По следам парижской командировки, Бунин Иван Алексеевич, Год: 1975 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 17 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

По следам парижской командировки

Из писем Г. В. Адамовича, Т. А. Осоргиной-Бакуниной и Н. Б. Зайцевой-Соллогуб

И.А. Бунин: Новые материалы. Вып. I

М., ‘Русский путь’, 2004.

Публикация Татьяны Николеску.

OCR Ловецкая Т. Ю.

Слова, произнесенные А. Твардовским с трибуны писательского съезда (первого после смерти Сталина): ‘Бунин — по времени последний из классиков русской литературы, чей опыт мы не имеем права забывать’, а затем повторенные в его предисловии к Собранию сочинений в 9 томах (1965 г.), сняли многие из еще существовавших препятствий, и бунинские произведения стали доступны широкому читателю в Советском Союзе. Заодно стали доступны и некоторые архивы, материалы до тех пор неизвестные: какие-то из них были щедро подарены Верой Николаевной Муромцевой-Буниной и использованы А. Бабореко в его книге (одной из первых книг о Бунине, вышедших в СССР). Конец 1960-х гг. в советском литературоведении был отмечен многими публикациями и статьями о Бунине в журналах и альманахах (‘Новый мир’, ‘Вопросы литературы’), появлением монографий (О. Михайлова, В. Афанасьева, А. Волкова, Т. Бонами). Разные по своему литературоведческому уровню, они внесли, так или иначе, полезный вклад в буниноведение. Но везде очень бегло и односторонне рассматривался эмигрантский период, который советские исследователи трактовали как время упадка бунинского таланта. Когда я начала внимательно изучать творчество Бунина, эта точка зрения показалась мне неприемлемой, поскольку она противоречила фактам, и мне захотелось написать о нем монографию.

Написать книгу о Бунине было очень заманчиво. Еще в довоенные годы мне довелось познакомиться со многими его произведениями, преимущественно по парижским изданиям. В то время в Бухаресте, где я жила, существовала частная, домашняя русская библиотека, которую содержала интеллигентная пожилая дама. Там можно было найти много ценных изданий, приобретенных еще до революции, либо в 1920—1930-е гг., когда общение с Францией было свободным. В основном это были книги русских классиков. О советской литературе в Румынии тогда знали мало, поскольку книги из СССР почти не поступали из-за ‘железного занавеса’.

Русская литература занимала важное место в культурной жизни Румынии XIX и начала XX в. Особенно много переводились и были широко известны произведения Достоевского и Толстого. Не последнюю роль сыграл в этом пример Франции. Румынская культура, румынский писательский мир во многом ориентировались на французскую культуру.

Меньше был знаком румынский читатель с писателями предреволюционных лет. Например, Андрей Белый долгие годы оставался неизвестным. Первые румынские переводы рассказов Бунина появились в 1916—1917 гг. (среди них ‘Господин из Сан-Франциско’, ‘Легкое дыхание’), одновременно стали печататься в известных литературных журналах небольшие статьи о русском писателе. Более широко румынские читатели познакомились с бунинскими произведениями в начале 1920-х гг. И опять же, думается, не без влияния примера Франции, где начали печатать и в журналах, и отдельными изданиями, иногда повторными, переводы ‘Деревни’, ряда рассказов (‘Господин из Сан-Франциско’, ‘Сны Чанга’, ‘Грамматика любви’ и т.д.) и новелл (‘Суходол’, ‘Митина любовь’, ‘Игнат’ и др.). И в Румынии бунинским рассказам открыли дорогу журналы, лишь в 1926 г. под названием ‘Чаша жизни’ вышел первый не очень объемный сборник, состоявший в основном из уже известных румынскому читателю произведений (‘Господин из Сан-Франциско’, ‘Легкое дыхание’, ‘Аглая’, ‘Последнее свидание’ и др.). Нельзя сказать, что Бунину повезло в те годы с румынскими переводчиками. Большинство из них не обладали достаточным мастерством для передачи тонкого и неподражаемого бунинского стиля. В лучшую сторону выделялся лишь сборник, вышедший в 1936 г. под заглавием ‘Новеллы’. Переводчиком тут выступала Лучия Деметриус, в то время молодая, начинающая писательница, ставшая затем довольно известной литературной фигурой. Если подвести какой-то итог этому периоду в распространении произведений Бунина в Румынии, то можно отметить, что переводчики предпочитали в основном краткие тексты и в особенности рассказы о любви (‘Солнечный удар’, ‘Последнее свидание’, ‘Сын’, ‘Игнат’ и др.).

