По поводу романа Альфонса Додэ ‘Набаб’
По поводу романа Альфонса Додэ ‘Набаб’
* * *
Г.
———————————————————
По поводу романа Альфонса Додэ ‘Набаб’, Доде Альфонс, Год: 1878
Время на прочтение: 6 минут(ы)
Редко литературное произведение возбуждало столько шума как известный читателям ‘Русского Вестника’ роман Альфонса Додэ Набаб, обнаруживший блестящее дарование автора, и разом поставивший его наряду с лучшими современными писателями. Появившийся сначала в фельетоне парижской газеты Temps, откуда мы и заимствовали его, он тотчас же по окончании его печатанием в названной газете выдержал более тридцати изданий. Но не одно мастерство изложения и интерес романа привлекая публику и были причиной такого громадного успеха. Шуму наделало последнее произведение Додэ еще и потому что в типических фигурах художественно выведенных автором публика непременно хотела видеть портреты лиц, деятельность которых хорошо известна парижскому обществу. Черты действительности подмеченные и воспроизведенные автором и перемешанные с вымыслом открывали обширное поле для догадок и предположений. Насколько эти догадки и предположения, проникшие в печать, справедливы, решить конечно трудно, тем более что сами французские журналисты, высказывающие их, не согласны между собой. Несомненно одно, что изображая своего главного героя, Набаба, Додэ воспользовался обстоятельствами жизни одного в свое время весьма известного французского депутата. Интересные данные по этому предмету сообщает г. Перивье в ‘Figaro‘ от 5-го января, и мы считаем не лишним передать их и нашим читателям.
Набаб, говорит г. Перивье, есть Франсуа Браве, знаменитый депутат Гардскаго департамента. Я звал его лично, а потому и могу изложить истинную драму его жизни, освобожденную от фикции и украшений романа.
Я как будто вижу пред собой Браве: высокий ростом, очень сильный, сутуловатый, черный лицом, курносый, с большим ртом, с толстыми, чувственными губами, настоящий тип варварийского пирата в сюртуке, с манерами людоеда, но в сущности добрый малый.
Он был очень дурен собой, но в физиономии его было что-то такое, что придавало ей необыкновенную прелесть. У него были изумительно простодушные выходки, очаровательная улыбка, речь живая, полная образности, простонародная и по временам напоминавшая героев Рабле. Он говорил громко, как все жители юга, был мало образован, но знал многое и угадывал часто то, чего не знал. Он был умен, очень умен, он был очень добр, отвечал всегда скоро и метко и владел словом в совершенстве.
Щедрый, великодушный, он раздавал полными руками, советуясь более с сердцем чем с рассудком, бросая золото без разбора врагам также как и друзьям, почти всегда поддаваясь обманам льстецов и интриганов его окружавших.
Тщеславен он был до невероятности, страстно любил лесть, как все жители Востока, к которым он принадлежал на половину. Он любил говорить о своей прежней жизни как моряки о кораблекрушениях, от которых они с трудом успели спасти свою жизнь. Со своею грубою манерой он говаривал что ‘первую половину жизни он мер с голоду, а вторую умирает от несварения желудка. ‘
Жизнь его была сказкой из ‘Тысячи и Одной Ночи‘, фантазией возбужденного воображения.
В Египте, благодаря дружбе Саид-паши, он наживал миллионы за миллионами, и в несколько лет как бы волшебством воздвиг здание того чудовищного богатства которое в последствии приводило в изумление Парижан.
Браве нажил тогда более ста миллионов во всевозможных предприятиях, благодаря необычайной сметливости, смелости и ловкости. Он был главным поставщиком Египта, он доставлял туда, с огромными для себя выгодами, все что эта еще варварская страна могла заимствовать у цивилизованной Европы. Все проходило туда чрез его руки.
Несмотря однако на все свое могущество, он зависел от прихоти повелителя, которого был любимцем. Надо было видеть как он искусно пользовался своим влиянием. Раз после ссоры, продолжавшейся несколько месяцев, он снова захотел войти в милость. Он явился на аудиенцию е головой покрытой тарбужем, красным головным убором, грязным и шутовской формы.
У вас, — заметил вице-король, — очень странный и смешной головной убор.
— Ваша светлость, — отвечал Браве, — такой убор идет только человеку находящемуся в немилости. Возвратите мне вашу милость и мой убор изменится как бы по мановению волшебного жезла.
— Ну, я возвращаю вам ее!
И Браве бросил свой тарбуж, достал совершенно новую феску из кармана и надел ее себе на голову к великой потехе его светлости и всего собрания.
Надо отдать справедливость Браве, он никогда не забывал что он француз. Браве уговорил Саида дать г. де Лессепсу концессию на Суэцкий перешеек и доставил ему большую часть капиталов на это предприятие.
Гардский департамент в особенности воспользовался миллионами Браве. Невозможно себе представить сколько жителей южной Франции налетело на Египет. Туземцы могли подумать что к ним возвращается одна из тех язв, от которых страна их страдала в библейские времена.
Оттого Браве и сделался в своем департаменте по крайней мере столь же популярным как Авиньонский мост. Он был избран сначала членом генерального совета. Он купил огромные поместья и между ними замок Сен-Романс, которого такое прекрасное описание представил Альфонс Додэ в своем романе, и который в действительности носит название замка Бель-О. Это великолепное поместье принадлежало прежде монсеньору Сибуру, архиепископу парижскому, бывшему также уроженцем Гардского департамента. Теперь оно принадлежит хорошо известному парижскому миллионеру г. Белейзу.
Г. Додэ повествует, что Набаб вздумал дать там праздник Тунисскому бею во вкусе празднеств которые Фуке давал Лудовику XIV, но что бей отказался на нем присутствовать. Здесь роман оставляет действительность и переходит в область вымысла. Праздник у Браве состоялся, вице-король Египетский присутствовал на нем и был им очарован.
Великолепие означенного празднества было неслыханное. До пятидесяти тысяч человек приглашено было на это царское торжество, продолжавшееся трое суток. Столы были расставлены на протяжении гектара. Богатые и бедные садились за них. Счет уплаченный Браве простирается до 500.000 франков. Праздник был организован и исполнен со вкусом и увлечением г. Карвало, нынешним директором Комической Оперы.
То было заключительным букетом счастия Браве. После празднества началось его падение. Оно продолжалось двенадцать лет. Во все эти годы он вел страшную борьбу против людей и обстоятельств, защищая на смерть свои миллионы с энергией более дикою, и с настойчивостью более неукротимою, чем те которые он употребил для приобретения их.
Нынешний вице-король Измаил-паша пожелал его разорения и под конец достиг его. Его ненависть к Браве относится еще к тому времени когда он был наследным принцем и возникла от самой ничтожной причины.
Измаил дал слово Браве сделать какое-то дело, но не сдержал его. Браве рассердился и сказал ему:
— Вы ведете себя не как принц, а как мелочной торговец улицы Кенканпуа!
Это и возбудило ярость принца. Он бы простил эпитет мелочного торговца, по Кенканпуа — никогда. Он пожаловался своему отцу что иностранец обозвал его Кенканпуа и требовал торжественного удовлетворения. Вице-король Саид много смеялся и на ту минуту укротил гнев Измаила, но последний никогда не забыл нанесенного ему оскорбления и в последствии жестоко отмстил за него, разорив в конец Браве.
Краткая карьера Браве в качестве депутата Гардскаго департамента доставила г. Альфонсу Додэ одну из самых драматических сцен его романа, — сцену кассации выборов Набаба.
В действительности депутатские выборы Браве кассированы были два раза, но он все-таки по троекратном избрании занял место в законодательном корпусе, благодаря посредничеству герцога де Морни (герцога де Мора), горячо принявшего сторону безвинно оклеветанного кандидата. Про него распустили ложные слухи, будто бы в первые бедственные годы своей жизни он занимался в Париже неблаговидными промыслами и дажs в сообществе с одною женщиной содержал дом, пользовавшийся позорною известностью.
