ПО ПОВОДУ СТАТЬИ С. КЛЫЧКОВА
ПО ПОВОДУ СТАТЬИ С. КЛЫЧКОВА
‘Литературныая Газета’, No 24, 1929
По поводу статьи С. Клычкова, Клычков Сергей Антонович, Год: 1929
Время на прочтение: 3 минут(ы)
В седьмой книге журнала ‘Печать и революция’ была напечатана статья О. Бескина ‘Бард кулацкой деревни’, посвященная социальному анализу творчества Сергея Клычкова. Откровенно реакционная для нашего времени сущность произведений С. Клычкова неоднократно констатировалась марксистской критикой. Плюсом же этой статьи являлся довольно подробный синтетический анализ всех прозаических произведений С. Клычкова, из которого автор сделал определенный, ни чем не вуалированный вывод о стопроцентной кулацкой сущности критикуемого автора.
Документируя ссылками на все прозаические произведения С. Клычкова, т. Бескин устанавливает следующий спецификум его классового лица: 1) всепроникающая дуалистическая философия с утверждением от бога положенных общественных порядков на земле, 2) темная ненависть к науке, угрожающей подорвать основу кулацкого строительства, 3) столь же звериная ненависть к городу, как к врагу деревни (понимай, конечно, старой деревни), 4) обожествление девственной природы, как единственной мудрости, гарантирующей сохранение ‘извечного’ социального порядка, 5) уверенность в том, что никакие силы в мире не в состоянии переделать мужика. Кроме того, в статье сделана попытка социологически об’яснить сущность ‘истинно русского’ характера стиля С. Клычкова и импрессионистско-романтической, дву-плановой композиции его романов.
Как же отвечает на выступление товарища Бескина С. Клычков. Он проходит мимо характеристики классового генезиса своего творчества или не желая понять, что в этом центр вопроса, или, что гораздо вероятнее, не имея достаточно веской аргументации для отвода классово весьма печальных для него выводов. Этим он выдает себя с головой.
Итак, С. Клычков считает возможным пройти мимо важнейших положений статьи т. Бескина. Считает же нужным он остановиться на двух, по его мнению, ‘криминальных’ пунктах.
Первый пункт: С. Клычков умышленно обходит новую деревню. Вернее, в новой деревне видит только мракобесно-старое. Оказывается тому есть чрезвычайно простое объяснение: новая деревня, видите ли, дозревает в душе С. Клычкова. Трудам его жизни будет трилогия трилогий’ (9 книг)! Большое начинание, но пока, когда каждая книга о деревне есть орудие в руках той или иной стороны, на подступах к 12 году революции он дает свои книги для использования в руки классовых врагов революции. Реконструкция сельского хозяйства, переделка крестьянского сознания, борьба не на жизнь, а насмерть, — а С. Клычков, видите ли, еще не поспел, его корабль стоит еще в верфи. Его творческое вдохновение еще не ‘дошло’. Нет! Вдохновляется жизнью, трепетом сегодняшнего дня. И секрет-то в том и заключается, что писатель берет из сегодняшнего дня то, что близко ему с классовой стороны. Потому мы верим сегодняшним книгам С. Клычкова и, основываясь на их социальном существе, не доверяем словам о грядудущей ‘трилогии трилогий’. Если ‘живая собака лучше мертвого льва’, то тем паче оная же собака достовернее льва нерожденного. Желание С. Клычкова, чтобы его не судили по вышедшим книгам, не имеет под собой никакой почвы, во-первых, потому, что каждая из них в отдельности является законченным произведением, а в особенности потому, что всякая трилогия, тетралогия, а в данном случае ‘трилогия трилогий’, об’единены всегда единым миросозерцанием автора, отраженным в каждой части. Кроме того, С. Клычков насквозь пронизывает свои книги авторскими лирико-публицистическими высказываниями, являющимися незаменимым ключом для раскрытия его образов авторского credo.
Конкретные указания С. Клычкова на некоторые эпизоды ‘Сахарного немца’ к на фигуру Рысачки в ‘Князе мира’ — сугубо неубедительны. Ссылаться для установления своей ‘революционности’ на ‘немца’, на книгу о войне, поданную через преломление действительности в психике выбитого из колеи блаженного, нищего духом, а потому и возлюбленного Клычковым сына деревенского лавочника Зайчика, книгу сумбурно-мистическую, настроенную на лживой философии ‘братства’ в елейном духе православного народничества — дико, несуразно. Это значит лишний раз демонстрировать свою абсолютную оторванность от современности.
Что касается Рысачихи, то ненависть к крупной крепостнице-помещице в данном случае — совершенно не противоречит кулацкой сущности творений Клычкова, ибо кулак, зажатый хищническим крепостным хозяйством, — его враг. Образ Рысачихи заслуживает особого анализа. Укажем только на то, что приемы Клычкова в том же ‘Князе мира’, для живописания мелкого помещика не совсем другие, и последний иногда уже товарищески похлопывает его по плечу.
Второй ‘криминальный’ пункт — поход т. Бескина против ‘русского стиля’. Но в статье этого нет. В статье поход против канонизированного, пронизывающего ткань произведения на все 100%, сусально-народнического, мистическо-мракобесного, иконописного, квасного стиля. Клычков еще раз выдает себя, аргументируя творчеством Палехских кустарей. Тем самым он отожествляет русский стиль с традиционно иконописным. Палехские кустари, естественно, и по-сейчас (посмотрите их ларцы и коробочки) рисуют блестяще Георгиев-победоносцев, с той разницей против прошлого, что Георгии одеты в красноармейскую форму, а дракон должен символизировать гидру контрреволюции. Пока у Палехских кустарей под ногами почва кустарного старозаветного мастерства, пока для них не найдена новая социальная форма производственное объединения — они обречены писать модернизированные иконы. Их стиль социально детерминирован прошлым. А что касается поддержки правительства, то в основе здесь — вопросы экспорта: любят ‘истинно-русский’ стиль во Франции и Америке. А разве С. Клычков хочет работать на экспорт?
Рассвирепевши в спорах о ‘русским стиле’, Клычков проговаривается: ‘Советской критике раз навсегда необходимо установить точные разграничения в этом вопросе, в противном случае, русская революция с легкой руки Бекиных останется… без русского искусства‘. Вот тут собака и зарыта! Октябрьская революция не первый акт международной социальной революции, а русская революция, и порождать она должна не пролетарское, но крестьянское, не социалистическое искусство, не советское, а национальное, русское. Вот до чего можно дойти в полезном рассуждении о стиле: уши националиста-великодержавника выглянули полностью! А мы, глупые люди, говорим о советском искусстве! Конечно, Клычкову невдомек, что национальные формы искусства нами рассматриваются в плане их интернационального значения.