Новая волна интереса к творчеству Бунина относится к 1960-м гг. Румыния была уже страной социалистического лагеря, и на этот раз сказалось отношение к писателю в Советском Союзе. В эти годы были переведены все главные произведения писателя (в центре стояли ‘Деревня’ и ‘Суходол’, но теперь переводчики обратили внимание также и на ранние рассказы, и на цикл ‘Темные аллеи’, и, конечно, на роман ‘Жизнь Арсеньева’). Однако важно не столько количество переводов, сколько их художественный уровень. По установленной в те годы системе в переводах обычно участвовало два человека: знаток языка, отвечающий за точность перевода, а также писатель, стремящийся передать все литературные достоинства текста. Так, в переводе романа ‘Жизнь Арсеньева’ принимал участие известный писатель Штефан Аугустин Дойнаш, а переводы некоторых рассказов из ‘Темных аллей’ принадлежат одной из лучших переводчиц — Валерии Садовяну.

Таким образом, была создана основа для историко-литературного восприятия личности русского писателя. К этому времени мне тоже посчастливилось заниматься переводами из Бунина, а кроме того, написать несколько статей: о его поэтическом творчестве, о крестьянской теме в его прозе, о художественных особенностях его поздних рассказов. Отроческие читательские увлечения приняли осознанный, целенаправленный характер, и родилась мысль написать монографию о Бунине. В какой-то мере она была подсказана во время написания предыдущей книги — о Толстом. Книга Бунина ‘Освобождение Толстого’ не только глубоко взволновала меня, но и вызвала желание написать что-то подобное об авторе, глубже понять и объяснить личность Бунина и значение его творчества, показать трагизм судьбы этого глубоко русского писателя, вынужденного провести последние три десятилетия своей жизни на чужбине.

Изучение первого этапа творческого пути писателя, дореволюционного, требовало, кроме ознакомления с журнальной и газетной критикой (что прекрасно обеспечила работа в Ленинке), и обращения к архивам, в первую очередь к переписке Бунина. Письма дореволюционных лет сохранились в основном в России. В 1960—1970-е гг. многое уже активно печаталось российскими исследователями (А. Бабореко, О. Михайлов, С. Гольдин и др.), но оставалось немало и не вошедшего в научный обиход. Что-то можно было найти в рукописном отделе Ленинки (письма П. Гайдебурова) и в библиотеке им. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде (письма к А. Коринфскому). Часть писем брата Юлия Алексеевича, а также самого Бунина к нему или к Телешову, находились в архиве Института мировой литературы им. Горького, где отзывчивая и милая Людмила Кирилловна Куванова позволяла продолжать работать даже после закрытия архива. А ведь работа требовала много времени: ксероксов не было, все переписывалось от руки. Но наиболее осязаемые результаты дала поездка в Орел. В музее им. Тургенева хранились письма Бунина, много газетных вырезок, частично присланных Верой Николаевной, некоторые рукописи, в том числе и не напечатанные, подшивка газеты ‘Орловский вестник’, ряд дневниковых записей. Всем этим заведовал необыкновенный человек — Александр Иванович Понятовский, энтузиаст, готовый всегда и всем помочь. Он жил там же, при музее, и жил этим музеем, полностью отдаваясь своей работе.

Работа в этих библиотеках и архивных фондах дала богатый материал, открывавший много нового для иностранного читателя (т. е. румынского), к которому обращалась моя книга. Однако мне это не казалось достаточным. Нельзя было восстановить творчество Бунина во всем его значении, не представив полную и объективную картину его развития в эмиграции, а монографии, вышедшие в СССР, страдали предвзятостью. Хочу уточнить: основным побуждением было вовсе не желание полемизировать, опровергать или утверждать свой приоритет, а глубокое убеждение, что пример Бунина — это редкий случай таланта, сохранившего свою свежесть и блеск вопреки возрасту и отсутствию непосредственного контакта с изображаемой действительностью. Произведения Бунина доказывают, что тоска по родине, своеобразный поиск утраченного времени могут оказаться мощным поэтическим стимулом.

Кроме того, я поставила себе задачу восстановить по мере возможностей то литературное и человеческое окружение, тот воздух, краски, запахи, в которых его произведения родились. И для этого казалось необходимым (даже если это трудно было осуществить) поехать туда, где писатель провел годы своей эмиграции.

Задача облегчалась тем, что я проживала в Румынии, работала в Бухарестском университете, была членом Союза румынских писателей и в период ‘либерализации’ (пришедшийся на конец 1960-х) смогла получить в начале января 1970 г. короткую командировку в Париж для написания задуманной книги.

