Подъ гнетомъ проклятія.
Разсказъ Каркавитзаса.
(Переводъ съ ново-греческаго).
Подъ гнетомъ проклятія.
Разсказъ Каркавитзаса.
(Переводъ съ ново-греческаго).
I.
II.
III.
IV.
V.
VI.
Под гнетом проклятия, Каркавицас Андреас, Год: 1895
Время на прочтение: 36 минут(ы)
— Подожди-же, Димитрій, подожди…
Служба въ маленькой церкви святаго Димитрія только что окончилась. При громкомъ звон обоихъ колоколовъ {Колоколовъ въ стран имется немного. Турки ихъ совершенно изгнали изъ подвластныхъ имъ греческихъ земель. Колокола замняются прившанной къ стн металлической доской, въ которую бьютъ по мр надобности.}, висвшихъ на перекладин, крестьяне, торопливо крестясь и еще не надвъ шапокъ, гурьбой высыпали на паперть.
Былъ великій постъ, время говнья и усиленныхъ молитвъ, и потому небольшое пространство церкви было переполнено народомъ.
Въ ту пору благочестіе было высоко развито и отличалось искренностью. Недавно образовавшіеся приходы состояли частью изъ стариковъ, жизнь которыхъ протекла среди тяжело-угнетавшаго рабства, частью изъ людей пожилыхъ и молодыхъ, бывшихъ свидтелями борьбы за независимость и знавшихъ, какъ часто ихъ родина спасалась врой въ Бога. Въ сердцахъ-же юнаго поколнія и дтей религіозное чувство выросло и глубоко пустило корни подъ вліяніемъ разсказовъ отцовъ, колыбельныхъ псенъ и повствованій матерей. Вотъ почему населеніе, теперь уже освобожденное отъ турецкаго ига и не имвшее больше повода выражать свою ненависть къ притснителямъ, всецло и съ радостной готовностью отдавалось молитвенному настроенію.
Такъ и сегодня они, веселые и довольные, толпились около церкви, одни въ фустанеллахъ и блоснжныхъ доломанахъ, другіе въ кожаныхъ поножахъ и широкихъ поясахъ, а нкоторые,— ихъ было всего трое или четверо,— одтые съ претензіей на моду въ костюмахъ, приближавшихся къ европейскимъ, но сидвшихъ неуклюже и мшковато.
— Постой-же, Димитрій, подожди!— кричалъ кому-то вслдъ Ставросъ, коренастый, низкаго роста человкъ, прожевывавшій на ходу кусокъ просфоры.
— Что теб?— откликнулся тотъ, замедляя шагъ.
— Знаешь, у Мулоса пирогъ въ печи, и онъ ждетъ только насъ, чтобы его подать на столъ?
— Ну такъ куда-же мы въ такомъ случа отправимся?
— Эхъ, лучше къ Помонису,— со смхомъ отвчалъ Ставросъ.
Оба крестьянина не спша дошли до узкаго деревяннаго моста, надъ которымъ тихо струились воды Стременоса. Этотъ мостъ, построенный еще до возстанія, былъ обязанъ своимъ существованіемъ чуду, совершенному св. Димитріемъ, покровителемъ мстечка Лехайна.
Въ углубленіи одной изъ стнъ церкви имлась маленькая икона св. Димитрія, на которую обратилъ разъ вниманіе проходившій мимо изувръ-турокъ, предводитель одного отряда, когда на его вопросъ ему объяснили, что это изображеніе святого, онъ началъ корчить разныя рожи и длалъ это до тхъ поръ, пока судорогой не сжало ему челюстей.
Онъ обращался за помощью къ опытнымъ врачамъ и знахаркамъ, но ничто не могло его исцлить: ни пентаграмма, которую плутоватая гречанка начертала углемъ на его подбородк, причемъ, вмсто заклинательныхъ формулъ, она изрекала хулу на его религію, ни многочисленныя травы, которыми его снабдилъ дервишъ. Полный раскаянія, онъ напослдокъ обратился къ самому св. Димитрію, пожертвовалъ много на церковь и, наконецъ, на собственныя средства, построилъ мостъ. Такимъ образомъ чудо, содянное святымъ, способствовало большему процвтанію мстечка, такъ-какъ оно не только укрпило крестьянъ въ вр, но и доставило имъ средство сообщенія, въ которомъ до того времени они сильно нуждались.
Димитрій и Ставросъ перешли мостъ и поспшно, точно усталыя лошади, завидвшія стойло, направились къ деревенскому тракту.
— Однако погоди,— сказалъ Димитрій, внезапно останавливаясь,— что тамъ такое происходитъ?
Крестьяне, остававшіеся до конца обдни, вмсто того, чтобы какъ всегда, выйдя на площадь, разойтись кучками по домамъ, трактирамъ или харчевнямъ, на этотъ разъ столпились на небольшой лужайк по лвую сторону церкви. Женщины въ ихъ пестрыхъ одеждахъ стояли съ дтьми впереди, народъ, бывшій на рынк, также присоединился къ сборищу.
— Эй, что тамъ такое?— спросилъ Димитрій мальчугана, бжавшаго туда со всхъ ногъ.
Но тотъ только презрительно фыркнулъ, думая, что имъ уже все извстно и что они хотятъ надъ нимъ посмяться.
— Пойдемъ тогда обратно и сами посмотримъ,— предложилъ Димитрій и оба повернули, чтобы идти назадъ.
— Ахъ, знаешь что?— воскликнулъ вдругъ Ставросъ.— Вдь тамъ будутъ провозглашать анаему!
— По какому поводу?
— Почемъ я знаю? Вотъ увидимъ.
И въ самомъ дл, тамъ, гд лужайка образовала возвышеніе, стоялъ опрокинутый громадный котелъ, покрытый толстымъ слоемъ сажи. Когда подоспли оба крестьянина, на этотъ котелъ взобрался почтенный сдовласый священникъ, державшій въ одной рук длинный развернутый списокъ, а въ другой черный смоляной факелъ. Два священника въ рясахъ яркаго цвта стояли по обимъ его сторонамъ, у нихъ въ рукахъ также было по факелу. Остальные факелы были розданы толп, въ нмомъ и тревожномъ ожиданіи тснившейся вокругъ.
Теперь анаема или церковное проклятіе читается въ церкви, тогда какъ въ т времена о немъ возвщали подъ открытымъ небомъ, въ наиболе людныхъ мстахъ. Такъ было и въ этомъ случа, при чемъ епископъ, издавшій буллу, для приданія ей вящаго вса и для усугубленія страха въ слушателяхъ отдалъ приказъ, чтобы во время ея прочтенія были зажжены факелы, долженствовавшіе изображать, что и душа человка, навлекшаго на себя проклятіе, также будетъ горть въ аду.
Крестьяне, обнаживъ головы, въ ужас и съ бьющимся сердцемъ ожидали провозглашенія пастырскаго посланія, но вотъ помщавшійся на котл священникъ началъ громкимъ голосомъ:
— Преосвященный епископъ Патраса и Элиды — всмъ духовнымъ отцамъ, монашествующей братіи и прихожанамъ церкви въ Лехайн — шлетъ свое благословеніе и испрашиваетъ для нихъ мира у Господа Вседержителя…
Дальше шло въ томъ-же тон изложеніе проступка, побудившаго епископа издать буллу и заключавшагося въ слдующемъ:
— Торговецъ скотомъ, Георгіосъ Никасъ, прозжая въ январ прошлаго года черезъ мстечко Лехайна, обронилъ дорожную сумку, въ которой находилось въ турецкихъ бумагахъ и мелкой монетой триста драхмъ и потому тотъ, кто, безъ сомннія, нашелъ эти деньги, въ равной мр и т, кто его зналъ или кому о томъ было вдомо, вызываются немедленно сказать обо всемъ сущую правду.
Затмъ священникъ сталъ перечислять т страшныя послдствія, которыя вело за собой для всхъ причастныхъ къ длу лицъ неисполненіе епископскаго повелнія, читая, онъ произносилъ каждое слово раздльно, съ особеннымъ удареніемъ для того, чтобы сильне запечатлть его въ умахъ слушателей.
Лица крестьянъ омрачились, они стояли согнувшись, точно готовясь упасть на колни и не смли поднять глазъ изъ боязни встртиться съ разгнваннымъ ликомъ Божіимъ. Потрясающія слова посланія въ ихъ напуганномъ воображеніи облеклись въ плоть и кровь и, вызывая рядъ грозныхъ видній, заставляли ихъ содрогаться отъ ужаса.
