По поводу последней повести графа Л. Н. Толстого 'Казаки'. (Письмо к редактору 'Времени'), Полонский Яков Петрович, Год: 1863 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 9 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Полонский Я. П.

По поводу последней повести графа Л. Н. Толстого ‘Казаки’. (Письмо к редактору ‘Времени’).

‘Время’, No 3, 1863

Оригинал здесь — http://smalt.karelia.ru/~filolog/vremja/1863/march/kazaki.htm

ПО ПОВОДУ ПОСЛДНЕЙ ПОВСТИ ГРАФА Л. Н. ТОЛСТОГО ‘КАЗАКИ’

(ПИСЬМО КЪ РЕДАКТОРУ ‘ВРЕМЕНИ’)

____

Лихорадочно-напряжонное состоянiе нашего общества всхъ выбиваетъ изъ колеи, въ особенности литераторовъ. Романисты пускаются въ полемику, публицисты пишутъ романы, историки — драмы, лирическiе поэты — статьи по хозяйственной части и очень можетъ быть, что экзекуторы скоро начнутъ стихи писать. Я не критикъ, но по желанiю вашему пишу и посылаю къ вамъ критическiя замтки поповоду только-что прочитанной мною повсти ‘Казаки’, соч. графа Л. Н. Толстого.

Кто не читалъ самой повсти, тотъ лучше сдлаетъ, если прочтетъ ее прежде чмъ станетъ читать письмо мое. Я не стану излагать содержанiе повсти и буду кратокъ повозможности, скажу вамъ тоже что сказалъ бы я и самому автору, еслибъ постарому увидлся съ нимъ и еслибъ онъ спросилъ моего мннiя.

Повсть ‘Казаки’, есть произведенiе замчательнаго художника и въ тоже время не есть художественное произведенiе.

Еслибы оно было таковымъ, я не ршился бы взять на себя случайную роль судьи его. До уровня съ великими произведенiями искуства могутъ подниматься только великiе критики.

Еслибъ оно было таковымъ, я пришолъ бы отъ него въ такой восторгъ, что ничего бы написать не былъ въ состоянiи, да и самый восторгъ постарался бы скрыть отъ глазъ литературной братiи: никто не нашолъ бы въ немъ затаеннаго чувства патрiотической гордости и никто бы не поврилъ его искренности, — до такой степени въ наши трудные дни потребность наслаждаться искуствами заглушена иными потребностями, которые вопiютъ, и требуютъ удовлетворенiя.

Напрасно сталъ бы я уврять, что отъ наслажденiй умственныхъ точно также плодятся идеи, какъ плодятся люди отъ наслажденiй чувственныхъ.

Мн на это скажутъ: мы и съ тми-то идеями, которыя кой-какъ добыли, не знаемъ куда дваться, какъ провести ихъ въ жизнь и проч., и проч.

Напрасно я сталъ бы возражать, что отъ частныхъ или индивидуальныхъ идей еще далеко до идеи общей, всепокоряющей и всепроникающей, но что безъ первыхъ не будетъ и послдней, какъ безъ мелкихъ ручьевъ, и стоковъ не образуется ни одной большой рки.

Что такое идеи! скажутъ мн: — идеи добываются фактами, а не вашими искуствами. Но… произведенiе искуства тотъ же фактъ, точно такъ же какъ и всякое явленiе природы и точно такъ же достойно глубокаго изученiя.

Когда новое явленiе природы поражаетъ естествоиспытателя, онъ наслаждается имъ или безсознательно какъ и всякiй смертный, или сознательно, т.-е. изучаетъ его, находитъ ему мсто въ ряду другихъ явленiй, старается понять значенiе его для науки или для общества… Онъ можетъ долго и добросовстно изучать его, но спорить съ нимъ не можетъ. Точно такое же отношенiе критика къ истинно-художественному поэтическому созданiю: онъ можетъ изучать его, но спорить съ нимъ не можетъ.

Да и кто бы могъ онъ оспаривать! Если произведенiе принадлежитъ лирическому поэту, носитъ на себ печать его личности (субъективное произведенiе), то поэтъ уже не поэтъ, если можно его оспаривать, да и есть ли возможность оспаривать человка, который иронически смется или горько плачетъ, если только вы врите въ искренность его смха, въ непритворности слезъ его. Тмъ душевнымъ настроенiемъ, которыхъ печать лежитъ на лирической поэзiи, можно сочувствовать или не сочувствовать, можно покоряться, или не покоряться ихъ магическому влiянiю, но не спорить: если же это поэтъ объективный, романистъ, повствователь, драматургъ, вы будете имть дло съ его произведенiемъ, — до личности поэта вамъ и дла нтъ. Когда Гоголь напечаталъ свою переписку съ друзьями, съ нимъ можно было спорить, соглашаться и не соглашаться съ нимъ, но когда онъ напечаталъ свою повсть ‘Шинель’, отъ нея повяло такою жизнью, такою правдой, что изучать можно, даже находить кой-какiе недостатки можно, но есть ли возможность спорить съ такимъ произведенiемъ, въ которомъ невидать самого производителя, съ такимъ производителемъ, котораго мысль стала живымъ и яснымъ фактомъ. Промелькни эта мысль помимо факта, и споръ возможенъ — ибо мысль о жизни еще не жизнь, мысль о смерти — не смерть. Авторъ можетъ думать одно, читатель другое, онъ можетъ стоять на одной точк зрнiя, я на другой.

Графъ Л. Н. Толстой не лирикъ и не совершенно объективный писатель, что бы онъ ни писалъ, во всхъ его произведенiяхъ мелькаетъ его личность, выступаетъ собственная мысль его: такъ иногда онъ самъ себ мшаетъ, впутывая самого себя въ свои произведенiя.

Когда я читалъ повсть его ‘Казаки’, когда передо мной раскрывалась великолпная картина Кавказа, казацкой станицы, домашняго и воинственно-служебнаго быта казаковъ, я не могъ не чувствовать, что изъ-за рамы этой картины выглядываетъ самъ художникъ и учитъ меня какъ понимать ее. Такъ стало-быть есть такiя мста въ произведенiи, которыя сами по себ, безъ помощи художника, были бы неясны. Если такъ — то картина не дорисована, не дописана и еще не иметъ права казаться вполн художественнымъ произведенiемъ, а если все само собой ясно, то кчему же подсказывать!

Наше время особенно богато литературными произведенiями, вызывающими на споръ.

Еслибъ произведенiе графа Л. Н. Толстого не дышало такою жизнью, не было такъ поразительно свжо, не заключало въ себ такъ много правды, словомъ не носило бы на себ печати сильнаго таланта, не стоило бы и спорить съ авторомъ.

Съ иными спорить трудно, потомучто поневол вришь имъ, потомучто они стоятъ выше васъ и видятъ дальше васъ, съ иными трудно спорить, потомучто большинство стоитъ за нихъ: мысль ихъ нравится молодому поколнiю. Съ иными легко, потомучто за нихъ меньшинство или боле или мене люди отсталые.

Трудность и легкость спора зависитъ также и отъ самаго произведенiя. Жизнь, изображаемая авторомъ, стоитъ или за его убжденiя или безпрестранно, помимо воли его, противорчитъ имъ.

Съ графомъ Л. Н. Толстымъ спорить и трудно, потомучто я увренъ, мысль его боле или мене гармонируетъ съ настроенiемъ нашего общества, и легко, потомучто въ его повсти сама жизнь безпрестанно споритъ съ авторомъ, противорчитъ его мысли, превращая ее въ какой-то парадоксъ, ничмъ необъясненный и ничмъ еще недоказанный.

Цивилизацiя не удовлетворяетъ насъ. Не поискать ли этого удовлетворенiя въ простот полудикой жизни, на лон природы? вотъ задушевная мысль, проводимая авторомъ.