В те годы еще можно было найти людей, которые помнили Бунина. О том, что в Париже до сих пор живут Борис Зайцев, Леонид Зуров, я знала, но общих знакомых с ними у меня не было. Кроме того, меня привлекала мысль, что в Париже мне, быть может, удастся восстановить в какой-то мере атмосферу эпохи, литературной жизни при помощи журналов и газет — русских и французских.

Именно поэтому первый парижский ‘поход’ был предпринят в Национальную библиотеку и увенчался неожиданным успехом. Один из сотрудников, увидев мои ‘требования’, посоветовал поговорить с Татьяной Алексеевной Осоргиной, которая отвечала в библиотеке за славянское отделение и в то время как раз составляла библиографию русских писателей-эмигрантов. Долголетний опыт работы в разных архивах неоднократно доказывал, что очень важно найти такое ‘ключевое лицо’, которое может дать первые указания, а потом уже клубок сам размотается. Татьяна Алексеевна Осоргина была не только очень опытным библиографом, но вообще весьма образованным человеком, хорошо знавшим литературную жизнь русской эмиграции и из книг, и в особенности из личного общения и опыта. Бунина она, конечно, лично знала, но о нем как человеке отзывалась сдержанно, говорила о его холодности, высокомерности и противопоставляла ему Куприна, который, по ее словам, был ‘очень добрым’.

Благодаря Т. А. Осоргиной я познакомилась с Натальей Борисовной Зайцевой-Соллогуб, с которой у нее были тесные дружеские отношения.

Знакомство с Натальей Борисовной во многом облегчило мою работу и, самое главное (за что я ей навсегда осталась благодарна), дало мне возможность как-то осязаемо почувствовать последнее дыхание жизни и мира русской литературной эмиграции, как сейчас принято говорить, ‘первой волны’. Незабываемы те несколько посещений ее дома (тогда семья жила, если я не ошибаюсь, на авеню дю Шале), беседы с ней, а также с ее отцом, Борисом Константиновичем Зайцевым.

Считаю большим, даже исключительным счастьем, что мне довелось слушать рассказы, воспоминания Зайцева о Бунине и о жизни русских писателей в Париже. Несмотря на свои преклонные годы и на некоторую глухоту, Зайцев прекрасно сохранил память, иногда вплоть до мельчайших подробностей (например, о склонности Бунина ‘крепко’ выражаться, в чем мне до того уже пришлось удостовериться, прочитав некоторые письма, сохранявшиеся в архиве Тургеневского музея в Орле). Рассказы Бориса Константиновича были очень интересными, живыми, в них переплетались чисто личные оценки с общими комментариями. О таланте Бунина он высказывался в ‘превосходной степени’, без малейших критических замечаний, что так редко бывает, когда писатель говорит о своем коллеге. Называл его все время ‘Иван’, и тем самым как бы стирались годы двадцатилетней разлуки после смерти Бунина и в разговор входила какая-то нота близости, я посмею сказать, даже нежности. И она продолжала существовать, соединяясь с грустью, когда Зайцев перешел к рассказу о той размолвке, которая произошла в 1947 г., в связи с расколом в парижском ‘Союзе русских писателей и журналистов’. Это уже было в прошлом, стало достоянием истории, теперь же в 1970 г. в голосе рассказчика звучала безмерная грусть об утрате друга и глубокое мудрое сожаление о том, что житейские бури развели их. ‘Голубиный дух’ — так назвал Зайцев другого русского писателя-эмигранта, своего современника и друга Константина Мочульского, но эти же слова мне хотелось бы сказать и о самом Борисе Константиновиче, вспоминая то давнее посещение и разговор с ним. В нем было столько светлого, доброжелательного, с такой доброй милой улыбкой говорил он о слабостях людей, например о жажде славы (даже если и скрываемой) у Бунина, о кокетничании Зинаиды Гиппиус. Не осуждал, а, скорее, извинял. Редко можно найти такую гармонию между личностью автора и стилем его произведений. Тонкость, светлость лирического стиля Зайцева полностью соответствует его человеческой личности.

Беседы с Борисом Константиновичем продолжались разговорами с Натальей Борисовной, ее практичные, конкретные советы были особенно полезны. Милая, очень приятная в общении, готовая помочь, она очень хорошо знала писательскую эмиграцию, сама тоже занималась некоторыми архивами (Замятина, если я не ошибаюсь) и по-человечески заботилась о тех писателях, которые нуждались в ее поддержке, как, например, Зуров. Конечно, с Зуровым, прожившим столько лет в доме Буниных, очень хотелось познакомиться, хотя бы побывать в квартире, где умер писатель. Однако Наталья Борисовна мне отсоветовала добиваться встречи с Зуровым, объяснив, что он нездоров, что вообще человек он трудный для общения. И действительно, телефонный разговор с ним подтвердил все ее предупреждения.

Ее же рекомендация сыграла положительную роль, когда я обратилась к Г. В. Адамовичу. К моему великому сожалению, мне не довелось лично беседовать с ним, так как он уезжал из Парижа, но его письма в ответ на мои вопросы были очень интересны. Один из ведущих критиков в эмиграции, он был человеком близким Бунину, часто встречался с ним в самые разные периоды жизни во Франции. Судя по отзывам, которые он посвятил бунинским произведениям, думается, что он глубже других понял и оценил личность и значение писателя.

Наталья Борисовна сообщила мне и адрес Галины Кузнецовой. После предварительной переписки я на обратном пути домой в Бухарест остановилась в Мюнхене и на Айнмиллерштрассе нашла квартиру, где жили Галина Кузнецова и Маргарита Степун. Кузнецовой тогда было уже семьдесят лет, но меня поразили свежесть ее лица, милая, приветливая улыбка, женственность всего ее облика — она была еще привлекательной, даже красивой. (Такой же красотой, вопреки возрасту, поразила меня Елена Сергеевна Булгакова, с которой я познакомилась за несколько месяцев до ее смерти.)

Ехала я с надеждой узнать не о романе с Буниным (такие интимные темы не должны быть достоянием литературоведения, тем более принимая во внимание всю сложность отношений), а услышать от близкого человека, притом писательницы, как работал, о чем думал Бунин-писатель в поздние годы своей жизни. Недоумение, а затем разочарование были итогом этой встречи.

Во-первых, мы ни на минуту не остались вдвоем, все время при нашем разговоре присутствовала Маргарита Степун. И насколько была приятна, даже очаровательна Галина Кузнецова, настолько мне показалась неприятной нескладная какая-то, костлявая, мужеподобная Маргарита Степун.

Во-вторых, после формальных вопросов ‘Как доехали?’, ‘Устали?’ и т. д., освоившись немного и бегло оглядев комнату, в которой мы сидели, я была поражена полным отсутствием какого-либо намека на Бунина. Среди множества фотографий не было ни одной фотографии Бунина или его окружения, ни одной его книги. Галина Кузнецова как очень гостеприимная хозяйка угостила меня обильным по-русски завтраком, однако даже не затронула в разговоре тему моей книги, хотя прекрасно знала причину моего визита. Наоборот, явно избегала ее, разговор не выходил из тесных рамок светских приличий. У меня сложилось ощущение, что набор тем был продиктован присутствием строгого цензора — Маргариты Степун. Поэтому, прочитав недавно в книге Ренэ Герра сетование на то, что он не нашел после смерти Галины Кузнецовой любовных писем Бунина к ней, я невольно подумала, что они давно были уничтожены.

Некоторым утешением мне стал подаренный Галиной Кузнецовой на прощание ‘Грасский дневник’. Из этой на редкость тонкой, строгой и, я бы сказала, целомудренной книги, я многое поняла о жизни и творчестве Бунина, автора ‘Солнечного удара’ и ‘Темных аллей’.

К этим незабываемым встречам и беседам пребывание в Париже добавило многочисленные и очень интересные сведения, полученные в библиотеках при знакомстве с большим количеством печатных материалов. В Национальной библиотеке я могла познакомиться не только с эмигрантскими, но и французскими, немецкими, английскими изданиями. Это позволило мне дать в книге широкую панораму того, что можно было бы назвать ‘европейской перспективой’ бунинского творчества.

Знакомство из первых источников с тем, что составляло во всей своей сложности творческий период эмиграции, привело меня к мысли о том, что широко бытовавшее мнение об ‘упадке’ бунинского таланта в эмиграции должно быть опровергнуто. Доказательству этого тезиса посвящена последняя глава моей монографии ‘Ivan Bunin’ (Bukuresti, 1971). В то время он прозвучал несколько неожиданно, но, думается, что и сегодня не потерял своего значения.

Письма публикуются по оригиналам, хранящимся в частном собрании и предназначенным для передачи в РГАЛИ.

Г. В. АДАМОВИЧ — Т. Н. НИКОЛЕСКУ

24 июня 1969 г. Париж

Madame Tatiana Nicolescu

Str. Nanu Muscel 17

Bucuresti 6

Roumanie

Paris 8^e

7, rue Frd&lt,eric&gt, Bastiat

24 июня 1969

Многоуважаемая Татьяна Николаевна

Простите, что отвечаю на Ваше письмо с опозданием. Я был не совсем здоров, а кроме того очень занят. ‘Одиночество и свобода’ я постараюсь Вам на днях послать (если найду оставшиеся у меня экземпляры).