Речь произнесенная им по этому случаю в палате заслуживает полнейшего внимания. Этот необразованный и неученый человек возвысился до истинного красноречия, вырывавшегося из сердца и возбуждавшего к нему невольное сочувствие слушателей.
‘Да, милостивые государи, говорил он, — нищета ужасное дело! Я боролся против нее, терпел голод, жажду, я боролся и одержал победу! Ужели мне придется выдержать новую борьбу, чтобы защитить себя от богатства? Ах! господа, я боюсь ее, этой борьбы, я боюсь пасть в ней, ибо враг нападающий на меня — повсюду, а я не вижу его нигде, имя ему — зависть. Я убиваю себя, от него не могу защищаться, ибо он для меня неуловим.’
И он был прав, бедный Браве! Враги его и во главе их вице-король Египетский не давали ему ни минуты покоя. Он должен был сложить с себя депутатское звание и возвратиться в Египет чтобы спасать свое состояние, которому угрожала крайняя опасность.
От этого колоссального имущества более чем во сто миллионов он не успел спасти ни копейки в буквальном смысле слова. Он ослеп и около трех лет тому назад умер в нищете, окруженный только своею семьей, которую он оставил безо всяких средств к существованию.
В настоящее время вдова Браве проживает в одном из парижских углов, перенося несчастие с тем благородством и стоическим мужеством к которому только способны Женщины, и — вот трогательная подробность, за обнародование которой я прошу у нее извинения — она воспитывает троих детей своих, благодаря маленькой пенсии, которую выдает ей один из ее прежних служителей, разбогатевших на службе у ее мужа.
Из этого очевидно что г-жа Браве отнюдь не соответствует далеко не симпатичному типу Левантинки, изображенной в романе г. Додэ. Она младшая дочь барона Шульца, человека весьма достойного, состоящего голландским генеральным консулом в Египте. Сестра ее состоит в супружестве с главой марсельского дома Пастре.
Второстепенные лица романа г. Додэ гораздо менее отвечают действительности, чем главное лицо Набаба, но тем не менее тому, кто хорошо знаком с парижским миром нетрудно поставить собственное имя на каждое из лиц фигурирующих и вращающихся около Набаба.
Но здесь, повторяю, доля фикции очень велика, что дает право, например, г. Карвало отречься от всякого сходства с Кардельяком-скептиком, хотя любезный директор Комической Оперы находился долго в дружеских сношениях с Браве, а также и с герцогом де Морни, то есть с герцогом де Мора, г. Альфонса Додэ. Кардельяк скорее напоминает собою Рокеплана.
Журналист Моассар также мало имеет сходства с покойным Ганеско, хотя и напоминает его. Правда что Ганеско основал некогда газету ‘Parlement‘ на деньги Браве около 600.000 франков. Браве не писал в вей никогда ни одного слова, не печатал в ней ни одной корреспонденции, и только однажды он своими мощными руками посреди улицы Мира страшно отколотил бедного Ганеско, забывшего достодолжное уважение к такому важному патрону.
То же должно сказать о докторе Дженкинсе. Общего у него с доктором Камбеллом, красивое лицо коего известно всему Парижу, только пресловутые пилюли, которые, как говорят, производят такое магическое действие на ослабленные организмы.
Что касается банкира Гемерлинга, то, конечно, он имеет лишь смутное сходство с Германом Оппенгеймом, ныне умершим. Предположение это могло возникнуть оттого что Оппенгейм был действительно в финансовом соперничестве с Браве, но роман значительно удалился от действительности.
Masseur Кабаесю, интересный профиль которого появляется по временам в Набабе, не кто иной как парижская знаменитость, известный Шараве, фотограф и masseur, который — вот раскрытие долженствующее изумить многих — был тот замаскированный боец, который привлекал весь Париж пятнадцать лет тому назад.
Что касается автора романа, то ему стоило только собрать свои личные воспоминания, чтобы написать Набаба, он был земляк Браве, который отчасти содействовал вступлению его в парижский свет, где с тех пор г. Альфонс Додэ занимает столь почетное место.
Источник текста: журнал ‘Русский Вестник’, 1878, январь, том 133. С. 487—493.