По поводу политическаго убійства въ Одесс.
По поводу политическаго убійства въ Одесс.
Москва, 25-го марта.
По поводу политического убийства в Одессе, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1881
Время на прочтение: 8 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова. Славянофильство и западничество (1860-1886)
Статьи изъ ‘Дня’, ‘Москвы’, ‘Москвича’ и ‘Руси’. Томъ второй. Изданіе второе
С.-Петербургъ. Типографія А. С. Суворина. Эртелевъ пер., д. 13. 1891
Въ эти священные дни всеобщихъ усиленныхъ молитвъ и поклоненія страстямъ Христовымъ, когда по всему необъятному пространству нашей, издревле ‘Святою’ прозванной Руси такъ высоко подъемлется, такъ становится строгъ и благоговйно-важенъ душевный строй православнаго народа и всего Русскаго врующаго общества, — какимъ пронзительнымъ разладомъ прозвучала, какою мучительною болью отозвалась въ сердцахъ всть о новомъ ‘политическомъ’ убійств въ Одесс!.. Какъ устало отъ этихъ содроганій обиды и ужаса Русское сердце! какъ хотлось бы ему отдохнуть, отвыкнуть отъ нихъ, умириться духомъ, отдаться благой надежд, что пора дикихъ, чудовищныхъ, кровавыхъ злодйствъ миновала!.. И казалось — зло и злоба стали наконецъ скудть, истощаться, и отвращающійся крови Царь призналъ возможною и уже благовременною милость, — даровалъ жизнь девятерымъ недавно осужденнымъ на смерть преступникамъ… Докол же будетъ продолжаться это наругательство надъ нашимъ отечествомъ, это пятнанье нашей земли позоромъ? Долго ли будутъ враги Русскаго народа полагать преграды его благоденствію, его преуспянію и возрастанію въ мир и тишин, въ дух истинной свободы и истиннаго просвщенія?.. Годъ тому назадъ еще была кое-какая возможность допустить, хотя и съ натяжкою (и не мы это допускали, а такъ склонны были разсуждать многіе, очень ужъ мягкодушные люди), будто совершители убійствъ и подкоповъ служили отвлеченной иде — ‘конечно, фанатической, но все же иде’, дйствовали путемъ ‘безъ сомннія ложнымъ, пожалуй, гнуснымъ’, но ‘съ благородною цлью’ (!), — будто они и впрямь способны были еще обольщаться и обольщались безобразною фантазіей, что творятъ зло для блага народа, что народъ оцнитъ, наконецъ, ихъ заслуги, дастъ себя увлечь именно по тому пути, на который бы имъ желалось его направить… Но если годъ тому назадъ еще позволительно было предположить такого рода фантазіи или самообманъ, то въ настоящее время, посл вразумленій, дарованныхъ опытомъ цлаго года, нтъ боле мста никакимъ подобнымъ извиняющимъ или боле или мене смягчающимъ вину обольщеніямъ: во имя народа дйствовать уже не приходится, сомнваться, на чьей сторон будетъ народъ, уже нельзя, онъ достаточно проявилъ и свой государственный смыслъ, и свою непоколебимую волю. Никакая ‘искренность’ увлеченія или убжденія уже невозможна, не мыслима теперь для участниковъ кроваваго революціоннаго сообщества, да ея уже и нтъ. Старые сообщники, очевидно, обратили себ въ настоящую пору кровавые замыслы въ ремесло, создали себ изъ него ‘общественное положеніе’, благо — къ посрамленію цивилизаціи XIX вка — въ нкоторыхъ, хвастающихъ своею культурою странахъ, всякое зврство съ политическою окраскою, направленное на чужое, хотя бы и дружественное государство, пользуется покровительствомъ законовъ! Позднйшіе же новобранцы, теперь завербованные, теперь вступающіе въ ряды террористической рати, только лгутъ себ и людямъ, нагло лгутъ, ссылаясь на ‘благородство цли’, любовь въ народу или въ человчеству и вообще на какую-либо ‘возывшенность мотивовъ’… Они уже лишены права самообмана, и если тмъ не мене примыкаютъ въ сообществу убійцъ, то не вслдствіе ‘благороднйшихъ побужденій человческой природы’ (по любимому выраженію фельетониста одной ‘либеральной газеты, всегда съ обязательнымъ бшенствомъ набрасывающагося на ‘Русь’), а вслдствіе самыхъ низкихъ ея побужденій, вслдствіе тайнаго, хотя бы и не вполн сознаннаго согласія души на злое и подлое. Они должны знать и заране себ прямо вымолвить, что вступаютъ въ ряды не боле не мене какъ измнниковъ своей земл и народу, какъ отъявленныхъ ненавистниковъ всего, что народу дорого и свято, ненавистниковъ, презрителей не только Царя, но и самого народа, и не только народа, но и Бога, стало бить всякой нравственной на земл правды. И если они этого сами себ сказать еще не могутъ, недостаетъ духа или еще не доразумли, то.все, что только еще есть мало-мальски честнаго въ Россіи, должно везд, всюду твердить, вопить имъ объ этомъ, преслдовать спасительнымъ обличеніемъ явно, громко, не оговариваясь, не оглядываясь по сторонамъ, де труся ‘общественнаго мннія’ во образ ‘либеральныхъ’ фельетонныхъ хватовъ, не виляя, не лукавя, безъ запинокъ, безъ недомолвокъ. И кто этого не творитъ, тотъ не честенъ. Позорный недостатокъ гражданскаго мужества, значитъ, не пересиливается въ немъ ни искреннею любовью въ добру, ни страстнымъ желаніемъ во-время образумить, спасти погибающаго ближняго… Преступенъ, въ душевной подлости повиненъ тотъ педагогъ, который иметъ возможность посять въ сердцахъ ввренной ему молодежи отвращеніе въ революціонному терроризму, ко всей этой ‘политической дятельности’, вооруженной подлогомъ, воровствомъ, револьверомъ, динамитомъ, къ этому гнусному насилованію воли и совсти родной страны, — и не пользуется этою возможностью, не сетъ этихъ плодотворныхъ смянъ — страха ради ‘либераловъ’, изъ-за популярничанья и тому подобныхъ низкопробныхъ нравственныхъ поводовъ! Такой педагогъ въ буквальномъ смысл слова душегубецъ, ибо губитъ душу и жизнь ввренныхъ ему юныхъ питомцевъ, и къ нему должны быть примнены слова Евангелія: ‘Иже аще соблазнитъ единаго малыхъ сихъ врующихъ въ Мя, уне есть ему да обсится жерновъ оселскій на выи его и потонетъ въ пучин морстй!’
Такое же отчасти педагогическое значеніе иметъ для общества и литература. А что творитъ наша литература? Какъ отзовется о ней будущій историкъ россійской словесности, хоть бы за послдніе два года? Совершились важныя событія, поставившія ребромъ для русскаго общества вопросъ о томъ, чмъ только и живъ человкъ, живо всякое человческое общежитіе, — о нравственныхъ началахъ. Во имя общественныхъ интересовъ содяно страшное посягательство на общественную совсть и честь. Торжествовало зло. Что же, наврное печать — спроситъ себя будущій изслдователь, — напрягла вс свои силы, чтобы помочь ослабвшему общественному сознанію, отцдить истину отъ чуждыхъ ей ядовитыхъ примсей, очистить понятія, въ которыхъ все перемшалось, добро и зло, ложь и правда, свтъ и тьма, — заставить возненавидть и зло, и ложь, и тьму?… Наврное теперь не только каедра, но и газетная трибуна поставила себ задачей возбудить поникшій духъ патріотической доблести, строго, твердо, неуклонно опредлить долгъ и обязанности гражданина, отдлить путь нечестивыхъ отъ пути честныхъ людей, выше, какъ можно выше, поднять и окружить обаятельнымъ ореоломъ знамя нравственныхъ, единственно спасительныхъ и плодотворныхъ началъ, — знамя христіанское?.. И обратится изслдователь за отвтомъ въ нашей беллетристик, журналистик, газетамъ, и за исключеніемъ немногихъ одинокихъ голосовъ, подобныхъ гласу вопіющаго въ пустын, — что же найдетъ онъ въ той бездн ‘либеральнаго’ словоизверженія, которымъ питалось и питается большинство русскаго общества? Ничего, что одушевило бы читателя любовью въ своей земл, въ своему народу, что воспитывало бы въ немъ уваженіе къ народной духовной личности, къ историческимъ преданіямъ, къ предназначенію родной страны, ничего укрпляющаго, подъемлющаго