Вот краткие ответы на Ваши вопросы:

1) Был ли у Бунина интерес к французской литературной жизни и к отдельным франц&lt,узским&gt, писателям?

Бунин очень плохо знал франц&lt,узский&gt, язык, говорил с трудом, не все понимал¹. Поэтому общения с франц&lt,узскими&gt, писателями было у него мало, да и то лишь после Нобел&lt,евской&gt, премии². Во время войны он не раз встречался с Жидом, в Грассе и в Ницце, — но всегда находились переводчики. Как-то в Грассе я завтракал у него вместе с А. Жидом. Был долгий разговор о Толстом (которого боготворил Бунин) и Достоевском (любимце Жида)³. Но с писаниями Жида Бунин был мало знаком⁴. Высоко ставил Мориака⁵, который платил ему тем же. Из писателей XIX века особенно ценил Флобера, отчасти и Мопассана⁶. Пробовал читать М. Пруста⁷, и очень им восхищался, хотя&lt,,&gt, по-моему&lt,,&gt, очень многое должно было остаться ему непонятно из-за незнания языка. Может быть&lt,,&gt, помогала ему Вера Николаевна⁸? Не знаю.

2) Отношение Б&lt,унина&gt, к эмигрантской поэзии и вообще литературе?

К поэзии относился холодно, — отчасти м&lt,ожет&gt, б&lt,ыть&gt, потому, что знал, как холодно относятся к его собственной поэзии молодые эмигранты. Ненавидел Блока и считал, что все молод&lt,ые&gt, эмигранты находятся под его влиянием. В разговорах о новой поэзии всегда бывал ироничен.

Насчет молод&lt,ых&gt, эмигр&lt,антских&gt, прозаиков не могу ничего вспомнить точно. Сирина-Набокова терпеть не мог, хотя признавал его талант. Зуров? Это вопрос довольно спорный (вопреки письмам Веры Ник&lt,олаевны&gt,, напечатанным в No 3 ‘Нового мира’), и мне не хочется его касаться. Неизменно положительно отзывался об Алданове, с которым был очень дружен.

3) Философские течения в русск&lt,ой&gt, эмиграции?

Бунин никакого интереса к ним не проявлял — как и к философии вообще. Исключение, пожалуй &lt,, &gt, одно — Лев Шестов. Но и его он любил не как философа, а как человека, часто у него бывал, т. к. был с ним в свойстве. Ценил Ф. Степуна, но тоже скорей как собеседника (в Грассе), чем как писателя⁹.

Вот, кажется, все. Конечно, в личном разговоре я мог бы сказать Вам много больше.

Искренне желаю успеха в Вашей работе.

С уважением

Георгий Адамович

Бунин считал ‘Темные аллеи’ лучшей своей книгой. А. Жид прочел ее в переводе и нашел, что это рассказы среднего качества. Он особенно ценил ‘Деревню’. Бунина это удивило и огорчило. Помню, что он сказал: ‘Ну, что с француза спрашивать!’.

— — —

¹ О том, что Бунин не владел в достаточной мере французским языком, и это затрудняло его общение, говорят и другие мемуаристы (Зензинов В. Записи // Новый журнал. 1965. Кн.81. С.294, Бахрах А. По памяти, по записям // Мосты. 1966. Кн.12. С.286).

² До революции Бунин на Западе был почти неизвестен, внимание критики и читателей он привлек после нескольких переводов на французский язык в начале 1920-х гг. (‘Деревня’, ‘Господин из Сан-Франциско’, ‘Чаша жизни’ и др.). После присуждения Нобелевской премии, естественно, количество переводов, а также выступлений критиков (французских, немецких, итальянских, английских, американских и др.) выросло лавинообразно.

³ Андре Жид познакомился с творчеством Бунина, прочитав в переводе повесть ‘Деревня’ в 1922 г. См. его письмо Роже Мартен дю Тару от 12 июля 1922 г.: ‘…читаю ‘Деревню’ Бунина с радостью и удивлением’ (Andre Gide-Roger Martin du Gard Correspondance, 1913—1934. Paris, 1968. P. 185). 4 августа 1922 г. Андре Жид записал в дневнике: »Деревня’ замечательна’ (Journal 1939—1949. Paris, 1954. P. 738). Осенью 1941 г. Андре Жид несколько раз встречался с Буниным и при первой встрече произвел ‘очень приятное впечатление: тонок, умен’. Но впечатление испортилось, когда Жид назвал Толстого ‘asiatique’ и восхитился стихами Пастернака (Устами Буниных. Т.З. С. 109). По всей вероятности, Г. Адамович имеет в виду именно эту встречу (28 августа 1941 г.). Сам Жид признавал, что они с Буниным ‘не соглашаются ни в чем’, что у них ‘очень разные литературные вкусы’, но в то же время французский писатель ценил ‘неколебимость’ Бунина, так как ‘в искусстве великие творцы должны быть каждый сам по себе, каждый самостоятельной личностью’ (Le Figaro. 1950. 23 octobre). Подлинной, глубокой дружбы между ними не было, но Жид относился к Бунину с большой симпатией и в трудные минуты старался ему помочь (см.: Бахрах А. По памяти, по записям // Мосты. 1966. Кн. 12. С. 287, Устами Буниных. Т. 3. С. 102).

⁴ Бунин в дневниках называет такие произведения, как ‘La porte troite’, ‘L’cole des femmes’, находя последнее ‘скучным, пресным, незначительным’ (Устами Буниных. Т. 3. С. 116), вспоминает о лекциях А. Жида о Достоевском в театре ‘Vieux Colombier’.

⁵ В предисловии к переводу романа ‘Волчица’ Бунин назвал Мориака ‘одним из самых замечательных — и едва ли не самым замечательным из современных французских писателей’ (цит. по: Бунин И. А. Собр. соч. М., 1967. Т. 9. С. 469). В. Зензинов в своих воспоминаниях также отмечает это пристрастие Бунина к произведениям Мориака. И сам Бунин в одном из интервью по случаю Нобелевской премии говорил: ‘Как только вижу книгу Мориака на витрине книжного магазина, сразу ее покупаю… я очень, очень ценю его произведения’ (Le Jour. 1933. 29 novembre).

⁶ Бунину принадлежит статья ‘Конец Мопассана’ (Последние новости. 1927. 4 ноября. No 2783). Галина Кузнецова, рассказывая о чтениях вслух на вилле ‘Бельведер’, называет среди авторов Мопассана (Кузнецова Г. Грасский дневник. Вашингтон: Victor Kamkin, 1967. С. 48, далее: Грасский дневник, с указанием страницы). Некоторые французские критики (Андре Делакур, Эдмонд Жалу и др.) находили родственные черты между Буниным и Мопассаном. Флобера современники также указывают в ряду французских писателей, которых высоко ценил Бунин.

⁷ В интервью газете ‘Le Jour’ Бунин, в частности, заявил, что его весьма привлекает своеобразная манера письма Марселя Пруста (Le Jour. 1933. 29 novembre).

⁸ Галина Кузнецова вспоминает, что она переводила Пруста для Бунина (Грасский дневник. С. 112).

⁹ Отголоски этих бесед сохранились в дневниках Бунина (см.: Устами Буниных. Т. 3).

Г. В. АДАМОВИЧ — Т. Н. НИКОЛЕСКУ

24 августа 1969 г. Ницца

Nice

24авг&lt,уста&gt, 1969

(сейчас я в Ницце, но мой

парижский адрес действителен всегда)

Многоуважаемая Татьяна… (простите великодушно, не могу вспомнить Ваше отчество, а первого Вашего письма у меня с собой нет).

Очень рад, что моя книга, ‘Один&lt,очество&gt, и свобода’, оказалась для Вас полезна. Конечно, у меня есть и другие книги, в частности ‘Комментарии’, вышедшие после ‘Од&lt,иночества&gt, и св&lt,ободы&gt,’, но у меня осталось мало экземпляров и прислать их Вам я не могу.

Отвечу вкратце на Ваши вопросы.

1) Был ли Бунин человеком озлобленным?

Нет, ‘озлобленный’ — не то слово. Он помнил, что в дореволюционный период оставался в тени, по сравнению с Горьким, Л. Андреевым и другими. Позднее он взял над ними ‘реванш’, и м&lt,ожет&gt, б&lt,ыть&gt, оттого отзывался о прежних своих соперниках с раздражением. Даже о Блоке. В сущности, беспрекословно он преклонялся только перед Толстым. О Чехове говорил с любовью, но едва ли ставил его выше себя.

Отчего я назвал его человеком веселым? Он бывал весел в кругу друзей и был неподражаемым рассказчиком, вспоминая разного рода мелочи, и подражал людям, о которых вспоминал. Вообще, он бывал обаятелен, когда хотел этого, но мог быть и очень резок с теми, кого не любил.