Между тмъ небо заволоклось тучами, совершенно закрывшими солнце, весело распвавшія птицы умолкли, чуя приближеніе грозы, и попрятались въ свои гнзда. Беззаботно сновавшія въ толп ребятишки пугливо жались теперь къ матерямъ, какъ-бы невольно раздляя обуявшій всхъ страхъ. Красное пламя факеловъ, разстилавшееся по воздуху, надъ головами присутствовавшихъ, черная пелена чаднаго дыма, нахмуренныя лица крестьянъ и, въ противоположность имъ, безучастныя сытыя физіономіи священниковъ — длали удручающимъ впечатлніе, получавшееся отъ всей картины. Только фигура почтеннаго старца, стоявшаго на опрокинутомъ котл, словно распространяла вокругъ себя кроткое сіяніе, и онъ съ его серебристыми волосами, ниспадавшими на плечи, съ высокимъ, яснымъ челомъ и свтлымъ взоромъ, въ ряс лазурнаго цвта, казалось, возвышался надъ цлымъ собраніемъ и напоминадъ собой древнихъ патріарховъ, когда они увщевали свой народъ, пошатнувшійся въ вр.
— Да будетъ ему анаема!— внезапно возвысивъ голосъ, заключилъ священникъ чтеніе епископской буллы.
— Анаема!— въ одинъ голосъ подтвердили крестьяне.
— Да будетъ онъ отршенъ отъ церкви!— продолжалъ священникъ.
— Да будетъ!— вторили крестьяне.
— Пусть и въ земл онъ не будетъ освобожденъ отъ проклятія!
Повторивъ за священникомъ также эти слова, крестьяне облегченно вздохнули, точно избавились отъ кошмара, давившаго имъ грудь. Каждый изъ нихъ плюнулъ направо и налво, затмъ они потушили факелы и разошлись въ угнетенномъ настроеніи.
Только Димитрій не присоединялся къ общему хору, только онъ одинъ не анаематствовалъ, не предавалъ проклятію того, кто нашелъ триста драхмъ, не отплевывался отъ него. Въ то время, какъ мужчины, дойдя до рынка, раздлились на группы, а женщины пошли по домамъ, всю дорогу крестясь и бормоча молитвы, онъ стоялъ неподвижно, съ обнаженной головой, скрестивъ на груди руки и упорнымъ, мрачнымъ взглядомъ смотря вслдъ священникамъ, которые, погасивъ свои факелы, удалялись оттуда.
— Вотъ ты гд, братъ, а я-то выбился изъ силъ, тебя искавши!— воскликнулъ Ставросъ, подходя къ нему.
Димитрій не перемнилъ своего положенія, какъ будто сказанное вовсе къ нему не относилось.
— Послушай, да что ты приросъ что-ли къ мсту? Наднь свою феску и пойдемъ,— продолжалъ Ставросъ, тряся его за рукавъ.
Димитрій вскинулъ на него съ изумленіемъ глаза, затмъ оглядлся вокругъ и надлъ феску.
— Я не пойду,— проговорилъ онъ холодно.
И онъ бросился отъ него въ сторону, точно воръ, такъ какъ, хотя имени не было названо, но вс приводившіяся въ булл подробныя указанія прямо относились къ нему.
Димитрій Нуласъ былъ бдный работникъ, и все его богатство заключалось въ лопат, да въ обихъ рукахъ, съ помощью которыхъ онъ честнымъ путемъ доставалъ себ пропитаніе. Онъ работалъ на поляхъ, рылъ канавы, строилъ плотины, обтесывалъ камни и этимъ неустаннымъ суровымъ трудомъ, длившимся круглый годъ, онъ добывалъ себ право на существованіе. Около года тому назадъ, въ зимнее время, Стременосъ прорзывающій своими загрязненными водами всю мстность Лехайну и награждающій ея населеніе всевозможными болзнями, вслдствіе обильныхъ дождей выступилъ изъ береговъ,— затопилъ вс находящіеся отъ него по близости дома, сады, дворы и овечьи загоны, разбилъ и снесъ вс деревянные мосты,— такъ что отдльныя жилища очутились совершенно отрзанными одно отъ другого. Заинтересованные въ дл владльцы сговорились между собой и, собравъ небольшую сумму денегъ, поручили Димитрію расширить русло рки и укрпить ея берега.
Тогда Димитрій съ двумя своими товарищами проработалъ цлую недлю почти безъ отдыха, когда все было кончено, онъ собирался уже вслдъ за товарищами отправиться во-свояси, какъ увидлъ скотопромышленника Никаса, который, будучи тяжело одтъ, намревался переплыть черезъ Стременосъ.
— Лучше не пытайся, онъ очень глубокъ!— крикнулъ ему Димитрій.
— Пусть глубокъ, для моей Цидіи это нипочемъ!— возразилъ тотъ, очевидно приписывая своей лошади какія-то особенныя качества.
Дйствительно, Цидія была крупнаго, могучаго сложенія. У нея была тонкая нжная шерсть, крпкая шея и необыкновенно красивая голова съ блой отмтиной на лбу, отличительнымъ признакомъ чистокровной породы.
Но едва только Никасъ пустился вплавь, какъ его подхватило теченіемъ и такъ начало швырять изъ стороны въ сторону, что онъ съ неимоврными усиліями еле добрался до другого берега. Тамъ онъ слзъ съ лошади, поправилъ съхавшее на бокъ сдло и привелъ нсколько въ порядокъ свое намокшее и забрызганное грязью платье. Затмъ онъ снова слъ на лошадь и быстро скрылся изъ виду.
Вскор посл этого Димитрій, проходя тмъ мстомъ, гд всадникъ сходилъ на землю, увидлъ на трав туго набитую кожаную сумку. Первой его мыслью было, что она принадлежитъ только-что прохавшему человку и онъ, взбжавъ на холмъ, сталъ высматривать, не завидитъли гд Никаса? Но того и слдъ простылъ.
Димитрію нельзя было отказать въ честности и, попади онъ въ какой-нибудь городъ, онъ тотчасъ отправился-бы въ управу и заявилъ о своей находк. Но жителямъ мстечка Лехайна бургомистръ, полиція и судейскіе чиновники были знакомы разв лишь по-наслышк, только когда происходила перемна въ состав высшихъ учрежденій, и для нихъ въ этой области ощущалось нкоторое оживленіе, такъ какъ тогда какой-нибудь пустовавшій складъ преображался въ зданіе городского управленія, появлялось тамъ на стол нсколько толстыхъ запыленныхъ связокъ старыхъ длъ, откуда-то брались два-три писца, и машина пускалась въ ходъ. Димитрій, успвшій уже сосчитать, сколько денегъ заключалось въ сумк, вовсе не хотлъ доврить такую значительную сумму подобнымъ людямъ и потому ршилъ, что за ночь хорошенько обдумаетъ, какъ ему слдуетъ поступить. Онъ незамтно дошелъ до рынка, гд было такъ темно, хоть глазъ выколи, и страшно усталый, измученный душевными колебаніями, повернулъ къ своему дому.
— Димитрій! эй, Димитрій!— внезапно донеслось ему навстрчу.
— Здравствуй, Вангели,— отвтилъ онъ, пожимая руку пастуха-валаха гигантскаго роста {Валахскія пастушьи племена, какъ извстно, довольно часто попадались въ сверной и средней части Греціи, такъ что слово » было воспринято новогреческимъ языкомъ для обозначенія ‘кочующаго пастуха’, а въ переносномъ смысл для характеристики необтесаннаго, неуклюжаго человка. Въ обоихъ этихъ случаяхъ слово ‘валахъ’ употребляется повсемстно въ Греціи, но изъ этого не слдуетъ заключать, чтобы тамъ дйствительно жили валахи. Какъ-бы то ни было, въ настоящее время во всемъ государств не найдется ни одного человка, который-бы говорилъ по-валахски. Откуда и когда появился этотъ народъ и какимъ образомъ онъ исчезъ — неизвстно.}.— Какъ ты попалъ сюда?
— Лучше не спрашивай, братъ, было тутъ у меня одно дльце, я съ нимъ провозился весь день, да все попусту, вотъ ночь меня и застигла! То-то поздно придется теперь возращаться домой.
Димитрій жилъ бобылемъ. У него не было ни жены, ни дтей, ни отца съ матерью. Онъ былъ пришлымъ въ Лехайн, но въ теченіе долгимъ лтъ потерялъ всякое отличіе отъ коренныхъ обывателей и занималъ теперь маленькій ветхій домишко, гд, подобно аскету, самъ управлялся со всми хозяйственными нуждами. За ужиномъ Вангелисъ {Собственное имя, происходящее отъ сокращеннаго слова Евангелистъ ».}, издавна бывшій съ нимъ въ большой дружб, повдалъ ему свое горе.
У стараго Вангелиса была дочь Биліо, которую онъ помолвилъ за Нассоса, пастуха, жившаго по сосдству. День свадьбы приближался, а старикъ все еще не скопилъ суммы, общанной имъ своему будущему зятю въ приданое за дочерью. Между тмъ тотъ ршительно объявилъ, что не женится, пока не будетъ ему уплачено все сполна. Какъ старикъ ни старался достать требуемую сумму, у кого только ни просилъ онъ ее взаймы, общаясь заплатить какіе угодно проценты,— все было напрасно. Воскресенье должно было наступить черезъ два дня, и потому отчаяніе пастуха не знало предловъ.
— Скажи, сколько-же собственно теб нужно?— неожиданно спросилъ его Димитрій.