душу, ничего, кром разъдающаго отрицанія и междустрочной проповди, направленной въ сокрушенію въ сердц всякой надземной святыни!.. Вотъ препрославленный Ювеналъ, который, казалось, долженъ бы устремить стрлы своего негодованія именно на трагическую пошлость злодйскихъ теорій, нанесшую столько позора и горя его отечеству (и какая благодарная тема!), но который вмсто того, упражняясь въ грошовомъ, плоскомъ глумленіи надъ вздорными, повидимому, пустяками, подтачиваетъ въ робкихъ, боящихся насмшки душахъ самое зарожденіе того именно честнаго гражданскаго негодованія, которое было бы теперь на потребу, — всякую способность духовной реакціи въ смысл прибытка положительной. нравственной силы. Его могли бы безъ малйшаго смущенія совсти, чуть не съ восторгомъ читать (хотя, по всей вроятности, ни его, да и ничего не читаютъ) даже наши террористы, не моргнувъ ни однимъ глазомъ, не извлекши для себя ни одного отрезвляющаго, цлительнаго слова!.. Вотъ фельетонисты, изрыгающіе, напротивъ, пну злобы и негодованія опять-таки не на тхъ, которые задерживаютъ въ Россіи правильный, органическій ходъ ея развитія, а на разные отживающіе порядки, уже давно осужденные въ сознаніи не только общества, но и правительства и ожидающіе лишь себ мирной, пристойной могилы, да плодотворной, разумной замны, — фельетонисты, которые словно бы поставляютъ себ цлью только одно: поддерживать въ обществ тотъ духъ раздраженія и отрицанія, который ничего не творитъ, ничего не а создаетъ, который способенъ лишь злобить или же разрушать и мертвить. И почти таково (за немногими исключеніями) все писаніе нашего мнимо-либеральнаго лагеря отъ старцевъ до юношей: оно, повторяемъ, воздлываетъ лишь одну почву — почву отрицанія, на которой не взойти никакому здоровому колосу, не возрости молодому поколнію въ дух гражданской доблести, уваженія и любви къ своему народу. А между тмъ взрывъ общественнаго негодованія, и именно той части общества, которая называетъ себя ‘интеллигенціей’ по преимуществу, ‘партіей либеральнаго прогресса’, ‘передовою’ и т. д.} и въ этомъ смысл иметъ нкоторое обаяніе для несчастной, недозрлой умомъ молодежи, — какъ бы онъ могъ, безъ сомннія, подйствовать на молодежь отрезвительно! Но эта интеллигенція, эта партія своимъ авторитетомъ не воспользовалась, а, напротивъ, вознегодовала… на что же? на слишкомъ будто бы искреннее, по поводу совершившихся злодяній, выраженіе негодованія со стороны нкоторыхъ, немногихъ газетъ, выказавъ по этой части необычайнйшую чувствительность… Никогда до такой низкой степени не падало ни одно общество!
Одинъ изъ фельетонныхъ Ноздревыхъ одного изъ московскихъ подголосковъ ‘Голоса’, въ стать по поводу 57 No ‘Руси’ прошлаго года, отважился даже сдлать очень прозрачное кощунственное уподобленіе- нашихъ соціалистовъ-революціонеровъ — самому Христу и признать за ними право сказать — конечно по адресу правительства — словами Христа къ архіерею: ‘аще зл глаголахъ, свидтельствуй о зл, аще ли добр, что Мя біеши!!…’ (Sic. Въ смысл уподобленія ошибиться нельзя. Если кто станетъ это отрицать, мы назовемъ газету и No). Точно будто Христосъ творилъ политическіе заговоры, замышлялъ убійства, училъ убивать револьверами изъ-за угла и проводить динамитные подкопы!! Но если наше правительство упрямится, не слдуетъ наставленію Христа, отчего бы самому автору не заняться ‘свидтельствомъ о зл’, т. е. обличеніемъ преступнаго ученія, и тмъ самымъ не отклонить отъ заблуждающихся ‘біющей’ руки государственной власти? Нтъ, онъ отъ такого обличенія воздержался, а, напротивъ, своимъ святотатственнымъ уподобленіемъ оправдавъ, успокоивъ юную совсть, можетъ быть смутилъ, утвердилъ во зл не одинъ юный, незрлый умъ, можетъ быть сгубилъ не одну юную жизнь!
Ничего не можетъ быть фальшиве, безнравственне, вредне и гибельне, какъ господствующее въ нашей литератур стремленіе: извинить, смягчить, ослабить, стушевать, — не говоримъ уже о попыткахъ оправдать, возвеличить, возвесть на степенъ героизма и мученичества, — злодйскіе подвиги вашихъ революціонеровъ. Если это происходитъ не отъ лицемрія, не отъ подлости душевной, не отъ страха предъ ‘либералами’, не вслдствіе заискиванія благосклонности въ большинств публики, а отъ жалости и вообще отъ боле доброкачественныхъ побужденій, то подобное явленіе свидтельствуетъ лишь объ избытк слабосердечія (что вовсе не добродтель) или о явномъ недомысліи, — о скудости умственной и душевной. Истинная любовь наказуетъ, обличаетъ, усиливается спасти, вразумить, наставить на правый путь, а не потворствуетъ лжи и заблужденію, подталкивая тхъ, кого любитъ, на путь, несомннно ведущій къ погибели. У насъ очень часто въ послднее время стали напирать на христіанскую любовь’. Повидимому, добрый признавъ, ибо ‘пребываяй въ любви въ Бог пребываетъ’, и наоборотъ. Но ни одного слова, ни одного понятія не употребляли такъ во зло, какъ именно ‘христіанскую любовь’, низводя послднюю на степень слащавой сантиментальности или безразличнаго, чуть не нжнаго отношенія къ пороку и даже въ злодю: не въ человку въ злод, способному очиститься отъ грха и воспрянуть въ красот безсмертнаго духа, а чуть ли не въ самому его грху и даже грховному образу! Любовь въ ближнему не исключаетъ отвращенія во злу и пороку, и если судъ надъ душой человческой принадлежитъ не человку, а Богу, то судъ надъ вншнимъ дяніемъ человческимъ человку не возбраненъ, а вмненъ въ обязанность, какъ вмнено ему въ обязанность и дано ему мрило знать и цнить, что зло, что добро предъ Божіей правдой. Ибо Богъ милосердъ и благъ, но и правосуденъ… Въ томъ-то и горе, что мрило распознаванія добра и зла почти утратилось въ Русскомъ обществ, да и не можетъ не утратиться при отрицаніи самой правды Божіей, вслдствіе чего и происходитъ, что о гуманности наиболе толкуютъ т, которые преклоняются ницъ предъ террористической оргіей первой Французской революціи или же сами упражняются въ человколюбіи посредствомъ револьвера и динамита, — равно какъ о христіанской любви вкривь же и вкось, но наставительно толкуютъ т самые публицисты, которые ни въ Христа, ни въ Бога не вруютъ, а творятъ себ кумиромъ собственный свой человческій ограниченный умишко!
Благодареніе Богу — весь этотъ болзненный нравственный процессъ совершается не въ народ вашемъ, но надъ народомъ, въ паразитахъ на народномъ тл, имющихъ свою самостоятельную, отдльную отъ народнаго организма жизнь. Не то мы хотимъ сказать, что народный организмъ самъ по себ вполн здоровъ, вполн свободенъ отъ всякихъ недуговъ, но мы думаемъ, что въ его организм кроются самобытные, внутренніе задатки оздоровленія, — если только ему удастся сохранить себя отъ заразы паразитныхъ болзней во образ мнимой высшей культуры: ибо истинная высшая культура можетъ быть лишь желанна, да только не о ней хлопочутъ наши подобострастные поклонники ‘послднихъ словъ науки’ и ‘западно-европейскаго прогресса’! Основнымъ залогомъ оздоровленія въ нашемъ народномъ организм служитъ народная вра въ Бога и въ Божью правду, вра живая, дйственная — не смотря на вншній темныя стороны, неразлучныя съ человческой немощью, съ тьмою невжества и нерадніемъ пастырей о просвщеніи паствы. Нашъ народъ — христіанинъ, и крестьяне — во истину христіане или, по ихъ произношенію, ‘хрестьяне’ (какъ глумилась надъ этимъ тождествомъ газета ‘Голосъ’!). Онъ и не откажется отъ имени христіанскаго народа, хотя-бъ его Петербургскіе публицисты и прозывали за то ‘святою скотиной’, онъ не послдуетъ примру Франціи, которая стремится вычеркнуть себя изъ числа христіанскихъ націй, — конечно, только Франція офиціальная, т. е. въ лиц мнимыхъ представителей французскаго народа въ Парижскомъ парламент, воспрещающая въ своемъ новомъ закон о воспитаніи народномъ даже упоминаніе имени Божія въ народныхъ обязательныхъ школахъ. Онъ жаждетъ истиннаго христіанскаго просвщенія и не позволитъ выбросить изъ своей духовной пищи тотъ ‘хлбъ животный’, котораго бы желали лишить его наши восторженные поклонники новйшей французской учебной реформы, указывающіе на нее (‘Голосъ’, No 72), какъ на предметъ истинной ‘гордости для Франціи предъ всею Европою’!… Но пока и нтъ у нашего народа соотвтственныхъ его духовной потребности школъ, благодатно воспитывается онъ обрядами и таинствами, на всемъ необъятномъ пространств отечества нашего, въ объем семидесятимилліонной семьи, въ братскомъ о Христ единств, въ святомъ союз церковномъ.
Да не смущается же сердце ваше. Велика вра нашего народа во Христа и въ Бога, и какія бы испытанія ни предстояли Россіи, позволительно уповать, что онъ претерпитъ до конца и спасется, — спасетъ и насъ, и Россію. Облегчимъ же его подвигъ долготерпнія, а можетъ быть и самую мру ниспосылаемыхъ Россіи испытаній, будемъ же вс мы и сами съ народомъ въ единств духа, въ единств надежды и вры, — и водворится тогда, Богъ дастъ, въ нашей держав миръ, любовь и совтъ.