2) Признавала ли эмигрант&lt,ская&gt, литер&lt,атурная&gt, молодежь Бунина своим учителем?

Едва ли. Его уважали, ценили, но учителем считали лишь очень немногие. Молодежь читала новых западных писателей, которых Б&lt,унин&gt, не знал. Молодежь скорей училась у прежних ‘модернистов’, которых Б&lt,унин&gt, терпеть не мог. Допускаю, что как прозаик он мог быть учителем. Но не как поэт. Стихов его молодежь не любила, Б&lt,унин&gt, это знал и это его огорчало. Теперь в России, кажется, высоко ценятся и его стихи. Но, например, Ахматова (в Париже, в 1964 году) отзывалась о них очень холодно. А он сам был очень высокого мнения о своей поэзии.

3) Кого он ценил из советских писателей?

Помню его восторженный отзыв о Паустовском. Еще и о Твардовском, авторе ‘Василия Теркина’. Признавал большой талант Ал. Толстого, но презирал его как человека. Над Пастернаком издевался, считал его идиотом. Кое-что нравилось ему у Вал. Катаева, которого он знал совсем еще молодым, в Одессе. Но вообще-то за сов&lt,етской&gt, литературой он не следил, и читал отрывочно, то, что попадется на глаза.

Вот, кажется, все. Искренне желаю успеха в работе и всего лучшего.

Георгий Адамович

Н. Б. СОЛЛОГУБ¹ — Т. Н. НИКОЛЕСКУ

23 февраля 1971 г. Париж

Madame T. Nicolescu

Str. Dr. Nanu Muscel 17

Bucuresti 6

Roumanie

Париж 23 февраля 1971 г.

Дорогая Татьяна Николаевна

Простите меня, пожалуйста, что до сих пор не ответила Вам на Ваше милое письмо.

Мы долго с папой обсуждали, что именно из его ранних рассказов подойдет для Вас — и пока решали, пока я сняла и сделала фотокопию, прошло много времени². Фотокопия у меня уже лежит больше 2-х недель. И сегодня я, наконец, решилась сесть, написать — и завтра отправлю Вам заказным. Я думаю, что ‘Студент Бенедиктов’ и ‘Люди Божий’ (из книги ‘Река Времени’) подойдут — а м&lt,ожет&gt, б&lt,ыть&gt, как раз и нет? Если не подойдет, или слишком поздно, пришлите нам, пожалуйста, обратно этот текст — т. к. ‘Студент Б&lt,енедиктов&gt,’ напечатан в сборнике, кот&lt,орый&gt, давно разошелся. (‘Люди Божий’ не так важно — эта книга у нас есть). Надеюсь, что у Вас все в порядке, все здоровы.

25-го апреля женится наш младший сын. Хотя мы и очень рады, и невеста нам очень нравится, все же грустно, что дети выросли, и мы останемся одни.

Папе на днях было 90 лет, шумно и хорошо отпраздновали этот день. Он молодцом — но, конечно, силы убывают…

Целую Вас и желаю Вам и Вашей семье всего хорошего.

Ваша Н. Соллогуб

— — —

¹ Наталья Борисовна Соллогуб (урожд. Зайцева) — дочь Б. К. Зайцева, жена (с 1932) графа Андрея Владимировича Соллогуба (1906—1996), доктора экономики, крупного специалиста в области банковского дела. Свои публикации она подписывала Зайцева-Соллогуб.

² Речь идет об ‘Антологии русской новеллы XIX—XX веков’ (переводы на румынский язык), которую я готовила к печати и где очень хотела поместить произведения Б. Зайцева. Ввиду личного знакомства с автором мне казалось естественным, чтобы выбор был сделан им самим. К сожалению, его ответ пришел, когда книга отправилась в набор и включить что-то уже не было возможности.

Т. А. ОСОРГИНА — Т. Н. НИКОЛЕСКУ

26 января 1975 г. Париж

26.1.75.

Дорогая Татьяна Николаевна.

Получила Ваше письмо, оно было для меня неожиданным. Да, действительно, давно ничего о Вас не знала, думала время от времени о том, что с Вами происходит. Но я всегда думаю, что нельзя же писать после одной или двух встреч всю жизнь. А я о себе стараюсь не напоминать.

Спасибо за поздравление. Желаю и Вам тоже хорошего Нового Года. А наш общий ‘ангел’ был вчера. Но вот какая странная вещь: Вы о нем помните, но едете на полтора года в Москву¹, а я о нем не помню, но в Москву не еду!

Но это только шутка. Писать мне можно было и оттуда, я Вас судить ни за какие Ваши действия не собираюсь.

Бунинские тома ‘Литер&lt,атурного&gt, наследства’ видала, конечно, но специально их не рассматривала.

Я все еще здорова. До сих пор продолжала работать в Нац&lt,иональной&gt, Библ&lt,иотеке&gt, по два дня в неделю, заканчивая проверку тамошних русских периодических коллекций. Теперь работа совсем подошла к концу и через месяц или два я туда ходить больше не буду. Главные силы употребляю теперь на серию библиографий, посвященных писателям и философам, кот&lt,орые&gt, жили между двумя войнами во Франции². Первый выпуск был посвящен сочинениям моего мужа (я бы хотела быть вторым номером, но моя рукопись была готова, а у других еще нет), теперь вышла библиография Шестова, и еще несколько ждут очереди, в том числе Ремизов и Бердяев³. Мы берем пока только тех, которыми в Москве не интересуются, таким образом Бунин и Бальмонт отодвинуты на второй план⁴. Не знаю еще, как поступим, может быть, займемся только тем, что ими было опубликовано в эмиграции.

Борис Константинович, действительно, умер⁵. И умер очень для него счастливо, был болен всего одни сутки. Ночью у него сделалось кровоизлияние, был без сознания и через сутки умер. Я его видала за неделю до этого, пила с ним чай и говорили мы о разных берлинских публикациях 20-х годов. Он поразил меня своей памятью и совершенно здравыми рассуждениями. Дочь с семьей живет сейчас в другом месте, ведь тот дом был им предоставлен от работы ее мужа. Ну а как он вышел в отставку, так и право на дом кончилось. Оба сына у них женаты и есть уже трое внуков.

А мой каталог периодических изданий эмиграции⁶ пока застрял: нет денег для печатания. Очень меня это огорчает. А вот кстати (в связи с библиографиями) хочу Вас спросить, знаете ли Вы периодическое издание под названием: Revista Fundatiilos Regale, Bucarest⁷? Когда оно началось и продолжает ли выходить? Если можете мне сообщить, буду благодарна.

Ну а если Вам что-нибудь нужно, тоже с удовольствием наведу справки.

Жму Вашу руку и желаю всего хорошего. А как Ваши семейные?

Т. Осоргина

— — —

¹ В тот год я один семестр преподавала в МГУ как приглашенный профессор.

² Имеется в виду серия библиографий ‘crivains russes en France’, которую с 1973 г. выпускает парижский ‘Institut d’tudes slaves’ (к настоящему времени вышло более сорока томов). Серия была открыта библиографией М. А. Осоргина: Bibliographie des uvres de Michel Ossorguine / tablie par N. Barmache, D.M. Fiene et T. Ossorguine. Paris: Institut d’tudes slaves, 1973.

³ В тот год вышла первая часть двухтомной библиографии Шестова: Bibliographie des uvres de Lon Chestov / tablie par Nathalie Baranoff. Paris: Institut d’tudes slaves, 1975. Вторая часть вышла тремя годами позже: Bibliographie des tttudes de Lon Chestov / tablie par Nathalie Baranoff. Paris: Institut d’tudes slaves, 1978. Тогда же увидела свет библиография Ремизова: Bibliographie des uvres de Alexis Remizov / tablie par Hl&egrave,ne Sinany, Sous la direction de T. Ossorgine. Paris: Institut d’tudes slaves, 1978, a также первая часть библиографии Бердяева: Bibliographie des uvres de Nicolas Berdiaev / tablie par Tamara Klepinine, introduction de Pierre Pascal. Paris: Institut d’tudes slaves, 1978.

⁴ В результате библиографии Бунина и Бальмонта так и не появились в парижской ‘желтой’ серии, как, впрочем, и в любой другой в России или эмиграции. Расчеты на интерес в Москве оказались преувеличенными.

⁵ Б. К. Зайцев скончался 28 января 1972 г.

⁶ Книга вышла в следующем году: Ossorguine-Bakounine T. L’migration russe en Europe: Catalogue collectif des priodiques en langue russe. 1855—1940. Paris: Institut d’tudes slaves, 1976.

⁷ Этот румынский журнал (в переводе ‘Журнал королевского фонда’), посвященный в основном литературе и искусству, выступал с подчеркнуто эстетских позиций и был закрыт после утверждения социалистического режима. В нем печатались и переводы русских писателей (например, Блока) или религиозно-философских мыслителей (Шестова). Т. А. Осоргина интересовалась судьбой журнала для своих библиографических исследований.

По следам парижской командировки

Из писем Г. В. Адамовича, Т. А. Осоргиной-Бакуниной и Н. Б. Зайцевой-Соллогуб

Читайте также: