Под осенними звездами, Гамсун Кнут, Год: 1906 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 101 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Подъ осенними зздами.

Разсказъ Кнута Гамсуна.

Перев. съ норвежскаго Р. Тираспольской.

I.

Какъ зеркало гладкое было море вчера, такое же оно и сегодня.

На остров настоящее ‘индйское лто’ и тепло,— о, такъ мягко и тепло — хотя совсмъ нтъ солнца.

Уже много, много лтъ я не былъ въ такомъ мирномъ уголк, лтъ 20, можетъ и 30, а можетъ быть и въ прошлой еще жизни. Но когда-то, думается мн, я все же вкушалъ этотъ миръ, судя по тому, какъ я иду здсь, напвая, и приходя въ восторгъ, и интересуясь каждымъ камнемъ, каждой былинкой, и ими, мн кажется, интересуются также мной: мы знакомы. Мое сердце трепещетъ отъ неземной радости, когда я прохожу по заглохшей тропинк черезъ лсъ, и мн вспоминается уединенное мстечко на восточномъ берегу Каспійскаго моря, гд я былъ однажды. Тамъ было, какъ здсь, и море лежало такое же спокойное, тяжелое, желзно-сраго цвта! вотъ какъ теперь. Я шелъ тамъ черезъ лсъ, я былъ умиленъ до слезъ, я былъ очарованъ и я все время твердилъ: о, Царь небесный, благодарю тебя, что я попалъ сюда еще разъ!

Какъ будто я былъ тамъ когда-то раньше.

Да, конечно, я приходилъ туда однажды въ другія времена и изъ другой страны, но гд лсъ и тропинка были тже. Я былъ лснымъ цвткомъ, быть можетъ, или червякомъ, который сидитъ на акаціи и чувствуетъ тамъ себя какъ дома.

А теперь я тутъ… Или не былъ-ли я птицей, совершившей длинный путь? или зернышкомъ въ любомъ фрукт, посланномъ персидскимъ купцомъ…

Но вотъ я далеко отъ городского шума, давки, отъ газетъ и людей. Я убжалъ отъ всего этого, меня опять манило къ себ одиночество и деревня, въ которой я родился. Ты увидишь, все пойдетъ хорошо, думалъ я, и у меня рождались самыя свтлыя надежды. Ахъ, я и раньше совершалъ такія бгства, но снова возвращался въ городъ. А затмъ снова убгалъ.

Теперь же у меня твердое намреніе пріобрсти миръ, какой бы то ни было цной. Пока я поселился здсь, въ изб, и старая Гунхильда моя хозяйка.

Въ хвойномъ лсу кругомъ стоитъ рябина со сплыми корраловыми ягодами, тяжелые пучки ихъ падаютъ и ударяются о землю. Он сами себя пожинаютъ и снова сами засваются и ежегодно ихъ расточается неимоврное количество. На одномъ только дерев я сосчиталъ боле 300 пучковъ.

Кругомъ по холмамъ стоятъ какъ бы одеревенлые цвты, имъ не хочется умирать, хотя ихъ время прошло.

Но и для старой Гунхильды время также прошло, а смотрите, разв она умираетъ. Она ведетъ себя такъ, будто смерть ея вовсе не касается. Когда рыбаки располагаются на взморь и грязнятъ тамъ, смазывая дегтемъ свои верши или крася лодки, къ нимъ идетъ старая Гунхильда съ потухшими глазами, но со смекалкой купца.

— Что стоить сегодня макрель?— спрашиваетъ она.

— Тоже, что и вчера,— отвчаютъ ей.

— Въ такомъ случа сами можете ее сть.

Гунхильда идетъ домой.

О, рыбаки отлично знаютъ, что Гунхильда не изъ тхъ, которыя только длаютъ видъ, что он проходятъ своею дорогой, бывало, она не оглядываясь, доходила до своей избы. ‘Ей ты’! кричатъ они ей въ догонку: ‘ты получишь 7 макрелей за полдюжины, такъ какъ ты старая женщина’.

И Гунхильда покупаетъ рыбу…

На протянутыхъ веревкахъ висятъ красныя юбки, синія рубахи и нижнее блье чудовищной толщины, все это напряли и наткали оставшіяся еще на остров въ живыхъ старыя женщины. Но тутъ же рядомъ сохнутъ и тонкія женскія рубашки безъ рукавовъ, въ которыхъ можно посинть отъ холода, и тонкія шерстяныя кофты, которыя можно вытянуть въ струну. Откуда здсь это уродливое явленье? А это дочери, молодыя двушки нашего времени, нажили себ въ город. Благодаря осторожной и рдкой стирк, рубашки сохраняются ровно мсяцъ. Но он превосходно чувствуютъ себя въ нихъ и тогда, когда он продыравливаются.

Но сапоги старой Гунхильды, напротивъ того, не представляютъ ровно никакого уродства. Отъ времени до времени она обращается съ ними къ одному изъ своихъ ровесниковъ и единомышленниковъ изъ рыбаковъ и получаетъ отъ него передки и подошвы, такъ жирно смазанные мазью, что они становятся непромокаемыми ни для какой воды.

Я вижу, какъ варятъ эту мазь на берегу, тамъ коровье сало, деготь и смола.

Вчера бродя по взморью и разсматривая, прибитое волной дерево, раковинки и камни, я напалъ на кусокъ зеркальнаго стекла. А оно какъ сюда попало?— я не понимаю, оно здсь представляется ошибкой и ложью. Вдь не могъ же завезти его сюда рыбакъ, положить и ухать. Я оставилъ его тамъ, гд оно лежало, это было простое, толстое обыкновенное стекло, можетъ быть, отъ окна трамвая. Было время, когда стекло было бутылочнаго зеленаго цвта и было большою рдкостью — да будутъ благословенны времена, когда кое что было рдкостью!

Вотъ начинаетъ подниматься дымокъ изъ рыбачьихъ хижинъ на южномъ конц острова. Уже вечеръ и они поставили варить себ кашу. А когда она съдалась, порядочные люди шли спать, чтобы завтра встать на разсвт. И только неразумная молодежь, коротая время, бродитъ изъ избы въ избу: она не понимаетъ своего собственнаго блага.

II.

Сегодня утромъ сюда причалилъ одинъ человкъ, онъ пріхалъ, чтобы покрасить дома. Но такъ какъ старая Гунхильда такая древняя старуха и страдаетъ ревматизмомъ, она заставила его сперва нарубить на нсколько дней дровъ для печки. Я часто предлагалъ ей самъ нарубить дровъ, но ей кажется, что у меня слишкомъ изящное платье, и она никакъ не хотла дать мн своего топора.

Незнакомый маляръ небольшого роста, толстый человкъ съ рыжими волосами и безъ бороды, въ то время, какъ онъ рубитъ дерево, я стою и украдкой поглядываю на него въ окно, чтобы видть, какъ онъ работаетъ. Когда я слышу, что онъ разговариваетъ самъ съ собой, я крадусь вонъ изъ дома и прислушиваюсь къ его голосу. Если онъ длаетъ промахъ, онъ ведетъ себя терпливо, пока снова не наладитъ дла, но если онъ ударитъ себя по кости, онъ сердится и ругается: ‘чертъ, чертова сила!’ посл чего быстро оглядывается кругомъ себя и начинаетъ напвать, чтобы скрыть то, что онъ сказалъ.

Ахъ, да вдь я знаю этого маляра, но какой же къ черту, онъ маляръ! Это Гриндхузенъ, одинъ изъ моихъ товарищей по постройк дороги въ Шкрэ.

Я подошелъ къ нему, назвалъ ему себя и заговорилъ съ нимъ.

Много, много лтъ тому назадъ Гриндхузенъ и я работали вмст — это было въ дни нашей ранней молодости. Въ самой ужасной обуви мы беззаботно танцовали на дорог и съли бы все на свт, имй мы только деньги. А когда он бывали у насъ лишнія, мы шатались цлую ночь подъ воскресенье по баламъ для служанокъ, насъ осаждали наши товарищи по работ, а хозяйка продавала намъ кофе такъ, будто она богатла отъ этого. Затмъ мы бодро и охотно работали всю недлю и ждали только субботы. А Гриндхузенъ, о, онъ былъ настоящимъ рыжимъ волкомъ по части двушекъ.

Помнитъ ли онъ время въ Шкрэ?

Онъ смотритъ на меня, приглядывается и ведетъ себя сдержанно, это отнимаетъ у меня нкоторое время, прежде чмъ мн удается пріобщить его къ моимъ воспоминаньямъ.

Да, конечно, онъ помнитъ Шкрэ.

А помнитъ онъ Андерса Фила и Спираль? Помнитъ онъ Петру?

Это которая изъ нихъ?

Петра? Та, что была его возлюбленной…

Да, да, онъ ее помнить. Онъ въ конц концовъ остался съ ней.

И Гриндхузенъ снова принимается рубить.

Итакъ онъ съ ней остался?

— Ну да, ну да. Да и могло ли быть иначе? А что, бишь, я хотлъ сказать. Да, ты конечно сталъ молодцомъ хоть куда, насколько я понимаю.

— Почему это? Одежда? А разв у тебя нтъ праздничной одежды?

— А сколько ты за нее заплатилъ?

— Этого не помню, но не много, не могу сказать точно.

Гриндхузенъ смотритъ на меня ошеломленный и начинаетъ хохотать.

— Ты не помнишь, сколько ты заплатилъ за одежду?— Затмъ онъ сдлался серьезнымъ, покачалъ головой и сказалъ:— Да, ты конечно не помнишь, но такъ бываетъ только тогда, когда есть хорошія средства.

Но вотъ выходитъ изъ избы старая Гунхильда и видя, что мы тратимъ время за болтовней около чурбана, отдаетъ Гриндхузену приказанье начать красить.

— Такъ вотъ что, ты теперь сдлался маляромъ,— сказалъ я.

Гриндхузенъ ничего на это не отвтилъ, и я понялъ, что я сказалъ глупость при постороннемъ свидтел.

III.

Онъ мажетъ и малюетъ и черезъ нсколько часовъ маленькая избушка стоитъ нарядная, съ красной стной, выходящей на сверную сторону, къ морю. Во время послобденнаго отдыха я пошелъ къ Гриндхузену съ рюмочкой. Лежа на лугу мы болтали, курили…

— Маляръ? Какой я маляръ,— говоритъ онъ,— но когда кто спрашиваетъ меня, могу ли я выкрасить стну въ изб, я говорю,— могу. И если меня спрашиваютъ, могу ли я и то, и другое, я говорю — и то и другое могу. А водка твоя отмнно хороша.

Его жена и двое дтей жили въ разстояніи одной мили, и онъ бывалъ дома каждую субботу, дв его дочери уже взрослыя, одна замужемъ и Гриндхузенъ сталъ уже ддомъ. Когда онъ покраситъ избу Гунхильды два раза, онъ пойдетъ въ пасторскую усадьбу рыть колодезь, всегда случаются кое какія подлки то тутъ, то тамъ по поселкамъ. А когда наступитъ зима и морозъ скуетъ землю, онъ идетъ въ лсъ рубить дрова, или ложится и ждетъ, пока не навернется та или другая работа. У него семья невелика и всегда найдутся какія-нибудь средства прожить, какъ сегодня, такъ и завтра.

— Будь я теперь настоящимъ человкомъ, мн бы очень хотлось купить себ инструменты для каменныхъ работъ,— сказалъ Гриндхузенъ.

— А ты тоже и каменьщикъ?

— Какой я каменьщикъ! а вотъ когда колодезь будетъ вырытъ, тогда стану каменьщикомъ — это просто…

Я брожу вдоль и поперекъ по острову и раздумываю о томъ, о семъ. Миръ! миръ! божественно прекраснымъ миромъ ветъ на меня отъ каждаго дерева въ лсу. Теперь въ немъ осталось уже немного маленькихъ птичекъ, и лишь вороны молча перелетаютъ съ дерева на дерево и усаживаются то тамъ, то сямъ. Да пучки рябины падаютъ внизъ тяжелымъ паденьемъ и погребаютъ себя во мху.

А Гриндхузенъ, можетъ быть, и правъ, что всегда найдутся средства прожить и завтра, какъ сегодня. Вотъ уже больше двухъ недль, что я не читаю газетъ, и я живъ тмъ не мене, я процвтаю, я длаю большіе успхи въ пріобртеньи внутренняго мира, пою, встряхиваюсь, стою съ непокрытой головой и смотрю по вечерамъ на звздное небо.

Въ послдніе 8 лтъ я сидлъ по кофейнямъ и возвращалъ слуг вилку, если она не была чиста, здсь, у Гунхильды я не возвращаю никакой вилки. Посмотри на Гриндхузена, говорю я самому себ, когда онъ зажигаетъ трубку, онъ используетъ спичку до конца и не обжигаетъ своихъ загрублыхъ пальцевъ. Разъ мн бросилось въ глаза, что по рук его ползала муха, и онъ оставилъ ее ползать, а можетъ быть, и не почувствовалъ ее. Такъ долженъ мужчина относиться къ мухамъ…

Вечеромъ Гриндхузенъ взялъ лодку и ухалъ, а я бродилъ кругомъ по берегу, слегка напвая, бросалъ камни въ море, а дерево вытаскивалъ на сушу. На неб были звзды и луна.

Черезъ нсколько часовъ вернулся Гриндхузенъ и привезъ хорошій наборъ инструментовъ. Онъ здилъ, чтобъ украсть ихъ, подумалъ я. Мы взяли на плечи каждый по связк и спрятали инструменты въ лсу.

Затмъ настала ночь и мы пошли каждый во свояси.

На слдующій день посл обда домъ былъ совершенно выкрашенъ, но чтобы отработать время до 6 часовъ вечера, Гриндхузенъ пошелъ рубить оставшіеся дрова, а я взялъ лодку у Гунхильды и похалъ ловить рыбу, чтобы не быть дома, когда онъ будетъ уходить. Рыба не ловится, а я зябну и часто посматриваю на часы. Ну, теперь онъ, наврно, уже ушелъ, думаю я, и гребу обратно около 7-ми часовъ. Гриндхузенъ шелъ какъ разъ въ то время по берегу и прокричалъ мн оттуда: ‘до свиданія’.

И вдругъ по мн пробжалъ теплый лучъ, будто позвали меня въ пору моей юности, въ Шкрэ, цлую прожитую человческую жизнь тому назадъ.

Я направилъ лодку къ нему и крикнулъ:

— Разв ты можешь рыть колодезь одинъ?

— Нтъ, я возьму съ собой человка.

— Возьми меня, — сказалъ я.— Подожди здсь, я только расплачусь.

Когда я дохалъ до половины, Гриндхузенъ закричалъ:

— Нтъ, для меня будетъ поздно. Да и ты вдь не серьезно, наврно.

— Да подожди нсколько минутъ, я только поднимусь ненадолго.

И Гриндхузенъ слъ на берегу. Онъ помнитъ, что въ бутылк у меня осталось немного отмнно хорошей водки.

IV.

Мы пришли въ пасторскую усадьбу въ субботу. Гриндхузенъ посл долгихъ колебаній взялъ меня, наконецъ, съ собой, какъ своего помощника. Я купилъ провіанта и рабочее платье и былъ уже на мст въ блуз и въ сапогахъ съ голенищами. Я былъ свободенъ и неизвстенъ, я учился ходить длинными, размренными шагами, видъ же пролетарія у меня былъ и раньше какъ по лицу, такъ и по рукамъ. Мы должны были жить въ пасторской усадьб, нашу ду мы могли варить въ прачешной.

И вотъ мы начали рыть.

Я длалъ свое дло и Гриндхузенъ былъ мною доволенъ,

— Ты увидишь, ты въ работ будешь какъ настоящій ломовикъ,— сказалъ онъ.

Немного погодя вышелъ пасторъ, мы поклонились. Онъ былъ пожилой к кроткій человкъ, который говорилъ благоразумныя проповди, вокругъ глазъ у него веромъ расходились морщинки, оставшіяся будто отъ безчисленныхъ добродушныхъ улыбокъ. Онъ попросилъ у насъ извиненія, но эти куры такія скверныя, каждый божій годъ заходятъ въ садъ, и потому не можемъ ли мы сдлать чего добудь съ садовой стной въ одномъ только мст.

Гриндхузенъ отвтилъ:— да, да, конечно, мы это уже какъ-нибудь устроимъ.

Мы поднялись наверхъ и исправили обвалившуюся стну.

Въ то время, какъ мы этимъ занимались, вышла молодая дама и посмотрла на насъ. Мы опять поклонились, и мн она показалась прелестной. Пришелъ также мальчикъ подростокъ и забросалъ насъ своими вопросами. Они, конечно, были братъ и сестра. И какъ легко работалось въ то время, когда молодые люди стояли и смотрли на насъ. Пришелъ вечеръ. Гриндхузенъ пошелъ себ домой, а я остался. Спалъ я ночью на сновал.

Завтра было воскресенье. Я не осмлился надть моего городского платья, такъ какъ оно выглядывало слишкомъ элегантно и потому я надлъ мое вчерашнее, предварительно хорошо его вычистивъ, и въ немъ бродилъ въ теплое, воскресное утро по пасторскому двору. Я болталъ съ работниками и шутилъ также съ нкоторыми изъ служанокъ, а когда началъ звонить церковный колоколъ, я послалъ попросить для меня молитвенникъ и пасторскій сынъ вынесъ мн его. У одного изъ старшихъ работниковъ я занялъ его куртку, она была довольно велика, но когда я поддлъ рубаху и фуфайку, она пришлась мн совсмъ впору. Посл этого я пошелъ въ церковь.

Мой внутренній покой, который я выработалъ во время пребыванія моего на остров, былъ, оказывается, недостаточно еще выработанъ, потому-что когда загудлъ органъ, я потерялъ самообладаніе и готовъ былъ разрыдаться. Держись! вдь это ни что иное, какъ неврастенія, сказалъ я самому себ. Я удобно услся въ сторон и такъ глубоко спряталъ мое умиленіе, какъ только было возможно. Но я былъ радъ все-же, когда церковная служба окончилась.

Когда я сварилъ свое мясо и пообдалъ, меня пригласили въ кухню пить кофе. Въ то время какъ я тамъ сидлъ, вошла вчерашняя молодая фрекенъ. Я всталъ и поклонился, она отвтила. Она была такъ мила, потому что была молода и у нея были прехорошенькія ручки. Когда мн нужно было уходить, я забылся и сказалъ:

— Тысячу благодарностей за вашу любезность, прекрасная дама!

Она посмотрла на меня съ изумленіемъ, повела бровями и мало по малу стала багрово-красной. Затмъ она повернулась и вышла изъ кухни. Она была такъ молода.

Ну, хорошо же я сдлалъ!

Съ удрученнымъ сердцемъ побрелъ я въ лсъ и спрятался тамъ.

И зачмъ я такъ глупо сунулъ носъ, куда не слдуетъ. Ахъ, я глупецъ и банальный болтунъ!

Пасторскій домъ находился на верху невысокаго холма, на самой вершин котораго тянулась равнина, поросшая лсомъ и мстами расчищенная подъ пашню. Вдругъ мн пришла въ голову мысль, что колодезь нужно вырыть на верху и въ домъ провести воду. Я прикинулъ на глазомръ высоту холма и убдился, что уклонъ достаточно великъ.

По дорог домой я вымрялъ шагами приблизительно разстояніе — оно было 250 футовъ.

А впрочемъ, что мн за дло до колодца? Лишь бы не сдлать снова какой ошибки, быть приличнымъ, не говорить оскорбленій и поступать соотвтственно своему положенію!

V.

Въ понедльникъ утромъ вернулся Гриндхузенъ и мы принялись рыть колодезь. Снова къ намъ вышелъ старый пасторъ и спросилъ, не можемъ ли мы врыть для него столбъ по дорог въ церковь. Ему необходимъ этотъ столбъ, раньше тутъ стоялъ уже одинъ, да его свалилъ втеръ, а онъ ему нуженъ, чтобы наклеивать на немъ объявленія и справки.

Мы врыли новый столбъ и сдлали это съ усердіемъ, такъ, чтобъ онъ стоялъ прямо, какъ свча, а на верху вмсто крыши устроили цинковый колпакъ. Въ то время, какъ я работалъ надъ колпакомъ, я уговорилъ Гриндхузена покрасить столбъ въ красный цвтъ, у него осталось немного красной краски отъ избы Гунхильды. Когда пасторъ заявилъ, что ему хотлось бы имть некрашенный столбъ, а Гриндхузенъ ему поддакивалъ,— я замтилъ, что блыя объявленія будутъ гораздо лучше выдляться на красномъ фон. Тогда пасторъ улыбнулся, при чемъ вокругъ его глазъ образовались безчисленныя морщинки, и сказалъ, ‘да, ты въ этомъ правъ’.

Какъ ни мало это было, но все же этой улыбки я этого незначительное разговора было достаточно, чтобы я почувствовалъ внутри себя гордость и радость. Юная фрекенъ подошла къ намъ и обратилась съ нсколькими словами къ Гриндхузену, даже пошутила съ нимъ: что это, молъ, за краснаго кардинала вы тутъ посадили. А мн она ничего не сказала и даже не взглянула на меня, когда я ей поклонился.

За обдомъ для меня было тяжелое время. Не потому, что кушанье было недостаточно вкусно, нтъ, но Гриндхузенъ лъ супъ такъ отвратительно и ротъ его такъ и блестлъ отъ сала. Какъ же онъ будетъ сть кашу, думалъ я истерически.

Когда Гриндхузенъ, намреваясь поспать посл обда, растянулся на лавк, съ покрытымъ все также саломъ ртомъ, я прямо ему крикнулъ:

— Человкъ ты божій, вытри ты хоть ротъ-то!

Онъ посмотрлъ на меня, вытеръ ротъ рукою и посмотрлъ на нее, ротъ?— сказалъ онъ.

Я долженъ бы былъ обратить это въ шутку: ха-ха-ха, молъ, Гриндхузенъ, я подшутилъ надъ тобой. Но я былъ такъ недоволенъ самимъ собой и потому сейчасъ же ушелъ изъ прачешной.

А я все же заставлю юную фрекенъ отвчать на мои поклоны, думаю я, очень скоро она пойметъ, что я человкъ со знаніями. И тутъ у меня выработался полный планъ постройки колодца и водопровода. Но такъ какъ мн не хватало ватерпаса, чтобы точно измрять уклонъ холма, я началъ работать надъ этимъ аппаратомъ. Вывернуться изъ затрудненія мн удалось, взявъ деревянную трубку, куда я вмазалъ два обыкновенныхъ стекла отъ лампы, посл чего наполнилъ все водой.

Въ пасторской усадьб съ каждымъ днемъ выискивались все новыя и новыя подлки, то нужно было исправить ступеньки лстницы, то осмотрть фундаментъ, а тамъ привести въ порядокъ мостъ, который ведетъ на сновалъ, куда придется свозить зерно.

Пасторъ старался держать все въ образцовомъ порядк, а намъ было безразлично что работать, такъ какъ мы нанялись поденно. Но чмъ дальше, тмъ все больше и больше надодало мн общество моего товарища. Уже то обстоятельство, что онъ клалъ хлбъ за пазуху и рзалъ его грязнымъ складнымъ ножемъ, который онъ кром того постоянно облизывалъ, доставляло мн большое мученье. А то, что онъ въ продолженіе цлой недли отъ воскресенья и до воскресенья не умывался, а блестящая капля подъ носомъ, висвшая у него постоянно и до восхода солнца и посл его заката, а нкоторые изъ его ногтей, а его грязныя уши!

Ахъ да. я выскочка, научившійся по кофейнямъ быть изящнымъ. Такъ какъ я не могъ удержаться, чтобъ не длать замчаній моему товарищу на счетъ его нечистоплотности, то между нами вырастало все большее недовольстео и я боялся, чтобы въ одинъ прекрасный день намъ не пришлось съ нимъ разстаться. Мы разговаривали другъ съ другомъ только о самомъ необходимомъ.

Колодезь оставался почти нетронутымъ.

Пришло воскресенье и Гриндхузенъ пошелъ домой. Мой аппаратъ былъ уже готовъ, и вотъ посл обда я взобрался на крышу главнаго зданія, взявъ его съ собой. Я сразу увидлъ, что ватерпасъ встрчается съ холмомъ на много метровъ ниже его вершины. Прекрасно. Значитъ, если уровень воды въ колодц будетъ на цлый метръ ниже поверхности земли, то и тогда давленіе будетъ больше, чмъ, нужно. Когда я лежалъ на крыш и нивелировалъ, меня тамъ засталъ сынъ пастора. Его зовутъ Гарольдомъ Мельтцеромъ. А что это я тутъ длаю на верху? Вымриваю холмъ? а зачмъ это? Зачмъ долженъ я знать высоту? А ему можно нивелировать? Позже я отыскалъ веревку длиною въ десять метровъ и измрилъ холмъ съ верху до низу, Гаральдъ мн помогалъ. Когда мы пришли внизъ, въ усадьбу, я пошелъ къ пастору и разсказалъ ему о моемъ план.

VI.

Пасторъ слушалъ меня терпливо и не отказалъ мн сразу.

— Ты такъ полагаешь?— сказалъ онъ и улыбнулся.— Да, можетъ быть. Но вдь это дорого обойдется. Да и зачмъ, впрочемъ, станемъ мы его длать? Всего-то 70 шаговъ до колодца, который мы начали рыть, и служанкамъ всего 70 шаговъ сдлать по всякой дорог и зимой, и лтомъ. Да такъ-то оно такъ, но вдь черезчуръ дорого будетъ стоить.

— Не считая колодца, который вы все равно должны рыть, водопроводъ съ трубами и работой, не обойдется дороже 2-хъ, 3-хъ сотенъ кронъ,— сказалъ я.

Пасторъ подошелъ ко мн.

— Не больше?

— Нтъ.

Прежде чмъ отвтить ему, я каждый разъ немного пережидалъ, будто бы я былъ такимъ сообразительнымъ отъ природы, будто я родился такимъ, а на самомъ дл я давно уже все обдумалъ.

— Это будетъ большимъ облегченіемъ,— сказалъ пасторъ, посл раздумыванья.— Да и бочка съ водой, которая стоитъ въ кухн, тоже грязнитъ вдь. А вся эта вода, которую нужно внести въ спальни! А впрочемъ, спальни отъ этого ничего не выиграютъ, вдь он вс во второмъ этаж.

— Такъ мы проведемъ воду и во второй этажъ.

— Ну, мы и это сдлаемъ? въ самый во второй этажъ? а разв давленія достаточно для этого?

Тутъ я подождалъ съ отвтомъ нсколько подольше, и сдлалъ видъ, что обдумать это мн трудно.

— Я думаю, я могу гарантировать, что вода пойдетъ выше крыши дома.

— Ну, что ты говоришь!— перебилъ пасторъ.— Пойдемъ, покажи намъ, гд ты собираешься рыть колодезь.

Мы отправились на вершину холма, пасторъ, Гаральдъ и я. Я предложилъ пастору пронивелировать моимъ аппаратомъ и доказалъ ему, что давленіе будетъ больше, чмъ достаточно.

— Я поговорю съ твоимъ товарищемъ,— сказалъ онъ.

Тогда, подкапываясь подъ Гриндхузена, я отвтилъ:

— Нтъ, онъ въ этомъ ровно ничего не смыслитъ.

Пасторъ посмотрлъ на меня.

— Ты такъ думаешь?— сказалъ онъ.

Мы снова спустились съ холма. Пасторъ разговаривалъ будто бы самъ съ собой.

— Да, ты правъ, это постоянное ношеніе воды въ домъ зимой. Да и лтомъ также. Хорошо, я поговорю съ моими.— И пасторъ вошелъ въ домъ.

Минутъ десять спустя меня позвали на главный подъздъ, гд собралась вся пасторская семья.

— Это ты хочешь устроить у насъ водопроводъ?— спросила дружелюбно фру.

Я медленно, съ видомъ разумнаго человка снялъ передъ ней шапку, а пасторъ отвтилъ за меня, что я тотъ самый и есть.

Фрекенъ бросила на меня любопытный взглядъ начала сейчасъ же болтать съ Гаральдомъ. А фру продолжала меня разспрашивать, дйствительно ли водопроводъ будетъ, такой же, какъ и въ город, что какъ отвернешь кранъ, такъ и потечетъ вода? И даже во второмъ этаж? двсти, триста кронъ? Подумайте-ка, ты это сдлаешь?

— Ну, если ты это говоришь, пойдемъ еще разъ на холмъ и посмотримъ вс вмст.

И снова мы поднялись на холмъ, я установилъ аппаратъ и пригласилъ всхъ посмотрть.

— Какъ это замчательно!— сказала фру.

Фрекенъ ни слова не сказала.

Пасторъ спросилъ:

— А есть-ли тутъ вода?

Я отвчалъ съ большимъ благоразуміемъ, что утверждать это трудно, но что признаки тутъ хорошіе.

— Какіе признаки?— спросила фру.

— Качество луговъ здсь, на верху. Кром того, тутъ растутъ и ива, и ольха. А ива любитъ сырость.

Пасторъ кивнула головой и сказалъ:

— Этотъ молодецъ знаетъ свое дло, Марія.

На возвратномъ пути фру стала на ту шаткую точку зрнія, что будь у нея водопроводъ, она могла бы имть одною служанкой меньше. Чтобы не промолчать, я замтилъ:

— И въ особенности это можетъ быть лтомъ, такъ какъ поливать садъ можно кишкой, которая проложится черезъ окно погреба.

— Нтъ, ты послушай только!— перебила она.

Однако я не посмлъ предложить водопроводъ въ хлвъ, хотя и имлъ все время въ виду, что при двойной величин колодца и если провести отъ главной трубы рукавъ въ сторону, то можно будетъ облегчить коровницу настолько же, какъ и кухарку. Но это должно было чуть не вдвое увеличить расходы и потому было неблагоразумно развертывать передъ ними такой широкій планъ.

Теперь, когда дло обстояло уже такъ, мн приходилось лишь ожидать возвращенія Гриндхузена. Пасторъ сказалъ, что онъ хочетъ еще все обдумать за ночь.

VII.

Итакъ я долженъ былъ подготовить моего товарища, что колодезь мы будемъ рыть на верху, на холм. Чтобы не возбудить въ немъ къ себ недоврія, я свалилъ всю вину на пастора, я сказалъ, что придумалъ это онъ, а я его только поддержалъ. Гриндхузенъ остался доволенъ, такъ какъ сразу сообразилъ, что у насъ будетъ теперь больше работы, кром колодца мы должны были рыть также и канавы для трубъ.

Къ моему счастью случилось такъ, что пасторъ въ понедльникъ утромъ обратился къ Гриндхузену со слдующими полушутливыми словами:

— Твой товарищъ и я, мы ршили вырыть колодезь на верху, на холм и провести внизъ водопроводъ, что ты думаешь о такомъ сумасбродств?

Что жъ, Гриндхузену кажется, что это очень хорошая мысль. Но когда мы затмъ разсуждали объ этомъ втроемъ и назначали мсто для колодца, у Гриндхузена закралось-таки подозрніе, что планъ былъ гораздо больше моимъ, чмъ я хотлъ то показать, онъ находилъ, что канавы для трубъ должны быть куда глубже изъ-за морозовъ.

— Метръ 30 ст. высоты,— перебилъ я.

— И это-таки дорогая будетъ штука.

— Твой товарищъ думаетъ 200—300 кронъ за все, отвтилъ пасторъ.

Гриндхузенъ ровно ничего не смыслилъ въ счет и могъ только сказать:

— Что-же 200—300 кронъ тоже вдь деньги.

Я сказалъ:

— Зато пастору придется заплатить меньше вознагражденья, когда онъ будетъ узжать.

Пасторъ изумился:

— Вознагражденіе? Но я не собираюсь узжать отсюда,— сказалъ онъ.

— Тогда, будемъ надяться, пастору предстоитъ много радостей отъ водопровода за его долгую жизнь здсь.

Пасторъ посмотрлъ на меня и спросилъ:

— Какъ тебя зовутъ?

— Кнутъ Педерсенъ.

— Откуда ты?

— Изъ сверной Норвегіи.

Я понялъ, почему мн предложили эти вопросы, и ршилъ никогда больше не прибгать къ такому романическому языку.

А между тмъ вопросъ о колодц и водопровод былъ ршенъ, и мы сразу приступили къ работ…

И тутъ настало много очень веселыхъ дней. Сперва, такъ какъ я былъ заинтересованъ въ томъ, есть ли вода тамъ, гд мы рыли, я нсколько ночей спалъ очень скверно, но когда эта тревога прошла, осталась одна простая, несложная работа. Воды здсь было достаточно и нкоторое время, спустя мы должны были вычерпывать ее каждой утро ведрами, въ глинистомъ, рыхломъ грунт колодца мы страшно пачкались.

Мы рыли недлю, посл чего начали взрывать камень для стнъ, къ этой послдней работ мы оба привыкли еще въ Шкрэ. Затмъ мы рыли еще недлю и были уже достаточно глубоко. Почва, была теперь настолько рыхлая, что мы должны были немедленно выкладывать колодезь камнемъ, чтобы не дать глинистой стн обвалиться и погрести насъ. И такъ-то вотъ мы рыли, рвали, выкладывали стны и одна недля смняла другую. Колодезь былъ большой, работа шла удачно и пасторъ былъ нами доволенъ.

Между Гриндхузеномъ и мной отношенія снова улучшились, когда онъ убдился, что мн не нужно больше хорошаго вознагражденія поденщика, хотя я и былъ въ этой работ главаремъ, у него опять явилась охота мн чмъ-нибудь угодить и онъ началъ держать себя чище за обдомъ. Лучше, чмъ теперь, мн не можетъ быть и никогда, ничто не заставитъ меня снова вернуться въ городъ.

По вечерамъ я бродилъ въ лсу, или на кладбищ, читалъ надписи на могилахъ и думалъ о томъ, о семъ и между прочимъ искалъ ноготь отъ мертвеца. У меня есть выдумка, маленькая забавная затя и для нея то онъ мн нуженъ.

Я нашелъ какъ-то хорошій кусокъ березоваго корня и хочу вырзать изъ него небольшую курительную трубку формы сжатой въ кулакъ руки. Большой палецъ будетъ служить клапаномъ и я хочу вставить туда ноготь, чтобы сдлать его боле похожимъ на живой. На безымянный палецъ хотлъ бы надть небольшое золотое кольцо.

Занятая такими пустяками моя голова была здорова и спокойна. У меня не было больше въ жизни ничего спшнаго и благодаря моимъ мечтаньямъ я ни въ чемъ не опаздывалъ.

Вечера были моими собственными. А, можетъ быть, также и то, что я хотлъ пробудить въ себ нкоторое чувство къ святости церкви и страхъ передъ мертвыми: съ давнихъ, давнихъ поръ еще я помню это глубокое, мистическое, полное содержанія чувство и мн хотлось бы вернуть хоть частицу его.

Когда я найду ноготь, мн, можетъ быть, крикнутъ изъ могилы: онъ мой! Тогда я уроню его, пораженный ужасомъ, и удеру.

— Ухъ, какъ страшно гудитъ церковный колоколъ! говоритъ между прочимъ Гриндхузенъ.

— Ты боишься?

— Нтъ, не то что боюсь, но внутри у меня пробгаетъ ночью дрожь, когда я подумаю, что лежу такъ близко отъ покойниковъ.

Счастливый Гриндхузенъ!

Однажды Гаральдъ научилъ меня сажать шишки и небольшіе. кусты. Въ этомъ искусств у меня раньше не было никакихъ познаній, въ мое школьное время этому еще не учили. но какъ только я научился, я сталъ прилежно насаждать по воскресеньямъ. Въ свою очередь и я училъ Гаральда той или другой новинк для его возраста, и мы были съ нимъ хорошими друзьями.

VIII.

И все бы теперь было хорошо, если бы только не юная фрекенъ, я влюбляюсь въ нее съ каждымъ днемъ все больше и больше. Елишеба, Елизавета — такъ ее зовутъ. Она, конечно, не красавица, но у нея красненькій ротикъ и голубой взоръ молоденькой двушки — это длаетъ ее красивой. Елишеба, Елизавета, ты теперь какъ разъ на ранней зар твоей молодости и глаза твои отражаютъ міръ. Когда ты говорила какъ-то вечеромъ съ юнымъ Эрикомъ изъ сосдней усадьбы, въ твоихъ глазахъ свтились и зрлость, и слабость… О Гриндхузен больше нечего говорить. Онъ былъ волкомъ насчетъ двушекъ въ молодые года и ухаживаетъ за ними по старой привычк еще и теперь, но онъ сталъ совсмъ ручнымъ и спокойнымъ, какъ того можно было ожидать: таковъ законъ природы.

Однако не вс слдуютъ этому закону и приручаются, какой же ихъ ожидаетъ конецъ? А теперь, впрочемъ, дло идетъ о маленькой Елизавет, хотя она вовсе не маленькая, она ростомъ съ свою мать и отъ нея она унаслдовала высокую грудь…

Посл перваго воскресенья меня не приглашали больше пить кофе въ кухню, а я такъ этого желалъ и все возможное для этого длалъ. Я до сихъ поръ былъ полонъ стыда. Но вотъ, наконецъ, пришла среди недли одна изъ служанокъ и заявила, чтобъ я не уходилъ въ лсъ каждое воскресенье посл обда, но приходилъ въ кухню пить кофе. Такова была воля фру.

Хорошо.

Не надть ли мн мое городское платье? Пожалуй, не мшаетъ, чтобы молодая двушка узнала до нкоторой степени, что я по собственному своему влеченью бросилъ городскую жизнь и принялъ наружность рабочаго, но что по существу я техническій талантъ, который въ состояніи провести водопроводъ. Но когда я его надлъ, я самъ почувствовалъ, что мн куда больше идетъ рабочее платье, я снялъ его и запряталъ въ свой мшокъ. Да и правду сказать, въ кухн встртила.меня не фрекенъ, а фру. Она долго со мной разговаривала и подложила небольшую блую салфетку подъ мою чашку.

— Искусство съ яйцами, слишкомъ дорогое для насъ искусство,— сказала она и добродушно улыбнулась.— Теперь мальчикъ изводитъ уже по полдюжины яицъ.

Искусство это состояло въ томъ, что я научилъ Гаральда заложить горлышко графина очищеннымъ, свареннымъ въ крутую яйцомъ, чтобы разрдить воздухъ въ графин. И это было почти единственное, что я зналъ во всей физик.

— Но опытъ съ палкой, которая отъ удара ломается посредин, не разрывая бумаги, особенно поучителенъ,— продолжала фру.— Я въ этомъ мало понимаю, ну а когда будетъ готовъ колодезь?

— Колодезь уже готовъ. Завтра мы начнемъ рыть канавы.

— Сколько времени это продлится?

— Съ недлю, а тамъ можетъ придти человкъ прокладывать трубы.

— Подумайте!

Я поблагодарилъ и вышелъ. У фру была привычка, сохранившаяся у нея наврно еще съ давнихъ поръ: отъ времени до времени она посматривала искоса на того или другого, хотя въ ней не было и капли лукавства.

Одинъ за другимъ начали желтть листья въ лсу, и въ воздух и отъ земли запахло осенью. Только грибы были еще въ полномъ расцвт, они выползали отовсюду и стояли мясистые и сочные на своихъ толстыхъ корешкахъ. То тамъ, то тутъ среди нихъ показывалъ свою крапленую шапочку мухоморъ, красуясь своимъ краснымъ цвтомъ. Удивительный грибъ! Онъ родится на томъ же лугу, что и съдобные, питается той же землей и по тому же произволу беретъ у неба солнце и влагу, онъ мясистый и сочный и пригоденъ для ды, но только онъ полонъ отвратительнымъ мускариномъ. Я намревался какъ-то придумать чудесную сагу о мухомор и посмотрть, не вычиталъ ли я ее гд въ книг.

Мн всегда было интересно наблюдать, какъ боролись цвты и наскомые, чтобы не погибнуть. Едва начинало пригрвать ихъ солнышко, они возвращались къ жизни и предавались въ продолженіе нсколькихъ часовъ былой радости, большія, сильныя мухи были настолько же бодры, какъ и лтомъ. Здсь есть особый родъ земляныхъ блохъ, которыхъ я нигд не видлъ раньше, он желтыя и маленькія, не больше точки въ петит, но он длаютъ прыжки во много тысячъ разъ больше, чмъ сами он. Какія несоразмрно большія силы имютъ эти творенья въ сравненіи съ ихъ величиной. Здсь ползаетъ маленькій паучокъ, у котораго задняя часть выглядитъ, какъ свтло-желтая жемчужинка. Эта жемчужинка такъ тяжела, что наскомое должно лазить по стебельку съ перевернутой спинкой. Если встрчаются препятствія, черезъ которыя онъ не можетъ перетащить жемчужинку, онъ падаетъ прямо внизъ и начинаетъ съ новаго стебелька. Такой жемчужный паучокъ и не паучокъ вовсе, да и баста. Если я помогаю ему листикомъ встать на ноги, онъ ползетъ по нему нкоторое время, но быстро соображаетъ, что тутъ что-то не ладно и заднимъ ходомъ уходитъ отъ этой полузападни.

Я слышу, меня зовутъ въ лсу. Это Гаральдъ, мы устроили съ нимъ воскресную школу. Онъ прочелъ мн лекцію о Понтапидан и теперь будетъ меня выслушивать.

Меня трогаетъ слушать Законъ Божій, разсказываемый такъ, какъ я самъ его разсказывалъ въ моемъ дтств.

IX.

Колодезь былъ готовъ, канавы вырыты и пришелъ человкъ класть трубы. Онъ выбралъ себ помощникомъ Гриндхузена, а я долженъ былъ приготовить мста для трубы изъ погреба черезъ оба этажа въ дом.

Когда я рылъ канаву въ погреб, пришла туда однажды фру. Я ей крикнулъ, чтобъ она была осторожна, но она отнеслась къ этому довольно спокойно. Вдь это же не канава, спрашивала она и указывала пальцемъ. Вдь это же не канава? Наконецъ, она оступилась и соскользнула ко мн въ канаву. Мы стояли тамъ. У насъ не было свтло, а для нея, которая пришла съ дневнаго свта, было и совсмъ темно. Она почувствовала канаву и сказала:

— А теперь могу я выйти обратно?

Я ее поднялъ. Это было пустое дло. У нея была такая миніатюрная фигурка, не смотря на то, что она была матерью взрослой дочери.

— Ну, могу сказать!— замтила она и отряхнула землю со своея юбки.— То было прохладное путешествіе. Ты мн долженъ кое въ чемъ помочь какъ-нибудь во второмъ этаж. Ты можешь? Но мы сдлаемъ это, когда мой мужъ удетъ въ Аннексетъ, а то онъ не любитъ перемнъ. Когда отработаетесь вы здсь въ усадьб?

Я сказалъ, что черезъ недлю или около того.

— А куда вы отсюда пойдете?

— Въ сосднюю усадьбу. Гриндхузенъ подрядилъ насъ рыть тамъ картофель.

Посл того я поднялся въ кухню, чтобы пропилить напильникомъ дыру въ полу. Не обошлось безъ того, чтобы фрекенъ Елизавета не нашла въ кухн дло какъ разъ въ то время, какъ я этимъ занимался. Хотя я и былъ ей противенъ, она преодолла себя, сказала мн нсколько словъ и постояла немного, чтобы посмотрть на работу.

— Подумай, Олина, у тебя будетъ кранъ, который стоитъ только отвернуть,— сказала она служанк. Но Олина, которая была стара, отнюдь не выглядла очарованной.

—Да это одна насмшка, чтобы гнать воду прямо сюда въ кухпю,— сказала она. Цлыхъ 20 лтъ носила она воду, которая была нужна. А что она теперь будетъ длать?

— Отдыхать, — сказалъ я.

— Отдыхать? Люди сотворены, чтобы работать.

— Шить себ приданое,— сказала фрекенъ, улыбаясь.

Это было сказано чисто по ребячески, но я былъ благодаренъ ей, что она вмшалась въ нашу болтовню и пробыла нкоторое время въ кухн.

И Боже, какимъ я сдлался расторопнымъ, находчивымъ на слова, я сталъ какъ мальчикъ! Я помню это до сихъ поръ. Но вдругъ будто фрекенъ Елизавет пришло въ голову, что ей не идетъ дольше оставаться у насъ и она насъ покинула. Въ этотъ вечеръ, какъ много разъ и прежде, я пошелъ по кладбище, но когда я увидлъ, что фрекенъ была тамъ раньше меня, я повернулся и ушолъ въ лсъ. И я думалъ посл этого: теперь она, конечно, будетъ тронута моей скромностью и скажетъ: ‘бдный, а вдь у него есть и хорошія черты’! И не достаетъ только, чтобъ она пошла вслдъ за мной въ лсъ. Тогда я, изумленный, вскочу съ моего камня и поклонюсь. А она придетъ немного въ замшательство и скажетъ:— Я только такъ тутъ проходила мимо — такой чудесный вечеръ — а что ты тутъ длаешь?— Я просто сижу тутъ, отвчаю я и смотрю вдаль моими невинными глазами. Когда она услышитъ, что я просто сижу тутъ поздно вечеромъ, она пойметъ, что я глубокая натура и мечтатель, и заинтересуется мной. Она была на кладбищ также и на слдующій вечеръ и вдругъ тщеславная мысль пронеслась у меня въ голов: это она для меня ходитъ. Но когда я присмотрлся къ ней поближе, я увидлъ, что она была зянята могилой. Итакъ она сюда ходила не для меня. Я побрелъ опять къ большому муравейнику въ лсу и наблюдалъ тамъ за наскомыми, пока возможно было видть, поздне я сидлъ и прислушивался, какъ падали сосновыя шишки и пучки рябины. Я напвалъ, шепталъ и думалъ, отъ времени до времени я долженъ былъ подниматься и ходить, такъ было холодно. Часы шли, настала ночь, а я былъ такъ влюбленъ! Я шелъ съ непокрытой головой, и совершенно погрузился въ созерцаніе звздъ.

— Какъ поздно теперь?— могъ только спросилъ Гриндхузенъ, когда я вошелъ на сновалъ.

— Одиннадцать часовъ,— отвтилъ я. Но было уже 2 или 3 часа утра.

— Ты думаешь, что только теперь пора ложиться? Ухъ, чертова сила! будить людей, когда они такъ крпко спятъ!

И Гриндухзенъ повернулся на другой бокъ и заснулъ сейчасъ же опять.

Ахъ, но какимъ же дуракомъ становится полусостарившійся человкъ, когда онъ влюбляется! И не я-ли долженъ былъ явить примръ того, что можно найти миръ и покой?

X.

Пришелъ человкъ, который спрашиваетъ обратно свои инструменты. Какъ, значитъ Гриндхузенъ ихъ не укралъ?

О, какъ все это скучно и посредственно у Гриндхузена, ни въ чемъ-то у него, нтъ широкаго размаха и ничего особеннаго.

Я сказалъ:

— Ты только и длаешь, Гриндхузенъ, что шь, спишь и работаешь. Вонъ пришелъ человкъ за инструментами. Ты, значитъ, только занялъ ихъ, бдняга!

— Ты болванъ,— сказалъ Гриндхузенъ обиженно.

Но я и въ этотъ разъ укротилъ его, какъ много разъ раньше, обративъ все въ шутку.

— Что же мы теперь будемъ длать?— сказалъ онъ.

— Бьюсь объ закладъ, что ты это знаешь,— отвтилъ я.

— Я — то знаю?

— Да, если только я тебя врно понимаю.

И Гриндхузенъ опять сдлался кроткимъ.

Но во время послобденнаго отдыха, когда я стригъ ему волосы, я снова разсердилъ его, предложивъ ему вымыть голову.

— Удивительное дло, что такой пожилой малый, какъ ты, можетъ быть такимъ дуракомъ,— сказалъ онъ.

И Богъ его знаетъ, не былъ-ли Гриндхузенъ правъ? У него били цлы вс его рыжіе волосы, несмотря на то, что онъ былъ уже ддомъ.

Что это, кто-то начинаетъ подшучивать на сновал?

Кто это вдругъ былъ тутъ, привелъ въ порядокъ и сдлалъ такъ уютно? У Гриндхузена и у меня, у каждаго было свое мсто для спанья: я купилъ себ два одяла, между тмъ какъ онъ ложился каждый разъ гд попало на сно, совсмъ не раздваясь, какъ стоялъ и ходилъ. Теперь мсто было покрыто моими двумя одялами, такъ что походило на постель. Я ничего противъ этого не имлъ, это, вроятно, одна изъ служанокъ хотла научить меня порядку. Но это не имло для меня значенія.

Теперь я долженъ бы былъ пропилить дыру въ полу во второмъ этаж, но фру попросила меня подождать до завтра, пасторъ узжаетъ въ Аннексетъ и такимъ образомъ я не буду отвлекать его отъ дла. Но когда наступило утро, работу пришлось опять отложить, такъ какъ фрекенъ Елизавета собралась идти въ лавки, чтобы сдлать большія покупки, и я долженъ былъ ее сопровождать, чтобы ихъ нести.

— Хорошо,— сказалъ я,— я приду вслдъ за вами.

Странная двушка! ршила-ли она, чтобы я шелъ съ ней во чтобы то ни стало? Она сказала:

— А разв ты найдешь дорогу одинъ?

— Конечно, я бывалъ тамъ раньше. Мы тамъ покупали себ ду.

Такъ какъ я не могъ итти черезъ все мстечко въ моемъ запачканномъ глиной рабочемъ плать, я надлъ мои городскіе штаны, но оставилъ блузу, и такъ я пошелъ за нею вслдъ.

Итти было съ полмили, послднюю четверть пути я видлъ фрекенъ Елизавету то тутъ, то тамъ впереди меня, но я старался держаться отъ нея не слишкомъ близко. Одинъ разъ она обернулась, я весь съежился и пошелъ по опушк лса.

Фрекенъ осталась въ торговомъ мстечк у своей подруги, а я пришелъ съ покупками къ обду домой. Меня пригласили въ кухню обдать. Домъ будто весь вымеръ. Гаральда не было, служанки катали блье и только Олина убирала въ кухн.

Посл обда я сразу пошелъ во второй этажъ пилить полъ.

— Поди-ка сюда, помоги мн тутъ,— сказала фру и пошла впередъ меня.

Мы прошли черезъ кабинетъ пастора и вошли въ спальню.

— Я хочу переставить мою постель,— сказала фру.— Зимой она слишкомъ близко стоитъ къ печк, очень жарко.

Мы переставили постель къ окну.

— Не находишь-ли ты, что тутъ лучше, свже?— спросила она.

Я случайно взглянулъ на нее, а она по своему посмотрла на меня искоса. Ахъ, во мн заговорили плоть и кровь — я обезумлъ, и я услыхалъ, что она говоритъ:

— Ты съума сошелъ! Послушай, любезный… дверь…

И я услышалъ затмъ, какъ нсколько разъ она прошептала мое имя…

Пока я пилилъ дыру и приводилъ все въ порядокъ, фру все время находилась тутъ. Ей такъ хотлось поговорить, заявила она, и она и плакала и смялась въ одно и тоже время.

Я сказалъ:

— А не хотите-ли вы перевсить картину, которая висла надъ вашей постелью?

— Конечно, это идея,— отвтила фру.

И мы снова вошли туда…

XI.

Наконецъ, водопроводъ былъ оконченъ, краны привинчены и вода бжала въ раковины съ большой силой. Гриндхузенъ добылъ необходимые инструменты въ новомъ мст, такъ что мы могли кое гд починить стны, а когда черезъ нсколько дней, мы зарыли канавы, наша работа въ пасторской усадьб была кончена. Пасторъ былъ нами доволенъ и предложилъ намъ вывсить на красномъ столб объявленіе, что мы были мастера по водопроводнымъ работамъ. Но такъ какъ это было поздней осенью и земля могла не нынче — завтра замерзнуть, то намъ это было безполезно. Но мы все же просили его вспомнить о насъ къ весн.

Теперь мы перебрались въ сосднюю усадьбу копать картофель, но уходя, мы должны были общать при первой возможности заглянуть въ пастырскій домъ.

На новомъ мст было много людей, мы раздлились тамъ на кучки и намъ было хорошо и весело. Но работы едва-ли было больше, чмъ на недлю, а тамъ мы снова должны были остаться безъ дла.

Однажды вечеромъ пришелъ къ намъ пасторъ и предложилъ мн мсто работника въ пасторской усадьб. Предложеніе было хорошее и я нкоторое время подумалъ о немъ, но кончилось тмъ, что отказался отъ этого мста. Я скоре хотлъ странствовать и быть свободнымъ, имть случайныя, попадавшіяся мн подъ руку, работы, спать снаружи и оставаться самимъ собой, безъ всякихъ униженій. Здсь, среди копающихъ картофель я встртилъ человка, съ которымъ я хочу сойтись, когда мы разстанемся съ Гриндхузеномъ. Этотъ новый человкъ мой единомышленникъ и потому, что я слышу о немъ и вижу, я понимаю, что онъ хорошій работникъ, его имя Ларсъ Фалькбергетъ, но онъ почему то называетъ себя Фалькенбергомъ.

Молодой Эрикъ былъ у насъ старшимъ и распорядителемъ на уборк картофеля, который онъ также отвозилъ.

Онъ былъ красивый 20 лтній молодой человкъ, очень взрослый и сдержанный для своего возраста и держался, какъ хозяйскій сынъ. Между нимъ и фрекенъ Елизаветой изъ пасторской усадьбы, конечно, что-то было, такъ какъ она разъ приходила сюда въ Акеръ и проболтала съ нимъ добрый часъ. Передъ уходомъ она обратилась и ко мн и сказала, что Олина уже освоилась теперь съ водопроводомъ.

— А вы сами?— спросилъ я.

Изъ вжливости она и на это что-то отвтила, но я видлъ, что ей не хотлось заводить со мною разговора.

Она была такъ красиво одта, на ней была новая свтлая накидка, которая такъ шла къ ея голубымъ глазамъ.

Черезъ день посл того съ Эрикомъ случилось несчастье: его понесла лошадь, волочила по лугамъ и нивамъ и наконецъ ударила о заборъ. Онъ былъ сильно избитъ и харкалъ кровью, даже спустя нсколько часовъ посл того, какъ пришелъ въ себя, онъ все еще харкалъ кровью. Теперь Фалькенбергъ былъ назначенъ возчикомъ.

Я лицемрно выражалъ участіе и былъ мраченъ и молчаливъ, какъ вс другіе, но я не чувствовалъ никакого огорченья. Никакихъ видовъ на фрекенъ Елизавету я, конечно, не имлъ, но онъ, который стоялъ между мною и ею, теперь былъ убранъ съ дороги.

Вечеромъ я пошелъ на кладбище и слъ тамъ. Хотя бы пришла фрекенъ Елизавета! думалъ я. Прошло съ четверть часа и она пришла. Желая схитрить, я быстро вскочилъ и сдлалъ видъ, что хочу уйти, но почувствовалъ себя безсильнымъ и сдался. Я не могъ больше хитрить, почувствовалъ неувренность, когда она очутилась около меня близко, я началъ что-то говорить:

— Эрикъ — подумайте-ка — съ нимъ вышло вчера такъ глупо.

— Я это знаю,— отвтила она.

— Онъ искалченъ.

— Ну да, ну да, онъ искалченъ. Но почему ты говоришь со гмной о немъ?

— Я думалъ… Нтъ я не знаю. Но онъ конечно поправится, когда это пройдетъ. А тамъ все снова будетъ хорошо.

— Ну да, ну да…

Пауза.

Чувствовалось, что она была мною недовольна, вдругъ она улыбнулась и сказала.

— Ты чудакъ. Почему ходишь ты всегда этой дорогой и сидишь тутъ по вечерамъ?

— Это у меня обратилось въ привычку. Я провожу здсь время передъ сномъ.

— А теб не страшно?

Ея шутка ободрила меня, я почувствовалъ почву подъ ногами и отвтилъ:

— Я какъ разъ хочу опять научиться бояться.

— Бояться? А ты читалъ сказки? Гд ты ихъ читалъ?

— Я этого не знаю. Когда-нибудь мн, врно, попалась книга.

Пауза.

— Почему не хочешь ты быть у насъ работникомъ?

— Я не гожусь для этого. Теперь я сошелся съ новымъ человкамъ, мы уйдемъ отсюда.

— Куда-же вы уйдете?

— Не знаю. На востокъ, или на западъ. Мы странники.

Пауза.

— Жаль,— сказала она.— Я думала, ты не сдлаешь этого… Ну, а какже чувствуетъ себя Эрикъ? Я для этого вдь и пришла сюда.

— Онъ боленъ, съ нимъ очень плохо, но…

— Думаетъ докторъ, что онъ выздороветъ?

— Да, онъ въ этомъ увренъ. Я другого не слыхалъ отъ него.

— Доброй ночи!

— Тотъ, кто теперь молодъ и богатъ, красивъ, знаменитъ и ученъ…

Она ушла.

Когда я уходилъ съ кладбища, я нашелъ нужный мн ноготь съ большого пальца и спряталъ его. Я подождалъ немного, посмотрлъ туда, сюда, послушалъ — все было тихо. Никто не крикнулъ: онъ мой!

XII.

Фалькенбергь и я, мы двинулись въ путь. Былъ вечеръ, прохладная погода и далекое небо, гд горли звзды. Я убдилъ моего товарища пройти черезъ кладбище. Мн по глупости захотлось посмотрть, есть-ли свтъ въ маленькомъ окн въ пасторскомъ дом. О тотъ, кто теперь молодъ и богатъ и…

Мы шли нсколько часовъ. У насъ не было съ собой тяжелой ноши, къ тому же мы, два странника, были еще на вы другъ съ другомъ и потому намъ было о чемъ болтать. Мы прошли первое торговое мстечко и подходили къ новому, въ свтлый вечеръ мы ясно видли колокольню аннексетской церкви.

По старой привычк мн и здсь захотлось побывать на кладбищ и я сказалъ:

— А что еслибы мы здсь поискали себ ночлегъ?

— Что-жъ, мы это отлично можемъ сдлать. Сно есть на каждомъ сновал, а если насъ съ сновала прогонятъ, въ лсу можно устроиться еще уютне.

И Фалькенбергъ продолжалъ руководить нашимъ странствованіемъ, Это былъ человкъ тридцати съ небольшимъ лтъ, высокій и хорошо сложенный, но слегка сутуловатый, его длинные усы спускались внизъ. Онъ говорилъ ни коротко, ни длинно, былъ ршительный и расторопный и кром того плъ псни чудеснымъ голосомъ. Вообще, онъ былъ совершенно не похожъ на Гриндхузена. Когда онъ говорилъ, онъ смшивалъ нкоторыя норвежскія нарчія и шведскія слова, такъ что нельзя было понять, откуда онъ былъ.

Мы пришли къ одному двору, гд лаяли собаки и люди не ложились еще спать. Фалькенбергъ попросилъ кого нибудь выйти, съ кмъ бы можно было переговорить. Къ намъ вышелъ молодой мальчикъ.

— Нтъ-ли у нихъ для насъ работы?

— Нтъ.

— Но заборы вдоль дороги такъ плохи, не могли-ли бы мы съ ними что нибудь сдлать?

— Теперь, осенью хозяину самому нечего длать.

— А не можемъ-ли мы переночевать тутъ?

— Къ сожалнью…

— На сновал?

— Нтъ, тамъ спятъ служанки.

— Живодеръ!— проворчалъ Фалькенбергъ, когда мы немного отошли.

Мы пошли наискось черезъ небольшой лсокъ, понемногу выискивая себ мсто для ночлега.

— А что еслибы намъ вернуться къ служанкамъ на сновалъ? Он, можетъ быть, и не прогнали бы насъ?

Фалькенбергъ подумалъ объ этомъ.

— Нтъ, собаки залаютъ,— сказалъ онъ.

Мы шли по пашн, гд паслись дв лошади. У одной былъ привязанъ колокольчикъ.

— О, да это важный господинъ, какъ видно: лошадей оставляетъ ходить снаружи, а служанокъ заставляетъ спать на сновал,— сказалъ Фалькенбергъ.— Вотъ мы и воспользуемся его лошадьми, да и прокатимся немного.

Онъ поймалъ лошадь съ колокольчикомъ, напихалъ въ него моху и травы и вскочилъ на нее. Такъ какъ моя была боле боязлива, то мн стоило нкотораго труда ее поймать.

Мы прохали по пастбищу и выхали на дорогу. У каждаго изъ насъ было одно изъ моихъ одялъ, на которыхъ мы сидли, но ни у одного не было узды.

Все шло хорошо, необыкновенно хорошо, мы прохали добрую милю и были уже въ другомъ поселк. Вдругъ мы услыхали, что кто то шелъ по дорог.

— Ну, теперь мы должны скакать во весь опоръ,— сказалъ мн Фалькенбергъ.

Однако длинному Фалькенбергу долго скакать не пришлось. Сперва онъ крпко держался за ремень колокольчика, потомъ нагнулся впередъ и схватился за шею лошади, а затмъ я увидлъ его ноги торчкомъ къ небу,— онъ свалился.

Намъ не угрожало, къ счастью, никакой опасности.

На дорог были 2 мальчика, которые шли и мечтали.

Посл еще получасовой зды, когда мы оба были изранены и разбиты, мы слзли съ лошади и прогнали ихъ домой. Теперь мы снова пошли пшкомъ.

Такъ-такъ! такъ-такъ! послышалось издали. Мн знакомъ этотъ звукъ — это дикіе гуси. Въ дтств, когда они пролетали мимо, насъ учили сложить руки и стоять спокойно, чтобы ихъ не испугать — теперь я сдлалъ тоже, хотя мн нечего было бояться. Мною овладло мягкое мистическое настроеніе, я задерживалъ дыханье и пристально всматривался. Вотъ они летятъ, оставляя на неб посл себя волнистый путь.

Такъ такъ! слышится надъ нашими головами и великолпный трехъ-уголникъ скользитъ дальше подъ звздами…

Наконецъ мы нашли себ сновалъ въ тихой усадьб и проспали тамъ много часовъ. Мы такъ крпко спали, что народъ въ усадьб засталъ насъ тамъ утромъ спящими.

Фалькенбергъ сейчасъ же предложилъ хозяину плату за ночлегъ.

— Мы пришли вчера поздно вечеромъ, и не хотли никого будить,— объявилъ онъ,— но мы не бродяги.

Хозяинъ не хотлъ никакой платы, да еще предложилъ намъ напиться кофею въ кухн. Но у него не было никакой для насъ работы, осеннія работы теперь вс кончены и ему и его работнику и самимъ нечего длать, кром какъ присматривать за заборами.

XIII.

Мы скитались уже 3 дня и не находили ровно никакой работы, а такъ какъ за ду и питье намъ приходилось, тмъ не мене, платить, то мы длались съ каждымъ днемъ все бдне.

— Что у тебя впереди, и что у меня впереди? Такъ мы дальше жить не можемъ,— сказалъ Фалькенбергъ и намекнулъ, что мы должны будемъ начать помаленьку воровать.

Мы пообдумали это нкоторое время и ршили еще подождать. Насчетъ ды намъ нечего было безпокоиться, мы могли всегда стащить 1—2 курицы, дйствительно же вамъ могли помочь только деньги, ихъ-то намъ и надо было достать. Такъ или иначе, а мы ихъ добудемъ,— мы вдь не ангелы.

— Я не ангелъ небесный,— сказалъ Фалькенбергъ.— Вонъ я сижу здсь въ самой моей лучшей одежд, а для другого она служила бы будничной. Я стираю ее въ ручь и жду, пока не высохнетъ, рвется она — я ее штопаю, а новую покупаю, когда иной разъ удается заработать немного лишнихъ денегъ. И иначе никакъ съ этимъ не выходитъ,

— Да, но молодой Эрикъ говорилъ, что ты очень пьешь?

— Молокососъ ты этакій! Ну, конечно, пью. Слишкомъ скучно только сть… Вотъ, попадись намъ теперь усадьба, въ которой есть фортепіано,— сказалъ Фалькенбергъ.

Я подумалъ: въ усадьб, гд есть фортепіано, надо предполагать извстное благосостояніе, тамъ мы, значитъ, и начнемъ красть. Посл обда какъ разъ мы пришли въ такую усадьбу. Фалькенбергъ заране надлъ мое городское платье, а также отдалъ вн нести свой мшокъ, а самъ шелъ бариномъ. Не долго думая, онъ вошелъ въ главный подъздъ усадьбы, посл непродолжительнаго отсутствія онъ возвратился и сказалъ:

— Ну да, конечно, онъ будетъ настраивать фортепіано.

— Что такое онъ будетъ?

— Молчи, — сказалъ Фалькенбергъ.— Я это я раньше длалъ, только никогда этимъ не чванился.

Когда онъ вытащилъ изъ своего мшка ключъ, я понялъ, что тутъ было дло серьезное. Въ то время какъ онъ будетъ настраивать, мн было приказано оставаться вблизи усадьбы.

И вотъ, коротая время, я бродилъ кругомъ. Когда я временами заходилъ съ южной стороны дома, я слышалъ, какъ Фалькенбергъ работалъ надъ фортепіано и упражнялъ на немъ свою силу. Напасть на настоящій тонъ онъ не могъ, но у него былъ хорошій слухъ, и потому, если онъ слишкомъ натягивалъ струну, онъ отпускалъ ее затмъ какъ разъ настолько, какъ было раньше. И такъ инструментъ не длался хуже, чмъ былъ.

Я вступилъ въ разговоръ съ однимъ изъ работниковъ въ усадьб, молодымъ малымъ. Онъ получаетъ жалованья 200 кронъ въ годъ — да, и содержаніе также, сказалъ онъ. Встаетъ въ половин седьмого утра, задаетъ кормъ лошадямъ, а въ страдную пору въ половин шестого, работаетъ цлый день до восьми часовъ вечера. И онъ здоровъ и доволенъ тихой жизнью въ своемъ маленькомъ мірк. Я помню рядъ его красивыхъ зубовъ и милую улыбку, когда онъ говорилъ о своей милой. Онъ подарилъ ей серебряное кольцо съ золотымъ сердечкомъ.

— Что же она сказала, получивъ его?

— Она очень удивилась, можешь себ представить.

— А ты что ей сказалъ?

— Я то?— не знаю, я сказалъ: на здоровье. Она должна была бы также получить матерію на платье, но…

— Она молода?

— Да, конечно. Она говоритъ какъ варганъ, такая она еще молодая.

— А гд она живетъ?

— Я не хочу этого сказать, потому что тогда весь поселокъ узнаетъ объ этомъ.

И я стоялъ передъ нимъ, какъ Александръ, ни въ чемъ на свт не сомнвающійся и слегка презирающій его жалкую жизнь. Разставаясь, я ему отдалъ одно изъ моихъ шерстяныхъ одялъ, такъ какъ было слишкомъ тяжело носить оба, онъ сейчасъ же заявилъ, что его получить его двушка, такъ какъ она должна имть теплое одяло.

А Александръ сказалъ:— не будь я самимъ собою, я хотлъ бы быть тобой…

Когда Фалькенбергъ окончилъ работу и вышелъ наружу, у него были такія изящныя манеры и онъ говорилъ съ такимъ датскимъ акцентомъ, что я едва его понималъ. Его сопровождала дочь хозяина усадьбы.

— Теперь мы направимъ наши стопы въ сосднюю усадьбу,— сказалъ онъ,— тамъ наврно также есть фортепіано, которое требуетъ поправки. Да, до свиданія, до свиданья, фрекенъ. Шесть кровъ, малый!— прошепталъ онъ,— да въ сосдней усадьб шесть, итого 12.

И мы пошли, причемъ я несъ оба мшка.

XIV.

Фалькенбергъ разсчиталъ врно, въ сосдней усадьб отставать не хотли: фортепіано нужно настроить.

Дочь хозяина даже была въ отъзд, но работу можно сдлать и въ ея отсутствіи, чтобы сдлать ей небольшой сюрпризъ. Она жаловалась, что на такомъ разстроенномъ фортепіано невозможно играть.

И вотъ я снова былъ предоставленъ самому себ, въ то время какъ Фалькенбергъ былъ въ комнатахъ. Когда стемнло, ему зажгли огонь, и онъ продолжалъ настраивать. Ужиналъ онъ въ комнатахъ, посл ужина вышелъ ко мн и потребовалъ трубку.

— Какую трубку?

— Ты болванъ! Кулакъ!

Я съ нкоторой неохотой отдалъ ему мою, искусно сдланную трубку, она какъ разъ только что была готова, съ ногтемъ, золотымъ кольцомъ и длиннымъ чубукомъ.

— Смотри, чтобъ ногтю не стало слишкомъ жарко,— прошепталъ я,— онъ тогда пожалуй покоробится.

Фалькенбергь зажегъ трубку и, наслаждаясь ею, вошелъ въ домъ. Но онъ также заботился и обо мн и потребовалъ для меня ужинъ и кофе въ кухн.

Спать я отправился на сновалъ.

Я, проснулся ночію отъ того, что Фалькенбергъ стоялъ на сновал и звалъ меня. Была полная луна и ясная погода, такъ что я хорошо видлъ лицо моего товарища.

— Что это?

— Вотъ теб твоя трубка.

— Трубка?

— Да. Вотъ ей Богу, не хочу ее больше, посмотрика на нее, ноготь то выпадаетъ.

Счастливый Фалькенбергъ.

Когда мы утромъ собирались уходить дальше, вернулась дочь хозяина дома, мы слышали, какъ она барабанила на фортепіано вальсъ, вскор посл этого она вышла къ намъ и сказала:

— Да, теперь совсмъ другое дло. Большое вамъ спасибо.

— Фрекенъ довольна?— спросилъ настройщикъ.

— О да, совсмъ теперь другой въ немъ тонъ.

— А куда посовтуетъ мн пойти фрекенъ теперь.

— Въ Эвребэ, къ Фалькенбергу.

— Къ кому?

— Къ Фалькенбергу. Идите все по прямой дорог. Пройдя верстъ около 4-хъ, вы увидите на право столбъ. Тогда вы должны подняться въ гору.

Тутъ Фалькенбергъ услся на лстниц и началъ разспрашивать фрекенъ и такъ и этакъ про Фалькенберга изъ Эвребэ. Вотъ уже не думалъ онъ никакъ встртить здсь своихъ родственниковъ, будто онъ домой вернулся.

— Благодарю покорно, фрекенъ. Вы мн оказали этимъ большую услугу.

Затмъ мы пошли, причемъ я несъ мшки.

Войдя въ лсъ, мы присли обсудить дло. Будетъ ли это разумно, если Фалькенбергъ, простой настройщикъ фортепіано, пойдетъ къ капитану изъ Эвребе и назовется его родственникомъ? Изъ насъ двоихъ я былъ трусливе и длалъ также и Фалькенберга неувреннымъ. Хотя оно могло бы быть очень забавно! а нтъ ли у него какихъ нибудь бумагъ съ его именемъ? Аттестата? Да. Но, чортъ побери, тамъ сказано только, что я способный работникъ.

Намъ пришло въ голову, что мы можемъ поддлать немного аттестатъ, а то лучше всего написать совсмъ новый. Тамъ могло стоять о ‘божьей милостью настройщикъ, по имени Леопольдъ’, вмсто Ларса. Мы имли полную свободу дйствія.

— Можешь ты взяться написать аттестатъ?— спросилъ онъ.

— Да, могу.

Но тутъ я началъ колобродить съ моей жалкой, но гибкой фантазіей и испортилъ все дло. Стоитъ ли длать его настройщикомъ, я хотлъ его сдлать механикомъ, геніемъ, разршающимъ трудныя задачи, у него есть фабрика.

— Фабрикантъ не нуждается въ аттестат,— перебилъ меня Фалькенбергъ, и не хотлъ больше меня слушать. Нтъ, конечно, изъ этого ровно ничего не выйдетъ.

Угрюмые и удрученные зашагали мы дальше и пришли къ столбу.

— Вдь ты же не пойдешь въ гору?— сказалъ онъ.

— Иди ты,— отвтилъ Фалькенбергъ запальчиво.— Вотъ теб твои лоскутья.

Но когда мы миновали столбъ, Фалькенбергъ все же умрилъ шаги и проворчалъ:

— А все таки досадно, если изъ этого ничего не выйдетъ. Такая хорошая оказія.

— Мн кажется, ты бы долженъ былъ пойти на верхъ и откланяться. Вдь нтъ ничего невозможнаго, что ты дйствительно состоишь съ ними въ родств.,

— Жаль, что я не разузналъ, нтъ ли у него племянника въ Америк.

— А ты можешь на всякій случай говорить по англійски?

— Молчи ты,— сказалъ Фалькенбергъ,— держи языкъ за зубами. Я не понимаю только, чего ты куражишься.

Онъ былъ нервно настроенъ и золъ и зашагалъ отъ меня прочь. Но вдругъ онъ остановился и сказалъ:

— Я таки это сдлаю. Одолжи мн опять твою трубку. Зажигать я ее не буду.

Мы начали подниматься на холмъ. Фалькенбергъ сталъ подъ меня поддлываться, тыкалъ то туда, то сюда трубкой и высказывалъ свое мнніе о мстоположеніи усадьбы. Мн было немного досадно, что онъ держалъ себя такъ высокомрно, и что я несъ оба мшка, я сказалъ:

— Ты что же таки настройщикъ?

— Я думаю, я доказалъ, что могу настраивать фортепіано,— отвтилъ онъ коротко.—И я дйствительно могу.

— Но предположи, что фру въ этомъ кое что смыслить? И что посл того же попробуетъ фортепіано?

Фалькенбергъ ничего не отвчалъ, я видлъ, какъ онъ раздумывалъ. Онъ сгорбливался мало по малу и наконецъ потащился впередъ.

— Оно, пожалуй это, дйствительно, не разумно. Возьми твою трубку обратно,— сказалъ онъ.— Мы поднимемся на верхъ и просто на просто попросимъ какой нибудь работы.

XV.

Случилось такъ, что сейчасъ же, какъ мы пришли въ усадьбу мы оказались полезными: нужно было поставить новый шесть для флага и для этого не хватало людей, мы взялись за это и поставили его съ блескомъ. Окна были при этомъ полны женскими лицами.

— Капитанъ дома?

— Нтъ.

— А фру?

Вышла фру. Это была блондинка высокаго роста и привтливая, какъ молодой жеребенокъ, она такъ мило отвтила на наши поклоны.

— Нтъ ли у нея какой нибудь для насъ работы?

— Я не знаю, но не думаю. Моего мужа нтъ дома.

На меня произвело впечатлнье, что ей больно было сказать нтъ, и я уже взялся было за шапку, чтобы ее не затруднять. Но Фалькенбергъ, должно быть, показался ей страннымъ, такъ какъ былъ порядочно одтъ и имлъ видъ носильщика, она посмотрла на него съ любопытствомъ и спросила:

— А какой работы?

— Всякаго рода работы во двор,— отвтилъ Фалькенбергъ.— Мы можемъ взяться за каменныя работы, или строить заборы, рыть канавы.

— Теперь уже прошло время для такихъ работъ,— сказалъ одинъ изъ людей, ставившихъ столбъ для флага.

— Да это врно,— сказала также фру.— Я не знаю — теперь обденное время. Не хотите ли зайти въ домъ и пость? Чмъ богаты.

— Спасибо за угощенье,— отвтилъ Фалькенбергъ.

Меня страшно покоробилъ его отвтъ, онъ осрамилъ насъ обоихъ такъ какъ былъ ужъ очень простой. Теперь пришла моя очередь.

— Mille brces madame, vous etee trop aimable!— сказалъ я на благородномъ язык и снялъ шапку.

Она обернулась ко мн и бросила на меня взглядъ. Ея изумленье было просто комично.

Насъ посадили въ кухн и дали намъ превосходный обдъ. Фру пошла въ комнаты. Когда мы поли и собрались уходить, къ намъ опять вышла фру, къ Фалькенбергу вернулась его смлость, онъ ршилъ использовать ея любезность, и спросилъ, не нужно ли ей настроить фортепіано.

— А вы и это также можете?— спросила она и широко открыла глаза.

— Могу. Я только что настраивалъ въ сосднихъ усадьбахъ.

— У меня рояль. Мн не совсмъ бы хотлось…

— Фру можетъ быть спокойна.

— Есть ли у васъ какой нибудь?..

— Нтъ, у меня нтъ никакого аттестата. У меня не была нужды просить его. Но фру можетъ сама послушать.

— Да, да, конечно, идите пожалуйста.

Она пошла впередъ, а онъ за ней. Когда они проходили въ дверь, я заглянулъ въ комнату, тамъ висло много картинъ.

Служанки расхаживали рзво взадъ и впередъ по кухн и исподтишка разглядывали меня, чужого человка, одна изъ нихъ была очень красива, и я былъ такъ радъ, что какъ разъ сегодня побрился.

Минутъ десять спустя, Фалькенбергъ началъ настраивать. Фру снова вошла въ кухню и сказала:

— Ну а вы, что говорите по-французски. Это больше того, что я могу.

И слава Богу, значить, это кончится ничмъ. Такъ какъ и съ моей стороны познанія не шли дальше, какъ ‘ищите женщину’ и ‘государство это я’.

— Вашъ товарищъ показалъ мн свой аттестатъ,— сказала фру.— вы, какъ видно, способный народъ. Я не знаю — я могла бы телеграфировать моему мужу и узнать, нтъ ли у насъ какой-нибудь для васъ работы.

Я, было, хотлъ ее поблагодарить, но не нашелъ словъ и началъ запинаться.

— Неврастенія.

Потомъ я пошелъ бродить по двору и кругомъ по полямъ. Везд виднлось благосостояніе, поля стояли убранныя, проволоки съ картофельной ботвой сняты, тогда какъ въ другихъ мстахъ ихъ оставляли до снга. Я не видлъ никакой для насъ работы. Тутъ, повидимому, жили богатые люди.

Когда насталъ вечеръ, а Фалькенбергъ все еще настраивалъ рояль, я взялъ съ собой кое-какой ды и ушелъ подальше отъ усадьбы, чтобы не попасть въ кухню на ужинъ. На неб были луна и звзды, но мн больше нравилось ощупью бродить въ лсу, тамъ гд было погуще и гд меня окружалъ мракъ. Тамъ мн было больше по себ. И въ воздух и на земл было такъ тихо, тихо. Наступали холода, поля заиндвли, слышался то тамъ, то тутъ рзкій трескъ въ солом, пищала маленькая мышь, перелетала съ одной верхушки дерева на другую ворона и снова все смолкало. Видлъ ли ты въ своей жизни такіе свтлые волосы? Нтъ. Чудное созданіе съ головы до ногъ, что за прелестный и зрлый ротикъ, а въ волосахъ ея струится золото. О, тотъ, могъ бы достать сейчасъ изъ своего мшка діадему и преподнести ей! Мн нужно бы найти розовую чешуйку и сдлать изъ нея ноготь, тогда я далъ бы ей трубку для ея мужа, да я это сдлаю…

Фалькенбергъ встртилъ меня во двор усадьбы и прошепталъ наскоро:

— Она получила отвтъ отъ мужа, мы можемъ рубить въ лсу деревья. Ты къ этому привыченъ?

— Да.

— Такъ поди въ кухню. Она тебя спрашиваетъ.

Я вошелъ и фру сказала:

— Гд же это вы были? Идите, пожалуйста, ужинать. Вы уже ужинали? Гд?

— У насъ да въ мшкахъ.

— Это. вовсе не было нужно. Вы и чаю также не хотите? Также нтъ? Я получила отвтъ отъ мужа. Вы можете рубить деревья? Ну и хорошо. Посмотрите сюда: нужны два дровоска. Петръ покажетъ намченныя деревья…

Боже, она стояла рядомъ со мной и водила пальцемъ въ телеграмм. Ея дыханье благоухало, какъ у молодой двушки.

XVI.

Въ лсу. Петръ — одинъ изъ работниковъ — указалъ намъ сюда дорогу. Когда мы говорили съ Фалькенбергомъ, видно было, что онъ вовсе не былъ такъ благодаренъ фру за то, что она доставила намъ работу. Совсмъ не за что быть ей благодарными, сказалъ онъ, теперь дорогое время на рабочія руки. Впрочемъ, дровоскомъ Фалькенбергъ былъ очень посредственнымъ, у меня же былъ опытъ, пріобртенный въ другихъ странахъ, и въ случа нужды я могъ быть руководителемъ. Съ этимъ Фалькенбергъ согласился.

И вотъ началъ я.

При существующемъ устройств обыкновенныхъ лсныхъ пилъ, люди должны пилить, лежа на боку. По этой причин количество работы за день не велико, а кром того въ лсу остается много скверно спиленныхъ пней. Съ помощью прибора съ конической передачей, который можно привинчивать къ стволу дерева почти у корня, можно было бы пилить обыкновеннымъ образомъ, но такъ, чтобы пила, когда ржете, лежала горизонтально. Я началъ вычерчивать части такой машины. Самой большой головоломной работы мн стоило небольшое давленіе, необходимое для пилы. Тутъ была бы пригодна пружина, которую можно заводить, какъ въ часахъ, но давленіе можно получить также при помощи гири. Съ гирей было бы легче справиться, но въ этомъ случа давленіе было бы всегда одинаковое, а по мр того, какъ пила углубляется и идетъ туже и туже, тоже давленіе мшало бы. Стальная пружина наоборотъ, по мр углубленія пилы будетъ ослабвать и такимъ образомъ давленіе будетъ всегда подходящее. Я остановился на пружин. Ты увидишь, что ты можешь сдлать такой приборъ, и это будетъ самой большой честью твоей жизни.

Одинъ день проходилъ, какъ другой, мы рубили девятивершковыя деревья снимали съ нихъ втви и кору. Содержаніе было хорошее и обильное, мы брали съ собой въ лсъ сухую ду и кофе, а горячую пищу получали вечеромъ, когда возвращались домой. Мы хорошенько мылись и одвались, чтобы видъ у насъ былъ лучше, чмъ у работниковъ, и садились въ кухн, гд горла большая лампа, и были три служанки. Фалькенбергъ сошелся съ Эммой.

Отъ времени до времени изъ комнатъ къ намъ долетали благозвучныя волны рояля, по временамъ къ намъ заходила фру, двически молодая со своей благодатной привтливостью.— Какъ же. сегодня шли дла въ лсу? скажетъ она бывало, видли ли вы медвдя? Но однажды вечеромъ она поблагодарила Фалькенберга, что онъ хорошо настроилъ рояль. Ну — правда? и обвтренное лицо Фалькенберга сдлалось красивымъ отъ радости, и я почувствовалъ себя гордымъ за него, когда онъ скромно возразилъ: да, мн и самому показалось, что стало немного лучше.

Или упражненіе сдлало его боле ловкимъ, или же фру была ему благодарна уже за то, что онъ не испортилъ ея рояля.

Фалькенбергъ переодвался каждый вечеръ въ мое городское платье и никакими судьбами не могъ я взять его обратно, чтобы носить самому, потому что тогда всякій бы подумалъ, что я его занялъ у моего товарища.

— Ты можешь оставить у себя мое платье, если отдашь мн Эмму,— сказалъ я шутя.

— Ну, что же бери Эмму,— отвтилъ Фалькенбергъ.

И мн стало ясно, что между Фалькенбергомъ и Эммой произошло охлажденье. Ахъ, Фалькенбергъ, влюбился также и онъ, какъ и я. Настоящіе-то мы мальчишки.

— Ты думаешь, она придетъ къ намъ вечеромъ опять?— бывало, скажетъ Фалькенбергъ въ лсу.

А я, бывало, отвчу:— я только и могу радоваться, пока капитана нтъ.

— Да, отвчалъ Фалькенбергъ.— Но слышишь ты, если я только узнаю, что онъ не хорошъ съ ней, тогда держи ухо востро!

Однажды вечеромъ случилось, что Фалькенбергъ заплъ псню А я все время гордился имъ. Вышла фру и сказала, что онъ долженъ повторить свою псню и спть еще что-нибудь. Вся кухня была полна его красивымъ голосомъ и фру сказала, будто упавъ съ неба: нтъ, ничего подобнаго я еще не слыхала!

Съ этихъ поръ родилось у меня чувство зависти.

— Вы учились пть?— спросила фру.— Вы знаете ноты?

— Да, конечно,— отвтилъ Фалькенбергъ,— я былъ въ одномъ обществ.

Но вдь онъ долженъ бы былъ отвтить, что, къ сожалнію, онъ ничему не учился, подумалъ я.

— Пли-ли вы кому раньше когда-нибудь? Слышалъ-ли васъ кто-нибудь?

— Да, между прочимъ я плъ на танцевальныхъ вечерахъ, а также на свадьб.

— Но слышалъ ли васъ кто-нибудь, понимающій въ этомъ?

— Не знаю, право. Да, я думаю.

— О, спойте еще что-нибудь!

И Фалькенбергъ плъ.

Это приведетъ къ тому, что въ одинъ прекрасный вечеръ онъ пойдетъ прямо въ комнаты, и фру будетъ ему аккомпанировать, подумалъ я. Я сказалъ:

— Извините, капитанъ не скоро еще прідетъ?

— Да скоро,— отвтила фру вопросительно.— Зачмъ это?

— А изъ-за работы.

— Разв вы уже все срубили, что отмчено?

— Нтъ, еще не все, но… Нтъ далеко не все, но…

— А-а!— сказала фру, и у нея промелькнула мысль.— Я не знаю — это можетъ быть деньги, такъ…

Я нашелся и сказалъ:

— Да, благодарю васъ.

Фалькенбергъ ничего не сказалъ.

— Вы только скажите мн, любезные. Извольте!— сказала она и протянула мн бумажку, которую я такъ желалъ.— А вамъ?

— Мн не надо. Спасибо,— сказалъ Фалькенбергъ.

Боже, сколько я снова потерялъ, какъ я низко палъ. А Фалькенбергь, этотъ безстыдный субъектъ!— онъ былъ настолько богатъ, что ему не требовалось, никакого аванса! Въ, этотъ вечеръ я долженъ бы былъ сорвать съ него платье и обнажить его! Чего, конечно, не случилось однако.

XVII.

Время шло.

— Если она придетъ опять вечеромъ, я спою ‘Маковый цвтъ’,— казалъ Фалькенбергъ въ лсу.— Я было про него забылъ.

— Ты не забылъ ли также и Эмму?— спросилъ я.

— Эмму? Скажу я теб одну вещь, что ты остался точь въ точь такимъ, какимъ былъ раньше.

— Разв?

— Да, внутри такой же. Ты бы могъ спокойно имть дло съ Эммой прямо на глазахъ у фру. А я этого не. могу.

— Ты лжешь,— отвтилъ я полный негодованья.— Никогда не замтишь ты за мной никакой любовной интрижки, пока я тутъ на мст.

— Да, вотъ и у меня также нтъ желанья къ кому-нибудь пойти ночью посл того. Какъ ты думаешь, придетъ она вечеромъ? Я забылъ ‘Маковый цвтъ’. Послушай-ка.

И Фалькенбергъ заплъ про Маковый цвтъ.

— Ты чувствуешь себя такимъ счастливцемъ, что умешь пть,— сказалъ я,— но никому изъ насъ все же она не достанется.

— Она не достанется? Нтъ, слышали вы такую обезьяну?

— Но если бы я былъ молодъ, богатъ и красивъ, она таки досталась бы мн,— сказалъ я.

— Да, вотъ какъ. Ну, въ такомъ случа она и мн бы досталась

— А теперь это капитанъ. То былъ ты. А до былъ я. Но она сама и цлый свтъ. И выходить то, что мы оба должны придержать наши мерзкіе языки, говоря о ней,— сказалъ онъ въ ярости на самого себя за свою мальчишескую болтовню.— Разв это похоже на что-нибудь, чтобы два старыхъ дровоска такъ пустословили?

Мы оба поблднли и похудли, и на печальномъ лиц Фалькенберга появилось много морщинъ, мы оба потеряли аппетитъ. Чтобы скрыть наше состояніе другъ отъ друга, я ходилъ, насвистывая веселые танцы, въ то время какъ Фалькенбергъ каждый разъ посл обда хвастался, что слишкомъ много лъ, и потому ему тяжело и неудобно.

— Вы однако мало дите,— скажетъ бывало фру, когда мы принесемъ обратно слишкомъ много нашей провизіи.— Ну, какіе это дровоски!

— Это Фалькенбергъ,— говорилъ я.

— Хе, нтъ это онъ,— говорилъ Фалькенбергъ, — онъ совсмъ отказался отъ ды.

Иногда, если фру просила отъ насъ какой-нибудь услуги, небольшого одолженія, мы наперерывъ старались это исполнить, подъ конецъ мы сами отъ себя носили въ кухню воду и наполняли ящикъ дровами.

И вотъ однажды Фалькенбергъ одурачилъ меня, сказавъ, что я долженъ принести изъ лсу орховую трость выбивать ковры, которую фру просила вырзать для нея именно меня я никого другого.

А Фалькенбергъ между тмъ продолжалъ пть по вечерамъ.

Тогда у меня явился планъ возбудить у фру ревность.

Ай, ай, милый человкъ, съ ума ты сошелъ, или одурлъ: да фру и вниманья не обратитъ на вс эти попытки!

Такъ нтъ же, я хочу таки возбудить ея ревность.

Изъ трехъ служанокъ одна только Эмма была пригодна для эксперимента, и я началъ балагурить съ Эммой.

— Эмма, я знаю, что кто-то по теб вздыхаетъ.

— Откуда ты это знаешь.

— Отъ звздъ.

— Я предпочла бы узнать это отъ кого-нибудь здсь на земл.

— Да, да, а это также изъ первыхъ рукъ.

— Это онъ самъ о себ говоритъ,— сказалъ Фалькенбергъ изъ страха, что его вмшаютъ.

— Ну, конечно, я говорю о самомъ себ. Paratum cor meum…

Но Эмма была мало любезна, и разговоръ со мной ее не интересовалъ, хотя я и лучше говорилъ, чмъ Фалькенбергъ.

Какъ, даже у Эммы я не могу имть успха? И я сталъ гордъ и молчаливъ до послдней степени и пошелъ моей собственной дорогой, я чертилъ мою машину и длалъ небольшія модели.

А когда по вечерамъ Фалькенбергъ плъ, а фру его слушала, я искалъ пристанища въ людской, у работниковъ и держался около нихъ. Это было куда достойне. Но тамъ было одно препятствіе: Петръ лежалъ больной и не могъ выносить шума топора или молотка, и когда мн приходилось колотить что-нибудь тяжелое, я долженъ былъ уходить каждый разъ въ сни.

Но по временамъ у меня все же закрадывалась мысль, что фру можетъ быть жалетъ таки, что я былъ потерянъ теперь для кухни. Такъ это было въ моихъ глазахъ. Однажды вечеромъ, во время нашей ды она сказала мн.

— Я слышу, работники говорятъ, что вы заняты машиной?

— Это новый видъ пилы, съ которой онъ дурачится,— сказалъ Фалькенбергъ,— но она будетъ слишкомъ тяжела.

На это я ничего не отвтилъ, я сталъ хитрить, предпочиталъ страдать. Не такова ли судьба всхъ изобртателей быть неоцненными? Подожди немного, твое время еще впереди. Временами же я готовъ былъ лопнуть отъ желанья разсказать служанкамъ, что я собственно былъ сыномъ порядочныхъ родителей, но что любовь привела меня на путь заблужденій и вотъ я началъ искать утшенія въ бутылк. Ахъ, ахъ, молъ, человкъ-то предполагаетъ, а Богъ располагаетъ… Но это когда-нибудь могло дойти до фру.

— Я думаю мн тоже лучше приходить по вечерамъ въ людскую,— сказалъ Фалъкенбергь.

И я хорошо понялъ, почему Фалькенбергъ хотлъ теперь приходить въ людскую, его не просили больше пть такъ часто, какъ прежде, по какой бы причин-то ни было.

XVIII.

Пріхалъ капитанъ.

Къ намъ въ лсъ пришелъ однажды большого роста, бородатый господинъ и сказалъ:

— Я капитанъ Фалькенбергъ. Ну, какъ идутъ дла, молодцы.

Мы почтительно поклонились и отвтили, что все идетъ хорошо, спасибо.

Мы говорили нкоторое время о томъ, что мы уже сдлали, и что намъ еще оставалось, капитанъ похвалилъ насъ, что у насъ оставались короткіе и ровно опиленные пни. Потомъ онъ сосчиталъ, сколько мы успвали въ день, и сказалъ, что такъ обыкновенно вс успваютъ.

— Капитанъ забылъ высчитать воскресные дни,— сказалъ я.

— Вы правы,— отвтилъ онъ,— въ такомъ случа оно будетъ нсколько больше обыкновеннаго. Что нибудь сломано? Пилы цлы?

— Да.

— Никто себя не поранилъ?

— Нтъ.

Пауза.

— По настоящему вы не должны бы были имть у меня содержаніе,— сказалъ онъ,— но разъ вы такъ предпочитаете, то при разсчет мы за него высчитаемъ.

— Мы будемъ довольны разсчетомъ капитана.

— Да, конечно,— сказалъ даже и Фалькенбергъ.

Капитанъ прошелъ немного кругомъ по лсу и возвратился назадъ.

— Лучшей для васъ погоды и желать нельзя,— сказалъ онъ.— Совсмъ не нужно отгребать снгъ.

— Да, снга совсмъ нтъ. Но можно бы пожелать, чтобъ было морозне.

— Зачмъ? Вы разв слишкомъ горячіе?

~ Да это. А главное, пила гораздо лучше идетъ въ промерзшемъ дерев.

— А вы давно привычны къ этой работ?

— Да.

— Это вы поете?

— Нтъ, къ сожалнью, это онъ.

— А, такъ это вы пвецъ? Мы однофамильцы.

— Да, нкоторымъ образомъ, — отвтилъ Фалькенбергъ немного смущенный.— Я называюсь Ларсомъ Фалькенбергомъ, какъ сказано въ моемъ аттестат.

— Откуда вы?

— Изъ Дронтгеймскаго округа.

Капитанъ пошелъ домой. Онъ былъ привтливъ, говорилъ коротко и опредленно. Ни одной улыбки, ни одной шутки. У него были доброе, нсколько обыкновенное лицо.

Съ этихъ поръ Фалькенбергъ плъ только въ людской, или снаружи, пніе въ кухн прекратилось благодаря капитану. Фалькенбергъ хандрилъ и говорилъ мрачно, что чортъ возьми, какая, тоска вся эта жизнь, хоть возьми да повсься въ одинъ прекрасный день. Однако его отчаяніе продолжалось недолго. Въ одно изъ воскресеній онъ пошелъ въ усадьб, гд настраивалъ фортепіано и попросилъ дать ему аттестаты.

Вернувшись, онъ показалъ мн бумаги и сказалъ:

— Он могутъ въ нужд пригодится.

— Такъ ты уже не повсишься теперь?

— У тебя на это больше причины, чмъ у меня, — отвтилъ Фалькенбергъ. Но и я тоже не былъ удрученъ по прежнему. Когда до капитана дошелъ слухъ о моей машин, онъ пожелалъ узнать о ней сейчасъ же подробне. При первомъ же взгляд на мои чертежи, онъ увидлъ, что они несовершенны, такъ какъ я чертилъ на маленькихъ клочкахъ бумаги, не имя даже циркуля, онъ одолжилъ мн большую готовальню и научилъ меня строительнымъ разсчетамъ. Капитанъ также боялся, что моя пила будетъ слишкомъ не поворотлива.

— Но все же продолжайте надъ ней работать, и длайте все въ опредленномъ масштаб.

А между тмъ я понялъ, что хорошо сдланная модель даетъ боле полное представленіе о машин, и когда мои чертежи были готовы, я задался мыслью вырзать модель изъ дерева. Такъ какъ у меня не было токарнаго ставка, то я долженъ былъ выточить руками два вала, нсколько колесъ и винтовъ. Я былъ такъ погруженъ въ эту работу, что въ воскресенье прозвалъ звонокъ къ обду. Пришелъ капитанъ и позвалъ меня:— Пора обдать!— Увядавши что я длаю, онъ предложилъ, что подетъ завтра днемъ къ кузнецу и закажетъ ему все, что мн нужно.— Дайте мн только мрки,— сказалъ онъ.— Не нужны ли вамъ также инструменты? Хорошо. Пилу? Нсколько буравовъ. Винты. Тонкій буравчикъ? Больше ничего?

Онъ все записалъ. Онъ былъ безподобенъ.

Въ этотъ вечеръ, посл ужина, когда я собирался пойти въ людскую, меня позвала фру. Она стояла во двор, въ тня отъ кухоннаго окна, но затмъ прошла впередъ.

— Мой мужъ замтилъ, что вы слишкомъ легко одты, — сказала она.— Я не знаю право… возьмите вотъ это.

И она свалила мн на руки цлый костюмъ.

Я благодарилъ, бормоталъ, заикался. Я и самъ могъ бы купить себ костюмъ скоро, торопиться некуда, мн ничего не нужно…

— Я хорошо знаю, что вы сами можете купить, но… У вашего товарища такое хорошее платье, а вы… Да, непремнно возьмите…

И она сейчасъ же убжала въ комнаты, будто молодая двушка, которая испугалась, что была слишкомъ любезна. Я долженъ былъ прокричать ей вслдъ мое послднее спасибо. Когда черезъ день вечеромъ пришелъ капитанъ съ моимъ валомъ и колесами, я воспользовался случаемъ, чтобы поблагодарить его за костюмъ.

— Ну, вотъ какъ,— отвтилъ онъ. Это моя жена находила… Впору-ли онъ вамъ?

— Да, впору.

— Ну и хорошо. Да, да, это моя жена, которая… Да, вотъ колеса. А вотъ инструменты. Спокойной ночи!

Они оба, разумется, одинаково склонны оказывать благодянія. Но когда они это сдлаютъ, они сваливаютъ вину другъ на друга. Да, это вроятно, такое супружество, которое только грезится здсь на земл мечтателямъ.

XIX.

Лсъ стоитъ обнаженный, безъ листвы и молчаливый безъ птичьихъ звуковъ. Лишь одн вороны около 5 часовъ утра покричать, покричатъ и разсются затмъ по полямъ. Мы ихъ видимъ, когда идемъ съ Фалькенбергомъ въ лсъ, это выводки ныншняго года, не научившіеся еще бояться свта: они прыгаютъ по тропинкамъ совсмъ у нашихъ ногъ.

Потомъ мы встрчаемъ зяблика, лсного воробья. Онъ прогулялся по лсу и возвращается теперь къ людямъ, среди которыхъ онъ любилъ бывать и знакомиться съ ними всесторонне. Маленькій, чудный зябликъ! По настоящему это перелетная птица, но родители научили его зимовать на свер, а теперь и онъ въ свою очередь учитъ дтей, что зимовать только и идетъ на свер. Но у него кочевая кровь, онъ продолжаетъ оставаться странникомъ. Въ одинъ прекрасный день онъ собирается со всми своими и вс вмст летятъ на много церковныхъ приходовъ дальше, совсмъ къ другимъ людямъ, съ которыми онъ также хочетъ познакомиться, тогда осиновая роща стоить пустая, и можетъ пройти цлая недля, прежде чмъ новая стая этихъ крылатыхъ существъ не прилетитъ въ осиновую рощу…

Боже мой, сколько разъ смотрлъ я на зябликовъ и забавлялся ими.

Фалькенбергъ какъ то разсказалъ, что онъ теперь исправился.За зиму онъ хочетъ отложить сто кронъ изъ того, что получитъ за настройку и рубку, и поладить снова съ Эммой.— И я прикончу со вздохами по дамамъ высшаго круга и возвращусь къ себ равнымъ, сказалъ онъ.

И онъ былъ правъ.

Въ субботу вечеромъ мы закончили работу раньше обыкновеннаго, такъ какъ собрались идти въ лавку, намъ нужны были рубашки, табакъ и вино.

Когда я стоялъ въ мелочной лавк, мн попался на глаза маленькій рабочій ящичекъ, выложенный чешуйками, одинъ изъ тхъ ящичковъ, которые въ старое время моряки покупали въ портовыхъ городахъ и привозили оттуда своимъ возлюбленнымъ. Нмцы привозятъ ихъ и теперь массами. Я купилъ ящичекъ, чтобы изъ одной изъ чешуекъ сдлать ноготь для моей трубки.— Зачмъ понадобился теб ящичекъ?— спросилъ Фалькенбергъ,— это для Эммы. У него проснулась ревность и чтобы не отстать онъ купилъ для нея шелковый платокъ.

По дорог домой мы пили вино и болтали. Фалькенбергъ все продолжалъ ревновать. Тогда я выбралъ нужную мн чешуйку, вынулъ ее и отдалъ ему ящичекъ, посл этого мы стали снова друзьями.

Становилось совсмъ темно, луны не было. Вдругъ мы услыхали музыку въ одномъ дом на холм, мы сообразили, что тамъ танцы такъ какъ огонь мелькалъ, какъ маячный. Мы пойдемъ теперь туда, сказалъ Фалькенбергъ.

Мы были оба въ хорошемъ настроеніи.

Когда мы подошли къ дому, мы натолкнулись на нсколькихъ парней и двушекъ, которые прохлаждались, стоя снаружи.

— Нтъ, посмотри-ка и Эмма тутъ!— вскрикнулъ Фалькенбергъ добродушно, онъ вовсе не пришелъ въ негодованіе отъ того, что Эмма пришла сюда безъ него.— Эмма, поди-ка сюда, у меня есть кое-что для тебя.

Онъ воображалъ, что было достаточно добраго слова, но Эмма отъ него отвернулась и вошла въ комнату. Когда Фалькенбергъ двинулся было за ней, ему загородили дорогу и ему стало ясно, что ему ничего съ этимъ не подлать.

— Но вдь Эмма же тамъ. Попроси ее выйти.

Она не вышла. Эмма теперь съ сапожникомъ Маркомъ.

Фалькенбергъ былъ пораженъ. Такъ онъ долго былъ холоденъ съ Эммой, что она бросила его. Когда онъ продолжалъ стоять, точно свалившись съ неба, нкоторыя изъ двушекъ начали его высмивать: онъ не получилъ денегъ на масло и обднлъ, бдняга! {Норвежская пословица. Перев.}

Фалькенбергъ въ присутствіи всхъ подносилъ ко рту бутылку и пилъ, затмъ, вытеревъ ее рукой, передавалъ ее сосду. Отношеніе къ намъ улучшилось, мы были славные малые, въ карманахъ у насъ были бутылки, которыя мы пускали по рукамъ, къ тому же мы были чужими и вносили нкоторое разнообразіе. Фалькенбергъ разсказывалъ много забавнаго про сапожника Марка, котораго онъ постоянно называлъ Лукой.

Танцы въ комнат шли своимъ чередомъ, но ни одна изъ двушекъ отъ насъ не уходила.— Бьюсь объ закладъ, что Эмм тоже хочется выйти къ намъ, сказалъ хвастливо Фалькенбергъ. Елена, Раннаугъ и Сара, когда выпивали, благодарили, по обычаю, за руку, но другія, боле образованныя, говорили просто: Спасибо за угощенье! За Еленой началъ ухаживать Фалькенбергъ, онъ бралъ ее за талію и заявилъ наконецъ, что хочетъ придти къ ней ночью. Когда они начали отъ насъ уходить все дальше и дальше, ихъ никто изъ оставшихся не останавливалъ. Вс мы раздлились попарно и пошли каждый своей дорогой въ лсъ. Мн досталась Сара.

Когда мы возвратились изъ лсу, Раннаугъ все еще стояла около дома и прохлаждалась. Ну, что за двка, неужели она простояла тутъ все время. Я взялъ ее за руку и поговорилъ съ ней немного, она только хихикала и ничего не отвчала. Когда мы пошли съ ней къ лсу, мы слышали въ темнот, какъ Сара кричала намъ въ догонку: Раннаугъ, возвратись, пойдемъ лучше домой! Но Раннаугъ ничего не отвчала, она была такая неразговорчивая, съ молочной кожей, большая и тихая.

XX.

Выпалъ первый снгъ, который тутъ же и растаялъ, но до зимы все же было уже не далеко. Близилась также къ концу и наша работа у капитана, дла оставалось пожалуй не больше, чмъ на 2 недли. А что предпримемъ мы потомъ? Или желзнодорожныя работы въ горахъ, или можетъ быть, случится въ той или другой усадьб рубить деревья. Но Фалькенбергъ былъ скоре за желзнодорожныя работы.

Но моя машина не могла быть готова въ такое короткое время. У насъ у каждаго были свои заботы, кром машины мн оставалось еще пристроить ноготь къ трубк, и для всего этого вечерняго времени мн было мало. Фалькенбергу же нужно было придти къ соглашенію съ Эммой. А это было такъ трудно и подвигалось такъ медленно,— она оставалась съ сапожникомъ Маркомъ, хорошо же, и Фалькенбергъ въ отместку ей въ минуту такого настроенія подарилъ Елен шелковый платокъ и ящичекъ съ чешуйками.

Фалькенбергъ попалъ въ затруднительное положеніе и сказалъ:

— Со всхъ сторонъ, только и есть, что досада, безсмыслица и чертовщина.

— Ну, неужели?

— Да, это на меня похоже, если хочешь знать. Въ горахъ ее со мной не будетъ.

— Такъ, значитъ, ее таки удерживаетъ Маркъ сапожникъ?

Фалькенбергъ мрачно промолчалъ.

— Да и пть мн больше не приходится,— сказалъ онъ немного погодя.

И у насъ зашелъ разговоръ о капитан и его жен. У Фалькенберга было дурное предчувствіе, что между ними не все ладно.

У, пустомеля!

Я сказалъ:

— Извини, ты въ этомъ ровно ничего не смыслишь.

— Вотъ какъ,— отвтилъ онъ горячо, и горячась все больше и больше онъ сказалъ:— ты, можетъ быть, видлъ, что они не спускаютъ глазъ другъ съ друга и радуются другъ на друга? А я никогда не слыхалъ, чтобъ они сказали другъ другу слово.

Идіотъ, болтунъ.

— Я не понимаю, какъ ты сегодня пилишь,— хныкалъ я.— Посмотри, что за разрзъ у тебя выходить.

— У меня выходить?— я думаю, мы оба въ этомъ участвуемъ.

— Хорошо, значить лсъ слишкомъ талый, возьмемся лучше за топоры.

Мы долго рубили, каждый самъ по себ, оба рзкіе и сердитые. И что онъ только осмлился на нихъ налгать, что они никогда не говорятъ другъ съ другомъ ни слова? Но, Боже мой, вдь онъ таки правъ. У Фалькенберга есть чутье, онъ знаетъ людей.

— Но съ нами они, во всякомъ случа, хорошо другъ о друг отзываются,— сказалъ я.

Фалькенбергъ только рубилъ.

А я продолжалъ объ этомъ думать.

— Да, ты, можетъ быть, и правъ, что это не такое супружество, о которомъ греэятъ мечтатели, но…

Но для Фалькенберга это были пустыя слова, онъ ничего въ нихъ не понялъ.

Посл обда, во время отдыха я возобновилъ съ нимъ бесду.

— А ты сказалъ, что если онъ не хорошъ съ ней, то пусть держитъ ухо востро.

— Да, я это сказалъ. Но… Разв я сказалъ, что онъ съ ней не хорошъ?— спросилъ Фалькенбергъ раздраженно. Но они устали другъ отъ друга, это такъ. Если одинъ входить, выходить другой. Если онъ о чемъ нибудь говорить въ кухн, она стоить, какъ мертвая, со скучающими глазами и не слушаетъ его.

Мы долго затмъ рубили и думали каждый.

— Я, пожалуй, буду принужденъ поколотить его, — сказалъ Фалькенбергъ.

— Кого это?

— Луку.

Я окончилъ свою трубку и послалъ ее съ Эммой капитану. Ноготь выглядлъ совсмъ какъ настоящій, а съ новыми инструментами, которые у меня теперь были, я могъ вырзать его какъ разъ по пальцу и укрпить снизу такъ, что два маленькихъ мдныхъ гвоздика были незамтны. Я былъ доволенъ своей работой.

Вечеромъ, во время ужина пришелъ капитанъ въ кухню съ трубкой и поблагодарилъ меня за нее, одновременно я убдился въ справедливости догадки Фалькенберга, фру вошла въ кухню только посл того, какъ оттуда вышелъ капитанъ.

Капитанъ хвалилъ меня за трубку, спрашивалъ, какъ прикрпился ноготь, называлъ меня художникомъ и мастеромъ. При этомъ была вся кухня, и то, что капитанъ называлъ меня мастеромъ, такъ что она это слышала, имло большее значенье. Въ эту минуту, думается, я могъ бы имть успхъ и у Эммы.

Въ эту ночь произошло нчто, что научило меня страху.

Ко мн на чердакъ вошелъ женскій трупъ и, протягивая впередъ лвую руку, указалъ мн на большой палецъ, на которомъ ногтя не было, я покачалъ головой, что, молъ, у меня правда былъ когда то ноготь, но что я бросилъ его и замнилъ его чешуйкой. Но трупъ все продолжалъ стоять, а я лежалъ и стылъ отъ страха. Мн удалось наконецъ проговорить, что я къ сожалнью ничего съ этимъ не могу больше подлать и что онъ можетъ итти себ съ Богомъ. Отче нашъ, иже еси на небесхъ… Тогда трупъ направился прямо ко мн, я протянулъ впередъ два кулака и испустилъ холодящій душу крикъ, одновременно я прижалъ Фалькенберга прямо къ стн.

— Что это такое?— вскрикнулъ Фалькенбергъ. Во имя Христа!

Я проснулся весь мокрый отъ пота и открылъ глаза. Лежа съ открытыми глазами, я видлъ, какъ медленно исчезалъ трупъ въ темнот комнаты.

— Это трупъ,— простоналъ я.— Ему нуженъ его ноготь.

Фалькенбергъ быстро вскочилъ на постели, также совершенно проснувшись.

— Я его вижу,— сказалъ онъ.

— И ты также? Видишь ты палецъ? Ухъ!

— Ну, не хотлъ бы я быть въ твоей шкур ни за что на свт.

— Пусти меня лечь къ стн! попросилъ я.

— А гд же я тогда лягу?

— Теб не опасно, ты можешь лечь и впереди.

— Чтобъ она пришла и схватила меня перваго? Нтъ, спасибо. Посл этого Фалькенбергъ снова легъ и закрылъ лицо одяломъ. Одну минуту я было думалъ сойти внизъ и лечь у Петра, онъ уже поправляется и конечно не заразитъ меня. Но я не имлъ храбрости спуститься съ лстницы.

Я пережилъ плохую ночь.

Утромъ я везд искалъ ноготь и нашелъ его между опилками и стружками на полу. Я взялъ и зарылъ его по дорог въ лсъ.

— Оно выходить такъ, что ты долженъ снести ноготь туда, гд ты его взялъ,— сказалъ Фалькенбергъ.

— До того мста много миль, это было бы настоящее путешествіе.

— Спрашивается, не заклинаетъ ли она тебя? Она не желаетъ, можетъ быть, чтобы палецъ былъ тамъ, а ноготь тутъ…

Но я сдлался уже снова храбрымъ, дневной свтъ длалъ меня смльчакомъ, я смялся надъ суевріемъ Фалькенберга и сказалъ, что его точка зрнія лишена научности.

XXI.

Однажды вечеромъ въ усадьбу пріхали чужіе люди и такъ какъ Петръ былъ боленъ, а другой работникъ былъ еще мальчикъ, то я долженъ былъ взять лошадей. Изъ повозки вышла дама.— Капитанъ, конечно, дома? спросила она. При стук экипажа въ окнахъ показались лица, зажглись лампы на подъзд и въ комнатахъ, вышла фру и вскрикнула: — Это ты, Елизавета? я тебя такъ ждала. Добро пожаловать.

Это была фрекенъ Елизавета изъ пастырской усадьбы.

— Онъ тутъ?— спросила она въ изумленьи.

— Кто?

Это она спрашивала обо мн. Она меня узнала.

Об молодыя дамы пришли спустя день къ намъ въ лсъ. Я сперва боялся, что слухъ о нашей зд на чужихъ лошадяхъ дошелъ до пастырской усадьбы, но, не услыхавъ о томъ ни слова, я успокоился.

— А съ водопроводомъ дло идетъ хорошо, — сказала фрекенъ Елизавета.

— Пріятно слышать.

— Съ водопроводомъ?— спросила фру.

— Да, онъ длалъ у насъ водопроводъ. Въ кухню и оба этажа. Мы отвертываемъ только кранъ. Ты бы и у себя должна была это устроить.

Я отвтилъ, что, конечно, сдлать это можно.

— Почему же не сказали вы этого моему мужу?

— Нтъ, я ему говорилъ объ этомъ. Онъ собирался посовтоваться съ фру.

Мучительная пауза. Даже о такихъ вещахъ, которыя близко касались фру, онъ ни разу не говорилъ съ ней. Я сказалъ, чтобы что нибудь сказать:

— Во всякомъ случа теперь уже поздно и зима застала бы насъ раньше окончанія работы. А весной дло другое.

Фру будто бы вернулась откуда то издалека.

— Впрочемъ я теперь вспоминаю, что разъ какъ то онъ говорилъ объ этомъ,— сказала она.— Что мы совтовались. Но было уже поздно. Послушай, Елизавета, разв не интересно видть такую рубку деревьевъ?

Иногда мы употребляли веревку, чтобы направить дерево при его паденіи, и вотъ Фалькенбергъ укрпилъ эту веревку высоко на дерев, которое стояло и шаталось.

— Для чего вы это длаете?

— Чтобы дерево падало по правильному направленію, началъ я объяснять.

Но фру не хотла больше слушать моихъ разговоровъ, она повторила свой вопросъ, обращаясь прямо къ Фалькенбергу:

— Разв въ этомъ случа не вс направленія одинаково правильны?

Тогда Фалькенбергъ долженъ былъ сказать:

— О, нтъ, мы должны направлять дерево, чтобы оно, падая не сломало слишкомъ много молодыхъ деревьевъ.

— Ты слышала?— сказала фру своей подруг,— ты слышала его голосъ? Это онъ поетъ.

Какъ я горевалъ, что говорилъ такъ много и не замтилъ ея желанья! Я покажу ей, что я понялъ ея выговоръ.

А впрочемъ разв не во фрекенъ Елизавету былъ я влюбленъ, а разв не была она по прежнему причудлива и также красива, нтъ въ тысячу разъ красиве той, другой. И я ршилъ поступить работникомъ къ ея отцу… Теперь я принялъ за правило, каждый разъ, что фру говорила со мной, посмотрть сперва на Фалькенберга, потомъ на нее и подождать съ отвтомъ, будто я боялся, что то былъ не мой чередъ. Мн показалось, что ей становилось немного не по себ отъ того, что я такъ длалъ, и она разъ сказала со смущенной улыбкой:— Это я васъ спрашиваю, любезный.

Эта улыбка и эти слова… Мое сердце затрепетало отъ радости, я началъ рубить со всей, пріобртенной мною силой, длалъ глубокіе удары и работа шла легко, какъ игра. И что говорилось около, я только слышалъ урывками.

— Я имъ спою сегодня вечеромъ,— сказалъ Фалькенбергъ, когда мы оставались одни.

Пришелъ вечеръ.

Я стоялъ во двор и съ минуту разговаривалъ съ капитаномъ. У насъ оставалось работы въ лсу на 3—4 дня.

— А куда же вы затмъ пойдете?

— На постройку желзной дороги.

— Вы, можетъ быть, будете нужны здсь,— сказалъ капитанъ,— я хочу провести дорогу къ шоссе, эта слишкомъ крута. Подите сюда, я вамъ покажу.

Онъ повелъ меня на южную сторону главнаго зданія и началъ показывать, хотя было уже нсколько темно.

— А когда дорога будетъ готова, найдется не то, такъ другое, а тамъ уже ясно и весна придетъ,— сказалъ онъ.— И можно начать водопроводъ. А впрочемъ воть и Петръ боленъ, и больше такъ продолжаться не можетъ, мн необходимъ помощникъ дворника.

Вдругъ мы услыхали, что Фалькенбергъ заплъ. Въ комнат былъ свтъ, Фалькенбергъ былъ тамъ и ему аккомпанировали на роял. До насъ долетла оттуда благозвучная волна необыкновеннаго голоса и я задрожалъ противъ моей воли.

Капитанъ изумился и посмотрлъ на окно.

— Ну,— сказалъ онъ вдругъ,— оно конечно, и съ дорогой лучше подождать до весны. На сколько времени, говорите вы, у васъ работы въ лсу?

— Дня на 3, на 4.

— Хорошо, значитъ 3, 4 дня, и на томъ мы въ этомъ году покончимъ.

Вотъ такъ удивительно быстрое ршенье! подумалъ я.

Я сказалъ:

— Но строить дорогу весной нтъ никакого основанія, а въ нкоторыхъ отношеніяхъ зимой даже лучше. Будемъ взрывать камень, засыпать рвы мусоромъ.

— Да, это я хорошо знаю, но… Но я долженъ пойти въ комнаты и послушать пніе.

Капитанъ пошелъ.

Я подумалъ: это онъ длаетъ, разумется, изъ вжливости, онъ хочетъ выразить сочувствіе тому, что Фалькенбергъ позванъ въ комнаты. Но въ дйствительности онъ съ большей охотой разговаривалъ бы со мной.

Какое это было съ моей стороны самомнніе и какъ я ошибался!

XXII.

Боле крупныя части моей пилы были готовы, я могъ собрать ее и испробовать. У моста, ведущаго на сновалъ, остался пень отъ сваленной втромъ осины, я укрпилъ мой аппаратъ къ этому пню и сразу убдился, что пила могла пилить. Ага, теперь помалкивайте только вы, мелюзга, моя задача ршена. Для самой пилы я купилъ чудовищной величины пружину, вдоль всей спинки которой я сдлалъ зубья, эти зубья во время пилки цплялись за небольшое зубчатое колесо, которое было мною употреблено для предупрежденья тренія и которое приводилось въ движенье помощью другой пружины. Самую пружину я вначал сдлалъ изъ широкой планшетки отъ корсета, которую взялъ у Эммы, но она при проб оказалась слишкомъ слабой, тогда я сдлалъ новую пружину изъ пластины пилы, у которой я сперва срзалъ зубья, всего въ 6 миллим. шириною. Но эта новая пружина оказалась слишкомъ сильной. Тогда лучше всего мн вывернуться изъ затрудненья — было заводить пружину только на половину, а когда она развертывалась, снова ее заводить.

Я къ сожалнію не достаточно былъ знакомъ съ теоріей, и все время долженъ былъ проврять себя на опыт, а это задерживало мою работу. Такимъ образомъ я долженъ былъ забраковать всю коническую передачу, которая, оказалось, работала слишкомъ тяжело и передлать мои аппаратъ по боле простой систем.

Было воскресенье, когда я принесъ мою машину къ осиновому пню, новыя, блыя, деревянныя части ея и блестящая пила сверкали на солнц. Въ окнахъ скоро появились лица, капитанъ вышелъ наружу, На мой поклонъ онъ не отвтилъ, но шелъ прямо впередъ, пристально смотря на мою машину.

— Какъ же это выходитъ?

Я привелъ пилу въ движенье.

— Смотрите-ка, я думаю, и правда!

Вышли также фру и фрекенъ Елизавета, вышли вс служанки и вышелъ Фалькенбергъ. А я пустилъ въ ходъ пилу. Ну, каково? теперь только помалкивайте вс вы, мелюзга!

Капитанъ сказалъ:

— Не много-ли будетъ отнимать времени прикрпленіе этого аппарата къ каждому дереву?

— Но за то часть времени будетъ выигрываться гораздо боле легкой пилкой. Здсь совсмъ не придется отдыхать.

— Почему нтъ?

— Потому что давленіе въ бокъ достигается пружиной. А именно это-то давленіе и утомляетъ людей наибольше.

— А остальное время?

— Я намренъ выбросить весь винтъ, а на его мсто сдлать зажимъ, который можно насадить съ одного маха. У зажима будетъ рядъ зазубринъ и его можно будетъ приладить къ дереву всякой толщины.

Я показалъ ему чертежъ этого зажима, который у меня не было времени изготовить.

Капитанъ самъ привелъ въ движенье пилу и посл того зналъ, какой это требуетъ силы. Онъ сказалъ:

— Но вопросъ, не будетъ-ли слишкомъ тяжело работать пилой, которая слишкомъ вдвое шире обыкновенной.

— Конечно, — сказалъ Фалькенбергъ,— это можно себ представить.

Вс посмотрли сперва на Фалькенберга, а затмъ на меня.

Теперь была моя очередь говорить.

— Одинъ человкъ, можетъ двигать нагруженный вагонъ на колесахъ, — отвтилъ я.— А здсь два человка будутъ толкать туда и обратно пилу, которая скользить на 2-хъ катающихся катушкахъ, которыя въ свою очередь бгаютъ на двухъ стальныхъ прутьяхъ, смазываемыхъ масломъ. Работать такою пилой будетъ значительно легче, чмъ старой, а въ нужд ею можетъ пилить даже одинъ человкъ.

— Я это считаю почти невозможнымъ.

— Посмотримъ.

Фрекенъ Елизавета спросила полушутя:

— Но скажите теперь мн, ровно ничего въ этомъ не понимающей, почему не лучше перепиливать дерево такъ, какъ это длалось въ старое время.

— Онъ хочетъ уничтожить необходимость надавливанья въ бокъ для того, кто пилитъ,— объяснилъ капитанъ.— И совершенно правильно, что этой пилой можно сдлать горизонтальный разрзъ и съ тмъ же родомъ давленія, которое необходимо для пилы, ржущей вертикально. Представьте себ: вы нажимаете внизъ, а отдаетъ въ бокъ. Скажите мн,— обратился онъ ко мн,— вы не думаете, что нажимая на концы пилы, можно сдлать выпуклый разрзъ?

— Во первыхъ этому препятствуютъ эти дв катушки, на которыхъ лежитъ пила.

— Да он нсколько помогаютъ. Ну, а во вторыхъ?

— А во вторыхъ этимъ аппаратомъ невозможно сдлать выпуклый разрзъ, если бы даже этого хотть. Пила иметъ спинку въ форм буквы Т, что длаетъ ее практически несгибаемой.

Я думаю, капитанъ длалъ мн многія возраженія противъ собственнаго убжденія. Со своими познаніями онъ могъ отвтить на все лучше, чмъ я. Но за то были другія вещи, которыя просмотрлъ капитанъ, но которыя доставляли мн заботы. Машина, которую нужно возить по лсу, не должна была быть нжной конструкціи, такъ напр. я боялся, что стальные прутья, получивъ толчки, или могли сломаться, или такъ согнуться, что катушки не будутъ по нимъ скользить. Тутъ слдовало обойтись безъ стальныхъ прутьевъ и приладить катушки подъ спинкой пилы.

Такимъ образомъ моя машина была еще далеко не готова…

Капитанъ пришелъ къ Фалькенбергу и сказалъ:

— Вы, конечно, ничего не имете противъ того, чтобы везти завтра нашихъ дамъ въ далекій путь: Петръ все еще очень боленъ.

— Нтъ, вотъ крестъ, что я ничего не имю противъ.

— Это узжаетъ назадъ, къ себ въ усадьбу, фрекенъ,— сказалъ капитанъ, уходя.— Вы должны выхать въ шесть часовъ.

Фалькенбергъ былъ радъ и доволенъ этимъ предложеньемъ и спрашивалъ меня, шутя, не завидую-ли я ему. Но я въ дйствительности ничуть не завидовалъ. Мн, можетъ быть, на минуту было больно, что моему товарищу отдаютъ предпочтеніе, но мн куда больше хотлось быть наедин съ самимъ собой въ лсу, среди тишины, чмъ сидть на козлахъ и мерзнуть.

Фалькенбергъ былъ въ прекрасномъ настроеніи и сказалъ:

— Ты совсмъ позеленлъ отъ зависти, ты долженъ бы былъ что нибудь принять противъ этого,— немного американскаго масла.

Все время до обда онъ возился съ приготовленіями къ путешествію, мылъ экипажъ, смазывалъ колеса, пересматривалъ упряжь. А я ему помогалъ.

— Ты, конечно, не умешь править парой,— сказалъ я ему, чтобы его позлить.— Но я научу тебя самому необходимому завтра утромъ, передъ отъздомъ.

— Мн кажется, гршно болть только изъ за того, чтобъ сберечь на 10 ере американскаго масла,— отвтилъ онъ.

Но между нами ничего не было, кром шутокъ и веселости.

Вечеромъ пришелъ ко мн капитанъ и сказалъ:

— Мн хотлось поберечь васъ для себя и послать съ дамами вашего товарища, но фрекенъ Елизавета потребовала васъ.

— Меня?

— Такъ какъ вы старые знакомые.

— Ну, мой товарищъ также не опасный человкъ.

— Вы имете что нибудь противъ поздки?

— Нтъ.

— Хорошо, тогда подете вы.

У меня сейчасъ же мелькнула мысль:— Ага, теперь дамы предпочитаютъ уже меня, потому что я изобртатель и владлецъ пилы, а когда я хорошенько начищусь, у меня и видъ хорошій, превосходный видъ.

Фалькенбергу же капитанъ объяснилъ, будто для того, чтобъ поубавить моего тщеславія: фрекенъ Елизавета должна была привезти меня въ усадьбу, чтобы отецъ могъ еще разъ предложить мн остаться у нихъ работникомъ. Таковъ былъ между нею и ея отцомъ уговоръ.

Я думалъ и думалъ объ этомъ объясненьи.

— Но если ты останешься въ пасторской усадьб, то ничего не выйдетъ изъ нашихъ желзнодорожныхъ работъ,— сказалъ Фалькенбергъ.

Я отвтилъ:

— Я не останусь.

XXIII.

Я выхалъ раннимъ утромъ съ двумя дамами въ закрытомъ экипаж.

Въ начал было очень холодно, мое шерстяное одяло очень мн пригодилось и я поперемнно его надвалъ, то на колни, то на плечи, какъ шаль.

Я халъ дорогой, по которой мы шли съ Фалькенбергомъ и одно за другимъ вспоминалъ пройденныя мста: тутъ и тутъ Фалькенбергъ настраивалъ фортепіано, тутъ мы слышали кривъ дикихъ гусей…

Взошло солнце, стало тепло, часы проходили, на одномъ перекрестк дамы постучали въ окно и сказали, что пора обдать.

По солнцу я видлъ, что дамамъ слишкомъ рано обдать, но для меня это было подходяще, такъ какъ мы обдали съ Фалькенбергомъ въ 12 часовъ. Поэтому я халъ дальше.

— Не можете-ли вы остановиться? закричали дамы.

— Вдь вы обдаете въ 8 часа… Я думалъ…

— Но мы голодны.

Я отъхалъ съ экипажемъ въ сторону, выпрягъ лошадей, далъ имъ корму и принесъ воды. Такъ эти чудные люди устроили себ обденное время въ мой часъ?

— Пожалуйста!— закричали мн.

Такъ какъ я не могъ присоединиться къ другимъ за этимъ обдомъ, то я остался около лошадей.

— Ну что же?— сказала фру.

— Будьте любезны, дайте мн что нибудь,— сказалъ я.

Он давали мн обдъ и все думали, что мн не достаточно, я вытащилъ свою бутылку пива и отъ нихъ получилъ свою долю въ изобиліи, это былъ праздникъ на сельской дорог, небольшая сказка моей жизни… А на фру я совсмъ не ршался смотрть, чтобы ей не приходилось чувствовать себя стсненной.

Он разговаривали, шутили другъ съ другомъ и изъ любезности вмшивали въ свой разговоръ и меня. Фрекенъ Елизавета сказала:

— Еслибъ вы знали, какъ мн кажется пріятно сть на воздух. А вамъ какъ?

Тутъ она не сказала мн ты, какъ длала это раньше.

— Для него это вовсе не ново,— сказала фру.— Онъ каждый день стъ въ лсу.

О, этотъ голосъ, глаза, женственно-нжное движенье руки, которая поднесла стаканъ прямо ко мн… Я могъ бы также кое что сказать, поразсказать имъ то — другое про обширный Божій свтъ и повеселить ихъ, я могъ бы поправить дамъ, когда он болтали и показывали свое незнаніе въ томъ, что касается зды на верблюдахъ или сбора винограда…

Я поторопился пость и удалиться. Я взялъ ведро и пошелъ за водой для лошадей, хотя это было не нужно, я слъ у ручья.

Немного погодя меня позвала фру.

— Идите теперь къ лошадямъ. А мы пойдемъ посмотрть, не найдемъ-ли мы листьевъ хмеля, или чего нибудь другого.

Но когда я вернулся къ экипажу, он признали, что листья съ хмелемъ уже упали, что рябины тутъ не было и также никакихъ пестрыхъ листьевъ.

— Въ лсу ничего не найти,— сказала фрекенъ. И она обратилась прямо ко мн съ вопросомъ:— Скажите мн, вдь здсь у васъ нтъ кладбища, на которомъ вы могли бы бродить?

— Нтъ.

— А вы можете безъ него обойтись?

И она разсказала затмъ фру, что я удивительный человкъ, который ходить по ночамъ по кладбищу и иметъ сношенія съ мертвецами. Тамъ-то я и изобрлъ мои машины.

Чтобы сказать что-нибудь, я спросилъ ее про молодого Эрика.

— Его понесла лошадь, харкаетъ онъ кровью?..

Онъ поправляется,— отвтила коротко фрекенъ.— Скоро-ли мы уже подемъ, Ловизэ?

— Да, почему бы и нтъ?

И вотъ мы похали дальше.

Часы шли, солнце садилось, становилось опять холодно, былъ сырой воздухъ, поздне подулъ втеръ и съ неба началъ падать не то снгъ, не то дождь. Мы прохали анксетскую церковь, нсколько сельскихъ торговель и одну усадьбу за другой.

Вдругъ постучали въ окно экипажа.

— Это тутъ вы скакали на чужихъ лошадяхъ, ночью?— спросила фрекенъ и засмялась — Поврьте, мы и про это слыхали.

Об дамы очень надъ этимъ потшались.

Я нашелся отвтить на это:

— И все же вашъ отецъ хочетъ взять меня работникомъ, неправда-ли?

— Ну да.

— Разъ мы заговорили объ этомъ, фрекенъ, откуда зналъ вашъ отецъ, что я работаю у капитана Фалькенберга? Вы сами вдь удивились, когда меня увидали?

Она быстро отвтила, посмотрвъ на фру:

— Я писала объ этомъ домой.

Фру опустила внизъ глаза.

На меня произвело впечатлніе, что молодая двушка выдумывала, но она замчательно отвтила и тмъ заставила меня замолчать. Не было ничего невроятнаго въ томъ, что она въ письм къ родителямъ написала что нибудь въ род того: а знаете кого я встртила? Того, кто длалъ у насъ въ усадьб водопроводъ, онъ теперь рубитъ деревья у капитана.

Но когда мы пріхали въ пастырскую усадьбу, новый работникъ былъ уже нанятъ и былъ на мст уже 3 недли. Онъ взялъ у насъ лошадей.

И вотъ снова я думалъ и думалъ: зачмъ же именно меня выбрали кучеромъ. Вроятно, чтобы вознаградить меня нсколько за то, что Фалькенберга приглашали пть въ комнаты. Но разв не понимаютъ эти люди, что я человкъ, который могъ въ короткое время привести въ исполненье свое изобртенье и ни въ какомъ случа не нуждаюсь больше въ ихъ благодяньяхъ! Я расхаживалъ кислый, рзкій, досадуя на самого себя, въ кухн, получилъ благословеніе Олины за водопроводъ, убиралъ своихъ лошадей.

Въ сумеркахъ я пошелъ со своимъ одяломъ на сновалъ…

Я проснулся отъ того, что кто то по мн шарилъ.

— Ты не долженъ былъ ложиться здсь, ты же понимаешь это, ты совсмъ замерзнешь,— сказала жена пастора.— Иди, я теб покажу.

Мы немного объ этомъ поговорили, я не хотлъ перебираться и ее уговаривалъ приссть. Она была колпакъ, нтъ, дитя природы.

Въ ея душ еще звучалъ чарующій вальсъ…

XXIV.

На утро съ настроеніемъ было получше, я охладился, образумился и предался на волю Божью. Понимай я только свою пользу и не брось я этого мста, я могъ бы остаться тутъ работникомъ и стать первымъ между всми себ подобными. И зарыться поглубже въ эту спокойную сельскую жизнь.

Фру Фалькенбергъ стояла во двор усадьбы. Свтлая она была подобно колонн, свободно стоящей на большой площади, и была безъ шляпы.

Я привтствовалъ ее съ добрымъ утромъ.

— Съ добрымъ утромъ,— отвтила она и зашагала прямо ко мн.

Она совсмъ спокойно спросила:— я хотла видть, куда вы двались вчера вечеромъ, но меня не пустили. Ну, разумется, меня пустили, но… Вы, конечно, не на сновал спали?

Я слышалъ послднія слова, какъ во сн, и не могъ ничего отвтить.

— Почему вы не отвчаете?

— Да, спалъ ли я на сновал? Да.

— Вы это сдлали? Разв это можно?

— Да.

— Вотъ что! Да, да! Мы подемъ домой днемъ.

Она обернулась и пошла прочь съ лицомъ, которое все такъ и запылало.

Пришелъ Гарольдъ и попросилъ меня сдлать ему змй.

— Да, я теб сдлаю его,— отвтилъ я, полный смущенья,— громадный змй, который улетитъ въ облака. Я непремнно это сдлаю.

Мы работали часа два, Гарольдъ и я, онъ былъ такой милый я такой невинный въ своемъ рвеніи, тогда какъ я думалъ о чемъ угодно, кром змя. Мы привязали хвостъ во много метровъ длины, клеили и вязали снуркомъ, два раза приходила на это посмотрть фрекенъ Елизавета. Быть можетъ, она была такая же милая и живая, какъ и прежде, но меня больше не интересовало, что такое она была, и я о ней не думалъ.

Пришелъ посланный сказать, чтобъ я запрягалъ. Я долженъ бы былъ сейчасъ же исполнить это приказанье, потому что дорога была длинная, и тмъ не мене я послалъ Гарольда попросить на полчаса отсрочки. И мы продолжали работать, пока змй былъ готовъ. Завтра когда клей высохнетъ, Гарольдъ можетъ пустить змй и слдить за нимъ глазами и чувствовать въ своей душ незнакомое волненіе, то что происходило со мной теперь.

Запряжено.

Вышла фру, ее провожала вся пасторская семья. Пасторъ и его жена оба меня узнали, отвтили на мой поклонъ и сказали нсколько словъ, но ничего не было сказано о томъ, чтобъ я оставался у нихъ работникомъ. Голубоглазая жена пастора, узнавъ меня, посмотрла на меня своими взглядами искоса.

Фрекенъ Елизавета принесла провизію и укутала свою подругу.

— Ты дйствительно не хочешь имть ничего больше на себ? спросила она въ послдній разъ.

— Нтъ, спасибо, этого совершенно достаточно. До свиданья, до свиданья.

— Будьте такимъ же хорошимъ кучеромъ, какъ вчера,— сказала фрекенъ и поклонилась также и мн.

День былъ холодный и сырой, и я сразу увидлъ, что фру не достаточно защищена отъ холода своимъ одяломъ.

Мы хали часъ за часомъ, лошади, которыя понимали, что возвращаются домой, бжали рысью безъ понуканья, а такъ какъ у меня не было рукавицъ, то мои руки совершенно одеревенли. Около одной хижинки, лежащей немного въ сторон отъ дороги, фру постучала въ окно, что пора обдать. Она вышла изъ экипажа и была блдная отъ холода.

— Мы пойдемъ въ избушку и подимъ тамъ,— сказала она.— Приходите, когда будете готовы, и захватите корзину.

А пока она бродила по холму.

Вроятно, по случаю холода она хочетъ обдать въ незнакомой избушк, подумалъ я, потому что вдь не боится же она меня… Я привязалъ лошадей и далъ имъ кормъ, такъ какъ было похоже, что войдетъ дождь, я накрылъ ихъ брезентомъ, похлопалъ ихъ и пошелъ съ корзиной въ избу.

Старая женщина, тамъ живущая, была дома, она сказала:— пожалуйте, входите — и затмъ сварила для насъ кофе. Фру разобрала корзину и сказала, не глядя на меня,

— Вамъ и сегодня дать сть, конечно?

— Да, покорно благодарю.

Мы ли молча. Я сидлъ на небольшой скамейк, у дверей, Фру сидла у стола, почти все время смотрла въ окно и ничего не ла. Отъ времени до времени она переговаривалась съ женщиной, по временамъ бросала взглядъ на мою тарелку, не была-ли она пуста. Маленькая избушка такъ мала, отъ меня и до окна не больше двухъ шаговъ, такъ что въ конц концовъ мы все же сидли рядомъ.

Когда былъ налитъ кофе, у меня не было на скамейк мста для чашки, я сидлъ и держалъ ее въ рукахъ. Тогда фру спокойно всмъ лицомъ обернулась ко мн и сказала съ потупленными глазами:

— Тутъ есть мсто.

Я слышалъ, какъ громкостучало мое сердце, я что-то пробормоталъ:

— Спасибо, все идетъ превосходно… Я хотлъ бы лучше…

Нтъ сомннья, она безпокоится, она боится, что я что-то скажу, что-то сдлаю, она опять сидла, отвернувшись, но я видлъ какъ грудь ея тяжело поднималась. Будь же спокойна, думалъ я, ни одно слово не вырвется изъ моего жалкаго рта!

Я долженъ былъ отнести на столъ пустыя тарелку и чашку, но боялся испугать ее, когда подойду. Я немного постучалъ чашкой, чтобы обратить ея вниманье, принесъ посуду и поблагодарилъ.

Она попробовала заговорить тономъ хозяйки:

— Разв не хотите еще? Я не понимаю…

— Нтъ, большое спасибо… Долженъ ли я укладывать?.Но я пожалуй не смогу.

И я невольно посмотрлъ на мои руки, он страшно распухли въ теплой комнат и сдлались безформенными и неповоротливыми, я, конечно, не смогъ бы ими ничего уложить. Она замтила, о чемъ я думаю, сперва посмотрла на мои руки, потомъ на полъ и сказала, пытаясь улыбнуться.

— Разв у васъ нтъ рукавицъ?

— Нтъ, он мн не нужны.

Я пошелъ обратно на свое мсто и ожидалъ, пока она уложитъ, чтобы взять корзину съ собой. Вдругъ она повернулась ко мн лицомъ и опросила, по прежнему не глядя на меня:

— Откуда вы?

— Изъ сверной Норвегіи.

Пауза.

Я осмлился и ее также спросить:

— А фру тамъ бывала?

— Да, въ дтств.

И въ то же время она посмотрла на свои часы, будто чтобы не дать мн возможности спросить больше, а также чтобы напомнить мн о времени.

Я сейчасъ же всталъ и пошелъ къ лошадямъ.

Начало нсколько смеркаться, небо было темное и оттуда падали хлопья мокраго снга. Я потихоньку стащилъ мое одяло съ козелъ и спряталъ его въ повозк, подъ сидньемъ, сдлавъ это я напоилъ лошадей и запрегъ ихъ. Немного погодя спустилась съ холма фру, а я пошелъ ей на встрчу, чтобы захватить корзину.

— Вы куда?

— За корзиной.

— Спасибо, это не нужно. Тамъ нечего брать съ собой.

Мы пошли къ экипажу, она вошла, а я хотлъ помочь ей немного завернуться. Я отыскалъ мое подъ сидньемъ одяло хорошенько подвернулъ края, чтобы она не могла его узнать.

— О, какъ это кстати,— сказала фру.— Гд же оно лежало?

— Здсь

— Я могла бы получить много одялъ въ пасторской усадьб, но бдные люди никогда не захотли бы взять ихъ обратно… Спасибо, я и сама могу… Нтъ, спасибо, я сама… Собирайтесь вы сами.

Я закрылъ дверцу экипажа и вскочилъ на козлы.

Если она теперь постучитъ въ окно, это будетъ изъ-за одяла, я не остановлюсь тогда,— подумалъ я.

Проходилъ часъ за часомъ, становилось темно, какъ въ мшк, шелъ снгъ и дождь все сильне и сильне, и дорога становилась грязне и грязне. Иногда я вскакивалъ съ козелъ и бжалъ за экипажемъ, чтобы согрться, съ моего платья бжали ручьи.

Мы приближались къ дому.

Лишь бы не было слишкомъ свтло, чтобы она не могла узнать одяла,— думалъ я.

Но, къ сожалнію, было полное освщенье, фру ожидали.

Въ бд я остановилъ лошадей, немного не дозжая до подъзда, и открылъ дверцу экипажа.

— Зачмъ это? Нтъ, что это такое?

— Я думалъ, вы будете такъ любезны и выйдете здсь. Тамъ грязно… Колеса…

Она подумала врно, что я хочу ее заманить за чмъ-нибудь, Богъ ее знаетъ, она сказала.

— Ахъ, Господи Боже, позжайте же!

Лошади еще взяли и остановились какъ разъ на самомъ свту.

Пришла Эмма и помогла ей выйти. Фру отдала ей одяла, которыя она, пока сидла въ экипаж, собрала вс вмст.

— Спасибо за зду!— сказала она мн.— Боже, какъ съ васъ течетъ!

XXV.

Меня ожидала необыкновенная новость: Фалькенбергъ остался работникомъ у капитана.

Это обстоятельство нарушило нашъ уговоръ и длало меня одинокимъ. Я этого никакъ не могу понять. Но я могъ подумать объ этомъ завтра.

Было 2 часа ночи, а я все еще не спалъ, дрожалъ отъ холода и думалъ. Все время я никакъ не могъ согрться, но затмъ у меня начался наконецъ жаръ, я лежалъ въ сильной лихорадк.

…Какъ она вчера боялась, она не ршалась обдать со мной въ пути и не посмотрла на меня открыто ни разу во всю дорогу…

Когда въ ясную минуту я сообразилъ, что могу своимъ безпокойствомъ разбудить Фалькенберга, а можетъ быть и проговориться въ бреду, я стиснулъ зубы и вскочилъ. Я снова натянулъ на себя мокрое платье, ощупью спустился съ лстницы и побжалъ вскачь по полю. Спустя нкоторое время мое платье начало меня согрвать, я направлялся къ лсу, къ мсту нашей работы, и съ моего лица текли потъ и дождь. Только бы мн найти теперь пилу, я прогналъ бы работой лихорадку изъ моего тла, это мое старое, испытанное средство. Я не нашелъ пилы, но зато нашелъ свой топоръ тамъ, гд положилъ его въ субботу вечеромъ, я началъ рубить. Было такъ темно, что я почти ничего не видлъ, но я ощупывалъ то тамъ, то сямъ руками, гд было надрублено, и срубилъ такимъ образомъ много деревьевъ. Съ меня лилъ потъ. Когда я достаточно усталъ, я положилъ топоръ на старое мсто, начинало разсвтать и я побжалъ домой.

— Гд ты это былъ?— спросилъ Фалькенбергъ.

Я не хотлъ, чтобъ онъ зналъ о моей вчерашней простуд, о которой онъ могъ, пожалуй, разболтать въ кухн, я пробормоталъ что-то, что я и самъ врно не зналъ, гд я былъ.

— Ты врно былъ у Рэннадъ,— сказалъ онъ.

Я отвтилъ:— да, я былъ у Рэннадъ, разъ ты это угадалъ.

— Это не трудно было угадать,— сказалъ онъ.— Но что касается меня, я больше ни къ кому не пойду.

— А ты-таки поладилъ съ Эммой?

— Да, оно будто бы къ тому идетъ. Право, очень досадно, что ты не можешь остаться здсь. Тогда ты могъ бы сойтись съ одной изъ остальныхъ.

И онъ продолжалъ это развивать, что мн удалось бы, пожалуй, сойтись съ кмъ мн угодно изъ остальныхъ служанокъ, но что капитанъ больше во мн не нуждался. Я не долженъ даже завтра итти въ лсъ.

Я слышалъ слова Фалькенберга будто издалека, сквозь надвигавшійся на меня, какъ море, сонъ.

На утро моя лихорадка прошла, я чувствовалъ себя немного уставшимъ, но тмъ не мене намревался пойти въ лсъ.

— Теб не нужно больше надвать платье, въ которомъ ты ходишь въ лсъ,— сказалъ Фалькенбергъ.— Вдь я же говорилъ теб это.

Да, да, правда. Но я все-таки надлъ это платье, потому что вчерашнее было совсмъ сырое. Фалькенбергъ чувствовалъ себя нсколько смущеннымъ предо мной, такъ какъ мы разставались по его вин, но онъ полагалъ, что я останусь работникомъ въ пасторской усадьб.

— Итакъ, ты не пойдешь со мной въ горы?— спросилъ я.

— Гм. Нтъ, не пойду туда… Ахъ, нтъ, ты вдь понимаешь, я усталъ отъ постояннаго шатанья. И мн нигд не будетъ лучше, чмъ здсь.

Я прикинулся, что это вовсе не такъ плохо для меня, я заинтересовался вдругъ Петромъ, что, молъ, бдный человкъ, для него это куда хуже, ему откажутъ и онъ останется бездомнымъ.

— Бездомнымъ!— воскликнулъ Фалькенбергъ.— Когда онъ пролежитъ какъ разъ то число недль, которое онъ можетъ болть по закону, онъ подетъ обратно домой. Онъ сынъ земледльца.

Затмъ Фалькенбергъ прямо заявилъ, что онъ будетъ чувствовать себя получеловкомъ съ тхъ поръ, какъ мы разстанемся. He замшайся тутъ Эмма, онъ бросилъ бы капитана.

— Смотри сюда,— сказалъ онъ,— это ты можешь взять.

— Что это такое?

— Это аттестаты. Мн они теперь не нужны больше, а теб въ крайности могутъ пригодиться. Если теб случится какъ-нибудь разъ настроить фортепіано.

И онъ протянулъ мн об бумаги и ключъ.

Но такъ какъ я не обладалъ такимъ хорошимъ слухомъ, какъ Фалькенбергъ, то эти вещи мн были безполезны, и сказалъ, что я скоре могу настроить точильный камень, чмъ фортепіано.

Тогда Фалькенбергъ принялся хохотать и почувствовалъ нкоторое облегченье: я показался ему безконечно забавнымъ. Фалькенбергъ ушелъ. Теперь у меня было время полниться, и потому я прилегъ одтымъ на постель и отдыхалъ и думалъ. Ну вотъ, нашей работ конецъ, мы все равно должны были отсюда уйти, не могъ же я ожидать, что останусь тутъ цлую вчность. Единственное, что было вн всякихъ нашихъ разсчетовъ, это что Фалькенбергъ останется. О, если бы я получилъ его мсто, я работалъ бы за двоихъ. Не могу ли я дать Фалькенбергу отступного? Говоря откровенно, мн казалось, я замтилъ у капитана недовольство, что работникъ въ его усадьб носитъ его собственное имя. Но я, значитъ, ошибался.

Я все мечталъ и мечталъ. Но я же былъ хорошимъ работникомъ, насколько я знаю, и никогда я не укралъ ни одной минуты у капитана для своего изобртенья.

Я снова заснулъ и проснулся оттого, что раздались шаги на лстниц. Когда я пришелъ въ себя, въ дверяхъ стоялъ капитанъ.

— Нтъ, лежите себ,— сказалъ онъ привтливо и хотлъ было уйти.— Ну, разъ я васъ разбудилъ, мы, можетъ быть, разсчитаемся.

— Да, спасибо. Какъ капитану угодно.

— Долженъ вамъ сказать, что мы оба, и я и вашъ товарищъ, предполагали, что вы найметесь въ пасторской усадьб, и потому… А теперь хорошее время прошло, въ лсу работать больше невозможно, да и деревьевъ, впрочемъ, осталось немного. Что, бишь, я хотлъ сказать: я сговорился съ вашимъ товарищемъ, я не знаю, только?..

— Я, разумется, буду доволенъ той-же платой.

— Вашъ товарищъ и я, мы согласны, что вамъ нужно нсколько увеличить поденную плату.

Ужъ, конечно, это не Фалькенбергъ замолвилъ за меня слово, это пришло въ голову самому капитану.

— А я согласился съ нимъ длить поровну,— сказалъ я.

— Но вы же были руководителемъ. Естественно, вы должны имть 60-ю ере больше въ день.

Когда я увидлъ, что мой отказъ не былъ уваженъ, я предоставилъ ему считать, какъ ему угодно, и получилъ мои деньги. Я замтилъ, что денегъ было больше, чмъ я ожидалъ.

Капитанъ возразилъ:

— Я радъ. И я съ удовольствіемъ даю вамъ это свидтельство за хорошую работу.

Онъ протянулъ мн бумагу.

Онъ былъ справедливый и порядочный человкъ. Если онъ не упомянулъ о водопровод на весну, у него, конечно, были на то свои причины и я не хотлъ ему надодать.

Онъ спросилъ:

— Итакъ, вы теперь пойдете работать на желзную дорогу?

— Нтъ, я этого наврное не знаю.

— Ну да, ну да. Спасибо за совмстную жизнь.

И онъ пошелъ къ дверямъ.

А я, несчастный, не могъ дольше вытерпть и спросилъ:

— У капитана, можетъ быть, случится какая-нибудь для меня работа, позже къ весн?

— Не знаю, мы это увидимъ. Я… Смотря потому. Если вы будете въ этихъ краяхъ, то… А что вы думаете сдлать съ вашей машиной?

— Если я смю попросить, оставить ее постоять тутъ.

— Само собой разумется.

Когда капитанъ ушелъ, я слъ на постель. Ну вотъ и конецъ: да, да, да будетъ Господь со всми нами!.. 9 часовъ, она встала, она ходитъ тамъ, въ дом, который я вижу изъ окна. Лишь бы мн скоре уйти отсюда.

Я отыскалъ свой мшокъ и уложилъ его, натянулъ мою сырую фуфайку на себя подъ блузу и былъ готовъ. Но затмъ я опять прислъ.

Пришла Эмма и сказала:

— Иди, пожалуйста, сть.

Къ моему ужасу она держала на рук мое одяло.

— Мн поручила спросить у тебя фру, не твое-ли это одяло?

— Мое?— нтъ. Мое у меня здсь въ мшк.

Эмма ушла съ одяломъ.

Я, разумется, не могъ его признать. Чертъ бы побралъ одяло! Можетъ быть, пойти мн внизъ и пость? Кстати я могъ бы проститься и поблагодарить. И оно не было бы такъ странно. Пришла опять Эмма съ одяломъ и положила его красиво сложенное на скамью.

— Если ты сейчасъ же не придешь, кофе простынетъ,— сказала она.

— Зачмъ ты кладешь тутъ одяло?

— Фру сказала, чтобъ я положила его тутъ.

— Ну такъ оно врно Фалькенберга,— пробормоталъ я.

Эмма спросила:

— Ты уходишь теперь?

— Да. Что же, если ты не хочешь меня знать.

— Ну, ты!— сказала Эмма съ презрительнымъ кивкомъ.

Я пошелъ вслдъ за Эммой въ кухню, въ то время, какъ я сидлъ за столомъ, я видлъ капитана, направлявшагося въ лсъ. Я порадовался тому, что онъ ушелъ, теперь, можетъ быть, выйдетъ фру. Я полъ и всталъ со стула. Мн нужно уходить безъ дальнихъ разговоровъ? Ну, конечно. Я простился со служанками и каждой изъ нихъ что-нибудь сказалъ.

Я бы долженъ былъ проститься также съ фру, но… Фру въ комнат, я пойду.

Эмма пошла, пробыла тамъ минуту и вернулась.

— У фру болитъ голова, она лежитъ на диван. Но она кланяется.

— Добро пожаловать опять!— сказали вс служанки, когда я уходилъ. Я взялъ свой мшокъ подъ мышку и покинулъ усадьбу. Но вдругъ я вспомнилъ о топор, который Фалькенбергъ, пожалуй, будетъ искать и не найдетъ. Тогда я вернулся, постучалъ въ окно и сказалъ про топоръ. Въ то время, какъ я спускался по дорог, я обертывался раза 2 и смотрлъ на окна гостиной. Затмъ и домъ скрылся изъ виду.

XXVI.

Я кружилъ около Эвребе цлый день, заглядывалъ въ различныя усадьбы и спрашивалъ работы, блуждая какъ изгнанникъ, безъ всякаго плана. Была холодная и сырая погода и меня согрвало лишь мое хожденіе безъ передышки.

Къ вечеру я пробрался на старое мсто, гд я работалъ въ капитанскомъ лсу. Я не слыхалъ никакихъ ударовъ топора, Фалькенбергъ пошелъ уже домой. Я нашелъ деревья, срубленныя мною ночью и расхохотался надъ безобразными пнями, оставленными мною въ лсу. Фалькенбергъ, конечно, видлъ это опустошеніе и раздумывалъ, кто могъ быть виновникомъ. Добрякъ Фалькенбергъ, пожалуй, подумалъ, что это духъ и потому ушелъ домой еще засвтло. Ха-ха-ха.

Но мое веселье было конечно не отъ добра, причиной была ночная лихорадка и слабость посл того, и потому очень скоро я снова сдлался печальнымъ. Здсь, на этомъ мст, она какъ-то разъ стояла со своей подругой, он пришли къ намъ въ лсъ и болтали съ нами…

Когда хорошенько стемнло, я началъ подходить къ усадьб. Я, пожалуй, могъ бы переночевать на чердак и эту ночь, завтра, когда пройдетъ ея головная боль, она, можетъ быть, выйдетъ изъ дому. Я подошелъ уже такъ близко, что видлъ свтъ, но повернулъ назадъ. Можетъ быть, еще слишкомъ рано.

Прошло нкоторое время, мн показалось часа 2, я ходилъ и сидлъ, ходилъ и сидлъ и опять приближался къ усадьб. Я отлично могъ бы пойти на чердакъ и тамъ переночевать, ничтожный Фалькенбергъ и пикнуть бы не смлъ! Теперь я знаю, что я долженъ сдлать, я пойду спрячу мой мшокъ въ лсу, прежде чмъ идти на верхъ, будто бы я пришелъ назадъ за вещицей, которую забылъ.

Я пошелъ обратно въ лсъ.

И когда я уже спряталъ мшокъ, я понялъ, что дло было вовсе не въ Фалькенберг, не въ чердак и не въ постели. Я оселъ и дуракъ, и хлопочу вовсе не о мст для ночлега, но мн нужно видть одного единственнаго человка, а затмъ покинуть усадьбу и весь поселокъ. Сударь мой, сказалъ я самому себ, не ты-ли это хотлъ найти безмятежную жизнь здоровыхъ людей, чтобы вернуть себ покой?

Я вытащилъ мшокъ оттуда, гд онъ хранился, вскинулъ его на плечи и направился къ усадьб въ третій разъ. Я обогнулъ людскую и зашелъ съ южной стороны главнаго зданія. Въ гостиной былъ свтъ.

Несмотря на то, что было уже темно, я снялъ со спины мшокъ, чтобы не походить на нищаго, взялъ его подъ мышку, какъ свертокъ и осторожно приближался къ зданію. Когда я подошелъ достаточно близко, я остановился. Я стоялъ, гордый и сильный, у окна гостиной, снялъ съ головы шапку и продолжалъ стоять. Внутри не было никого видно, никакой тни. Въ столовой было темно, ужинъ уже кончился. Значитъ, время уже позднее, подумалъ я.

Вдругъ лампа въ гостиной погасла и весь домъ выглядлъ теперь, какъ вымершій. Я подбждалъ немного, вотъ блеснулъ свтъ во второмъ этаж. Это въ ея комнат, подумалъ я. Онъ горлъ съ полчаса и погасъ. Теперь она легла. Спокойной ночи.

Спокойной ночи навсегда.

О, конечно, я не вернусь сюда весной. Этого бы только не хватало.

Когда я спустился къ шоссе, я вскинулъ опять мшокъ на плечи и пустился въ путь…

Утромъ я пошелъ дальше. Я ночевалъ на сновал и сильно прозябъ, такъ какъ со мной не было одяла и кром того мн пришлось уйти оттуда въ самое холодное время, когда едва начиналъ брезжиться свтъ, чтобы не нашли меня люди. Я шелъ и шелъ. Лсъ шелъ вперемежку то хвойный, то березовый, когда я увидлъ нсколько кустовъ красиваго, стройнаго можжевельника, я вырзалъ себ палку и слъ на опушк лса, чтобъ остругать ее. Въ лсу еще оставались кое-гд желтые листья, но береза стояла сплошь усянная сережками, на которыхъ висли дождевыя капли. Отъ времени до времени съ полдюжины птичекъ набрасывались на такую березу и клевали сережки, посл чего он находили камень или жесткій стволъ дерева и очищали смолу со своихъ носиковъ. Тснясь одна къ другой, он преслдовали другъ друга, гнали другъ друга, несмотря на милліоны сережекъ, которыя он могли клевать. А преслдуемая только всего и длала, что удирала. Маленькая птичка летла навстрчу большой, желая принудить послднюю улетть, даже самъ большой дроздъ и не думалъ сопротивляться воробью, но бросался лишь въ сторону. Вроятно, слишкомъ быстрый полетъ нападающихъ длать ихъ опасными, думалъ я.

Мое непріятное чувство отъ холода и безпріютности, бывшее утромъ, начало мало по малу проходить, меня развлекало наблюдать разныя разности, встрчавшіяся мн по пути, и я обо всемъ понемногу раздумывалъ. Больше всего меня забавляли птицы. А впрочемъ и мысль, что у меня карманъ полонъ денегъ, также меня очень оживляла.

Вчера утромъ Фалькенбергъ сказалъ мн случайно, гд находился домъ Петра и я направился туда. Найти какую-нибудь работу въ небольшомъ двор я не разсчитывалъ, но такъ какъ я былъ богатъ, то не мысль о работ приходила мн прежде всего въ голову. Петръ, конечно, при первомъ случа вернется домой и, можетъ быть, мн кое-что поразскажетъ. Я устроился такъ, чтобъ придти въ домъ Петра къ вечеру. Я передалъ тамъ поклонъ отъ сына, сказалъ, что ему теперь гораздо лучше и что онъ скоро придетъ домой и спросилъ наконецъ, не могу-ли я у нихъ переночевать.

XXVII.

Я пробылъ тутъ два дня, Петръ вернулся домой, но ничего не могъ мн разсказать.

— Все ли благополучно въ Эвребе?

— Да, я ничего другого не слыхалъ.

— Всхъ ли ты видлъ, когда уходилъ? Капитана, жену?

— Да.

— Никто не былъ боленъ?

— Нтъ, а кто же это могъ быть?

— Фалькенбергъ,— сказалъ я.— Онъ жаловался, что обжегъ себ руку?

— Ну, вроятно это уже прошло.

Въ этомъ дом не было уютно, несмотря на видимое благосостояніе. Самъ хозяинъ былъ первымъ замстителемъ депутата стартинга и началъ читать по вечерамъ газету. Это чтеніе удручало весь домъ, и дочери до смерти отъ него скучали. Когда вернулся домой Петръ, вся семья принялась считать, получилъ ли онъ полное свое жалованье и пролежалъ ли у капитана больной все дозволенное время, время, которое полагается по закону, сказалъ замститель депутата стартинга. Вчера, когда я нечаянно разбилъ оконное стекло, натолкнувшись на него, объ этомъ уже шушукались и посматривали на меня недружелюбно, хотя стекло почти ничего не стоило, тогда я пошелъ вчера къ торговцу и купилъ новое стекло, которое я вставилъ какъ слдуетъ съ замазкой. Посл этого замститель депутата стартинга сказалъ:— Ты бы не долженъ былъ такъ много безпокоиться изъ за стекла. Но я не только изъ за стекла пошелъ къ торговцу, я кром того купилъ нсколько бутылокъ вина, чтобы показать, что для меня не играетъ роли стоимость 2-хъ оконныхъ стеколъ, я также купилъ швейную машину, которую собирался, уходя, подарить двушкамъ. Вечеромъ мы могли пить вино, завтра было воскресенье и вс могли спать. Въ понедльникъ же утромъ я собирался отправиться дальше.

Но такъ, какъ я предполагалъ, не случилось. Дв двушки были на чердак и шарили въ моемъ мшк, швейная машина и нсколько бутылокъ вина вскружили имъ голову, он кое что объ этомъ задумали и пришли съ намеками.

Отнесись къ этому спокойно, подумалъ я, и подожди, пока придетъ твое время!

Вечеромъ я сидлъ со всми домашними въ комнат и болталъ. Мы только что поужинали и хозяинъ надлъ очки, собираясь взяться за газету. Вдругъ кто-то кашлянулъ во двор.— Тамъ кто-то пришелъ, сказалъ я.— Двушки переглянулись и вышли. Немного погодя он открыли дверь и пригласили войти двухъ молодыхъ людей, которые и вошли.— Садитесь,— сказала хозяйка.

Въ ту же минуту у меня мелькнула мысль, что эти два парня были подосланы къ моему вину, и что они были женихами двушекъ. О, подающіе большія надежды отпрыски, въ 18, 19 лтъ и уже такія ловкія! Но въ такомъ случа вина просто на просто не будетъ, ни намека.

Говорилось о погод, что лучшаго нечего теперь отъ нея ожидать такой поздней осенью, но что, къ сожалнію осенняя уборка должна пріостановиться благодаря дождливому времени. Въ разговорахъ не было никакого оживленія, одна изъ двушекъ замтила, что я очень тихъ, почему это?

— Врно потому, что я долженъ итти,— отвтилъ я.— Въ понедльникъ утромъ я буду уже въ двухъ миляхъ отсюда.

— Итакъ, мы можетъ быть выпьемъ на прощанье вечеромъ?

Нкоторые хихикнули при этомъ вопрос, что, молъ, это какъ разъ мн подходитъ, такъ какъ я скуплюсь и откладываю съ моими винами. Но я этихъ двушекъ не зналъ и не интересовался ими, а то я конечно былъ бы другимъ.

— Это что же, выпивка на прощанье?— сказалъ я.— Я купилъ 3 бутылки вина, которыя мн понадобятся въ одномъ мст.

— Ты понесешь съ собой вино 2 мили? спросила двушка, заливаясь смхомъ.— По дорог вдь есть много торговцевъ?

— Фрекенъ забываетъ, что завтра воскресенье и вс лавки закрыты,— отвтилъ я.

Смхъ замолкъ, но отношеніе ко мн не улучшилось, посл того, какъ я на чисто сказалъ, что я думаю. Я обернулся къ хозяйк и спросилъ обиженный, сколько я долженъ.

— Но это вдь не къ спху. Разв не хватитъ времени на это завтра.

— Нтъ, это къ спху. Я пробылъ здсь 2-е сутокъ. Подумайте, сколько это стоитъ.

Она долго думала, наконецъ вышла вонъ и позвала мужа, они должны это обсудить.

Такъ какъ они не возвращались очень долго, я пошелъ на чердакъ, уложилъ свой мшокъ и вынесъ его въ сни. Я могъ бы сдлать еще боле обиженный видъ и уйти вечеромъ. Кстати, это хорошій случай съ ними раздлаться.

Когда я вернулся въ комнату, Петръ сказалъ:

— Ты вдь не думаешь конечно уйти, на ночь глядя?

— Да, это какъ разъ я и думаю.

— Я не думалъ, что ты будешь такъ глупъ, чтобы обращать вниманіе на болтовню двченокъ.

— Господи Боже мой, да пускай себ старикъ уходитъ!— сказали сестры.

Наконецъ пришелъ замститель депутата стартинга и его жена. Они упрямо и осторожно молчали.

— Ну, такъ что же я долженъ?

— Гм… Разсчитай это самъ.

Все гнздо было полно сволочи. Меня здсь страшно тяготило и я бросилъ женщин первую попавшуюся подъ руку бумажку.

— Этого достаточно?

— Гм… Да оно пожалуй, это кое-что, но…

— Да око бы и довольно пожалуй было, но…

— А сколько она получила?

— 5 кронъ.

— Ну это, пожалуй, маловато,— и я ползъ еще за деньгами.

— Нтъ, мать, то было 10 кронъ,— сказалъ Петръ.— И этого слишкомъ много. Ты должна сдать сдачу.

Старуха открыла руку, посмотрла на бумажку и сдлала удивленный видъ.

— Нтъ, ей-ей, я и не думала, что это 10 кронъ. Я не посмотрла на нее поближе. Ну, спасибо теб большое.

Чувствуя себя очень неловко, замститель депутата стартинга заговорилъ съ двумя парнями о томъ, что онъ прочелъ въ газетахъ: большое несчастье, молотилкою раздробило руку. Двушки длали видъ, что он меня не видятъ, но въ дйствительности сидли, какъ дв кошки съ короткими шеями и вытаращенными глазами. Здсь нечего больше ждать.— Прощайте вс.

Женщина вышла за мной въ сни и начала, поддлываясь, говорить:

— А ты бы, право, хорошо сдлалъ, еслибы одолжилъ намъ бутылку вина, а то такъ неловко, разъ что тутъ сидятъ эти два парня,

— Прощайте! сказалъ я только и самъ отстранился. У меня былъ мшокъ на спин и въ рукахъ машина, было тяжело нести это по грязной дорог, но я все же шелъ съ легкимъ сердцемъ. Досадная исторія, въ которую я тамъ попалъ! и я могу допустить, что я показалъ себя нсколько непорядочнымъ. Непорядочнымъ? Ни въ какомъ случа. Я устроилъ изъ самого себя комитетъ и привелъ въ свою защиту, что чертовскія двченки хотли устроить пиръ для своихъ любезныхъ съ моимъ виномъ. Да, пусть такъ. Но не была ли моя обида въ сущности только проявленіемъ моего мужскаго темперамента? Если бы вмсто двухъ парней были приглашены дв незнакомыя двушки, не полилось бы разв тогда вино? И она сказала — старикъ. И не была ли она права? Я врно состарился, если не выношу, что бы мн предпочли пахаря…

Но моя обида понемногу разсялась во время труднаго пути и я насилу шелъ, съ моей потшной ношей — бутылками и швейной машиной. Погода была мягкая и туманная, я не видлъ свта въ дворахъ, прежде чмъ не подходилъ къ нимъ совсмъ близко, тогда мн на встрчу выбгали собаки и мшали пробраться на сновалъ. Становилось все позже и позже, я усталъ, былъ грустенъ и печалился насчетъ будущаго.

Разв не разсорилъ я кучи денегъ въ полномъ смысл безполезно.

Теперь я хотлъ продать машину и обратить ее снова въ деньги.

Наконецъ то я пришелъ къ изб, гд не было собакъ. Въ окн еще свтился огонь. Я безъ разговоровъ отправился туда и попросилъ ночлегъ.

XXVIII.

Тамъ сидла у стола небольшая двочка въ конфирмаціонномъ возраст и шила, кром нея въ комнат никого не было. Когда я попросилъ дать мн ночлегъ, она отвтила съ возможной доврчивостью, что она спроситъ, посл чего пошла въ небольшую комнату рядомъ. Я крикнулъ ей вслдъ, что мн нужно только позволенье посидть у печки до разсвта.

Двушка скоро вернулась съ матерью, которая поправляла и застегивала свое платье. Добрый вечеръ. У нихъ не такъ-то, чтобы он могли помстить меня, какъ слдуетъ, но въ коморк он съ удовольствіемъ мн дадутъ мсто.

— А гд же тогда он сами лягутъ?

О, теперь скоро уже день. Да и двочка должна посидть еще и пошить немного.

— Что она шьетъ? Платье?

— Нтъ, только юбку. Она наднетъ ее завтра въ церковь и ни за что не хочетъ позволить матери ей помочь.

Тогда я выставилъ мою машину и пошутилъ, что для такой, какъ эта, и маленькая и большая юбка все пустяки. Вотъ я ей покажу сейчасъ.

— Не портной ли я?

— Нтъ. Но я продаю машину.

Я вынулъ руководство и прочелъ что мы должны длать, двушка слушала съ любознательностью, она почти ребенокъ, ея тоненькіе пальчики стали синими отъ матеріи, которая пачкала. Эти синіе пальчики выглядятъ такими бдненькими, и я вытаскиваю поэтому вино и наливаю самъ всмъ. Потомъ мы опять шьемъ, я сижу съ руководствомъ, а двочка вертитъ машину. Ей кажется, что все идетъ прекрасно, и ея глаза блестли.

— Сколько ей лтъ?

— Шестнадцать лтъ, въ прошломъ году корфирмировалась.

— Какъ ее зовутъ?

— Ольгой.

Мать стоитъ и смотритъ на насъ, и у нея является желанье также повертть, но каждый разъ, какъ она хочетъ подойти, Ольга говорить:— Берегись мама, чтобы не испортить.

Когда мы наматывали на шпульку и мать на минуту взяла въ руки челнокъ, Ольга снова испугалась, что она можетъ испортить.

Женщина поставила кофейникъ и начала варить кофе, въ комнат было тепло и угарно, одинокіе люди беззаботны и доврчивы, Ольго смется, когда мн удастся сказать что-нибудь смшное про машину. Я замтилъ себ, что ни одна изъ нихъ не спросила, сколько стоить машина, несмотря на то, что она продавалась: она была далеко не по ихъ средствамъ.

Видть же машину работающей было очень утшительно.

Ольга могла бы также имть подобную машину, потому что она хорошо съ ней справляется.

Мать отвтила, что она должна съ этимъ повременить, пока не послужить нкоторое время.

Разв она должна идти служить?

Да, она на это надется. У нея еще дв дочери, также служатъ. Все идетъ, какъ должно быть, слава Богу. Завтра утромъ Ольга встртитъ ихъ въ церкви.

На одной стн висло небольшое зеркало съ треснутымъ стекломъ, на другой было, пришпилено нсколько грошевыхъ картинъ, изображающихъ солдатъ на лошадяхъ и королевскую чету въ большемъ великолпіи. Между ними одна старая и истрепанная изображала императрицу Евгенію, я видлъ, что она не только что куплена, и спросилъ, лакъ она сюда попала?

Не помнятъ. Вроятно хозяинъ какъ-нибудь ее досталъ.

Здсь въ поселк?

Не было-ли это, пожалуй, въ Херсэт, гд онъ служилъ въ своей молодости. Этому, можетъ, лтъ 30.

У меня зародился нкоторый планъ и я сказалъ:

— Картина стоитъ много кронъ.

Тогда женщина подумала, что я надъ ней подсмиваюсь. Но я разсмотрлъ картину и твердо заявилъ, что эта картина не дешевая.

Женщина вообще не глупа и сказала только: вотъ что, думала-ли я это? Она виситъ тутъ съ тхъ поръ, какъ выстроена изба. Впрочемъ, она принадлежитъ Ольг, она называла ее своею еще въ дтств.

Я изобразилъ изъ себя человка таинственнаго и знатока, попросилъ ознакомить меня относительно вещи подробно.

— А гд-же находится Херсэтъ?

— Херсэтъ находится въ сосднемъ поселк. Отсюда будетъ мили дв. Тамъ живетъ ленсманъ.

Кофе былъ готовъ и мы съ Ольгой отдыхали. Теперь намъ оставалось только пришить крючки. Я попросилъ показать мн лифъ, который она наднетъ съ юбкой, и оказалось, что это былъ не какой-нибудь обыкновенный лифъ, а вязаный платокъ. Но она получила отъ одной изъ своихъ сестеръ поношенную жакетку, ее она наднетъ сверху и все закроетъ.

Ольга теперь такъ быстро растетъ, что было бы безсмысленно тратиться на настоящій лифъ раньше какъ черезъ три года, услышалъ я.

Ольга пришивала крючки, теперь скоро все готово. Она выглядла сонной, что сразу бросалось въ глаза, я съ присвоеннымъ авторитетомъ приказалъ ей итти спать. Женщина чувствовала себя вынужденой еще сидть и составлять мн кампанію, хотя я и просилъ ее пойти на покой.

— Ты по справедливости заслуживаешь благодарности, незнакомецъ, за твою помощь,— сказала мать.

А Ольга подошла и поблагодарила меня, пожавъ мн руку. Я воспользовался этимъ временемъ и втолкнулъ ее въ коморку.

— Идите и вы также,— сказалъ я матери.— Я все равно не буду больше болтать съ вами, такъ какъ усталъ.

Когда она увидла, что я располагаюсь у печки и кладу подъ голову мой мшокъ, она покачала смясь головой и ушла къ себ.

XXIX.

Мн было такъ хорошо и весело здсь, было утро.

Солнце свтило въ окно, а Ольга и мать такъ напомадили и гладко причесали свои волосы, что одна радость, да и только. Посл завтрака’ который я съ ними раздлилъ и получилъ громадное количество кофе, Ольга нарядилась въ новую юбку, въ вязаный платокъ и жакетку. О, замчательная жакетка, кругомъ былъ изъ ластика кантъ и изъ него же въ два ряда пуговицы. На воротник и рукавахъ были украшенія изъ шнурка, но маленькая Ольга была слишкомъ для нея мала, она не была ей годна ни подъ какимъ видомъ, такъ какъ Ольга была худа, какъ маленькій теленокъ.

— Не ушить-ли намъ немного жакетку въ бокахъ?— сказалъ я. Времени у насъ на это хватитъ.

Но мать съ дочерью переглянулись, что, молъ, сегодня воскресенье и нельзя употреблять ни ножа, ни иглы. Я хорошо понялъ, что он думали, потому что и самъ я думалъ такъ въ моемъ дтств. Тутъ я попробовалъ прибгнуть къ моему вольнодумству: съ машинкой, которая шьетъ сама, а это совсмъ другое дло, все равно, что ни въ чемъ неповинный экипажъ, который катится себ по дорог въ воскресенье.

Но нтъ, этого он не поняли. Жакетка между прочимъ была сдлана на ростъ. Года черезъ два она какъ разъ будетъ въ пору.

Я подумалъ о чемъ нибудь такомъ, чтобы я могъ вложить Ольг въ руку, когда она пойдетъ, но у меня ничего такого не было и потому я далъ ей только крону. Она поблагодарила, показала монету матери и прошептала съ заискрившимися глазами, что отдастъ ее у церкви сестр. А мать, почти настолько же растроганная, сказала, что, конечно, она можетъ это сдлать.

Ольга пошла въ церковь въ своей широкой жакетк, она семенила ногами, ставя ихъ то внутрь, то наружу. Боже, какъ она была мила и забавна.

— А что, Херсэтъ большая усадьба?

— Да, большая.

Я нкоторое время посидлъ, помигалъ сонными глазами, поpaзобрался въ этимологіи: Херсэтъ могло означать Херресэде (господское мсто), или имъ владлъ когда то Херсэ {Исправникъ въ старой Норвегіи}. А дочь его самая гордая два во всемъ округ и даже самъ Ярлъ {Ярлъ — человкъ высшаго ранга.} приходилъ просить ея руки. Годъ спустя она родила ему сына, который сдлался королемъ… Однимъ словомъ, я надумалъ итти въ Херсэтъ. Такъ какъ было совершенно все равно куда итти, то я хотлъ пойти туда. Можетъ быть, посчастливится не въ томъ, такъ въ другомъ, во всякомъ случа тамъ были незнакомые люди. Посл ршенія идти въ Херсэтъ у меня явилась цль.

Такъ какъ я одурлъ и осовлъ отъ безсонницы, то попросилъ позволенья у женщины прилечь на ея постель. Чудесный синій крестовикъ медленно путешествовалъ по стн, а я лежалъ и слдилъ за нимъ глазами, пока не уснулъ.

Я проспалъ часа 2 и проснулся отдохнувшимъ, бодрымъ и свжимъ. Женщина варила обдъ. Я уложилъ мой мшокъ, заплатилъ женщин за свое пребыванье и подъ конецъ сказалъ, что хочу помняться съ Ольгой — картину за машину.

Женщина мн опять ne поврила.

Да уже это все равно, лишь бы она была довольна, а я буду. Картина иметъ свою стоимость и я знаю, что длаю.

Я снялъ картину со стны, сдулъ съ нея пыль и осторожно свернулъ, на деревянной стн остался посл нея свтлый четыре-угольникъ. Затмъ я простился.

Женщина вышла вслдъ за мной: не могу-ли я подождать, пока вернется Ольга, чтобъ она могла меня сама поблагодарить? О милая, еслибъ я это могъ!

Но у меня не было времени. Поклонись ей отъ меня и если будетъ какое сомннье, пусть посмотритъ въ руководств. Женщина долго стояла и смотрла мн вслдъ. Я шелъ не спша по дорог и насвистывалъ, довольный моимъ поступкомъ. Теперь мн оставалось нести только мшокъ, я чувствовалъ себя отдохнувшимъ, свтило солнце и дорога нсколько просохла. Я началъ пть отъ удовольствія отъ своеги поступка.

Неврастенія…

Я попалъ въ Херсэтъ на слдующій день. Такъ какъ въ этихъ мстахъ все выглядло слишкомъ величественно и красиво, то я подумалъ было пройти мимо, но поговоривъ немного съ однимъ изъ работниковъ изъ усадьбы, я ршилъ предстать предъ исправникомъ. Я работалъ у богатыхъ людей раньше, вотъ напр. у капитана изъ Эвребе…

Исправникъ былъ небольшаго роста, широкоплечій господинъ, съ длинной, блой бородой и темными бровями. Онъ говорилъ сердитымъ тономъ, но у него были добродушные глаза, поздне оказалось, что онъ былъ веселый господинъ, который порою отъ всего сердца шутилъ и смялся. Но иной разъ онъ напускалъ на себя важность, благодаря своему положенію и благосостоянію, и имлъ благородную амбицію.

— Нтъ, у меня нтъ никакой работы. Вы откуда идете?

Я назвалъ нсколько мстъ на своемъ пути.,

— У васъ врно нтъ теперь денегъ, и вы идете и попрошайничаете?

— Нтъ, я не прошу, у меня есть деньги.

— Такъ можете себ идти.дальше. Нтъ, у меня нтъ для васъ работы: осенняя уборка уже прошла. Можете вырубать колья для забора?

— Могу,

— Да, вотъ что! Ни я не нуждаюсь больше въ деревянныхъ заборахъ, такъ какъ у меня проволочные. Вы. можетъ быть, немного каменьщикъ тоже?

— Да.

— Жаль, у меня какъ разъ всю осень работали каменьщики, вы могли бы къ нимъ присоединиться.

Онъ стоялъ и ударялъ своей палкой по земл.

— Почему надумали вы придти ко мн?

— Вс говорили, что мн стоитъ только пойти къ исправнику и я достану работу.

— Вотъ какъ? Да, у меня всегда всякій народъ, теперь вотъ были каменьщики осенью. А вы можете… Потому что этого ни одна живая душа не можетъ, ха-ха-ха. Вы сказали, что были у капитана Фалькенберга изъ Эвребе.

— Да.

— Что вы тамъ длали?

— Рубилъ деревья.

— Я его не знаю, онъ вдь далеко отсюда живетъ, но я о немъ слышалъ. У васъ есть отъ него свидтельство?

Я передалъ ему аттестатъ.

— Идите и оставайтесь,— сказалъ исправникъ безъ дальнйшихъ разговоровъ.

Онъ повелъ меня кругомъ дома въ кухню.

— Дайте этому человку порядочный обдъ, онъ прошелъ длинный путь,— сказалъ онъ.

Я сидлъ въ большой свтлой кухн и лъ такъ хошоро, какъ давно не лъ. Я какъ разъ только что кончилъ обдъ, когда въ кухню снова вошелъ исправникъ.

— Послушайте вы,— сказалъ онъ.

Я быстро всталъ и стоялъ какъ свча, и ему, казалось, эта небольшая вжливость пришлась по вкусу.

— Нтъ, продолжайте сть, кончайте. Вы уже кончили? Я думалъ о… Идите за мной.

Исправникъ повелъ меня.

— Что, если бы вы нкоторое время рубили въ лсу дрова, что вы объ этомъ думаете?.. У меня два работника, но одинъ мн нуженъ какъ понятой, и потому вы будете ходить въ лсъ съ другимъ. Вы видите, у меня дровъ достаточно, но они могутъ себ лежать, такого рода вещи никогда не бываютъ излишни. Вы сказали, что у васъ есть деньги, покажите мн.

Я показалъ ему мои бумажки.

— Хорошо. Видите ли, я начальство и долженъ иметъ свднія о своихъ людяхъ. Но само собой разумется, у васъ ничего нтъ на совсти, разъ вы пришли къ исправнику, ха-ха-ха. Итакъ, какъ сказано, сегодня вы можете отдыхать, а завтра утромъ итти рубить дрова.

Я началъ приводить себя въ порядокъ къ завтрашнему дню, пересмотрлъ мою одежду, отточилъ пилу и топоръ. Мн не хватало рукавицъ, но было еще и не время для нихъ, ни въ чемъ другомъ я не нуждался.

Исправникъ много разъ приходилъ ко мн и болталъ о томъ, о семъ, его врно занимала эта болтовня, такъ какъ я былъ незнакомый странникъ.

— Поди сюда, Маргарита!— позвалъ онъ свою жену, которая проходила по двору.— Здсь новый человкъ, я посылаю его въ лсъ рубить дрова.

XXX.

Мы не получили никакихъ распоряженій и приступили къ длу по собственному соображенью, мы начали рубить деревья съ сухими верхушками и исправникъ вечеромъ сказалъ, что это было правильно. Впрочемъ, завтра онъ намъ самъ все покажетъ. Я сразу сообразилъ, что работа въ лсу не можетъ продлиться до Рождества. Такъ какъ погода стояла съ заморозками по ночамъ, не выпадало снга и путь былъ хорошій, мы рубили каждый день массу дровъ и не встрчали никакихъ препятствій, которыя задерживали бы нашу работу. Самому исправнику казалось, что мы рубили, какъ настоящіе сумасшедшіе, хе-хе-хе. У старичка намъ работалось легко, онъ часто приходилъ къ намъ въ лсъ и былъ въ хорошемъ настроеніи, а такъ какъ я не отвчалъ на его шутки, онъ врно находилъ, что я скучный, но стойкій парень. Скоро онъ началъ посылать меня въ почтовую контору съ почтой и за почтой.

Въ усадьб не было дтей, а также и молодыхъ людей, кром служанокъ и одного работника, такъ что время по вечерамъ тянулось медленно. Чтобы развлечься, я досталъ олова и кислоты и вылудилъ для кухни нсколько старыхъ котловъ. Но эта работа продолжалась недолго. Такъ то вотъ пришелъ вечеръ, въ который я написалъ слдующее письмо:

‘Еслибы я только могъ быть тамъ, гд вы, я работамъ бы за двоихъ!’

Спустя день я долженъ былъ идти на почту для исправника, тогда я взялъ мое письмо и послалъ его. Я очень безпокоился, что письмо имло нсколько простой видъ, я получилъ бумагу отъ исправника и напечатанное его имя на конверт долженъ былъ заклеймить цлымъ рядомъ марокъ. Богъ знаетъ, что она теперь скажетъ, когда его получитъ! Въ письм не стояло ни имени, ни мста, откуда оно было.

И такъ мы работали съ малымъ въ лсу, болтали про разныя мелочи, охотно и съ оживленьемъ.

Время шло, я съ сожалньемъ видлъ, что приходилъ конецъ работ, но имлъ небольшую надежду, что исправникъ найдетъ, можетъ быть, для меня что нибудь другое, когда кончится работа въ лсу. Это бы меня очень устроило. Мн не хотлось опять пускаться въ путь до Рождества.

И вотъ я опять однажды стоялъ на почт и получилъ письмо.

Я никакъ не могъ понять, что оно ко мн, и нершительно вертлъ и перевертывалъ его, но почтовый чиновникъ, знавшій меня уже, прочелъ еще разъ адресъ на письм и сказалъ, что тамъ стоить мое имя и къ тому же адресъ исправника. Вдругъ у меня промелькнула мысль и я схватилъ письмо. Да, это мое, я забылъ… да, это правда…

Въ моихъ ушахъ начали звонить колокола, я поспшилъ на дорогу, вскрылъ письмо и прочелъ:

‘Не пишите мн’.

Безъ имени, безъ обозначенья мста, но такъ ясно и прелестно.

Первое слово было подчеркнуто.

Я не знаю, какъ я добрался до дому. Я помню, что я садился на тумбу и читалъ письмо и засовывалъ его въ карманъ, посл чего я шелъ до новой тумбы и продлывалъ то же самое. Не пишите.

Но можетъ быть, я могъ придти и поговорить съ ней? Эта маленькая и красивая бумажка и торопливыя, изящныя буквы!

Ея руки держали это письмо, на него смотрли ея глаза, его касалось ея дыханье. А въ конц была черта, она могла предвщать цлый міръ.

Я пришелъ домой, передалъ почту и пошелъ въ лсъ. Я все время мечталъ и былъ непонятенъ для моего товарища, который видлъ, какъ разъ за разомъ я читалъ письмо и снова и снова пряталъ его между моими деньгами.

Какъ это было догадливо съ ея стороны, что она меня нашла.

Она вроятно поднесла конвертъ къ свту и прочла подъ марками имя исправника, затмъ она на минуту поникла своею прелестной головкой, сверкнула глазами и подумала: онъ работаетъ теперь у исправника, въ Херсэт…

Когда мы вечеромъ вернулись домой, къ намъ пришелъ исправникъ и, разговаривая о томъ, о семъ, спросилъ:

— Вы сказали, что работали у капитана Фалькенберга изъ Эвребе?

— Да.

— Онъ изобрлъ машину, какъ я вижу.

— Машину?

— Лсную пилу. Это стоитъ въ газетахъ.

Я изумился. Вдь не мою же пилу онъ изобрлъ?

— Это, должно быть, ошибка, сказалъ я, потому что пилу изобрлъ капитанъ.

— Не капитанъ?

— Нтъ, не капитанъ. Но пила у него стоитъ.

И я все разсказалъ исправнику. Онъ пошелъ за газетой и мы прочли слдующее: ‘Новое изобртенье… Прислано нашимъ сотрудникомъ… Конструкція пилы, которая можетъ имть большое значеніе, для лсовладльцевъ… Машина дйствуетъ слдующимъ образомъ’…

— Но вдь вы не скажете же, что это ваше изобртенье?

— Да мое.

— И капитанъ хочетъ его украсть? Нтъ, вотъ такъ забавная исторія, чрезвычайно забавная исторія. Надйтесь на меня. Видлъ ли кто, когда вы работали надъ изобртеньемъ?

— Да вс люди у капитана.

— Да это, помилуй меня Богъ, наихудшее, что мн приходилось слышать, украсть ваше изобртенье! А деньги-то, вдь это пахнетъ милліономъ!

Я долженъ былъ признаться, что не понимаю капитана.

— Но зато я его понимаю. Вдь не даромъ же я исправникъ. Нтъ, я давно уже подозрвалъ этого человка, что онъ, чертъ, не такъ богатъ, какъ представляется. Теперь я пошлю ему небольшое письмо отъ себя, совсмъ коротенькое письмо, что вы объ этомъ думаете? Ха-ха-ха. Надйтесь на меня.

Но я вдругъ сдлался нершительнымъ. Исправникъ былъ слишкомъ горячъ, могло случиться, что за капитаномъ не было никакой вины, и что газетчикъ былъ неисправенъ. Я попросилъ исправника дать мн написать самому.

— И пойти въ длежъ съ капитаномъ? Никогда. Вы передадите все въ мои руки. А кром того, напиши вы сами, вы не сможете такъ хорошо выразиться, какъ я.

Но пока что, я выхитрилъ, что первое письмо, я самъ напишу, а потомъ уже онъ вмшается. Бумагу я снова получилъ отъ исправника.

Вечеромъ написать не удалось: сегодня выпалъ такой полный волненій день и у меня внутри до сихъ поръ было безпокойно. Я мечталъ и думалъ, благодаря фру я не хотлъ писать прямо капитану и доставить, можетъ быть, тмъ самымъ ей непріятность, но моему товарищу Фалькенбергу я напротивъ того пошлю нсколько словъ, чтобъ онъ имлъ глазъ за машиной.

Ночью меня снова постилъ трупъ, эта печальная, одтая въ рубашку женщина, которая никакъ не хотла оставить меня въ поко изъ за своего ногтя. Я былъ въ такомъ томительномъ душевномъ состояніи вчера, и вотъ ночью она почтила меня посщеніемъ. Оледенвъ отъ страха, я видлъ, какъ она проскользнула въ комнату, остановилась посредин и вытянула руки впередъ. У другой стны, прямо напротивъ лежалъ въ своей постели мой товарищъ по работ и мн доставляло необыкновенное облегченье слышать, что и онъ. также стонетъ и безпокоится, итакъ мы были оба въ опасности. Я покачалъ головой, что я, молъ, похоронилъ ноготь въ мирномъ мст и больше ничего не могъ сдлать. Но трупъ продолжалъ стоять. Сперва я попросилъ у нея извиненья, но вдругъ я почувствовалъ внутри злобу, я разсердился и заявилъ, что не желаю больше пустословить съ ней. Я только занялъ ея ноготь наспхъ, но съ мсяцъ тому назадъ я сдлалъ свое дло и похоронилъ его…

Тогда она заскользила бокомъ впередъ къ моей подушк и попробовала подойти ко мн съ боку. Я вскочилъ и испустилъ крикъ.

— Что такое?— спросилъ мальчикъ съ другой постели.

Я протеръ глаза и отвтилъ, что видлъ сонъ.

— А кто это тутъ былъ?— спросилъ мальчикъ.

— Не знаю. А разв былъ кто?

— Я видлъ, какъ кто-то вышелъ…

XXXI.

Прошло дня два, и я слъ писать обдуманно и спокойно къ Фалькенбергу. У меня сохраняется въ Эвребе конструкція пилы, писалъ я, она, можетъ быть, будетъ имть нкоторое значеніе для лсовладльцевъ когда-нибудь, и я намренъ при первомъ случа придти и взять ее. Будь добръ, имй за ней глазъ, чтобы съ ней чего не случилось.

Такъ мягко писалъ я. Это было самое достойное. Когда Фалькенбергъ, само собой разумется, разскажетъ въ кухн про письмо, а можетъ быть и покажетъ, то его сочтутъ учтивымъ. Но въ немъ вовсе не были только одн любезности, я поставилъ на немъ опредленную дату, чтобы придать ему серьезность: въ понедльникъ 11-го декабря я собираюсь придти и взять машину.

Я думалъ: этотъ срокъ ясный и опредленный, если машины тамъ въ этотъ понедльникъ не будетъ, значитъ, тамъ должно это случиться. Я самъ снесъ письмо на почту и опять выклеилъ конвертъ цлымъ рядомъ марокъ…

Мое чудное опьяненье все еще продолжалось, я получилъ самое прелестное письмо въ мір, я носилъ его здсь въ карман, на груди, оно было ко мн. Не пишите. Нтъ, конечно, но я могъ придти. А позади всего была черта.

Въ подчеркиваньи слова, конечно, не было чего-нибудь нехорошаго: не было ли это сдлано только затмъ, чтобы усилить нсколько обыкновенное запрещенье? Дамы такія мастерицы подчеркивать всевозможныя слова и употреблять, гд ни попало, черты. Но не она, нтъ не она!

Черезъ нсколько дней работа у исправника должна была закончиться, это было какъ разъ кстати, все было высчитано. 11-го я буду въ Эвребе. Это, пожалуй, будетъ минута въ минуту. Если дйствительно у капитана были планы насчетъ моей машины, то надо дйствовать быстро. Дать ли чужому человку украсть трудомъ добытые милліоны? Разв я не мучился изъ за нихъ? Я начиналъ почти жалть о моемъ мягкомъ письм къ Фалькенбергу, оно должно было быть значительно рзче, теперь онъ, пожалуй, подумаетъ, что я вовсе не строгій человкъ. Ты увидишь, онъ еще вздумаетъ показывать противъ тебя, что вовсе не ты изобрлъ машину. Ого, мой добрйшій другъ Фалькенбергъ, этого бы только не хватало! Прежде всего ты потеряешь вчное блаженство, а если это ничего не значитъ, такъ я заявлю о фальшивой присяг моему другу и благожелателю исправнику. И знаешь ты, къ чему это поведетъ?

— Разумется, вы должны туда пойти,— сказалъ исправникъ, когда я съ нимъ говорилъ.— И приходите обратно ко мн съ машиной. Вы должны соблюдать ваши интересы: здсь, пожалуй, пахнетъ большой суммой.

Черезъ день почта принесла сообщенье, которое сразу измнило положеніе: капитанъ Фалькенбергъ писалъ отъ себя въ газет, что вышло недоразумніе, благодаря которому конструкцію новой лсной пилы приписали ему. Но тутъ былъ человкъ, который нкоторое время работалъ у него въ усадьб, ему-то и принадлежитъ изобртенье. О самой машин онъ мннія высказать не хочетъ. Капитанъ Фалькенбергъ.

Исправникъ и я, мы переглянулись.

— Что вы теперь объ этомъ думаете?— сказалъ онъ.

— Что во всякомъ случа капитанъ не виновенъ.

— Такъ. А знаете, что я думаю?

Пауза. Исправникъ есть исправникъ съ головы до ногъ и провидитъ интриги.

— Онъ не невиновенъ,— сказалъ онъ.

— Неужели дйствительно такъ?

— Я къ этому уже привыкъ. Теперь онъ поджимаетъ лапки: ваше письмо дало ему предостереженіе. Ха-ха-ха.

Я долженъ былъ признаться исправнику, что я не обращался къ самому капитану, но что я послалъ небольшое письмецо къ работнику въ Эвребе и что это письмо не могло еще до него дойти, такъ какъ было опущено только вчера вечеромъ.

Тогда исправникъ онмлъ и не пробовалъ больше провидть интриги. Но, казалось, съ этого момента у него закралось сомннье въ цнности изобртенья.

— Очень возможно, что машина ерунда,— сказалъ онъ, но добавилъ добродушно:— я имю въ виду, что, можетъ быть, ее нужно исправить, улучшить. Вы же видите, какъ постоянно приходится измнять военныя судна и летательныя машины. Вы твердо ршили уйти?

— Да.

И я уже ничего больше не слыхалъ о томъ, чтобы возвратиться и взять съ собой машину, но исправникъ далъ мн хорошій аттестатъ. Онъ бы охотно держалъ меня дольше, стояло тамъ, но работа была прервана, такъ какъ въ другомъ мст мн нужно было соблюдать мои частные интересы…

Когда я утромъ долженъ былъ уходить, во двор стояла небольшая двочка и ожидала меня. Это была Ольга. Ну, что за ребенокъ, вдь она должна была встать съ полуночи, чтобы быть здсь такъ рано. Она стояла въ своей синей юбк и своей жакетк.

— Это ты, Ольга? Зачмъ ты здсь?

Она пришла ко мн.

Какъ же она узнала, что я здсь?

Она меня выслдила. Правда ли, что она должна получить машину? Но это было такъ неожиданно…

— Ну да, машина ея, я съ ней помнялся на картину. Шьетъ она хорошо?

— Да, шьетъ хорошо.

Мы немного поговорили, я хотлъ проводить ее раньше, чмъ выйдетъ исправникъ и начнетъ разспрашивать меня.

— Ну, или теперь домой, дитя. У тебя длинный путь впереди.— Ольга подала мн свою руку, которая потонула въ моей и оставалась въ ней, сколько я хотлъ. Она поблагодарила меня и весело зашагала обратно, ставя пальцы ногъ, какъ попало, то внутрь, то наружу.

XXXII.

Я почти у цли.

Въ воскресенье вечеромъ я остановился въ изб работника, вблизи Эвребе, чтобы придти въ усадьбу ужо рано утромъ въ понедльникъ. Въ 9 часовъ вс уже встанутъ, и я, конечно, буду такъ счастливъ, что встрчу того, кого хочу. Я былъ въ крайне нервномъ состояніи и представлялъ себ много нехорошаго, я написалъ вжливое письмо къ Фалькенбергу и ничуть не ругался, но капитанъ все же могъ быть ошеломленъ проклятой датой, срокомъ, который я назначилъ. Если бы я не посылалъ никакого письма.

Приближаясь къ усадьб, я ниже и ниже опускалъ голову и длался меньше, хотя я не совершилъ никакого преступленья.

Я свернулъ съ дороги и сдлалъ полукругъ, чтобы придти сперва къ надворнымъ постройкамъ. Тамъ я встртилъ Фалькенберга.

Онъ мылъ экипажъ. Мы другъ другу поклонились, мы попрежнему товарищи.

—Что онъ детъ куда нибудь.

— Нтъ, онъ какъ разъ только вчера вечеромъ вернулся. Возилъ на желзную дорогу.

— А кто же ухалъ?

— Фру.

— Вотъ какъ. Куда же фру ухала?

— Въ городъ. Сюда прізжалъ незнакомый человкъ и написалъ въ газетахъ о твоей машин,— сказалъ Фалькенбергъ.

— А капитанъ также ухалъ?

— Нтъ, капитанъ дома. Онъ сморщилъ носъ, когда получилось твое письмо.

Мы пошли съ Фалькенбергомъ на наше старое мсто, на чердакъ.

У меня еще остались дв бутылки вина въ мшк, которыя я вытащилъ и началъ угощать. О, эти бутылки, которыя я такъ осторожно носилъ миля за милей, взадъ и впередъ, теперь он пригодились. Безъ нихъ Фалькенбергъ не сказалъ бы такъ много.

— Почему же капитанъ сморщился отъ моего письма. Онъ его увидлъ?

— Началось съ того, — сказалъ Фалькенбергъ,— что фру стояла въ кухн, когда я пришелъ съ почтой. Что это за письмо съ столькими марками?— сказала она.— Я открылъ письмо и увидлъ, что оно было отъ тебя и что ты 11-го придешь.

— Что она тогда сказала?

— Она ничего больше не сказала. Онъ придетъ въ 11?— спросила она еще разъ.— Да придетъ,— отвтилъ я.

— А два дня спустя ты получилъ приказанье отвезти ее на желзную дорогу?

— Да, дйствительно, это было дня два спустя. Тогда я подумалъ, разъ фру знаетъ о письм, конечно, и капитанъ о немъ знаетъ. Знаешь ты, что онъ сказалъ, когда я къ нему пришелъ?

Я на это ничего не отвтилъ, но думалъ надумалъ. Тутъ, можетъ быть, что-нибудь кроется. Не сбжала ли она отъ меня? Но я съума сошелъ: жена капитана изъ Эвребе сбжитъ изъ за одного изъ своихъ работниковъ! Но все вмст представлялось мн такимъ удивительнымъ. У меня была надежда получить позволенье говорить съ ней, когда мн запрещено было писать.

Фалькенбергъ продолжалъ быть смущеннымъ.

— Итакъ, я показалъ капитану письмо, хотя ты этого и не сказалъ. Я не долженъ былъ этого длать?

— Нтъ, это все равно. Что онъ тогда сказалъ?

— Да, присмотри за машиной непремнно,— сказалъ онъ и сморщился немного.— Чтобы кто не пришелъ и не забралъ ее, — сказалъ онъ.

— Капитанъ, значитъ, сердитъ на меня теперь?

— Ну, нтъ. Нтъ, этому я никогда не врю. Съ тхъ поръ я ничего объ этомъ не слыхалъ.

Ну, Богъ съ нимъ, съ капитаномъ. Когда Фалькенбергъ выпилъ немного вина, я у него спросилъ, знаетъ ли онъ адресъ фру въ город. Нтъ, но можетъ быть Эмма знаетъ. Мы зазвали Эмму, дали ей вина, болтали о томъ о семъ, подошли къ длу и очень тонко наконецъ ее спросили. Нтъ, Эмма адреса не знала. Но фру похала за рождественскими покупками, она вмст съ фрекенъ Елизаветой изъ пасторской усадьбы, такъ что тамъ, конечно, знали адресъ. А впрочемъ, что я стану съ нимъ длать?

Я пріобрлъ старую брошку и думалъ ее спросить, не купитъ-ли она ее у меня.

— Дай посмотрть.

Я былъ такъ счастливъ, что могъ показать Эмм брошку: это была старинная, прелестная вещица, я купилъ ее у одной изъ служанокъ въ Херсэт.

— Этого фру не захочетъ,— сказала Эмма.— Да и я ее не захотла бы.

— О, наврно да, если бы и меня получила впридачу, Эмма,— сказалъ я, заставивъ себя пошутить.

Эмма ушла. Я снова началъ выпытывать Фалькенберга.

Но у него было хорошее чутье и онъ временами понималъ людей.

— Поетъ-ли онъ еще для фру?

— О, нтъ.— Фалькенбергъ жаллъ, что онъ поступилъ сюда въ работники: тутъ, кажется ему, все больше, да больше печалей и слезъ.

— Печалей и слезъ? Разв капитанъ съ женой не хорошіе друзья?

— Ну да, святой крестъ, они хорошіе друзья. Какъ разъ, какъ раньше. Въ послднюю субботу она проплакала цлый день.

— Кто бы подумалъ, что это такъ идетъ, они такъ вжливы, искрени, казались, другъ съ другомъ, — сказалъ я и поджидалъ его отвта.

— Но они такъ томятся, — сказалъ Фалькенбергъ по вальдерски {Вальдерсъ — округъ Норвегіи.}.— Она сильно похудла, съ тхъ самыхъ поръ, что ты ушелъ, она и начала худть.

Я просидлъ часа два на чердак и изъ моего окна все время посматривалъ на главное зданіе, но капитанъ не показывался. Почему же онъ не выходятъ! Дальше ждать безнадежно, и мн придется уйти, не извинясь передъ капитаномъ. У меня нашлось достаточно основаній, которыя я могъ ему привести: я могъ сослаться на первую статью въ газетахъ, что благодаря ей у меня появилась манія грандіоза, и въ этомъ была бы кое какая правда. Теперь же мн оставалось только связать мою машину, накрыть ее насколько возможно мшкомъ и пуститься въ путь.

Эмма была въ кухн и стащила для меня немного ды.

Теперь у меня впереди было опять длинное путешествіе, сначала я долженъ былъ попасть въ пасторскую усадьбу, которая лежала почти на моемъ пути, а затмъ на желзную дорогу. Выпалъ небольшой снгъ, что начало длать ходьбу трудной, кром того я не могъ итти, какъ хотлъ, но долженъ былъ напрягать вс свои силы, дамы похали въ городъ только за рождественскими покупками и кром того он на много уже меня опередили.

На слдующій день посл обда я пришелъ въ пастырскую усадьбу. Я разсчиталъ, что мн лучше всего поговорить съ самой фру.

— Я здсь мимоходомъ въ городъ,— сказалъ я ей.— Я несу съ собой машину, не позволите ли вы мн оставить здсь самыя тяжелыя деревянныя части?

— Ты идешь въ городъ?—спросила фру.— Но ты же, конечно, переночуешь тутъ?

— Нтъ, спасибо. Я долженъ быть завтра въ город.

Фру задумалась и сказала:

— Елизавета въ город. Ты могъ бы захватить для нея свертокъ: она кое что забыла.

‘Вотъ адресъ’, подумалъ я.

— Но я должна это сперва приготовить.

— Но фрекенъ Елизавета можетъ ухать, раньше чмъ я пріду.

— Нтъ, она вмст съ фру Фалькенберъ, он пробудутъ тамъ недлю.

То было радостное извстіе, чудесное извстіе. Теперь у меня былъ и адресъ, и время.

Фру стояла и поглядывала на меня искоса, она сказала:

— Значитъ, ты переночуешь? Потому что я должна таки кое что приготовить.

Мн дали комнату въ главномъ знаніи, такъ какъ на сновал было слишкомъ холодно. Вечеромъ, когда вс улеглись и въ дом все стихло, ко мн пришла фру со сверткомъ и сказала:

— Извини, что я пришла теперь. Но ты, врно, завтра такъ рано уйдешь, что я еще не встану…

ХХХIII.

И вотъ я снова очутился въ городскомъ шум и толкотн среди его людей и газетъ, и такъ какъ много мсяцевъ прошло съ тхъ поръ, какъ я тутъ не былъ, то въ сущности я не былъ противъ. До обда я собирался съ силами, переодлся въ другое платье и устремился затмъ къ фрекенъ Елизавет. Она жила у своихъ родственниковъ. Буду ли я такъ счастливъ, что встрчу тамъ другую? Я волновался, какъ мальчикъ. Я совершенно отвыкъ отъ перчатокъ, по этому я снялъ ихъ. Но поднимаясь по лстниц, я увидлъ, что мои руки не подходятъ къ платью, и я снова натянулъ перчатки. Потомъ я позвонилъ.

— Фрекенъ Елизавета?

— Да, подождите, пожалуйста, немного.

Вышла фрекенъ Елизавета.— Здравствуйте? Вы меня спрашивали?.. Нтъ, вы ли это?

— У меня къ ней свертокъ, отъ ея матери. Вотъ, пожалуйста.

Она прорвала дырку въ бумаг и посмотрла.— Нтъ, мама неподражаема! Бинокль. Да мы уже были въ театр. А я васъ сразу и не узнала.

— Вотъ что. А вдь мы не такъ то давно видлись въ послдній разъ.

— Да, но…— Послушайте, вамъ конечно хочется спросить про другую? Ха ха-ха.

— Да,— сказалъ я.

— Ее здсь нтъ. Здсь я одна у моихъ родственниковъ. А она живетъ въ отел ‘Викторія’.

— Да, но у меня было дло также и къ вамъ,— сказалъ я, стараясь побороть въ себ чувство разочарованья.

— Подождите немного. Мн сейчасъ опять нужно въ городъ, такъ мы пойдемъ вмст.

Фрекенъ Елизавета надла верхнее платье, крикнула въ двери — пока до свиданья — и пошла со мной.

Мы взяли извозчика и похали въ скромную кофейную.

Знаю ли я, что фрекенъ Елизавета находитъ очень интереснымъ ходить по кофейнымъ. Но эта вовсе не интересна.

— Ей больше бы хотлось въ другое мсто?

— Да. Въ ‘Грандъ’.

Я боялся, что не буду тамъ чувствовать себя спокойно, я долго отсутствовалъ и буду, пожалуй, вынужденъ раскланиваться со знакомыми. Но фрекенъ Елизавета потребовала ‘Грандъ’.

У нея былъ очень недолгій опытъ, но она стала чрезмрно увренная. Она мн раньше нравилась куда больше.

Мы снова сли на извозчика и пріхали въ ‘Грандъ’. Время близилось къ вечеру. Фрекенъ услась на самомъ свту и сама такъ вся и сіяла отъ удовольствія. Подали вино.

— Ахъ, но какой же вы стали изящный,— сказала она и засмялась.

— Я не могу ходить тутъ въ блуз.

— Нтъ, разумется. Но, по совсти говоря, блуза… Сказать вамъ, что я думаю?

— Да, пожалуйста.

— Блуза идетъ къ вамъ больше.

Скажите пожалуйста, чортъ бы побралъ это городское платье! Моя голова горла совсмъ отъ другихъ думъ и этотъ разговоръ ничуть меня не интересовалъ.

— Вы долго пробудете въ город? спросилъ я.

— Какъ долго останется Ловизэ, покупки мы уже сдлали.

Нтъ, къ сожалнію, это продлится недолго…

Затмъ она снова повеселла и спросила смясь:— Ну, что, вамъ показалось интересно у насъ въ деревн?

— Да, то было хорошее время.

— Вы скоро придете опять? Ха-ха-ха.

Она, конечно, только подшучивала надо мной. Она врно хотла показать, что видитъ меня насквозь, что мн не удалась роль, которую я игралъ въ деревн. Малое дитя! Я, который могу быть учителемъ рабочаго и во многомъ спеціалистомъ, въ моей настоящей жизненной задач я никогда не достигалъ самаго лучшаго, о чемъ мечталъ.

— Не попросить ли мн папу наклеить на столб къ весн, что вы беретесь за вс работы, которыя касаются водопровода?

Она закрыла глаза и смялась, она такъ хорошо смялась.

Я изнемогалъ отъ напряженнаго состоянія, и страдалъ отъ ея шутливости, несмотря на все ея добродушіе. Я оглядывался по всей кофейной, чтобы овладть собой, то тамъ, то сямъ снимали шапку — я отвчалъ, но все мн представлялось такимъ далекимъ. Публика обращала на насъ вниманіе, потому что я сидлъ съ такой хорошенькой дамой.

— Значитъ, вы знаете всхъ этихъ людей, разъ вы съ ними кланяетесь?

— Да, кое кого… Весело ли вамъ въ город?

— О, страшно. У меня два двоюродныхъ брата, а у тхъ много товарищей.

— Бдный молодой Эрикъ, оставшійся тамъ дома!— сказалъ я, чтобы пошутить.

— Ахъ, вы, съ вашимъ молодымъ Эрикамъ. Нтъ, здсь есть одинъ, который называется Беверъ. Но я съ нимъ не въ ладахъ теперь.

— Ну, это уладится.

— Вы думаете? Хотя, впрочемъ, это довольно серьезно. Послушайте, я почти уврена, что онъ сюда придетъ.

— Значитъ, вы должны будете меня ему показать.

— Я думала, когда мы хали, что мы съ вами будемъ тутъ сидть и заставимъ его ревновать.

— Ну что-жъ мы это устроимъ.

— Да, но… Для этого вы бы должны были быть чуть помоложе. Я хочу сказать…

Я принудилъ себя разсмяться.— О, мы съ этимъ еще сладимъ. Не пренебрегайте нами, старичками, древними старичками, мы еще можемъ быть вн всякаго сравненья. Дайте мн только приссть около васъ на диван, чтобы онъ не увидлъ моей лысины.

О, какъ трудно совершить красиво и спокойно этотъ злосчастный переходъ къ старости. Начинается судорожность, вертлявость, борьба съ молодежью, зависть.

— Послушайте, фрекенъ,— попросилъ я ее отъ всего сердца:— не можете-ли вы по телефону попросить сюда фру Фалькенбергъ?

Она подумала объ этомъ.

— Да, мы это сдлаемъ,— сказала она милостиво.

Мы пошли къ телефону, позвонили въ отель и вызвали фру.

— Это ты, Ловизе? Если бы ты только знала, съ кмъ я! ты можешь придти? Это хорошо. Мы въ Гранд. Я этого не могу сказать Ну, конечно, это мужчина, но теперь онъ сталъ господиномъ, и больше я ничего не скажу. Такъ ты придешь? Ну, вотъ, теперь ты обдумываешь? Родственники? Ну. конечно, ты можешь длать, какъ хочешь, но… Да, да онъ стоитъ тутъ. Что же это за спшка! Хорошо! Хорошо до свиданья.

Фрекенъ Елизавета дала отбой и коротко сказала:

Она пойдетъ къ родственникамъ.

Мы вернулись и опять услись. Мы спросили еще вина, я пробовалъ быть веселымъ и предложилъ шампанскаго.

— Да, благодарю.

Въ самомъ разгаръ фрекенъ сказала:

— Вотъ Беверъ. Какъ это право хорошо, что у насъ шампанское.

Вс мои мысли были заняты только однимъ, и если я теперь начну показывать свое искусство и дурачиться съ фрекенъ въ интересахъ другого, я буду думать одно, а говорить другое. И это непремнно сорвется. Но я не былъ въ состояніи выкинуть вонъ изъ головы разговоръ по телефону: она вроятно догадалась, что это я ее жду.

Но въ чемъ же мое преступленіе? Почему, ради всего святого, выпроводили меня ни за что, ни про что изъ Эвребе, а на мое мсто взяли Фалькенберга. Капитанъ и жена, можетъ быть, были не всегда закадычными друзьями, и мужъ почувствовалъ во мн опасность и хотлъ спасти жену отъ такого смшного паденья. И вотъ теперь она полна стыда, что я былъ въ ея усадьб, что я исполнялъ обязанности ея кучера, что я лъ два раза съ ней ея провизію. А можетъ быть, стыдится также моей полу старости.

— Нтъ такъ не идетъ,— сказала фрекенъ Елизавета.

Тогда я снова наговорилъ ей много чепухи, отъ которой она начала смяться. Я много пилъ и становился находчиве, такъ что подъ конецъ фрекенъ поврила, кажется, что я тружусь съ ней за свой собственный счетъ. Она начала на меня посматривать.

Такъ это правда, что я вамъ кажусь хорошенькой?

— Но послушайте, — будьте любезны: я все это говорилъ фру Фалькенбергъ.

— Шшъ,— сказала фрекенъ.— Разумется, фру Фалькенбергъ, я все время это знала, но вамъ вовсе не нужно было объ этомъ говорить. Теперь, мн кажется на него начинаетъ дйствовать. Давайте только продолжать и быть такими же заинтересованными.

Итакъ, она не поврила, что я тружусь за мой личный счетъ. Я слишкомъ состарился, чортъ возьми.

— Но у фру Фалькенбергъ вы не можете имть успха,— сказала она, начавъ снова.— Тамъ безнадежно.

— Нтъ, у нея я могу. Но и у васъ также.

— Вы и теперь говорите съ фру Фалькенбергъ?

— Нтъ, теперь я говорю съ вами.

Пауза.

— А знаете вы, что я была въ васъ влюблена? Правда, тамъ дома.

— Это становится интересно, — сказалъ я и подвинулся на диван.— Ну, теперь мы съ Беверомъ справимся.

— Да, знаете, я ходила на кладбище по вечерамъ, чтобы васъ встртить. Но вы, глупый человкъ, этого не понимали.

— Вы, конечно, говорите, это Беверу,— сказалъ я.

— Нтъ, это истинная правда, что я говорю. И на поле я приходила одинъ разъ къ вамъ. Вовсе не къ вашему молодому Эрику я приходила.

— Подумать только, что это было ко мн!— сказалъ я и прикинулся грустнымъ.

— Да, вамъ это кажется страннымъ. Но вы должны помнить, что мы въ деревн должны также кого-нибудь любить.

— И фру Фалькенбергъ говоритъ тоже?

— Фру Фалькенбергъ — нтъ, она говоритъ, что не хочетъ никого любить, она хочетъ играть на роял и что-нибудь въ этомъ же род. Но я говорю о самой себ. Нтъ, знаете, что я разъ сдлала? Нтъ, нужно ли вамъ объ этомъ разсказать? Вы хотите слышать?.

— Съ удовольствіемъ.

— Да вдь я же двочка въ сравненіи съ вами, такъ что это ничего не значитъ: это было, когда вы тамъ дома спали на сновал, и вотъ разъ я пробралась украдкой на верхъ и постелила ваши одяла и устроила вамъ постель.

— Это вы сдлали!— удивился я искренне и вышелъ изъ своей роли.

— Вы бы посмотрли, какъ я туда кралась, ха-ха-ха!

Но молодая двушка не была еще достаточно опытна, и при своемъ признаніи то и дло мнялась въ лиц и усиленно смялась.

Я хотлъ ей помочь и сказалъ:

— Но бы все же удивительный человкъ. Ничего подобнаго фру Фалькенбергъ не сдлала-бы.

— Нтъ, но она вдь и старше. Или вы, можетъ быть, думаете, что мы легкомысленны?

— Такъ фру Фалькенбергъ говоритъ, что она не хочетъ никого любить?

— Да. Ухъ, нтъ, впрочемъ, я этого не знаю. Вдь фру Фалькенбергъ замужемъ, вы это знаете, и она ничего ровно не говоритъ. Поговорите немного опять со мной… Да, а одинъ разъ мы должны были пойти въ лавку вмст, помните вы это? Я шла все медленне и медленне, чтобы вы могли меня догнать…

Это было мило съ ея стороны. Ну, а теперь я хочу взамнъ порадовать ее.

Я всталъ, пошелъ къ молодому Беверу и предложилъ ему выпить стаканъ шампанскаго за нашимъ столомъ. Онъ пошелъ за мной, когда онъ подошелъ, фрекенъ Елизавета вся зардлась.

Итакъ, я свелъ двухъ молодыхъ людей и затмъ вспомнилъ, что мн кое-что надо сдлать и что я долженъ ихъ покинуть, какъ бы мн этого ни нехотлось, господа.— Вы, фрекенъ Елизавета, совсмъ меня околдовали, но я понимаю тмъ не мене, что вы не для меня. Хотя, впрочемъ, теперь это для меня загадка.

XXXIV.

Я побрелъ къ думской улиц и постоялъ нкоторое время съ извозчиками и въ то же время посматривалъ на подъздъ ‘Викторіи’. Но, правда, вдь она вечеромъ у своихъ родственниковъ. Тогда я зашелъ въ отель и поболталъ со швейцаромъ.

— Да, фру дома. Комната No 12, во второмъ этаж.

— Значитъ, фру не у родственниковъ?

— Нтъ.

— Скоро она узжаетъ?

— Она ничего не говорила.

Я опять вышелъ на улицу, и извозчики откинули свои фартуки и сказали свое:— пожалуйте. Я выбралъ себ одного и слъ въ экипажъ.

— Куда вамъ?

— Мы будемъ стоять тутъ. Я беру васъ по часамъ.

Извозчики шли одинъ къ другому и шушукались, одинъ думалъ одно, другой другое: это онъ слдитъ за отелемъ, тамъ вроятно его жена, которая находится у комми-вояжера.

Да, я слдилъ за отелемъ. Въ той, въ другой комнат былъ свтъ и вдругъ мн пришла въ голову мысль, что она можетъ стоять вверху у окна и видть меня.

— Подождите немного,— сказалъ я извозчику и пошелъ скова въ отель.

— Гд No 12?

— Во второмъ этаж.

— И окна выходятъ на думскую улицу?

— Да.

— Значитъ, то была моя сестра, она кивнула мн изъ окна,— сказалъ я, чтобы ускользнуть отъ швейцара.

Я поднялся по лстниц и чтобы отрзать себ возможность передумать, быстро постучалъ, какъ только нашелъ номеръ. Никакого отвта. Я постучалъ еще разъ.

— Это двушка?— спросили внутри.

Я не могъ отвтить да, мой голосъ выдалъ бы меня. Я посмотрлъ въ замочную скважину, дверь была заперта. Она, конечно, боялась, что я приду, а, можетъ быть, и видла меня изъ окна.

— Нтъ, это не двушка,— сказалъ я и слышалъ, какъ чуждо звучали мои слова.

Я долго ждалъ посл того и прислушивался. Я слышалъ, какъ внутри шевелились, но мн не открывали.

Затмъ въ одной изъ комнатъ позвонили коротко, два раза, къ швейцару. Это она, подумалъ я, она зоветъ служанку, она безпокоится. Я отошелъ отъ ея дверей, чтобы ее не компрометировать, а когда пришла двушка, я встртилъ ее, будто бы я шелъ внизъ. Я слышалъ, какъ двушка сказала: да, это служанка. Тогда дверь открылась.

— Нтъ,— сказала опять служанка,— тутъ былъ господинъ, который только что сошелъ внизъ.

Я подумалъ было взять въ отел комнату, но нтъ, это мн претило, да и она не изъ тхъ барынь, которыя захотятъ имть дло съ комми-вояжеромъ. Когда я прошелъ мимо швейцара, я сказалъ только мимоходомъ, что фру вроятно легла. Затмъ я снова вышелъ наружу и слъ на извозчика. Время шло, проходили часы, извозчикъ спросилъ меня, не зябну-ли я? Да, немного.— Вы чего нибудь ожидаете? Да…— Онъ далъ мн свое одяло съ козелъ и за то, что онъ былъ такъ любезенъ, я прибавилъ ему на водку.

Время шло, часъ проходилъ за часомъ. Извозчики не стснялись больше, но говорили другъ другу, что я совсмъ заморозилъ лошадь.

Нтъ, это конечно ни къ чему не поведетъ. Я заплатилъ извозчику, пошелъ домой и написалъ слдующее письмо.

‘Я не долженъ былъ писать вамъ, но можно-ли мн видть васъ? Я завтра спрошу въ отел въ 5 часовъ, посл обда’.

Назначить-ли мн боле раннее время? Но свтъ до обда такой яркій, и когда я волнуюсь, у меня дергается ротъ, я выгляжу тогда ужасно.

Я самъ снесъ письмо въ ‘Викторію’ и вернулся домой. Длинная ночь, о какіе это были длинные часы! Если бы я могъ спать, подкрпяться и быть бодрымъ, но этого я не могъ. Начало разсвтать и я всталъ.

Посл долгаго блужданья по улицамъ, я побрелъ опять домой, легъ и заснулъ.

Часы проходили. Когда я проснулся и пришелъ въ себя, я въ страх поспшилъ къ телефону и спросилъ, ухала-ли фру.

Нтъ, она не ухала.

Ну, слава Богу, значитъ, она не хотла сбгать отъ меня, такъ какъ мое письмо она должна была давно получить. Нтъ, просто на просто я попалъ вчера въ несчастную минуту.

Я полъ и легъ, чтобы снова уснуть, когда я проснулся, было послобденное время, я поплелся опять къ телефону и позвонилъ.

Нтъ, фру не ухала. Но она уложилась. Ее теперь нтъ дома. Я одлся и сейчасъ же похалъ на думскую улицу и началъ слдить.

Въ продолженіе получаса въ подъздъ отеля входилъ и выходилъ разный народъ, только не она. Когда было 5 часовъ я пошелъ къ. швейцару.

— Фру ухала?

— Ухала.— Это вы телефонировали? Она въ ту же минуту вернулась и взяла свой багажъ. Но у меня есть письмо.

Я взялъ письмо и, не открывая его, спросилъ насчетъ позда.

— Поздъ уходитъ въ 4 часа 45 м.,— сказалъ швейцаръ и посмотрлъ на свои часы.— А теперь 5.

Я пропустилъ полчаса, слдя за ней снаружи.

Я слъ на ступеньку лстницы и смотрлъ внизъ. Швейцаръ продолжалъ разговаривать. Онъ, конечно, отлично понималъ, что дама не была моей сестрой.

— Я сказалъ фру, что одинъ господинъ только что ей телефонировалъ. Но она только отвтила, что у нея нтъ времени, и что я долженъ передать вамъ письмо.

— Была-ли съ ней другая дама, когда она узжала?

— Нтъ.

Я всталъ и вышелъ. На улиц я открылъ письмо и прочелъ: ‘Вы не должны больше меня преслдовать’.

Совсмъ отупвъ, я заткнулъ его въ карманъ. Оно меня не удивило и не произвело никакого новаго впечатлнія. Совсмъ поженски: торопливыя слова по первому вдохновенію, подчеркиваніе и черта…

Тогда я ршилъ пойти по адресу фрекенъ Елизаветы и позвонить, у меня оставалась эта послдняя надежда. Я слышалъ, какъ зазвенлъ внутри колокольчикъ посл того, какъ я нажалъ кнопку, и я стоялъ и слушалъ:

— Фрекенъ Елизавета часъ тому наводъ ухала…

Затмъ пилось много вина, потомъ виски, потомъ масса виски. И такой кутежъ продолжался 21 день, наконецъ, предъ моимъ земнымъ сознаніемъ упалъ занавсъ. Въ этомъ состояніи въ одинъ прекрасный день мн пришла въ голову мысль послать въ сельскую избушку зеркало въ красивой и позолоченой рам. Оно предназначалось маленькой двочк, по имени Ольг, которая была мила и забавна, совсмъ, какъ маленькій теленокъ.

Да, потому что у меня продолжалась моя неврастенія.

Въ моей комнат лежитъ машина. Я ее не могу собрать, потому что самыя крупныя деревянныя части остались въ пасторской усадьб въ деревн. Но это не иметъ значенія, такъ какъ моя любовь къ ней также потухла. Господа неврастеники, мы плохіе люди, но и животными мы быть также не годимся.

Затмъ насталъ день, когда жить безсознательно стало слишкомъ скучно и тогда я снова отправился на островъ.

‘Современный міръ’, NoNo 1—3, 1907

Подъ осенними зздами.

I.

II.

III.

IV.

V.

VI.

VII.

VIII.

IX.

X.

XI.

XII.

XIII.

XIV.

XV.

XVI.

XVII.

XVIII.

XIX.

XX.

XXI.

XXII.

XXIII.

XXIV.

XXV.

XXVI.

XXVII.

XXVIII.

XXIX.

XXX.

XXXI.

XXXII.

ХХХIII.

XXXIV.

Читайте также: