возмутили ‘патаровъ’, т.-е. низшее духовенство и чернь, другими словами, не отступили передъ вооруженнымъ возстаніемъ церковной демократіи, но дло ихъ не принесло плодовъ и было утоплено, въ крови этихъ новыхъ евангельскихъ христіанъ. Тогда клюнійская реформа стала истинной работой Пенелопы: она вчно начиналась и не кончалась никогда. Большія аббатства, какъ Фарфа въ Сабинскихъ горахъ, вдругъ превращались въ притоны разбойниковъ. Въ Рим, во дни смутъ, нечестивые священники переодвались епископами и кардиналами, проникали въ соборы и захватывали приношенія богомольцевъ. Отсылаю къ Liber Gomorrhianus Петра Даміана читателей, Понимающихъ по-латыни и желающихъ узнать подробности о страшныхъ бдствіяхъ итальянской церкви въ средніе вка.

* * *

Если прибавимъ ко всему этому, что люди среднихъ вковъ, постоянно занятые Богомъ и будущею жизнью, вовсе не стснялись со служителями Божіими, какъ бы высокъ ни былъ ихъ санъ, то станетъ понятнымъ, почему плаванье героя этого разсказа, папы Григорія VII, на ладь св. Петра оказалось такимъ трагическимъ.

Глава I.
Призракъ папы Бенедикта ІХ-го.

Утромъ, въ день Всхъ Святыхъ 1075 года {Католики память Всхъ Святыхъ празднуютъ 1-го ноября, а 2-го ноября — память всхъ усопшихъ.}, въ первосвященничество Григорія VII, Римъ проснулся въ очень грустномъ настроеніи.

Замки бароновъ, казалось, опустли, ихъ окна и двери были заперты, праздничныя знамена не вяли съ башенъ, яркія шелковыя драпировки не украшали балконовъ. Многія церкви были закрыты, будто пораженныя интердиктомъ, колокола ихъ были нмы, только въ папскихъ базиликахъ служились торжественныя обдни. На папертяхъ монастырей голодные и сироты, съ мрачнымъ видомъ и пустыми чашками, напрасно ждали обычной милостыни въ тотъ часъ, когда діаконъ произноситъ нараспвъ евангеліе о блаженствахъ, во славу всхъ обездоленныхъ, подъ сводами св. Петра, св. Маріи Маджоре и св. Іоанна Латеранскаго. Въ Монти, Транстевере, Регол, на перекресткахъ и песчаныхъ берегахъ Тибра робко собирались въ кучки женщины, дти, монашки, старые нищіе, и тихо толковали о томъ, не слдуетъ ли снова ждать какихъ-нибудь ужасныхъ безпорядковъ, не вздумаютъ ли синьоры опять сжечь городъ, перерзать бдняковъ, точно скотъ, выгнать папу камнями и возвести на апостольскую каедру ложнаго папу — образъ Антихриста. Если императоръ Генрихъ перейдетъ Альпы для умиротворенія Рима, то неизбжна гибель множества римлянъ, если же явится изъ Салерно Робертъ, вождь нормановъ, на защиту св. отца, то оберетъ духовныхъ чадъ Григорія VII до послдней копейки, до послдней крынки масла. Одно, къ несчастью, не подлежало сомннію: самый необузданный изъ бароновъ, Ченчіо, смертельный врагъ Григорія VII, отлученный отъ церкви и изгнанный за убійство, вроотступничество и мятежъ, тайно вернулся въ Римъ. Какой-то еврей видлъ, какъ онъ, около полуночи, постучался въ ворота одного изъ укрпленныхъ замковъ близъ Гетто {Гетто — часть города, отведенная исключительно евреямъ.}. При одномъ упоминаніи о Ченчіо лица блднли и голоса понижались. Никогда, даже въ проклятое время тускулумскихъ бароновъ, не бывало худшаго и боле страшнаго для римлянъ злодя. Онъ пролилъ рки крови, чтобы, несмотря на ужасное народное возстаніе, провести антипапу Гонорія къ алтарю св. Іоанна Латеранскаго. А какъ разъ наканун этого невеселаго дня Всхъ Святыхъ Григорій повеллъ разрушить самый крпкій изъ замковъ Ченчіо, у моста св. Петра. Время отъ времени тяжелые шаги воина, появленіе епископа, пробиравшагося верхомъ на осл, опустивъ голову и тревожно озираясь, отдаленный бой часовъ съ колоколенъ Капитолія, даже крикъ ребенка, все вспугивало бесдовавшихъ подъ открытымъ нёбомъ: совщанія превращались, и вс разбгались по грязнымъ переулкамъ. На Римъ надвигалась гроза, и народъ съ тревогою ждалъ ея начала.

Въ домахъ клириковъ {Клирики — общее названіе всего духовенства, особенно низшаго.}, дворцахъ кардиналовъ и епископовъ и въ монашескихъ, кельяхъ господствовало неменьшее смущеніе. Но здсь толковали не о возстаніи феодаловъ и не о новомъ нашествіи имперскихъ полчищъ: рчь шла о самой церкви, раздраженной и страждущей, повидимому, готовой возстать противъ главы своей. Съ первыхъ же дней своего монашества Григорій составилъ себ слишкомъ возвышенный идеалъ священника: онъ желалъ видть его бднымъ и непорочнымъ, подобно Христовымъ апостоломъ. Вс знали, что этотъ монахъ послдовательно внушилъ шести папамъ свою ненависть къ симоніи {Симонія — покупка у свтскихъ и духовныхъ князей духовныхъ должностей за деньги. Слово это происходитъ отъ имени Симона волхва, желавшаго за деньги купить у апостоловъ даръ творить чудеса.} и свое презрніе къ распутству, немедленно но своемъ избраніи онъ занесъ бичъ надъ торговцами въ храм и опрокинулъ конторки ростовщиковъ, устроенныя епископами въ тни алтарей, онъ сталъ преслдовать женатыхъ клириковъ, изгналъ изъ ихъ домовъ женъ и мнимыхъ сестеръ, а монаховъ обязалъ соблюдать суровый клюнійскій уставъ и безусловное цломудріе. А въ послднее время, когда рука его отяготла надъ головами бароновъ, онъ заключилъ въ монастырь на горы Кассино кардинала-епископа Палестрины съ епископомъ Алатрійскимъ, посадилъ на хлбъ и на воду пять или шесть монаховъ ‘Св. Павла за Стнами’ и поразилъ громоносной буллой архіепископа Равенны и аббата Фарфа. Почти одинъ, поддерживаемый лишь нсколькими аскетами школы Петра Даміана, но, поссорившись съ императоромъ и возбудивъ ненависть знати, онъ брался за сверхчеловческій трудъ, подъ тяжестью котораго палъ папа Гербертъ, другъ императоровъ:— вернуть къ ученію евангельскому совсть служителей Божіихъ.

Итакъ, праздникъ торжествующей церкви, исповдниковъ, двъ, мучениковъ, сталъ для города днемъ печали. Къ вечеру, надъ Тибромъ поднялся желтоватый туманъ, онъ тяжело и медленно легъ на вс семь холмовъ, заслонивъ небо. Наступила ночь поминовенія умершихъ. Затмъ на колокольняхъ базиликъ, св. Петра, св. Іоанна Латеранскаго, Маріи Маджоре, начался звонъ о тушеніи огня. Мдные голоса мрачно перекликались сквозь туманъ, то плачевно, какъ на похоронахъ, то звонко и быстро, какъ отчаянные сигналы съ корабля, тонущаго и гибнущаго во мрак, послдній возгласъ, рзкій, какъ набатъ во время возмущенія, сорвался съ колокольни св. Павла. Онъ прозвучалъ надъ пустыннымъ Римомъ, отдался со всхъ башенъ вдоль стнъ, проникъ въ Латеранъ и достигъ слуха Григорія, читавшаго при свт лампады. Папа поднялъ голову и захлопнулъ книгу.

Была уже совсмъ темная ночь, на улицахъ и площадяхъ господствовало молчаніе, какъ на кладбищ, когда изъ одного замка въ квартал Паріоне, близъ Тибра, вышелъ человкъ и направился, мимо города евреевъ, въ Капитолій. Онъ ршительно шелъ впередъ, покрывъ голову капюшономъ въ род монашескаго и завернувшись въ широкій плащъ. Приближаясь къ общинной крпости {Т.-е. крпости, принадлежавшей городской общин, а не пап.}, онъ сдлалъ большой крюкъ, вроятно, боясь обхода сбировъ префекта, и вышелъ на форумъ со стороны церкви свв. Косьмы и Даміана. Тутъ шаги его замедлились сгустившимся туманомъ и неровностями тропинки, которая терялась среди развалинъ, кустовъ и болотъ. Справа и слва отъ смлаго незнакомца вставали, точно привиднія, Палатинъ и базилика Мира, доведенные до исполинскихъ размровъ туманомъ, который собирался надъ ихъ сводами, ползъ вдоль стнъ и проникалъ въ трещины развалинъ. Дойдя до Арки Тита, путникъ вступилъ на звонкія плиты Священной дороги (Via sacra) и торопливо пошелъ къ Арк Константина. Здсь онъ остановился на минуту, чтобы распознать мстность, и съ нкоторымъ страхомъ повернулся къ величественной масс Колизея. Странный, непрерывный и однообразный шумъ, подобный отдаленному рокоту моря, выходилъ изъ каждой аркады, изъ каждаго отверстія чудовищнаго зданія: это втеръ жалобно вылъ въ галлереяхъ и на лстницахъ, поросшихъ цлымъ лсомъ колючихъ растеній, въ одномъ мст, въ среднемъ этаж, красноватый свтъ мерцалъ сквозь саванъ тумана, окутывавшій стны цирка.

— Грйтесь и радуйтесь, друзья мои, охотники за кошельками,— пробормоталъ путникъ,— какъ-нибудь на-дняхъ приду къ вамъ поужинать. А сегодня у меня дло въ другомъ мст.

И онъ продолжалъ свой путь къ Камальдулскому монастырю, а потомъ повернулъ къ св. Іоанну Круглому. Почти ощупью добравшись до стны Сервія Туллія, онъ разглядлъ, наконецъ, прямо передъ собою, одинокую башню Св. Іоанна и Павла. Онъ постучалъ рукояткою кинжала въ садовую калитку, дававшую доступъ въ башню. Отворилъ ему мальчикъ.

— Здсь Деадатъ?— спросилъ пришедшій.

— Онъ ожидаетъ васъ, мессиръ,— отвтилъ ребенокъ.

Пришлецъ поднялся по лстниц въ башню и вошелъ въ сводчатую комнату съ очень суровой обстановкой, гд увидлъ священника. Онъ сбросилъ плащъ и капюшонъ, и оказался съ головы до ногъ покрытымъ кольчугою, борода у него была короткая и жесткая, глаза — злые, выраженіе лица — грубое. Лицо священника было изящно и высокомрно, его мрачный взглядъ, порою сверкавшій, какъ молнія, выражалъ несокрушимую гордость, а извилистый ротъ съ тонкими губами говорилъ о горечи трагической судьбы.

Въ углу комнаты, на столъ, лежалъ ворохъ книгъ довольно подозрительнаго вида. Одна изъ нихъ, настоящая дьявольская тарабарщина, была открыта, и на ея желтомъ пергамент виднлись странныя изображенія, перемшанныя съ геометрическими фигурами и рядами арабскихъ цифръ. На стн висло большое костяное распятіе, пронзенное, на мст сердца, стальною иглою. Это былъ ‘Порченый Христосъ’ — оригинальное изобртеніе Деадата {Въ средніе вка, чтобы навести порчу, пронзали иглою восковое изображеніе того, кому желали зла.}. Послдній уже близился, къ старости. Онъ былъ архидіакономъ церкви въ Порто и готовился получить епископскій санъ отъ Льва IX, когда Гильдебрандъ растригъ его за симонію. Онъ вернулся въ Римъ и смшался съ толпою виновныхъ священниковъ, которыхъ защищали отъ папскихъ сыщиковъ бароны. Чтобы питаться, онъ продолжалъ фабриковать подложныя буллы, а для развлеченія занимался колдовствомъ и вызывалъ къ себ дьявола въ уединенную башню на вершин Целія.

Поститель придвинулъ скамью къ пылавшей среди комнаты жаровн и молча слъ. Деадатъ спокойно оперся на книгу и, насмшливо улыбаясь, сказалъ:

— Такъ онъ выгналъ тебя, какъ бшеную собаку, изъ лучшаго твоего замка, мой бдный Ченчіо, и ты пришелъ просить пріюта у старика Деадата, недостойнаго служителя святой церкви?

Ченчіо всталъ, внезапно охваченный бшенствомъ.

— Да, онъ меня выгналъ, оскорбилъ, сдлалъ разбойникомъ. Онъ изгналъ меня изъ среды христіанъ, попралъ пятою своею главу мою. Неужели Господь не дозволитъ схватить этого человка, какъ ночного вора?

— Онъ — помазанникъ Божій,— насмшливо отвтилъ священникъ.— И потомъ въ Бог, знаешь, мы не уврены… Вотъ чортъ — совсмъ другое дло!

— Ты увренъ въ сатан, Деадатъ?

— Разумется, мой дорогой, сеньор, какъ увренъ въ твоемъ присутствіи здсь, въ моей доброй башн. Я ношу его въ моемъ разум и сердц.

Ченчіо не безъ ужаса взглянулъ на собесдника. Онъ даже подался-было назадъ, какъ бы собираясь бжать. Но Деадатъ устремилъ на него властный и въ то же время ласковый взглядъ, Ченчіо тихо подошелъ къ нему.

— Если бы ты помогъ мн избить его, стащить съ престола, умертвить, коль понадобится, какъ бывало въ старину, когда мы господствовали надъ нашимъ епископомъ.

Деадатъ подошелъ къ окну.

— Смотри,— сказалъ онъ.

Съ высокой башни св. Іоанна и Петра открывалось необычайное зрлище. Насколько хваталъ глазъ, надъ Римомъ и его окрестностями катились волны сраго тумана, тамъ и сямъ высоко приподнятаго холмами и гребнями большихъ водопроводовъ: это былъ точно океанъ мрака, смерти и молчанія. Слва, на крутомъ подъем Целія и городскихъ укрпленій, волна тумана вдругъ высоко вставала, какъ бы съ разбга намреваясь броситься на Латеранъ, но величественная базилика, опираясь на черную папскую крпость, неприступную между небомъ и землею, точно смялась надъ бурею. Маленькій огонекъ, лампада Григорія, кормчаго церкви, все еще блестлъ во мрак.

Ченчіо высунулся въ окно, но не понялъ смысла этой картины. Деадатъ пожалъ плечами.

— Такой могучей власти кучка мятежниковъ не истребитъ,— сказалъ священникъ.— Цлые вка римская чернь, сеньоры и императоры насильничали надъ папами, а папство все жило — и переживетъ всхъ императоровъ и бароновъ. Ужъ боле ста лтъ вы безчестите первосвященническій престолъ, взводя на него недостойныхъ папъ, вы внчали тіарою развратныхъ юношей, разбойниковъ съ большихъ дорогъ, кровожадныхъ безумцевъ… Одинъ убжалъ въ Константинополь съ церковною казною, другой выкалывалъ глаза и обрубалъ носы и руки кардиналамъ и епископамъ. Они были хуже, чмъ Неронъ и Домиціанъ. Пришлось удушить Бенедикта VI въ подземельяхъ замка св. Ангела, отравить Бонифація VII, вырвать языкъ у Іоанна XVI. Но папство пережило вс эти ужасы. Самъ сатана ничего не выигралъ, когда ночью, въ пол, близъ могилы Цециліи Метеллы, разбилъ голову Іоанну XII. И впослдствіи самъ дьяволъ напрасно воплотился въ Бонифація IX: четыре раза изгнанный изъ Рима христіанами, четыре раза возвращенный на престолъ всми разбойниками Италіи, Бенедиктъ, въ одинъ вечеръ, исчезъ, какъ по волшебству. Этому скоро будетъ тридцать лтъ. Но полагаютъ, что онъ скрывается, какъ дикій зврь, въ своей родной Тускулумской гор. Каждый годъ въ ночь усопшихъ, въ эту самую ночь, онъ показывается какому-нибудь испуганному пшеходу на берегу Тибра, въ уединеніи св. Павла-за-Стнами, на Аппіевой дорог или въ развалинахъ Форума. А я, богоотступникъ, еще жду его. Вотъ его чародйскій требникъ, найденный въ его молельн и помогавшій ему вызывать дьявола. Я всю жизнь мою разбираю его.

Деадатъ указалъ на раскрытую книгу. Ченчіо приблизился къ ней съ суеврнымъ трепетомъ, но коснуться ея не посмлъ.

— И что же!— продолжалъ священникъ.— Папскій санъ длалъ этого человка священнымъ! Разъ, когда ему’ было шестнадцать лтъ, вельможи Капитолія, приведенные въ ужасъ его чудовищнымъ развратомъ, сговорились задушить его у престола св. Іоанна. Было воскресенье, и шла торжественная папская служба. Заговорщики, вмшавшись въ толпу клириковъ, медленно приблизились къ алтарю. Во время чтенія Евангелія они уже взошли на первую ступень амвона. Они должны были броситься на папу въ моментъ возношенія Даровъ. Вдругъ они взглянули другъ на друга и поблднли. Свтъ дня померкъ, вс лица приняли цвтъ шафрана, ночь спускалась надъ соборомъ. Солнце погасло посреди неба, какъ бы отказываясь освщать такіе ужасы. Бенедиктъ IX былъ спасенъ. Торопливо зажгли свчи, онъ вкусилъ плоти Сына Божія и, когда повернулся къ народу, чтобы благословить его, солнце возсіяло вновь, а со всхъ колоколенъ Рима раздался благовстъ.

Священникъ сдлалъ шагъ къ барону и положилъ ему на плечо свою руку.

— А ты хочешь убить Григорія, думая убить вмст съ нимъ ненавистную теб и гнетущую тебя силу? Бдный безумецъ! На другой же день посл твоего преступленія другой монахъ наднетъ на палецъ кольцо этого монаха.

— За то я буду отомщенъ,— пробормоталъ Ченчіо.

— Ты будешь проклятъ,— возразилъ Деадатъ.

Ченчіо задрожалъ и покачнулся, какъ пьяный.

— Ты боишься ада,— сказалъ священникъ,— а самъ приходишь ночью въ мою келью, чтобы я призвалъ теб на помощь дьявола! Не уходи. Я жалю тебя. И кром того, ты мн нуженъ. Слушай. Мы можемъ соединиться во имя нашей ненависти. Ты будешь рука, а я буду умъ. Но хорошенько пойми одно, если можешь: не слдуетъ проливать крови. Кто знаетъ, не явитъ ли Небо какого-нибудь ужаснаго знаменія. Нтъ, но нужно страшное оскорбленіе, безпримрное униженіе, надо, чтобы онъ сталъ не мученикомъ, а наказаннымъ бродягою и негодяемъ. Побжденный, униженный, согбенный, пусть съ мольбою цлуетъ твои руки, пусть отречется отъ своей, гордыни и покается, ударяя себя, въ грудь, въ своемъ жестокосердіи. Церковь, которая выбросила меня изъ своего святилища, будетъ опозорена въ лиц своего главы. Но пусть поступокъ твой будетъ величественнымъ и возбуждаетъ изумленіе потомства. А если нуженъ совтъ адскихъ силъ, чтобы открыть теб твое собственное намреніе, пойдемъ со мною. Ночь эта благопріятна, и близокъ часъ, когда проклятыя души возвращаются въ среду людей.

Чернокнижникъ взялъ требникъ Бенедикта IX и мшечекъ съ одуряющими благовоніями, необходимыми для чародйства. Онъ высыпалъ уголья изъ жаровни въ мдное кадило, висвшее подл распятія, и отдалъ Ченчіо. Они вышли изъ башни и почти бгомъ направились къ термамъ Каракаллы. Они шли сквозь туманъ, закутавъ головы, а полы ихъ плащей раздувались позади ихъ, точно большія черныя крылья. Отблескъ кадила кровавымъ слдомъ тянулся за ними по тропинк. Они не произносили ни слова. Священникъ шелъ твердымъ шагомъ, Ченчіо спотыкался о каждый камень на дорог.

Въ полночь они вошли въ. громадное разрушенное зданіе. Колючки впивались въ ихъ одежду точно когти невидимыхъ зврей, обломки сводовъ, нкогда разбитыхъ разъяренными варварами, преграждали, имъ путь. Наконецъ, они добрались до послдней арки, едва тронутой солдатами Алариха, и, замтили это по гулкости своихъ шаговъ.

Деадатъ остановился, у опрокинутаго порфироваго, столба и поставилъ на него кадило, въ которомъ уголья трещали отъ соприкосновенія съ холодной мглой. Потомъ онъ очертилъ вокругъ себя и своего спутника. большой кругъ, сдлавъ столбъ его центромъ, и при, неврномъ свт кадила прочелъ нсколько строкъ изт книги на непонятномъ для Ченчіо язык. Окончивъ заклинаніе, онъ засыпалъ горячіе уголья волшебными благовоніями.

Клубъ дыма съ сверкающими искрами поднялся къ своду. Но, встртивъ препятствіе во влажномъ сло тумана, дкій дымъ повернулъ назадъ, сталъ со всхъ сторонъ искать себ исхода, медленно зазмился длинными фіолетовыми, пурпуровыми и зеленоватыми спиралями и образовалъ, съ трудомъ поднимаясь вверхъ, множество причудливыхъ узоровъ. А на извстной высот, боле свободной отъ тумана, онъ вдругъ устремлялся къ небу дрожащими столбами, которые вертлись то очень тихо, то съ головокружительной быстротою отъ порывовъ втра, дувшаго съ Аппенинъ и завывавшаго въ большихъ разрушенныхъ залахъ. Нсколько клубовъ дыма, вырвавшись изъ подъ свода сквозь большія отверстія въ стнахъ, быстро летли къ Риму, разстилались надъ колючими кустами среди развалинъ, или, спустившись ниже, скользили, какъ зми среди обломковъ, и, наконецъ, исчезали во мрак. Испуганныя летучія мыши съ рзкими криками вылетали изъ своихъ гнздъ, растерянно метались, а затмъ, задохнувшись, падали на землю. Въ самой глубин ниши античная мраморная статуя Діаны съ обломанными руками и изуродованной грудью, приняла блднорозовый оттнокъ и, какъ будто пробуждалась къ жизни, съ надменнымъ челомъ и улыбкою на устахъ, она готова была выступить въ своей геройской нагот, противъ дерзновенныхъ, осмлившихся въ этотъ часъ нарушить покой усопшихъ боговъ.

Ченчіо, отуманенный благоуханіями, утомленный быстрою смною лучезарныхъ образовъ, почувствовалъ головокруженіе и дрожь, онъ слъ, прислонился къ столбу и точно во сн сталъ смотрть на вереницы странныхъ фигуръ, которыя втеръ несъ въ горы, а потомъ разввалъ, какъ сухіе листья. Мимо него проносились вихремъ жалкія, плачущія толпы, вс жертвы, вс бдствія императорскихъ или феодальныхъ войнъ противъ папы, женщины тащили за руки своихъ ребятишекъ, старики съ растрепанными волосами и бородою, согнутые подъ тяжестью сумы, спшили впередъ, молодые люди, мертвенно блдные, со скованными руками, шли въ изгнаніе, священники съ жестами ужаса выбгали изъ церквей, рушившихся среди пламени. Затмъ полился потокъ воиновъ въ доспхахъ, красныхъ отъ крови, съ кровавыми руками, съ добычею на плечахъ, они обыскивали трупы съ перерзаннымъ горломъ и разсченной грудью. Потомъ безпорядочныя полчища разбойниковъ съ обнаженными руками и ногами, махая факелами, радостно бросились въ ураганъ пламени. Ченчіо узналъ свое войско и громко вскрикнулъ.

— Молчи,— тихо сказалъ ему Деадатъ.— Таинство идетъ къ концу. Да запечатлется въ твоей памяти грядущее видніе.

Торжественнымъ шагомъ, очень медленно, двигалась по золотому облаку громадная процессія, растягиваясь вдоль стнъ Каракаллы, точно среди громаднаго собора: шли мальчики въ разноцвтныхъ платьяхъ, молодые діаконы съ разввающимися волосами и въ огненныхъ стихаряхъ, епископы въ мантіяхъ, сверкающихъ подъ дождемъ рубиновъ, соборъ кардиналовъ, роскошно задрапированныхъ въ ослпительный пурпуръ, наконецъ, несомый на головахъ клириковъ, на своемъ царскомъ трон, явился папа-отрокъ, чьи пальцы играли украшеніями его митры,— тотъ одержимый дьяволомъ папа, который былъ ужасомъ святой римской церкви, а для Деодата — предметомъ поклоненія.

Призракъ папы простеръ правую руку къ отрекшемуся отъ вры священнику, но не изобразилъ знаменія креста.

Шествіе направлялось къ отдаленнйшему углу зданія. Вдругъ и дьяконы, и епископы, и кардиналы исчезли, какъ огонь, задутый втромъ. И вновь показались толпы бойцовъ, окровавленныхъ полководцевъ и полуголыхъ разбойниковъ, они. толкаясь, окружили тронъ, который, качаясь надъ лсомъ факеловъ и копій, сталъ подниматься по ступенямъ алтаря, сверкавшаго дорогими камнями. Но посреди алтаря стояла величественная фигура склонившагося монаха. По мр приближенія къ св. престолу, юный Антихристъ блднлъ и таялъ въ огненномъ облак, которое окружало его, какъ адское сіяніе, одни демоны пробрались къ престолу и дерзко окружили неподвижнаго монаха. Тогда бурное дуновеніе пронеслось подъ сводами, смело заколдованный дымъ и съ шумомъ развяло его надъ высокимъ дрожащимъ тростникомъ и мрачными кипарисами Авентина. Свинцовый туманъ окуталъ саваномъ разрушенныя бани Каракаллы.

Ченчіо плотне завернулся въ плащъ и тяжело упалъ на землю. Когда, на зар, онъ проснулся, священника уже не было. Съ сраго неба падалъ мелкій дождь, громадная сова, сбитая съ толку событіями этой ночи, глупо трепыхалась въ колючемъ куст. Вдали, на пустыр, лаяла собака. Ченчіо въ какомъ-то оцпенніи глядлъ на мрачное святилище Деадата. Наконецъ, холодъ и дождь принудили его удалиться. Онъ вышелъ изъ термъ, но не отважился пройти мимо башни св. Іоанна и Павла. Онъ миновалъ монастырь св. Григорія Великаго, вернулся къ арк Константина и, посл нсколькихъ минутъ колебанія, вдругъ направился въ Колизей. Подъ аркадою, гд онъ наканун видлъ свтъ, онъ нашелъ вокругъ погасшаго костра около дюжины лежащихъ молодцовъ съ лицами висльниковъ. Они привтствовали его весьма учтиво и весь этотъ день провели въ бесдахъ о прошедшемъ и будущемъ. Въ обществ этихъ господъ баронъ безъ скуки дождался той минуты, когда звонъ о тушеніи огня пригласилъ римлянъ запирать свои жилища. Тогда онъ пошелъ къ себ въ замокъ, уподобляясь благоразумному горожанину, тщательно закрывающему лицо, чтобы не быть узнаннымъ во время ночной прогулки.

Глава II.
Полуночная обдня Григорія VII-го.

Наканун Рождества по Риму прошелъ слухъ, что папа будетъ служить полуночную обдню въ церкви св. Маріи Маджоре. Это была старая и любимая народомъ церковь, у ближайшей къ главному алтарю колонны врующіе поклонялись чудотворной икон Мадонны съ ‘бамбино’ (младенцемъ), работы св. апостола Луки, принесенной ангелами изъ Азіи. Каждый разъ, какъ разражалась чума, священники носили по улицамъ старинную икону, сіявшую золотомъ и брилліантами, и Господь укрощалъ гнвъ Свой. Въ рождественскую ночь справлялся престольный праздникъ св. Маріи Маджоре: туда шли со всхъ концовъ Рима, и въ суровомъ уединеніи Эсквилина лучезарная, и звонкая церковь какъ бы улыбалась еще издали толп богомольцевъ и пастуховъ, спшившихъ къ ней, какъ въ древности палестинскіе пастухи стремились къ пещер въ Вифлеем.

Три дня яростно дулъ ‘широкко’ {Особый удушливый втеръ, дующій изъ Африки.}, и громадныя тучи покрыли горизонтъ. Къ вечеру затуманились горы Тиволи и Тускулума, и надъ моремъ загрохоталъ громъ. Внезапно наступила тьма и разразилась страшная гроза. Дождь былъ такъ силенъ, что, по словамъ современнаго лтописца, предположили повтореніе библейскаго потопа. Молнія одновременно освщала вс холмы, ея фіолетовые зигзаги раздирали тучи, и на фон пылающаго неба мелькали черные силуэты колоколенъ и башенъ, кипарисы Монте-Маріо, согнутые, перекрученные, точно колосья, смутная линія водопроводовъ, феодальные замки, разсянные по равнин, порою зарево достигало Аппенинъ и скалистыя Сабинскія горы вставали вс блдныя, какъ призраки Апокалипсиса.

Приблизительно, за часъ до полуночи дождь еще лилъ. Тибръ, уже переполненный осенними грозами, вздувался съ зловщей быстротою. Кварталъ Марсова поля и долины у подошвы Эсквилина и Бвиринала превратились въ болото. Римляне, смущенные столь дурными предзнаменованіями, отказались отъ слушанья папской обдни и задули огни. Раскаты грома мало-по-малу удалялись. Вс городскіе колокола подняли громкій благовстъ, но никто изъ врующихъ не внялъ ихъ призыву.

Между тмъ въ окрестностяхъ св. Маріи Маджоре какіе-то странные богомольцы боролись съ холоднымъ втромъ и дождемъ. Множество молчаливыхъ тней мелькало передъ церковными вратами, за предлами свтлаго круга, которымъ окружало базилику яркое освщеніе алтаря и всхъ придловъ. Эти люди не походили на добрыхъ христіанъ: у нихъ были съ собою не молитвенники и четки, а ножи и копья. Подальше, у церкви св. Праксидіи, стояла боле густая толпа съ незажженными факелами и нсколькими осдланными лошадями, которыя рвались отъ ужаса каждый разъ, какъ молнія прорзывала тьму.

Раздался свистъ, тни разсялись и исчезли въ обсаженной большими деревьями алле, которая вела въ монастырь св. Бальбины.

Вдали, на плоскогорь Целія, показалось маленькое шествіе, вступавшее, при неврномъ свт нсколькихъ фонарей, на пустынную дорогу св. Маріи Маджоре. Оно медленно спустилось съ холма, безпрестанно сворачивая въ стороны, чтобы не попасть въ трясины, прошло не мало времени, прежде чмъ оно достигло соборной площади. Во глав его шли два воина съ алебардами, затмъ монахъ, высоко поднимая первосвященническій трехконечный крестъ, нсколько клириковъ съ фонарями, два кардинала на мулахъ и въ мховыхъ оплечьяхъ, а, наконецъ, закрытыя и задрапированныя пурпуромъ носилки, гд сидлъ маленькій старичокъ съ очень суровымъ лицомъ, закутанный въ красную мантію и съ золотымъ крестомъ на груди. Большія церковныя врата отворились, яркій свтъ упалъ на шествіе, кардиналы сошли на землю, и Григорій VII вступилъ въ освщенный и безлюдный соборъ.

Золотые лучи звзды, которую видли волхвы и пастухи на Восток, не упала въ эту ночь на кровлю храма св. Маріи.

Въ глубин алтаря, за престоломъ, дьяконъ уныло дочитывалъ пророчества, когда-то возвстившія Израилю о пришествіи Іисуса, сына Давидова, правнука Авраамова.

Папа бросилъ во вс стороны отуманенный грустью взглядъ. Передъ нимъ кое-гд стояли на колняхъ подъ дырявыми плащами бдные пастухи или полудикіе юноши, пришедшіе издалека и успвшіе, посл цлаго дня пути, скрыться въ церковь отъ грозы. Онъ простеръ надъ ними свою десницу и благословилъ ихъ тми словами, которыя были пропты небесными голосами въ ту ночь, когда въ стойл родился Господь.

— Миръ человкамъ и благоволеніе!

Соборные каноники вышли встртить Григорія и торжественно возвели его на каедру, воздвигнутую близъ алтаря. Тамъ на него возложили льняной блоснжный подрясникъ, широкую византійскую ризу изъ благо шелка, расшитую золотомъ, и усянный крестами омофоръ, двое дтей подали ему островерхую тіару и первосвященническій посохъ, кардиналы, служа за дьяконовъ, стали у него по сторонамъ. Григорій произнесъ первыя слова: ‘Тебе, Бога, хвалимъ’.

По окончаніи этого гимна радости, онъ, все еще стоя на ступеняхъ каедры, снялъ тіару и, склонившись, сталъ тихо говорить первыя молитвословія обдни. Клирикъ, преклонивъ колни у ногъ папы, открылъ, поддерживая ее собственнымъ лбомъ, книгу посланій, затмъ Евангеліе, которое кардиналы, чередуясь, пропли на обоихъ клиросахъ. Передъ началомъ проскомидіи онъ сошелъ съ возвышенія и съ удивительной величавостью поднялся по ступенямъ алтаря. Началось безкровное жертвоприношеніе. Соборное духовенство благоговйно выстроилось въ рядъ передъ солеею, а смиренные пастухи римской Кампаньи робко выступили впередъ и столпились подъ іератической мадонной св. Луки, чтобы лучше видть совершеніе таинства.

Стукъ пики о каменный полъ въ одномъ изъ придловъ вдругъ нарушилъ торжественную тишину. Кардиналъ, служившій съ папою, повернулъ лицо къ дверямъ и увидлъ толпу какихъ-то пришельцевъ, двигавшуюся вдоль стнъ темныхъ боковыхъ придловъ. Онъ подумалъ, что окрестные горожане, ободренные прояснившимся небомъ, пришли поклониться своему Спасителю-Дитяти, и безъ тревоги палъ ницъ въ минуту возношенія Даровъ, какъ полагалось по чину первосвятительскаго служенія. Клирикъ зазвонилъ въ колокольчикъ, Григорій VII, приподнявъ Тло Господне надъ чашею, стоялъ лицомъ къ врующимъ и, оборачиваясь ко всмъ четыремъ странамъ свта, благословлялъ городъ и весь міръ.

Онъ заплъ ‘Отче нашъ’. Вторично раздался звонъ у подножья престола. Папа, наклонившись надъ престоломъ, причащался Тла Господня.

Въ ту минуту, какъ онъ опускалъ въ чашу послднія части освященнаго хлба изъ глубины собора до него донесся грозный шумъ. Священники и клирики обернулись и въ смятеніи увидли посреди церкви вооруженный отрядъ подъ предводительствомъ человка, одно имя котораго приводило римлянъ въ дрожь.

Отрядъ бросился къ алтарю, богохульствуя и грозя смертью. Священники поднялись по ступенямъ, чтобы защитить папу. Разбойники заняли клиросы до первой ступени алтаря, отталкивая пиками и оттсняя защитниковъ первосвященника, но приблизиться къ Григорію ршился одинъ Ченчіо.

Григорій накрылъ чашу священнымъ покровомъ. Ченчіо ударилъ его по плечу. Тогда папа пристально взглянулъ на святотатца, и съ устъ его сорвались скорбныя слова Іисуса, сказанныя Іуд въ саду Геесиманскомъ:

— Другъ мой, зачмъ ты пришелъ?

Ченчіо не отвтилъ. Онъ грубо оттащилъ Григорія отъ священной трапезы. Солдаты схватили старика и унесли его, не внимая отчаяннымъ мольбамъ духовенства. Главныя врата св. Маріи Маджоре были распахнуты настежь, на площади двигались факелы, красноватый отблескъ которыхъ образовалъ среди мрака какъ бы громадный балдахинъ, лошади, съ трудомъ сдерживаемые конюхами Ченчіо, ослпленныя яркимъ освщеніемъ церкви, дрожали и взвивались на дыбы, съ колокольни раздавался лихорадочно-торопливый набатъ, но призывъ опозореннаго храма безплодно пропадалъ въ ночной тьм.

При кровавомъ свт факеловъ, отрядъ всадниковъ, казавшихся какими-то сверхестественными существами, съ бшеными криками радости, проскакалъ по заснувшему городу, ровною рысью спускаясь и поднимаясь по крутымъ склонамъ Квиринала и Эсквилина. Григорій, сидя за спиною у оруженосца Ченчіо, тсно окруженнаго всадниками, за которыми съ воемъ слдовала пшая толпа, прыгавшая по грязи не хуже лошадей,— не проронилъ ни слова мольбы или проклятія. Увлекавшій его живой потокъ направлялся въ Тибру. Церкви, монастыри, укрпленные замки съ башнями, безпорядочныя кучи жалкихъ хижинъ среди величавыхъ развалинъ мелькали мимо, онъ усплъ разсмотрть на дн оврага разбитую императорскую колонну Траяна, потомъ громадный силуэтъ Капитолія и аркады театра Марцелла. Тамъ, прислонившись къ столбу, неподвижный точно каменная статуя, стоялъ священникъ, и казалось, ждалъ прибытія отряда. Ченчіо, скакавшій впереди своей шайки, поклонился ему, но не получилъ отвта. Когда же съ нимъ поровнялся папа, Деадатъ съ живостъю сбросилъ капюшонъ и устремилъ на свою жертву насмшливо-торжествующій взглядъ. Апокалипсическое видніе ноябрьской ночи осуществилось.

Отрядъ прохалъ по сти извилистыхъ улицъ и вскор остановился передъ феодальнымъ замкомъ, логовищемъ барона. Ченчіо приказалъ своимъ людямъ ввести плнника во дворъ и тотчасъ-же запереть ворота. Онъ самъ отвелъ папу въ верхній этажъ замка, въ келью, единственное окно которой выходило во внутренній дворъ, и, указавъ ему на родъ кресла, прислоненнаго къ стн, сказалъ:

— Садись-ка, теб здсь будетъ не хуже, чмъ любому канонику св. Іоанна Латеранскаго. Когда наступитъ день, мы потолкуемъ. Если захочешь мира, я продамъ теб его не дешево, а если войны — то одно воспоминаніе о ней будетъ наводить ужасъ на праправнуковъ твоихъ кардиналовъ.

И онъ оставилъ Григорія въ темной кель.

Было холодно, часы тянулись медленно. Григорій чувствовалъ себя поглощеннымъ ужасною тьмою этой ночи. Онъ спрашивалъ себя, какъ допустилъ Господь такое нечестіе, и, по какимъ таинственнымъ соображеніямъ Божія правосудія, онъ, цломудренный и набожный монахъ, искупаетъ соблазнительную жизнь первосвятителей, которые позорили престолъ св. Петра во дни его юности. Значитъ, напрасны были его тридцатилтнія геройскія усилія очистить церковь. Значитъ, папы, совтникомъ и другомъ которыхъ онъ былъ, не сидятъ одесную Отца и не могли помочь ему своими молитвами въ страшный часъ битвы. Ужасное сомнніе смутило его совсть. Не ошибся ли онъ, слишкомъ настойчиво стремясь ко свтской власти, захватывая въ руку оба меча заразъ, принуждая своихъ вассаловъ ползать у ногъ своихъ, безпощадно разрушая ихъ замки и смиряя ихъ гордость? Не ошибся ли онъ и въ своей чрезвычайной любви къ аскетизму и въ той строгости, съ которою онъ подчинилъ своихъ братьевъ, служителей Божіихъ, уставамъ монастырскимъ? А о завтрашнемъ дн, о ближайшемъ будущемъ онъ не ршался и подумать. Его тіару сбросили въ уличную грязь, какой-то грабитель сорвалъ епископскій крестъ съ его груди, теперь онъ ни на что не годенъ, какъ только на заключеніе до самой смерти въ какой-нибудь монастырь, затерянный въ Сабинскихъ горахъ. Онъ съ содроганіемъ ставилъ себ вопросъ, какого преемника назначили ему его похитители: нмецкаго епископа, боле преданнаго цезарю, чмъ Іисусу, и готоваго продать императору достоинство римской церкви, или нечистаго юношу, сына вельможи, оскверненнаго смертными грхами, способнаго расточить вино съ престола въ отвратительныхъ оргіяхъ. Временами онъ говорилъ себ, что крушеніе апостольской ладьи совершилось, что исторія искупленія окончена, что Господь отвратилъ ликъ свой отъ людей и удалилъ церковь свою отъ своего сердца, и что онъ, Григорій,— послдній монахъ и послдній папа.

Тогда, среди молчанія и мрака, онъ ударилъ себя въ грудь и сталъ плакать.

Сроватый свтъ зимняго дня, безъ зари и безъ улыбки, проникъ въ келью. И Григорій почувствовалъ себя еще боле жалкимъ, разсмотрвъ ущербъ, нанесенный его первосвятительскимъ одеждамъ: покрытый грязью подризникъ, изорванную ризу, истрепанный омофоръ. И онъ съ горечью вспомнилъ о ночномъ торжеств, о собор, полномъ пснопній, гд онъ благословлялъ дтей и пастырей, о поруганномъ таинств, о Крови Господней, оставленной на бломъ покров престола.

Извн послышались тяжелые шаги. Дверь отворилась, и показался баронъ.

— Ты спалъ?— спросилъ Ченчіо.

— Я молился,— отвтилъ Григорій.

— Монашеское бормотанье не прошло сквозь своды моей башни. Богъ не услышалъ тебя. Ты видишь, что Онъ покинулъ тебя.

— Онъ и Сына Своего покинулъ, распятаго между двумя разбойниками, но только на три дня. Я подожду.

— Прождешь и дни, и недли, и годы, если понадобится. Ты — хрупкая игрушка въ моей рук. И теб предстоятъ одиночество, голодъ, тьма, всякіе ужасы, всякія муки, пока ты не исполнишь моей воли.

— Чего теб нужно отъ меня? Я — епископъ и владыка всхъ душъ, а ты безсиленъ надъ моею совстью.

— Я могу замучить тебя до смерти.

— Это будетъ искупленіемъ грховъ моихъ. Въ настоящее время церкви нужна кровь мученика, чтобы смыть съ нея пятно безчестія.

Ченчіо пожалъ плечами. Тутъ ему припомнились рчи Деадата.

— Тирана, изгнаннаго изъ дворца и отданнаго толп на посмяніе, епископа, выгнаннаго изъ епархіи, клирика, посаженнаго въ монастырскую тюрьму, никто не признаетъ мученикомъ. Но сначала ты торжественно отречешься отъ твоего сана среди вельможъ, которыхъ ты ограбилъ и унизилъ. Ты вернешь имъ право избирать папу, ихъ сюзерена, съ согласія императора, нашего верховнаго властителя. Затмъ, если ты переживешь такое посрамленіе, ты останешься монахомъ, ради собственнаго удовольствія, но подальше отъ Рима, и можешь цлый день распвать заутреню и вечерню. А я поручу тебя попеченіямъ одного моего пріятеля, аббата, котораго ты будешь звать ‘батюшкой’.

— Я останусь папою до послдняго моего часа. Одинъ Господь надо мной Властитель. Можешь хоть сейчасъ довершить твое преступленіе, но ты, мятежный вассалъ, убьешь папу, князя всхъ царей, повелителя императоровъ…

Взбшенный Ченчіо, замахнувшись, сдлалъ шагъ въ старику.

— …Если Господь допуститъ тебя до этого,— продолжалъ Григорій.— А уже настало время суда Его. Слушай.

Странный шумъ, подобный гулу отдаленной большой толпы, доносился до кельи. Ченчіо остановился и сталъ прислушиваться. Толпа, очевидно, двигалась поспшно, такъ какъ гулъ усиливался съ удивительною быстротою. Казалось, весь Римъ возсталъ и устремился къ замку барона. Уже среди смутнаго гула народнаго раздавались трубные звуки, проклятія, призывы къ оружію. Первый напоръ этого людскаго потока ударился о стны и потрясъ ветхое зданіе. Ченчіо тотчасъ же бросилъ плнника и кинулся по лстниц на главную башню.

Насколько хваталъ его взглядъ, по всмъ улицамъ, примыкавшимъ къ замку, двигались будто черные муравьи съ громкимъ крикомъ. Ченчіо на минуту перегнулся черезъ брустверъ и разглядлъ въ самомъ низу авангардъ этой арміи, шумно спускавшейся съ семи холмовъ: закованную въ желзо латеранскую гвардію, нормандскихъ стрлковъ — наемниковъ церкви, капитолійскую милицію, а затмъ ремесленниковъ, которые, засучивъ рукава до плечъ, потрясали ножами, дубинами, болтами, монаховъ, махавшихъ пиками и алебардами, женщинъ и дтей изъ простонародья, тащившихъ бревна и лстницы, пастуховъ въ сопровожденіи ихъ свирпыхъ собакъ и съ пращами въ рукахъ. И вс они устремляли на крпость взгляды, сверкавшіе гнвомъ, какъ бы ожидая, что гд-нибудь въ окн покажется тотъ, кого они ищутъ. Вдругъ, они узнали Ченчіо на платформ башни и разразились дружнымъ, страшнымъ крикомъ:

— Григорія!

Римъ пришелъ за своимъ епископомъ.

Не медля, они принялись за осаду замка. Баронъ собралъ свой разбойничій гарнизонъ, разставилъ его по мстамъ и приготовился къ борьб на смерть. Онъ отлично понималъ, что со своими наличными силами продержится всего нсколько часовъ, не доле, чмъ до ночи. Но онъ полагалъ, что папа, убоявшись междоусобной войны, сложитъ съ себя первосвятительскій санъ, прежде чмъ народъ выломаетъ двери его тюрьмы, онъ разсчитывалъ также на помощь римскихъ вельможъ и виновныхъ клириковъ, за которыхъ ему предстояло сразиться, наконецъ, онъ надялся, что Деадатъ успетъ отправить гонца по Кампань {Кампанья — равнина, среди которой стоитъ Римъ.} изъ замка въ замокъ до Тускулума и Тиволи и что отряды его пэровъ {Пэрами назывались въ средніе вка равные по званію люди, напр., для Ченчіо — такіе же бароны, какъ и онъ самъ.}, выйдя къ вечеру изъ воротъ Маджоре и св. Іоанна, нападутъ съ тыла на всю эту чернь. Ему неизвстно было, что въ этотъ самый часъ тщательно охраняются вс выходы изъ города, даже пробоины въ старыхъ стнахъ и оба берега Тибра, что въ Капитоліи вельможи, смущенные взрывомъ народныхъ страстей, заключили съ делегатами ремесленниковъ союзъ для спасенія папы, и что во всхъ приходахъ, во всхъ монастыряхъ священники и монахи,— и симоніаки и аскеты,— охваченные религіознымъ ужасомъ и полагая, что сатана насилуетъ церковь по предсказанію апостола, молились за намстника Божія.

За ршеткою каждаго окна, у каждой бойницы, вдоль зубчатой террасы, возвышавшейся надъ вншнимъ фасадомъ замка, Ченчіо разставилъ стрлковъ изъ лука и метателей дротиковъ. Онъ приказалъ беречь боевые снаряды, слдовало, по возможности, затянуть борьбу, не особенно распаляя бшенство осаждающихъ, и боле всего защищать ворота, чтобы ихъ не разбили таранами, или не подожгли. Онъ послалъ бродягъ, вызванныхъ имъ изъ пещеръ Колизея, наломать камней изъ мостовой во двор и плитъ изъ галлерей, чтобы образовать прочную баррикаду передъ лстницей той башни, куда онъ заперъ Григорія. Затмъ, высокомрно поднявъ голову, Ченчіо скрестилъ руки и сталъ ждать.

Началось нападеніе на замокъ. На его стны посыпался градъ каменьевъ и стрлъ, но эта первая ребяческая попытка боле повредила осаждавшимъ, нежели осажденнымъ. Камни отскакивали прямо въ лицо римлянамъ, къ величайшей радости солдатъ Ченчіо. Тогда пастухи изъ Лаціума проникли въ окрестные дома и повлзали на крыши, камешки, пущенные изъ сотни прощей засвистли и, перелетвъ стну замка, серьезно ранили кое-кого изъ его защитниковъ. Баронъ приказалъ своимъ людямъ отступить въ лучше защищенныя галлереи, радуясь въ то же время, что врагъ посылаетъ имъ такъ много боевыхъ припасовъ.

— Истинные христіане,— вскричалъ онъ,— эти папскіе клирошане! Немножко кислы ихъ апельсины, ну, мы вернемъ имъ поспле!

Вдругъ раздался страшный грохотъ въ крытомъ переход, ведшемъ на улицу. Ворота подъ ударами бревенъ, звучали, точно громадный бубенъ. Ченчіо нахмурилъ брови: касались его слабой стороны. Но за четвертымъ ударомъ послдовалъ вой боли, и лицо барона прояснилось.

— Это отвтъ моихъ стрлковъ,— сказалъ онъ.— Сто булавочныхъ уколовъ за одинъ ударъ бревномъ. Грудь и спина этой сволочи — прекрасныя подушки для булавокъ!

Снаружи, у воротъ, горсть ремесленниковъ и пастуховъ, обливаясь кровью, отступила въ средину толпы. Остальные побросали свои военные снаряды и подались назадъ. Снова пращи схватились съ бойницами и террасами. Стрлки благоразумно попрятались за выступы стнъ и зубцы. Народъ, вообразивъ, что они отступили, кинулся къ брошеннымъ на окровавленную землю снарядамъ и быстро, съ лихорадочнымъ рвеніемъ, началъ пробивать ворота. Ему вторично отвтила туча стрлъ.

Римляне продержались нсколько минутъ, но земля была усяна ранеными и убитыми. Народъ опять отступилъ, очистивъ улицу. Въ толп слышался скорбный ропотъ, а у подножья проклятой крпости тамъ и сямъ раздавались послдніе стоны умиравшихъ.

Тогда Ченчіо вновь одинъ появился на башн. Народъ взглянулъ на него съ суеврнымъ ужасомъ. Этотъ человкъ, надругавшійся надъ самимъ Богомъ, безъ сомннія, заключилъ союзъ съ дьяволомъ. А баронъ съ тревогою искалъ по замкамъ всего Рима какого-нибудь сигнала, общающаго помощь, знамени, поднятаго на вершину башни. Но отъ Капитолія до Марсова Поля, отъ Яникула до Колизея ничто не поддержало его надежды.

— Такъ они испугались этихъ оборванцевъ,— бормоталъ онъ,— и отступились отъ меня! Римскіе вельможи храбры только съ плшивыми попами св. коллегіи. Завтра, если эти негодяи отобьютъ своего папу, они пойдутъ прикладываться къ кольцу Григорія, а меня вздернутъ на вислицу этого бдняги Кресченція. Разв оттуда придетъ мн помощь…

И онъ повернулся къ обширной равнин, торжественной и печальной, волнообразно уходившей вдаль между горами и моремъ, облитой блднымъ свтомъ декабрьскаго утра. Но мужество народа пробудилось вновь. Толпа юношей, уроженцевъ Транстевере, принесла новую осадную машину: вязанки хвороста, взятыя съ лодки, причаленной къ берегу Тибра подъ храмомъ Весты. Въ одну минуту, подъ стрлами осажденныхъ, наполнился хворостомъ широкій порталъ, слишкомъ глубокій, чтобы можно было тушить сверху. На хворостъ полетли головни, и Ченчіо увидлъ совершенно прямой столбъ рыжеватаго дыма. Онъ сжалъ кулаки, произнесъ проклятіе и побжалъ къ своимъ разбойникамъ.

Онъ засталъ ихъ въ полномъ смятеніи. Нкоторые уже толковали о необходимости сдать и замокъ, и папу, другіе осыпали проклятіями человка, который, за три червонца, впуталъ ихъ въ такое опасное предпріятіе. Ему удалось пристыдить и ободрить ихъ.

— Пусть трусы,— сказалъ онъ,— уйдутъ на ту террасу, куда рже долетаютъ камни этой сволочи. Я призову депутацію изъ женщинъ и дтей, чтобы принять отъ нихъ повинную и свести ихъ въ ближайшую исповдальню.

Никто не отвтилъ ни слова. Упоминаніе объ исповдальн показалось смшнымъ и вызвало хохотъ. Одинъ недавно отлученный отъ церкви монахъ даже началъ читать: ‘Врую…’, весело ударяя себя въ грудь. Но Ченчіо взглянулъ на него* косо, и тотъ умолкъ съ первыхъ же словъ.

А время шло. Дымъ клубился изъ подъ воротъ, огненные языки уже начинали лизать почернвшіе камни вокругъ нихъ. Снаружи толпа затихла, любуясь своей работой. Баронъ разставилъ своихъ стрлковъ во двор, передъ баррикадою, лстницу занялъ людьми, вооруженными пиками и тесаками, а прочихъ, вооруженныхъ камнями, послалъ на галлереи перваго этажа. Оставалось еще разъ попытаться запугать Григорія. Онъ вошелъ въ келью плнника.

— Теб хотлось крови,— сказалъ онъ,— крови овецъ твоихъ, пастырь, исполненный милосердія. Ну что жъ? Она течетъ ручьями. Не утомила ли тебя эта безполезная рзня, и не произнесешь ли ты того слова, котораго я жду, чтобы положить ей конецъ?

— Они умерли за вру, и Господь принялъ ихъ въ Царство Небесное. Но эта христіанская кровь да падетъ на твою голову. Что же касается меня, хранителя чести церкви, то я не уступлю ни въ чемъ. Я довольно жилъ, такъ какъ дожилъ до твоего преступленія. Въ эту ночь, во мрак моей темницы, я видлъ славные образы великихъ первосвятителей-мучениковъ, они звали меня, и я спшу присоединиться къ нимъ. Мн больше нечего теб сказать, и ты не добьешься отъ меня ни слова.

Съ улицы послышались дикіе крики радости, клубъ дыма и длинный столбъ пламени ворвались во дворъ. Народъ топорами разбивалъ обломки воротъ, наполовину уничтоженныхъ огнемъ, затмъ черезъ горвшій еще костеръ начали перескакивать въ безпорядк латеранскіе и капитолійскіе солдаты, монахи, подоткнувъ рясы за пояса, кожевники изъ Реголы, мясники изъ Рипетты, кузнецы изъ Транстевере, атлетическіе пастухи Кампаньи и ихъ псы, слдовавшіе за ними съ воемъ. Ченчіо услышалъ, какъ этотъ живой потовъ налетлъ на ряды его воиновъ, какъ о шлемы и латы зазвенли молоты и болты, какъ, задыхаясь, схватывались грудь съ грудью, какъ на обнаженныя головы посыпались сверху кирпичи и камни, вызывая проклятія противниковъ, душившихъ другъ друга за горло. Испугавшись того, что онъ сдлалъ, онъ съ минуту поколебался и сталъ искать глазами взгляда папы, онъ уже готовъ былъ склониться и воззвать къ милосердію своего плнника, но Григорій, закрывъ глаза и сложивъ руки, не видлъ его и не слышалъ. Баронъ удалился медленными шагами и понуривъ голову, какъ человкъ, идущій на гибель.

Вскор толпа преодолла сопротивленіе осажденныхъ, опрокинула и раскидала баррикаду и схватилась на темной лстниц съ солдатами барона. Эта борьба ощупью, грудь съ грудью, была еще ужасне, боевые клики, замиравшіе въ ндрахъ крпости среди мрака, звучали грозне.

Григорій почувствовалъ приближеніе грандіознйшей катастрофы. Онъ перекрестился и началъ отходную по себ и погибающимъ жертвамъ.

Вдругъ, около него, на плитахъ пола, раздались тихіе шаги, затмъ вздохи и подавляемыя рыданья, папа прервалъ свою молитву, и поднялъ взоръ: передъ нимъ стоялъ ребенокъ, весь въ слезахъ и съ мольбою протягивалъ руки.

Это былъ совсмъ молоденькій мальчикъ, лтъ четырнадцати, одтый бдно, съ гордымъ и кроткимъ лицомъ, широкимъ и яснымъ лбомъ, отненнымъ кудрями густыхъ, темныхъ волосъ — головою чисто римской, напоминавшей юнаго Гракха — съ тонкими и нсколько повелительными губами, очерченными съ изяществомъ античной камеи и большими черными глазами, невинными и ласковыми, какъ у юной двицы.

— Кто ты и чего теб, сынъ мой? Эта комната — теб не убжище, такъ какъ у порога ея стоитъ уже ангелъ смерти и торопится войти.

— Я — Викторинъ, сынъ Ченчіо. Матери у меня нтъ. Отецъ, не зцаю почему, обходится со мною сурово, не ласкаетъ никогда, не допускаетъ къ своему столу и оставляетъ меня въ уединеніи и тоск. Вчера вечеромъ онъ отвелъ меня въ келью, сосднюю съ этою, и запретилъ выходить, пока не позоветъ жена. По тревог въ замк и крикамъ съ улицы я понялъ, что совершаются важныя дла, что люди сражаются и умираютъ. Но я не зналъ причины этой свалки у нашего дома. Ко мн въ келью забжалъ перевязать рану какой-то воинъ, весь въ крови, съ проломленной головой, онъ мн все разсказалъ. Вотъ я и пришелъ. Батюшка, батюшка, пожалйте меня и простите мою смлость. Я малъ, слабъ и безоруженъ. Но я не позволю имъ ранить васъ, поднять на васъ руки. Въ тотъ вечеръ, какъ умерла моя мать, я стоялъ у ея постели и помню ея совсмъ блое лицо. Она наклонилась ко мн и тихо шепнула мн слова, которыхъ я не забылъ. Я общалъ всегда быть врнымъ ея послднему завту. Я общалъ стать современемъ рыцаремъ церкви и самымъ покорнымъ ея сыномъ. А потомъ я получилъ отъ нея послдній поцлуй, и она почила въ великомъ мир. Теперь насталъ часъ сдержать мою клятву. Можетъ быть, они не посмютъ тронуть васъ, если сначала придется убить сына ихъ господина. И хотя я могу защищать васъ только мольбами, но, можетъ быть, ваши вооруженные друзья тмъ временемъ успютъ придти сюда и спасти васъ…

И очень робко, посл небольшого колебанія, онъ прибавилъ:

— Тогда я буду умолять васъ о немъ, о его спасеніи.

— Бдный ребенокъ!— сказалъ Григорій.— Милый маленькій рыцарь церкви! Приди же ко мн, и да прикроетъ Господь щитомъ своимъ нашу съ тобою слабость.

Викторинъ съ величайшимъ почтеніемъ приблизился къ плннику и слъ у ногъ его. Старый святитель возложилъ руки на голову отрока, пропуская между пальцевъ его шелковистыя кудри. Мальчикъ уже не плакалъ. Онъ чувствовалъ себя священнымъ. Лучъ гордости скользнулъ по лицу его, и глаза съ геройскою твердостью устремились на двери кельи. Битва была уже близко, въ узкомъ корридор. Еще нсколько’ минутъ, и кощунство должно было довершиться.

Вдругъ раздался рзкій и суровый голосъ, голосъ Ченчіо. Онъ нсколько разъ повторилъ какую-то военную команду. Внезапно смолкло все, и баронъ, съ силою распахнувши дверь, упалъ на колни передъ Григоріемъ VII.

Онъ былъ смертельно блденъ, въ глазахъ его выражался ужасъ человка, гибнущаго среди бурнаго моря безъ всякой надежды на спасеніе. Его пробитые латы были залиты кровью, онъ швырнулъ на-земь свой переломленный мечъ.

Папа и ребенокъ встали. Григорій сдлалъ величественный жестъ проклятія, Викторинъ бросился къ нему на шею и остановилъ отлученіе, готовое обрушиться на его побжденнаго отца.

— Прости меня,— говорилъ этотъ жалкій человкъ.— Я здсь, у ногъ твоихъ, молю не карать меня за мое преступленіе. Я надругался надъ престоломъ Божіимъ и надъ яслями Господа Іисуса, я похитилъ тебя изъ церкви, тебя, моего епископа и господина. Окажи мн милосердіе, назначь мн наказаніе за грхъ мой, но защити отъ гнва народнаго и отъ праведнаго суда Господня. Прими меня въ твои руки и зачти мн этотъ день за искупленіе. Но дозволь мн жить для спасенія души моей и усмири, молю тебя, эту бурю, которую а, по злоб, поднялъ. Я боюсь сатаны и чувствую, какъ когти его вонзаются мн въ тло. Я погибну на вки, если ты не умилосердишься надо мною!

Папа не двигалси и не удостоивалъ опустить взоръ на Ченчіо, ни одинъ лучъ состраданія не смягчалъ скорбной суровости лица его. Викторинъ понялъ незыблемое ршеніе Григорія, и когда тотъ открылъ ротъ для произнесенія приговора, ребенокъ прижался къ сердцу святителя и прошепталъ волшебныя слова, раздавшіяся нкогда среди холмовъ Галилеи:

— Блаженны милостивые!

Папа содрогнулся, краска вспыхнула на чел его, онъ взглянулъ на мятежника, лежавшаго во прах у ногъ его, и по губамъ его скользнула улыбка милосердія. _t

За дверью возобновилась страшная рукопашная свалка. Со двора народъ, считая капитуляцію барона притворною, требовалъ немедленной выдачи плнника.

Григорій слъ и сказалъ Ченчіо:

— Іисусъ простилъ палачей своихъ, и я, рабъ рабовъ Его, долженъ простить тебя. Но ты произвелъ насиліе надъ святою римскою церковью въ моемъ лиц, и рука твоя коснулась престола Всевышняго. За это ты долженъ каяться и плакать. Ты пойдешь въ Іерусалимъ, одинъ, съ сумою и посохомъ пилигрима, ты ударишь себя въ грудь въ томъ саду, гд Господь страдалъ и молился, и на той гор, гд Его распяли жиды. Потомъ, очистившись, ты вернешься поклониться мн, какъ врный вассалъ. Этотъ же ребенокъ, сынъ твой, отнын принадлежитъ мн и останется у меня. Теперь призови вождей моего народа, чтобы мн вручить имъ охрану твоей жизни.

Военачальники Латерана и Капитолія вошли въ келью. Григорій передалъ имъ Ченчіо и, держа мальчика за руку, вышелъ впереди всхъ. Когда онъ показался на террас замка въ сопровожденіи барона, окруженнаго римскими рыцарями, его встртили громогласные привтственныекрики. Онъ сдлалъ знавъ, и толпа преклонила колни. Тогда, среди глубокаго молчанія, онъ сказалъ, указывая на Ченчіо народу:

— Этотъ человкъ получилъ отпущеніе и поклялся покаяться. Пусть никто не оскорбляетъ и не бьетъ его, когда онъ, сію минуту, выйдетъ изъ этого дома: онъ — мой гость, и я ручаюсь за него передъ БЬгомъ честью церкви. Это — бдный богомолецъ, который пойдетъ въ Іерусалимъ, — и только. Дозвольте разойтись его сообщникамъ и забудьте ихъ имена и лица. Подберите вашихъ убитыхъ и не плачьте о нихъ, потому что они удостоились отъ Іисуса Христа внца исповдниковъ. Я меня, дти, возьмите на руки и отнесите въ храмъ св. Маріи Маджоре, гд Господь все еще ждетъ меня на престол.

Народъ разступился, чтобы пропустить Ченчіо, котораго военачальники проводили до Капитолія. Тамъ онъ вскочилъ на коня, какъ и его спутники, и во весь духъ поскакалъ въ воротамъ св. Севастьяна. Они разстались съ нимъ на Аппіевой дорог, въ полной увренности, что онъ продетъ въ Гаету, гд сядетъ на первую же галеру, идущую въ восточныя моря. Но, очутившись одинъ и на свобод, измнникъ остановился, обернулся къ Риму, съ ненавистью поглядлъ нкоторое время на далекія башни Латерана и, пустивъ лошадь прямо по полю, большими объздами выхалъ на Эмиліеву дорогу, по ней онъ поскакалъ день и ночь, ни на минуту не останавливаясь на отдыхъ. Онъ такъ спшилъ не ко Гробу Господню, а къ императору Генриху, королю римлянъ, возставшему противъ римскаго папы.

Между тмъ народъ устраивалъ торжественное возвращеніе Григорія въ церковь св. Маріи Маджоре: сдлали носилки изъ древесныхъ втвей, покрытыхъ плащами, посадили на нихъ папу и прикрыли его мховыми одеждами.

При блеск заходящаго солнца и при крикахъ радости Григорій возвращался по той же дорог, по которой его везли среди мрака ужасной прошедшей ночи. Викторинъ, защищаемый отъ напора толпы нсколькими юношами, не отставалъ ни на шагъ отъ первосвятительскихъ носилокъ. По мр того, какъ они двигались по все боле и боле темнымъ улицамъ, освщались дома, церкви, замки, монастыри, второпяхъ украшенные коврами и листвою. Затмъ во всхъ рукахъ заблистали свчи, факелы и лампады, отовсюду раздались народные гимны и, подавленный волненіемъ, полубезчувственный Григорій, несомый на головахъ своего народа, медленно приблизился къ своей церкви.

Когда онъ вступилъ на площадь св. Маріи Маджоре, священная коллегія {Собраніе кардиналовъ, которому принадлежало право выбора папы.} вышла изъ собора и пала ницъ передъ его вратами. Онъ съ трудомъ и шатаясь, сошелъ съ носилокъ. Но въ глубин сіяющаго алтаря, въ большой золотой рам византійскихъ мозаикъ, онъ увидлъ покрытый цвтами престолъ и чашу подъ покровомъ, тогда, выпрямившись и поднявъ голову, слегка опираясь на Викторина, онъ твердымъ шагомъ вошелъ въ церковь, предшествуемый трехконечнымъ крестомъ и шедшими попарно кардиналами. На ступеняхъ солеи одинъ изъ клириковъ подалъ ему воды изъ серебрянаго рукомойника, но онъ отказался снять первосвятительскія одежды, испорченныя разбойниками Ченчіо. Въ изорванной риз, въ грязномъ омофор, онъ взошелъ на алтарныя ступени, все время имя по правую руку этого ребенка съ гордыми и кроткими глазами, котораго никто не зналъ. Папа склонился въ молитв на нсколько минуть, затмъ открылъ чашу и причастился.

— И такимъ образомъ,— наивно свидтельствуетъ описавшій это событіе очевидецъ,— ничего не въ съ предыдущаго дня, онъ дослужилъ, съ наступленіемъ ночи, обдню, начатую при первомъ крик птуха.

III.
‘Новая жизнь’*)

*) Этой глав дано заглавіе произведенія Данга ‘Vita nuova’ (‘Новая жизнь’), гд великій поатъ описываетъ возникновеніе и развитіе своей любви къ своей ‘прекрасной дам’ Беатриче, которую, подобно герою нашей повсти, онъ полюбилъ еще ребенкомъ.

Латеранъ, папскій дворецъ, поднимался, въ уединеніи Целія, много выше стнъ Рима, которыя, однако, очень высоки по об стороны воротъ св. Іоанна. Усянный зубчатыми башнями и островерхими колокольнями, онъ былъ и крпостью, и монастыремъ. Съ открытыхъ галлерей видны были горы Лаціума, Сабинскія и Аппенины, а съ вершинъ башенъ — весь Римъ и море. Отсюда до Колизея, до воротъ Маджоре и св. Лаврентія, глазъ встрчалъ только пустыри, нсколько группъ тутовыхъ деревьевъ или кипарисовъ и поля, поросшія терніями, среди которыхъ кишли ехидны. По склону холма, обращенному къ дорог св. Севастьяна и термамъ Каракаллы, вдоль укрпленій, тянулись папскіе сады, дикіе и густые, предоставленные только Богу да солнцу. Садовники забросили ихъ въ тотъ же день, какъ ихъ покинулъ послдній тускулумскій папа.

Григорій VII и Викторинъ, въ сопровожденіи громадной толпы, вошли посреди ночи въ Латеранъ. Когда за ними захлопнулись массивныя ворота, ребенка охватилъ ужасъ: ему показалось, что онъ за-живо сходитъ въ могилу.

На другой день и въ слдующіе дни онъ обошелъ весь этотъ мрачный домъ подъ руководствомъ стараго монаха, которому его поручилъ папа. Онъ ощупью взбирался по витымъ лстницамъ въ башни, проходилъ по темнымъ корридорамъ, изрдка освщеннымъ блднымъ сіяніемъ толстой восковой свчи, терялся въ большихъ сводчатыхъ залахъ, гд шаги отдавались гулко, точно на плитахъ церкви, а вокругъ тянулись ряды дверей, ведшихъ въ кельи и порою увнчанныхъ печальною надписью, напоминавшею о тщет всего земнаго и о страшномъ суд Господнемъ. Часто въ глубин длиннаго корридора появлялась и безшумно, медленно, приближалась, выростая съ каждымъ шагомъ, черная тнь монаха съ лампадою въ рукахъ, и Викторинъ содрогался, точно видлъ ночное привидніе. Въ извстные часы какой-то отдаленный гулъ долеталъ до его ушей, это читались нараспвъ положенныя службы. Изъ часовенъ и молеленъ он, точно скорбныя жалобы, разносились по всему Латерану, отдавались во всхъ залахъ, проникали въ башни и замирали на порог холодной кельи, гд, по повелнію Григорія, сынъ Ченчіо изучалъ Слово Божіе.

Наставникъ его, Эгидій, былъ аскетъ, закаленный Клюнійскимъ уставомъ, этотъ святой человкъ, имвшій виднія, жилъ только для загробнаго міра и на пути своемъ въ рай думалъ лишь объ ад. Каждый день отрокъ слушалъ строгія рчи этого монаха, чье лицо, истощенное постомъ, и взглядъ, помутившійся отъ страха передъ загробной жизнью, внушали ему суеврный ужасъ. Каждый день ему разсказывалось о наводящихъ уныніе ветхозавтныхъ событіяхъ, объ Адам и Ев, изгнанныхъ изъ рая пламеннымъ мечемъ архангела, о род людскомъ, погубленномъ потопомъ, о Содом, погребенномъ подъ асфальтовымъ озеромъ, о фараон и его войск, унесенныхъ волнами Краснаго моря, и о вчномъ гнв Бога, творящаго судъ, истребляя царей, дтей и пророковъ. Затмъ Эгидій понижалъ голосъ и, подозрительно оглядвши вс углы комнаты, сообщалъ Викторину о страшныхъ испытаніяхъ, насланныхъ сатаною на его братьевъ, священниковъ, которыхъ онъ зналъ, и на него самого. Одинъ, бродя по лсу, вдали отъ монастыря, наткнулся на двицу съ волосами точно золото и смертоносной улыбкой, онъ Пошелъ за нею, а утромъ былъ найденъ на ступеняхъ церкви съ проломленной головой, свернутой шеей и грудью, растерзанной кинжаломъ. Другой уснулъ, не дочитавъ молитвы, и уже не просыпался, его погребли въ монастырской оград, и въ слдующую же ночь монахъ, пошедшій въ часовню для благовста, увидлъ, какъ изъ могилы поднялся чудовищный призракъ и унесъ покойника въ саван, на другой день настоятелю пришлось произнести заклинанія надъ пустой могилой, оскверненной сатаною. У Эгидія былъ пріятель, римскій священникъ, который осмлился служить обдню въ состояніи смертнаго грха, у престола стоялъ клирошанинъ, котораго никто изъ врныхъ не видывалъ до того дня, онъ имлъ нахальный видъ, ни разу не перекрестился и не преклонилъ колнъ ни за ‘Благословенъ Богъ’, ни за возношеніемъ даровъ, въ минуту же причащенія онъ бросился на священника и, задушивъ его, исчезъ, а церковь задрожала, какъ отъ удара грома.

Къ каждому изъ смертныхъ грховъ, къ сладострастію, гордости, чревоугодію, относилась цлая демонологическая хроника, состоявшая изъ ребяческихъ выдумокъ и возмутительныхъ легендъ, которыя сохранились до нашихъ дней въ Opuscules св. Петра Даміана. Тутъ говорилось о внезапной смерти за кусокъ дичи, съденной въ постный день, о монахахъ, брошенныхъ въ озеро жидкой сры и растерзанныхъ драконами и змями, о бсноватыхъ, кидающихся на христіанъ, которыхъ они принимаютъ за черныхъ собакъ и злобно разрываютъ, и о постоянныхъ появленіяхъ черныхъ ‘эфіоповъ’ ужаснаго вида, намстниковъ и палачей сатаны, для которыхъ нтъ большей радости, какъ погружать свои вилы въ животы бдныхъ бенедиктинцевъ, забывшихъ хоть на минуту правила своего ордена.

Эгидій былъ твердо увренъ, что чортъ постоянно бродитъ вокругъ латерана въ одежд странника, послушника или пажа. Находясь въ свит Григорія VII въ Рождественскую ночь, на пути къ храму св. Маріи Маджоре, онъ отлично замтилъ, по об стороны папскихъ носилокъ и на близкомъ разстояніи, подозрительныя тни, окутанныя мракомъ, одна изъ нихъ попыталась даже погасить фонарь, бывшій у него въ рукахъ, и дыханіе этого дьявола было горячо, какъ огонь. Тутъ старый киновитъ, напуганный собственнымъ разсказомъ, вдругъ умолкалъ и, поблднвъ, какъ мертвецъ, безъ всякой жалости вперялъ пристальный взоръ въ сидящаго рядомъ съ нимъ ребенка, наставникъ и ученикъ, едва смя дышать, молча слушали, какъ дождь хлещетъ по рамамъ кельи, и какъ зимній втеръ стонетъ подъ звонкими сводами Латерана.

— Значитъ, Богъ не сильне дьявола?— съ полною наивностью спросилъ Викторинъ однажды вечеромъ.

Этотъ вопросъ, безъ сомннія, соотвтствовалъ какой-нибудь тайной мУк монаха. Онъ слегка покраснлъ, но не возмутился словами своего ученика. Тихо, таинственнымъ шопотомъ, онъ объяснилъ Викторину великую распрю сатаны съ Богомъ, вковую борьбу, начало которой замтили св. Іоаннъ и св. Августинъ, провидвшіе и ея продолженіе. Одну за одной, онъ развернулъ передъ нимъ вс картины Апокалипсиса, вс болзненныя виднія, которыя бросили на колыбель христіанства такую мрачную тнь. Онъ говорилъ о лошади смерти, цвта тумана, и о бездонной пропасти, куда низвергнутъ сатана, съ убжденіемъ свидтеля, который самъ наклонялся надъ тюрьмою проклятаго архангела. Но Эгидій не сомнвался въ томъ, что цпи заключеннаго внезапно порвались, лтъ пятьдесятъ тому назадъ, при тускулумскихъ папахъ, теперь антихристъ на свобод и готовится къ страшному нападенію на церковь Христову. Это онъ посадилъ на престолъ св. Петра нсколькихъ папъ-чародевъ, онъ предалъ Льва IX норманнамъ, и онъ же натравилъ шайку разбойниковъ на папу Григорія, когда тотъ имлъ въ рукахъ тло Господне…

При этихъ словахъ Викторинъ поблднлъ, какъ умирающій. Мрачное ученіе наставника поражало его въ самое сердце. Но монахъ не понялъ, какое душевное страданіе онъ причинилъ отроку, и продолжалъ, повысивъ голосъ, почти съ угрозою:

— Сынъ мой, ты самъ участвуешь въ этой борьб. Теб предстоитъ спасти дв души: собственную и отцовскую. Это трудная задача: одна мысль о ней бросаетъ въ дрожь, и малйшая оплошность можетъ погубить все. Я очень старъ, съ самаго дтства готовясь къ смертному часу, я жилъ въ монастырскомъ уединеніи, гд, отршившись это всхъ земныхъ привязанностей, непрестанно молился, постился и плакалъ, но и я отчаяваюсь въ моемъ спасеніи. Каждую ночь меня будитъ страхъ отмщенія Господня и томитъ по цлымъ часамъ. Напрасно распинаю я плоть мою, напрасно терзаю ее ударами бича, бью себя въ грудь, сплю на холодномъ камн у себя въ кель, прижимаю къ сердцу мощи святыхъ, никакія истязанія, никакія жертвы не даютъ мн покоя, и когда, задолго до разсвта, я бгу, задыхаясь отъ ужаса, къ алтарю, чтобы поцловать его ступени, то собственными глазами вижу, при блдномъ свт запрестольной лампады, ангеловъ тьмы, которые подходятъ, смотрятъ и шепчутъ мн на ухо: ‘Ты проклятъ, монахъ, проклятъ, проклятъ!’ Храни цломудріе, Викторинъ, пусть ересь никогда не осквернитъ твоего сознанія, будь до послдняго дня врнымъ чадомъ церкви и воиномъ св. Престола, и этимъ ты ничего не сдлаешь, не заслужить, не искупишь, если, умирая на жесткомъ лож, со св. муромъ на чел, ты, посл ухода священника, увидишь сатану, который внушитъ теб мимолетное сомнніе или недовольство, или покажетъ теб хоть на мгновеніе нечистый образъ. И тогда, несчастный, ршится твоя судьба навки, послдняя минута твоей старости будетъ соотвтствовать твоему дтству, прошедшему въ дом убійцы и нечестивца, и на теб еще разъ исполнятся великія слова писанія о Бог, наказующемъ сыновъ и внуковъ за грхи отцовъ.

Эгидій не разслышалъ рыданій и мольбы дитяти. Ему пора было идти на ночную службу, и онъ сурово подалъ ученику знакъ удалиться. Викторинъ дотащился до своей комнатки и повалился безъ чувствъ на кровать.

На другой день онъ принялъ важное ршеніе: пойти къ пап, обнять колни Григорія и молить его, чтобы онъ положилъ конецъ этой мук. Пусть его зачислятъ въ латеранское ополченіе, пусть обрекутъ на самую черную работу, онъ готовъ служить бднымъ, заключеннымъ, даже прокаженнымъ и зачумленнымъ, переносить все, но только не дальнйшее посвященіе въ ужасную вру Эгидія.

Онъ не видлъ Григорія VII съ самой Рождественской ночи и не зналъ, какъ пройти въ его покои. Его поразили шумъ и оживленіе въ папскомъ некропол. Кардиналы, епископы, аббаты, свтскіе вельможи, пажи и воины сталкивались въ корридорахъ, на лстницахъ и во дворахъ замка съ серьезными или тревожными лицами, торопливою походкою, фанатически громкими восклицаніями, а кое-гд, въ уголкахъ, происходили таинственныя совщанія. На минуту Викторину представилось, что папа умеръ, потомъ, по нсколькимъ схваченнымъ на лету словамъ, онъ подумалъ, что его лишили сана. Толковали объ император Генрих, объ еретическомъ собор, о войн за вру, о проклятіяхъ, и больной ребенокъ, искавшій покоя, не смя никого разспрашивать и теряясь среди этой суеты, пошелъ по лстниц на башню, гд надялся насладиться тишиною, вольнымъ воздухомъ и небомъ.

Но кто-то предупредилъ его: на платформ башни онъ засталъ клирика, при вид котораго чуть не вернулся. Однако, видъ и поза этого лица были такъ странны, что Викторинъ пріостановился изъ любопытства. Клирикъ, облокотившись на перила, стоялъ къ нему спиною и не слышалъ его шаговъ. Это былъ епископъ, но въ такомъ потертомъ бархатномъ клобук, такой поношенной мховой мантіи и такой плохонькой фіолетовой ряс, что юношу охватило радостное сочувствіе. Старикъ смотрлъ въ воздухъ съ чрезвычайнымъ вниманіемъ. Викторинъ послдовалъ за нимъ взглядомъ и увидлъ, на бловато-голубомъ фон неба, вереницу дикихъ утокъ, поднявшуюся изъ Понтійскихъ болотъ или съ прудовъ Остіи. Он летли, вытянувъ шеи, вслдъ за своимъ предводителемъ, то линіей прямой, какъ стрла, то длинною спиралью, визгливо крякая по временамъ. Вдругъ, надъ церковью св. Павла, он устремились къ земл и съ поразительною быстротою исчезли въ тростникахъ Тибра. Тогда епископъ, не видя ихъ боле, обернулся и, очевидно, обрадовался присутствію робкаго и улыбающагося незнакомца, одтаго такъ же бдно, какъ и онъ самъ. Онъ еще разъ взглянулъ въ ту сторону, гд пропали утки, и благословилъ Викторина. Натянутость исчезла, отрокъ приблизился къ епископу и важно ему поклонился. Когда онъ себя назвалъ, пастырь вскрикнулъ отъ радости, обнялъ мальчика и началъ разсказывать ему о себ:

— Мы оба, ты и я, сынъ мой, самые странные гости въ этомъ апостольскомъ пріют. Здсъ можетъ любить насъ лишь одинъ человкъ — папа Григорій. Да и то меня онъ подозрваетъ въ склонности къ ереси. Вотъ почему я люблю восходить, какъ сегодня, на башни: отсюда я любуюсь прекрасными длами Господними и не вижу монаховъ, которые хотятъ погубить меня и которыхъ я боюсь.

Его звали Іоакимомъ. Онъ, дйствительно, былъ епископомъ, но уже не имлъ епархіи. Впродолженіи двухъ лтъ онъ занималъ каедру у себя на родин, въ Ассизахъ. Когда онъ роздалъ сиротамъ, бглымъ крпостнымъ, больнымъ странникамъ свои послдніе гроши, то синьоры этой области начали съ нимъ враждовать, обвиняя его въ томъ, что онъ, будто бы, подстрекаетъ бдняковъ къ бунту, а горожанъ — къ освобожденію. Его осадили въ его дворц, гд онъ былъ одинъ, съ тремя канониками, такъ какъ не имлъ средствъ содержать епископскую стражу. При звукахъ трубъ ему пригрозили, если онъ не сдастся, запереть его, обривъ ему голову, въ монастырь на всю жизнь, онъ тотчасъ самъ отворилъ двери башни и вышелъ съ блымъ посохомъ въ рукахъ, пройдя сквозь ряды умбрійскаго рыцарства, онъ направился, по пыльной дорог, къ Риму, гд бросился къ нотамъ Григорія VII. Послдній, обратившись къ нему съ серьезнымъ увщаніемъ не уклоняться отъ установленныхъ догматовъ вры, принялъ его въ свои объятія.

Съ этого дня онъ сталъ гостемъ папы и своимъ человкомъ въ Латеран. Самъ онъ считалъ себя чмъ-то въ род воскресшаго изъ мертвыхъ члена первобытной церкви, матерински любвеобильной и бдной церкви Григорія Великаго. Ему не мшали мечтать въ уединеніи о тхъ временахъ, когда чаши были деревянныя, а сердца у священниковъ — золотыя, папа часто совщался съ нимъ о длахъ благотворительности, но запретилъ ему даже потихоньку высказывать то мнніе, которое онъ такъ охотно проповдывалъ ассизскимъ бднякамъ, а именно, что Іисусъ не былъ ни графомъ, ни барономъ, что у Него не было ни леновъ, ни городовъ, ни крпостей, ни. вассаловъ, не было даже и камня, куда преклонить голову {Въ лиц Іоакима авторъ представляетъ намъ прототипъ другого замчательнаго уроженца Ассизъ, жившаго вкомъ поздне,— св. Франциска.}.

Викторинъ, въ свою очередь, разсказалъ о своихъ горестяхъ. При одномъ имени Эгидія Іоакимъ нахмурилъ брови и поднялъ руки къ небу. Но когда мальчикъ заговорилъ о вр монаха въ неизбжность вчной гибели, епископъ громко воскликнулъ:

— Этотъ человкъ солгалъ. Онъ — безумецъ или неврующій. Онъ еще застрялъ на зломъ Бог іудеевъ и никогда не читалъ евангелія. Господи Іисусе! такъ напрасно Ты умеръ на крест, и кровь Твоя, пролитая по капл, яко крещеніе, на главы сыновъ Адама, утратила свою силу! Такъ искупленіе — не боле какъ насмшка, и храмы слдуетъ строить сатан! Выслушай, дитя мое, разсказъ, который самъ я слышалъ изъ устъ Петра Даміана, весьма святого монаха, въ послдніе дни его житія, когда, уединившись въ свой свитъ, въ Понте-Авеллана, недалеко отъ Ассизъ, онъ размышлялъ о таинствахъ Божіихъ. А ему передалъ это Райнальдій, епископъ кумскій. Одному римскому священнику явилось ночью трогательное видніе. Онъ узрлъ душу друга, умершаго за нсколько дней передъ тмъ, которая ему сказала: ‘Встань и иди за мною’. Они пошли въ храмъ св. Цециліи. Въ церковномъ притвор, вокругъ нсколькихъ пустыхъ престоловъ, пребывали св. Цецилія, св. Агнія, св. Агата и множество мученицъ-двъ. Вскор явилась Пресвятая Два Марія, а за нею св. Петръ, Павелъ, Давидъ и множество мучениковъ. Богоматерь, апостолы и царь-пророкъ возсли на престолахъ. Вдругъ бдная, плохо одтая женщина бросилась къ ногамъ Богородицы. ‘Умилосердись,— говорила она,— надъ новопреставленнымъ патриціемъ Іоанномъ’. Три раза повторила она эти слова, и такъ какъ св. Два не отвчала, прибавила: ‘Ты знаешь меня, Царица Небесная, я — та женщина, которая просила милостыню у паперти Твоего храма Маджоре. Я лежала, нагая я дрожащая, на камняхъ улицы. Іоаннъ прошелъ мимо и, видя мое бдствіе, бросилъ свой плащъ на мое тло’. Тогда Божія Матерь сказала: ‘Человкъ, о которомъ ты молишься, имлъ на душ много грховъ и преступленій, но за его великое милосердіе да будетъ онъ спасенъ’. И повелла патрицію появиться. Толпа діаволовъ притащила къ престолу Маріи Іоанна, проклятаго Іоанна, закованнаго въ огненныя узы. Марія сдлала знакъ, узы распались, и Іоаннъ, облекшись лучезарною плотью, занялъ мсто въ сонм б лаже иныхъ.

— Въ этомъ, дитя мое,— продолжалъ Іоакимъ,— истина, утшеніе и надежда. Дла милосердія, слезы покаянія, порыва любви достаточно, чтобы очистить душу. Вотъ какъ вруемъ мы, умбрійскіе христіане, видящіе порою на берегахъ Перузскаго озера свтозарную тнь Іисуса, какъ нкогда апостолы на мор Галилейскомъ. Если поднимется когда-либо голосъ, возвщая эту вру первыхъ дней, то онъ раздастся изъ моей скромной родины. Онъ прозвучитъ громче монашескихъ воплей, громче святительскаго слова изъ Латерана, и міръ, внимая ему, вострепещетъ и повритъ въ новое искупленіе. Но сейчасъ намъ важне всего отнять тебя у Эгидія. Иди за мной.

Взявъ отрока за руку, онъ поспшно спустился по извилистой лстниц съ башни. Дорогою онъ сообщилъ Викторину о важныхъ событіяхъ послднихъ дней. Борьба за верховную власть надъ христіанствомъ, такъ давно возникшая между папою и императоромъ, вдругъ дошла до послднихъ крайностей. Императоръ Генрихъ, предсдательствуя въ Вормс на собор германской церкви, низложилъ Григорія VII, какъ лже-папу, лже-монаха, папу-еретика, одержимаго бсомъ и нечистаго. Германскіе епископы, каждый въ отдльности, дали письменное обязательство почитать Григорія антипапою и отказывать ему въ повиновеніи. Церковь ломбардская, пострадавшая отъ отлученій св. отца, собравшись на соборъ въ Павіи, въ свою очередь, отложилась отъ Григорія. Хитонъ несошвенный разрывался во второй разъ. Вселенская церковь колебалась, словно дерево, самые крпкіе корни котораго подрублены топоромъ. Въ эту минуту Григорій созвалъ въ Латеранскомъ храм Спасителя римскій соборъ изъ своихъ кардиналовъ и епископовъ половины Италіи. Посолъ императора, простой клирикъ Пармской церкви, привезшій грамоту о низложеніи Григорія, долженъ былъ предстать въ этотъ день предъ отцами Латеранскаго собора.

— Столько тревоги и такая жестокая война,— бормоталъ епископъ Ассизскій,— только потому, что забыли одну строчку евангелія: ‘Царство мое не отъ міра сего!’

Но въ своей апостольской простот онъ надялся, что среди смятенія этого многознаменательнаго часа Григорій VII улучитъ минутку для малаго дла: ободрить и обрадовать душу ребенка.

Они проникли въ церковь въ торжественный моментъ. Императорскій посланецъ, стоя передъ папою, покрытымъ красною мантіею и окруженнымъ священной коллегіей, произносилъ приговоръ Генриха IV:

— Король, государь мой, повелваетъ теб покинуть немедленно римскую церковь и престолъ блаженнаго Петра.

Затмъ, обращаясь къ римскому духовенству, онъ прибавлялъ:

— А вы, братія, приглашаетесь къ Троицыну дню предъ королевскія очи для принятія папы, такъ какъ признано, что этотъ человкъ не есть папа, а волкъ пожирающій.

Григорій былъ невозмутимъ. Но отцы быстро встали, произнося угрозы. Епископъ изъ Порто закричалъ:

— Схватить сего нечестивца!

Напуганный пармскій клирикъ прижался къ подножію престола. Милиція префекта, обнаживъ шпаги, вступила во святилище и взяла императорскаго посла. Григорій приказалъ отвести его въ римскія тюрьмы, чтобы онъ тамъ покаялся. Долго задерживаемые волнующеюся толпою монаховъ, заполнявшею вс придлы, Іоакимъ и его спутникъ, наконецъ, проложили себ путь за скамьями собора и пробрались въ Григорію. Послдній всталъ, и въ свою очередь, среди вдругъ умолкнувшей церкви, произнесъ громовымъ голосомъ анаему на императора. Во имя Отца и Сына и св. Духа онъ лишалъ Генриха императорскаго достоинства, отршалъ его отъ управленія тевтонскимъ царствомъ и феодальнаго верховенства надъ Италіей. Всхъ христіанъ онъ освобождалъ отъ присяги непокорному королю и объявлялъ его мятежникомъ, еретикомъ и отлученнымъ отъ церкви отщепенцемъ.

Въ эту минуту какой-то голосъ сказалъ ему на ухо:

— Великое дло — сокрушить императора и потрясти христіанскій міръ, но еще лучшее дло — утвердить колеблющуюся совсть. Сжалься надъ твоимъ Викториномъ, котораго наставникъ его Эгидій отнимаетъ у Бога, дабы отдать діаволу.

Григорій обернулся. Онъ долго смотрлъ на обоихъ просителей: на растерявшагося мальчика со скорбью на лиц и на раздраженнаго епископа, прикрывающаго ребенка полами своей мантіи. Онъ вспомнилъ ту трагическую ночь, въ которую онъ также обнималъ Викторина и прижималъ къ сердцу его голову. Онъ понялъ драму, на которую указывалъ ему Іоакимъ, понялъ, какой милости тотъ ждетъ отъ его справедливости. Лучъ милосердія озарилъ его чело.

— Хорошо,— сказалъ онъ.— Возьми его, и да проститъ меня Господь, Къ тому же, Эгидій сегодня утромъ надолго покинулъ Римъ. Я посылаю его къ саксонскимъ епископамъ, которые помогутъ мн вернуть Германію къ покорности Господу. Я нахожусь, Іоакимъ, во рву львиномъ. Ты счастливе меня, утшаясь мечтою о первобытной церкви, мечтою моей молодости, которую сокрушила дйствительность. Отдаю теб Викторина: излей на сіе чадо млеко и медъ твоей любви.

Іоакимъ склонился надъ рукою первосвятителя. Затмъ онъ потихоньку, множествомъ поворотовъ, сталъ выводить своего воспитанника къ дверямъ церкви.

Въ эту минуту кардиналъ-архидіаконъ, стоя передъ аналоемъ, громогласно читалъ Dictatus pap, — теократическую хартію Григорія VII. Отрывки этого манифеста, заключавшаго въ себ наиболе полное присвоеніе правъ божескихъ человку, разносились по церкви, заглушая гулъ толпы, тогда старый епископъ пріостанавливался, приподнималъ голову съ видомъ печали, затмъ продолжалъ путь свой, расталкивая локтями монаховъ, застывшихъ въ неподвижномъ восторг при слушаніи словъ святителя.

— ‘Въ мір есть единственное имя,— читалъ кардиналъ, — имя папы.

‘Единому пап вс князья земли должны цловать ноги.

‘Онъ иметъ право низлагать императоровъ.

‘Приговоръ папы никмъ не можетъ быть отмненъ, и онъ одинъ можетъ отмнять приговоры всхъ.

‘Онъ никмъ не можетъ быть судимъ.

‘По его повелнію и съ его соизволенія подданные могутъ обвинять властителей.

‘Папаможетъ разршать подданныхъ отъ присяги въ врности’.

Когда новые друзья очутились за порогомъ Латерана, Іоакимъ вздохнулъ, какъ будто вырвался изъ раскаленной печи. Противъ базилики св. Іоанна, вдоль стнъ, потемнвшихъ отъ времени, до маленькой церкви св. Креста Іерусалимскаго, тянулся римскій пустырь, сіяя обольстительной красой. Были послдніе дни февраля. Уже проглядывала травка, и тутовыя деревья качали нжныя блднозеленыя почки на концахъ своихъ самыхъ высокихъ втвей. Блый свтъ весенняго солнца такъ и лился на все. Большія зонтичныя сосны, разбросанныя вокругъ воротъ св. Іоанна, тихо шелестли подъ ласками теплаго втра. Мозаичный портретъ папы Льва III, вдланный въ стну ‘Святой лстницы’, весь сверкалъ и точно помолодлъ. Тучи воробьевъ прыгали и чирикали на деревьяхъ и среди развалинъ. Блые хлопья облачковъ плавали по лазури, и серебристое сіяніе неба придавало несравненную прелесть суровому ливу стараго Рима. Епископъ и ученикъ его медленно пошли по одной изъ многочисленныхъ тропинокъ, ведущихъ въ св. Маріи Маджоре. Изумруднозеленыя ящерицы безшумно рзвились на согртыхъ солнцемъ развалинахъ храмовъ или водопроводовъ. Стадо козъ, непокорное зову маленькаго полунагого пастушка съ блестящими глазами, скакало по колючимъ кустарникамъ, школьники, пронзительно крича, разбгались по окрестностямъ Целія, а магистръ {Magister — учитель.}, замтивъ приближеніе духовной особы, съ ученымъ видомъ остановился передъ латинской надписью, сплошь заросшею мохомъ и совершенно для него непонятною. Наконецъ, съ высотъ Эсквилина, приближаясь къ нашимъ путникамъ, спускалась шумная толпа юныхъ клириковъ съ втвями лавра или дуба на шапкахъ, распвая греческій гимнъ ‘О ласточк’, традиціонную псню весны.

— ‘Ступай, ступай, февраль, мартъ тебя гонитъ, бги, бги, февраль, и здравствуй, мартъ.— Ласточка, царица ласточка, которую я уже видалъ весною въ прошлые годы, привтъ теб.— Привтъ вамъ, крестьяне, получше пашите землю.

— Міръ воскреснетъ, сіяющій и радостный.

— Какъ дти евреевъ привтствовали Христа, такъ и мы воспоемъ осанну Іисусу, сыну Давидову, грядущему къ намъ!

— А вотъ и весна подходитъ, вся въ цвтахъ, съ востока, а вотъ и Спаситель, несущій всему міру свтъ и воскресенье. Аминь, аминь, аминь! ‘

Проходя мимо Іоакима, они съимпровизировали на очень вольномъ латинскомъ язык еще одну строфу:

— ‘Привтъ и теб, епископъ Ассизскій, епископъ, лишившійся церкви и пріютившійся, точно ласточка въ бурю, подъ кровъ церкви вселенской! Аминь! Аминь!’

Въ эту минуту Викторинъ и его старый наставникъ чувствовали себя совершенно счастливыми.

Замтивъ, что епископъ собирается повернуть и возвратиться въ мрачный дворецъ, мальчикъ взялъ его подъ руку и сказалъ:

— Дальше, пойдемъ все дальше, пока небо полно свта, пока земля полна псенъ!

Они не торопясь поднялись по склону Эсквилина. Іоакимъ преднамренно уклонился отъ пути къ св. Маріи Маджоре и направился къ воротамъ св. Лаврентія. По мр приближенія къ нимъ, стало казаться, что множество народа спшитъ туда же. Дти съ Монти страшно шумли и бжали точно на невиданное зрлище. Изъ развалинъ Минервы Медики выходили кучками крестьяне, бродяги, нищіе. За стною, на колокольн св. Лаврентія, звонили во всю мочь. Изъ Латерана спшили монахи, а вскор появилось и капитолійское рыцарство, предшествуя кардиналу-епископу Альбанскому, сидвшему на мул и окруженному цлымъ штабомъ духовныхъ особъ.

— Мессиръ каноникъ!— крикнулъ Іоакимъ толстому клирику, который, задыхаясь, пшкомъ слдовалъ за шествіемъ.— Какого святого нын чествуютъ во храм св. Лаврентія? Или не чудо-ли совершила святая ршетка {Св. Лаврентій былъ замученъ на раскаленной ршетк.}?

— Ни святого нтъ, ни чуда, мессиръ епископъ и мой добрый другъ,— отвтилъ каноникъ.— Но мы спшимъ встртить у вратъ блаженнаго мученика внучку святого отца нашего, папы, мадонну Пію, которую воспитывала до сего дня графиня Тосканская, и которую нашъ святой отецъ призвалъ теперь къ себ. Извстіе о ея прибытіи въ Римъ свалилось на соборъ точно съ неба. Очень жалко, что я не на мул, потому что очень тяжело идти въ гору по солнцу. Сколько волненій и трудовъ въ одинъ день, мессиръ епископъ, но какой прекрасный день для св. церкви!

Каноникъ, задыхаясь, продолжалъ свой путь, а Іоакимъ на ходу сказалъ своему спутнику:

— Когда-то Гильдебрандъ, очень молодымъ монахомъ, вошелъ въ Римъ босикомъ и съ обнаженной головою. Онъ былъ сыномъ бднаго козовода изъ Соаны, плохонькаго м`стечка, затерявшагося среди тосканскихъ болотъ. Мн любопытно посмотрть, въ какомъ вид эта маленькая двочка войдетъ въ столицу своего дда, а нашего владыки.

Движеніе толпы, разступившейся вдругъ, глубокое молчаніе, снятыя шапки, склонившіяся тонзуры, затмъ звонкій звукъ трубъ подъ аркою, быстрая кавалькада покрытыхъ пылью вооруженныхъ всадниковъ, пажей, оруженосцевъ, вельможъ, клириковъ и монаховъ верхами, надменныя лица въ черныхъ шапкахъ, вереница портшезовъ съ монахинями, покрывала которыхъ плохо скрывали ихъ утомленныя и сердитыя лица, носилки, гд возсдала сонная аббатисса съ краснымъ лицомъ, тихо укачиваемая четырьмя носильщиками и погруженная въ блаженную иноческую полудремоту, наконецъ, немного позади, одна, окруженная лишь небольшимъ отрядомъ рыцарей, на бломъ мул, покрытомъ пурпуровымъ шелкомъ и ведомомъ подъ уздцы пшимъ конюхомъ — мадонна Пія, внучка и крестница Григорія VII.

— Это — царица,— пробормоталъ Викторинъ.

— Совсмъ маленькая царица, — отвтилъ Іоакимъ,— которая когда-нибудь станетъ графиней, если Богу угодно, но миленькая и пріятная для взгляда, апрльскій цвтокъ, которымъ папа хочетъ украсить мрачныя стны нашего Латерана.

Блый мулъ остановился противъ чернаго мула кардинала Альбано. Об свиты тотчасъ образовали обширный кругъ, за которымъ тснилась, гудя, пестрая толпа любопытныхъ. Викторинъ вытащилъ въ первый рядъ епископа, котораго нсколько смущало столь блестящее общество, они очутились въ трехъ шагахъ отъ Піи, и онъ сталъ смотрть на двочку, такъ мило сидвшую на своемъ пурпуровомъ трон, очень высокую и точно погруженную въ блднозолотистый свтъ яркаго заката солнца, которое уже спускалось за Яникулъ. Древнія ворота св. Лаврентія съ двумя зубчатыми башнями по бокамъ, тнь тощихъ кипарисовъ, громадныя римскія укрпленія съ ихъ покровомъ изъ плюща, а за ними, вдали, лазоревыя горы на прозрачномъ неб дополняли эту наивно-граціозную картину, напоминавшую мистическія сцены изъ жизни рыцарства или изъ крестовыхъ походовъ, изображенныя красками на пергамент старинныхъ требниковъ.

Въ самомъ дл, эта хрупкая и бленькая одиннадцатилтняя двочка, которую св. Церковь такъ торжественно встрчала у вратъ апостольскаго города, походила на прелестную маленькую принцессу изъ волшебной сказки. У нея были нжныя и вмст опредленныя черты этрусской расы, къ которой принадлежалъ ея родъ, гибкая и длинная шея, тонкій, немного острый профиль, восхитительные черные глаза удлиненной формы, въ неглубокихъ впадинахъ, и, волнами падавшіе на грудь и плечи, густые блокурые волосы. Длинныя рсницы придавали взгляду легкій оттнокъ меланхоліи, а на ласковыхъ и скорыхъ на улыбку губахъ играла лукавая усмшка. Лицо, блое какъ лилія, разгорлось отъ поздки на открытомъ воздух. Сверхъ широкаго благо шерстянаго платья на Піи былъ коротенькій горностаевый стихарь съ широкими рукавами, перетянутый въ таліи золотымъ жгутомъ. Золотой ковчежекъ флорентійской работы, въ форм медальона, свшивался съ ея шеи до пояса. Черный бархатный беретъ, сдвинутый съ мста тряскою мула, съхалъ совершенно на бокъ и чуть не падалъ. Въ правой рук дитя держало большой пучекъ той пахучей тосканской травы, ароматъ которой особенно пріятенъ въ соединеніи съ запахомъ флорентійскихъ цвтовъ.

Между тмъ какъ, съ тревожною живостью птицы, она обводила взглядомъ далекій римскій пейзажъ, отъ св. Маріи Маджоре до св. Іоанна Латеранскаго, окруженнаго розовымъ сіяніемъ заката, вниманіе ея вдругъ обратилъ на себя низкій голосъ, голосъ достопочтеннаго кардинала. Она посмотрла на посланника своего дда, который показался ей великолпнымъ въ своемъ красномъ подрясник и кармазинной шапочк на голов, а потомъ на мула этой важной особы, украшеннаго красными перьями, которыя качалъ вечерній втерокъ. Кардиналъ началъ рчь, не на простонародномъ язык, слишкомъ грубомъ и бдномъ для привтствованія папской внучки, а на тяжеловсной и жесткой латыни, латыни декреталій и энцикликъ. Пія ни слова не понимала въ рчи, но всею своею наивною душою заинтересовалась широкими жестами оратора, его торжественной декламаціей, молитвеннымъ звукомъ латинскихъ словъ. На минуту ей представилось, что она въ церкви, и она благонравно перекрестилась. Прочіе слушатели, очень сосредоточенные, съ разинутыми ртами, очевидно восхищались, хотя краснорчіе кардинала было имъ не боле понятно, чмъ Піи. Вдругъ, двочка замтила обстоятельство, достойное вниманія: мулъ духовнаго сановника кивалъ сверху внизъ своей, украшенной перьями, головой, медленно, съ видомъ учтиваго одобренія. Пія вообразила себ, что изо всего собранія одинъ только церковный мулъ понимаетъ латынь легата, и безъ всякаго смущенія звонко расхохоталась. Кардиналъ умолкъ, монахини содрогнулись, донна аббатисса сдлала движеніе ужаса, лица монаховъ омрачились, а одинъ изъ нихъ сказалъ вполголоса:

— Дщерь Евы — глава голубиная, языкъ зминый!

Пія же все смялась.

Кардиналъ, отчаявшись въ возможности довести до конца періодъ, въ которомъ утренняя звзда и башня Давидова играли довольно замысловатую роль, повернулъ злополучнаго мула къ Риму и подалъ знакъ въ отъзду. Оба позда, клирики и воины, слились въ одинъ, трубы весело зазвучали, конюхъ взялъ поводъ благо мула, и Пія прохала мимо Викторина и епископа Ассизскаго.

Она поклонилась епископу, какъ бы прося у него прощенія за провинность передъ кардиналомъ, затмъ, все еще улыбаясь, опустила на Викторина свои большіе, опушенные длинными рсницами, черные глаза.

Госпожа аббатисса, страшно волнуясь, крикнула:— ‘стой! ‘ и все шествіе остановилось.

Достопочтенная особа высунула изъ носилокъ свое добродушное лицо и закричала:

— Пія, дочь моя, не забудь произнести молитву богомольцевъ при вход въ Римъ, гд находятся гробницы апостоловъ Петра и Павла, и сверхъ того три ‘Богородицы’ и одно ‘Врую’ за только-что совершенное печальное прегршеніе.

— А я даю ей отпущеніе, — пробормоталъ Іоакимъ.— Латынь его высокопреосвященства была черезчуръ плоха. Эту двочку надо было встртить съ пирожными и цвтами, а не съ длинною рчью.

Пія едва слышала отчаянные возгласы своей наставницы. Она все смотрла на Викторина, а тотъ, въ свою очередь, улыбался ей. Въ ту минуту, какъ при звук трубъ и далёкомъ благовст всхъ римскихъ церквей кавалькада двинулась дальше, она рзвымъ и дружескимъ движеніемъ бросила мальчику свой душистый букетъ флорентійскихъ травъ.

И, облитое послдними лучами солнца, шествіе спустилось по склону Эсквилина.

Викторинъ, тронутый чуть не до слезъ, не двигаясь съ мста, провожалъ глазами блокурые волосы, разввавшіеся на горностаевомъ стихар, блую двочку, прямую и чистую, точно лилія, освтившую своимъ появленіемъ его мрачную юность. Когда кавалькада поднялась на Целій, блый мулъ, среди облака пыли, позлащенной лучами заката, показался еще выше. Затмъ все стало блднть и сливаться: монахи и оруженосцы, красный кардиналъ и черные клирики, стальныя латы, разноцвтныя перья, тосканское знамя съ изображеніемъ флорентійскаго льва и хоругвь св. престола съ ключами рая, но Викторинъ все еще слдилъ, какъ приближается къ жилищу Григорія VII блое видніе. Епископъ Ассизскій тихо коснулся его плеча.

— Наступаетъ вечерняя прохлада, сынъ мой, лучше идти, чмъ схватить лихорадку. Куда направимся теперь?

— Въ Латеранъ,— отвтилъ отрокъ.

Въ папскій дворецъ они вошли уже ночью. Дворы, обширныя залы и корридоры, такіе шумные утромъ, снова успли принять свой могильный видъ. Толстыя свчи желтаго воска, прикрпленныя къ стнамъ желзными прутьями, горли тамъ и сямъ неврнымъ свтомъ. Время отъ времени монахъ съ лампадою и спущеннымъ на глаза капюшономъ, безшумно проскальзывалъ къ себ въ келью. Іоакимъ угостилъ своего ученика ужиномъ, которому тотъ сдлалъ честь. Какой-то монашекъ, привлеченный запахомъ пиршества, сообщилъ имъ, что папа, утомившись дневными трудами, отложилъ свиданіе съ Ліей до слдующаго дня, и что госпожа аббатисса, едва вступивши въ павильонъ, отведенный для женщинъ, потребовала самаго строгаго духовника, передъ которымъ двочк тотчасъ же пришлось преклонить колни.

— Есть такіе суровые христіане,— замтилъ Іоакимъ,— что они рады бы послать на исповдь даже маленькихъ птичекъ.

Викторинъ вернулся въ свою бдную келью, все нюхая букетъ Піи, запахъ котораго отуманивалъ его какою-то радостью. И онъ уснулъ, тихо повторяя греческую псню школьниковъ и клириковъ:

— Ласточка, царица ласточка, ласточка прошлой весны, привтъ теб!

— Цвтущая весна подходитъ къ намъ съ востока, а вотъ и Спаситель, который есть для міра свтъ и воскресенье. Аминь! Аминь!

IV.
Пора дтства.

Викторинъ, вставъ до зари, освдомился о времени и мст пріема Піи папою. Торжество это должно было произойти въ самомъ храм Спасителя, за четверть часа до засданія собора. Въ этотъ день Іоакимъ ршился наконецъ впервые занять свое мсто среди отцовъ собора и помстилъ ученика своего у ногъ своихъ въ качеств шлейфоносца. Нкоторые епископы, строгіе въ соблюденіи церемоніала, нашли это нововведеніе очень смлымъ.

— Этотъ молодой человкъ — не клирикъ,— сказалъ рзкимъ тономъ Ювеналъ, епископъ Орвіетскій, грозный пастырь, только-что изгнавшій изъ своей епархіи всхъ несчастныхъ, заподозрнныхъ въ манихейской ереси {Манихейская ересь возникла въ Персіи во II вк. Ея приверженцы признавали въ I. X. только одно естество — божеское.}, не исключая женщинъ и грудныхъ дтей.

Епископъ Ассизскій только-что собирался съ горячностью отвтить своему собрату, какъ по всему собранію пробжалъ ропотъ. Черезъ западныя врата входила внучка св. отца въ сопровожденіи своей небольшой монастырской свиты, а изъ ризницы выходилъ папа, сопутствуемый священною коллегіею. Григорій взошелъ на каедру передъ алтаремъ, передъ нимъ, въ нсколькихъ шагахъ, остановилась Пія.

Папа протянулъ ребенку свою правую руку, на которой блестлъ перстень рыбака, Пія преклонила колни, набожно поцловала священный аметистъ, затмъ, пятясь, сошла со ступеней солеи и сла на скамеечку. Она была вся въ черномъ, словно монахиня, но ничто не скрывало ея блокурыхъ кудрей, и на ше все еще вислъ золотой ковчежецъ, подарокъ маркграфини Тосканской.

Кардиналы сли полукругомъ по об стороны первосвятителя. Направо, рядомъ съ папою, сидлъ епископъ Альбанскій. Пія узнала его и слегка поблднла. Григорій подставилъ голову подъ островерхую тіару и завернулся въ накинутую на него пурпуровую ризу. Позади скамеечки Пш стала на колни донна аббатисса, сложивъ руки и задыхаясь отъ благочестиваго восторга. Волненіе, возбужденное въ ней этою церемоніею, придавало ей трагическій видъ двы, ожидающей костра или колеса.

Григорій VII молча и съ глубокою нжностью смотрлъ на двочку. Она была внучкою сестры его, съ которою вмст онъ, боле полувка назадъ, насъ полдюжины козъ въ степяхъ Соаны. Потомъ монастырь захватилъ его всецло, онъ забылъ путь къ смиренной родительской избушк, судьбы церкви стали единственнымъ предметомъ его заботъ и думъ, и въ его душ, возлюбившей исключительно славу Божію, быстро стерлись воспоминанія объ этомъ скромномъ мірк, такъ что на темномъ фон забвенія еле выступали образы отца, который на ночь разсказывалъ ему, бывало, житія святыхъ, сестры, распвавшей подъ тнью изъ рыцарскія элегіи, ручныхъ козъ и старой собаки, которая долго шла вслдъ за нимъ въ тотъ вечеръ, какъ онъ уходилъ въ монастырь, тутъ же припоминались грустный видъ окрестностей Соаны въ осеннія сумерки, подъ срымъ, тянущимся къ небу, туманомъ, и веселыя майскія утра, вс въ цвтахъ. И вотъ, видъ этой двочки, составлявшей всю его семью на земл, пробудилъ въ немъ память минувшаго, вызвалъ картины далекаго счастья. Онъ вновь переживалъ свою раннюю молодость, изъ дальнихъ изгибовъ его памяти выступали милые призраки, забывъ о собор, объ император Генрих, о раскол въ имперіи, папа Григорій воображалъ себя сидящимъ у стараго очага, между отцомъ и сестрою, своею блокурою и нжною сестрою, которая умерла много лтъ назадъ, и чьей могилы онъ не постилъ ни разу.

И величавое собраніе кардиналовъ, епископовъ и богослововъ, забывши, въ свою очередь, о бур, которая грозила ладь апостоловъ, о вчерашнихъ бдствіяхъ и завтрашнихъ опасностяхъ, глядло съ отеческой благосклонностью и вниманіемъ на эту двочку, сидвшую передъ намстникомъ Божіимъ.

Пія, удивленная долгимъ молчаніемъ папы, для развлеченія слдила глазами, вдоль алтарнаго углубленія, за рядомъ тощихъ овецъ добраго Пастыря на закопченной мозаик старой церкви.

Наконецъ, Григорій очнулся отъ грезъ и сказалъ:

— Пія, дочь моя, да благословитъ тебя Господь. Благословенно твое прибытіе. Надюсь, что ты — добрая и покорная католичка?

— Да, милый ддушка,— поспшила она отвтить, но епископъ Альбано, искавшій случая отмстить за погубленную рчь, сухо перебилъ ее:

— Говорятъ: святой владыко, а не ддушка!

Папа слегка пожалъ плечами.

Пія продолжала:

— Да, святой владыко и милый ддушка, я знаю много прекрасныхъ молитвъ, которымъ научили меня мадонна Матильда и мадонна аббатисса, знаю ‘Отче’ и ‘Врую’, по латыни и много хорошихъ разсказовъ: о страстяхъ Господнихъ въ Іерусалим, у жидовъ, о ясляхъ въ Вилеем, гд были оселъ, быки и пастухи, о волхвахъ, о бгств въ Египетъ, о Іосиф, проданномъ братьями, о Ревекк и Еліазар у колодца. Знаю еще о св. Іоанн Крестител, который лъ саранчу, о маленькомъ Іисус, который толковалъ съ раввинами, и объ император Карл, который прожилъ двсти лтъ и творилъ чудеса въ Париж и Рим. Наконецъ, я каждый день читаю г-ж аббатисс службы по ея требнику. Я бы хотла понимать ихъ, но я еще слишкомъ мала, чтобы знать по-латыни. Впрочемъ, кое-что можно отгадать по картинкамъ, золотымъ и пестрымъ, которыя рядомъ со словами, и хорошенькія, точно цвты.

Папа съ нжностью дда улыбался на щебетанье Піи, и отцы собора, застывшіе въ неподвижности, глядя на ребенка, покорились очарованію этого исповданія вры. Самъ кардиналъ Альбано почувствовалъ себя тронутымъ и обезоруженнымъ.

— Мужайся, дочь моя, — отвтилъ Григорій.— Я вижу тебя на пути ко Господу. Но отнын ты станешь ученицею Христовою. Теб нужно длаться все достойне св. церкви и меня.

— Постараюсь, святой владыко.

— Я обязанъ поручить попеченіе о душ твоей кому-нибудь изъ моихъ почтенныхъ братьевъ во епископств, дабы онъ бодрствовалъ надъ нею и украшалъ ее премудростью и благочестіемъ.

Онъ обвелъ взоромъ скамьи епископовъ, какъ бы присланная кого-нибудь изъ нихъ отвтить на его слова. Епископъ Орвіетскій хотлъ уже встать и предложить свои услуги. Викторинъ быстро схватилъ своего стараго друга за руку и почти громко сказалъ:

— Встаньте!

Епископъ Ассизскій всталъ.

Ободренный движеніемъ папы, Іоакимъ произнесъ маленькую рчь, бдную текстами изъ Писанія, но въ которой вылилась вся наивная доброта его сердца. Онъ сказалъ, что, въ бытность свою пастыремъ ассизской церкви, онъ любилъ только униженныхъ и слабыхъ, и за это синьоры изгнали его изъ епархіи. Теперь, лишенный паствы и вполн располагая своимъ временемъ, онъ чувствуетъ новое призваніе и, ради любви ко Господу, призываетъ къ себ дтей, думая такимъ образомъ прославить Бога. Св. отецъ отдалъ ему наканун сына барона Ченчіо, сегодня онъ проситъ возложить на него духовную опеку надъ Шей. Милосердія его хватитъ на этихъ двухъ сиротъ.

— Да исполнится твоя добрая воля, братъ мой,— отвтилъ Григорій,— и да идетъ къ теб это дитя. Пія, вотъ твой духовный отецъ, повинуйся ему во всемъ, что онъ прикажетъ. Будь благословенна, дочь моя, и да утшатъ мою старость твои добродтели!

Тогда Пія сдлала своему дду искусный и глубокій поклонъ, которому аббатисса учила ее съ самой зари, но въ то же время, по внезапному вдохновенію, она два раза приложила свои ручки къ губамъ съ такимъ порывомъ любви, что папа, приподнявши полы своей красной, расшитой золотомъ мантіи, открылъ объятія, какъ бы готовясь прижать ее къ сердцу. Но двочка не посмла нарушить строго внушенныя ей предписанія этикета: она поклонилась синьорамъ кардиналамъ съ благоговніемъ, синьорамъ епископамъ — съ почтеніемъ, и вышла изъ церкви, увлекая за собою маленькую свиту изъ монахинь и бдную аббатиссу, совсмъ смущенную очевидною утратою своего значенія.

Врата храма Спасителя, охраняемыя римскими военачальниками, съ торжественнымъ гуломъ захлопнулись за Піей, и отцамъ собора показалось, будто угасъ яркій солнечный лучъ. Они снова взялись за тяжелую борьбу противъ цлой половины христіанскаго міра ради цльности католической іерархіи. Въ этотъ день имъ предстояло поразить ужасомъ церковь германскую, отлучивъ отъ общенія съ Римомъ всхъ епископовъ и аббатовъ, участвовавшихъ въ преступлена императора. Громовой ударъ обрушился сначала на Зигфрида, епископа Майнцскаго, затявшаго схизматическій соборъ въ Борис, затмъ на епископовъ, уже ране наказанныхъ отлученіемъ: Оттона Регенсбургскаго, Оттона Констанцкаго, Бурхгарда Лозаннскаго,— словомъ, почти на всхъ* германскихъ епископовъ и буквально на всхъ ломбардскихъ. Григорій вырывалъ кольцо и посохъ изъ рукъ этихъ недостойныхъ, возбранялъ имъ совершеніе таинствъ, лишалъ ихъ права бесдовать съ Богомъ. Впрочемъ, тмъ изъ нихъ, кто уступилъ только насилію со стороны Генриха, дозволено было до дня св. Петра явиться въ Римъ, чтобы вымолить себ первосвятительское прощеніе. Множество проклятій перелетло черезъ Альпы и обрушилось на долину Роны. Были отлучены: Германъ, епископъ внскій, съ частью его клира, затмъ графъ де-Сенъ-Жиль, женившійся на своей двоюродной сестр, графъ Форезскій, ограбившій земли Ліонскаго аббатства, и цлая толпа аббатовъ и бароновъ. Къ вечеру отцы, утомившись этимъ богословскимъ кровопролитіемъ, стали громко требовать закрытія засданія. Тогда одинъ кардиналъ предложилъ проклясть двухъ очень высокихъ особъ: Филиппа, короля Франціи, уже подвергавшагося отлученію два раза, и норманскаго властителя Неаполитанской области, Роберта Гвискарда, котораго св. престолъ отлучалъ отъ церкви ежегодно. Но папа всталъ, знакомъ веллъ кардиналу умолкнуть и произнесъ заключительную молитву дня. Онъ сдлалъ это въ силу своей политической проницательности, смутно провидя въ будущемъ защиту норманнами снова изгнаннаго изъ Рима папы и Францію, старшую дочь Церкви, въ роли щита Ея противъ тевтонскаго варварства.

Между тмъ какъ изъ Латерана низвергались громы на христіанскій міръ, Іоакимъ устроилъ въ первосвятительскомъ саду, въ тни купы кипарисовъ, маленькое совщаніе. Онъ знакомилъ сына Ченчіо съ Піей. Двочка слышала при двор Матильды разсказы о послдней полуночной обдн и о самоотверженіи Викторина. Она до такой степени плнилась его поступкомъ, что въ молитвахъ помстила его имя вслдъ за архангелами Гавріиломъ и Михаиломъ и побдоносцемъ Георгіемъ, не зная хорошенько, молится ли она за него, или прибгаетъ къ нему, какъ къ чудотворцу. Она представляла его себ въ вид юнаго героя, подобнаго рыцарямъ на образахъ, одтаго съ головы до ногъ въ сверкающую сталь, съ золотымъ, распустившимъ крылья, дракономъ на шлем, съ вышитымъ золотомъ плащомъ на плечахъ и грознымъ мечомъ, бросающимъ искры. Она удивилась и пришла въ восторгъ, узнавъ въ немъ вчерашняго незнакомаго прохожаго, мальчика съ кроткимъ взоромъ и почти однихъ лтъ съ нею. Она весело протянула ему об руки.

— Вы простите мн, мессиръ, мою вчерашнюю шалость, когда, у воротъ св. Лаврентія, я бросила вамъ букетъ? Но тутъ виноватъ преосвященный кардиналъ. Я подумала, что онъ служитъ передо мною вечерню, потому что онъ сказалъ: Domino шеи, и это меня насмшило, особенно когда его большой черный мулъ точно собрался сказать: ‘Аминь’. Мадонна аббатисса полагаетъ, что въ эту минуту мой ангелъ хранитель не охранялъ меня, и это такъ ее огорчило, что она во всю ночь не сомкнула глазъ.

Викторинъ не выпускалъ ручекъ Піи и глядлъ на двочку съ нжностью старшаго брата. Эта непредвиднная неаккуратность ангела хранителя давала ему удобный случай предложить Піи свои услуги.

— Считайте меня, — сказалъ онъ, — вашимъ видимымъ хранителемъ и врнымъ другомъ. Во всякое время я явлюсь на вашъ зовъ и никогда не забуду бодрствовать надъ вами.

— Я очень рада,— отвтила она.— Право, я слишкомъ одинока на свт. Матери своей я не знала. Мой отецъ служилъ оруженосцемъ у Соанскаго синьора и умеръ въ битв. Тогда меня взяла графиня, но для сироты она — слишкомъ знатная дама. А съ ддушкой можно говорить лишь на колняхъ. Я боюсь, не оскорбилъ ли мой поцлуй Бога въ его лиц.

— Твой поцлуй,— сказалъ епископъ,— имлъ силу молитвы. Это — молитва дтей, и Самъ Отецъ Небесный взялъ его Себ.

Затмъ Іоакимъ попросилъ Пію показать святыни, хранившіяся въ ковчежц, который вислъ у нея на ше. Она открыла рзной золотой ящичекъ и вынула нсколько пергаментныхъ ладанокъ. На первой, съ гербовою печатью епископа Флоренціи, была слдующая надпись: ‘Кусокъ покрывала Пресв. Двы’.

— Это — отъ искушеній,— сказала Пія.

Вторая ладанка, съ гербомъ епископа Ареццо, была отмчена такъ:

‘Кусокъ хитона св. Стефана, мученика’.

— Это,— сказала она,— хранитъ отъ грома и отъ камней, что падаютъ съ горъ.

Въ третьей оболочк, подъ печатью епископа Пизы, хранилась засушенная роза съ могилы св. Нила пустынника.

— Это — отъ злыхъ лихорадокъ,— сказала Пія. Въ Соан, съ началомъ весеннихъ дождей, отъ этой болзни умирали во всхъ домахъ. Эти три епископскія надписи были сдланы по латыни, затйливымъ церковнымъ почеркомъ. На четвертой ладанк, перевязанной, вмсто печати, шелковинкою, было написано на народномъ язык и совершенно дтскимъ почеркомъ: ‘Здсь хранится прядь волосъ Титы, моей первой подруги, которая ушла въ рай’. За эту милую ладанку Пія взялась дрожащею рукою и, плача, разсказала очень простую и грустную исторію. Въ Соан, въ теченіе двухъ зимъ, она просиживала цлыми часами у постели умиравшей Титы, убаюкивая больную все одною и тою же волшебною сказкою, гд говорилось о замкахъ, пажахъ, бломъ кон, трубныхъ звукахъ, встрчавшихъ синьора… Вечеромъ, въ вербное воскресенье, двочка вдругъ совсмъ поблла и тихо уснула въ объятіяхъ Піи, все еще улыбаясь прекрасной мечт.

— Храни эту ладанку, дочь моя,— сказалъ епископъ.— Каждый разъ, какъ ты къ ней прибгнешь, у тебя станетъ легче на душ. Тита же на самомъ дл живетъ теперь въ лучезарномъ замк, и ангелы трубными звуками привтствуютъ ее, какъ сеньору.

Уже нсколько минутъ по саду бродила какая-то печальная тнь, то приближаясь въ тремъ кипарисамъ, то удаляясь со скорбнымъ видомъ. Пія прежде всхъ узнала эту томящуюся душу.

— Вотъ мадонна аббатисса ищетъ меня, чтобы читать часы. Мн хочется подозвать ее къ намъ. Но какъ я была бы рада избавиться на сегодня отъ чтенія!

— И на сегодня, и на завтра,— отвтилъ Іоакимъ, знакомъ подзывая почтенную донну.

Она подошла, не колеблясь, такъ какъ терзалась страшнымъ любопытствомъ, съ примсью тревоги. Она смутно чувствовала, что царству ея наступаетъ конецъ, и, сама не зная на какомъ основаніи, дрожала за непорочность Піи.

— Мадонна,— сказалъ ей епископъ,— благословляю васъ отъ всего сердца. Отнын вы будете читать церковныя службы одна, или вмст со мною, если вамъ угодно будетъ взять меня за дьякона. Такъ какъ святой отецъ доврилъ моимъ Мастырскимъ попеченіямъ свою внучку, то я обязанъ лично наставлять Пію въ ученіи вры. Вы весьма меня обрадуете, если тотчасъ снимете съ нее это черное монашеское платье и облечете ее снова въ свтлые цвта, подобающіе юности ея лика. Надюсь, что мы съ вами останемся добрыми друзьями во Господ. Да хранятъ васъ Отецъ Небесный и Св. Два!..

Аббатисса поклонилась молча, въ глубокой скорби своего отреченія. Затмъ она растерянно взглянула на сына Ченчіо, который уже улыбался при мысли, что опять увидитъ Пію въ ея горностаевомъ стихарик, перетянутомъ въ таліи золотымъ поясомъ.

— И вы будете ее воспитывать,— сказала она, прерывая рчь свою вздохами,— вмст съ этимъ юнымъ сеньоромъ?

— Съ моимъ старшимъ братомъ,— отвтила Пія.

— Таково желаніе папы,— отвтилъ Іоакимъ.— Эти дти будутъ рости вмст предъ очами Господними.

И добрая женщина удалилась тихими шагами, дивясь этимъ странностямъ, смущавшимъ ея добродтель. Но впослдствіи она не ршилась ни разу возстать противъ распоряженій Іоакима. Мало-по-малу она пріучилась переносить и присутствіе Викторина. На самомъ дл юноша напоминалъ ей хорошенькаго длинноволосаго пажа съ ея родины, Перузы, о которомъ она мечтала весною своего шестнадцатаго года, но съ которымъ не говорила никогда, разв во сн.

Дтство Піи было боле свтлымъ, нежели дтство Викторина. Горькія воспоминанія не омрачили ея души. Узкое пониманіе вры, которое ей внушали, не пустило въ ней глубокихъ корней. Она была еще слишкомъ молода, чтобы терзаться страхами, которыми измучилъ мальчика Эгидій. Она могла подать своему товарищу добрый примръ веселья и надежды. Іоакимъ вознамрился подвергнуть взаимному благотворному вліянію эти родственныя души, изъ которыхъ одна была ясна и доврчива, а другая — полна геройства. И это дло не могло быть труднымъ: съ перваго же дня прелесть и доброта Піи вполн покорили Викторина. А Викторинъ казался двочк существомъ высшимъ, чмъ простые смертные, достойнымъ врности и почтенія.

Іоакимъ очень скоро сдлалъ интересное открытіе, относившееся къ Піи. Она имла о земной жизни совершенно монастырскія понятія, внушенныя монахинями, хотя еще слишкомъ смутныя, чтобы наложить на нее печать грусти, именно: она полагала, что здсь на земл вс христіане, даже малыя дти, даже самыя святыя аббатиссы, шествуютъ по юдоли плача. Она очень дорожила этою юдолью плача, которую ей описывали неоднократно, какъ крутую каменистую тропинку между мрачными утесами, усянную рпьями, колючками и острыми кремнями, подъ чернымъ небомъ, холоднымъ дождемъ и порывистымъ зимнимъ втромъ, чуть не опрокидывающимъ путника на каждомъ поворот. Конечно, она совершала свое странствіе какъ можно веселе и при случа не отказывалась рвать по дорог розы, гіацинты и фіалки, но эта аскетическая декорація была ей такъ привычна, что казалась положительно необходимой, она просто не понимала, чтобы какая-нибудь иная рамка могла заключать въ себ судьбу маленькой двочки.

— Тебя обманули, Пія,— сказалъ ей Іоакимъ.— Богъ не на горе далъ жизнь своимъ дтямъ. Лишь въ сердцахъ, закрытыхъ для состраданія, чуждыхъ любви и смущаемыхъ страхомъ, создалась, по ихъ собственной вин, истинная юдоль плача. Пусть себялюбцы, гордецы и предатели оплакиваютъ собственную скверну. Для нихъ жизненный путь тяжелъ и страшенъ. Это жалкіе странники, потому что они идутъ одни и любятъ лишь себя до самаго конца пути. Великая тайна земного счастья заключается въ вр въ отеческую любовь Бога и въ этихъ простыхъ словахъ Евангелія: Любите другъ друга. Тита взята была у тебя совсмъ маленькою, чистою и бленькою, но ты любила ее, плакала надъ нею, и за эту великую любовь и великую скорбь теб будетъ дано утшеніе нжныхъ душъ. Взгляни на Викторина: его жизнь была сначала лишь долгимъ страданіемъ, но одно дло самопожертвованія и любви навсегда пріобрло ему спокойствіе великодушныхъ сердецъ.

Такимъ образомъ онъ возвращалъ ее къ наивной вр ранняго дтства, лилъ на эти дв юныя главы какъ бы воду второго крещенія, изглаживалъ изъ ихъ умовъ слды тяжкихъ дней или тревоги слишкомъ суровыхъ врованій. Онъ часто бродилъ наудачу то по пустыннымъ улицамъ города, то за старыми стнами, по прекраснымъ окрестностямъ Рима. Онъ любилъ свжій воздухъ, яркое солнце, шелестъ листьевъ, веселье птицъ, прелесть цвтовъ, онъ не разъ говорилъ, что нтъ боле великолпнаго церковнаго купола, чмъ небо, и что, если глядть съ башенъ Латерана, горы Лаціума похожи престолъ, украшенный сапфирами и изумрудами. Въ т Чщи, когда рука его опиралась на епископскій посохъ въ Ассизи, онъ хаживалъ порою, по воскресеньямъ, одинъ, пшкомъ, служить обдню въ Спелло, затмъ, все идя по полямъ, отправлялся въ Фолиньо, чтобы тамъ проповдать Евангеліе дня. Обратно, на Ассизскій холмъ, онъ взбирался очень поздно, звздною ночью, когда, по графскому приказу, ворота бывали уже на запор. Онъ по цлымъ часамъ наслаждался бесдою съ богомольцами или пастухами, рвалъ тминъ и кормилъ имъ козъ, наблюдалъ за жизнью семьи чирковъ среди камышей какого-нибудь пруда. Если городской привратникъ спалъ или съ досады не отворялъ епископу воротъ жилья его паствы, Іоакимъ спокойно отправлялся назадъ, въ долину, слушая по дорог псни умбрійскихъ соловьевъ, а потомъ доходилъ до скита св. Демьяна, гд находилъ гостепріимство апостольскаго вка: стаканъ воды для утоленія жажды и три доски, чтобы уснуть въ грёзахъ о небесномъ Іерусалим.

И такъ, онъ вознамрился предоставить своихъ воспитанниковъ природ съ первыхъ же дней весны. Это было совершенною новостью для нихъ обоихъ. Викторинъ, вчно запертый въ замкахъ своего отца, зналъ только тинистый Тибръ и его поросшіе тростникомъ берега, Пія жила сначала въ туманной долин Соаны, усянной блднолистыми тополями, а потомъ видла Тоскану лишь изъ оконъ замка графини Матильды. Окрестность Рима, оживленная и принаряженная апрльскимъ солнцемъ, должна была стать для этихъ дтей цлымъ откровеніемъ.

Изъ Латерана отправлялись въ полдень, миленькою кавалькадою: Викторинъ справа, на лошади, посредин Пія, на старомъ, очень кроткомъ и разумномъ мул, принадлежавшемъ еще пап Николаю II, наконецъ, Іоакимъ — на другомъ мул изъ первосвятительскихъ конюшенъ, котораго подарилъ ему Григорій, и который настойчиво останавливался у папертей всхъ церквей, базиликъ, часовенъ и молеленъ, какія только встрчались на пути. Иногда къ нимъ присоединялась аббатисса, прекурьезно подкидываемая въ своихъ носилкахъ четырьмя веселыми конюхами. Вызжали на Пренестинскую дорогу черезъ ворота св. Лаврентія, на Латинскую — черезъ ворота св. Іоанна, на дорогу Аппія, окаймленную могилами,— черезъ ворота св. Севастьяна. Аппіева дорога была любимымъ мстомъ прогулокъ и оказывалась самою длинною, благодаря благочестивымъ привычкамъ папскаго мула, котораго невозможно бывало оторвать отъ церкви св. Нерея и Ахиллея, отъ катакомбъ св. Цециліи и отъ маленькой часовн ‘Господи, куда грядеши?’ Здсь, чтобы разсять скуку ожиданія, епископъ припоминалъ трогательную встрчу св. Петра, бжавшаго изъ Рима, чтобы избгнуть казни, съ Іисусомъ Христомъ, шедшимъ въ Римъ босикомъ, съ крестомъ на плеч.

— Господи, куда грядеши?

— Въ Римъ, паки гряду на пропятіе.

— ‘Herum crucifigi ‘ — прочувствованнымъ голосомъ повторилъ Іоакимъ, склоняясь передъ слдомъ ноги Господней, отпечатавшемся на мраморной плит. Это было второе предательство св. Петра. Къ счастью, на этотъ разъ онъ устыдился своей трусости и вернулся на мученія.

— Великій это былъ папа!— вздыхала добрая аббатисса.

— Великій, сударыня,— отвчалъ епископъ.— Только я еще не простилъ ему словъ, сказанныхъ имъ у Пилата въ то время, какъ жиды плевали его учителю въ лицо:— я не знаю этого человка.

Немного подале, противъ погребальной крпостцы Цециліи Метеллы, на лугу, стояла скромная церковь, отъ которой остались теперь лишь обломки стнъ. Подъ оршникомъ, оснявшимъ церковь, слзали съ лошадей, поручали присмотръ за ними носильщикамъ аббатиссы, а сами прохаживались тихимъ шагомъ по древнимъ плитамъ Аппіевой дороги. На этомъ языческомъ кладбищ Іоакимъ любилъ говорить о тхъ временахъ, когда Римъ еще не былъ освященъ крестомъ, но когда его граждане сдлали его владыкою міра. Онъ зналъ римлянъ лишь по стихамъ Виргилія и раздлялъ въ отношеніи этого поэта вс трогательные предразсудки своего вка. Онъ врилъ, что Виргилій былъ герцогомъ въ Неапол, благодтельнымъ чародемъ, добрымъ и правоврнымъ волшебникомъ, подобно Мерлину, пророкомъ, затеряннымъ среди язычниковъ и провидвшимъ, какъ волхвы Востока, всть о спасеніи въ небесахъ. Въ молодости своей Іоакимъ былъ друженъ съ однимъ старымъ священникомъ, состоявшимъ при особ Сильвестра И, папы-француза, любителя старинныхъ книгъ, котораго монахи считали за колдуна и добычу дьявола. Въ то время Іоакимъ научился уважать память людей, которые, будучи лишены свта истинной вры, съумли, тмъ не мене, распознать мудрость и обосновать справедливость. Ему также случалось останавливать своихъ спутниковъ передъ саркофагомъ, изваяннымъ греческимъ рзцомъ, или передъ какой-нибудь римской головой, задумчивой и суровой, профиль которой выступалъ надъ карнизомъ гробницы, и выражать сожалніе о томъ, что христіанскіе художники утратили тайну красоты и жизни.

— Въ церкви св. Праксидіи,— говорилъ онъ,— у базиліанъ, сосдей св. Іоанна Круглаго, мозаичные образа печальны и страшны на видъ: ангелы тонки, точно стрекозы, Мадонны мрачны и непремнно въ черномъ или лиловомъ, а Христосъ съ черными суровыми глазами, точно злой императоръ, глядя на нихъ, скоре станешь плакать, чмъ надяться.

Викторинъ и Пія находили прекрасными вс изреченія своего наставника. Но аббатисса питала отвращеніе къ язычникамъ, поклонникамъ Веельзевула. Она врила всмъ страшнымъ баснямъ, которыми полны были книжки, предназначенныя для странниковъ и послушниковъ: тому, что есть мраморныя статуи, руки которыхъ стискиваются и задерживаютъ прикоснувшихся къ нимъ неблагоразумныхъ всадниковъ, что есть несчастные, до сихъ поръ покланяющіеся Меркурію и Аполлону въ подземельяхъ Колизея и на перекресткахъ забытыхъ дорогъ, что есть Венеры, мраморныя уста которыхъ даютъ смертельные поцлуи.

— Какъ бы то ни было, мессиръ,— сказала она однажды,— вашъ Виргилій и вс эти римляне, у которыхъ не было ни церквей, ни монастырей, ни исповди, ни крещенія, теперь со всми своими ложными богами кипятъ въ аду, въ самомъ глубокомъ котл, и вовсе непохвально отзываться о нихъ такъ снисходительно. Ибо адскія мученья вчны.

— Сударыня…— отвтилъ Іоакимъ, но внезапно смолкъ, и съ опечаленнымъ видомъ сдлалъ нсколько шаговъ въ сторону патриціанской могилы, украшенной прелестною головою отрока. Викторинъ пошелъ за нимъ вслдъ и услышалъ слдующія тихія слова:

— Въ Символ отцовъ Никейскаго собора, составляющемъ правило вры, ничего не сказано объ ад. Св. Маркъ и св. Матей говорятъ о вчномъ огн, уготованномъ для діавола и ангеловъ его, о геен, ожидающей души, мертвыя для любви. Но вчность костра обязываетъ ли врить въ вчность страданія?

Если же кавалькада вызжала изъ Рима воротами св. Лаврентія, она брала направо, къ могиламъ Латинской дороги, и поднималась на тотъ удлиненный холмъ, который тянется къ Аппіевой дорог, съ вершины котораго открывается восхитительный видъ на долину и горы. За два часа до заката, Аппенинская цпь’, вся залитая свтомъ, какъ бы таетъ въ зеленоватой лазури неба, скалистые хребты отливаютъ яркимъ золотомъ, а ущелья и долины, подернутыя легкой тнью, принимаютъ нжные оттнки бирюзы. Поближе, на юг, латинскія горы, Альбано, Тускулумъ, покрытыя виноградниками и каштанами, лсистыя высоты Неми, окрашиваются боле темною синевбю, синевдю бархата. А ниже, повсюду, до далекаго горизонта, разстилается величественная пустынная долина, безпредльный лугъ, который исторія усяла руинами, обломками водопроводовъ, феодальными башнями и могилами. Вонъ Римъ поднимаетъ свою царственную голову изъ-за старыхъ стнъ. Вокругъ глубокое молчаніе, молчаніе пустыни. Вдали, большіе блые быки, склонивъ головы надъ блдною травою, кажутся неподвижными. Въ этой мстности можно долгое время не услышать живого звука, за исключеніемъ рзкаго крива хищной птицы, парящей очень высоко, въ лучахъ солнца, и тяжело ударяющей срыми крыльями.

Здсь путники останавливались, Іоакимъ разстилалъ свой плащъ для аббатисы и Піи, и вс четверо любовались торжественною красотою пейзажа. Затмъ епископъ пускался въ смутныя воспоминанія объ Эне, Ромул, Юлі Цезар и император Тиверіи, современник Іисуса Христа. Пія распвала какую-нибудь наивную балладу, слышанную вечеромъ, на посидлкахъ, въ Соан:

— О, сколько времени я желала

Имть возлюбленнымъ музыканта,

И вотъ Богъ посылаетъ мн его,

Всего покрытаго разами и рубинами.

Вотъ онъ подходитъ мелкими шагами, потихоньку,

Опустивъ голову, и играетъ на віол.

— Я влюблена въ играющаго на віол,

Ея звуки прекрасны и утшаютъ мое сердце,

Ея звуки прекрасны, и музыкантъ очень милъ,

Отъ любви къ музыканту я умираю.

Музыка прекрасна, а юноша полонъ жизни.

Любовь къ музыканту не даетъ мн покоя.

А Викторинъ, срывая для Піи маргаритки, анемоны и дикую гвоздику, отзывался на ея голосъ какою-нибудь строфою рыцарскаго романса, перенятаго у одного изъ оруженосцевъ его отца.

— ‘Старый капелланъ веллъ запереть мою красотку на вершину такой высокой башни, что зимою черныя тучи покрываютъ келью, гд она томится.

— Потомъ внизу лстницы башни онъ поставилъ почетную стражу: трехъ лысыхъ монаховъ, которые день и ночь скорбно молятся о спасеніи моей красавицы.

— Но башня не столь высока, и монахи не столь бдительны, чтобы я не могъ взлетть на крыльяхъ любви на вершину башни, въ келью къ моей возлюбленной’.

Аббатисса длала строгое лицо, такъ какъ эти псни казались ей черезъ-чуръ свтскими. Но, оживившись на вольномъ воздух, скоро и она принималась разсказывать монастырскія легенды о святомъ город Рим, сотни колоколенъ котораго пылали вдали, на раскаленномъ лтнемъ неб.

— Это было очень давно,— начинала она,— при пап Григоріи или Бенедикт, ужъ не знаю которомъ. Ихъ было такъ много одноименныхъ, что можно сбиться.

— Девять Бенедиктовъ и семь Григоріевъ, сударыня,— вставлялъ Іоакимъ.— Ваша исторія происходила, безъ сомннія, во времена святого Григорія Великаго.

— Можетъ быть, мессиръ, только времена эти были смутныя. Семь сарацинскихъ царей, язычниковъ, поклоняющихся Магомету, т. е. Антихристу, обложили Римъ безчисленнымъ войскомъ. У папы было всего нсколько рыцарей, и городу грозила большая опасность. Язычники хотли замучить папу до смерти и искоренить христіанскую вру. Но въ это самое время, въ числ жителей Рима было семь мудрецовъ необыкновенной учености и премудрости.

— Кардиналовъ, сударыня,— говорилъ епископъ, — или аббатовъ.

— Самый мудрый изъ семи, Янъ, спасъ Римъ отъ гибели, явившись, на зар, на верху башни въ вид дьявола — весь въ черномъ, увшанный бличьими хвостами, а по бокамъ у него было два деревянныхъ чудовища съ красными глазами и языками. Янъ размахивалъ длиннымъ стальнымъ мечомъ, такъ сильно ударяя имъ о камень, что снопы искръ летли, какъ изъ костра. Семеро царей, увидвъ это чудо, пришли въ неописанный страхъ и сказали другъ другу:

— Наврно, богъ христіанъ спустился въ эту ночь къ своимъ, чтобы защитить ихъ. Мы пропадемъ, если не поклонимся ему.

— И въ тотъ же день,— прибавляла съ умиленіемъ аббатисса, — папа окрестилъ семерыхъ языческихъ царей въ баптистері св. Іоанна Латеранскаго. Потомъ они покинули свой лагерь, остатками котораго обогатились жители Рима.

Утромъ, въ воскресенье de Albis, перваго посл Пасхи, епископъ сказалъ своимъ спутникамъ:

— Сегодня погуляемъ въ Рим, на площади св. Іоанна. Тамъ вы увидите кое-что новенькое: карнавалъ служителей церкви, услышите ‘Лауды’ ‘Корноманіи’. Но да не будетъ это вамъ въ соблазнъ. У бдныхъ клириковъ такъ мало радости на земл, а постъ, который только-что кончился, составляетъ для нихъ очень тяжелое испытаніе.

Въ этотъ день, архіереи, т.-е. настоятели приходовъ, посл обда, около часа пополудни, велли благовстить, и прихожане собрались въ церкви. Дьячокъ, въ стихар, увнчанный цвтами и двумя рогами, какъ въ древности Силенъ, шелъ впереди съ мдной палочкой, увшанной колокольчиками, за нимъ — священникъ въ риз, съ клирошанами и прихожанами, такъ доходили до Латерана, гд останавливались, вслдъ за пастырями, на площади, куда выходитъ улица св. Маріи Маджоре.

Когда вс приходы собрались передъ его дворцомъ, вышелъ папа, а клирики и міряне сгруппировались вокругъ своихъ архіереевъ. Запли: ‘Deus ad bonam horam’ (Господи, благослови…) — безсвязную ‘Лауду’, перемшанную съ греческими словами и варварскою латынью, а дьячки стали плясать среди кружковъ прихожанъ, потрясая рогами и колокольчиками. Затмъ, одинъ изъ настоятелей слъ на осла, лицомъ къ хвосту, а камерарій (служитель папы) сталъ держать на голов животнаго тазъ съ двадцатью сольдами въ динаріяхъ {Въ сольдо было отъ 12 до 15 динаріевъ.}, священникъ три раза опрокидывался назадъ, къ тазу, и захватилъ столько денегъ, сколько могъ. Тогда его собратья подошли въ пап и побросали внки къ ногамъ его. Настоятель св. Маріи in vi lat выпустилъ молодую лисицу, которую не стали ловить, и которая чуть не прыгнула въ лицо настоятелю св. Праксидіи, подарившій получилъ отъ папы полтора золотыхъ. Настоятель св. Маріи in Aquiro подарилъ св. отцу птуха и получилъ золотой съ четверью, а настоятель св. Евстафія привелъ съ большимъ трудомъ козленка.

Въ эту минуту Григорій, замтивъ нашихъ друзей среди прихожанъ св. Климента, послалъ за ними монаха, который усадилъ ихъ на первой ступени первосвятительской эстрады, передъ папертью св. Іоанна. Отсюда имъ было видне. Козленокъ св. Евстафія, подведенный къ пап, дрожалъ всмъ тломъ, вдругъ онъ ловкимъ движеніемъ вырвался изъ рукъ пастыря и направился прямо къ Піи. Двочка протянула ему руку, и хорошенькое ласковое животное лизнуло ее. Народъ захлопалъ въ ладоши, кто-то изъ маленькихъ пвчихъ крикнулъ: ‘Аллилуйя!’ Козленокъ, ставъ смле, положилъ голову на колни Піи. Онъ прибгалъ подъ ея защиту.

— Дочь моя,— сказалъ Григорій, — дарю теб козленка монсиньора св. Евстафія. Заботься о немъ изъ любви ко мн!

— Благодарю, св. владыка, — отвтила двочка.— Изъ любви къ теб и къ нему!

Тогда папа далъ благословеніе, и вс приходы разошлись, каждый въ свою сторону, при звук бубенцовъ.

Іоакимъ тутъ же обвязалъ шею козленка своимъ шелковымъ пояскомъ, и его повели въ Латеранъ. Онъ тотчасъ веллъ построить ему шалашъ и загородку въ первосвятительскомъ саду, а Викторинъ и Пія стали придумывать имя для своего новаго друга. Размышленія ихъ длились три дня. Наконецъ, Викторинъ вспомнилъ о большой рыжей собак, съ которою игралъ въ дтств во двор отцовскаго замка, и козленка назвали Фульво.

Прошли лто и осень, а дтямъ каждый день казался такимъ же счастливымъ, какъ и предыдущій. Наступилъ октябрь съ веселымъ солнцемъ и сборомъ винограда, съ шумными возвратами парней и двушекъ съ работы, въ сумерки, при звукахъ тамбуриновъ, съ долгими взрывами смха и пснями любви въ уединеніи Форума, около арки Константина и на Священномъ Пути. Наши пріятели приходили домой поздно, такъ какъ Іоакимъ, чувствуя приближеніе зимы, хотлъ до конца насладиться теплыми днями. Впрочемъ, послднія прогулки были омрачены страннымъ событіемъ. Разъ, вечеромъ, посл захода солнца, епископъ и дти, хавшіе отъ самыхъ воротъ св. Севастьяна вслдъ за шумною толпою виноградарей, повернули у Камальдульскаго монастыря на тропинку, ведущую къ св. Іоанну и Павлу. Посреди дороги возвышалась уединенная башня, поддерживаемая аркою, сквозь которую надо было прохать, чтобы добраться, миновавъ св. Іоанна Круглаго, до калитки папскихъ садовъ. Вдругъ въ узкомъ окошк башни показалась голова человка. По мр приближенія кавалькады къ арк, голова выдвигалась все больше и больше, впиваясь взорами въ епископа и дтей съ выраженіемъ такой ненависти, что Пія вскрикнула отъ ужаса. Точно ястребъ сидлъ на развалин и слдилъ за стаею голубей!

— Злой человкъ!— сказала двочка.— Подемте скоре, мессиры, потому что мн очень страшно!

Викторинъ взялъ подъ уздцы мула своей подруги и заставилъ его идти скоре. Іоакимъ, отставши отъ нихъ, остановился, чтобы взглянуть на мрачнаго наблюдателя. Затмъ онъ догналъ своихъ воспитанниковъ. Пія еще очень волновалась.

— Какой злой!— повторила она Викторину.— Вы уврены, что онъ не сглазилъ насъ?

— Это — священникъ,— сказалъ епископъ,— дурной священникъ, который притворяется колдуномъ. Но все его колдовство заключается въ дружб вельможъ Тускулума, которымъ онъ преданъ тломъ и душою. Не бойся, дитя мое. Господь — защитникъ нашъ.

Въ этомъ году зима была очень сурова. Съ половины ноября, въ теченіи нсколькихъ недль, Римъ и его окрестности покоились подъ слоемъ снга. Маленькое общество пріютилось въ башн, которую Іоакимъ звалъ своимъ епископскимъ дворцомъ. Въ первомъ этаж находились молельня епископа и его спальня съ жесткою постелью и деревяннымъ распятіемъ, повыше, въ сводчатомъ зал, были собраны, въ живописномъ безпорядк, остатки его утраченнаго великолпія: восточный коверъ, даръ патріарха Венеціи, скамьи съ оригинальной рзьбой, мдныя лампады античной формы, византійскій образъ Богоматери на золотомъ фон, антифонаріи и требники, разрисованные во вкус аонскихъ миніатюристовъ, рукопись сочиненій Виргилія съ карминно-красными и лазорево-голубыми заглавными буквами, расшитая золотомъ митра и сверкающая риза, которыя были на немъ въ утро его рукоположенія. Громадная бронзовая жаровня, не угасая, горла посреди зала, такъ какъ онъ не желалъ, чтобы Пія страдала отъ холода. И никто не удивился, когда разъ вечеромъ, въ углу, на куч старыхъ вышивокъ, оказался Фульво, козленокъ монсиньора св. Евстафія.

Въ этомъ тсномъ пріют, дружба Викторина и Піи стала совершенно братскою. Между тмъ, какъ холодный втеръ проносился надъ пустынными полями, сироты тсне прижимались другъ къ другу, они смутно чувствовали, что судьба свела ихъ надолго, можетъ быть, навсегда. Благородство души стараго епископа, проникая въ ихъ юное сознаніе, какъ бы связывало ихъ въ какомъ-то великодушномъ общеніи.

— Вы — мои цыплятки,— часто говаривалъ Іоакимъ,— и я счастливе, чмъ Господь Іисусъ, потому что любовію держу васъ у себя подъ крылышкомъ.

Ясныя сферы, гд имъ такъ хорошо жилось вмст, едва помрачались, точно мимолетнымъ облачкомъ, бдствіями настоящаго. Смута, произведенная въ имперіи проклятіями Григорія VII, раздоры Германіи, раздлившейся на приверженцевъ императора и папы, бдствія Саксоніи, возвращенной къ покорности Риму, возставшей противъ императора и уже терзаемой междоусобною войною, уныніе врующихъ въ цлой половин христіанскаго міра при вид церквей, пораженныхъ отлученіемъ, закрытыхъ для богомольцевъ связками терній,— вс эти великія несчастія мене волновали ихъ, чмъ зимніе разсказы ихъ наставника, чмъ его постоянная проповдь надежды, его истолкованіе закона любви. Онъ безпрестанно возвращался къ наивнымъ легендамъ, сохранившимся, точно сокровище, въ сердцахъ простыхъ людей и повствующимъ неизмнно о пораженіи дьявола-искусителя, къ снисхожденію св. Іоанна Милостиваго, который получалъ грхи за тройною печатью и прощалъ ихъ, даже не читая исповди, къ сострадательности св. Іоанна Богослова, который, увидвши въ Эфес слезы одного очень гршнаго молодого человка, атамана разбойниковъ, упалъ къ его ногамъ и поцловалъ ему руку.

Онъ врилъ въ общеніе отцовъ-пустынниковъ съ дикими зврями, въ то, что волкъ привелъ св. Антонія къ пещер св. Павла Пустынника, что вбронъ въ этотъ день принесъ отшельникамъ двойную порцію хлба и плодовъ, что вечеромъ явились два великодушныхъ льва, чтобы вырыть своими когтями могилу для св. Павла и удалиться въ лса посл его погребенія.

Снгъ засыпилъ онмвшія поля, Римъ и Латеранъ, зимній втеръ вылъ между моремъ и горами, а дти, придвинувшись къ жаровн, причемъ головка Піи часто покоилась на плеч Викторина, видли передъ собою лучезарный образъ весны христіанства.

Но это безмятежное счастіе было нарушено важнымъ событіемъ. Разъ утромъ, незадолго до Рождества, папа веллъ призвать Викторина къ себ въ молельню и сказалъ ему:

— Сынъ мой, ты общалъ быть всегда готовымъ на призывъ св. престола. Завтра я покидаю Римъ, чтобы встртить кающагося императора близъ Альпъ, а можетъ быть, и въ Германіи, я выбралъ тебя, чтобы ты сопровождалъ меня рядахъ въ апостольскаго рыцарства.

И на другой день сынъ Ченчіо халъ, по правую сторону папскихъ носилокъ, по дорог въ Каноссу.

V.
Наноси!

Молодому императору Генриху неизбжно приходилось стремиться къ примиренію съ Григоріемъ VII. Страшныя знаменія во множеств свидтельствовали о его неугодности Богу. Мудрйшій изъ его совтниковъ, Вильгемъ, епископъ Утрехта, умеръ отъ таинственной болзни, прохворавъ всего нсколько дней, на смертномъ одр онъ видлъ вокругъ себя демоновъ, и послднія слова его были:

— Ради нечестія нашего властителя мы прокляты на вки-вковъ.

Крупные вассалы и епископы замышляли гибель короля-нечестивца. Духъ возмущенія изъ Саксоніи распространился на вс области имперіи. Въ Трир, на Рейн, съхавшіеся феодалы, въ присутствіи папскихъ легатовъ, составили противъ своего сюзерена революціонный обвинительный актъ, безпорядочная жизнь, жестокости и несправедливости его правленія, страсть его къ войн, суровость по отношенію ко вдовамъ и сиротамъ, покушеніе на неприкосновеннность церквей и монастырей, его безчестность, нарушеніе данныхъ общаній, ‘разрываемыхъ имъ, точно паутина’, покровительство ворамъ, убійцамъ и прелюбодямъ — все это было перечислено германской знатью, не забывшей ни одного преступленія, ни одной ошибки Генриха. Германскіе епископы, такіе покорные нсколько мсяцевъ назадъ, теперь, терроризованные римскими проклятіями, отворачивались отъ гршника, Зигфридъ Майнцскій убжалъ изъ среды придворныхъ и проповдывалъ въ своей епархіи преобразованіе государства и покаяніе за грхи императора. Изъ Оппенгейма, противъ Трира, на другомъ берегу Рейна, почти одинокій, окруженный лишь тми немногими друзьями, которые еще ршались подавать ему руку и садиться съ нимъ за столъ, Генрихъ прислушивался къ грозному шуму этого городка, гд, за два вка до того, Германія отршила отъ престола императора Карла Толстаго.

Потомъ онъ заперся, точно зачумленный или прокаженный, въ свой Шпейерскій замокъ. Но крики его подданныхъ, лишенныхъ таинствъ и терявшихъ разсудокъ отъ страха вчныхъ мукъ, продолжали доноситься до него. Его вассалы назначили ему срокъ всего въ нсколько мсяцевъ для примиренія съ церковью. По прошествіи года, считая со дня громоваго латеранскаго проклятія, онъ долженъ былъ лишиться престола и подвергнуться изгнанію изъ предловъ имперіи.

Тогда онъ покорился неизбжному униженію.

Онъ написалъ своему крестному отцу, Гуго, аббату Клюнійскому, общая покаяться и совершить путешествіе во святую землю. Написалъ и графин тосканской Матильд, чтобы она попросила Григорія VII прибыть въ Ломбардію для встрчи съ кающимся императоромъ. Къ пап онъ отправилъ посла съ увреніями въ своемъ раскаяніи и исправленіи. Затмъ, онъ тайно сталъ молить у своихъ графовъ и бароновъ помощи для путешествія въ Италію. Очень немногіе отвтили ему, и только одинъ согласился сопровождать его. Онъ покинулъ Шпейеръ съ женою и малолтнимъ сыномъ. Никто не заграждалъ ему пути. Отлученные, толпами шедшіе въ Римъ за прощеніемъ, сторонились’ съ его дороги, боясь идти въ тни его. Онъ сдлалъ большой кругъ по Бургундіи и провелъ Рождество въ Безансон. Отсюда, черезъ Юру, онъ пришелъ во владнія своей тещи, Аделаиды Сузской, графини Савойской. Альпійскіе проходы были, заняты претендентами на его престолъ, за исключеніемъ одного Сенъ-Бернардскаго. Это была древняя дорога Антонина, возобновленная Карломъ Великимъ и его сыновьями, и постоянный путь богомольцевъ. Нкогда Гильдебрандтъ провелъ здсь въ Римъ папу Льва IX. Но Аделаида и юный сынъ ея Амэ намрены были взять съ Генриха дорогую плату за проходъ по этой горной тропинк. Они запросили съ него пять итальянскихъ епархій, сосднихъ съ ихъ владніями. Генрихъ торговался, упрашивалъ, прибгъ къ слезамъ жены, и добился нкоторой уступки. 1-го января 1077 года, перейдя рку близъ св. Маврикія, стараго укрпленія, облитаго кровью ивскаго легіона, сынъ того самаго императора Генриха III, подъ стопами котораго дрожали Италія и Римъ, дошелъ, съ женою и ребенкомъ, въ сопровожденіи нсколькихъ слугъ и слдуя указаніямъ мстныхъ крестьянъ, до этой неприступной стны изъ утесовъ и льдовъ.

Передъ нимъ гнали быковъ, уминавшихъ ногами глубокій снгъ. Посл нсколькихъ миль труднаго восхожденія, маленькій отрядъ достигъ, наконецъ, высшей точки перевала, того вчно замерзшаго озера, на берегу котораго Бернардъ Ментонскій, архидіаконъ Аосты, выстроилъ страннопріимный, домъ. Но въ эту зиму холодъ былъ такъ силенъ, что, не видя ни одного пилигрима, монахи удалились съ горы. Императоръ и его спутники пріютились на ночь въ одной изъ монастырскихъ залъ. На зар они продолжали путь въ Италію. Очутившись у южнаго склона Сенъ-Бернарда, Генрихъ отчаялся въ возможности пробраться дале. Склонъ этотъ былъ совсмъ отвсный и представлялъ сплошную ледяную поверхность, кое гд перерзаную синеватыми пропастями и усянную блыми ледяными иглами. Попробовали спустить на доскахъ лошадей со спутанными, ногами, но большая часть изъ нихъ покатилась и погибла, разбившись и испуская хриплые стоны ужаса и боли. Императрица съ сыномъ спускалась по самому краю обрывовъ, въ санкахъ изъ бычачьихъ шкуръ, засыпаемыхъ снгомъ, помрачавшимъ зрніе. Проводники, которые везли ихъ, должны были держаться за желзные крюки, вбитые въ ледъ. Генрихъ ползъ, цпляясь окровавленными руками, катился, падалъ и скользилъ по ледяной поверхности, точно уносимый ураганомъ, который, срываясь съ головокружительныхъ Альпійскихъ высотъ, господствовавшихъ надъ моремъ тумановъ, несся въ долину съ грохотомъ бури.

Былъ поздній часъ ночи, когда несчастные богомольцы постучались въ ворота одного монастыря въ долин Аосты. Привратникъ выбжалъ съ лампадой, пламя которой колебалось отъ втра. Онъ попятился отъ ужаса при вид полуночнаго странника, императора Генриха, властителя Германіи и Рима, съ обнаженной головой, плащомъ, блымъ отъ снга, и лицомъ, напоминавшимъ привидніе, державшаго за руку своего полумертваго отъ холода и утомленія ребенка и молившаго о пріют на пустынной дорог, по которой уже давно никто не отваживался пускаться.

Почти въ тотъ же часъ, папа Григорій при свт факеловъ вступалъ въ свой родной городъ, Соану. Посланный имъ оруженосецъ съ утра возвстилъ сеньору и народу о приближеніи первосвященника, который прибылъ очень поздно, когда граждане и духовенство, промокнувъ на дожд до костей, уже собирались, не безъ досады, расходиться по домамъ. Заслышавъ издали звукъ копытъ, добрые люди торопливо зажгли свои факелы и въ грязи преклонили колни. Никто изъ нихъ, даже изъ самыхъ старыхъ, не узналъ молодого пастуха, судьбою котораго гордилась его родина, въ этомъ старичк, развалившемся въ носилкахъ, подъ промокшимъ балдахиномъ, съ котораго струилась вода. Баронъ поцловалъ ему руку и пригласилъ въ свой замокъ, гд ожидалъ его ужинъ.

— Сейчасъ, сынъ мой, но сначала поклонюсь моему старому дому и памяти моихъ покойниковъ.

Поздъ Григорія, предшествуемый толпою народа, снова двинулся впередъ. Вс домй были освщены, и за каждой оконной рамой виднлись удивленныя и заспанныя личики дтей, которымъ матери указывали на пурпуровыя носилки, подвигавшіяся, при зарев факеловъ, къ нагорной части города. Вдругъ толпа остановилась, чтобы пропустить папу. У входа въ узкую, неровную улицу сіяла хижина, освщенная множествомъ свчей, украшенная внками зелени и отворенная настежь. Всадники стснились, Григорій, при помощи оруженосцевъ, вышелъ изъ носилокъ и повелительнымъ жестомъ запретилъ кому-либо слдовать за нимъ. Онъ одинъ вошелъ въ избушку, дверь которой затворилъ за собою.

Викторинъ и римскіе рыцари выстроились въ рядъ передъ входомъ, лицомъ къ народу, который, съ обнаженными головами, ждалъ подъ зимнимъ дождемъ. Никто не видлъ, какъ Григорій VII, сидя на скамеечк передъ холоднымъ очагомъ, обводилъ взглядомъ бдныя стны и кирпичный полъ той комнаты, гд его учили молиться. Уже канцлеромъ римской церкви и кардиналомъ онъ купилъ этотъ домъ, который съ тхъ поръ стоялъ пустой, необитаемый, темный, какъ могила. Теперь онъ сидлъ здсь старикомъ, покрытымъ славою, властителемъ всхъ душъ и, со времени побды надъ императоромъ, единымъ владыкою всего міра. Глаза его остановились на первосвященническомъ крест, осыпанномъ дорогими камнями и висвшемъ на груди его, онъ посмотрлъ на него, какъ бы слдя за собственными грезами, и вдругъ на его увядшихъ губахъ показалась горькая улыбка. Онъ подперъ лысую голову руками и задумался. Между тмъ какъ жители Соаны въ глубокомъ молчаніи стояли на улиц, сердце папы, вспоминавшаго свою юность, проникалось земною любовью. Онъ снова слышалъ голосъ отца, ощущалъ поцлуи сестры, снова его врный другъ, пастушескій песъ, клалъ свою голову къ нему на колни. Зазвонили въ приходской церкви, и Григорій припомнилъ давно прошедшіе праздники Рождества и Пасхи, свое мсто въ церкви у колонны и первую процессію, въ которой онъ участвовалъ маленькимъ пвчимъ, съ кадиломъ въ рукахъ. Потомъ онъ вспомнилъ, что сказалъ ему тогда священникъ, которому онъ исповдался въ своемъ влеченіи къ духовному званію.

— Ахъ, дитя мое, современемъ ты, пожалуй, будешь пастыремъ въ Соан, это прекрасно. А можетъ быть, и епископомъ въ Витерб! Да сподобитъ тебя Господь стать епископомъ. Только священникомъ въ Соан ты будешь счастливе!

Во второй разъ, сидя тамъ, гд стояла колыбель его, епископъ всего міра горько улыбнулся.

Затмъ онъ всталъ, медленно отворилъ дверь и сошелъ съ крыльца убогаго дома съ такимъ же сосредоточеннымъ благоговніемъ, какъ будто сходилъ со ступеней главнаго алтаря въ собор св. Іоанна Латеранскаго. До самаго замка барона онъ не проронилъ ни слова. Чтобы не обидть хозяина, онъ сълъ немного хлба съ молокомъ. Викторинъ, баронъ и монахи стояли вокругъ его стола.

— Домъ этотъ ветхъ и грозитъ развалиться!— сказалъ онъ какъ бы про себя.— Но мн и такъ приходится поддерживать многое, грозящее разрушеніемъ! Посл меня пусть позаботятся о ней мои внуки, Пія и мужъ ея…

Въ эту минуту онъ поднялъ голову и встртился взглядомъ съ Викториномъ. Новая мысль, новая надежда возникла въ сердц сына Ченчіо, тревожная и смутная. Однако, ему показалось, что суровое лицо папы обратилось къ нему съ отеческой благосклонностью. Григорій продолжалъ все еще вполголоса:

— Пока существуетъ родъ Гильдебранда, я хочу, чтобы существовалъ и этотъ домъ, свидтельствуя о скромности нашего происхожденія и о благости церкви, возвысившей насъ. Пія и внукъ мой не забудутъ этого завщанія ихъ дда.

Но тутъ же прибавилъ, обращаясь къ групп монаховъ:

— Если только воля Господня и выгоды церкви не призовутъ Пію къ жизни монашеской, жизни блаженной!

Одинъ изъ монаховъ склонился со словами:

— Единой блаженной!

— Аминь!— сказали грустными голосами прочіе монахи. Первоначально папа имлъ намреніе съхаться съ императоромъ въ самой Германіи, а потомъ, когда Генрихъ перешелъ Альпы,— въ Манту. Каждый день графиня Матильда посылала къ нему гонцовъ съ извстіями о сношеніяхъ Генриха съ духовенствомъ и знатью Ломбардіи и Пьемонта. Въ Милан уличенная въ симоніи церковь, противъ которой Гильдебрандъ нкогда возбудилъ возстаніе ‘патировъ’, съ восторгомъ ждала отлученнаго. Ломбардскіе епископы, отторгнутые отъ римской церкви, надялись, что Генрихъ ршится дать христіанскому міру другого папу. Начиная съ Турина, вс. осужденные въ Латеран клирики присоединялись къ императорскому позду. Горожане и ремесленники сверной Италіи, уже одушевленные тмъ духомъ независимости, который въ слдующемъ вк довелъ къ созданію здсь ряда республикъ, также привтствовали Генриха, какъ спасителя ихъ отечества. Императоръ, котораго они стсняли, отвчалъ неопредленными общаніями и позволилъ всмъ этимъ недовольнымъ ютиться подъ его знаменемъ. _в

Встревоженный Григорій подвигался осторожно. Изъ Соаны онъ направился въ Аппенинскимъ проходамъ, соединяющимъ Анконскую Мархію съ Умбріей, и прошелъ мимо Орвіето, гд суровый епископъ попросилъ у него,— но напрасно,— позволенія сжечь одного еретика-священника. Изъ Фолиньо онъ двинулся къ Ассизи. На свер показался господствующій надъ городомъ феодальный замокъ, и самый городъ, весь блый, построенный террасами, точно восточный Аврополь, вырзался на синемъ неб. Викторинъ приподнялъ шапочку, кланяясь городу Іоакима. Папа замтилъ это и, въ свою очередь, протянувъ руки изъ носилокъ, благословилъ Ассизи:

— Да хранитъ тебя Богъ, святой городъ,— сказалъ онъ,— и да прославятъ сыны твои имя Господне нын и во вки.

Миновавъ узкіе горные проходы между скалистыми обрывами дикаго цвта, кое-гд украшенными купами сосенъ, они двинулись по Романь, вдоль восточнаго склона Аппенинъ.

Въ Имол письмо Матильды заставило папу измнить путь. Графиня объясняла, что въ Манту, гд множество друзей императора, она не ручается за безопасность первосвятителя. Она предлагала ему остановиться въ крпости Каносс, сосдней съ Реджіо, тамъ Генрихъ будетъ вполн во власти своего судьи, подъ жезломъ своего епископа. Сама она выступила встрчать своего духовнаго отца.

Дочери маркиза Бонифація Тосканскаго въ то время было тридцать лтъ. Красота ея носила печать героизма, доблести и высокомрія. Чимабуэ изобразилъ ее впослдствіи въ кольчуг воительницы, съ глазами, сверкающими гордостью, одною рукою сдерживающею горячую лошадь, а въ другой держащею гранату, символъ чистоты.

Она только-что лишилась почти одновременно мужа своего, Годфрида, герцога Лотарингскаго, и матери, Беатрисы, которая до сихъ поръ покоится на пизанскомъ кладбищ. Она была ленною госпожею всей Тосканы, Мантуи, Модены, Феррары и Кремоны, и владла на правахъ собственности всею страною отъ Витербо до моря, т.-е. будущимъ ‘наслдіемъ св. Петра’. Церкви римской она была предана такъ же, какъ святыя жены іерусалимскія были преданы Іисусу. Въ пятнадцать лтъ она сражалась мечомъ противъ германской арміи и антипапы Гонорія II. Она мечтала завщать итальянское королевство папамъ, не предвидя, сколькихъ бдствій и крови въ теченіе двухъ вковъ будетъ стоить церкви ея щедрость. Григорій писалъ ей: ‘Если я любимъ такъ же, какъ люблю самъ, то нтъ смертнаго, котораго бы вы предпочитали мн’. Усердіе въ слав Божіей и ненависть въ имперіи были почвою для общенія этихъ двухъ великихъ душъ. Дантъ, не любившій папства, не видалъ въ раю Григорія VII, но Матильду онъ помстилъ передъ колесницею мистическаго Рима, тріумфальною колесницею, гд сидла его Беатриче, а гвельфская Италія прославила великую маркграфиню, какъ первую поборницу ея національной независимости.

Матильда встртила Григорія между Моденою и Реджіо. Она хала верхомъ, золоченая кольчуга покрывала ее до пояса. Ея рыцарская свита представляла собою великолпное зрлище. Шествіе открывали двнадцать верховыхъ пажей, съ серебряными рожками, которые заиграли воинственную мелодію при вид папскихъ носилокъ. Маркграфиня сошла съ лошади и хотла повергнуться ницъ, но Григорій не допустилъ ея до этого и пригласилъ ее хать по правую его руку. Такъ они достигли Реджіо, гд остановились для полуденной трапезы. Потомъ, повернувши къ горамъ, путешественники направились въ Каноссу. Мстность становилась пустынна и сурова, поднялся сильный сверный втеръ, пошелъ снгъ. Лошади, скользя по каменистымъ тропинкамъ, подвигались медленно.

Ночь была уже близка, когда Викторинъ замтилъ издали, на вершин скалистаго мыса, темнаго и возвышавшагося надъ блой степью, точно надъ моремъ, крпость Каноссу. Группа башенъ, возвышаясь надъ тройною стною, стремилась къ мертвенно-блдному небу. Еще выше башенъ, на шест, разввались рядомъ знамена Тосканы и Рима, тяжело хлопая по втру, точно огромныя крылья какой-нибудь апокалипсической птицы.

Это мрачное укрпленіе знаменито было историческими воспоминаніями. Вдова послдняго короля Лангобардовъ, Аделаида, плнница Беренгарда И, послдняго короля Италіи, убжала изъ своей тюрьмы и скрылась въ Каноссу, подъ защиту Аццо, дда Матильды. Во время осады, которую началъ король Италіи, стрла принесла ей всть о любви Оттона Саксонскаго, будущаго императора Оттона Великаго, который освободилъ ее и получилъ изъ рукъ молодой жены ломбардскую корону.

По въ этотъ часъ, одтая сумракомъ, словно могильнымъ саваномъ, Каносса казалась символомъ ужаса.

Викторинъ вспомнилъ о своемъ прибытіи въ Латеранъ и о страх, томившемъ его въ первыя ночи, проведенныя подъ кровлею Григорія, затмъ вдругъ воображеніе представило ему отцовскій замокъ въ старомъ Рим, на берегу Тибра, и мысль о Ченчіо овладла имъ.

Въ продолженіе года онъ не разъ вспоминалъ объ изгнанник. Даже во дни величайшаго счастья, въ обществ Піи и Іоакима, онъ мучился вопросомъ, отчего печальный пилигриммъ ни разу не прислалъ всти о себ сыну. Значитъ, Ченчіо забылъ о немъ, и Гробъ Господень не внушилъ ему любви къ ребенку, которому онъ обязанъ жизнью и спасеніемъ души?

Необычайное зрлище на минуту задержало папу передъ первымъ подъемнымъ мостомъ, перекинутымъ черезъ рвы Каноссы. Въ то время, какъ служители Матильды, съ факелами въ рукахъ, выходили встрчать гостя графини, изъ мрака выступила жалкая толпа, бритая, босая, измерзшая на снгу, и во власяницахъ. Это были: архіепископъ бременскій, епископы Лозанны и Страсбурга, графъ Эбергардъ, приближенные императора, которые, прибывши въ теченіе дня, ожидали Григорія, чтобы вымолить отпущеніе. Вс эти кающіеся, переданные коменданту Каноссы, были посажены порознь въ казематы башенъ и подземелій, на хлбъ и на воду, безъ огня. Для суда надъ ними они должны были дождаться прибытія императора и приговора Григорія надъ ихъ сюзереномъ.

Между тмъ Генрихъ приближался къ своему духовному владык весьма медленно. Дорогою онъ удалялъ отъ себя схизматическихъ итальянскихъ епископовъ, видъ которыхъ могъ раздражить папу. По мр того, какъ онъ подвигался впередъ, власть этого стараго монаха, державшаго въ рукахъ своихъ ключи ада, казалась ему все боле страшной, онъ боялся той минуты, когда среди туманной долины Аппенинъ, на островерхой скал, передъ нимъ встанетъ черный призракъ Каноссы.

Наканун послдняго январьскаго воскресенья со стороны Альпъ разразилась буря, занося Эмилію цлыми вихрями снга. Утромъ часовые замка разсмотрли на блой снжной пелен маленькій отрядъ рыцарей, борющійся съ метелью и сопровождаемый длинной полосой вброновъ. Императоръ приближался къ своей Голгоф.

Около полудня, когда папа дослуживалъ обдню, ему доложили, что Генрихъ находится у перваго моста. Онъ послалъ ему приказъ удалиться до утра въ сосдній съ крпостью монастырь, гд его ждали монахи, чтобы прочесть ему псалмы покаянія.

Нсколько часовъ спустя, еще отрядъ постучался въ ворота Каноссы: графиня Сузская, аббатъ Клюнійскій и епископъ Версейльскій явились ходатайствовать передъ Григоріемъ за молодого короля. Этихъ новыхъ гостей приняла Матильда и дала имъ понять, что миссія ихъ будетъ очень затруднительною, такъ какъ папа, очевидно, не расположенъ помиловать императора.

Наконецъ, при наступленіи ночи, два человка, рыцарь и монахъ, позвонили въ наружный колоколъ монастыря. Братъ-привратникъ спросилъ, какъ ихъ зовутъ, но они вошли, не удостоивъ его отвтомъ. Эти таинственные пришельцы заперлись съ Генрихомъ и бесда ихъ протянулась до часа тушенія огней. Ни въ этотъ вечеръ, ни въ слдующіе дни, никому не удалось увидть ихъ лицъ. У монаха капюшонъ закрывалъ все лицо, а у рыцаря было опущено забрало.

На другой день, Генрихъ, босой и съ обнаженной головою, вернулся въ Каноссу. Его ввели одного во дворъ второго укрпленія. Здсь онъ простоялъ много часовъ въ напрасномъ ожиданіи. Замокъ казался покинутымъ или вымершимъ. Шелъ снгъ. На минуту императору показалось, что какая-то тнь промелькнула за ршоткою узкаго окна, наверху башни.

Тнь показалась еще разъ, въ нижнемъ этаж, затмъ исчезла. Тогда Генрихъ узналъ папу по красной мантіи и блдному лицу.

Къ вечеру оруженосцы Матильды пригласили его вернуться въ монастырь.

Еще два дня прошло въ томъ же унизительномъ ожиданіи. Полунагой, въ трагической обстановк покаянія, Генрихъ, плача, ударяя себя въ грудь, моля о милосердіи, не могъ добиться позволенія преклонить колни у ногъ Григорія. На третье утро, застывъ отъ холода, изнемогая отъ строгаго поста, онъ избралъ своимъ убжищемъ маленькую церковь св. Николая, построенную на краю рвовъ Каноссы, здсь онъ слъ, весь дрожа, какъ оглашенный, на край купели и опустилъ голову на колни. Приближающіеся шаги вывели его изъ оцпеннія: Матильда, аббатъ Клюнійскій и епископъ Версейльскій пришли увщевать несчастнаго покаяться. Онъ, рыдая, схватилъ руку Матильды.

— Если ты не придешь ко мн на помощь,— сказалъ онъ графин,— мн уже боле не придется сокрушать вражескихъ щитовъ, ибо папа поразилъ меня, и рука моя омертвла. Сестра, добейся, чтобы онъ благословилъ меня. Иди!

Роковой день лишенія престола, назначенный главными вассалами на Трирскомъ сейм, былъ близокъ. Имперіи и христіанскому міру грозили страшныя смуты, если бы Григорій не медля не снялъ съ императора отлученія. Аббатъ Клюнійскій общалъ вымолить прощеніе ради спокойствія церкви. На этотъ разъ папа сдался. Онъ думалъ, что Генрихъ побжденъ навсегда. Онъ принялъ клятвы графини и аббата, которые поручились за искренность кающагося и за его намреніе привести Германію къ покорности Риму. Затмъ онъ согласился, чтобы на другой день состоялась церемонія возсоединенія.

На восход солнца, императоръ, обнаженный до пояса, былъ подведенъ монахами къ паперти Каносской церкви. Обоимъ его приспшникамъ, рыцарю и священнику, которые такъ тщательно скрывали свои лица, удалось проникнуть въ крпость и стать недалеко отъ Генриха, въ закоулк старой стны.

Затмъ отлученные германскіе епископы и вельможи вышли изъ своихъ тюремъ. Угнетенные суровостью покаянія, они стали на колни, полукругомъ, по об стороны своего государя.

Когда появился Григорій, въ траурномъ облаченіи, въ фіолетовой риз и бломъ шерстяномъ клобук, кающіеся бросились впередъ, лицомъ въ снгъ, руки крестомъ, громкими криками моля объ очищеніи отъ проклятія и о возвращеніи въ лоно церкви Христовой.

Папа слъ на бронзовое кресло, поставленное на паперти, и съ высоты смотрлъ нсколько минутъ на эту поразительную сцену. Говорятъ, что въ этотъ мигъ, тронутый до глубины души, онъ пролилъ слезы, слезы состраданія или гордости.

Епископъ Версейльскій подалъ ему въ руки тросточку. Григорій, громко читая псаломъ: ‘Помилуй мя, Боже, по велицй милости Твоей’, при каждомъ стих ударялъ по плечу кающихся, которые одинъ за другимъ становились на колни на первой ступени церкви. Потомъ онъ всталъ, снялъ клобукъ и, сложивъ руки, самъ сталъ молить Господа о прощеніи. Снова свши, онъ произнесъ формулу отпущенія.

Король поднялся, и папа раскрылъ ему объятія. Онъ взялъ Генриха за руку, веллъ прикрыть его плащемъ и ввелъ его въ храмъ, говоря:

— Во имя Отца и Сына и Св. Духа возвращаю тебя къ участію въ таинствахъ матери нашей, церкви.

Онъ далъ ему поцлуй мира, также какъ и прощеннымъ епископамъ. Затмъ снялъ траурную ризу, надлъ блую и подошелъ къ престолу. Дтскіе голоса запли ‘Kyrie’, и началась обдня.

Церковь была старая, удивительно мрачная, съ низкими сводами, покоившимися на тяжелыхъ столбахъ,— настоящій склепъ, освщенный лампадами и свчами, точно для похоронъ. Апокалипсическіе зври, изваянные варварскимъ рзцомъ на капителяхъ, грифоны, саламандры, единороги, какъ бы пробуждались отъ своего каменнаго сна и при неврномъ отблеск церковнаго освщенія, среди голубоватыхъ клубовъ ладана, распускали крылья, словно гигантскія летучія мыши, ползли и съ фантастическою медленностью обвивались вокругъ гранитныхъ стволовъ. Въ купол алтарнаго углубленія мозаика, полуразрушенная сыростью, почернвшая отъ кадильнаго дыма, изображала изможденнаго Христа, страшнаго Христа второго пришествія, а по лвую его руку — группу черныхъ дьяволовъ, прицпившихся къ тламъ гршниковъ. Каждый разъ, какъ папа воздвалъ руки, тнь ихъ тянулась черезъ всю церковь и исчезала во мрак купола. Когда онъ заплъ: ‘Слава въ вышнихъ’, его жидкій и надорванный голосъ напомнилъ рыданіе дитяти. Но первыя слова символа вры онъ произнесъ такъ величественно, что трепетъ пробжалъ по склоненнымъ головамъ германскихъ епископовъ, которые хоть на одинъ день осмлились нарушить хоть одну строчку вкового закона.

Викторинъ, стоя у алтаря, слушалъ эту мрачную обдню. Онъ съ нкоторымъ ужасомъ глядлъ на царственнаго гршника и думалъ, какъ огорчился бы его другъ, епископъ Ассизскій, если бы присутствовалъ при торжественномъ примиреніи папы съ императоромъ. Въ ту минуту, какъ дтскіе голоса пропли ‘и вочеловчася…’, онъ замтилъ, что въ маленькой групп слугъ Генриха двое не стали на колни. Рыцарь и монахъ, полускрывшись за колонною, съ величайшимъ вниманіемъ слдили за каждымъ движеніемъ Григорія. На минуту прикрытая капюшономъ голова монаха пододвинулась къ свту, и Викторинъ вспомнилъ о взгляд хищной птицы, который, разъ вечеромъ, такъ напугалъ его и Пію въ Рим, близъ уединенной башни свв. Іоанна и Павла.

Въ моментъ причащенія, папа обернулся къ императору и знакомъ подозвалъ его къ подножію престола. Затмъ онъ взялъ частицу даровъ, поднялъ ее въ уровень со своимъ лицомъ предъ лицомъ Генриха и сказалъ:

— Ты и твои сторонники обличали меня передъ міромъ, какъ нечистаго пастыря, недостойнаго папу и лжепапу. Вы обвинили меня въ такихъ страшныхъ прегршеніяхъ, что церковь должна бы изгнать меня съ каедры св. Петра и извергнуть изъ сана. Если я невиненъ, да свидтельствуетъ о томъ тло Господа нашего, если же виновенъ, то да поразитъ меня Богъ смертію и проклятіемъ передъ Своею святынею.

Онъ преломилъ частицу на двое надъ престоломъ и пріобщился.

Испытаніе сошло счастливо для Григорія. Онъ взялъ вторую половину частицы и приблизился къ императору.

— Ты также, сынъ мой, обвинялся вельможами твоего царства въ столь тяжкихъ преступленіяхъ, что почтено было за благо отнять у тебя скипетръ имперіи и добиться отъ насъ твоего отлученія отъ общенія съ христіанами. Если ты невиненъ, да свидтельствуетъ о томъ тло Господа нашего, если же виновенъ, да будетъ оно теб тотчасъ во осужденіе и погибель!

Онъ протянулъ освященный хлбъ къ губамъ короля.

Генрихъ, растерянный, страшно блдный, съ силою откинулся назадъ и вдругъ, чтобы не видть этой ужасной, предлагаемой ему частицы, легъ на церковный полъ, прикрывъ голову полою плаща.

Среди собранія врныхъ, взволнованныхъ ожиданіемъ страшнаго чуда, только Матильда и Григорій были спокойны. Графиня ободряла папу торжествующей улыбкой, Григорій, все еще держа въ рук тло Господне, глядлъ на побжденнаго императора съ высокомрнымъ сожалніемъ.

Генрихъ бормоталъ невнятныя слова, полуприподнимался, какъ бы соглашаясь на судъ Божій, затмъ снова падалъ на плиты пола, обезумвъ отъ страха.

Тогда монахъ и рыцарь, которыхъ никто не зналъ, вышли изъ мрака. Деодатъ сказалъ своему спутнику:

— Ну, иди, если ты боишься грома небеснаго. Для меня дары, освященные даже папою, штука не опасная. Впрочемъ, частица, которую предлагаетъ старый Григорій, можетъ и въ самомъ дл быть смертельной. Римская церковь владетъ чудодйственными тайнами, цлой адской алхиміей. Когда я былъ маленькимъ, одинъ папа умеръ, причастившись изъ чаши, а кардиналы, въ великій четвергъ, не ршались садиться за столъ Тайной Вечери.

Однимъ прыжкомъ рыцарь очутился рядомъ съ императоромъ. Онъ приподнялъ забрало и наклонился къ уху своего государя. Передъ Григоріемъ и Викториномъ на мгновеніе мелькнули злые глаза и грубое лицо Ченчіо. Юноша ухватился за мраморъ алтаря: онъ чувствовалъ, что теряетъ сознаніе и летитъ въ пропасть.

— Откажись, мой синьоръ,— сказалъ баронъ,— откажись ради твоей жизни, имперіи и вчнаго спасенія!

Военачальники Матильды двинулись впередъ, какъ бы съ намреніемъ схватить Ченчіо, но папа знакомъ остановилъ ихъ и сказалъ:

— Оставьте этого человка. Онъ мой вассалъ, римскій баронъ, и принадлежитъ одному мн. Но онъ преступилъ клятву, и я прогоняю его съ глазъ моихъ. Изъ любви къ этому мальчику, его сыну, я дарую ему жизнь во второй разъ и запрещаю его трогать.

Ченчіо уже былъ вмст съ Деодатомъ на церковной паперти, и оба бросились вонъ изъ укрпленія.

Папа же, еще разъ опустивъ взоръ на распростертаго императора, прибавилъ съ печальной ироніей:

— И разв этотъ день не есть день мира и прощенія?

Среди молчанія и мрака церкви вдругъ раздались рыданія Викторина. Григорій, внезапно охваченный безграничною нжностью, приблизился въ отроку:

— А ты, дитя мое, такъ какъ ты добръ и невиненъ, прими Господа Твоего, котораго не осмливается принять вотъ этотъ. Іисусъ Христосъ охотно нисходитъ въ души страждущихъ.

Викторинъ сдлалъ шагъ на встрчу святителю, скрестилъ на груди руки и принялъ причастіе.

По окончаніи послднихъ молитвъ, папа благословилъ императора, тевтонскихъ епископовъ и врныхъ. Затмъ по церкви потянулось шествіе. Тосканскіе вельможи, графиня, молодые пвчіе, епископы, аббатъ Клюнійскій прослдовали одни за другими. Наконецъ, ‘об половины Бога’ — Генрихъ, весь блый отъ стыда и гнва, поникнувъ челомъ, а Григорій, выпрямившись, съ горящими глазами,— вышли рядомъ, по-братски, изъ старинной церкви.

Долгое время посл того, какъ причетникъ потушилъ послднюю свчку и задулъ послднюю лампаду, Викторинъ просидлъ одинъ въ полумрак, на ступеняхъ алтаря. Этотъ часъ былъ самымъ горькимъ въ его жизни. Онъ вновь пережилъ прошедшее и предчувствіемъ постигъ будущее. Что же за наслдство измнъ и преступленій оставляетъ ему отецъ? Какимъ еще позоромъ покроетъ онъ древнее имя Ченчіевъ? Какими новыми святотатствами очернитъ себя его родъ передъ церковью? Тутъ ему припомнилось безнадежное ученіе его перваго наставника, жестокій догматъ, постоянно приводимый и восхваляемый монахомъ Эгидіемъ и гласящій, что дти осуждаются на безконечныя бдствія за грхи родителей, что Господь предоставляетъ ихъ проклятую участь на усмотрніе самого дьявола. Какъ же онъ, котораго сатана отмтилъ клеймомъ своихъ избранниковъ, осмлится вернуться въ Латеранъ, обнять Іоакима, выдержать взоръ Піи?! Не съ отчаяніемъ ли встртитъ эта двочка сына безбожнаго разбойника, истинно дьявольскаго врага Григорія?!! Не лучше ли завтра же, или даже сегодня, укрыться со своимъ семейнымъ позоромъ гд-нибудь въ монастыр, въ глуши Аппенинъ, подальше отъ Рима и отъ всего, что ему мило. Ему пришли на память, какъ единственная надежда, слова монаха за святительскимъ ужиномъ въ Соан: ‘ Единое блаженство’.

Но образъ Піи, прелесть ея лица, нжность улыбки тревожили сердце отрока и мало-по-малу привели его въ боле мужественному ршенію. Бгство въ монастырь, отреченіе отъ міра, не покажутся ли Піи результатомъ эгоизма и трусости? Достойно ли римскаго рыцаря, ученика Іоакима, воспитанника Григорія VII, признать себя побжденнымъ еще до борьбы. за свою честь и душевное спокойствіе? Не попытаться ли ему сначала усовстить отца?

Онъ быстро всталъ, стряхнулъ съ себя мрачныя грезы и выбжалъ изъ церкви.

Генрихъ стоялъ въ латахъ и царской мантіи, окруженный своими епископами и вельможами, и прощался съ Григоріемъ во двор замка. Прощанье вышло очень холоднымъ съ обихъ сторонъ. Папа сказалъ императору въ ту минуту, какъ отрядъ садился на коней.

— Не забудь, сынъ мой, что клятвы твои записаны въ небесахъ. Если между тобою и мною осталась тайна, Богъ не замедлитъ раскрыть ее.

Ченчіо не было въ императорской свит. Викторинъ выбжалъ за окопы и дошелъ до монастыря, гд король проводилъ послднія ночи. Тамъ никто не видлъ ни Ченчіо, ни Деодата. Тогда юноша спустился по крутой тропинк на дорогу въ Миланъ, куда отправлялся Генрихъ IV. Онъ шелъ безъ шапки, не замчая ни втра, который разввалъ его волосы, ни снга, который засыпалъ его, присматриваясь къ слдамъ на дорог, разспрашивая жителей немногочисленныхъ домовъ, разбросанныхъ по долин. Вскор показался императоръ, и Викторинъ посторонился, пропуская свиту. Никто изъ этихъ важныхъ господъ не удостоилъ узнать молодого бродягу, стоявшаго въ канав, по колно въ снгу. Король, полузакрывъ глаза, точно застывши въ своемъ стальномъ панцыр, промелькнулъ мимо него, какъ сонное видніе.

Страсбургскій епископъ халъ позади всхъ, стараясь обуздать свою непокорную лошадь. Викторинъ осторожно вложилъ въ стремя епископскую ногу и сталъ разспрашивать всадника.

— Увы, мой добрый другъ, вамъ придется бжать далеко. Вашъ отецъ и его товарищъ — очень жалкій монахъ — кинулись на Пармскую дорогу, взявъ лучшихъ лошадей изъ нашего отряда. Они оставили мн вотъ эту, которая зачтется мн за муки чистилища. Спасибо и доброй ночи. Да хранитъ васъ Господь!

Викторинъ, подгоняемый холоднымъ втромъ, вернулся медленно и съ разбитымъ сердцемъ въ Каноссу.

Папа обезпокоился его отсутствіемъ и ждалъ его съ тревогою. Онъ встртилъ его сначала молчаніемъ, потомъ съ грустною ласкою положилъ руки на его голову.

— Сынъ мой,— сказалъ онъ,— Богъ испытываетъ своихъ праведниковъ печалью и слезами. За твое горе я люблю тебя еще боле.

На стол лежала груда писемъ, получавшихся каждый день изъ первосвятительской канцеляріи: депеши отъ епископовъ, легатовъ, монастырскихъ настоятелей со всего христіанскаго міра. Григорій взялъ посланіе, написанное на массивномъ пергамент, неумло сложенное и припечатанное епископскою печатью.

— Это теб, Викторинъ. Письмо пришло сегодня вечеромъ. На печати гербъ епископа Ассизскаго, твоего друга, но надпись сдлана дтскою рукою, вроятно Піей. Иди, сынъ мой, и да утшитъ тебя Господь!

При послднихъ лучахъ дня Викторинъ сталъ читать письмо подруги:

‘Милый Викторинъ!

‘Я хотла написать: милый мой дружокъ, но наша почтенная аббатисса уврила меня, что гршно звать ‘своимъ дружкомъ’ юнаго синьора, когда самой меньше ста лтъ отъ роду.

Ужъ цлый мсяцъ, какъ васъ нтъ, а я еще не могу поврить, что вы на самомъ дл ухали. Мн все кажется, что вы гд-нибудь наверху, на башн, и слдите вмст съ мессиромъ Іоакимомъ за полетомъ зимнихъ птицъ. Вечеромъ, когда я вижу ваше пустое мсто у жаровни, мн хочется плакать. Тогда нашъ епископъ, чтобы утшить меня, говоритъ, что вы вернетесь изъ Тосканы красивымъ рыцаремъ на добромъ боевомъ кон, какъ св. Яковъ у него въ требник, который весь золотой на голубомъ неб. Поспшите доставить намъ эту радость.

‘Ваша записочка изъ Соаны вся истрепалась: такъ усердно ее читали синьоръ епископъ и я. Я рада, что вы побывали въ моемъ миломъ старомъ городк. Нашъ синьоръ и я надемся постить его современемъ вмст съ вами, когда зазеленютъ поля, а у васъ будетъ боевой конь. Вы позволите мн ссть сзади, если онъ не будетъ очень горячъ, только мы про это не скажемъ святой матери-аббатисс. Недавно, вечеромъ, у насъ въ Латеран было, по мннію доброй донны, чудо, но такое, котораго она ужасно испугалась — дурное чудо. Вы знаете, что она не очень любитъ нашего козлика Фульво, котораго считаетъ за дикую лсную козу. Кажется, бсы любятъ вселяться въ этихъ животныхъ. Вотъ, она и разсказывала намъ престрашную исторію о дьяволахъ, которые поселились всемеромъ, въ большомъ черномъ козл и въ такомъ вид проникли къ ней въ монастырь, тридцать лтъ тому назадъ. Тутъ, какъ разъ, Фульво вскочилъ, однимъ прыжкомъ очутился позади аббатиссы и такъ ударилъ ее головою между лопатокъ, что она упала впередъ со своей скамейки, во весь ростъ и громко закричала. Фульво поступилъ дурно, но монсиньоръ очень смялся, и я тоже, когда оказалось, что съ аббатиссой ничего не приключилось, а только съхалъ шлыкъ. Однако, съ тхъ поръ мы ршили привязывать Фульво къ ножк большого органа съ золотымъ орломъ каждый разъ, какъ рчь зайдетъ о дьявол, т.-е каждый разъ, какъ аббатисса начнетъ что-нибудь разсказывать.

‘Но это не мшаетъ козлику монсиньора св. Евстафія быть всегда очень ласковымъ ко мн. Посылаю вамъ въ Каноссу поклонъ отъ этого хорошенькаго бса.

‘Чтобы покончить съ встями о животныхъ, скажу вамъ, что мулъ нашего друга сталъ совершенно несноснымъ отъ благочестія. Вчера, во время сильнаго снга, онъ простоялъ, какъ вкопанный, передъ папертью св. Маріи въ Транстевере столько времени, что его преосвященство усплъ прочесть вс дневныя службы, не исключая и вечерни, преспокойно сидя у него на спин. Если въ Фульво сидитъ бсъ, то въ этомъ мул должна заключаться душа какого-нибудь монаха, или, по крайней мр, дьячка. Это придумалъ синьоръ Іоакимъ, смха ради. Онъ всегда очень веселъ, когда не думаетъ о васъ. Тогда онъ вздыхаетъ и зоветъ васъ.

‘Мы не безъ труда нашли пергаментъ, чтобы написать это письмо. Все, что было въ запас, изведено на буллы отлученія, и кардиналу Альбано, который теперь такъ добръ ко мн, пришлось вырвать чистую страницу въ одной изъ тхъ тяжелыхъ, точно сундуки, и убитыхъ мдными гвоздями книгъ, по которымъ пвчіе поютъ на клирос, и у которыхъ такое мудреное названіе, что его не можетъ запомнить неученая двочка, какъ я.

‘Приходится кончать письмо, потому что я исписала весь пергаментъ кардинала. Но въ самомъ низу, подъ подписью, я прижимаю къ нему губы и кричу, хоть меня и можетъ услышать наша почтенная наставница:

‘— Вернитесь къ намъ, милый Викторинъ, вернитесь поскоре, милый Викторинъ.

Пія’.

Юноша прижался губами къ тому мсту, которому Пія доврила вопль своей души, и ему почудилось, будто онъ ощутилъ какой-то свжій ароматъ. Онъ отворилъ оконную раму и сталъ глядть на блую равнину. Вьюга утихла, и небо раскинуло свой звздный шатеръ. Замокъ засыпалъ. Громадное снжное поле раздляло обоихъ героевъ Каносской драмы, Григорія и Генриха, и великое спокойствіе природы снизошло на ту мстность, гд оба мистическіе пастыря христіанства посяли для своихъ народовъ и для самихъ себя жатву слезъ и крови. А пока царили ночь, молчаніе и миръ, и Викторинъ съ тихою радостью думалъ о двочк, которая росла тамъ, въ святомъ город Рим, ожидая его возвращенія.

VI.
Идиллія.

Долго прождала бдняжка. Григорій VII продлилъ свое пребываніе въ Каносс и во владніяхъ графини Матильды до осени 1077 года, чтобы наблюдать за передвиженіями императора по сверной Италіи и за глухимъ броженіемъ среди ломбардскаго высшаго духовенства, всегда готоваго, въ теченіе послдняго полувка, возстать противъ Рима и провозгласить независимость своей церкви. Важныя событія, какъ, напримръ, избраніе въ март мсяц частью нмецкихъ князей, въ присутствіи папскихъ легатовъ, антицезаря Рудольфа Швабскаго, родственника Генриха IV, тревожные слухи, распространяемые схизматическими священниками и предвщавшіе близкое провозглашеніе антипапы — патріарха Равеннскаго или архіепископа Миланскаго, — все грозило Григорію роковымъ для римскаго престола переворотомъ. Въ то же время на неаполитанскомъ юг погибалъ послдній обломокъ ломбардской имперіи, единственный союзникъ церкви противъ норманновъ, Гизольфъ, князь Салерискій. Робертъ Гвискардъ со своими пріятелями, сицилійскими сарацинами, угрожалъ свтскому верховенству папы въ Рим, а сама церковь и цлость вры подвергались опасности вслдствіе безначалія въ имперіи, неизбжнаго отпаденія половины Германіи и появленія лже-папы.

Григорій, смущаемый страхомъ за будущее и страннымъ соблазномъ, манившимъ его за Альпы, въ самое сердце германской имперіи и церкви, въ сентябр медленно пустился въ обратный путь къ своей столиц. Въ это время Робертъ осаждалъ церковный ленъ, Беневентъ, и разсылалъ отряды авантюристовъ по римской Кампань. Папа вернулся въ Латеранъ вечеромъ, тревожимый печальными воспоминаніями о плн Льва IX у норманновъ и догадками о томъ, откуда подуетъ ураганъ, которому суждено сорвать съ него тіару.

Викторина не было въ папской свит. Съ послдней остановки на Эмиліевой дорог Григорій отослалъ его обратно съ депешею къ графин. Въ этомъ письм онъ просилъ Матильду принять молодого человка, до новаго распоряженія, въ число своихъ рыцарей и поручить лучшимъ военачальникамъ его обученіе военному искусству.

Пія расплакалась въ объятіяхъ аббатиссы, которая совсмъ не поняла ея печали. Епископъ Ассизскій постарался ее утшить:

— Дочь моя, это большое счастье, что воля папы соотвтствуетъ нашимъ надеждамъ и заключается въ подготовленіи Викторина къ жизни рыцаря. Я имлъ тайное опасеніе, которое всегда скрывалъ отъ тебя: какъ бы онъ не сдлалъ его служителемъ церкви, пожалуй, монахомъ.

— Монахомъ!— воскликнула Пія.— Если бы онъ сталъ монахомъ, я бы захворала и умерла!

Іоакимъ улыбнулся, а наивная аббатисса возразила:

— Ну, право, Пія, ты теряешь разумъ. Пребываніе въ иноческомъ чин весьма полезно для спасенія души. И чего теб волноваться и горячиться изъ-за Викторина боле, чмъ изъ-за другихъ юныхъ римскихъ синьоровъ, которыхъ ежедневно столько поступаетъ въ монастыри! Еще вчера племянникъ кардинала Остіи облекся въ ризу св. Бенедикта. А ты цлый день хохотала и пла, и играла съ козломъ, не выражая никакой печали.

Тутъ ужъ Піи, въ свою очередь, пришлось улыбнуться сквозь слезы.

Поученія ея наставницы и доброта Іоакима привели ее, наконецъ, къ покорности и терпнію. Аббатисса повторяла по десяти разъ въ день:

— Твой ддушка говоритъ и дйствуетъ по внушенію св. Духа. Значитъ, вс его ршенія божественны. Онъ, конечно, сообразилъ, что ради вящшей пользы вашихъ душъ, твоей и Викториновой, необходимо разлучить мальчика шестнадцати лтъ съ тринадцатилтней двочкой такъ, чтобы онъ былъ въ Тоскан, а ты — въ Рим. Семь дней пути! Благословляй Бога, Пія, и Его святого намстника.

На такія мудрыя разсужденія Пія не отвчала никогда. Она быстро поднимала головку, широко раскрывала свои кроткіе флорентійскіе глаза и пристально смотрла на аббатиссу съ такимъ выраженіемъ, въ которомъ премило смшивались изумленіе, любопытство и дтская досада. Тогда добрая донна, увлекаясь своей страстью проповдывать, какъ только епископъ удалялся хоть на шагъ, пускалась во всякія хитрыя предположенія, подкрпляемыя назидательными примрами. Въ ея разсказахъ свиданія молодыхъ кавалеровъ съ двицами, обмнъ между ними словъ, слезъ или вздоховъ, неизмнно прерывались громовыми ударами, провалами замковъ или появленіемъ какого-нибудь крылатаго дракона, распространяющаго запахъ адской сры.

И Пія, погрузившись въ мечты, терзаемая и привлекаемая какою-то тайною, шла бродить по саду или по корридорамъ Латерана. Въ этой блокурой головк пробуждалась мысль, укоренявшаяся въ ней все боле и боле. Разъ аббатисса, будучи особенно въ дух, разсказала съ необычнымъ жаромъ о молодомъ кудрявомъ синьор, красота котораго смутила ее когда-то, въ святительство Григорія VI,— Пія не пропустила ни слова изъ этого наивнаго романа. Разв Викторинъ не былъ также знатнаго рода, красивой наружности и пріятнаго ума? Не былъ ли онъ, кром того, героемъ важнаго происшествія, тогда какъ тотъ лишенъ былъ этого преимущества, потому что сдлался клирикомъ, съ цлью избжать военныхъ трудовъ? И разъ папа удерживаетъ вдали отъ Рима сына Ченчіо, значитъ, онъ уже не видитъ въ немъ просто друга, пріемнаго брата своей внучки. Его разлучаютъ съ Піей не за испорченность или несимпатичность, но за самую привлекательность его особы. Этотъ изгнанникъ казался ей тмъ боле достойнымъ участія, чмъ опасне представлялся онъ ддушк, находящемуся подъ руководствомъ св. Духа. Что же касается до опасности его присутствія, то двочк она была неясна. Вроятно, боялись, какъ бы онъ не похитилъ ее въ бурную ночь и не увезъ въ какой-нибудь старинный замокъ, на самую вершину Аппенинъ, или даже въ знаменитую башню своего родительскаго замка на берегу Тибра, въ башню папы Григорія. По ней пробгала дрожь восторга при мысли о бшеной скачк по темнымъ улицамъ Рима или по окрестной равнин при блеск молній. Затмъ, она благоразумно, какъ и подобало маленькой тосканк, соображала, что такое приключеніе очень огорчило бы папу, епископа и аббатиссу, что вс эти башни и рыцарскія укрпленія представляютъ очень плохія помщенія и изобилуютъ крысами и летучими мышами, и что, наконецъ, юному рыцарю трудно будетъ похитить вмст съ нею и Фульво. Поэтому, лучше всего было бы Викторину поскоре вернуться изъ Флоренціи или Модены и радовать ее своимъ присутствіемъ, какъ въ доброе старое время, сидя у ногъ ея, зимою, около жаровни Іоакима, а лтомъ — въ тни чинаръ и лавровъ Латерана.

Разъ она отважилась обратиться съ вопросомъ къ дду. Тотъ отвчалъ съ полною невозмутимостью:

— Пія, судьба всхъ насъ есть тайна Божества. Мн неизвстно, дитя мое, что Господь Богъ готовитъ Викторину. Онъ вернется къ намъ, когда угодно будетъ небу.

Тогда Пія оставила всякую надежду. Она перестала говоритъ о своемъ друг даже съ епископомъ. Она стала мечтать не о ночномъ похищеніи, а о далекихъ битвахъ въ снгахъ Германіи, о семилтнихъ осадахъ городовъ, ощетинившихся башнями, о быстромъ бг христіанскихъ галеръ, гонимыхъ бурею по сарацинскимъ морямъ, о кораблекрушеніяхъ близъ утесовъ Родоса или Яффы и о вчномъ рабств плнниковъ во дворцахъ языческихъ царей, среди громадныхъ пальмовыхъ садовъ.

Такъ она молча протомилась до весны.

Однажды, вышедши съ Іоакимомъ на одну изъ террасъ Латерана и поглядвъ на синюю полоску моря на горизонт, она вдругъ положила ручку на локоть епископа и сказала:

— Не правда ли, мессиръ, что Викторинъ никогда, никогда не отречется отъ своей вры, чтобы принять религію своего языческаго повелителя?

Старикъ, удивленный страннымъ вопросомъ, посмотрлъ на дитя. Въ первый разъ онъ замтилъ блдность лица, лихорадочное и томное выраженіе глазъ Піи.

— Что за странную фантазію внушила теб твоя аббатисса, дочь моя? Какой удивительный сонъ разсказала она теб?

— Это вовсе не аббатисса, батюшка, и не сонъ, а великая печаль моего сердца. Неужели никто не сжалится надъ моею тоскою, и неужели Викторинъ отнятъ у меня навсегда?

Іоакимъ никогда не былъ особенно искуснымъ исповдникомъ, но невинность его воспитанницы была такова, что черезъ нсколько минутъ бесды онъ отгадалъ то чувство, которое еще ускользало отъ собственнаго сознанія Піи.

— Это очень важно,— подумалъ онъ.— Пап и мн слдовало это предвидть. Но, виДно, такова Господня воля.

Затмъ онъ сказалъ вслухъ:

— Я пойду къ св. отцу. Моя бдная Пія, я въ одну минуту могу все спасти, или все погубить. Да поможетъ мн твой ангелъ-хранитель!

Къ счастью, папа въ это утро былъ въ большой радости.

Іорданъ, сынъ Ричарда, князя Капуанскаго, принудилъ Роберта Гвискарда снять осаду съ Беневента и возмущалъ противъ норманновъ Апулію и Калабрію. Хитрый Робертъ и политичный Григорій, усмотрвъ единство своихъ интересовъ, ршили заключить союзъ, причемъ папа благословлялъ дло искателя приключеній, а Робертъ покрывалъ щитомъ своимъ римскую церковь.

Епископъ въ большомъ волненіи вошелъ въ святительскую молельню. Онъ увидлъ, что у владыки лицо веселое, и ободрился. Чуждый дипломатическому искусству, онъ сказалъ:

— Я пришелъ умолять ваше святйшество о возврат ученика моего Викторина, котораго вы мн торжественно вручили въ послднемъ засданіи собора.

И привелъ слова Григорія:

— Отдаю теб Викторина, излей на чадо сіе млеко и медъ твоей любви.

— Аминь, — отвтилъ папа.— Но вдь не для себя одного, другъ мой, ты желаешь возвращенія этого юноши?

— Нтъ, мой синьоръ. Пія также ждетъ его, и боюсь, если изгнаніе продлится…

— Но это не изгнаніе, — съ нкоторымъ нетерпніемъ перебилъ святитель.— Черезъ нсколько мсяцевъ будетъ окончено военное воспитаніе Викторина, и вы увидите его въ Рим, гд мн понадобятся воины, преданные до мученичества. Мало ли что придумаетъ эта двочка!

— Скоро она будетъ двицею,— возразилъ неблагоразумный епископъ Ассизскій.

Чело папы быстро омрачилось. Нкоторое время онъ помолчалъ, склонивъ голову на грудь и вертя рукою наперсный крестъ. Іоакимъ подумалъ, что ходатайство его отвергнуто.

— Да, двицею,— вполголоса сказалъ Григорій,— и неотразимо соблазнительною для юноши изъ этого буйнаго рода римскихъ бароновъ. А я отвчаю за эти дв души передъ Богомъ.

— Ручаюсь за ихъ чистоту моимъ райскимъ блаженствомъ!— воскликнулъ добрый Іоакимъ.

— Не ставь такъ легко на карту своего спасенія, другъ мой. Я — старый монахъ, и врю еще въ дьявола и его козни. Но моли Бога ниспослать теб бдительность, необходимую въ близкомъ будущемъ. Я возвращу теб твоего воспитанника. Пусть Пія перестанетъ страдать. Онъ вернется ко дню св. Троицы. Снова поручаю ихъ обоихъ на этотъ разъ не только твоему милосердію, но и твоей суровости.

Епископъ вернулся къ себ въ башню побднымъ шагомъ. По счастливому выраженію лица его, Пія угадала, что онъ восторжествовалъ надъ колебаніями папы, и, несмотря на присутствіе аббатиссы, прыгнула своему духовному отцу на шею.

Это было въ начал Святой недли. Іоакимъ сталъ высчитывать, сколько дней оставалось до Троицы.

— Жалко,— сказалъ онъ,— что огненные языки не снизошли на главы апостоловъ тотчасъ посл Воскресенья Христова, и что Троица не приходится на омино воскресенье.

Возмущенная аббатисса перекрестилась.

— Еще боле жаль,— пробормотала она,— что эти языки вовсе не нисходятъ на главы нкоторыхъ епископовъ!

— Аминь!— заключилъ Іоакимъ, который все слышалъ.

Прихоть маркграфини задержала молодого барона на нсколько лишнихъ дней. Ей захотлось, чтобы онъ присутствовалъ на турнирахъ, устроенныхъ тосканской знатью въ Лукахъ, Пистой и Пиз. Освободившись, Викторинъ съ величайшею поспшностью отправился въ Римъ. 29-го іюня, около полудня, онъ халъ, въ сопровожденіи двухъ конюховъ, по укрпленному мосту на флорентійской дорог, въ виду Воротъ Народа (Porta del Popolo). Эта часть долины Тибра, которую особенно любилъ Пуссенъ, отличается дикою красотою. Рка, глубоко запрятанная между песчаными берегами, описываетъ въ этомъ мст громадную дугу, идущую отъ холмовъ ‘Кислыхъ водъ’ (Aqua acetosa) къ лсистымъ высотамъ виллы Мадонны. Густая завса изъ высокаго тростника и стна покрытыхъ зеленью утесовъ, тянущихся до виллы Бергезе, въ то время загораживали отсюда видъ Рима. На восток возвышались полукругомъ Сабинскія горы, обнаженныя, свтло-лазоревыя, кое-гд съ срыми пятнами,— пустынныя горы, на которыхъ лишь немногія блыя точки, группы мазанокъ, да смутный силуэтъ монастыря изобличали присутствіе человка.

Былъ праздникъ св. Петра и Павла. Папа служилъ обдню въ церкви св. Павла-за-стнами, на противоположномъ краю города. Весь Римъ собрался на пути папскаго шествія. Ни одного пастуха не видно было на тихой фламиніевой дорог. Въ тни башни, построенной въ начал моста, на правомъ берегу Тибра, спалъ пилигримъ въ изодранномъ плащ. И со всхъ концовъ пустынной равнины раздавался рзкій стрекотъ кузнечиковъ заодно съ мрнымъ скокомъ коней по плитамъ консульскаго пути, залитаго блымъ свтомъ полуденнаго солнца.

Дохавъ до средины моста, Викторинъ разсмотрлъ налво двухъ путниковъ на мулахъ, двигавшихся по противоположному берегу, а позади ихъ мальчика, ведшаго въ поводу осла: то были всадникъ въ фіолетовой одежд и молодая женщина подъ блымъ покрываломъ. Они, очевидно, выхали изъ воротъ Маджоре или св. Лаврентія и торопливо направлялись къ мосту. Викторинъ сдержалъ лошадь и вдругъ почувствовалъ, что сердце его сильно забилось. Онъ узналъ разввавшіеся на яркомъ солнц золотые волосы Піи. Въ ту же минуту мулъ фіолетоваго всадника остановился точно вкопанный, мордою къ Тибру, и выразилъ твердое намреніе долго созерцать мутныя воды рки.

— Живъ Господь! Это — мои милые!— вскричалъ молодой человкъ,— только мулъ Іоакима принялъ, кажется, Тибръ за Іорданъ. Впередъ!

Онъ приказалъ своимъ конюхамъ хать въ Латеранъ, не заботясь о своемъ господин, а самъ поскакалъ по направленію къ всадникамъ.

Пія все хала, забывши о бдномъ епископ, и молодые люди встртились у опушки тростниковой поросли. Викторинъ весело спрыгнулъ на землю и поцловалъ правую руку Піи. Потомъ они съ робкою нжностью поглядли другъ на друга, какъ бы удивляясь свиданію, и поити конфузясь, что очутились наедин и такъ близко другъ отъ друга.

Полтора года разлуки очень измнили дтей. Викторинъ, маленькій Гракхъ рождественской ночи, облекся въ одежды мужа. Прелестный пажъ превратился въ молодого патриція, полнаго доврія къ своему незапятнаному мечу. Событія въ Каносс наложили на него тнь грусти, которая удачно умряла надменность чела и повелительное выраженіе римскаго рта. Очень нжный пушокъ пробивался на щекахъ, золотистыхъ отъ воздуха и солнца.

Пія приближалась къ отрочеству. Она была въ томъ неопредленномъ возраст, когда красота двушки едва просвчиваетъ сквозь угловатыя очертанія дтскаго тла, подобная почк, которая начнетъ медленно развертываться подъ лучами грядущей зари. Шаловливая двочка, прервавшая звонкимъ смхомъ рчь кардинала-канцлера церкви, обязана была наивнымъ тревогамъ своего сердца двственною серьезностью слегка поблднвшаго лица и томностью большихъ черныхъ глазъ, въ которыхъ выражалось мене беззаботнаго веселья, чмъ встарину. Дв крупныхъ слезы блестли на длинныхъ рсницахъ, но ротъ уже раскрывался, улыбаясь возобновленію счастья.

— Милый Викторинъ!— сказала она тихо, точно во сн, потомъ замолчала и поглядла на юнаго синьора.

Черезъ минуту безмолвнаго созерцанія Викторинъ попытался прервать неловкое молчаніе и началъ разговоръ.

— А Фульво?— сказалъ онъ.— Нтъ, я хочу сказать: наша почтенная аббатисса?..

— Ахъ! Фульво!— отвтила Пія.— Онъ у себя на дач, въ старомъ ддушкиномъ саду. А наша добрая донна побжала съ псалтыремъ къ св. Павлу слушать, какъ папа будетъ служить обдню св. Апостоламъ. Они оба здоровы, и ддушка тоже.

Она первая возвращалась къ непринужденности былыхъ временъ. Она откинула назадъ свое прозрачное шелковое покрывало и склонилась къ самому лицу Викторина.

— Если бы вы знали, какъ я огорчалась вашимъ отсутствіемъ! Но со Святой недли я счастлива. Вотъ ужъ три дня, какъ мы съ синьоромъ епископомъ являемся сюда по утрамъ и поджидаемъ васъ у Тибра. Оселъ везетъ за нами състное. Мы завтракаемъ подъ деревьями. Сегодня мы втроемъ попируемъ лучше Апостоловъ.

— Не пойти ли помочь Іоакиму?— сказалъ молодой баронъ. Я вижу, сколько ни дергаетъ благочестиваго мула за узду маленькій погонщикъ осла, тотъ все не трогается съ мста.

Епископъ, нетерпливо желая обнять своего воспитанника, уже слзалъ на землю, и это побудило благочестиваго мула медленно двинуться въ Тибру, пощипывая по пути сдобренную тминомъ травку.

— Бдное мое дитя!— крикнулъ издали Іоакимъ.— Какъ ты запоздалъ! Благословляю Бога за твое возвращеніе.

Онъ сжалъ его въ объятіяхъ и заплакалъ.

— Какой прекрасный рыцарь, Пія, дочь моя! Но, вдь, и она, Викторинъ, подросла, дожидаясь тебя. Маленькая, блокурая и черноглазая Мадонна. Слзь съ мула, Пія, чтобы ему видно было, какъ ты мила. Викторинъ, помоги Піи сойти.

Коснувшись ножкою руки молодого человка, она спрыгнула на землюсъ проворствомъ ласточки. Волосы, разлетвшись вдругъ по втру, закрыли душистою волною лицо ея рыцаря.

— Теперь за столъ!— сказалъ епископъ.— Я заране читаю молитву.

Нагруженный припасами оселъ, воспользовавшись церемоніями папскаго мула, ушелъ въ тростники, по своимъ дламъ, съ самымъ нахальнымъ видомъ. Пришлось подождать, пока его вернули. Наконецъ, въ тни бука разостлали льняную скатерть, расшитую красными замысловатыми цвтами, и трое друзей услись пировать. Была холодная баранина, миндальный пирогъ, восточное сухое варенье и бутылка орвіетскаго вина, цвта топаза, но не хватало стакана. У епископа была хрустальная чаша, а у Піи — ея маленькій серебрянный стаканчикъ.

— Мы будемъ пить вмст,— сказала она Викторину.

Когда она первая отвдала золотого вина, онъ взялъ рзной стаканчикъ и осушилъ его, причемъ рука его слегка задрожала. Вдали, на лугу, пьяные отъ солнца кузнечики пли свою пронзительную псню. На другомъ берегу рки, какъ разъ противъ пирующихъ, подъ разрушенной башней, глядящей на ‘Кислыя воды’ съ вершины своего утеса, величественно расположился на отдыхъ въ уединеніи черный быкъ съ рогами серповидной формы, похожій на египетское божество. Смутный гулъ, доносимый южнымъ втромъ — звонъ всхъ римскихъ колоколовъ къ папскому молебну въ церкви св. Павла — достигалъ тростниковъ Тибра, а рка отвчала шумомъ своего быстраго теченія, отдававшагося точно вздохъ среди изъ.

Часы счастья летли быстро. Викторинъ долженъ былъ разсказать, какъ онъ жилъ съ самаго отъзда, т.-е. съ Рождества 1076 года. Когда онъ дошелъ до событій въ Каносс, Іоакимъ подмигнулъ Піи, и она прервала повствованіе.

— Нтъ, Викторинъ, не говорите объ этомъ печальномъ замк, гд снгъ падалъ на плечи несчастнаго императора и гд было такъ мрачно и холодно. Поговоримъ лучше о Соан и о славныхъ рыцарскихъ длахъ при двор графини.

Она засыпала его вопросами о жителяхъ Соан, о родной хижин ея дда, о синьор города и его дворц, о слпомъ старик, который плъ ‘жалобы’ у дверей церкви, о стату св. Петра, стоявшей посредин моста Флоры и лишившейся, благодаря пращамъ какихъ-то проказниковъ, половины бороды, носа и ключей рая. Затмъ, указывая на лошадь юноши, она сказала:

— Не это ли вашъ боевой конь? Какъ жаль, что ддушка не любитъ турнировъ и рыцарскихъ игръ и выводитъ свое войско только во время процессій!

Подъ вечеръ, когда спала дневная жара, Іоакимъ предложилъ шажкомъ прохать домой, вдоль укрпленій и черезъ ворота Маджоре. Но сначала пришлось найти юнаго ослятника, искавшаго гнзда въ кустарникахъ, близъ Тибра. Короткія римскія сумерки застигли путниковъ близъ св. Лаврентія. Была уже темная ночь, когда они вступили на площадь Латерана. Папа, съ своей стороны, задержался у монаховъ св. Павла, за которыми наблюдалъ особенно тщательно. Онъ пожелалъ самъ просмотрть приходорасходныя записи аббатства и исповдать нсколькихъ послушниковъ. Онъ взбирался по откосу Целія, между Колизеемъ и св. Іоанномъ, при свт факеловъ. Облеченные въ пурпуръ кардиналы на блыхъ мулахъ сопровождали носилки Григорія. Народъ зажегъ въ честь апостоловъ потшные огни на арен амфитеатра, пылающія аркады котораго составили фонъ картины.

Маленькая кавалькада остановилась полюбоваться этимъ величавымъ зрлищемъ и вслдъ за святителемъ проникла въ замокъ, главный подъемный мостъ котораго въ этотъ часъ бывалъ поднятъ. Но Іоакимъ старался держаться назади и не выступать изъ тни.

— Если бы святой отецъ замтилъ насъ троихъ на воздух,— сказалъ онъ,— въ свжія римскія ночи, онъ встревожился бы за меня и за Пію. Ибо теперь пора лихорадокъ.

На другой день Викторинъ преклонилъ колни у ногъ Григорія.

— Вотъ теперь, сынъ мой,— сказалъ папа,— ты воистину сталъ воиномъ церкви. Близокъ часъ, когда твоя рука поднимется на защиту чести и правъ св. престола. Я назначаю тебя на отвтственный постъ. Ты будешь помощникомъ коменданта моей доброй крпости, замка св. Ангела.

Викторинъ преклонился, какъ бы благодаря папу, но не сомнваясь, что для него начнется новое изгнаніе — въ государственной тюрьм.

Къ величайшему его изумленію, Григорій продолжалъ:

— Но я не хочу отторгать тебя отъ твоей прежней жизни, полной радости. Въ воскресенье, въ моемъ Латеранскомъ собор, ты исполнишь долгъ христіанина. Три раза въ недлю, въ теченіе трехъ часовъ, ты опять будешь изучать св. Писаніе съ месслромъ Іоакимомъ. Мадонна Пія будетъ присутствовать, если пожелаетъ, при вашихъ бесдахъ. Помщеніе для тебя готово въ замк св. Ангела. Ты займешь его сегодня же вечеромъ. Каждое воскресенье ты будешь начальствовать надъ моею стражею одесную главнаго алтаря, въ собор св. Іоанна Латеранскаго.

Молодой военачальникъ уже уходилъ, когда папа спросилъ: ^у

— Викторинъ, ты ничего не знаешь объ отц?

— Никакихъ извстій, мой синьоръ.

— Мн доносятъ, что онъ очень близокъ къ Герберту, патріарху Равеннскому, и что съ нимъ его проклятый священникъ-колдунъ. Они перешли отъ нечестиваго императора къ надменному епископу, замышляющему изгнать меня съ престола св. Петра. Да отвратятъ когда-нибудь твоя врность и мудрость, сынъ мой, Божій гнвъ отъ главы Ченчіо!

Повинуясь вол святителя, пришлось отказаться отъ долгихъ послобденныхъ катаній по римской Кампань. Іоакимъ избралъ мстомъ для уроковъ до конца лта дворцовые сады. Нога Григорія никогда не бывала въ этихъ обширныхъ паркахъ, свидтеляхъ необычайныхъ вакханалій при тускулумскихъ папахъ. Никогда не попадался тамъ клобукъ монаха. Сама аббатисса пускалась туда не безъ трепета. Она боялась ехиднъ и скорпіоновъ, красныхъ муравьевъ и осъ, хриплыхъ криковъ филиновъ, а боле всего — мрака таинственныхъ чащъ подъ яркимъ лтнимъ небомъ.

— Здсь мы — сами себ господа,— говорилъ епископъ,— и намъ будетъ весело, какъ прародителямъ въ земномъ раю.

Эти сады начинались отъ дворцовыхъ окоповъ и спускались почти до Латинскихъ, теперь замурованныхъ, воротъ, но очень крутому склону, отдляясь отъ Кампаньи старыми крпостными стнами, а отъ города — рядомъ монастырей, какъ ‘Четырехъ Святыхъ’, Іоанна Круглаго и Камалдульскимъ. Уже боле тридцати лтъ въ нихъ хозяйничала одна природа. Деревья, кустарники, тернія и цвты перемшивались и росли въ причудливомъ безпорядк. Всякія робкія животныя, зайцы, блки, куропатки, жили здсь въ полной безопасности. Каждую весну налетали тучи ласточекъ, старыя гнзда которыхъ лпились подъ сводами крпостныхъ стнъ въ тни громадныхъ листьевъ плюща. Не было той темной дыры въ кирпичныхъ стнахъ, гд не ютилось бы семейства совъ, не было разбитаго громомъ ствола, который не служилъ бы убжищемъ пчеламъ. Жаворонокъ плъ здсь на зар, реполовъ, малиновка и зябликъ — цлый день, а соловей — всю ночь напролетъ. Осенью чирки и дикія утки рзвились въ луж, когда-то бывшей изящнымъ маленькимъ озеромъ, а зимою, когда снгъ покрывалъ землю, по нему расхаживали черныя процессіи воронъ, въ жуткую пору сумерекъ.

Множество легендъ длало эти сады страшными и, вмст, священными. Ихъ разсказывали другъ другу шопотомъ юные монахи, не безъ удовольствія ощущая въ спин холодную дрожь. Ночью тамъ было, безъ сомннія, ужасно, да и днемъ не безопасно. Величественныя преданія феодальнаго папства воскресали тамъ въ видніяхъ, при одной мысли о которыхъ кровь стыла въ жилахъ. Тамъ, въ седьмицу усопшихъ, вс проклятые папы являлись передъ лицо собора кардиналовъ и епископовъ, задушенныхъ ими, или уморенныхъ съ голоду въ подземельяхъ замка св. Ангела. Папы эти обвинялись своими жертвами, судились и приговаривались каждый годъ къ все боле жестокимъ казнямъ. Высокая задрапированная чернымъ фигура, лица которой не видалъ никто, предсдательствовала въ этомъ собраніи призраковъ. Каждый изъ нихъ имлъ на себ свидтельство своей смерти: у однихъ въ горл или въ сердц торчали ножи, другіе были изуродованы и не имли образа человческаго, третьи, страшные и зеленые, съ мутными и неподвижными глазами и волосами, покрыты были тиною Тибра. Вс они сидли полукругомъ, неподвижно, въ блыхъ клобукахъ и фіолетовыхъ мантіяхъ. Папу же въ траур, возсдавшаго на трон, никто не умлъ назвать съ достоврностью. Былъ ли это св. Петръ, св. Григорій Великій или Формоза? Монашки-астрологи или алхимики склонялись въ пользу папы Герберта, а аскеты думали, не смя высказаться вслухъ, что въ эти мрачныя ночи самъ Господь Іисусъ Христосъ вызываетъ предъ Лице Свое своихъ гршныхъ намстниковъ.

Но и еще боле страшныя вещи происходили въ Латеранскихъ садахъ. Въ лтнія ночи показывались виднія, еще боле опасныя для душъ, при разсказахъ о нихъ юные клирики широко раскрывали глаза, а потомъ уходили въ свои кельи и погружались въ скорбныя мечты. Подъ душистыми сводами олеандровъ и липъ, среди миртъ, жасминовъ и лилій, при голубоватомъ сіяній звздъ, великія куртизанки владвшія въ X вк печатями церкви и одвавшія въ папскій пурпуръ своихъ любимцевъ, Теодора и ея дв дочери, Теодора младшая и Мароція, располагались со своимъ дворомъ и въ нмыхъ оргіяхъ возобновляли сатанинскіе пиры своего царствованія. Тогда сады погружались въ мертвое молчаніе, теплыя дуновенія скользили между цвтущихъ втвей, розы, неподвижныя на своихъ стебляхъ, вдругъ осыпались, точно подъ порывомъ бури, и ихъ упоительное благоуханіе доносилось до башенъ Латерапа, гд наввало на монаховъ гршныя сновиднія. Если между деревьевъ проникалъ лучъ луны, то онъ освщалъ блыя груди, гордыя блдныя лица съ горящими глазами, и шестнадцатилтнихъ кардиналовъ, изнемогающихъ отъ наслажденія на ложахъ изъ фіалокъ. И никогда соловей не пвалъ боле чарующимъ голосомъ свою вчную пснь псней.

Іоакимъ наполовину врилъ этому проклятому откровенію прошедшаго церкви въ святительскомъ парк, но скрывалъ его отъ Піи, да и сверхъ того, онъ думалъ, что козни дьявола теряютъ свою силу надъ чистыми душами. Для молодыхъ же людей папскій садъ былъ настоящимъ Эдемомъ, тихимъ пріютомъ ихъ игръ, двственнымъ лсомъ, по которому они ходили свободно, вдали отъ всякихъ строгихъ взглядовъ.

Іоакимъ не питалъ страсти къ богословію. Усвшись съ Викториномъ въ тни дворцовыхъ стнъ и растолковавъ ему страницы дв изъ Евангелія или отцовъ, онъ закрывалъ книгу, глядлъ на море зелени и говорилъ:

— Вонъ я вижу въ кипарисовой алле Пію въ бломъ плать и съ козленкомъ. Пойдемъ къ ней навстрчу, другъ мой.

Шли бродить среди густыхъ кустовъ, по дубовымъ и самшитовымъ рощицамъ, разросшимся тамъ и сямъ по вол солнца и втра. Прогулка начиналась солидно. Викторинъ при епископ ощущалъ еще ту робость, которую испыталъ въ день свиданія на берегу Тибра. Онъ звалъ Пію ‘мадонной’, а та, съ легкою насмшкою, отвчала ему: ‘мессиръ’. Рыцарь говорилъ о замк св. Ангела, о капитан Аннибали, губернатор крпости, о сырыхъ подземельяхъ, гд томилось нсколько нераскаянныхъ еретиковъ. Пія какъ будто не слушала, отбгая то вправо, то влво, разыскивая въ трав землянику или четырехлистный трилистникъ. Такъ потихоньку приближались къ гнзду ласточки или къ пріюту одного изъ тхъ маленькихъ филиновъ съ янтарно-желтыми глазами, которыхъ римскіе охотники употребляютъ для привлеченья жаворонковъ. Іоакимъ останавливался, поднявъ голову и улыбаясь, точно при встрч съ друзьями посл долгой разлуки. Въ эту минуту Фульво, повинуясь знаку своей госпожи, бросался въ чащу и съ трескомъ убгалъ. Пія бжала вслдъ за нимъ. Викторинъ глядлъ на епископа, какъ бы прося:

— Пустите меня.

— Ступай,— отвчалъ Іоакимъ,— но возвращайся скоре. Осталось всего два часа. А я побуду здсь, съ птицами, потому что моимъ старымъ ногамъ не угоняться за вашимъ козломъ. Будь увренъ, что найдешь меня тутъ.

Они всегда заставали его на томъ же мст. Онъ терпливо ждалъ, читая свой требникъ. Но они убгали не очень далеко, такъ какъ козликъ, великолпно обученный, точно волшебницей, вскор возвращался и клалъ свою красивую рыжеватую голову на рукавъ Викторина. Тогда они пускались наудачу, позвавъ съ собою дрозда, который жидъ въ куп тополей и очень скоро сталъ ручнымъ, онъ слдовалъ за ними, со свистомъ перепрыгивая съ втки на втку. Они забирались въ почти непроходимыя чащи, населенныя блками, причемъ Викторинъ велъ Пію за руку. Иногда ея волосы цплялись за кусты шиповника, обвитые павиликой.

— Вотъ я и въ плну,— говорила она,— какъ принцессы сказокъ аббатиссы, заколдованныя въ лсахъ, и жду,— чтобы старый волшебникъ пришелъ меня освободить. Или молодой, если угодно Богу.

И волшебникъ, не спша, освобождалъ маленькую блокурую царицу отъ колючаго куста. Отъ приключенія оставались на лиц ея улыбка, а въ волосахъ — лазоревые колокольчики.

Особенно имъ нравились лужайки, усянныя красными цвтами и блыми маргаритками, надъ которыми летали и жужжали пчелы. Они усаживались въ густой трав и прислушивались къ воздушной музык роя. Латеранскіе зайцы, среди которыхъ давно исчезли даже преданія объ охотничьихъ собакахъ, весело рзвились вокругъ этихъ безобидныхъ постителей, искоса слдя за каждымъ ихъ движеніемъ. Самые старые и осторожные еще длали обходы, благоразумно избгая слишкомъ близкаго сосдства, маленькіе же, боле доврчивые, отваживались доходить до самыхъ рукъ Піи, навостривъ ушки, вытянувъ мордочку и готовые бжать при первой тревог. Мало-по-малу слетались стаи пташекъ, которыхъ ручной дроздъ точно сзывалъ отовсюду своимъ свистомъ, располагались на кустахъ, привтствовали своихъ юныхъ гостей милымъ чириканьемъ, а если ихъ не распугивалъ Фульво, начинали быстро кружиться надъ ихъ головами. Особенною непринужденностью вскор стало отличаться племя реполововъ: они собирались на ближайшемъ дерев, хлопотливо порхали, хлопали крыльями, пли каждый самъ по себ и толкали другъ друга. Зорко глядя на молодую двушку, они ждали обычнаго угощенія, она показывала имъ пригоршню коноплянаго смени или пшена, и цлый вихрь перьевъ быстре стрлы налеталъ на блую ручку.

Іоакимъ такъ объяснялъ это отсутствіе въ нихъ дикости:

— Они распвали на зар на мшистой кровл Эвандра, царя Лаціума, чтобы развлечь его. Вдь, птицы, о которыхъ говоритъ Виргилій, были несомннно реполовы. Пніе ихъ незатйливо, но сердце у нихъ превосходное.

Иногда гуляющая парочка взбиралась по полуобвалившейся арк на гребень римской крпостной стны. Залитая яркимъ сіяніемъ равнина точно дремала передъ ними, а синія горы вдали торжественно стерегли ея покой. Викторинъ и Пія отыскивали взглядомъ мста своихъ дтскихъ прогулокъ, зеленыя чинары Латинской дороги и древнія могилы пути Аппія. Они припоминали тысячу милыхъ мелочей, много говорили о прошедшемъ и очень рдко — о будущемъ. Только когда они повряли другъ другу свои смутныя надежды или желанія, то всегда казалось, что судьбы ихъ должны быть нераздльны на всю жизнь, до самой смерти. Мысль о разлук безъ увренности въ свиданіи, ни разу не приходила имъ въ голову. Викторинъ не смлъ, а Пія еще не умла высказать ясне ту тайну, которую оба носили въ сердц. Въ одинъ осенній день, съ этой головокружительной высоты, гд уединеніе ихъ было еще полне, чмъ въ дикихъ уголкахъ парка, они замтили у самой подошвы крпостной стны, въ одной изъ ея извилинъ, столь многочисленныхъ между воротами св. Іоанна и св. Севастьяна, страннаго вида толпу, разбивавшую лагерь. Тутъ были мужчины почти совсмъ чернолицые, съ вьющимися волосами, свирпымъ хохотомъ и медленными тлодвиженіями, старухи поистин отвратительныя, двушка съ бронзовой кожей и пурпурнымъ шелковымъ тюрбаномъ, украшеннымъ золотыми монетами, на голов, голыя дти, валявшіяся по пыльной дорог, большая рыжая собака, уткнувшая морду между ногъ, вокругъ которой бродила черная, какъ уголь, кошка, необычайной худобы, наконецъ, какая-то странная кухня, какъ будто предназначенная для алхиміи, выдлки фальшивой монеты или колдовства.

— Колдуны!— вскричала Пія съ испугомъ.

— Люди изъ Египта,— сказалъ Викторинъ.— Они приходятъ изъ глубины Азіи, изъ-за Іерусалима, черезъ Сицилію, гд имъ даютъ пріютъ язычники-арабы. Они знаютъ великія тайны, насылаютъ порчу на своихъ враговъ и читаютъ будущее по линіямъ руки.

— Но, можетъ быть, гршно разспрашивать ихъ, другъ мой?

Надъ этимъ богословскимъ затрудненіемъ юноша на минуту задумался.

— Монсиньоръ Іоакимъ одинъ можетъ просвтить насъ. Вы желаете посовтоваться съ этими египтянами, Пія?

— Пожалуй,— отвтила она.

Епископъ, призванный тотчасъ на совтъ, сначала какъ будто смутился.

— И да, и нтъ,— отвтилъ онъ.— Во всякомъ случа, по моему, это небольшое прегршеніе. Другіе, пожалуй, побоялись бы, а я не считаю этихъ людей очень опасными или близкими къ діаволу. Они слишкомъ бдны и оборваны для слугъ сатаны. Я когда-то знавалъ многихъ изъ нихъ у себя въ епархіи. Я посылалъ имъ хлба и вина, топлива зимою, и запрещалъ ассизскимъ дтямъ пускать въ нихъ камнями со стнъ. Теб въ самомъ дл хочется у нихъ побывать, Пія?

Она не ршалась отвтить, но молчаніе ея было краснорчиво.,

— Что жъ! Завтра, въ воскресный день, пойдемъ погулять вдоль крпостной стны.

На другой день, посл вечерни, они вышли изъ воротъ св. Іоанна. Въ этотъ день римляне толпами шли за городъ праздновать сборъ винограда. Но у стнъ было совершенно безлюдно. Черезъ четверть часа трое друзей уже подходили къ цыганскому табору.

Рыжая собака залаяла, черная кошка приняла оборонительную позу, выгнувши спину дугою, мужчины стали бросать недоврчивые взгляды на вновь прибывшихъ, старухи страшно загримасничали, приглашая ихъ подойти, молодая двушка въ увшанной сарацинскими піастрами головной повязк остановила взоръ на Піи, затмъ на Викторин, и улыбнулась. Іоакимъ спокойно приблизился къ колдунь, открывъ и протянувъ правую руку и тмъ выражая желаніе услышать отъ нея пророчество. Самая старая изъ цыганокъ, вся въ лохмотьяхъ, прежде чмъ взять его руку, сказала:

— Сначала монетку, синьоръ епископъ. Для добраго начала.

Іоакимъ сталъ отчаянно шарить въ карманахъ и нашелъ только копейку красной мди. Наканун къ нему приходили бдные. Викторинъ сунулъ ему серебряный полудукатъ.

— Ладно, — пробормотала старуха, почуявъ монету.— Счастливая рука. Аметистъ великолпенъ и чудесно пришелся бы на лобъ моей внучк.

Іоакимъ почувствовалъ, что она потихоньку стаскиваетъ съ него епископскій перстень. Онъ сжалъ руку и нахмурился. Старуха пожала плечами и поспшила исполнить свою обязанность.

— Главная линія пряма, очень глубока, а другія не въ состояніи измнить ее. Сегодня — фіолетовая мантія, а въ конц — красная. Ты умрешь кардиналомъ.

— Да помилуетъ меня Господь,— отвтилъ епископъ.

— Теперь моя очередь,— сказалъ Викторинъ, давая маленькую золотую монету. Но молодая египтянка, вдругъ оттолкнувъ вдьму, сказала высокомрнымъ тономъ:

— Эту руку — мн!

Это была красавица съ адскими глазами и обнаженными плечами и грудью, поразительными по совершенству очертаній. Викторинъ покраснлъ, подавая ей руку. Пія перекрестилась подъ покрываломъ и раскаялась въ своемъ любопытств.

Ворожея съ тревожнымъ вниманіемъ разсматривала руку. Она, очевидно, съ большимъ трудомъ разбирала судьбу молодого человка.

— Сраженія, воинскіе клики,— бормотала она, — и постоянно разрушаемыя радости, обманутыя надежды. Это въ прошедшемъ. Потомъ, хаосъ людей и вещей, ручьи крови льются вокругъ тебя, вс страшныя дда, которыя совершаете вы, закованные въ сталь, синьоры, а въ конц все такъ спутано, что я ничего и не пойму.

Внезапно она схватила трепещущую ручку Піи и сблизила ее съ рукою Викторина.

— Теперь,— воскликнула она,— я понимаю. Об он составляютъ одно.

— Говори ясне,— сказалъ Викторинъ.

— Черты руки твоей, неясныя и смутныя, объясняются и дополняются этою дтскою ручкою. Ваши руки созданы другъ для друга и останутся соединенными. Но прежде вамъ предстоитъ море слезъ и ужасные дни и ночи. А наконецъ смерть дастъ вамъ жизнь.

— Говори ясне, — опять сказалъ юноша, почти съ мольбою.

— Мн боле нечего открыть теб.

И вдругъ, ставъ совершенно равнодушною, она небрежно отошла по направленію къ дьявольской вошк, которая приблизилась къ ней, вся ощетинившись, поднявъ хвостъ и громко мурлыча. Затмъ, поднявъ пеструю накидку, она набросила ее на плечи не ради скромности, а отъ того, что въ тни стнъ становилось сыро.

Постители задумчиво вернулись къ воротамъ св. Іоанна. Іоакимъ первый прервалъ молчаніе.

— Не знаю, такъ ли врно эти колдуньи читаютъ будущее, какъ языческія сивиллы и пророчицы св. Писанія. Да хранитъ Господь Свою Церковь, дти мои! Чтобы мн получить отъ папы красную шапку, надо, чтобы три четверти священной коллегіи сначала погибли отъ меча или предали вру Христову.

Еще цлый годъ, и до первыхъ дней 1080 г., продлилось это тихое счастье Викторина и Піи. Молодая двушка расцвтала съ каждымъ утромъ все прекрасне, плнительне. Григорій VII, не смотря на свою суровость и монашеское предубжденіе противъ красоты, любовался этой двочкой, прелесть которой увеличивалась царственною гордостью. Онъ понималъ, какъ многимъ душа его внучки обязана кроткимъ добродтелямъ Іоакима и сердечному благородству Викторина. Онъ не удивлялся той трогательной смси нжности и великодушной гордости, которую замчалъ въ ней. Тяжкіе дни, наступленіе которыхъ онъ предвидлъ, не должны были застать ее робкою или трепещущею за свою жизнь. И онъ, сорокъ лтъ боровшійся противъ своего вка, въ ожиданіи ужаснйшихъ бдствій утшался тмъ, что послдняя представительница его рода окажется достойною его и готовою, если нужно, на самоотреченіе и жертву.

— Пія,— сказалъ онъ ей однажды,— я хотлъ бы дать теб, на земляхъ Италіи, хорошій ленъ, для котораго ты сама выберешь синьора. Но я не увренъ, что у меня уцлетъ въ близкомъ будущемъ хоть одинъ камень, чтобы преклонить мою старую голову.

Въ послднее лто, проведенное въ Латеранскомъ раю, Пія вдругъ стала сосредоточенне въ мысляхъ, медлительне въ походк. Она и Викторинъ ужъ не такъ часто забирались въ чащу колючекъ, перевитыхъ ліанами въ цвту. Они уже не бгали съ прежнею рзвостью вслдъ за Фульво, удивленный козленокъ привыкъ ходить за ними слдомъ, приноравливаясь къ ихъ замедленнымъ шагамъ. Напрасно свистлъ ручной дроздъ, съ насмшливымъ нетерпніемъ зазывая ихъ въ мрачную глубину парка. Викторинъ говорилъ съ двушкой гораздо почтительне, Пія отвчала иногда очень тихо, какъ бы не желая быть услышанной, или молчала, устремивъ влажный взоръ точно на какое-то блаженное видніе, или останавливала на лиц своего друга такой взглядъ, который потомъ не забывался имъ даже во сн. Сидя на своемъ возвышенномъ обсерваціонномъ пункт, на стнахъ Рима, они подолгу молчали. Потомъ, видъ этой равнины, гд спятъ, точно въ гробу, величайшія историческія воспоминанія всего міра, постепенно внушалъ имъ обоимъ одно и то же чувство, и ихъ юное воображеніе однимъ взмахомъ крыла уносилось въ даль геройской старины.

Тогда начинались бесды. Викторинъ привезъ изъ Тосканы военныя легенды Франціи, которыя, какъ звукъ трубы, разносились тогда по всему христіанству. Онъ говорилъ о Великомъ Карл, священномъ император, о его двнадцати сподвижникахъ, о его племянник Роланд, о рыцарскихъ походахъ императора въ Италію и Испанію, о страшныхъ битвахъ подъ стнами языческихъ городовъ, которыхъ куполы блестли точно солнце, о слдованіи императора по улицамъ Рима и о томъ, какъ непобдимый Цезарь простерся во прахъ передъ могилою Апостоловъ. Особенно же онъ любилъ разсказывать о вечер въ Ронсевальской долин, объ отчаянномъ призыв Роландова рога, о благословеніи архіепископа, снизошедшемъ на мертвыхъ и умиравшихъ, объ утесахъ, разскочившихся отъ удара меча паладина, и о смерти Роланда съ лицомъ, обращеннымъ къ Франціи.

Пія, вся сіяя, слушала эти славныя преданія. Однажды, посл какого-то эпическаго повствованія, она взяла молодого человка за руку и сказала:

— А теперь, Викторинъ, разскажите мн еще о битв въ день Рождества Христова, въ замк вашего отца, и какъ вы вошли одинъ, не имя ни меча, ни волшебнаго рога, въ келью синьора нашего, папы, чтобы защищать его противъ всхъ.

Такимъ образомъ, живя въ мір геройскихъ подвиговъ, она перенесла туда и самую личность Викторина. Она уже не боялась трагическаго вка, въ который Богъ судилъ ей жить. Она знала, что сынъ Ченчіо среди своихъ современниковъ будетъ далеко не послднимъ, и восхищеніе, съ которымъ она относилась къ нему заране, стушевывало въ ея ум тяжесть ударовъ судьбы. Молодая колдунья, безъ сомннія, врно предрекла будущее и Пія съ радостью соглашалась на превратности жизни, вс восторги и страданія которой ей предстояло длить съ тмъ, кого она еще звала своимъ старшимъ братомъ.

Бдная аббатисса была совершенно сбита съ толку этою юною душою, ускользавшею отъ ея вліянія. Она утратила способность пробуждать любознательность Піи. Напрасно выкапывала старая монахиня изъ своей памяти самые назидательные разсказы, какъ, напримръ, чудо семи уснувшихъ юношей въ Эфес, которыхъ двухсотлтній сонъ въ неприступной пещер избавилъ отъ преслдованій языческихъ императоровъ. Пія длала презрительную гримаску и, придвигаясь къ Іоакиму, говорила:

— Мн лучше нравится чудо папы Льва, остановившаго Аттилу подъ стнами Рима. Если бы у ддушки Григорія вс рыцари были спящими эфесскими юношами, то ему только и оставалось бы, что сегодня же отослать императору Генриху ключи своего города.

Епископъ, въ свою очередь, удивился, но и обрадовался, когда, въ феврал 1080 года, Викторину было поручено папою сопровожденіе кардинала канцлера, посланнаго въ Салерно для переговоровъ съ Робертомъ Гвискардомъ, и Пія безъ печали приняла извстіе о его отъзд. Бесды между нормандскимъ авантюристомъ и папскимъ дипломатомъ вышли очень продолжительными. Герцогъ лишь въ іюн присягнулъ св. престолу въ врности. Григорій VII лично прибылъ въ Цепрано, на Лирис, чтобы принять клятву своего вассала, которому уступалъ Салерно, Амальфи и часть фермской Мархіи, и котораго признавалъ княземъ Апуліи, Калабріи и Сициліи. По окончаніи этой церемоніи Викторину пришлось еще полгода пробыть въ рядахъ норманскаго войска. Пія терпливо переносила разлуку.

— Это ради чести его рода папа готовитъ его такимъ образомъ къ опасностямъ, грозящимъ Риму,— говорила она Іоакиму.

Дйствительно, горизонтъ вдругъ омрачился. Папа, уступая чувству ненависти къ Генриху и разсчитывая на поддержку Саксоніи, возмутившейся противъ законнаго императора, наконецъ призналъ Рудольфа Швабскаго и въ торжественномъ синод объявилъ каносскаго гршника лишеннымъ императорскаго сана. Въ ту самую минуту, какъ Робертъ клялся защищать святителя и его столицу, Генрихъ IV, поддерживаемый епископами сверной Италіи, провозглашалъ въ Бриксен архіепископа Равеннскаго папою вселенской церкви. Затмъ, въ октябр мсяц онъ потерплъ кровавое пораженіе на берегу Эльстера, въ Саксоніи, но соперникъ его, Рудольфъ, умеръ отъ ранъ на другой день посл побды, и Генрихъ, чтобы подавить имперскій расколъ въ самой Италіи и утвердить въ Рим расколъ церковный, перешелъ Альпы съ остатками своего войска, передъ Пасхою 1081 г. Въ Павіи онъ возложилъ на себя корону Италіи, провозгласилъ на ломбардскомъ собор своего антипапу Климента III, потомъ, побивши въ нсколькихъ стычкахъ войска графини Матильды, направился къ Риму и 22-го мая сталъ лагеремъ на пол Нерона, куда сбжались къ нему ту скулу мскіе бароны, священники-растриги и бывшіе приверженцы антипапы Гонорія.

