М.Н. Катков
М.Н. Катков
По поводу полемики г. Тургенева с ‘Иногородным Обывателем’
По поводу полемики г. Тургенева с ‘Иногородным Обывателем’
По поводу полемики г. Тургенева с ‘Иногородным Обывателем’, Катков Михаил Никифорович, Год: 1880
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Помещая в нынешнем нумере объяснение ‘Иногородного Обывателя’, считаем долгом присовокупить несколько слов от себя по тому же поводу.
‘Иногородный Обыватель’ позволил себе высказать суждение о фактах, находящихся у публики пред глазами. Оскорбившись его суждением, г. Тургенев отвечает злословными намеками на какие-то обстоятельства, публике не известные, не констатированные, не доказанные, даже не рассказанные ей. Дозволительно ли это? Всякий имеет право судить о том, что предъявлено публике, — но дозволительно ли прибегать к злословию, особенно в качестве аргумента для своей защиты? Голословные ругательства никогда не служат доказательством, а свидетельствуют только о слабости прибегающего к ним дела. Бросаясь грязью, не всегда попадешь в кого метишь, но всегда запачкаешься сам.
Мы очень сожалеем, что г. Тургенев так далеко увлекся чувством раздражения, и уверены, что сам он впоследствии пожалеет о том. Ища оскорбить голословною бранью человека даже в отдаленном прошедшем, г. Тургенев в порыве гнева забыл, что он тогда находился в дружеских отношениях к этому человеку и с чувством живейшей благодарности принимал руку, которую тот протягивал ему в минуту невзгоды…
Удивляться ли после того, что г. Тургенев не счел недостойным себя намекать на несчастный случай из недавнего прошлого, бывший с тем же лицом? Сам не зная в чем дело и основываясь только на пасквилях нынешних друзей своих, он бесславит человека, с которым был в дружеских отношениях, как будто совершившего какое-то преступное дело, доказанное и раскрытое на суде. Лучше бы в минуту своего гнева г. Тургенев рассказал определенно, что знает о факте: как бы ни был неверен рассказ, искаженный факт был бы предпочтительнее голословного суждения о неизвестном.
Случай, на который намекает г. Тургенев, известен нам во всех его подробностях. В некоторой мере мы сами были задеты им. Бывший друг г. Тургенева был постоянным сотрудником наших изданий и пользовался нашим доверием, которое никогда не колебалось и вполне оправдывалось им с тех пор, как мы знали его. Но вот произошел случай, которого г. Тургенев коснулся, действительно подавший повод к сомнениям и нареканиям. Чем ближе человек стоял к нам, тем требовательнее должны были мы относиться к нему и тем строже были мы в оценке дела, возбуждавшего сомнение. Мы расстались, и не прежде наши отношения к нему восстановились, как выяснились для нас все обстоятельства дела и исчезли смущавшие нас сомнения. Случай, о котором идет речь, был чем хотите, неловкостью, ошибкой, легкомыслием, но не преступным делом, какое могло бы давать г. Тургеневу основание и право для его злословной выходки. Если б автора ‘Отцов и детей’ спросили, не в Париже ли он находился в начале нынешнего года, а он, случайно запнувшись на слове, сказал бы нет и стал бы потом без надобности путаться, доказывая свое alibi, то даже такое простое обстоятельство, как жительство в том или другом городе, могло бы подать повод к сомнениям и подозрениям. Нечто подобное случилось с бывшим другом его. Без малейшей надобности, вопреки своим интересам он набросил тень таинственности на дело, само по себе не предосудительное. За эту ошибку он тяжко поплатился, но дает ли она право бесславить и позорить его, как это делает г. Тургенев? Такая ли это вина, чтоб отнимать у человека право голоса в общественных вопросах?
Мы представили комический в своей невозможности случай, как стал бы г. Тургенев отпираться от своего жительства в Париже. Но в наши дни и невозможное становится возможным. Г. Тургенев пошел дальше. Он хочет, чтобы заявление за его подписью, напечатанное в распространенной газете, хранилось тем не менее в тайне. ‘Иногородный Обыватель’ выдал эту тайну: он донощик, он сикофант. Как хорошо г. Тургенев вошел в обычаи и нравы своих новых друзей!
Мы думаем, однако, что г. Тургенев допустил бы нарушение этой тайны посредством рукоплесканий и выражений сочувствия. На новых овациях, которые, вероятно, ожидают его по возвращении в Россию, он, быть может, со слезами умиления преклонится, заслышав глас, гремящий сверху: ‘Спасибо! Молодец Тургенев! Ты честный человек!’ Однако могут быть на свете и такие люди, которым почему бы то ни было не понравится печатное заявление г. Тургенева. Да, но такие обязаны строго хранить секрет, под страхом провалиться в тартарары бесславия и позора. В такую-то беду и попал ‘Иногородный Обыватель’. Он отозвался порицательно, отнюдь, однако, не делая нелепого заключения, что г. Тургенев сам заражен язвой нигилизма, находя, напротив, смешным подозревать его в сочувствии нигилистическим доктринам.
Действительно, было бы очень смешно подозревать г. Тургенева в сочувствии нигилистам. Но тем хуже для него, что, не сочувствуя им в душе, он с ними кокетничает, в то время когда всякий сериозный и твердый человек должен кто чем может давать им суровый отпор. Чем же и сильна эта язва, как не податливостью, с которою относится к ней наша общественная среда? Вот почему людям с авторитетом и именем г. Тургенева грех увлекаться суетным исканием популярности в сферах, не заслуживающих уважения, стыдно бояться презренных ругательств, когда долг велит сказать правдивое и крепкое слово, и таким людям должно гнушаться оваций, которые делают их орудием чуждых им целей.
Г. Тургенев создал Базарова и сам запечатлел этот тип именем нигилиста. Автор, конечно, не разделяет воззрений своего героя. Своим умом и сердцем он принадлежит к типу отцов, сибаритов-эстетиков и постепеновцев сороковых годов. Тип Базарова ненавистен автору, но и страшен. Изображая тип нигилиста, он придал ему характер цельности и силы, столь пленительный для юных умов. Без маленьких черточек, которые автор внес в эту фигуру по совету издателя журнала, где впервые ‘Отцы и дети’ увидели свет, она, быть может, совсем покачнулась бы в пользу нигилизма, и пустой, озлобленный, огрубелый studiosus medicinae [студент медицины (лат.)] вышел бы высоким идеалом для молодого поколения. При первом появлении этой фигуры в лагере людей базаровского типа произошел раскол: одни действительно рукоплескали автору за превосходный идеал, другие освистали его, находя, что в этой фигуре сквозит его ненависть к молодому поколению. Г. Тургенев тогда молчал. Но прошло много лет. При благоприятных обстоятельствах расплодилось нигилистов множество, они завладели нашею литературой, и голоса их шумно понеслись на всю Русь. Тогда г. Тургенев, беспрерывно ругаемый и поносимый ими, вышел пред публику с изъявлением своего истинного почтения и совершенной преданности господину Базарову, а в доказательство своих чувств к нему выдал издателя журнала, сославшись на свои разногласия с ним во время печатания. Значит, о симпатиях г. Тургенева засвидетельствовал он сам, и только он сам, но все близко знающие его, а в том числе и ‘Иногородный Обыватель’, ему не поверили. Они остаются убежденными, что в душе он питает к этому типу глубокую антипатию, и находят, что он хочет только казаться сочувствующим для того, чтоб у нигилистов состоять в фаворе. ‘Иногородный Обыватель’ всегда принадлежал к самым горячим почитателям его таланта и не раз ломал за него копья в литературных турнирах, потому-то так и обидно было ему видеть то, что он называет его ‘кувырканьем’…
Г. Тургенев, по-видимому, испугался, как бы не попасть в такую же беду, как в то время, когда этот столь поносимый им бывший друг его протягивал ему руку, d’une facon si genereuse et si franche [с такой великодушной и откровенной манерой (фр.)]. Однако неужели он в самом деле убоялся, что его сошлют за сочувствие нигилистам в ‘места не столь отдаленные’?
Говоря об овациях, которых он был предметом и на которые привлекалась учащаяся молодежь, г. Тургенев заявляет, что не он шел к этим молодым людям, а они пришли к нему, ‘постепеновцу в английском смысле’, ожидающему благ от реформы сверху, а не от революции.
Ах, господа, оставьте молодое поколение идти своим путем, не ходите к нему и не маните его к себе! Дайте ему созреть и укрепиться в своих силах, не эксплуатируйте его ни в какую сторону. С Божьею помощию, оно даст нам людей, которые не будут походить ни на отцов, ни на детей г. Тургенева.
Учащаяся молодежь должна учиться, ей рано думать о реформах. Зато мы можем порадовать г. Тургенева интересною новостью: к ‘постепеновцам в английском смысле’ подошли таинственные вожаки нигилизма. В своих подметных прокламациях уничтожители всего оставляют нам жизнь, требуя только либеральной реформы, конечно, также в видах постепенности… Как бы нашим либералам не сыграть чужой игры!..
Впервые опубликовано: Московские Ведомости. 1880. 6 января. No 5.