— Эхъ, что тутъ говорить: много-ли, мало-ли, а все взять неоткуда!
— Нтъ, скажи все-таки!
— Ну, триста драхмъ! Изъ-за этихъ- трехсотъ драхмъ я навлеку на себя безчестіе.— У старика показались на глазахъ слезы.
Димитрій былъ глубоко потрясенъ этимъ разсказомъ. Онъ зналъ, что у валаховъ считается большимъ стыдомъ, если кто обручитъ свою дочь и не выдастъ ее замужъ. Такая двушка неизбжно бываетъ обречена на постепенное увяданіе, такъ какъ вс другіе мужчины смотрятъ на нее, какъ на подержаную мебель, утратившую блескъ новизны. Исключенія, когда находится желающій съ ней обвнчаться, попадаются весьма рдко. Вся семья страдаетъ подъ гнетомъ безчестія: ни одинъ изъ ея членовъ, будь то отецъ, братъ или даже дальній родственникъ, не сметъ ни съ кмъ вступать въ споръ, потому что всякій можетъ имъ закинуть словечко о томъ, что у нихъ произошло, и имъ ничего не останется, какъ замолчать.
Димитрію все это было извстно, и поэтому у него сжалось сердце при вид слезъ старика. Вдругъ онъ вспомнилъ о своей находк. Это была именно та сумма, въ которой такъ нуждался пастухъ, и Димитрію уже начало казаться, что тутъ замшана рука Провиднія, предназначившаго эти деньги для Биліо, и что онъ былъ избранъ только орудіемъ для передачи ихъ ей.
Подъ наплывомъ этихъ чувствъ, онъ долго не раздумывая, весело, взглянулъ на Вангелиса и промолвилъ:
— Успокойся, старый, твоя дочь будетъ замужемъ!
И онъ выложилъ изъ сумки на столъ триста драхмъ.
— Вотъ, а больше у меня нтъ,— присовокупилъ онъ, придвигая ихъ къ старику.
— Братъ, ты меня спасъ,— воскликнулъ тотъ, бросаясь къ нему съ объятіями,— ты спасъ мое дитя, мое доброе имя…—но, уже протянувъ за деньгами руку, онъ вдругъ отдернулъ ее.
— Нтъ,— произнесъ онъ,— оставь пока у себя, завтра утромъ я приготовлю теб росписку, и тогда ты можешь отдать ихъ мн.
— Что, росписку? Съ меня довольно одного твоего слова, больше мн ничего не требуется.
Ему удалось, наконецъ, уговорить пастуха, чтобы онъ взялъ деньги и тотъ такимъ образомъ могъ въ воскресенье отпраздновать свадьбу своей дочери. Теперь-же, по истеченіи года съ лишнимъ, торговецъ скотомъ выступалъ на сцену и требовалъ возвращенія своихъ денегъ, въ случа утайки ихъ предавая виновника проклятіямъ всхъ ‘святыхъ отцовъ’, какъ было сказано въ епископскомъ посланіи. Правда, дло было еще поправимо, надо было только возвратить деньги, но разв мыслимо было ему, бдняку — рабочему, гд-либо достать эти триста драхмъ! Валахъ — пастухъ, отъ котораго онъ могъ-бы ихъ потребовать, уже умеръ, а къ его наслдникамъ онъ не имлъ права предъявлять претензію, такъ какъ у него не было росписки.
Димитрій провелъ весь день, не выходя изъ своего жилища. Онъ двадцать разъ переворачивалъ въ ум одинъ и тотъ-же вопросъ, не находя даже тни надежды на его разршеніе. Наступилъ вечеръ, а ему и въ голову не пришло что-нибудь състь или выпить. Онъ то присаживался къ старому покоробленному столу и, положивъ на него руки, ронялъ на нихъ свою разгоряченную голову, то вскакивалъ и начиналъ ходить большими шагами по комнат, нервно затягиваясь папиросой. Его мысль лихорадочно перескакивала съ одного на другое, тщетно ища на чемъ ей остановиться, холодный потъ крупными каплями выступилъ у него на лбу. Его волосы, пришедшіе въ такой безпорядокъ, какъ будто они хотли изобразить смятеніе, обуявшее его умъ, падали ему на глаза толстыми слипшимися прядями, а часть ихъ топорщилась вверхъ, мускулы лица порой подергивались судоргой, по мр того, какъ его душа содрагалась въ тл. Въ конецъ измученный, онъ бросался на кровать, думая хоть немного забыться сномъ и отлагая терзавшія его думы до слдующаго дня. Но едва онъ опускалъ вки, какъ въ его воображеніи съ поразительной ясностью возставало все виднное имъ утромъ: длинные языки краснаго пламени, мрачныя лица крестьянъ, а надъ ихъ головами черная завса дыма, замнившаго небо и придававшаго всей картин зловщій видъ, ему явственно слышались слова священника, изркавшаго проклятіе, и каждое изъ нихъ разило его, какъ ударъ молота, несмотря на темноту комнатъ онъ, казалось, видлъ и ощущалъ передъ собой густое непроницаемое облако смраднаго дыма, грозившее его задушить.
— Господи, пошли скорй свтъ!— вскрикивалъ онъ, въ ужас поднимаясь съ кровати.
Онъ радостно привтствовалъ первые робкіе лучи утренней зари въ надежд, что день, прогоняющій ночную тьму, спугнетъ и разгонитъ его тяжелыя думы. Взявъ заступъ, онъ вышелъ изъ дому искать работы.
На площади замтно было большое оживленіе. Во время великаго поста обыкновенно перекапываются большіе участки земли, отведенной подъ пашни, множество рабочихъ съ острова Цанте, изъ Кефалоніи и Лехайны сбираются спозаранку на площадь и скучиваются около рынка, занимающаго всю ея середину. Раздлясь затмъ на партіи, они стоятъ, выжидая того, кто имъ предложитъ наиболе высокую поденную плату, чтобы слдовать за нимъ. Тутъ-же между ними и землевладльцами часто заключаются контракты, если какой-нибудь крупный помщикъ устанавливаетъ цну, то эта цна служитъ въ тотъ день для всхъ неизмнной таксой на рабочія руки. Мало по малу площадь пустетъ и тогда, до самаго вечера, на ней больше не видать никого, кром лавочниковъ, да разнаго празднаго люда, цлый Божій день коротающаго время въ подозрительнаго вида кофейняхъ.
Рядомъ съ Димитріемъ собиралась уходить небольшая кучка рабочихъ, нанятыхъ богатымъ землевладльцемъ Схинасомъ.
— Ну, ребята, не взять-ли намъ еще одного, чтобы дло у васъ пошло скоре?— спросилъ тотъ ихъ.— Нтъ-ли у васъ еще товарища?
— Нтъ, насъ только десятеро.
Тута Схинасъ замтилъ Димитрія.
— Эй, Димитрій,— произнесъ онъ, удивленно разглядывая его,— никакъ ты одинъ здсь?
— Одинъ, господинъ.
— Хочешь идти съ ними?
— Сейчасъ иду.
И онъ весело примкнулъ къ толп рабочихъ.
Какъ только они пришли на участокъ, такъ стали правильными рядами и принялись за свой трудъ. Работали они дружно, съ воодушевленіемъ. Заступы мрно поднимались вверхъ и, сверкнувъ на мигъ въ воздух, быстро падали на землю, вонзаясь въ ея твердую поверхность и разрыхляя ее. Добродушныя шутки и смхъ перелетали изъ устъ въ уста. Вскор кто-то заплъ, робко и неувренно, остальные подхватили, и полилась, все расширяясь, звонкая хватавшая за сердце псня.
Димитрій съ наслажденіемъ отдавался работ. Свжій, вольный воздухъ, всеобщее хорошее настроеніе, а главное самый трудъ, требовавшій непрестаннаго напряженія мускуловъ и заставлявшій кровь правильне и быстре обращаться въ жидахъ,— все это дйствовало укрпляющимъ образомъ на его тло и направляло его мысли въ другую, боле свтлую сторону. Онъ не разъ вмшивался въ разговоръ, отпуская то или другое словечко и даже тихонько, точно боясь разбудить свою совсть, вторилъ любимой псн.
Появившійся спустя нкоторое время Схинасъ веллъ всмъ сдлать роздыхъ и отправился покупать провизію на завтракъ, состоявшій, по обыкновенію, изъ поджаренныхъ бобовъ, зелени, хлба и вина.
— Георгакисъ {Имя Схинаса, уменьшительное отъ Георгіоса.}, сколько-же ты рабочихъ-то подрядилъ?— задалъ ему вопросъ торговецъ Димосъ, у котораго онъ забиралъ требуемые припасы.
— А что? Разв они не хороши?— встревожился Схинасъ, всегда отличавшійся подозрительностью.
— Нтъ, не то, между ними попался теб одинъ проклятый.
— Онъ накличетъ на тебя погибель!— прибавилъ другой.
— Чрезъ него вся земля у тебя засохнетъ!— выразилъ свое мнніе третій.