Она не нова. Пушкинъ проводилъ ту же мысль въ своей поэм ‘Цыгане’, но Пушкинъ, какъ великiй художникъ, выбралъ изъ среды кочующаго племени такiе идеальныя личности, что сравнительно съ образованнымъ Алеко они кажутся и человчне, и даже глубже его въ пониманiи человческаго сердца. Утомленному борьбой или скучающему въ бездйствiи юнош сладко примкнуть къ такой широко-вольной, безмятежной жизни. У Пушкина мысль не расходится съ тми образами, которые возникаютъ у васъ въ душ при чтенiи его произведенiя. Графъ Л. Н. Толстой остался вренъ природ, людямъ и будничной жизни, онъ неспособенъ что-нибудь идеализировать и вывелъ на сцену далеко не такихъ людей, съ которыми легко на долго мириться человку сколько-нибудь развитому. Въ той сред, въ которую онъ переноситъ васъ вмст съ своимъ героемъ, Оленинымъ, тже условiя, тже мелкiе расчеты, тже награды за подвигъ. И нетолько читатель, самъ герой Оленинъ колеблется: — то, при малйшемъ напоминанiи ему о московской жизни, чувствуетъ, что на него пахнуло той гадостью, отъ которой онъ отрекся, то въ самой станиц (напримръ въ обществ казачекъ, на имянинахъ у Устеньки) многое находитъ дотого пошлымъ и отвратительнымъ, что ему бжать хочется.

Повритъ ли посл этого читатель письму Оленина, въ которомъ онъ пишетъ къ своимъ на родину. ‘Вы не знаете что такое счастье, что такое жизнь! Надо испытать жизнь во всей ея безискуственной красот‘ и пр. Что это: минутный порывъ или фраза? Ни то ни другое не заключаетъ въ себ силы, насъ убждающей, а между тмъ все что говоритъ Оленинъ, вся его жолчь и омерзенiе къ свту, къ полуобразованной московской сред, до такой степени противорчитъ всей его московской жизни, всему тому что онъ чувствовалъ покидая эту жизнь, тому что самъ авторъ говоритъ о немъ въ начал повсти, что поневол вообразишь, что за Оленина говоритъ самъ авторъ. Вдь могъ же авторъ сладить со всми остальными характерами, отчего же онъ не сладилъ только съ Оленинымъ? Не оттого ли, что онъ мене равнодушенъ къ нему, чмъ ко всмъ остальнымъ?..

У Пушкина Алеко — сильный характеръ, и читатель иметъ полную возможность подозрвать, отчего онъ не ужился съ обществомъ, у графа Толстого герой безъ всякой силы. Это маленькiй себялюбецъ, скоре избалованный жизнью, чмъ огорченный ея противорчiями, маленькiй Гамлетикъ, способный только на минутныя увлеченiя. Отъ чего бы кажется ему бжать? Отъ самого себя? Но отъ себя убжать ршительно некуда. Куда ни приди, везд будешь чужой. Авторъ, великiй аналитикъ и тонкiй психологъ, не довольно проникъ въ радости и страданiя своего Оленина и не дорисовалъ его. Онъ ниразу не отнесся къ нему съ иронiей, ниразу не выдвинулъ на свтъ главную черту его характера. Это безпрестранный надзоръ его за собою ради страшнаго самолюбiя и самообереганiя, авторъ щадитъ его, какъ отецъ щадитъ ребенка, щадитъ, имя въ рукахъ своихъ тончайшее изъ орудiй — анализъ.

Пушкинъ казнитъ своего Алеко, графъ Толстой также хотлъ казнить своего героя, но не договорилъ послдняго слова. Договорить его онъ бы не ршился, ибо повредилъ бы нетолько герою, но и къ собственной мысли своей сталъ бы въ противорчiе.

Еслибы Алеко ужился между идеальными пушкинскими цыганами, онъ могъ бы еще быть счастливъ, онъ самъ нарушилъ это счастье, самъ убилъ свою свободу нарушая свободу другихъ. Но что сталось бы съ Оленинымъ, еслибъ онъ женился на казачк Марiан, какую роль сталъ бы онъ играть между казаками? Что бы сталъ длать всю жизнь, еслибъ его не убили абреки? Ревновать къ жен, ходить на охоту или отъ скуки пьянствовать?

Авторъ хотлъ казнить героя своего за то только, что онъ не родился въ станиц, за то, что у него ничего съ казаками нтъ общаго, за то, что онъ не можетъ равнодушно убивать абрековъ, воровать ногайскихъ коней, лазить въ окошки къ двкамъ и цловать ихъ не думая что онъ и зачмъ онъ? Словомъ авторъ казнитъ его не за какое-либо преступленiе противъ свободы, какъ казнитъ Пушкинъ своего Алеко, а просто за то только, что онъ развите казаковъ. Но казня своего героя авторъ въ сущности спасаетъ его отъ той несвойственной ему животной жизи, которая бы досталась ему на долю, еслибъ онъ остался между казаками мужемъ первобытной женщины. Авторъ какъ кажется даже и не подозрваетъ, что холодность Марiаны спасла его Оленина.

Все что нашолъ Оленинъ истинно прекраснаго въ станиц, все это есть и въ сред образованной: красота есть, свободолюбивыя, никакихъ условiй не признающiя, безкорыстныя двушки — есть, хорошiя трудолюбивыя хозяйки, созидающiя довольство — также есть. Людей ничего не признающихъ кром страстей своихъ, людей непокоряющихся никакимъ свтскимъ условiямъ — также можно найти. Нашлись бы и такiе, которые никогда не гордились и не гордятся своимъ знакомствомъ съ аристократами и не чувствуютъ, подобно Оленину, ни малейшаго удовольствiя, когда подходитъ къ нимъ на бал князь Сергй и говоритъ ласковыя рчи.

Оленинъ далеко не представитель лучшихъ людей нашего времени. Онъ человкъ явно отживающаго поколнiя, нчто врод блднаго отраженiя лучшихъ людей пушкинской эпохи. Наши передовые люди, воставая на все что ложно и гнило въ нашей цивилизацiи, не пойдутъ наслаждаться на лон природы или искать отрады у дикихъ. Они лучше, подражая графу Льву Николаевичу Толстому, будутъ учить мальчиковъ, чмъ гоняться за какимъ-то счастьемъ вн вякой цивилизацiи.

Въ нашей цивилизацiи много гнили, потомучто гнiетъ въ ней все отживающее, все ненужное живому, общественному организму, все привитое и ему несвойственное, въ этомъ смысл — чмъ больше гнили, тмъ лучше. Догнивающее отпадаетъ, замняясь новыми свжими элементами жизни. Мы навозъ, унаваживающiй почву для другихъ поколнiй, — говорилъ когда-то Блинскiй, и не приходилъ отъ этого въ отчаянье. Онъ не бжалъ отъ гнили ради эгоистическаго самосохраненiя, а врывался въ нее, нарушалъ покой ея, обдавая ее струями свжаго разъдающаго воздуха, заставлялъ ее еще больше гнить, чтобъ вс видли, что это гниль, и вроятно онъ гордился тмъ, что могъ на нее указывать, не меньше Лукашки, которому завидовали оттого, что ему удалось подстрлить Абрека.

Больная мысль человка, разбитаго жизнью, конечно очень искренно можетъ иногда пожелать той среды, гд она надяться на свое выздоровленiе, той среды, гд по словамъ автора повсти — люди живутъ какъ живетъ природа, умираютъ, родятся, совокупляются, опять родятся, дерутся, пьютъ, дятъ, радуются и опять умираютъ, той среды, гд нтъ никакихъ условiй, исключая тхъ неизмнныхъ, которыя положила природа солнцу, трав, зврю, дереву.

Но едвали такая жизнь дастъ полное успокоенiе разъ пробужденной, хоть и больной мысли. Живуча эта больная мысль! Если иногда и желаетъ она бжать, то разв потому только, что боиться здоровой мысли, чувствуетъ, что не въ силахъ догнать ее и заодно съ нею дйствовать.

Въ ту жизнь, которую рисуетъ въ немногихъ словахъ графъ Л. Н. Толстой, и я бы охотно на время погрузился, для того, чтобы окрпнуть физически и опять воротиться на борьбу съ гнилью насколько силъ хватитъ.

Я былъ также на Кавказ, также испыталъ на себ страсть къ полудикой женщин, также наслаждался природой, и несмотря на это, — когда покидалъ Кавказъ, — писалъ съ искреннимъ одушевленiемъ:

И душа на просторъ вырывается

Изъ-подъ власти кавказскихъ громадъ..

……………………………………..

Душу, къ битвамъ житейскимъ готовую,

Я за снжный несу перевалъ, и проч.

Я, какъ видите, не разбиралъ критически самой повсти, ни слова не сказалъ вамъ о лучшихъ сторонахъ ея, — ихъ оцнятъ вс, нетолько горячiе поклонники таланта Л. Н. Толстого, но и люди къ нему совершенно равнодушные. Красоты этого произведенiя превшиваютъ его недостатки, отъ всего расказа ветъ кавказскимъ воздухомъ. Это неподдльный, неподкрашеный, неромантическiй Кавказъ, съ романтическими героями. Каждый штрихъ, рисующiй тамошнюю природу, вренъ, а казаки? Лукашка, дядя Ерошка, хорунжiй! Да вы непрменно ихъ сами встрчали, если только когда-нибудь ломали походы тамъ, гд

По камнямъ струится Терекъ,

Плещетъ мутный валъ…

или вы непремнно ихъ встртите, если туда подете. Женскiя лица также мастерски очерчены, въ особенности Марiана. Я какъ-то въ молодости самъ прозжалъ станицы и знакомился проздомъ съ казачками, и Марiаны и Устеньки еще до-сихъ-поръ смутно мелькаютъ въ моемъ воображенiи. Ихъ образы стали для меня ясне посл прочтенiя повсти Л. Н. Толстого.

Мн остается сдлать одно или два замчанiя, иначе я увлекусь, и начну хвалить повсть… изъ благодарности къ тому, кто волшебствомъ пера своего перенесъ меня на Кавказъ, и затронулъ мои воспоминанiя

Что прошло, то стало мило.

Первое замчанiе. Лучшiе эпизоды повсти ‘Казаки’, а именно тотъ, гд казакъ Лукашка застрливаетъ ночью переплывающаго черезъ Терекъ абрека, тотъ, гд является братъ убитаго за его тломъ, и тотъ, гд наконецъ братъ этотъ является съ другими абреками мстить за смерть убитаго, погибаетъ и подстрливаетъ Лукашку — эти три эпизода составляютъ почти отдльную повсть, читая ихъ, забываешь и Оленина и вс остальныя части. Эти эпизоды — повсть въ повсти. Такая сложность разбиваетъ, двоить вниманiе читателя.

Второе замчанiе. Авторъ не довольно выясняетъ враждебное отношенiе казаковъ ко всмъ, кто не казакъ. Откуда эта скрытая непрiязнь даже къ своимъ защитникамъ? отъ религiозныхъ или иныхъ причинъ? Вообще, въ чемъ главная ‘суть’ ихъ раскола, въ чемъ заключается та сила, которая связываетъ ихъ въ такое братство. Всего этого не видимъ изъ повсти, несмотря на то, что авторъ, обнаруживая наблюдательность и близкое знакомство съ тмъ краемъ, который взялся описывать, вдается въ длинныя, этнографическiя, почти научныя подробности. Вообще весь расказъ изобилуетъ тми мелочами, изъ которыхъ каждая сама по себ — прелесть, но совкупность которыхъ, какъ излишнее богатство, по временамъ утомляетъ нетерпливаго читателя.

Вотъ все что могу сказать вамъ поповоду новой повсти, все это мое личное мннiе. Кто докажетъ мн, что я въ чемъ-нибудь ошибся, тому я мысленно скажу спасибо.

Я. ПОЛОНСКIЙ

ПО ПОВОДУ ПОСЛДНЕЙ ПОВСТИ ГРАФА Л. Н. ТОЛСТОГО ‘КАЗАКИ’

Читайте также: