По поводу брошюры: ‘Къ исторіи Русскаго нигилизма’.
По поводу брошюры: ‘Къ исторіи Русскаго нигилизма’.
Москва, 6-го декабря 1880 г.
По поводу брошюры: ‘К истории русского нигилизма’, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1880
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Сочиненія И. С. Аксакова. Славянофильство и западничество (1860-1886)
Статьи изъ ‘Дня’, ‘Москвы’, ‘Москвича’ и ‘Руси’. Томъ второй. Изданіе второе
С.-Петербургъ. Типографія А. С. Суворина. Эртелевъ пер., д. 13. 1891
Послдній политическій процессъ прошелъ почти безслдно въ нашей печати. А было бы надъ чмъ призадуматься, тмъ боле, что личное поведеніе преступниковъ на суд, ихъ — можно сказать — нкоторое чистосердечіе, представляло боле простора для спокойной, независимой мысли. Не можетъ же наше общество полагать, что за окончаніемъ судебной расправы оно совсмъ расквиталось съ этимъ, столько же трагическимъ, сколько и позорнымъ эпизодомъ своей жизни (да и эпизодомъ ли?), — что, по наказаніи виновныхъ, оно само ни у кого не въ долгу, ни предъ кмъ не въ отвт, не несетъ своей доли тяжкой вины?
Съ точки зрнія формальнаго суда какъ этотъ, такъ и предшествовавшіе процессы — не боле, какъ совокупность личныхъ однородныхъ преступленій или преступленій коллективныхъ, совершаемыхъ многими лицами сообща, скопомъ, кругами. Но на этой формальной точк зрнія остановиться нельзя. Вс мы чувствуемъ и сознаемъ, что наказанія поражаютъ только вншнія проявленія зла, недосягая, да и не способныя досягнуть до его скрытаго корня, что намъ приходится быть свидтелями явленія необычайнаго, но, однако же, и не случайнаго, что не внезапно, ее изъ ничего взялось оно между нами. Это явленіе историческое, законнорожденное въ своей беззаконности, это цлый общественный недугъ эпидемическаго характера, требующій для своего врачеванія тщательнаго, безпристрастнаго діагноза. Въ самомъ дл, не все же ‘сыны погибели’ — это множество молодыхъ людей, рановременно похищенныхъ злою заразою. Едвали не большая часть изъ нихъ могла бы остановиться во-время на своемъ роковомъ пути, если бы во-время протянута ей была рука умной помощи. Жалостью и скорбью сжимается сердце при вид многихъ честныхъ, добрыхъ и чистыхъ въ первые годы юности (таковыхъ нкоторыхъ мы лично знавали), ставшихъ потомъ своего рода героями, безславными, озлобленными героями трагическаго сумбура, несчастными мучениками чудовищнаго и преступнаго вздора, не знающаго инаго серьезнаго довода, кром — ultima ratio — револьвера и кинжала! Едвали также не опаснымъ самообольщеніемъ было бы воображать, что вс эти разнаго рода ‘дятели’ только Панургово стадо въ рукахъ ловкихъ пройдохъ, которыхъ ‘не наша земля выростила’, — что болзнь лишь заносная. Не отрицая ни участія, ни водительства заграничныхъ мастеровъ, мы думаемъ, однако, что болзнь — свойства туземнаго, только выразившаяся въ чужихъ, заносныхъ формахъ, что во всякомъ случа не мене важно уже самое предрасположеніе въ болзни, которое дало ей проявиться съ такою силой, — то удобство почвы, которое нашли для себя заграничные агитаторы. Во 2 No ‘Руси’ мы уже коснулись этого явленія мимоходомъ. Признавая, что отрицаніе народности есть отрицаніе самаго начала жизни, какъ бы устраненіе или притупленіе жизненнаго нерва всего общественнаго организма, мы выразили мнніе, что создавшаяся на такомъ отрицаніи наша современная дйствительность не способна внушать ни вры, ни любви, а потому не могла и выработать къ себ другаго отношенія, кром отрицательнаго. Но, прибавили мы, ‘жить отрицаніемъ жизни безъ положительныхъ идеаловъ, безъ положительной цли, нельзя безнаказанно ни для человка, ни для общества. А мы такъ живемъ! Какъ больной, мечется общество во вс стороны и ищетъ исхода’. И въ то время, какъ большинство интеллигенціи успокоивается на идеалахъ выписныхъ, иностранныхъ (въ своей стран положительныхъ), — другая часть ея, ‘въ тупомъ отчаяніи, самоубійственно пресыщается лишь отрицаніемъ отрицанія’ безъ иного положительнаго вывода, кром, разумется, разрушенія… Какъ бы въ отвтъ на наши слова прислана намъ, неизвстно отъ кого, брошюра съ надписью ‘для отзыва’ и подъ заглавіемъ: ‘Къ исторіи русскаго нигилизма’. Эта брошюра достойна замчанія уже потому, что печатана въ Кишинев, цензурована въ Одесс, а продается, какъ значится на обертк, въ одномъ изъ книжныхъ магазиновъ Петербурга. Но она достойна вниманія и по своему содержанію. Нельзя не порадоваться самою серьезною, искреннею радостью, что шире и шире раздвигаются предлы печатнаго слова, что начинаетъ наконецъ, понемногу, исчезать та, по выраженію нашего извстнаго сатирика, ловкая ‘рабья манера’, къ которой по необходимости прибгали Русскіе публицисты при изложеніи своихъ мыслей и которая такъ оскорбительна для нравственнаго достоинства писателя…. Нтъ, пусть не пугаются свободной печати! Ея неудобства перевшиваются выгодами, такими невсомыми нравственными выгодами, которыхъ не въ силахъ даровать никакое иное ‘мропріятіе’. Дайте, наконецъ, возможность стать честнымъ Русскому печатному слову! Вдь честность именно честности-то и недостаетъ нашей общественной жизни…. Стсненія печати заграждаютъ уста только честнымъ писателямъ, но никогда не останавливали и не остановятъ лукаваго слова, — напротивъ, только придаютъ ему фальшивую цнность запрещеннаго плода или контрабанды. Отнимите же у него эту мнимую цнность. Искусная междустрочная и подпольная проповдь лживыхъ и вредныхъ ученій совершалась безпрепятственно на нашихъ глазахъ многіе годы, свободно вкрадываясь въ умы, огражденная отъ всякаго гласнаго прямаго отпора. Но и прямой гласный отпоръ вполн дйствителенъ только тогда, когда противникъ вашъ можетъ не прятаться, а идетъ на васъ прямо, не крадучись… Нечего много и толковать о мрахъ противъ наглыхъ преступныхъ злоупотребленій печати. Эти мры всегда подъ рукою у власти, спасительне, нужне ихъ въ настоящее время расширеніе свободы для всякаго добросовстнаго ума, какъ бы ни заблуждался онъ, для всякихъ добросовстныхъ мнній, для всякихъ честныхъ ошибокъ: пусть заблужденія и самообманъ вступятъ съ истиной въ открытую свободную борьбу. ‘Когда — говоритъ Хомяковъ — по милости строгой цензуры, вся словесность бываетъ наводнена выраженіями низкой лести и явнаго лицемрія въ отношеніи политическомъ и религіозномъ, честное слово молчитъ, чтобъ не мшаться въ этотъ отвратительный хоръ или не сдлаться предметомъ подозрнія по своей прямодушной рзкости, — и лучшіе дятели отходятъ отъ дла’… Читатели извинятъ намъ это отступленіе. Мы не можемъ не привтствовать въ появленіи этой дозволенной цензурою брошюры, открывающейся возможности подойти къ самому существенному явленію нашей современной жизни пряме и ближе.
Неизвстный гадатель брошюры объясняетъ въ предисловіи, что она содержитъ въ себ разборъ извстной повсти Тургенева ‘Отцы и Дти’, написанный при самомъ ея появленіи какимъ-то покойнымъ пріятелемъ, въ вид отвта на вопросы, возбужденные нкіимъ H. T., нын также умершимъ. Вымышлено ли или нтъ это объясненіе, для насъ безразлично. Несомннно одно, что разборъ повсти написанъ человкомъ умнымъ и многосторонне образованнымъ, и хотя и въ 60-хъ годахъ, можетъ быть и поздне, но именно ‘человкомъ сороковыхъ годовъ’. Такъ и ветъ отъ нея благороднымъ ‘западникомъ’ стараго типа, вскормленнымъ немножко философіей и больше всего эстетикой, — этимъ, своего рода, ‘отцомъ’, ставшимъ лицомъ въ лицу съ своимъ собственнымъ ‘дтищемъ’. Впрочемъ, за ‘отца’ онъ себя не признаетъ, а только за ‘предшественника’, предоставляя званіе ‘отцовъ’ только тмъ, которыхъ величаетъ таковыми и Тургеневъ, т. е. людямъ ‘загнившимъ’, примирившимся съ современною жизненною обстановкой. Базарову, т. е. ‘дтямъ’, онъ, конечно, не сочувствуетъ и не можетъ сочувствовать, потому что они ‘не врятъ идеямъ’, или, какъ выражается онъ въ другомъ мст нсколько фигурно, потому что ‘науки, искусства — священныя скиніи, въ которыхъ человчество хранитъ просвтленные облики своихъ созданій’, — вмст съ ‘любовью, честью, справедливостью’ для нихъ не существуютъ. Тмъ не мене, признавая историческую законнорожденность ‘дтей’ (только не отъ себя), отдавая имъ во многихъ отношеніяхъ предпочтеніе предъ слабыми волею, ‘придавленными учителями’ или предшественниками, авторъ, въ мрачномъ паос, заканчиваетъ брошюру такими словами: ‘поколніе ‘дтей’ восходитъ на царство, никто не отниметъ у него законнаго наслдія, страхъ смерти не остановитъ его: оно уметъ умирать, какъ умеръ Базаровъ, какъ умеръ Рудинъ’.
Не останавливаясь на выраженной при этомъ авторомъ надежд, что ‘безхитростный поэтъ (т. е. Тургеневъ) не станетъ въ ряды льстецовъ новаго властелина’, — замтимъ, что весь разборъ, по объясненію самого издателя, написанъ на Дантовскую извстную тему о частичк свта, завравшейся въ тюрьму. ‘Свтъ закрался’ — говоритъ издатель словами одного романиста — ‘но что онъ освтилъ?.. Поздно: все умерло — сила, доблесть, любовь… Оставьте надежду: тюрьма безвыходная…’
Къ такому безотрадному выводу непремнно и долженъ придти всякій Русскій Европеецъ, у котораго ‘сила, доблесть, любовь’ коренятся въ какой-то фантастической или отвлеченной почв, и являются безсодержательными, — какъ понятія и какъ чувства. Это отчасти подтверждается и самымъ авторомъ брошюры, какъ увидятъ читатели ниже, но отвлеченность и безсодержательность объясняются имъ — по нашему мннію совершенно односторонне и недостаточно — тмъ, что ‘механизмъ нашей общественной жизни принималъ въ себя все, кром развитаго ума и гражданской честности’, что масса способныхъ умственныхъ силъ, постоянно выпускаемыхъ нашими университетами, ‘насильно вытснялась изъ практической дятельности и не находила себ мста въ этомъ механизм’. Авторъ полагаетъ даже, что еслибы поколніе Базарова не встрчало на всхъ путяхъ дятельности ‘мертвящаго вліянія общихъ основъ господствующаго порядка вещей’, то ‘большая доля силъ новаго поколнія пошла бы на кропотливую работу практической жизни, которая не замедлила бы сообщить незамтно частичку своего консервативнаго характера и самымъ рьянымъ радикаламъ’.— Въ этомъ есть своя доля справедливости, но причины зла не вншнія только, а лежатъ гораздо глубже, — тмъ боле, что указанныя авторомъ причина одинаковы для всхъ поколній, а для позднйшихъ-то именно и ослаблены значительно въ своемъ дйствіи. Есть много ‘кропотливой работы практической жизни’, исполненіе которой невозбранно было и остается доступнымъ и развитому уму и гражданской честности, но которая, однакожъ, ее привлекаетъ къ себ работниковъ, по самой своей скромности и кропотливости, да и работники зачастую оказываются непригодными, потому что подступаютъ въ работ съ гордостью знанія и совершеннымъ неразумніемъ Русской народной жизни… Но иного врнаго и еще боле интереснаго представляютъ слдующія строки:
‘Сверстники Базарова застали своихъ предшественниковъ за исполненіемъ программы — громадной по объему, проникавшей во вс тайники самой задушевной жизни Русскаго человка. Все въ ней представлялось гнилымъ, проникнутымъ отравою разлагавшагося трупа. Поневол они (сверстники Базарова) должны были наполнить свою программу однимъ отрицаніемъ, и на это отрицаніе, подъ страхомъ удержать малйшую частичку отвратительнаго яда, пошли вс силы новаго поколнія. Напрасно Кирсановъ будетъ укорять его, что оно все разрушаетъ, доказывать, что ‘надобно же и строить’. Оно отвтитъ ему словами Базарова: ‘это уже не наше дло, сперва надобно мсто разчистить’. Не удивляйтесь, если новое поколніе примется за свое дло съ самоувренностью, доходящею до наглости… Прошла пора Гегелеевкаго панлогизма, превращенія всего въ разумъ и слова, наступило время Шопенгауеровскаго царства воли. Не разсужденія противопоставятъ ‘дти’ вол ‘отцовъ’, но свою собственную волю, прежде даже нежели она успетъ сдлаться разумною’…
Говоря затмъ объ общемъ характер Русскаго образованія, авторъ прибавляетъ:
‘Только какъ исключеніе, и то большею частью въ самыхъ богатыхъ фамиліяхъ, можно встртить въ Западной Европ молодыхъ людей, которые бы посвятили 10 лтъ и боле жизни на образованіе, отвлеченное отъ всякихъ утилитарныхъ соображеній. Остальные вс, учась, имютъ прежде всего въ виду пріобртеніе средствъ, упрочить самостоятельность не столько интеллектуальной, сколько матеріальной стороны всей жизни. У насъ совсмъ наоборотъ. Бднякъ, которому, по выход изъ университета, некуда будетъ приклонить голову, проводитъ время своего научнаго образованія точно такъ, какъ сынъ какого-нибудь милліонера, которому приготовлено все для независимаго ни отъ кого примненія выработанныхъ идей къ жизни (?). Такой искренней, безразсчетно свободной, чуждой всякихъ личныхъ соображеній — мысли, какъ она бываетъ у Русскаго юношества, не встртишь легко на Запад Европы, гд механизмъ общественной жизни требуетъ и потребляетъ столько умственныхъ силъ’.
Авторъ и не подозрваетъ, какъ онъ обезцниваетъ, имъ же такъ высоко превознесенное, значеніе протеста и отрицанія въ молодомъ поколніи. Выходитъ, что главною виною всему — умственный пролетаріатъ, не находящій себ удобной возможности ‘упрочить самостоятельность матеріальной своей жизни’. Въ Англіи, говоритъ онъ въ другомъ мст, умственныя силы находятъ каждая ‘ожидающія ихъ спеціальности и боле или мене потребляются ими, а у насъ было совершенно наоборотъ’. Замчаніе это врно и многое объясняетъ, но при чемъ же тутъ ‘Дантовская тема’, ‘сила, доблесть, любовь’… и пр., и пр., и пр.? Пойдемъ дале:
‘Насильно вытсненнымъ изъ практической дятельности умственнымъ силамъ ничего боле не оставалось, какъ обратиться къ самымъ общимъ теоретическимъ вопросамъ и по крайней мрѣ, въ ихъ отвлеченномъ мір воспользоваться своимъ неотъемлемымъ правомъ управлять вселенною’.
‘По крайней мр!’ Еще бы предоставить это право въ мір реальномъ! Да и что это за неотъемлемое право управлять вселенною? И какой же контрастъ между такимъ управленіемъ вселенной и кропотливой работой практической жизни’, которой будто бы эти силы лишены, и въ лишеніи которой лежитъ причина всхъ бдъ! Продолжаемъ выписку:
‘Оторваннымъ отъ жизненной почвы имъ легко было впасть въ непримиримый радикализмъ и, вращаясь въ мір отвлеченностей, потерять способность различать дйствительныя идей отъ мертвыхъ абстракцій, все обнимающихъ только своей пустотою. Никакая форма реальнаго осуществленія не могла наполнить этой бездонной пустоты: это могли исполнитъ только мыльные пузыри разгоряченнаго воображенія… Много хорошихъ силъ пошло на эту безплодную работу еще въ поколніи предшествовавшемъ Базаровскому. Въ поколніи ‘дтей’ болзнь усложнилась еще новымъ обстоятельствомъ. Діалектическій треножникъ, за которымъ Фаустъ спускался въ богинямъ — матерямъ, оказался лживымъ и былъ выброшенъ за окно новой науки. Она очутилась безъ компаса среди необозримаго океана фактовъ… Дальнйшее плаваніе возможно только при отличномъ знаніи теченій, втровъ, требуетъ непрерывнаго напряженнаго вниманія и всхъ силъ… Но за то, посмотрите, съ какимъ богатымъ грузомъ сокровищъ возвращаются плаватели, какъ Бокль, какъ Бастіанъ. Но нашимъ плавателямъ было — однимъ не подъ силу, другимъ недосугъ, снаряжаться съ такии большими запасами. Они потеряли терпніе болтаться въ оцензурованныхъ лужахъ (выраженіе очень удачное!) и довольствоваться робкими попытками придавленныхъ учителей. Только далеко ли уйдешь съ однимъ Жуи-Бланомъ или Кабе въ рукахъ?
Трудно поставить въ логическую связь съ этими словами то, что за дв страницы говоритъ самъ авторъ о ‘наслдованіи и борьб поколній’. Разсказавъ о правильномъ прогрессивномъ порядк этой смны поколній ‘въ обществахъ свободныхъ’, онъ утверждаетъ, что въ ‘порабощенныхъ происходитъ совсмъ другое, и побда остается только за вншнею силою’ и ‘за тми изъ новопришедшихъ, которые успли загнить въ утроб матери’. Но ‘неизбжныя послдствія подавленія здоровыхъ силъ въ этой борьб между поколніями’ — угрожаетъ авторъ — ‘обнаруживаются рано или поздно въ борьб международной, когда лучшіе граждане во врагахъ своей родины должны признать своихъ избавителей… У всхъ еще свжи въ памяти ликованія жителей Вны по поводу каждаго пораженія австрійскихъ войскъ въ 1859 году’. Но вслдъ за тмъ анонимный авторъ спшитъ насъ и утшить. ‘Мы пережили это страшное время’ — добавляетъ онъ. ‘Поколніе Базарова — первое поколніе, которому досталось счастіе открыто заявить свою программу’.
Къ счастію ли для другихъ, да и для нихъ самихъ? и въ чемъ состоитъ программа у людей, привыкшихъ, по словамъ самого автора, вращаться ‘въ мір мертвыхъ абстракцій, въ мір бездонной пустоты, которую могутъ наполнить только мыльные пузыри разгоряченнаго воображенія’ — этого ни авторъ, ни анонимный его издатель не поясняютъ. Разв только программа Луи-Блана и Кабе?…
Читатели, надемся, не постуютъ на насъ за это пространное изложеніе несомннно-интересной брошюры, въ которой правда и неправда, врныя и неврныя черты такъ перемшаны между собою и въ которой такъ живо чувствуется та безпочвенность, тотъ въ сущности безсильный, а въ наше время смятый и сконфуженный идеализмъ, которымъ отличались ‘западники’ именно сороковыхъ годовъ. Предъ нами въ брошюр смняются учителя и ученики, смняются поколнія: общее между ними — отрицаніе существующихъ порядковъ. Во мы вс боле или мене дышемъ атмосферою отрицанія. Существующіе порядки отрицали и Фонъ-Визинъ, и Грибодовъ, и Гоголь (на послднихъ двухъ указываетъ и авторъ брошюры) — да и газета ‘Русь’ прямо заявила, что наше ‘изолгавшееся общественное бытіе’ (за что на нее вдругъ, ни съ того ни съ сего, накинулись вс ‘либеральныя’ газеты!!!) не можетъ внушать иного въ себя отношенія, кром отрицательнаго. Разница между нами и другими отрицателями въ томъ, что послдніе не знаютъ, что именно отрицать, отрицаютъ не то, что нужно, а главное — ничего позади отрицаемаго и не видятъ! Они и не догадываются, и не хотятъ догадываться, что настоящая наша общественная дйствительность сама ничто иное, какъ отрицаніе Русской народной правды, существенныхъ условій истинной жизни для всей нашей страны. Они и не хотятъ догадываться. Авторъ брошюры даже проглядлъ, въ своей іереміад, такое событіе, какъ 19 февраля 1861 г., какъ дарованіе правъ гражданства 20 милліонамъ крестьянъ. Этотъ новый властительный элементъ нашей жизни, этотъ новый историческій факторъ даже не принимается въ соображеніе и Базаровскою программой, — ему нтъ мста и роли въ этой программ, разв только въ смысл пассивнаго орудія для цлей — не созиданія, а разрушенія!
Читая эту брошюру, — этотъ очеркъ умственнаго движенія въ нашей такъ-называемой интеллигенціи, невольно спрашиваешь: гд же все это происходитъ? на какой отвлеченной почв? ни о Русской земл, ни о Русскомъ тысячелтнемъ народ въ брошюр ни слова, какъ будто не о немъ и рчь, не его судьбамъ программу ‘имло счастіе’ заявить поколніе Базарова, не на иное какое царство, а именно на царство надъ нимъ, надъ этимъ великимъ народомъ, восходитъ, по пророчеству автора, поколніе ‘дтей’?! И чмъ же инымъ, какъ не простою tabula rasa — гладкой доской, на которой пиши, что хочешь, — грубымъ, простымъ матеріаломъ, тстомъ, изъ котораго лпи какую угодно фигуру, по рисунку Руссо или Кабе, или какого-либо новйшаго доктринера, чмъ-то безъ исторія, безъ преданій, безъ мысли, безъ воли, безъ души, представлялся и представляется нашъ народъ и поколнію Рудиныхъ, и поколнію Базаровыхъ, и автору брошюры, и всмъ такъ-называемымъ ‘дтямъ’? Вдь такое отрицаніе — поопасне можетъ быть даже вншней силы господствующихъ порядковъ, именно потому, что она вншняя и способна придти къ сознанію своей несостоятельности, а сила умственная и сила образованія — это силы внутреннія, духовныя, трудно уступающія, способныя разлагать и то, что сил вншней вовсе ужъ недоступно! Какое невжество и въ то же время какое полнйшее презрніе въ Русской народной личности, въ правамъ народности и народа проявляетъ авторъ брошюры — и вс иже съ нимъ и отъ него — въ каждомъ своемъ слов, самъ того не замчая и не сознавая! Но былъ ли бы онъ даже способенъ сознать? Разв не туги на сознаніе, не упорствуютъ въ своемъ тайномъ презрніи и теперь многіе и многіе представители и водители нашей ‘интеллигенціи’?
Станьте, читатель, среди нашего умнаго народа на Русскую историческую почву и представьте себ оттуда, что творится надъ нимъ, въ верхнихъ слояхъ? Творится чуть не два вка. Сначала Петръ вноситъ новыя Римскія понятія о власти и государств въ Германской редакціи XVIІ вка… Но Петра мы оставимъ… Что творится теперь, о чемъ радютъ т, которые, по ихъ мннію, должны почитаться цвтомъ народнаго ума, представителями народной безсознательной, но ими сознанной мысли? Тамъ, на воздух, происходитъ борьба, страшная борьба, отъ которой, если чуть она прикоснется жизни, какъ отъ столкнувшихся тучъ, громъ и молнія могутъ пасть на сирую Русскую землю… (Сирую — именно потому, что отъ нея отшатнулся ея образованный сознательный слой)… Это борятся съ враждебною силою поклонники Гегелева панлогизма, Шопенгауерова царства воли, Гартмана, Огюста Конта, Гельмгольца и т. д. Эта борятся послдователи всевозможныхъ Западно-Европейскихъ, только не Русскихъ народныхъ программъ. Одни, люди умренные, люди порядка, хотятъ Германскимъ идеаламъ XVII вка противопоставить и Русской земл навязать ‘буржуазные’ идеалы Западной Европы, другіе — ‘программы’ соціалистическія, третіе — парижскую коммуну. Одни съ Бентамомъ, Милемъ въ рукахъ и съ прочими иностранными авторитетами по части государственнаго устройства, другіе съ Луи-Бланомъ, Кабе, а теперь уже и съ Феликсомъ Піа и Рошфоромъ въ рукахъ… Соціалисты и коммунары, конечно, логичне: они — представители крайняго ‘западничества’, предлагаютъ ‘послднее слово науки’ и западной жизни, справедливо говоря, что буржуазные идеалы на Запад уже подгнили. Если ужъ разъ отринуть основы Русской народной жизни, такъ что же и останавливаться на полдорог, благо груза за плечами никакого нтъ, ничто не дорого и жалть не о чемъ!
Вотъ что увидитъ и уразуметъ Русскій народъ, если подниметъ голову вверхъ, всмотрится и прислушается… Спрашивается — что долженъ онъ испытать и почувствовать?… О хозяин-то и позабыли… Но онъ не дастся въ обиду.
Не въ томъ только бда нашего образованія, въ чемъ видитъ его авторъ, — не въ томъ только, что образованіе не находитъ себ потребленія въ Русской земл, но въ томъ особенно, что оно большею частью таково, что и не можетъ найти себ примненія. Въ томъ бда, что образованіе наше не серьезно, что все оно, вся наука наша зиждется на незнаніи, непониманіи, даже прямо на отрицаніи нашей народной личности, народной духовной полноправности, и въ дух этого невжественнаго и отрицательнаго отношенія въ своей исторіи и своему народу воспитывается наше юношество. Съ тою неумолимою послдовательностью, въ которой именно способна честная юность, она довела это отрицаніе до крайняго его предла, до нелпости, до абсурда, и много, много жертвъ принесено ею своему заблужденію. Но вина не на нихъ, а на насъ, воспитателяхъ. Уже подростаетъ, — вримъ мы, — новое поколніе, которое устыдится своего безсознательнаго презрнія къ родному народу, къ роднымъ завтамъ, преданіямъ и основамъ своей земли, посрамится чуждыхъ, иною жизнью созданныхъ идеаловъ, ужаснется деспотическихъ поползновеній своихъ предшественниковъ, готовыхъ тираніей и обманомъ навязать Русскому народу измышленныя разными чужестранными доктринерами формы политическаго и общественнаго бытія, — и съуметъ найти положительное, не отрицательное ршеніе всхъ мучающихъ насъ современныхъ задачъ и вопросовъ!…