Георгакисъ, услышавъ о томъ, какія бдствія должны обрушиться на его голову, стоялъ какъ громомъ пораженный. Онъ всматривался въ лица говорившимъ и старался уяснить себ смыслъ ихъ рчей. Вдругъ ему вспомнились слухи, ходившіе на рынк про Димитрія, тутъ онъ испугался не на шутку и, не взявъ даже своей покупки, чуть не бгомъ пустился къ себ обратно.
Онъ прямо направился къ Димитрію и сурово сказалъ ему:
— Ты, Димитрій, долженъ бросить работу.
— Почему, господинъ?
— Да такъ, не хочу я больше, чтобы ты у меня работалъ… не нужно мн на моемъ пол тхъ, кто проклятъ… не для того у меня земля, чтобы она вся засохла…
Такъ какъ Димитрій стоялъ неподвижно, понуривъ голову и съ внутренней дрожью внимая словамъ хозяина, то этотъ подошелъ къ нему ближе и, вырвавъ у него изъ рукъ заступъ, перебросилъ его черезъ плетень на дорогу.
— Вонъ отсюда!— закричалъ онъ на него.
— Убирайся!— чуть не въ одинъ голосъ крикнули рабочіе, страшно раздосадованные тмъ, что въ сред ихъ находился проклятый. Они потрясали ему вслдъ своими заступами.
Димитрій въ сильномъ волненіи поспшно удалялся оттуда, забывъ даже захватить съ собой заступъ. Итакъ, онъ былъ дйствительно преданъ анаем и всми отвергнутъ! О его находк знали въ мстечк и она-то послужила ему уликой. А крестьяне, вмсто того, чтобы хорошенько все обсудить и принять въ соображеніе обстоятельства, извстныя каждому изъ нихъ, слпо и единодушно присоединились къ ршенію церкви, которой были совсмъ незнакомы подробности его проступка, и заодно съ нею предали его проклятію.
— Хорошо,— думалъ онъ, рыдая всю дорогу,— хорошо, по ихъ мннію, уже до того дошло, что я могу сдлать землю безплодной!
Его взглядъ упалъ неожиданно на низенькій домикъ изъ благо кирпича, откуда доносилось гнусливое пніе какой-то молитвы. Димитрій, самъ не зная какъ, очутился въ Лехайн и теперь стоялъ передъ домомъ попа Ставроса.
— Самъ Богъ привелъ меня сюда,— ршилъ онъ обрадовавшись.
И онъ вошелъ съ твердымъ намреніемъ исповдаться священнику и испросить его совта. Обнаживъ голову, онъ со смиреніемъ поцловалъ у него руку и опустился передъ нимъ на колни.
Попъ Ставросъ сидлъ, поджавши ноги, на кровати, въ двой рук у него были четки, а въ правой, упиравшейся въ колно, онъ держалъ молитвенникъ. Попъ Ставросъ былъ родомъ изъ Манолады {Манолада — село, расположенное на одинъ часъ зды отъ мстечка Али-Челеби (получившаго свое названіе отъ своихъ прежнихъ владльцевъ, богатыхъ турокъ), къ сверу отъ Лехайны.}. Въ молодости онъ пасъ свиней, затмъ читалъ по складамъ ‘апостола’ въ сельской церкви, когда-же ему удалось внести установленную сумму — отъ пятидесяти до шестидесяти талеровъ — взятую имъ въ приданое за своей молоденькой женой,— его вс признали заслуживающимъ быть посвященнымъ въ священники, и онъ былъ рукоположенъ. Вскор открылась священническая ваканція при церкви св. Димитрія, и попъ Ставросъ добился, съ помощью нсколькихъ паръ гусей и каплуновъ, чтобы его перевели въ Лехайну, при чемъ, разумется, новое положеніе ничуть не способствовало расширенію его богословскихъ познаній.
— Ну, такъ чего-же ты отъ меня хочешь?— спросилъ онъ Димитрія своимъ густымъ сиповатымъ голосомъ, когда тотъ кончилъ говорить.
— Я прошу васъ, батюшка, дать совтъ, какъ мн поступить?
— Какъ поступить? Возврати деньги и возврати ихъ какъ можно скоре, иначе ты совсмъ пропадешь,— проговорилъ попъ съ напускной суровостью, желая усилить впечатлніе, произведенное его словами.
— Но, вдь, у меня ихъ нтъ, разв я могъ скопить триста драхмъ?
— Есть он у тебя или нтъ, а возвратить ты ихъ долженъ. Подумай только, сынъ мой,— прибавилъ онъ, нсколько смягчившись,— ты проклятъ Богомъ и нами… твое жалкое тло отягчено проклятіемъ… ты будешь стонать и трястись, какъ Каинъ… будешь покрываться потомъ, а потомъ леденть отъ ужаса…
И попъ Ставросъ сталъ приводить ему на память вс муки, перечисленныя въ епископскомъ посланіи и неизбжно ожидавшія его въ будущемъ. Димитрій питалъ большое уваженіе къ духовнымъ лицамъ и воспринималъ ихъ слова, какъ глаголъ самого Бога. Какое-бы дло имъ ни затвалось, если только оно имло хотя косвенное отношеніе къ церкви,— онъ всегда шелъ совтоваться со священникомъ. По средамъ и пятницамъ онъ держалъ строгій постъ и вообще былъ воплощеніемъ богобоязненнаго, глубоко-религіознаго человка. Рчь священника порождала въ его душ неописуемый страхъ, онъ дрожалъ съ головы до ногъ.
— Пощади, остановись ради самого Создателя,— какъ вопль, вырвалось, наконецъ, у него.
Онъ вскочилъ съ полу и направился къ выходу.
— Послушай, Димитрій,— съ участіемъ сказалъ ему въ догонку попъ,— постарайся достать эти деньги, да мн принеси еще столько-же, чтобъ я могъ сорокъ дней молиться о твоей душ…
Но тотъ уже ничего не слыхалъ, онъ выбжалъ изъ дому, какъ сумасшедшій. Стало-быть наказанія нельзя было предотвратить, его проступокъ не могъ быть ничмъ искупленъ: или онъ долженъ былъ немедленно вернуть деньги, или ему предстояло всю жизнь провести подъ гнетомъ проклятія и посл смерти быть изрыгнутымъ землей. Но гд, какимъ образомъ могъ онъ достать такую большую сумму?
Вдругъ ему вспомнился нкто Іоаннъ Руссосъ. Къ нему одному онъ могъ обратиться, имя хотя проблескъ надежды на успхъ. Руссосъ былъ честный, пользовавшійся общимъ почетомъ, купецъ, онъ жаллъ и призрвалъ всхъ несчастныхъ, обиженныхъ судьбой, ссужалъ бдныхъ землевладльцевъ деньгами, не требуя съ нихъ большихъ процентовъ и потому считался всми добрымъ христіаниномъ. Димитрій работалъ у него нсколько лтъ подрядъ, пользовался его довріемъ и расположеніемъ.
— Пойду къ нему, Богъ мн поможетъ,— ршилъ онъ.
И Димитрій пошелъ по прямому направленію къ дому Руссоса. Всю дорогу сердце учащенно билось у него въ груди. Этотъ часъ былъ самымъ важнымъ въ его жизни. Вся его дальнйшая участь зависла отъ этого человка, одно слово котораго могло погубить или спасти его душу и тло, Димитрій избгалъ смотрть въ лицо тмъ, кто попадался ему навстрчу, изъ боязни упасть духомъ и вернуться, ничего не сдлавъ.
— Гд твой господинъ?— спросилъ онъ слугу купца.
— Его нтъ дома, вотъ, получи свою плату и уходи о добру по здорову,— отвтилъ тотъ, кладя на каменную скамью у воротъ дома свертокъ съ четырьмя драхмами.
— Да я пришелъ вовсе не за этимъ,— взволнованно заговорилъ Димитрій,— мн надо видть твоего господина.
— Я уже докладывалъ теб, что его нтъ дома,— повторилъ грубо слуга.
Димитрій задрожалъ всмъ тломъ. Еще только подходя къ дому, онъ разглядлъ въ одномъ изъ оконъ плотную фигуру купца. Повидимому, тотъ увидалъ его въ свою очередь и, предполагая, что онъ явился за недоданной ему платой, передалъ ее слуг, чтобы самому не входить съ нимъ ни въ какія сношенія. Значитъ и Руссосъ его избгалъ, не желая даже выслушать, а между тмъ, онъ лучше, чмъ кто-либо зналъ, какъ были найдены деньги и на что он были употреблены.
Димитрій повелъ вокругъ себя безсмысленнымъ взглядомъ, ничего не видя, ничего не различая, затмъ онъ бросился бжать оттуда и пробрался къ себ закоулками, чтобы уберечь себя отъ язвительныхъ взглядовъ и насмшливыхъ замчаній крестьянъ.