Изъ приближенныхъ Григорія VII никто не упалъ духомъ. Между тмъ, Робертъ Гвисвардъ, въ удивленію, не спшилъ помочь своему новому сюзерену. Онъ выбралъ именно эту опасную пору, чтобы начать на восток, на берегахъ Албаніи, рыцарскій романъ. Пока Генрихъ осаждалъ Римъ, Робертъ занялся Константинополемъ и свергнулъ греческаго императора Алевся. Викторинъ, какъ только вернулся, собралъ отрядъ смлыхъ наемниковъ, нормандцевъ и тосканцевъ, засвшихъ, по его приказанію, въ замк св. Ангела, въ Капитолі собралась римская милиція, народъ, монахи и почти вся знать были на сторон Григорія. Но такъ какъ въ имперскомъ стан начала свирпствовать лихорадка, то Генрихъ, посл сорокадневной безвредной осады, увелъ войска и направился, вмст съ антипапою, въ Тоскану, гд роздалъ вольныя грамоты взбунтовавшимся противъ Матильды городамъ.

Убдившись, что опасность миновала, Викторинъ поспшилъ въ Латеранъ. По возвращеніи изъ Салерно, онъ видалъ Пію лишь издали, въ церквахъ, гд служилъ папа, окруженный своими главными баронами. Молодой двушк кончался шестнадцатый годъ. Ея лучезарная красота ослпляла Іоакима и внушала ему какое-то благоговніе, составляя въ то же время тайную муку доброй аббатиссы.

— Она слишкомъ прекрасна, — вздыхала старушка,— для такой лихой поры, когда антихристъ бродитъ вокругъ Рима. Если императоръ со своимъ дьявольскимъ папою проникнутъ когда-нибудь за наши укрпленія, они утащутъ ее въ свои логовища, предпочтя ее всмъ сокровищамъ св. церкви.

— Зато они оставятъ насъ съ вами, мадонна, — отвчалъ епископъ, — на развалинахъ святого города, и Римъ утратитъ, по крайней мр, не вс свои драгоцнности.

Въ одинъ іюльскій день посл обда молодые люди снова отправились въ свой милый садъ. Они тихо шли подъ тнью большихъ деревьевъ и говорили мало, но глаза ихъ обмнивались самыми нжными признаніями.

— Я бы хотла розыскать нашего друга, дрозда-свистуна,— сказала Пія.— Онъ мн не попадался съ прошлаго лта. Состарился, врно, и ужъ не свищетъ.

— Онъ, можетъ быть, сталъ пустынникомъ,— прибавилъ Викторинъ.

Пія разсмялась серебристымъ смхомъ, на звукъ котораго изъ окрестныхъ гнздъ повысовывались рыженькія головки любопытныхъ малиновокъ.

— Но реполовы и ласточки еще врны намъ,— продолжала молодая двушка.— Тамъ, у св. Іоанна Круглаго, я знаю нсколько ихъ семействъ. Пойдемъ, навстимъ ихъ.

Они молча пошли по рощамъ. На поворот одной тропиночки передъ ними выросла тнь и легла на блую пыль дорожки. Вмст съ тмъ, передъ удивленными глазами Викторина очутился Эгидій.

Онъ состарлся еще скоре, чмъ дроздъ Піи. Долгая религіозная миссія въ Саксоніи истребила въ немъ послдніе остатки душевной бодрости и ясности ума. Къ прежнимъ тревогамъ его совсти присоединились сомннія въ томъ, не послужилъ ли онъ длу нечестія и не ускорилъ ли распаденія церкви и гибели имперіи. Онъ подвигался, весь сгорбленный, съ лицомъ мертвеца въ черной рамк капюшона.

Онъ неопредленно улыбнулся своему бывшему воспитаннику и съ косымъ взглядомъ поклонился внучк св. отца.

— Миръ вамъ!— пробормоталъ этотъ образцовый монахъ и прошелъ, не останавливаясь, мимо гуляющихъ.

Затмъ, полуобернувшись, онъ прибавилъ:

— Викторинъ, остерегайся змй, которыя прячутся во всхъ этихъ кустахъ. Теб извстно, что Господу угодно скрывать этихъ опасныхъ животныхъ подъ цвтами.

И, довольный этимъ зловщимъ и иносказательнымъ совтомъ, онъ удалился.

Съ тхъ поръ они стали встрчать его каждый разъ, онъ бродилъ осторожными шагами по зеленой пустын и рдко говорилъ съ ними, ограничиваясь какой-нибудь печальной сентенціей, какимъ-нибудь ‘memento mori* по адресу Викторина. Онъ ходилъ извилистыми путями, какъ будто избгая встрчъ съ молодыми людьми, но на опушк ближайшей рощицы они снова видли его передъ собою. Зато стоило ему завидть издали фіолетовую мантію епископа Ассизскаго, какъ онъ бжалъ, опустивъ голову, во дворецъ. Онъ слдилъ за Викториномъ и Піей съ цлью угодить Богу, и полагалъ, что поможетъ собственному спасенію, искупитъ свою душонку, если воспрепятствуетъ Адаму и Ев заблудиться въ тни смертоносной яблони.

По молодая парочка вскор разрушила козни монаха. Въ самой глубин сада, близъ Латинскихъ воротъ, была мстность, особенно пораженная проклятіемъ монашескаго суеврія. Тамъ было нчто въ род развалинъ цирка, почти сравненнаго съ землею и заваленнаго остатками языческаго искусства, говорили, что здсь нкогда обагрялись кровью мучениковъ ступени алтаря Вакха. Терновникъ и чертополохъ въ изобиліи расли между обломками мрамора, блый торсъ безголоваго греческаго бога еще валялся среди поломанныхъ колоннъ и разбитыхъ капителей, полуприкрытый пеленою изъ плюща. Эта покинутая площадь, населеная тысячами ящерицъ, господствовала надъ всею нижнею частью папскаго парка. Викторинъ замтилъ, что Эгидій не отваживается ступить туда, и съ тхъ поръ онъ и Шя сдлали площадь Вакха своимъ царствомъ. Іоакимъ часто сопровождалъ ихъ туда. По его словамъ, ему было любопытно поискать латинскихъ надписей или саламандръ въ этихъ старыхъ развалинахъ. На самомъ же дл упорная подозрительность Эгидія нсколько смущала его совсть, и онъ силился также играть въ этомъ земномъ раю роль архангела, но боле наивнаго, нежели бдительнаго.

Впрочемъ, онъ никогда не переступалъ за проклятыя стны, задерживаясь всякими непредвиднными находками. Его воспитанникъ и воспитанница покидали его передъ какою-нибудь миологическою рдкостью, а сами углублялись въ густой лсъ, занимавшій пространство между циркомъ и Латинскими воротами. Это была необыкновенная смсь растеній и деревьевъ, любящихъ яркое солнце и разросшихся подъ защитою высокихъ стнъ: алоэ, варварійскія фиги, гранаты, апельсинныя деревья, пальмы и множество кустовъ розъ, блыхъ и красныхъ, которые переплетались другъ съ другомъ и образовывали душистыя чащи, или перебрасывались тяжелыми гирляндами съ дерева на дерево и порою, достигнувъ до вершины кипариса, одвали надмогильное дерево въ праздничный нарядъ, рискуя удушить его. Пія никогда не выходила изъ этого цвтущаго лса безъ охапки розъ, упоительное благоуханіе которыхъ доводило аббатиссу до головокруженія. Эгидій, встрчая ее на садовыхъ лужайкахъ, содрогался при вид ея разввающихся блокурыхъ волосъ и улыбки, и весь растерянный, старательно припоминалъ формулы заклинаній.

Два громадныхъ куста розъ, одинъ блый, а другой красный, соединились въ исполинскій букетъ среди лужайки, затерянной между двухъ опушекъ и перескавшейся единственной въ этой части сада тропинкой. Это были любимцы нашихъ друзей. Красный розовый кустъ носилъ имя Викторина, а блый — Піи. Они образовывали разноцвтный сводъ, и ихъ втви, усыпанныя блоснжными и пурпуровыми цвтами, ниспадали до самой земли. Но между, стволами ихъ было достаточное разстояніе, чтобы Пія могла туда прятаться и заставлять Фульво усердно искать ее повсюду. Она всегда оставляла тамъ нсколько своихъ золотистыхъ волосковъ или клочковъ своего шелковаго покрывала, но, смясь, увряла, что сидитъ тамъ, точно маленькая фиваидская отшельница въ терновомъ шалаш. Иногда она заставляла Викторина удаляться въ эту келью.

— Тамъ хватило бы мста намъ обоимъ, — говорила она, — но, кажется, пустынники всегда бываютъ одни. Они умираютъ со скуки и попадаютъ прямо въ рай.

Въ одно августовское воскресенье, зная, что Іоакимъ у святительской вечерни, они ушли, счастливые и свободные, за развалины Вакха, на лужайку розъ. Викторинъ на колняхъ въ колючемъ убжищ, обрубалъ кинжаломъ лишнія втви, чтобы увеличить гнздышко Піи. Она, болтая, вертлась около розовыхъ кустовъ и забавлялась тмъ, что переплетала пурпуровыя гирлянды съ блоснжными. Вдругъ она вскрикнула отъ изумленія и, испугавшись, бросилась, вся блдная, въ зеленое убжище.

— Святой отецъ!— сказала она.— Идетъ вонъ тамъ, одинъ! Спрячемся!

Растерявшись, она обвилась руками вокругъ шеи юноши и прислонилась лицомъ къ его плечу. Дыханіе ихъ смшивалось. Викторинъ чувствовалъ у себя на груди біеніе сердца Піи.

Они не успли выйти изъ этого опаснаго положенія: Григорій приближался къ нимъ, медленно, поднявъ голову, глядя на небо и погрузившись въ печальное раздумье. Въ этотъ день онъ получилъ неблагопріятныя всти. Его союзникъ Робертъ настойчиво намревался провести зиму около Дураццо, на Адріатическомъ мор, императоръ цною золота покупалъ врность части римскихъ горожанъ, мародеры императорской арміи заполонили церковныя земли до самыхъ стнъ города. Риму несомннно предстояло весною подвергнуться новой осад. Папа удалился въ глубь своихъ пустынныхъ садовъ, размышляя о будущемъ и прося совта у Бога.

Они слышали тихій шелестъ его красной мантіи по сожженной солнцемъ трав. Викторинъ замтилъ, сквозь цвтущія втви, блескъ золотого креста надъ его лбомъ. Папа остановился и полюбовался великолпіемъ куста розъ. Въ эту минуту ихъ губы сливались въ горячемъ и молчаливомъ поцлу, ихъ первомъ поцлу.

Папа коснулся букета блыхъ розъ, которыя, истомленныя зноемъ, осыпались подъ его рукою и упали душистымъ благословеніемъ на головы таинствено обрученныхъ. Онъ сказалъ вполголоса, вспомнивъ о Богоматери:

— Rosa mystica!

— Я люблю тебя и теперь, и съ перваго дня, — раздался одновременный шепотъ, такой тихій, что не долетлъ и до ближайшихъ розъ.

А Григорій VII, въ смертельной скорби, поднявъ голову, устремивъ глаза въ небо, медленно пошелъ въ тнистой опушк и исчезъ близъ Латинскихъ воротъ.

VII.
Крушеніе.

Обрученные въ большомъ волненіи вышли изъ зеленаго пріюта, гд сердца ихъ открылись и отдались другъ другу. Почти дрожа, они побжали отыскивать Іоакима, котораго нашли подъ сикоморой, съ закрытымъ требникомъ на колняхъ и занятаго бесдою съ пчелами. Они безхитростно разсказали ему все. Епископъ закрылъ лицо руками, мысленно принесъ чистосердечное покаяніе въ своей вин, подумалъ и, наконецъ, поднялъ голову.

— Отнын, дти мои,— сказалъ онъ строго, — мы будемъ рвать розы всегда втроемъ.

Онъ съ тревогою глядлъ то на Викторина, то на Пію. Но мало-по-малу обычная ясность вернулась къ нему, и онъ сдлалъ надъ собою усиліе, чтобы не показаться черезчуръ снисходительнымъ.

— Прощаю васъ,— продолжалъ онъ,— только съ однимъ условіемъ: чтобы Викторинъ сегодня же попросилъ у папы руки его внучки. Насъ всхъ троихъ обязываетъ къ этому совсть. Разршаю теб, другъ мой, не упоминать предъ св. отцомъ о твоемъ сегодняшнемъ проступк.

Григорій поднимался по отдаленнымъ склонамъ сада. Черезъ нсколько минутъ онъ долженъ былъ пройти мимо нихъ и ршить участь влюбленныхъ. Викторинъ обратился къ епископу съ жестомъ мольбы, который былъ понятъ.

— Хорошо,— сказалъ Іоакимъ, — я заговорю первый. Оно лучше и для васъ, и для меня.

Григорій былъ уже всего въ нсколькихъ шагахъ, но его такъ поглощали думы, что онъ ничего не видлъ передъ собою и вздрогнулъ при первыхъ словахъ Іоакима.

— Я прошу,— говорилъ епископъ,— новой милости у на шего святйшества.

— Милости, братъ мой? А для кого именно?

— Для Піи и Викторина, дтей вашихъ передъ Господомъ, души которыхъ поручены вами мн. Они любятъ другъ друга чистйшею любовью и моими устами просятъ васъ благословить ихъ союзъ.

Прелестная пара, стоя передъ старымъ монахомъ въ пурпуровой мантіи, готова была упасть къ ногамъ его. Онъ же какъ бы не замчалъ ихъ, онъ не обернулся и къ Іоакиму, а отвтилъ, точно говоря самъ съ собою:

— Грядущее не благопріятствуетъ ни обрученію, ни браку. Счастливы очаги, у которыхъ не будетъ колыбелей! Десница Господня отяготла надъ нашими главами. Юноши должны облечься въ латы, а двушки — во власяницу. Насталъ часъ молиться и гибнуть во славу церкви.

Затмъ онъ склонилъ взоры на плачущую Пію, и голосъ его зазвучалъ мягче:

— Не плачь, Пія. Если слова мои были жестки, изгладь ихъ изъ твоей памяти. Храни надежду, и да дастъ мн Господь благословить вскор твою любовь. Избранникъ твой достоинъ тебя и меня. Но я хочу, чтобы, среди уготованныхъ церкви испытаній, онъ сначала возстановилъ честь своего имени и уплатилъ долгъ своего отца. Теб нужно, дочь моя, славное и благородное имя.

Затмъ, обратившись къ Викторину, онъ прибавилъ:

— Король нечестивецъ ежечасно можетъ вновь явиться подъ стнами Рима. Знаю, что вс его усилія обратятся на Ватиканъ и городскіе окопы. Замокъ св. Ангела въ тотъ день станетъ воистину твердынею церкви. Твоя рыцарская обязанность — непрестанно стоять тамъ на страж.

Дйствительно, постъ этотъ съ осени сталъ опаснымъ. Развдчики императорской арміи, шайки бродячихъ солдатъ, поднятыя Климентомъ III и увлеченныя золотомъ греческаго императора Алекся, союзника Генриха IV, шатаясь по римской Кампань, доходили до подножія Монте-Маріо. Викторинъ, во глав своихъ норманновъ, безпрестанно длалъ вылазки, чтобы очистить ближайшія окрестности Рима. Императоръ съ главнымъ войскомъ пришелъ передъ Пасхою 1082 г. Онъ сдлалъ сильное нападеніе на самую слабую часть стнъ, которая находилась позади церкви св. Петра и которую въ XVI вк выбралъ для приступа коннетабль де-Бурбонъ. Чтобы отвлечь защитниковъ, разставленныхъ вдоль гребня стнъ, за зубцами, Генрихъ веллъ поджечь храмъ Петра рукою преступника. При извстіи о пожар, Григорій поспшилъ туда, собравъ разсянныя по Риму военныя силы и, самъ ставъ во глав жителей пригорода св. Петра, тушившихъ огонь, направилъ за городъ все свое рыцарство. Имперцы подались назадъ, Генрихъ отступилъ въ гор Соракту, перешелъ Тибръ и остановился въ аббатств Фарфа, гд монахи, уже пятьдесятъ лтъ смявшіеся надъ папскою рластью и жившіе вопреки Евангелію, предложили ему, для продолженія войны, сокровища своей ризницы. Генрихъ помстилъ въ Тиволи своего антипапу, разставилъ гарнизоны въ сабинскихъ замкахъ и вернулся въ Тоскану воевать съ вассалами графини Матильды, которая принуждена была запереться въ укрпленіяхъ Каноссы.

На другой день посл побды, папа призвалъ сына Ченчіо въ Латеранъ и назначилъ его комендантомъ замка св. Ангела.

— Это лишь начало боя, первые раскаты грома,— сказалъ онъ.— Гроза будетъ ужасна. Мы останемся тверды и непоколебимы до конца. Они хотятъ развнчать меня и унизить. Но я лучше перенесу апостольскую церковь съ немногими врными кардиналами въ горы Калабріи, а если понадобится, такъ и на Голгоу, въ среду язычниковъ-магометанъ.

Тутъ онъ замтилъ, что Викторинъ раненъ копьемъ въ правую руку.

— Ахъ, сынъ мой, ты былъ въ самой свалк. Господь зачтетъ теб кровь, которую ты пролилъ за меня. Но у Шиной аббатиссы есть превосходныя снадобья, тайну которыхъ знаютъ эти старыя монахини. Поди къ ней и предоставь ей твою руку.

Въ аптек аббатиссы нашлись только ладанки и записочки съ молитвами, но одинъ взглядъ Піи оказался цлительне всякихъ эликсировъ, и Викторинъ вышелъ изъ Латерана здоровымъ

Отступленіе Генриха не прекратило войны. Съ высотъ Тиволи Климентъ III, поддерживаемый Тускулумской знатью, направлялъ на Римъ разбойничьи шайки, которыя жгли дома и вшали крестьянъ. Подале, въ Апуліи, развнчанные ломбардскіе князья и агенты византійскаго императора возмущали города противъ норманновъ. Робертъ Гвискардъ поспшно возвратился и въ нсколько недль возстановилъ порядокъ въ своихъ владніяхъ. Затмъ онъ снова уплылъ въ Иллирію, совсмъ не помышляя о Григорі VII.

Матильда, принужденная отстаивать замокъ за замкомъ, могла лишь послать пап священные сосуды и серебряные подсвчники изъ своихъ часовенъ. На самую Троицу Викторину пришлось опять отправиться въ Салерно, чтобы собрать еще нсколько тысячъ норманскихъ наемниковъ для защиты св. престола. Къ концу лта онъ вернулся съ небольшимъ войскомъ, въ составъ котораго вошло и нсколько сицилійскихъ сарацинъ въ зеленыхъ чалмахъ и съ золотыми полумсяцами на груди. У подошвы горы Альбано онъ выдержалъ довольно сильное нападеніе и съ мечомъ въ рук проложилъ себ путь сквозь шайку какого-то сброда. Въ то же время онъ разсмотрлъ вдали на пригорк фигуры двухъ всадниковъ, которые скоре наблюдали за свалкою, чмъ руководили ею. И передъ нимъ промелькнуло видніе, отъ котораго болзненно сжалось его сердце: церковь въ Каносс, густой сумракъ придловъ и, при блдномъ свт свчей, дв ночныя птицы, рыцарь и монахъ, слдятъ, вытянувъ шеи, за императоромъ, распростертымъ передъ блою частицею Даровъ.

Въ послдніе дни 1082 года, императоръ, стоявшій лагеремъ у Тибра, надъ городомъ, предпринялъ въ третій разъ осаду Рима.

Шесть мсяцевъ стерегъ онъ святительскій городъ съ высотъ, сосднихъ съ Ватиканомъ. 2 іюня, на зар, его саксонцы и ломбардцы безшумно взобрались на стну близъ св. Петра, столкнули внизъ заснувшихъ часовыхъ и овладли одною изъ башенъ, а въ раскрытую брешь бросились съ криками радости прочіе имперцы. Говорятъ, что первымъ рыцаремъ, проникшимъ за стну, былъ Готфридъ Вульонскій. Прибжали ополченцы Григорія и столкнулись съ врагами на паперти церкви. Произошла ужасная рзня: площадь, ступени и церковная паперть въ одну минуту залились кровью. Римляне затворились въ церкви св. Петра, гд продержались до слдующаго дня.

При первыхъ возгласахъ ворвавшихся враговъ Викторинъ поскакалъ къ Латерану. Уже слышенъ былъ набатъ на Капитоліи, а потомъ у св. Маріи-Маджоре. Папа шелъ въ свою церковь, чтобы служить обдню. Взглянувъ на лицо Викторина, онъ остановился и поблднлъ.

— Св. отецъ, непріятель — въ пригород. Спшите въ замокъ. Еще часъ — и будетъ поздно!

Пораженный и разгнванный, папа не зналъ, на что ршиться. Римскій сенаторъ Піерлеоне сталъ умолять его послдовать совту молодого барона. Викторинъ, не дожидаясь приказаній своего повелителя, распорядился, чтобы слуги тотчасъ осдлали всхъ лошадей святительской конюшни, и немедленно побжалъ въ занимаемую Іоакимомъ и Шею башню. Онъ встртилъ ихъ на лстниц, молодая двушка и епископъ поспшно сходили внизъ, таща за собою аббатиссу, страхъ которой былъ выше описанія. Отрядъ составился тотчасъ же и двинулся галопомъ мимо Колизея, Капитолія и по улицамъ вдоль Тибра. Впереди скакалъ сенаторъ, держа первосвятительскій крестъ, за нимъ — Григорій, съ непокрытой головой, между двухъ конюховъ, Пія между Іоакимомъ и Викториномъ и, наконецъ, сколько монаховъ, изъ которыхъ одинъ везъ за сдломъ аббатиссу, а другой — запиханные какъ попало въ мшокъ печати римской церкви, пергаменты канцеляріи и украшенные драгоцнными камнями сосуды.

Во всхъ церквахъ били тревогу, испуганный народъ глядлъ на отчаянное бгство стараго пастыря, морской втеръ уже доносилъ до Эсквилина черный дымъ пожаровъ. По дорог, справа и слва, присоединялись къ маленькому отряду кардиналы, епископы, вельможи грегоріанской партіи, испуская крики ужаса или гнва, и вс пришпоривали коней своихъ, не сводя глазъ съ лысой головы Григорія и трехконечнаго первосвятительскаго креста.

Въ окрестностяхъ моста св. Ангела они были остановлены на нкоторое время толпою окрестныхъ жителей: полуголыхъ женщинъ, клириковъ съ мощами и иконами въ рукахъ, мужчинъ, покрытыхъ кровью, этотъ людской потокъ двигался къ центру Рима. По ту сторону рки поднимались къ небу высокіе снопы пламени и страшный, оглушительный, непрерывный вопль, который сливался съ грохотомъ рушившихся стнъ. Направо, на мол Адріана, сквозь траурную завсу дыма виднлись норманскіе стрлки съ натянутыми луками, готовые стрлять, а еще выше, съ городской башни, разввалось надъ этимъ погромомъ первосвятительское знамя, блое, съ перекрещенными золотыми ключами.

На переправу по мосту потребовалось полчаса. Простолюдины, видвшіе избіеніе своихъ сыновей и истребленіе своего имущества, обращались противъ Григорія и поносили его. Одинъ ремесленникъ съ опаленными волосами погрозилъ ему кулакомъ. Одна женщина, прижимавшая къ груди ребенка съ разбитою головою, осмлилась схватить за узду его лошадь, которая стала на дыбы. Толпа съ. каждымъ шагомъ становилась гуще и грозне. Викторинъ поддерживалъ за талію вздрагивавшую Пію, а Іоакимъ, заслышавъ свистъ первыхъ камней, прикрывалъ блокурую головку двушки своимъ горностаевымъ оплечьемъ.

Наконецъ, замковый гарнизонъ сдлалъ вылазку, оттснилъ народъ по направленію къ св. Петру и расчистилъ путь. Снова двинулся первосвятительскій крестъ, и святая римская церковь, оскорбленная и побжденная, прослдовала въ безпорядк по узкому мосту крпости, который медленно поднялся за послднимъ монахомъ.

На другой день, Генрихъ черезъ Ватиканскую брешь вступилъ въ городъ и, по дымящимся развалинамъ предмстья, провелъ своего лжепапу въ церковь св. Петра, только что покинутую послдними защитниками. Съ вершины своего укрпленія, Григорій издали увидлъ, какъ на паперть, еще красную отъ крови пріявшихъ за него мученичество, вступило пышное императорское шествіе. Каносскій цезарь въ своей пурпурной мантіи, епископъ-отщепенецъ въ блой риз, а за ними — толпа итальянскихъ вельможъ, свтскихъ и духовныхъ. Они скрылись въ церкви, гд Климентъ, начиная молебенъ, заплъ: ‘Тебя, Бога, хвалимъ!’

Когда церковные колокола привтствовали первыя слова побдной псни, Григорій задрожалъ и глаза его увлажнились слезами. По твердость вернулась къ нему, какъ скоро онъ замтилъ позади себя, на разстояніи нсколькихъ шаговъ, Викторина и его норманскихъ военачальниковъ, и, обратившись къ юному коменданту св. Ангела, онъ сказалъ:

— Злодйская комедія и дьявольская пародія священныхъ преданій! Императоръ можетъ принять закрытую корону лищь изъ рукъ папы, а Гвибертъ, пока я живъ, могъ бы имть подобіе канонической власти лишь будучи признанъ и привтствуемъ народомъ Рима. Народъ же этотъ за меня.

Викторинъ припомнилъ проклятія, слышанныя наканун, и свистъ камней мимо его ушей. Онъ предчувствовалъ, что народъ этотъ, впродолженіе многихъ вковъ привыкшій къ зрлищу бдствій папства, отречется отъ своего епископа, прежде чмъ птухъ успетъ пропть нсколько разъ.

Затмъ, Римъ, въ теченіе нсколькихъ недль, представилъ собою невиданную картину: пала, заключенный въ могилу Адріана {Т.-е. въ замокъ св. Ангела.}, былъ отрзанъ отъ христіанскаго міра, антипапа служилъ во храм св. Петра и предсдательствовалъ на синодахъ, императоръ распоряжался на правомъ берегу Тибра, городская община — на лвомъ и въ Капитоліи. По городу ходили странныя процессіи: то посланники развнчаннаго греческаго цезаря, путеводимые Іорданомъ, герцогомъ Капуанскимъ, шли просить Генриха идти на Апулію и выгнать норманновъ изъ Италіи, то настоятель монастыря на гор Кассино, высшій духовный сановникъ полуострова, халъ, окруженный штабомъ монаховъ, чтобы попытаться устроить примиреніе между Григоріемъ и Генрихомъ. Дйствительно, между папою и императоромъ и между послднимъ и римлянами завязывались двусмысленные переговоры, которые не могли привести къ настоящему соглашенію. Чтобы разршить великую распрю, расколовшую христіанскій міръ, долженъ былъ собраться соборъ, римская знать обязывалась выхлопотать у Григорія прощеніе и коронованіе Генриха. Послдній, чтобы не мшать собору, удалился, посреди лта, въ Тоскану, оставивъ гарнизонъ вокругъ замка св. Ангела, Климентъ III вернулся въ Тиволи.

Соборъ, составившійся изъ южноитальянскихъ и провансальскихъ епископовъ, врныхъ общенію съ Григоріемъ и поэтому полныхъ предвзятой враждебности къ Генриху, въ самомъ дл открылъ свои засданія, въ ноябр 1083 года, въ залахъ замка св. Ангела. Онъ разошелся черезъ нсколько дней, не окончивъ преній, отъ которыхъ уклонились епископы императорской партіи. Римскіе бароны, отчаявшись въ возможности добиться отъ Григорія торжественной коронаціи по обрядамъ, установившимся со временъ Карла Великаго, спросили императора, не удовольствуется ли онъ простою передачею императорской короны на палочк, черезъ бойницу крпости, безъ обычнаго священнослуженія. Генрихъ ничего не отвтилъ на это насмшливое предложеніе и сталъ готовиться въ четвертому нападенію на Римъ. 21-го марта 1084 года, въ день св. Бенедикта, онъ вошелъ воротами св. Іоанна вмст съ антипапою, и оба союзника поселились въ самомъ Латеранскомъ дворц.

Эта долгая зима была для Григорія временемъ великой скорби. Безполезный соборъ, засдавшій въ стнахъ его тюрьмы, далъ ему почувствовать его безсиліе надъ церковью. Апостольское служеніе великихъ папъ: св. Григорія Великаго, Льва III, Сильвестра II, ускользало изъ его слабыхъ рукъ. Казалось, что Богъ покидаетъ его. Каждый день приносилъ ему всти объ успхахъ императорской партіи въ Рим. Городъ, обднвшій отъ отсутствія богомольцевъ, которые уже три года, какъ не осмливались являться на поклоненіе гробу св. Петра, умиралъ отъ нужды и скуки. Любимый имъ папа не сталъ ли виновникомъ его гибели? Простонародье, равнодушное къ чистот церкви, къ законности первосвятителя, и подстрекаемое разстриженными монахами, уже кричало на перекресткахъ, что власть Климента и покровительство императора вернутъ, наконецъ, миръ, довольство и радость. Со стороны норманновъ не видно было никакихъ признаковъ близкой помощи, хотя герцогъ Робертъ уже вернулся въ Италію. У преданнаго пап дворянства оставалось всего нсколько замковъ на Целі и Палатин, Кореи владли еще Капитоліемъ, Піерлеоне — островомъ Тибра. Съ каждымъ днемъ ослабвало и феодальное верховенство Григорія, и его духовное значеніе. Онъ слышалъ хриплые оклики нмецкихъ часовыхъ, разставленныхъ вокругъ замка св. Ангела, видлъ съ верхнихъ террасъ германскій станъ на лугахъ Нерона. Вскор въ однихъ дворахъ и рвахъ крпости должна была сосредоточиться его доля мистическаго господства надъ христіанскимъ міромъ.

Часто, по ночамъ, онъ всходилъ на вершину башни св. Ангела въ сопровожденіи Викторина, а иногда и Піи. Онъ глядлъ на свою столицу, на далекія колокольни своего дворца и храмовъ и печально прислушивался къ журчанію рки, къ смутному гулу священнаго города. Въ эти минуты онъ и не думалъ противодйствовать любви молодыхъ людей: позволялъ имъ рядомъ облокачиваться на брустверъ и нжно переговариваться о будущемъ. Онъ же весь принадлежалъ прошедшему, днямъ своего духовнаго величія, минутамъ торжества, которыя онъ доставилъ церкви. Однажды, звукъ поцлуя заставилъ его вздрогнуть и онъ со строгимъ видомъ обернулся къ обрученнымъ. Но меланхолическій вопль о тушеніи огня, раздавшійся съ Капитолія, отвлекъ его вниманіе, и, убаюкиваемый глухимъ гуломъ колокола, онъ вновь сталъ длать молчаливый смотръ всмъ этимъ базиликамъ, которыя, точно привиднія, тонули во мгл,— этимъ храмамъ, гд ему уже нельзя было славить Бога.

Теперь съ каждымъ днемъ прибавлялось новое горе, новое оскорбленіе его первосвятительскому достоинству. Совтъ изъ знати, римскихъ горожанъ и епископовъ-отщепенцевъ явился къ воротамъ замка, провозгласилъ Григорія свергнутымъ и привтствовалъ Гвиберта, какъ законнаго папу. Въ Вербное Воскресенье состоялось возведеніе равеннскаго патріарха ломбардскими епископами въ папскій санъ, а въ Свтлое Воскресенье Климентъ III мропомазалъ и короновалъ въ храм св. Петра императора Генриха и жену его, Берту. Потомъ римляне облекли императора званіемъ патриція. Генрихъ и Климентъ захватили церковное управленіе въ свои руки, смнили римскую магистратуру, составили священную коллегію и назначили семерыхъ подгородныхъ епископовъ. Потомъ, Генрихъ осадилъ въ Рим послднія твердыни Григорія, пожегъ дворцы его приверженцевъ, взялъ приступомъ Капитолій. Остался лишь замокъ св. Ангела, ладья апостоловъ, послдній обломокъ, уцлвшій отъ полнаго крушенія церкви.

Разъ утромъ, сами римляне напали на замокъ св. Ангела, т самые кузнецы и мясники, которые нкогда вырвали Григорія изъ когтей Ченчіо. И это было послднею каплею горечи. Они окружили мрачную крпость съ криками бшенства, грозя повсить св. отца или уморить его голодомъ. На этотъ разъ непреклонный монахъ упалъ духомъ. Сидя въ сумрачной сводчатой зал з^мка, онъ поникъ головою и прошепталъ вопль еврейскаго пророка:

— Народъ мой, что я теб сдлалъ?

Впрочемъ, оставался еще одинъ выходъ: глубокое ложе Тибра, песчаная отмель, поросшая ивами и тростникомъ. Съ наступленіемъ ночи, Викторинъ, въ одежд монаха, спустился на веревк на берегъ рки и переплылъ ее. Онъ кинулся въ пустынные переулки Реголы и Гетто, добрался во мрак до безлюднаго форума и безпрепятственно достигъ воротъ св. Севастьяна. На зар, подкупивъ дукатомъ начальника императорскихъ часовыхъ, онъ вышелъ изъ города, спокойнымъ шагомъ спустился съ холма до часовни ‘Господи, куда грядеши?’, затмъ добжалъ до башни, возвышавшейся посреди равнины и служившей пріютомъ нсколькимъ крестьянамъ бароновъ Пьерлеоне. Тамъ онъ взялъ лошадь и поскакалъ по направленію къ Палестрин и Ананьи, гд надялся встртить передовые отряды норманской конницы. Четыре дня спустя онъ възжалъ въ Салерно и подавалъ Роберту Гвискарду письмо отъ Григорія.

Герцогъ-авантюристъ не сталъ, колебаться. Побда императора грозила его собственной власти. Убивши или заточивши папу, Генрихъ очутится во глав могущественной коалиціи византійцевъ, ломбардцевъ, итальянскихъ синьоровъ, нкогда вытсненныхъ норманнами, и пойдетъ на Салерно. Робертъ тотчасъ собралъ вс свои военныя силы. Въ первыхъ числахъ мая онъ выступилъ въ походъ съ 6.000 всадниковъ и 30.000 пхотинцевъ. Пхота эта была странною смсью наемниковъ, собравшихся со всхъ концовъ христіанскаго міра, калабрійскихъ горцевъ и сицилійскихъ арабовъ. Христіане стремились къ Риму, побуждаемые жаждою наживы, а сарацинъ влекло таинственное очарованіе религіозной экспедиціи. Настоятель горы Кассино тайно увдомилъ папу о приближеніи его друзей и черезъ того же гонца, ведя двойную игру, предупредилъ императора. Послдній поспшилъ разрушить башни Капитолія и окопы предмстья папы Льва. Затмъ, онъ собралъ общинный совтъ и простился съ нимъ подъ тмъ предлогомъ, что дла имперіи отзываютъ его за Альпы, онъ общалъ скоро вернуться, ободрялъ римлянъ къ сопротивленію и желалъ имъ удачи. 21 мая онъ ушелъ по Фламиніевой дорог вмст съ антипапой.

Въ тотъ самый часъ передовой отрядъ норманской конницы уже ударялъ копьемъ въ ворота св. Іоанна. Робертъ, промедливъ три дня въ Acqua Marcia, подъ прикрытіемъ большихъ водопроводовъ, чтобы не подвергнуться внезапному нападенію имперцевъ въ случа, еслибъ они вздумали вернуться, бросился, 28 мая, на ворота св. Лаврентія и разнесъ ихъ. Грозное войско потокомъ полилось въ Римъ при крикахъ: ‘Гвискардъ! Гвискардъ!’. Прежде чмъ застигнутые врасплохъ римляне успли организовать оборону, герцогъ направился по пылавшему Марсову полю къ Тибрскому мосту и молу Адріана. Почти не встртивъ сопротивленія, онъ очистилъ окрестности замка. Подъемный мостъ опустился, и, нсколько минутъ спустя, тотъ удивительный рыцарь, который на пол битвы при Чивителл поцловалъ руку побжденному Льву IX, смиренно склонился къ ногамъ Григорія VII и получилъ отпущеніе всхъ своихъ грховъ.

Вечеромъ этого дня герцогъ командовалъ конвоемъ, окружавшимъ носилки первосвятителя. Григорій, надясь на восторженный пріемъ со стороны простонародья, пожелалъ не медля вернуться въ Латеранскій дворецъ. Онъ избралъ тотъ самый путь, по которому скакалъ годъ назадъ, въ утро своего бгства. Никто не палъ ницъ при вид его. Женщины и дти отворачивались при его приближеніи, мужчины съ ненавистью глядли на него. Викторинъ, хавшій во глав аррьергарда, гд находились Пія и епископъ ассизскій, долженъ былъ обнажить мечъ, поравнявшись съ Капитоліемъ, чтобы отпугнуть шайку бродягъ, которые притаились въ оставшихся посл императорскаго разгрома развалинахъ.

— Пснь скорби, а не побды слдовало бы воспть твоему дду завтра, передъ престоломъ своей первосвятительской церкви,— сказалъ Іоакимъ Піи.

Самъ Римъ подалъ знакъ къ началу ужаснаго бунта. На третій день посл прибытія норманновъ, охваченный безумнымъ гнвомъ, онъ возсталъ противъ побдителей. Борьба была непродолжительна. Робертъ, на минуту смущенный бунтомъ, который вспыхнулъ одновременно во всхъ кварталахъ города, приказалъ убивать безъ милосердія и безъ жалости жечь, не щадя самыхъ почитаемыхъ монастырей и церквей. Образовался исполинскій костеръ: предмстье Монти, Эсквилинъ, Квириналъ, простонародныя улицы, примыкающія къ арк Януса, къ Колизею, къ портику Октавіи, къ св. Петруво-Узахъ, Форумъ Траяна и все, что оставалось отъ Марсова Поля, покрывали небо заревомъ въ теченіе трехъ ночей. Возобновился праздникъ Нерона, огненная оргія антихриста.

Улицы превратились въ кровавыя болота. Съ мостовъ валили въ Тибръ трупы цлыми тысячами, грудныхъ дтей бросали съ высокихъ башенъ. Были превзойдены ужасы временъ Алариха. Когда городъ усмирился и затихъ, настала очередь грабежа, тмъ боле тяжелаго, что Римъ въ то время былъ бденъ, дворцы опустошены, церкви лишены своихъ сокровищъ. Дикіе калабрійцы топорами разрубали престолы, воображая, что въ нихъ спрятано золото, арабы разбивали двери святилищъ, срывали съ изображеній святыхъ ихъ драгоцнныя одежды, украшенныя дорогими камнями приношенія врныхъ и съ бшенствомъ шарили въ ркахъ съ мощами. Большія базилики: св. Петра и Павла, св. Маріи Маджоре и св. Лаврентія подверглись величайшимъ надругательствамъ. На хорахъ св. Петра имамъ справилъ пятничное богослуженіе, другой же имамъ, съ колокольни св. Маріи Маджоре, бросилъ покрытому кровавымъ пепломъ Риму призывъ ислама:

— Аллахъ есть Богъ, а Магометъ — пророкъ его!

Эти страшные часы Григорій проводилъ въ своей моленной, подавленный скорбью и стыдомъ. Напрасно молилъ онъ Роберта, заклиная его спасеніемъ души, герцогъ смотрлъ на слезы стараго первосвятителя и удалялся, не удостоивъ его отвтомъ. На четвертый день, зрлище, боле раздирательное, чмъ остальныя, довело муки папы до послднихъ предловъ. Онъ увидлъ въ окно Латерана большую толпу плнныхъ, которыхъ сарацины гнали, точно скотъ, черезъ ворота св. Іоанна въ станъ Рожера, сына Гвискарда: шли благородныя двушки и женщины съ распущенными волосами и связанными за спиною руками, молодые люди, бароны, императорскій префектъ Рима, епископы нмецкой партіи, съ веревками на шеяхъ, въ одеждахъ, испачканныхъ грязью и кровью. Шли на глазахъ общаго отца всего христіанства, чтобы быть проданными съ публичнаго торга,— ‘какъ жиды’, по выраженію одного монаха, стоявшаго близъ Григорія,— двушки, предназначенныя въ гаремы Сициліи, юноши — на норманскія галеры. Тогда папа вспомнилъ, какъ св. Левъ спасъ Римъ отъ Аттилы и смягчилъ Гензериха, и спросилъ себя, рыдая, какой отвтъ онъ дастъ Богу за довренное ему стадо. Наконецъ, онъ добился, чтобы Робертъ прекратилъ кровопролитіе и простилъ мертвый городъ. Но мысль, что его союзникъ оставитъ его здсь епископомъ этого кладбища, привела его въ трепетъ.

— ВозьМи меня въ твое царство,— сказалъ онъ,— и чмъ скоре, тмъ лучше. Святительству моему въ Рим пришелъ конецъ. Вся кровь, пролитая твоими руками, вопіетъ противъ меня. Мои церкви разрушены, и мое имя отнын станетъ здсь символомъ проклятія. Часъ мой близокъ. Удемъ сегодня же вечеромъ. Да покроетъ меня Господь Іисусъ Своимъ, милосердіемъ.

Однако, онъ на-скоро устроилъ еще одно, послднее совщаніе изъ нсколькихъ кардиналовъ и епископовъ, на которомъ возобновилъ проклятія противъ лжепапы и императора и изгналъ изъ Рима священниковъ-отщепенцевъ, собственноручно возложившихъ митры на свои головы во время его плна. Втайн онъ готовился къ отъзду. Центръ норманскаго войска мало-по-малу отступилъ къ Тиволи, гд герцогъ собирался осадить Климента III. Въ город осталось всего нсколько сотъ рыцарей подъ командою Рожера. Въ одинъ іюньскій вечеръ, Григорій, въ сопровожденіи Викторина и епископа Ассизскаго, захотлъ проститься съ церквами, съ которыми связаны были славнйшія воспоминанія его святительства. Онъ вошелъ въ храмъ св. Іоанна Латеранскаго и помолился тамъ колнопреклоненно, касаясь лбомъ пола, а затмъ направился въ опустошенную св. Марію Маджоре. Но уже съ паперти онъ замтилъ, что двери собора, проломленныя и разбитыя таранами, еле висятъ на петляхъ, увидлъ раззоренный алтарь, разрушенный престолъ, погашенную лампаду и не ршился войти въ ту церковь, гд онъ когда-то геройски прославилъ Господа. Онъ повернулъ назадъ вмст со своими спутниками, и, поникнувъ головой, вернулся въ Латеранъ.

Въ полночь, первосвятительскіе сады стали мстомъ прискорбнаго зрлища. Григорій VII въ простой ряс бенедиктинца, епископъ Ассизскій, кардиналъ Альбано, Пія подъ руку съ Викториномъ, настоятель св. Бенигнія Дижонскаго, аббатисса, поддерживаемая Эгидіемъ, нсколько слугъ и нсколько римскихъ патриціевъ тихо пробирались по лугамъ и рощамъ къ калитк близъ Латинскихъ воротъ. Была ночь, прозрачная, напоенная ароматомъ липъ, жасминовъ и розъ, ночь сверкающая, посеребренная луною и полная нжнаго шороха. Печальное шествіе, точно вереница тней, тянулось по чернымъ кипарисовымъ аллеямъ, прорзаннымъ кое-гд пятнами свта. Время отъ времени въ цвтущихъ кустахъ запвалъ соловей. Пія, закутанная въ темное покрывало, вздохнула, проходя мимо хворостянаго шалашика, гд живалъ по лтамъ ея милый Фульво: бдный козликъ монсиньора св. Евстафія умеръ отъ горя или старости вовремя пребыванія его хозяйки въ замк св. Ангела. Эгидій вздрагивалъ каждый разъ, какъ на углу какой-нибудь лужайки вставалъ въ неврныхъ лучахъ луны странный абрисъ купы деревьевъ, медленно покачиваемой теплымъ ночнымъ втромъ. Но изо всего общества изгнанниковъ онъ одинъ помнилъ о фантастическихъ легендахъ Латерана и боялся появленія Тускулумскихъ папъ или великихъ куртизанокъ, владвшихъ св. престоломъ въ былыя времена. Григорій и его послдніе приверженцы думали только о неслыханномъ паденіи папства, о вчномъ, можетъ быть, вдовств Рима, о тайнахъ будущаго, объ униженіи церкви. Когда дошли до двухъ высокихъ и уединенныхъ розовыхъ кустовъ за циркомъ Бахуса, пріютившихъ ихъ первый поцлуй, Пія и Викторинъ взглянули другъ на друга съ грустною улыбкою. Молодой человкъ небольшимъ обходомъ приблизился къ кустамъ, запахъ которыхъ никогда еще не казался ему столь упоительнымъ, и торопливо сорвалъ на дорогу нсколько розъ, которыя Пія заткнула за поясъ.

Въ глубин сада дожидались двое носилокъ: одн для папы, другія — для его внучки и аббатиссы. У Латинскихъ воротъ стояли лошади, предназначенныя для прочихъ путниковъ, и конвой изъ норманскаго рыцарства подъ командою Рожера. Двинулись шагомъ вдоль укрпленій, причемъ рыцари окружали святителя, потомъ проселочной дорогой выхали на путь Аппія близъ могилы Цециліи Метеллы. И по’ этой погребальной дорог, между двухъ рядовъ могилъ, пустился въ путь Григорій при яркомъ сіяніи звздъ, среди безмолвія безлюдной римской Камланьи.

При восход солнца папа остановилъ свой поздъ. Онъ. вышелъ изъ носилокъ и одинъ съ трудомъ поднялся на холмикъ, съ котораго хотлъ взглянуть на Римъ въ послдній разъ. Онъ устремилъ глаза на башни Латерана. Оставшіеся внизу спутники его съ благоговніемъ присутствовали при этомъ разставаніи. Онъ то какъ будто молился, то задумывался и опускалъ голову.

Псни жаворонковъ взлетали, точно звонкія стрлы, къ розоватому небу, а равнина, залитая росою и сверкавшая цвтами, блестла точно громадный ларецъ самоцвтныхъ каменьевъ. Пія плакала, Эгидій, склонившись въ пыли дороги, бормоталъ утреннія молитвы. На минуту, Григорій повернулся къ Тиволійской гор, мсту жительства анти-папы Климента, и двинулъ рукою, какъ бы проклиная. Потомъ онъ вновь сталъ смотрть на колокольни Рима, на его увнчанныя башнями укрпленія, и вдругъ, поднявъ правую руку, далъ своему городу торжественное и послднее папское благословеніе.

— Это — благословеніе отпущенія, дти мои, — сказалъ епископъ Ассизскій обрученнымъ.— Отче нашъ!

У подошвы горы Альбано караванъ повернулъ на Пренестинскую дорогу. Въ этомъ мст его нагналъ гонецъ отъ Роберта Гвискарда съ. депешей къ святому отцу. Герцогъ совтовалъ послднему подвигаться съ величайшими предосторожностями. Шайки солдатъ, отбившихся отъ императорской арміи, бродили по Кампань. Робертъ приказывалъ сыну своему послать опытныхъ развдчиковъ для изслдованія пути, а папу просилъ подождать его нсколько дней въ монастыр на гор Кассино. Онъ самъ собирался бросить осаду Тиволи и проводить своего гостя до Салерно. Въ первый вечеръ путники остановились во дворц епископа Веллетрійскаго, который былъ викаріемъ кардинала Альбанскаго. На другой день намрены были усиленнымъ переходомъ достигнуть Ананьи.

За часъ до заката солнца, норманское рыцарство переправилось черезъ рчку, почти сухую лтомъ, текущую въ узкой и мрачной долин, надъ которой господствуетъ этотъ городъ зловщаго вида. Носилки папы и Піи, сопровождаемыя духовенствомъ на коняхъ, двигались вдоль берега, разыскивая удобный бродъ. Вдругъ, изъ дубоваго лса близь рки выскочила шайка вооруженныхъ людей, которые бросились на маленькій отрядъ съ крикомъ: ‘Имперія! имперія!’ Въ мгновеніе ока разбойники окружили носилки, мечами и окованными палками ударяя носильщиковъ, которые выпустили жерди и стали обороняться. Викторинъ, хавшій впередъ, среди купъ изъ, повернулъ лошадь, разогналъ ее такъ, что прорвалъ кругъ нападающихъ и, оглушивъ троихъ или четверыхъ своею булавою, очутился рядомъ съ Ніею, которую одинъ разбойникъ, въ странной, полумонашеской, полусолдатской одежд, грубо оттаскивалъ отъ бдной, безчувственной аббатиссы. Рыцарь спрыгнулъ на землю и, выхвативъ кинжалъ, всадилъ его между лопатокъ похитителю, который сдлалъ полуоборотъ, раскинувъ руки и мертвый покатился къ ногамъ двушки. Только тогда Викторинъ узналъ Деодата, священника-чародя изъ башни свв. Іоанна и Павла.

Въ нсколькихъ шагахъ отъ него, Іоакимъ, кардиналъ, Эгидій и настоятель св. Бенигнія служили прикрытіемъ Григорію, стоявшему среди свалки и защищаемому своими слугами, главнымъ оружіемъ которыхъ были жерди папскихъ носилокъ.

— Мужайся, нашъ синьоръ!— крикнулъ баронъ и, сверкая мечомъ, въ одинъ прыжокъ очутился около папы.

Но уже Рожеръ и его рыцари переплывали рку съ копьями на перевсъ. Бандиты, видя свою погибель, обернули тылъ и убжали въ лсъ. Только одинъ еще бился на смерть съ Эгидіемъ. Это былъ воинъ, полководецъ, въ изящно сработанныхъ латахъ, глаза его сверкали сквозь опущенное забрало его стального шлема. Монахъ же былъ, дйствительно, грозенъ. Онъ выхватилъ окованную желзомъ палку у одного изъ убитыхъ Викториномъ, и нападалъ на своего противника съ фанатическимъ бшенствомъ, осыпая его страшными ударами и сбивая съ толку своими порывистыми движеніями. Эгидій сражался такъ не съ головорзомъ на жалованьи у императора или лжепапы, но противъ святотатца, сосуда Антихриста, и мстилъ за оскорбленіе, нанесенное самой церкви въ лиц ея верховнаго пастыря.

Викторинъ двинулся на помощь монаху. Григорій съ изумительною силою удержалъ его за руку.

— Вложи мечъ въ ножны. Повелваю теб именемъ Христовымъ. Оставь монаха и не помогай, несчастный, Господню правосудію.

При вид Викторина воинъ покачнулся, въ ту же минуту неистовое нападеніе Эгидія заставило его поскользнуться и упасть. Монахъ во весь ростъ легъ на свою жертву и, вытащивъ кинжалъ разбойника, перерзалъ ему горло.

— А теперь,— крикнулъ онъ,— пусть подступится ко мн сатана!

Затмъ онъ поднялъ забрало неизвстнаго военачальника, чтобы небу и земл было видно лицо человка, дерзнувшаго поднять руку на раба рабовъ Божіихъ.

Тогда Викторинъ испустилъ крикъ отчаянной скорби. На кровавой трав лежалъ при смерти Ченчіо.

Монахъ выпрямился, гордый своею побдою, и отбросилъ кинжалъ. Онъ обернулся къ пап, и лицо его свтилось дикою радостью.

Григорій сложилъ свои задрожавшія руки.

Молодой человкъ поддерживалъ блдную Голову Ченчіо. Отецъ и сынъ обмнялись взоромъ, полнымъ невыразимой муки. Глубокое молчаніе воцарилось вокругъ умиравшаго.

Ченчіо поискалъ глазами Григорія и умоляюще пролепеталъ:

— Я согршилъ. Умилосердись надо мною еще разъ. Боюсь. Вижу адъ вотъ тутъ, близъ меня. Молю тебя о состраданіи. Деодатъ, дьяволъ, который погубилъ меня и котораго сынъ мой только что убилъ, тянетъ меня за руку во огнь вчный. Спаси душу мою, мой синьоръ!

— Поздно,— сказалъ Эгидій.— Часъ Господень пробилъ для тебя, часъ неизбжнаго возмездія!

— Часъ прощенія!— сказалъ епископъ Ассизскій. И устремивъ глаза на Викторина, Іоакимъ прибавилъ:

— У папы Григорія слишкомъ великая душа, чтобы не простить!

И Григорій, въ свою очередь, посмотрлъ на юнаго рыцаря церкви, на ребенка — героя рождественской ночи. Онъ разжалъ свои стиснутыя руки, изобразилъ знаменіе креста надъ Ченчіо и произнесъ слова, которыхъ ждалъ умирающій:

— Ради страстей Іисусовыхъ, отпускаются теб вс грхи твои.

Лучъ свта скользнулъ по лицу Ченчіо, и взоры его, уже омраченные предсмертнымъ страданіемъ, съ кротостью остановились на Викторин.

Рыцарскій конвой вновь выстроился вокругъ обоихъ носилокъ и вскор исчезъ на дорог въ Ананъи. Только Викторинъ съ Іоакимомъ и нсколькими служителями остался около своего умиравшаго отца.

— Слушай!— говорилъ Ченчіо.— Онъ простилъ меня, но на меня снизойдетъ миръ Господень, лишь если ты исполнишь обтъ, который я нарушилъ: вечеромъ того страшнаго дня я общалъ пойти въ святую землю. Я измнилъ клятв и съ тхъ поръ погрязъ въ преступленіяхъ. Викторинъ, ты немедленно пойдешь ко св. Гробу и поклонишься ему вмсто меня.

— Я пойду непремнно, отецъ, и твой обтъ будетъ исполненъ.

Они дождались въ великомъ молчаніи, пока смерть освободила эту несчастную душу отъ ея земныхъ узъ. Тогда они понесли Ченчіо въ ближайшій монастырь. Шествіе медленно двигалось въ хиловатой мгл сумерокъ. Монахи дали свою церковь для бднія надъ тломъ. Въ полночь они взошли на клиросъ и пропли панихиду по душ барона. Настоятель сталъ за аналой и прочелъ ‘Плачъ’. Онъ провозгласилъ на всю церковь скорбныя слова Іереміи, отъ которыхъ Викторинъ содрогнулся:

‘Отцы наши прегршили, и нтъ ихъ, и мы несемъ на себ тяготу беззаконій ихъ’.

Викторинъ и епископъ до утра молились надъ тломъ Ченчіо.

Викторинъ пробылъ еще два дня въ монастыр со своимъ старымъ другомъ, чтобы воздать отцу почести христіанскаго погребенія. Затмъ, они оба продолжали путь свой къ гор Кассино, гд остановился Григорій VII.

Папа одобрилъ намреніе юноши тотчасъ отправиться въ Палестину. Одна пизанская галера была совсмъ готова къ отплытію въ сосднемъ гаетскомъ порт.

— Ступай, дитя мое, тамъ утолится скорбь твоя. Господь приметъ твои молитвы и слезы о спасеніи души отца твоего. Ты увидишь священный край, куда столько разъ устремлялась въ юности душа моя. Потомъ возвращайся въ Салерно, и не забывай, что я не одинъ буду ждать тебя тамъ.

Прощаніе обрученныхъ состоялось вечеромъ на террас дома св. Бенедикта {Бенедиктинскій монастырь на гор Кассино.}, въ виду одной изъ прелестнйшихъ въ мір картинъ природы. Они говорили мало, но никогда сердца ихъ, полныя скорби о прошломъ и надежды на будущее, не были связаны тсне, чмъ въ эти торжественныя минуты разлуки. Долго еще на каждомъ поворот тропинки, ведущей со святой горы, Викторинъ видлъ прислоненную къ стн блую фигуру Піи, глядвшей на море, которое должно было унести ея возлюбленнаго. Онъ вспомнилъ о ихъ первомъ свиданіи у воротъ св. Лаврентія, о маленькой цариц въ горностаевомъ стихарик и съ разввающимися волосами, о душистомъ букет флорентійскихъ травъ, который бросило ему смющееся дитя, и о бломъ видніи, удалявшемся въ золотомъ сіяніи заката, подъ снью тосканскаго знамени съ изображеніемъ флорентійскаго льва и хоругви святого престола съ перекрещенными ключами рая.

VIII.
Бракъ передъ смертью.

— Я вернусь не позже Рождества или Богоявленія,— сказалъ Викторинъ, покидая Пію.

Прошло лто, прошла осень. Звзда пастуховъ и царей-волхвовъ поднялась на горизонт, а потомъ погасла въ мор, не приведя за собою странника.

Каждый разъ, какъ въ Салернской бухт или подъ утесами Амальфи бросало якорь судно изъ Палестины, Архипелага или Египта, Іоакимъ бжалъ освдомляться о своемъ ученик, но съ каждымъ разомъ возвращался все боле унылый, съ лицомъ серьезнымъ и печальнымъ.

Моряки передавали ему рмутные слухи, за которыми какъ бы скрывалась прискорбная тайна. Толковали о страшныхъ буряхъ, о христіанскихъ галерахъ, потонувшихъ вблизи Кандіи, о битвахъ съ сарацинскими пиратами и о постоянныхъ побдахъ полумсяца надъ крестомъ. Греческій императоръ, съ своей стороны, въ послдніе мсяцы преслдовалъ латинянъ, онъ забралъ въ плнъ нсколько венеціанскихъ и пизанскихъ экипажей, и вс матросы съ пассажирами попали на каторгу въ Константинополь или ессалоники. Наконецъ, ужасная чума опустошала берега Сиріи, Іерусалимъ и евангельскіе города. Однажды передъ Салерно остановился корабль и, не входя въ гавань, сталъ подавать сигналы о бдствіи. На его главной мачт разввался черный флагъ въ знакъ того, что на немъ чума. Онъ спрашивалъ врача и духовника. Капитанъ закричалъ съ носа норманской барк, откликнувшейся на его призывъ,

— Въ Яфф, въ Каир, въ Акр не хватаетъ рукъ для погребенія умершихъ.

Іоакимъ, вопреки очевидности, старался не терять надежды. Онъ скрывалъ отъ Піи зловщія рчи моряковъ, придумывалъ тысячи причинъ, объяснявшихъ молчаніе Викторина, выкапывалъ изъ самой глубины своей памяти разсказы о пилигриммахъ, которые давно считались пропавшими на вки, а въ одно прекрасное утро возвращались въ домъ родительскій, неся оливковую втвь, сорванную въ Геесиманскомъ саду. Онъ припоминалъ также чудесное приключеніе одного знатнаго ассизскаго юноши, который, преклонивъ колна на могил Спасителя, пришелъ въ такой восторгъ, что цлый годъ не пробуждался отъ блаженныхъ грезъ, забывши все земное, и даже собственное имя.

Пія слушала своего стараго друга молча, полузакрывъ глаза, какъ бы застывъ среди мрачныхъ предчувствій. Она не отвчала ему, боясь огорчить его своимъ горемъ, но иногда, нжно взявъ руку епископа, прижимала ее къ губамъ и орошала слезами, а затмъ медленно возвращалась къ открытому окну, выходившему на заливъ, и каждый день цлыми часами ждала, не появится ли на лазурной глади блый парусъ.

Въ середин января папа написалъ смирискому епископу собственноручное посланіе, прося брата своего начать развдки по всмъ монастырямъ восточныхъ странъ, гд только могли быть монахи римской вры. По совту Іоакима, онъ прибавилъ приписку и къ греческому епископу, въ которой посылалъ, изъ своего изгнанія, свое апостольское благословеніе, во имя Искупителя обихъ церквей, тому монаху константинопольскаго исповданія, который отыщетъ слды Викторина.

Отвтъ получился въ Салерно незадолго до Пасхи, въ первыхъ числахъ апрля мсяца. Никто не встрчалъ молодого барона, самое имя его не было извстно христіанскому Востоку. На суш и на мор великія бдствія обрушились на богомольцевъ, монаховъ и купцовъ. Сельджукскіе турки, только-что завладвшіе Смирною и надвигавшіеся, какъ бичъ Божій, на Палестину, угрожали арабамъ, почему послдніе и удвоили свою злобу къ христіанамъ. Никогда не было такъ опасно предпринимать странствіе во Св. Землю. Епископъ, епархія котораго недавно была осквернена турками, просилъ у Григорія молитвъ за души тхъ несчастныхъ, которые находили лишь рабство или смерть въ мстахъ, освященныхъ стопами Спасителя и апостольскимъ служеніемъ Его первыхъ учениковъ.

Въ это время папа чувствовалъ, что конецъ его очень близокъ. Въ Салерно онъ представлялся себ затеряннымъ, заброшеннымъ, точно въ пустын. Почти вс его кардиналы остались въ Рим, и нкоторые признали Климента III. Правда, онъ облекъ въ пурпуръ нсколькихъ городскихъ священниковъ и епископа Ассизскаго, чтобы имть у себя въ дом хоть иллюзію священной коллегіи, но норманскій соборъ св. Матея не могъ замнить ему св. Іоанна Латеранскаго, покинутаго навкъ. Робертъ Гвискардъ вернулся къ своимъ далекимъ предпріятіямъ въ водахъ Корфу, а потомъ на берегахъ Албаніи. Эгидій, вновь охваченный религіознымъ ужасомъ, преслдуемый каждую ночь кровавымъ призракомъ Ченчіо, удалился въ салерискія горы, въ Кавскій монастырь, и подвергалъ себя истязаніямъ, чтобы искупить грхи, которыхъ не совершалъ. Графиня Матильда была безсильна, лишившись части своихъ владній. Іоакимъ, самъ охваченный смертельною тревогою, не могъ служить поддержкою пап. А Викторину суждено ли было вернуться? Ребенокъ, на котораго онъ разсчитывалъ, какъ на опору своей старости, женихъ Піи, не опередилъ ли его въ смерти на скорбномъ пути въ Іерусалимъ?

Въ великій четвергъ, за обднею, спускаясь по алтарнымъ ступенямъ, чтобы омыть ноги своимъ кардиналамъ, онъ сказалъ:

— Пройдетъ еще немного времени, и вы не увидите меня боле.

Въ день Пасхи, истощенный за время поста суровымъ воздержаніемъ, онъ упалъ въ обморокъ, читая послднее Евангеліе. Клирики унесли его, безчувственнаго, въ ризницу св. Матея, гд наскоро устроили родъ ложа. Когда онъ очнулся, наклонившись надъ нимъ стоялъ Іоакимъ.

— Братъ мой,— сказалъ Григорій,— вотъ Богъ призываетъ меня. Скоро странствіе мое будетъ кончено. Но я ухожу изъ этого міра въ жестокой тревог. Я хотлъ бы оставить Пію на попеченіи избраннаго ею супруга.

— Господу не угодно было это,— отвтилъ епископъ.— Да будетъ воля Его. И пусть мужество Піи окажется на. высот испытанія.

— Но,— продолжалъ папа,— мн слдуетъ исполнить мой послдній долгъ. Я хочу передъ смертью обезпечить ей спасеніе души.

У Іоакима вырвалось тревожное движеніе.

— Я не могу покинуть ее одинокою сиротою въ этомъ бдственномъ мір. Мои враги, враги Божіи, нападутъ на нее, когда меня не станетъ. Душа моя испытаетъ великую скорбь, зная, что она несчастлива.

— Разв нтъ меня?— перебилъ Іоакимъ.— А Робертъ и Рожеръ разв не клялись вамъ въ врности даже и за гробомъ, такъ какъ стали вассалами церкви, которая не можетъ умереть?

— Ты старъ, братъ мой, и дни твои сочтены. У норманскихъ же князей слишкомъ обширные замыслы, чтобы имъ успть позаботиться о бдной двушк, внук монаха, котораго завтра погребутъ подъ плитами этого храма. Въ скоромъ времени у Піи останется лишь одно убжище,— монастырь.

— Монастырь для такой молоденькой двушки, это — могила.

— Это — краткая ночь, предшествующая великому дню воскресенья. Я самъ не разъ жаллъ, что покинулъ свою келью, чтобы стать въ ряды воинствующей церкви. Вспомни, братъ мой, объ ужасныхъ годахъ, пережитыхъ нами. Какъ Піи остаться одной на этомъ пол битвы? Нтъ, я завщаю ее матери-церкви, и покрывало, которымъ ты накроешь эту блокурую головку, будетъ послднимъ знакомъ любви къ ней насъ обоихъ.

Іоакимъ съ печалью на лиц выслушалъ слова папы. Онъ мечталъ остаться опекуномь Піи по смерти ея дда и удалиться съ нею подъ защиту Матильды. Теперь онъ чувствовалъ, что двушка будетъ вскор разлучена съ нимъ. Суровая монастырская жизнь казалась ему слишкомъ тяжкимъ испытаніемъ для этой нжной души. И самъ добрый епископъ не чувствовалъ себя въ силахъ пережить столько похоронъ.

Григорія поразила печаль его друга. И такъ, онъ причиняетъ горькую скорбь врному товарищу своего изгнанія! Чтобы утшить его и въ то же время успокоить смутную тревогу собственной совсти, онъ сдлалъ Іоакиму ту уступку, что послушничество Піи должно было продлиться столько времени, сколько послдній найдетъ нужнымъ.

— Наконецъ,— сказалъ онъ,— Боже меня избави насиловать призваніе двочки. Я не приказаніе теб отдалъ, а поврилъ теб желаніе и надежду дда.

И оба старика, одни въ полумрак ризницы, шепотомъ согласились сохранить эту бесду втайн: Іоакимъ долженъ былъ дождаться смерти святителя, чтобы испытать сердце его внучки. Можетъ быть, тогда Пія первая пожелаетъ монастырскаго спокойствія.

Въ эту минуту вошла и она въ траурныхъ одеждахъ, которыя надла въ день полученія ддомъ посланія смирнскаго епископа. Въ изгнаніи, при сравнительной простот образа жизни въ Салерно, она стала часто бывать съ Григоріемъ: читала ему дневныя службы, гуляла съ нимъ часъ или два въ тсномъ дворцовомъ садик, садилась рядомъ съ нимъ на мраморную скамью, защищенную отъ морского втра. Долго, до самаго конца осени, они говорили о Викторин, тревожась все сильне, по мр того, какъ проходили дни. Теперь, сидя рядомъ на зимнемъ солнц, они уже не смли упоминать объ отсутствующемъ, о которомъ оба не переставали думать. Они молча глядли на лучезарное и тихое море и еще ждали появленія благо паруса на его лазоревой глади.

Она только что узнала объ обморок дда и прибжала въ большомъ испуг.

— Ничего, Пія. Я только усталъ въ эту недлю суроваго воздержанія. Но вотъ наступаетъ весна и пора цвтовъ, я чувствую, что и я воскресну, какъ Господь Іисусъ.

Стая воробьевъ спустилась съ пронзительнымъ щебетаньемъ на полуотворенное окно, и нкоторые изъ нихъ залетли въ ризницу, по которой растерянно заметались, а потомъ, совершенно смущенные, кинулись къ солнцу и исчезли. Пія вспомнила реполововъ, своихъ латеранскихъ пріятелей, щебетавшихъ надъ своими гнздами, золотыхъ пчелокъ, жужжавшихъ вокругъ головы Викторина, былое счастье, которымъ она наслаждалась въ свтлые дни. Она сла у ногъ дда и громко разрыдалась.

Въ тотъ же день Іоакимъ и кардиналъ Альбано отправили гонцовъ къ Роберту Гвискарду, къ аббату Дидье, къ аббату клюнійскому, къ графин тосканской: они предупреждали друзей Григорія VII о близкомъ траур церкви. Пламя, пылавшее въ этой великой душ, угасало. Порою оно вдругъ еще вспыхивало очень ярко, и въ пап какъ будто воскресали жизненныя силы и надежды. Тогда онъ возвращался къ плану, лелемому втеченіе десяти мсяцевъ, среди тоски изгнанія. Онъ сулилъ своимъ послднимъ приверженцамъ походъ на Римъ во глав норманскаго войска, усиленнаго добровольцами со всего христіанскаго міра, торжественное возвращеніе въ свою столицу при восторженныхъ кликахъ народа, вселенскій соборъ, который подтвердитъ латеранскую хартію, Dictate Рарае, и развнчаетъ одновременно антипапу и императора… Но эти грезы, вскор прерываемыя бредомъ, бывали непродолжительны. Григорій внезапно умолкалъ, и пока клирикъ у его изголовья читалъ нескончаемыя молитвы, онъ слдилъ блуждающимъ взоромъ за лучами солнца, проникавшими сквозь окна въ комнату. Истинно счастливые часы еще доставляла ему Пія.

Когда бывало тепло, онъ приказывалъ выносить себя въ садикъ, въ самшитовую бесдку, которую, съ печальной улыбкой, называлъ своимъ папскимъ балдахиномъ, а Пія садилась у ногъ его, открывала требникъ и начинала вечерню. Онъ останавливалъ ее съ первыхъ же словъ.

— Будетъ,— говорилъ онъ.— Господь проститъ мн ныншнюю службу. Лучше поговоримъ о прошедшихъ, о давно прошедшихъ временахъ.

И онъ вспоминалъ о своей юности, о своемъ первомъ монастыр, первой кель, о старыхъ братьяхъ, умершихъ на его глазахъ, о молодыхъ послушникахъ, его сосдяхъ по клиросу, о которыхъ онъ ничего не зналъ боле полувка и которые, можетъ быть въ этотъ самый часъ, молятся за него передъ престолами своихъ монастырей. Онъ возвращался еще дале назадъ, къ своимъ отдаленнйшимъ воспоминаніямъ, которыя, онъ зналъ, очень нравились Піи: къ Соан, родному дому, старшей сестр — бабушк Піи и къ вчно-свжему и сіяющему образу своего дтства. Тогда, въ отвтъ ему, она говорила о себ, и старикъ съ ребенкомъ посщали такимъ образомъ мысленно, рука въ руку, покинутый очагъ Гильдебранта.

Потомъ они умолкали, прислушивались къ лепету моря и взглядывали другъ на друга со слезами на глазахъ. И онъ, милый отсутствующій, побывалъ въ Соан молодымъ рыцаремъ первосвятительской свиты, и Григорій помнилъ, что при немъ намекнулъ, за баронскимъ столомъ, на будущаго, внука, который, вмст съ Піею, будетъ заботиться о сохранности стараго дома, завтнаго имущества его рода. Онъ мечтательно припоминалъ съизнова вс т надежды, которыя возлагалъ на Викторина, когда тотъ вернулся изъ Тосканы: сынъ Ченчіо, увнчанный славою, прекраснйшій и врнйшій изъ римскихъ рыцарей, получивши въ награду отъ св. престола какой-нибудь крупный ленъ, вступивши во владніе замками своего отца, долженъ былъ стать главою знати, вождемъ своего народа, полководцемъ Латерана, и примирить Римъ съ церковью. Тускулумскіе бароны долгое время держали папство подъ опекою, чтобы безчестить и насиловать его. Для потомства же Григорія VII было бы славою — бодрствовать надъ престоломъ св. Петра, дабы очищать и защищать его. Мечта эта была такъ возвышенна, что пала не могъ отъ нея отказаться, онъ вновь увлекался ею со всмъ пыломъ душъ, которымъ предстоитъ скорая разлука съ землею. Мало-по-малу въ немъ возникало ожиданіе чуда, сначала смутное, а потомъ вдругъ совершенно опредленное. Его пріятель Петръ Даміанъ разсказывалъ ему когда-то о столькихъ изумительныхъ чудесахъ! А такъ какъ Богъ не утратилъ ни могущества Своего, ни милосердія, то отчего бы кораблю, везущему Викторина, не появиться сейчасъ со своими блыми парусами, со знаменемъ святаго на главной мачт,— вонъ тамъ, у южной оконечности Салернскаго залива?

Тогда, посл долгаго молчанія, онъ почти съ радостью говорилъ:

— Я еще жду его. Палестина — очень далеко, и эта страна богата благодтельными чудесами. Я все еще жду. Милосердый Господь наврно готовитъ намъ радость.

И оба обводили взорами море, жестокое море, покоящееся въ лазурномъ сн!

Дворцовые слуги приходили и брали папу на руки. Пія шла слдомъ, страдая сильне, чмъ наканун, и покорно слушая дда, который, поворачивая голову, еще разъ говорилъ двушк:

— Потерпимъ до завтра, Пія. Вдь, до Палестины такъ далеко!

25 мая, утромъ, папу нашли безъ памяти, задыхающагося и точно восковаго. Во дворц поднялась тревога. Іоакимъ тотчасъ послалъ за арабскимъ врачомъ, ученикомъ Толедскихъ алхимиковъ, слывшимъ за колдуна. Арабъ влилъ въ ротъ умирающаго нсколько капель эликсира. Силы вдругъ возстановились. Григорій попросилъ Іоакима принять его послднюю исповдь и принести ему Св. Дары.

— Онъ испуститъ духъ съ наступленіемъ ночи, — сказалъ врачъ, удаляясь, — и почіетъ безъ страданій въ лон Бога своего.

Въ полдень папа принялъ причастіе въ присутствіи салернскаго духовенства и вельможъ своего двора, затмъ приказалъ одть себя въ рясу св. Бенедикта и уложить на кушетку, у открытаго окна, лицомъ къ Риму.

— Любовь къ Риму и къ церкви Римской не покинетъ меня до послдняго вздоха,— сказалъ онъ.

Затмъ онъ подумалъ о современныхъ нуждахъ христіанскаго міра и папства и указалъ своего преемника кардиналамъ, которымъ предстояло избрать его.

— Вы изберете аббата Дидье, хотя ему не надолго придется пережить меня. Но я увренъ, что онъ вернется въ Римъ, и въ этотъ день душа моя войдетъ впереди его въ мою церковь св. Іоанна Латеранскаго, мать и главу всхъ церквей міра.

Онъ снялъ съ руки первосвятительскій перстень и отдалъ его на храненіе кардиналу Альбано, канцлеру Римской церкви, а потомъ сказалъ Іоакиму:

— Возьми мой золотой крестъ, другъ мой. Это — мое единственное богатство. И не медля приведи сюда Пію проститься съ умирающимъ ддомъ.

Пія вошла, вслдъ за старымъ епископомъ, въ своемъ черномъ вдовьемъ плать. Она сла совсмъ близко къ Григорію. Послдній съ трудомъ положилъ свою блую и холодную правую руку на ея голову, не то лаская, не то благословляя ее.

— Пія,— сказалъ онъ очень слабымъ голосомъ, — часъ насталъ.

Она глядла на него съ благоговніемъ, но сначала не поняла смысла словъ, сказанныхъ такъ просто. Затмъ она догадалась, что отецъ покидаетъ ее навсегда и, сложивъ руки, стала умолять его не умирать. Вдругъ, поднявши голову, въ окно, залитое солнечнымъ свтомъ, она увидла море, лазурное море, улыбавшееся ей.

Тамъ, еще очень далеко, у южной оконечности залива, направлялась къ Салерискому порту галера, подгоняемая африканскимъ втромъ.

Въ эту минуту съ колокольни св. Матея раздался протяжный звонъ, и изъ норманскаго собора долетли въ комнату умирающаго величавые звуки органа и глухое пніе монаховъ.

Начиналось прощаніе церкви съ ея пастыремъ. Кардиналъ Альбано отыскалъ отходную у себя въ требник и сталъ читать:

— ‘Изыди съ миромъ, душа христіанская!’

На каждый возгласъ папа, не снимая блдной руки съ головы Піи, отвчалъ: ‘Аминь’.

Но Пія не слышала ни голоса кардинала, ни похороннаго пнія монаховъ, ни стона органа, ни звона на исходъ души. Она видла лишь судно, которое шло прямо къ ней въ веселомъ сіяніи^ майскаго неба.

Это была высокая венеціанская галера, на которой паруса, изорванные бурею, висли клочьями, а надъ сломанной главной мачтой разввалось на копь красное знамя св. Марка со львомъ, держащимъ въ когтяхъ раскрытую книгу Евангелиста. Она тихо двигалась, благодаря весеннему втерку и послднимъ ударамъ своихъ гребцовъ.

Въ свою очередь, Іоакимъ устремилъ взоры на судно. Не плыло ли оно съ Востока и не найдется ли на немъ пилигримма, который слышалъ гд-нибудь въ сирійскомъ монастыр или на берегахъ Галилейскаго озера о пропавшемъ жених? И епископъ, охваченный таинственной тревогой, глядлъ, какъ шло по морю знамя святаго Марка, качаясь, точно пурпурный цвтокъ на синихъ волнахъ.

Кардиналъ закрылъ требникъ. Душа христіанская могла теперь свободно устремиться къ Богу.

Въ эту минуту до слуха первосвятителя, Піи и Іоакима достигло низкое, мужественное пніе, какъ бы выходившее изъ моря, боле звучное и рзкое, чмъ псалмопніе монаховъ подъ сводами собора. На палуб галеры, собравшись вокругъ знамени Апостола, матросы, богомольцы и купцы, которыхъ покровитель Венеціи спасъ отъ бури, затянули благодарственный гимнъ.

Папа приподнялся на подушкахъ и сталъ глядть на священный корабль. Моряки уже бросали якорь противъ святительскаго дворца. И послднія слова гимна замирали въ неб и надъ водами.

— Это — галера отъ береговъ Св. Земли,— сказалъ Іоакимъ.— Я вижу богомольцевъ, которые спшатъ перессть въ лодки нашихъ салернскихъ моряковъ. На нсколькихъ изъ нихъ — кровавые кресты, которые прикрпляютъ къ своей одежд молодые рыцари-богомольцы въ послдніе годы.

— Палестина очень далеко, однако вотъ они вернулись!— прошептала Пія.

— Да,— отвтилъ Григорій.— Этихъ странниковъ буря носила по свирпому морю. Но они вошли въ гавань и теперь счастливы, потому что гавань, это — ужъ родина. И я, кормчій церкви, былъ разбитъ бурею. Но за то, что я любилъ справедливость и ненавидлъ неправду, а умираю въ изгнаніи.

— Это — не изгнаніе, отче,— сказала Пія,— потому что вотъ Господь посщаетъ насъ, и молитвы ваши услышаны.

Онъ увидлъ, что она встала и вся дрожитъ, и -что въ глазахъ ея сіяетъ надежда.

Послдній пилигриммъ сходилъ съ галеры.

Тогда Григорій предугадалъ чудо. Онъ раскрылъ объятія, привлекъ къ себ голову молодой двушки и своими блдными губами сталъ цловать ея блокурые волосы.

— Боже праведный!— воскликнулъ онъ.— Неужели эта двочка проникла въ тайну Твоей благости? Неужели, умирая, я буду вознагражденъ за вс бдствія, которыми Ты испытывалъ Твоего стараго слугу? Іоакимъ, бги на пристань. Я хочу дожить до твоего возвращенія.

Странный шумъ послышался у дверей комнаты. Кто-то хотлъ войти, несмотря на норманскаго часового у порога, не смотря на длинную вереницу монаховъ, молившихся въ корридор. И вдругъ показался Викторинъ съ обнаженной головой, въ одежд пилигримма, съ краснымъ крестомъ на груди.

Пія громко вскрикнула, Григорій, съ помощью Іоакима, слъ на своемъ лож и протянулъ руки къ молодому рыцарю.

— Наконецъ-то я вступаю,— сказалъ онъ,— въ преддверіе рая.

Викторинъ прижалъ Пію къ сердцу и жаркимъ поцлуемъ на глазахъ святителя изгладилъ скорбь столь тяжкой разлуки.

Григорій, подавленный волненіемъ, упалъ опять на подушки. Молодая чета преклонила колни предъ его смертнымъ одромъ.

— Викторинъ, мы утратили всякую надежду… Отчего ты такъ замедлилъ?..

— Мой синьоръ, я былъ схваченъ язычниками на мор, закованъ въ цпи и принуждаемъ подъ угрозою казни отречься отъ Іисуса Христа ради Магомета. Они потащили меня въ Дамаскъ и продали на городскомъ рынк. Я пробылъ въ рабств восемь мсяцевъ, все время оставаясь христіаниномъ. Пія была моею единственною мыслью, моею силою и доблестью. Мн удалось бжать, и я пустился по пустын, все направляясь къ Іерусалиму. Я оплакалъ на могил Спасителя грхи моего отца. Вчерашнею ночью буря отсрочила мое возвращеніе, застигнувъ насъ у береговъ Сициліи. А теперь вотъ я у вашихъ ногъ и по правую руку Піи.

Папа слабо улыбнулся и нсколько минутъ всматривался въ молодыхъ людей съ ддовскою благосклонностью, которую выказалъ и въ тотъ день, когда маленькая Пія впервые представилась ему въ торжественномъ засданіи Латеранскаго собора.

— Такъ и останься, сынъ мой, близъ меня и рядомъ съ нею. Я умираю. Мое дло сдлано. Примите, дти мои, послднее таинство, совершаемое папою Григоріемъ. Это — моя послдняя радость и прощаніе со священнослуженіемъ. Пія, подай руку Викторину.

Іоакимъ помогъ ему поднять руки на дв склоненныя головы, а онъ произнесъ съ великою любовью:

— Во имя св. Троицы, Отца, Сына и св. Духа, благословляю вашъ союзъ въ сей жизни и въ будущей.

Затмъ онъ сложилъ руки на груди, закрылъ глаза и погрузился въ размышленія о Бог.

День близился къ концу. Солнце опускалось въ море и заливало комнату золотымъ сіяніемъ. Погребальные голоса въ собор постепенно умолкли. Слышенъ былъ лишь тихій гимнъ земли и волнъ: крики ласточекъ, утопавшихъ въ ясной лазури неба, плескъ лнивыхъ валовъ о песокъ залива, голоса дтей, игравшихъ въ сосднихъ улицахъ, рыбацкая псня, раздававшаяся съ лодки, которая направлялась къ пристани. Потомъ солнце погрузилось въ пурпуровое море: его послдній лучъ окружилъ сіяніемъ лысую голову Григорія VII… Папа испустилъ духъ.

— Святый отче, моли Бога о насъ!— пролепеталъ съ дрожью въ голос старый епископъ Ассизскій.

Норманскіе рыцари вошли робкимъ шагомъ и стали у ложа почетнымъ карауломъ. Монахи съ зажженными свчами въ рукахъ размстились вдоль стнъ. Всю ночь они въ глубокомъ молчаніи бодрствовали надъ первосвятительскимъ величіемъ. У изголовья усопшаго папы неподвижно сидли новобрачные съ Іоакимомъ и тихо молились. Къ утру, когда небо поблднло, Пія склонила къ Викторину свою прелестную головку и уснула, разсыпавъ свои блокурыя кудри по плечу молодого человка, какъ это часто случалось въ Рим, въ годы ея дтства, во дворц св. Іоанна Латеранскаго…

Конецъ.

‘Міръ Божій’, NoNo 3—6, 1894

ПОДЪ СНЬЮ ТІАРЫ.

Историческая повсть проф. Э. Жебара.

ПРЕДИСЛОВІЕ АВТОРА.

Глава I.Призракъ папы Бенедикта ІХ-го.

Глава II.Полуночная обдня Григорія VII-го.

III.‘Новая жизнь’*)

IV.Пора дтства.

V.Наноси!

VI.Идиллія.

VII.Крушеніе.

VIII.Бракъ передъ смертью.

Читайте также:

Глава I.
Призракъ папы Бенедикта ІХ-го.

Глава II.
Полуночная обдня Григорія VII-го.

III.
‘Новая жизнь’*)

IV.
Пора дтства.

V.
Наноси!

VI.
Идиллія.

VII.
Крушеніе.

VIII.
Бракъ передъ смертью.