Отчаяніе Димитрія было безгранично. Сердце у него билось неудержимо, судорожно сжимаясь при малйшемъ шорох, разгоряченный приливомъ крови мозгъ жегъ ему черепъ, какъ расплавленный свинецъ, въ его душ царилъ невообозримый хаосъ, въ которомъ, непрерывно смняясь, проносились, какъ тни, разные образы, обдававшіе его холодомъ ядовитаго смха. Жизнь со всми ея благами была для него утрачена, вс связи между нимъ и остальнымъ міромъ были порваны. Проклятіе, эта неумолимая жестокая кара, заклеймило его печатью Канна и онъ во вки не могъ ее стереть съ себя, вмст съ нею долженъ былъ лечь въ могилу и предстать на судъ Божій.
Димитрій съ каждымъ днемъ все больше и больше убждался въ ненависти къ нему со стороны населенія Лехайны, онъ часто слышалъ, какими ругательствами сопровождали его имя, какъ его поносили и горечь наполнила до краевъ его душу. Къ тому-же ему пришло на мысль, что если все это еще можно вытерпть, то какъ вынести то, что ожидаетъ его посл смерти?
И онъ теперь нердко задумывался о будущей жизни, о томъ, какая участь постигнетъ за гробомъ его душу и тло. Конечно, нить его существованія должна будетъ рано или поздно оборваться и тогда, гд его ни похоронятъ,— бросятъ-ли его трупъ куда-нибудь въ яму, зароютъ-ли его глубоко въ землю, нагромоздивъ на него цлую гору,— на другой-же день могила раскроется отъ края до края, втеръ разветъ всю насыпь и его тло будетъ извергнуто вонъ. Земля, заботливо и любовно скрывающая въ своихъ ндрахъ всхъ мертвецовъ, не принимаетъ праха проклятаго, она преслдуетъ и гонитъ его, какъ живого, точно боится, что частицы ея оскверняются прикосновеніемъ къ нему и что она запятнаетъ свою добрую славу. Но это еще не все, тло, какому-бы поруганію оно ни подвергалось, въ конц-концовъ обратится въ ничто, а вотъ душа, неразрушимая и безсмертная, будетъ непрестанно мучиться въ аду. Она будетъ кипть въ большихъ котлахъ, наполненныхъ черной смолой, котлахъ, подобныхъ тому, стоя на которомъ священникъ провозгласилъ анаему, потомъ ее принудятъ ходить по раскаленнымъ до-бла прутьямъ и, наконецъ, низвергнутъ въ мракъ преисподней, гд она закоченетъ въ необозримомъ ледяномъ озер. Она будетъ страдать неутомимой жаждой и ненасытнымъ голодомъ, но ничто не принесетъ ей облегченія. Бурливое шумное клокотанье смолы ошеломитъ, ее, богохульныя рчи и адскій хохотъ демоновъ заставятъ ее трепетать, стоны и вопли гршниковъ поразятъ ее ужасомъ, ее будетъ опалять жаркій пламень огня и въ невыразимой мук она будетъ задыхаться отъ смраднаго чернаго дыма. И такъ будетъ идти вчно, до скончанія временъ.
— Одно и то же, всегда одно и то же,— бормоталъ Димитрій въ прилив отчаянія.
Ему все это было извстно изъ его любимой книжки ‘Путь къ спасенію’, составлявшей его обыкновенное чтеніе, а также по наслышк. До него часто доходили слухи, что въ окрестныхъ деревняхъ земля извергала вонъ покойниковъ, и священники неминуемо признавали въ нихъ людей, преданныхъ при жизни церковному проклятію. Крестьяне вырывали тогда боле глубокую могилу, но земля вторично выбрасывала мертвеца изъ своихъ ндръ, и эта упорная борьба между нимъ и землею продолжалась до тхъ поръ, пока у него не находились богатые и добрые родственники, которые, заплативъ крупную сумму, добивались того, что надъ его могилой прочитывалось отпущеніе. Тогда земля примирялась съ нимъ и по истеченіи трехъ субботъ трупъ предавался разложенію.
Но разв найдется кто, думалось Димитрію, чтобы сдлать то же самое для него? Если теперь, когда онъ могъ бы отплатить за благодяніе, ни одна душа не хочетъ ему помочь, то кто же пожалетъ его, мертваго?
— Никто, никто не дастъ за меня ни гроша.— скорбно отдавалось во всемъ его существ.
Димитрій съ каждымъ днемъ все больше и больше опускался, онъ сталъ положительно неузнаваемымъ. Глаза у него ввалились, черты лица отъ постоянной душевной муки вытянулись и потемнли, придавъ ему угрюмый, жесткій видъ, его всклокоченные волосы и борода, сдлавшіеся грязными отъ того, что онъ колотился головой объ стну, придавали ему сходство съ преступникомъ, только что выпущеннымъ изъ тюрьмы.
Скоро и голодъ заявилъ ему о себ. Немного денегъ, полученныхъ имъ за работу, ушли почти цликомъ на пропитаніе, про черный же день у него ничего не было накоплено. Онъ попросилъ старуху сосдку побывать у двухъ — трехъ землевладльцевъ, не расплатившихся съ нимъ сполна, но т, принявъ ее очень нелюбезно, отослали ни съ чмъ.
Разъ, когда нужда особенно дала ему себя знать, онъ ршилъ пойти къ рынку искать работы. Приближалась весна, пашни у всхъ перекапывались, и потому на рабочихъ былъ большой спросъ.
— Они увидятъ, что со мной сдлалось и почувствуютъ ко мн состраданіе,— думалось ему.
И, захвативъ съ собой заступъ, онъ отправился на рынокъ. Тамъ онъ долго простоялъ, прислонясь къ столбу, точно осужденный, но никто его не подрядилъ. Друзья, вшіе его хлбъ — соль, землевладльцы, знавшіе его за самаго лучшаго добросовстнйшаго работника, даже купцы прежде всегда оказывавшіе ему довріе, вс они молча проходили мимо только взглядывая на него украдкой.
— Напрасно,— сказалъ онъ себ,— меня никто не найметъ.
И онъ вернулся къ себ глубоко разочарованный.
Вечеромъ онъ вышелъ опять, чтобы купить масла для лампады, висвшей у него передъ образомъ. Отверженный всми, онъ ршилъ жить совершеннымъ отшельникомъ, всецло посвятивъ себя молитв. Онъ избралъ Пресвятую Дву, Скорбящую Матерь Божію, въ свидтельницы своей необъятной печали и ни на кого больше, кром Нея, не надялся. Чтобы Ее не прогнвать, онъ былъ готовъ претерпть всевозможныя лишенія, только бы передъ Ея иконой теплилась неугасаемая лампада, а по праздникамъ горла восковая свча изъ желтаго воска.
Когда онъ возвращался назадъ, на улиц, несмотря на холодъ и грязь, рзвились и играли босоногіе, одтые въ какую-то рвань, ребятишки, щеки у нихъ были розовыя, отъ нихъ такъ и вяло здоровьемъ.
Вдругъ они замтили Димитрія и узнали его, хотя онъ закутался въ плащъ и закрылъ лицо капюшономъ, накинутымъ на голову.
— Проклятый, проклятый!— закричали они хоромъ.
Окруживъ его, они все-таки держались отъ него въ отдаленіи, но затмъ, ободренные его безотвтнымъ страдальческимъ видомъ, подступили къ нему ближе, начали на него плевать и забрасывать его комками грязи. А одинъ, посмле, подкрался къ нему сзади и такъ толкнулъ подъ локоть, что вышибъ у него изъ рукъ бутылку съ масломъ.
— Ахъ, ты бсенокъ!— разсердился Димитрій и ударилъ мальчугана по спин своей камышевой тростью. Тогда ребята вс заразъ подняли страшный вопль и разбжались отъ него въ разныя стороны, точно стадо гусей во время дождя. На эту кутерьму изъ ближайшихъ домовъ повыскочили женщины и, узнавъ причину дтскаго крика, стали швырять въ Димитрія камнями и полньями дровъ.
— Ступай къ чорту, проклятый, провались!
— Ты еще всхъ насъ погубишь!
— Уходи ты отъ насъ, уходи!
— Убирайся вонъ, сгинь нечестивецъ, проклятый Богомъ!
Привлеченные шумомъ, одинъ за другимъ подходили крестьяне и, услышавъ отъ женщинъ въ чемъ дло, принимались дйствовать съ ними заодно. Мужчины, дти и женщины вс вмст бросали въ него камнями и осыпали его проклятіями, подобно тому, какъ нкогда разъяренный іерусалимскій народъ бросалъ камнями въ мученика Стефана. Ихъ ярость не знала больше предловъ. Изступленіе ихъ доходило до того что по такому ничтожному поводу они были готовы разорвать его на части въ полной увренности, что этимъ только угодятъ Богу.
Димитрій понялъ, что ему немыслимо дольше оставаться среди фанатически возбужденнаго противъ него населенія. ‘Гласъ народа — гласъ Божій’. Не нашлось ни одного человка, который бы поднялъ свой голосъ въ защиту его. Вс были убждены въ его виновности и изгоняли его, подобно тому, какъ во время грозы выгоняютъ изъ дома собаку, такъ какъ, по народному поврью, ея шерсть обладаетъ свойствомъ притягивать молнію. Окончательно упавъ духомъ, подавленный, уничтоженный злобными криками, онъ, не заходя даже въ свое жилище и точно повинуясь тайнымъ велніямъ неотвратимой судьбы, бросился бжать по дорог, которая вела за черту мстечка. Вслдъ ему еще доносились проклятія и угрозы.
Всю ночь онъ шелъ, куда глаза, глядятъ, и никакія препятствія, попадавшіяся ему на пути, не могли его удержать. Все спуталось въ его потрясенномъ существ, его мысль трепетала и билась, какъ крыло на смерть подстрленной птицы. Онъ не могъ себ уяснить ни того, что съ нимъ произошло, ни того, куда собственно онъ идетъ. Онъ ничего не различалъ вокругъ, кром блвшей подъ ногами узкой тропинки, не слышалъ онъ ни жалобнаго плача втра, ударявшаго въ сплошную стну придорожнаго тростника, ни пронзительнаго крика совы, залетвшей въ кустарникъ, ни волчьяго воя, раздававшагося въ ближнемъ калиновомъ лсу.
Онъ ощущалъ только, какъ сильно колотилось у него въ груди сердце, точно хотвшее разрушить вс преграды и вырваться на волю.
Когда забрезжилось утро, онъ очутился у отроговъ горнаго кряжа и былъ внезапно окруженъ стаей неистово лаявшихъ на него овчарокъ. Онъ пришелъ въ себя и сталъ озираться кругомъ.
— Куда же это я попалъ?— въ изумленіи спрашивалъ онъ себя.
Дйствительно, онъ былъ далеко въ сторон отъ Лехайны, въ мстности, гд находилось селеніе Калотихонъ, впослдствіи снова получившее свое древнее наименованіе Бупразіонъ. Тамъ жили валахскіе пастухи, вс поголовно приходившіеся другъ другу свойственниками. На блдномъ фон занимавшейся зари обрисовывались, подобно темнымъ массамъ, ихъ раскинутые бокъ-о-бокъ шатры съ примыкавшими къ нимъ овчарнями, остроконечными шалашами для скота и похожими на улья курятниками.
Пастухи были уже на ногахъ и готовились доить овецъ. Двушки, вооружившись длинными хворостинами, загоняли овецъ каждую отдльно въ обнесенныя плетнемъ загороди, гд пастухъ тотчасъ бросался ихъ выдаивать. Валахскія женщины съ открытой высокой грудью прекрасной формы, съ обнаженными до локтя сильными руками, усердно сбивали масло, выходившее изъ восьми отверстій маслобойки въ вид густой блоснжной пны. Дти-подростки собирали сухіе сучья и подкидывали ихъ въ два огромныхъ, далеко отбрасывавшихъ свтъ костра, тогда какъ совсмъ маленькіе ребятишки покоились въ люлькахъ, прившанныхъ къ деревьямъ и, открывъ на минуту глаза навстрчу переливавшимъ волшебными красками лучамъ утренней зари, снова засыпали, сами себя укачивая.
— Эге, отчего это собаки такъ лаютъ?— вопросительно сказалъ одинъ изъ валаховъ.
— Кажись, кто-то идетъ оттуда, не слышишь?
Молодой валахъ, поднявъ голову, крикнулъ сильнымъ голосомъ:
— Гей, добрый человкъ, кто ты, эй!
Но отвта не послдовало. Димитрій, окруженный собаками, отчаянно отъ нихъ отбивался, его трость давно разлетлась на мелкіе куски, и онъ съ ужасомъ ждалъ, что стая его загрызетъ.
— Гей ты… странникъ ты что-ли, гей!— продолжалъ тотъ кричать еще громче.
Онъ вложилъ въ ротъ два пальца и издалъ короткій, рзкій свистъ. Услышавъ знакомый имъ звукъ, собаки перестали лаять, но остались стоять на мстахъ, не спуская съ Димитрія своихъ большихъ выпуклыхъ глазъ и готовясь, при малйшемъ его движеніи, снова броситься на него.
— На, ужъ нтъ-ли тамъ какой дичи?
— А что, если это волкъ?
Между валахами поднялась тревога. Необычайное упорство собакъ, которымъ они приписывали особенную прозорливость, заставляло ихъ предполагать, что тутъ дло идетъ не о простомъ человк, а о вор, забравшемся въ засаду, чтобы выкрасть изъ стада нсколько штукъ овецъ или о волк, соблазнившемся возможностью легкой поживы.
— Эй, Нассосъ, отправляйся живй да посмотри что тамъ такое,— обратился къ молодому валаху сдой, какъ лунь, старикъ Алексй, старйшій изъ всхъ, глаза многочисленной семьи, онъ уже не доилъ овецъ, а только, опираясь на посохъ, переходилъ отъ одного работника къ другому и наблюдалъ за ними.
Нассосъ немедленно повиновался и, взявъ палку, пошелъ въ направленія къ Димитрію. Онъ мигомъ разогналъ собакъ.
— Эй, божій человкъ, какъ ты попалъ сюда такую рань? спросилъ онъ Димитрія.
Онъ подошелъ къ нему ближе, чтобы заглянуть ему въ лицо и вдругъ, къ своему крайнему удивленію, узналъ въ невдомомъ пришельц стариннаго друга покойнаго Вангелиса.
— Кумъ! Ты-ли это, кумъ!— произнесъ онъ, глубоко обрадованный, обнимая его.
— Я, сынъ мой!— взволнованно отвтилъ Димитрій.
Онъ съ самаго начала узналъ мстность, куда его привелъ случай, но, опасаясь, что валахи отнесутся къ нему враждебно, онъ хотлъ было спрятаться, а затмъ идти дальше, насколько у него хватитъ силъ, но собаки его увидали. Когда-же онъ замтилъ, съ какимъ радушіемъ простеръ къ нему свои объятія Нассосъ, то подумалъ, что тотъ или ничего не знаетъ или щадитъ его изъ состраданія и, чувствуя смертельную усталость, охотно послдовалъ за нимъ въ его шатеръ.
— Биліо! Биліо!— весело позвалъ жену Нассосъ.
— Ау!
— Кумъ пришелъ, или скорй съ нимъ здороваться.
Биліо тотчасъ показалась изъ овечьяго хлва, она была одта въ пеструю плотно облегавшую ея станъ юбку съ поясомъ изъ блой козьей шерсти, ея голова была обмотана повязкой свтло зеленаго цвта, на ногахъ были шерстяные чулки и широкіе грубые лапти, въ правой рук она держала длинный посохъ.
— Будьте здоровы!— привтствовалъ ее Димитрій по-валахски.
— Добро пожаловать, батюшка, будь здоровъ и свжъ, какъ вода,— съ улыбкой возразила ему Биліо и поцловала у него руку.
Биліо была красивая валашка, средняго роста, стройнаго и крпкаго сложенія, у нея было круглое лицо и миндалевидные глаза, оттненные длинными, густыми рсницами. Ея кожа слегка потемнла отъ загара, такъ какъ она цлый день проводила на воздух: то пасла стадо овецъ, то стирала блье на рчк, протекавшей на дн большаго оврага, вообще она славилась, какъ хозяйка, не только между своими, но даже въ сосднихъ селеніяхъ.
Между тмъ вс овцы были выдоены, и пастухи уносили къ себ большіе котлы и деревянныя чаши, полные до краевъ теплымъ, лнившимся молокомъ.
Вс валахи по очереди входили въ шатеръ массоса и здоровались съ Димитріемъ такъ просто и сердечно, что онъ былъ тронутъ до слезъ. Нассосъ подалъ ему большую чашку съ молокомъ, чтобы онъ могъ проглотить его съ пной.
— Пей, батюшка, на здоровье, подкрпись,— въ свою очередь упрашивала его Биліо, подавая ему ложку, украшенную рзьбой.
Димитрій, изнемогшій отъ усталости и душевныхъ терзаній, принялся съ наслажденіемъ втягивать въ себя блоснжную цну парного молока, мало-по-малу, подъ впечатлніемъ окружавшей его мирной природы и любовнаго ласковаго пріема, оказаннаго ему валахами, онъ началъ отдыхать душой. Его сердце, измученное пыткой послднихъ дней, забилось спокойне, правильне, такъ-какъ онъ обрлъ другія сердца, не воздвигавшія на него гоненій. Нервное потрясеніе постепенно въ немъ улеглось, вки отяжелли, его стало клонить ко сну, и онъ улегся подъ открытымъ небомъ на разостланномъ плащ и положивъ голову на большой камень.
Радостное блеяніе маленькихъ ягнятъ, выпущенныхъ на свободу изъ хлвовъ, куда ихъ запираютъ на ночь отдльно отъ матерей, чтобы они не могли ихъ сосать, веселый смхъ дтей, пвучій говоръ чернаго дрозда, этого перваго предвозвстника утра, сладкіе звуки свирли — все это мягкой, нжной волной доходило до его слуха, объятаго дремотой, и незамтно его убаюкивало.
Прошло уже два дня, какъ Димитрій поселился у Нассоса съ Биліо, а они относились къ нему все съ той-же неподдльной любовью, съ какой его къ себ приняли. Они, какъ съ роднымъ, раздляли съ нимъ пищу и кровъ, ту самую дружбу, которую раньше питалъ къ нему старый Вангелисъ, возымли къ нему дочь и зять этого послдняго. Характеръ валаховъ съ ихъ прямотой и простосердечіемъ таковъ, что они и чувства считаютъ преемственными наравн съ шатромъ и стадомъ овецъ. Узы дружбы они наслдуютъ отъ своихъ отцовъ и часто он становятся для нихъ даже прочне, чмъ узы родства.
Старый Вангелисъ никогда, ни однимъ словомъ не проговорился своей дочери или ея мужу о благодяніи, оказанномъ ему Димитріемъ. Они сами привязались къ нему, такъ какъ со дня ихъ свадьбы онъ приходилъ къ нимъ каждый праздникъ и оставался у нихъ отъ одного утра до другого. Цлый день они проводили вмст, какъ одна дружная семья. Старикъ Вангелисъ закалывалъ ягненка, Нассосъ его свжевалъ, Биліо приготовляла изъ него жаркое, а Димитрій заботился о томъ, чтобы былъ накрытъ столъ. Часто, окончивъ свою скромную трапезу, они въ веселіи сердца затягивали хоромъ пасхальную псню, такъ врно и трогательно изображающую жизнь бдняка — валаха. Только передъ самой смертью старый Вангелисъ сказалъ своимъ про Димитрія:
— Димитрій мн братъ.
И больше ничего. Но и этого было достаточно, чтобы онъ заступилъ имъ мсто отца.
Оттого и теперь ни Нассосъ, ни Биліо не разспрашивали его о причин, заставившей его покинуть свой домъ и такъ долго гостить у нихъ. Димитрій съ первыхъ-же дней пребыванія съ ними ощутилъ всю отраду спокойствія. Внутри ихъ жилища онъ видлъ счастье и нжную любовь, плодъ которой толстый краснощекій бутузъ Митросъ составлялъ для всхъ утху. Этой любовью скрашивалась вся скудость ихъ обстановки и Димитрій, сознававшій, что счастье молодой четы создано его руками, минутами гордился этимъ и былъ готовъ нести безъ ропота ниспосланную на него кару. Вн пріютившаго его шатра, его поражала чистота нравовъ валахскихъ пастуховъ, непритворность ихъ дружбы и ихъ горячая вра въ Бога. Онъ видлъ, какой миръ царитъ въ ихъ семьяхъ, и переживалъ въ этомъ бдномъ пастушескомъ селень, далеко отъ людской зависти, злобы и насмшки,— часы истиннаго тихаго счастья.
Когда валахи расходились по разнымъ направленіямъ со своими стадами, Димитрій оставался съ женщинами, слушалъ ихъ разсказы, бесдовалъ съ ними о погод и овцахъ или разсуждалъ съ Биліо о шерсти и другихъ хозяйственныхъ заботахъ, при чемъ, обыкновенно, носилъ и укачивалъ ея малютку — сына.
Но съ теченіемъ времени и эта жизнь перестала дйствовать на него благотворно. Ничто изъ того, что его окружало:— ни смющаяся природа, ни свтлыя воды всюду протекавшихъ ручейковъ, ни забавные прыжки ягнятъ, ни мелодичное пніе свирли,— не имло больше для него обаянія, не находило больше въ его душ радостнаго отклика. Въ его воображеніи снова стали съ неутомимой послдовательностью развертываться картины будущаго, заставлявшія его холодть отъ ужаса. Лихорадка медленно, но врно пожирала его тло, какъ пламя пожираетъ свчу, подтачивая его силы и безслдно унося здоровье. Щемящая тоска грызла его сердце, мрачныя думы о будущемъ держали его нервы въ постоянномъ истощавшемъ его возбужденіи. Что было изъ того, что онъ пока нашелъ себ пріютъ подъ дружеской кровлей? Все и навсегда было для него потеряно: доброе имя, уваженіе, заслуженное имъ примрной жизнью, безмятежное прошлое, душевное спокойствіе и даже — загробное бытіе.
— Ничего, і^ічего они мн не оставили,— наболвшимъ стономъ вырывалось у него.
Димитрій подумывалъ о томъ, какъ-бы спросить у Нассоса обратно триста драхмъ и такимъ образомъ снова все вернуть. Но каждый разъ его останавливала мысль, что у того не больше восемнадцати штукъ овецъ, а денегъ ни гроша.
У валаховъ только три раза въ годъ бываютъ деньги, когда они продаютъ сыръ, шерсть и овецъ. Тогда они, живо уплативъ долги, закупаютъ все необходимое для обихода и попрежнему остаются съ пастушьей палкой въ рукахъ, женой и дтьми въ шатр и овцами, этимъ источникомъ ихъ благосостоянія.
Такъ Димитрій и промолчалъ, еще сильне упавъ духомъ.
Между тмъ подошла послдняя седмица великаго поста. Въ среду Биліо вмст съ другими женщинами красила яйца, которыя он потомъ прятали въ корзины и загадывали: кому изъ нихъ достанется красное — той удастся скоре всхъ сбыть съ рукъ своихъ овецъ. Страстная пятница — день ликованія для валаховъ, они поднимаются тогда съ зарей и весь день проводятъ въ Лехайн, гд выставляютъ своихъ овецъ для продажи на самыхъ бойкихъ мстахъ. Этотъ день иметъ для нихъ такое-же значеніе, какъ августъ для винодловъ. Ихъ пояса раздуваются отъ денегъ и, согласно установившейся между ними поговорк, они идутъ тогда къ своимъ заимодавцамъ и, принявъ спсивый, важный видъ, требуютъ онъ нихъ свои расписки.
У Нассоса въ тотъ годъ было мало ягнятъ, такъ какъ піявки произвели зимой большія опустошенія въ его стад. Все-таки и онъ оправился съ остальными, захвативъ съ собой жену, чтобы купить съ ней вмст масла для лампадъ и всего, что имъ было нужно для самихъ себя и для хозяйства.
— А ты, батюшка, пойдешь съ нами?— спросилъ его Нассосъ.
— Нтъ, мои милые, я останусь. Прощайте.
— Заглядывай почаще къ овцамъ, въ хлвъ,— промолвила смясь Биліо.
Димитрій цлый день провелъ въ сильной, мучительной тревог. Ему казалось невозможнымъ, чтобы валахи не узнали въ Лехайн обо всемъ случившемся съ нимъ и о томъ, что къ этому могло быть присочинено, такъ-какъ сплетни въ маленькихъ мстечкахъ растутъ и раздуваются съ каждымъ днемъ все больше, пока не длаются, наконецъ, похожими на знаменитыя исторіи Мюнхгаузена. Димитрій хорошо зналъ тхъ, съ кмъ ему пришлось жить въ теченіе столькихъ лтъ. Любители позлословить, они всегда были рады подхватить какой нибудь слухъ и разнести его повсюду, лишь-бы только подорвать добрую славу сосда. Ограниченность и скученность населенія, отсутствіе всякихъ новостей, дававшихъ пищу ихъ уму,— все это поневол заставляло ихъ выбирать предметомъ своихъ бсдъ кого-нибудь изъ своей-же среды и вотъ, коротая свои досуги въ кофейняхъ и трактирахъ они, бывало, примутся за кого-нибудь и безъ стсненія начнутъ промывать ему косточки, а потомъ, бросивъ его, какъ выжатый лимонъ, перейдутъ къ другому, къ третьему, все больше входя во вкусъ злословія, усердно копаясь въ личной и семейной жизни того, кто въ данную минуту имлъ несчастіе попасть имъ на зубокъ.
Такимъ образомъ едва-ли можно было отъ нихъ ожидать, что они пощадятъ Димитрія въ его гор и откажутъ себ въ удовольствіи пройтись на его счетъ. Наврное и на рынк, и въ харчевняхъ будутъ говорить о немъ, такъ что Нассосъ и Биліо неминуемо узнаютъ обо всемъ и тогда ему нельзя будетъ дольше у нихъ оставаться.
— Скоро придется мн и отсюда уйти,— скорблъ онъ,
Эта мысль не давала ему покоя цлый день. Къ вечеру валахи въ самомъ веселомъ настроеніи порознь и вмст стали возвращаться домой, ягнятъ у нихъ было мало, за то пояса были туго набиты деньгами. Одни изъ нихъ, бывшіе немножко подъ хмлькомъ, громко и радостно выражали свое ликованіе и наигрывали на свирляхъ. За ними плелись женщины, тащившія покупки, а нкоторыя изъ нихъ еще въ придачу къ нимъ своихъ дтей. Какъ только Димитрій различилъ въ толп Нассоса и Биліо, онъ робко, точно преступникъ въ своего судью, вглядлся въ нихъ, ихъ лица сіяли довольствомъ, но сквозь него пробивалась едва уловимая черта досады и легкаго недоумнія.
‘На, зми запустили въ меня свое жало’,— подумалъ онъ, почувствовавъ, какъ у него оборвалось сердце.
Вечеромъ, когда вс улеглись спать, ему довелось узнать всю правду.
— Да, какъ я говорилъ теб, милая,— шепталъ Нассосъ жен.— Онъ укралъ, сказываютъ они.
— И тогда они его прогнали?
— Да, но раньше предали анаем съ черными факелами въ рукахъ и осыпали его проклятіями.
— По этому онъ и пришелъ сюда?
— По этому, что-жъ теперь намъ длать?
— Во всякомъ случа мы не можемъ также прогнать его отъ себя.
— Прогнать — конечно нтъ, Боже упаси, но…
Димитрій все слышалъ и его бросало то въ холодъ, то въ жаръ. Всю ночь напролетъ онъ не могъ сомкнуть глазъ, а утромъ его трясла такая лихорадка, что если бы онъ тотчасъ хотлъ покинуть своихъ гостепріимныхъ хозяевъ, раньше, чмъ они могли дать ему замтить свое неудовольствіе, то не былъ-бы въ состояніи подняться со своего ложа. Только вечеромъ онъ всталъ съ трудомъ и вышелъ посидть на воздух.
Ягнята, заколотые по случаю Пасхи, съ жиромъ блымъ, какъ снгъ, висли у входовъ въ шатры и были совсмъ приготовлены для того, чтобы быть насаженными на вертелъ. Нсколько валаховъ обстругивали вырзанныя изъ дикаго оливковаго дерева толстыя палки, долженствовавшія изображать собой вертелъ. Женщины вс были въ большихъ хлопотахъ, одн изъ нихъ мыли противни, надъ которыми должны были жариться ягнята, другія длали сырники или, затопивъ маленькія печки, мсили темное, но чрезвычайно вкусное тсто для хлбовъ изъ ячменя и маиса.
Дти-подростки, еще на разсвт ушедшіе въ луга, возвращались теперь съ большими охапками свже скошенной травы для подстилки овцамъ. Двушки-валашки, стройныя, съ нжно-розовымъ цвтомъ лица, шли съ рки, неся на головахъ кувшины съ студеной водой.
— Что скажешь, батюшка, разв не хорошъ нашъ ягненокъ?— спросилъ Нассосъ Димитрія, съ гордостью указывая чуть не на самаго жирнаго изо всхъ ягнятъ.
— Хорошъ, сынъ мой, и очень лакомъ съ виду, пошли вамъ Богъ свое благословленіе.
Мало-по-малу спустились вечернія сумерки. Каждый изъ валаховъ подоилъ своихъ овецъ, вылилъ молоко въ большой котелъ и, продвъ сквозь его ушки надежный шестъ, оба конца котораго были укрплены на воткнутыхъ въ землю подпоркахъ, оставилъ молоко въ прохлад ночи. Затмъ они вс разошлись по своимъ жилищамъ и растянулись на служившихъ имъ постелями шерстяныхъ одялахъ, чтобы хотя немного вздремнуть до наступленія пасхальнаго торжества.
Димитрій послдовалъ ихъ примру, но заснуть и подкрпить свои силы ему никакъ не удалось: онъ весь горлъ въ лихорадочномъ жару. Упорныя думы о его проступк и о томъ, что онъ сталъ извстенъ Нассосу и Биліо, единственнымъ людямъ, оказывавшимъ ему расположеніе, поддерживали возбужденную въ немъ лихорадкой безсонницу. Онъ то поднимался съ постели, то. снова въ изнеможеніи падалъ на нее, разъ десять наполнялъ онъ маленькую деревянную кружку свжей водой изъ большого чана и залпомъ выпивалъ ее, его мучила такая жажда, для утоленія которой, казалось, было мало цлой рки, а тутъ ему еще мнилось, что онъ слышитъ ея шумъ и видитъ прозрачныя кристальныя струи безчисленныхъ ручейковъ. Во рту онъ ощущалъ горечь, языкъ у него былъ совсмъ сухой. Борясь такимъ образомъ съ лихорадкой, онъ провелъ ночь до тхъ поръ, пока не пришло время вставать.
— Кумъ, а кумъ!— звалъ его Нассосъ, слегка дергая за ногу.
— Что теб?
— Вставай, пойдемъ встрчать праздникъ.
Когда они вышли изъ шатра, то вся долина съ окружавшими ее горными скатами звучала отъ смутнаго гула людскихъ голосовъ.
Вс валахи изъ сосднихъ селеній собрались сюда, одтые по праздничному, со свчами въ рукахъ и ждали наступленія великаго праздника.
Мстность эта, сплошь состоящая изъ горъ, холмовъ и небольшихъ долинъ, обильныхъ водой и растительностью, занимаетъ южную часть города Бупразіонъ. Валахи избрали ее своимъ излюбленнымъ мстопребываніемъ и основались тамъ, одни въ небольшихъ поселкахъ, какъ Бакаянейка и Витинейка, другіе отдльными семьями, а третьи утвердились въ маленькихъ деревенькахъ, изъ которыхъ нкоторыя насчитывали не больше десятка дворовъ.
Въ долины валахи спускаются только на зимнее время. Съ апрля они со своими семьями и стадами перекочевываютъ въ горы, гд проводятъ все лто. На всемъ протяженіи занимаемой ими мстности не имется ни одной церкви, за исключеніемъ крохотной, какъ часовня, церковки въ одной изъ расположенныхъ по высотамъ деревень. Но эти деревушки не въ состояніи платить жалованье священнику, такъ-какъ ихъ обитатели большею частью состоятъ изъ дровосковъ и угольщиковъ и до того бдны, что съ трудомъ достаютъ себ на скудное пропитаніе и на еще боле скудную одежонку. Но, чтобы имъ совсмъ не забыть Бога, они сообща устроили складчину и пригласили священника, принявшаго на себя обязательство каждый праздникъ по очереди служить въ одной изъ окрестныхъ деревень. Также валахи близлежавшихъ селеній внесли на это свою лепту, такъ что когда священникъ служилъ гд-либо обдню, то тамъ могъ присутствовать каждый, кто хотлъ.
Но праздникъ Воскресенія Христова долженъ праздноваться непремнно всми вмст, такъ какъ вс хотятъ принять участіе въ встрч, этого праздника праздниковъ и торжества изъ торжествъ. Поэтому, чтобы не отдавать предпочтенія одному мсту передъ другимъ и не вызвать этимъ жалобъ и ропота, ршено было пасхальную заутреню служить подъ открытымъ небомъ, на фон необъятнаго горизонта.
Ожидавшійся всми часъ уже приближался. Утренняя звзда, сверкая, взошла надъ высотами, точно предвозвстница христіанской вры, дающей людямъ истинный свтъ. Валахи съ женами и дтьми стояли около своихъ шатровъ. Крестьяне окрестъ лежащихъ деревень, какъ юноши, такъ и убленные сдинами старцы, взобрались на пологій горный скатъ. Дти и женщины, старыя и молодыя, остававшіяся внизу, въ долин, устремили глаза на востокъ, гд, какъ он знали, на окутанной тьмою вершин высокаго холма, долженъ будетъ появиться священникъ, съ горящимъ факеломъ въ рук, чтобы провозгласить великую всть о Воскресеніи Христовомъ. Яркое пламя разложенныхъ на боковыхъ высотахъ громадныхъ костровъ бросало нжный розовый отсвтъ на лица женщинъ, на ихъ свтлыя праздничныя одежды и отразилось въ ихъ серебряныхъ украшеніяхъ. У нихъ всхъ нетерпливо бились сердца въ ожиданіи великаго священнаго мгновенія. Каждую звзду, появлявшуюся надъ холмомъ, он принимали за факелъ священника и тотчасъ одна или дв изъ нихъ радостно вскрикивали:
— Вотъ онъ, вотъ онъ!
— Ну да гд-же?
— Протри себ глаза, тогда и увидишь.
Смясь и дразня другъ друга, он вели между собой оживленный разговоръ или слушали разсказы старухъ о давно-минувшихъ временахъ.
— Вотъ онъ, вотъ онъ! Да вотъ-же онъ!— внезапно крикнулъ чей-то полный ликованія голосъ.
Дйствительно, на восток показался свтъ факела, колебавшійся отъ порывовъ налетавшаго втра. Но вотъ свтъ окрпъ, побдоносно прорзалъ темноту и все вокругъ озарилъ своимъ отраднымъ, яркимъ сіяніемъ, служа какъ-бы изображеніемъ христіанства, нкогда разсявшаго тьму невжества и варварства. По тому направленію обратили свои взоры и навострили уши крестьяне и валахи, когда вдругъ раздалось:
— Христосъ воскресе!
Звучно и выразительно пронесся этотъ возгласъ надъ долиной и, отпрянувъ отъ скатовъ горъ, нашелъ откликъ въ сердцахъ собравшихся слушателей, вызвавъ въ нихъ восторженное умиленіе и чувство блаженства, подобное тому, какое испытываетъ мать при первомъ звук голоса своего первенца.
— Христосъ воскресе!