‘Міръ Божій’, No 7, 1898
Плоскогорье. Роман в пяти частях. Л. Я. Гуревич, Гуревич Любовь Яковлевна, Год: 1898
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Плоскогорье. Романъ въ пяти частяхъ. Л. Я. Гуревичъ. Спб. 1897. Ц. 1 р. 25 к. Романъ г-жи Гуревичъ производитъ двойственное впечатлніе, отъ котораго читатель не можетъ отдлаться до конца. Начиная съ пролога написаннаго лучше всего, читатель все ждетъ чего-то, что должно выяснить смыслъ романа, опредлить цль автора и установить точку зрнія, съ которой онъ смотритъ на своихъ героевъ. Съ одной стороны, кажется, будто авторъ хотлъ нарисовать широкую картину жизни, предоставивъ читателямъ самимъ разбираться въ ней, искать концовъ и началъ, руководствуясь классическимъ правиломъ искусства: ‘wer vieles bringt, wird manchem etwas bringen’ {‘Кто много предложилъ, тотъ многимъ угождаетъ’, Фаустъ, пер. Холодковскаго.}. Но, съ другой стороны, на каждой страниц вы чувствуете, что авторъ иметъ какую-то особую цль, хочетъ что-то высказать необыкновенно глубокомысленное, до конца остающееся, однако, тайной.
Причину такой двойственности понять очень легко. Романъ г-жи Гуревичъ не художественное произведеніе, а сочиненіе, написанное на тему, которую авторъ самъ себ плохо выяснилъ и потому еще мене могъ выяснить другимъ. Отсутствіе художественнаго таланта чувствуется на каждомъ шагу. Прежде всего, у г-жи Гуревичъ нтъ слога и пишетъ она безцвтнымъ, тягучимъ языкомъ, съ массой повтореній, чмъ и объясняется растянутость романа. Нтъ ни одного яркаго описанія, чувство пейзажа всецло отсутствуетъ. Авторъ замняетъ его нагроможденіемъ массы отдльныхъ черточекъ, штриховъ, не обладая присущей только художнику способностью схватить главныя, характерныя черты и въ нихъ передать свое настроеніе. То же самое замчается и въ обрисовк характеровъ, которые вс блдны, безжизненны и смутны. Читатель не можетъ представить себ ни одного изъ героевъ, хотя авторъ тщательно расписываетъ ихъ походку, каждый жестъ, движеніе, звукъ голоса и т. п. Иногда авторъ упорно напираетъ на одну какую-либо особенность, какъ, наприм., въ предпослдней части, гд у героя постоянно болитъ голова, и когда объясненія съ героиней доходятъ до рзкости,— у него ‘болитъ голова’, и этимъ все кончается. Съ особенной тщательностью расписана, конечно, героиня романа, но что она, собственно, должна изображать, остается столь же мало понятнымъ для читателя, какъ и для автора. Не будучи художникомъ, авторъ и не могъ создать живое лицо, — о тип мы, конечно, и не говоримъ. Авторъ представляетъ ее въ разное время ея жизни, то подросткомъ, то взрослой, скучающей двицей, то восторженной мечтательницей, и всегда предъ нами деревянный манекенъ, за котораго говоритъ авторъ, а читателю предоставляется врить ему на слово, что все это именно такъ и должно быть. Также безжизненны и остальныя многочисленныя лица романа. Это не живые люди, а понятія разныхъ категорій людей, какими ихъ желаетъ представить авторъ.
На какую же тему написала г-жа Гуревичъ свое ‘сочиненіе’? Тема ея сложная, хотя и неновая. Жизнь гораздо глубже, чмъ она кажется, и въ каждомъ обыденномъ явленіи можно найти глубокій смыслъ и содержаніе. Взять самыхъ обыденныхъ, неинтересныхъ, заурядныхъ людей, показать ихъ внутреннюю жизнь, заставить читателя почувствовать родственную связь съ ними — это величайшая задача искусства, которая по силамъ только первокласснымъ художникамъ. Каждый изъ нихъ вноситъ, конечно, свое пониманіе жизни, освщаетъ ее съ своей точки зрнія, но создаетъ живыхъ людей, которые волнуютъ, привлекаютъ или отталкиваютъ читателя. Въ письм, адресованномъ къ г-ну Волынскому, г-жа Гуревичъ такъ излагаетъ свою тему: ‘Я поняла, что образы фантазіи должны быть орудіемъ для выраженія опредленныхъ идей и настроеній, возбуждаемыхъ трагическимъ зрлищемъ жизни. Человческая ограниченность и слпота въ ея различныхъ степеняхъ,— это очень серьезная трагедія, и она лежитъ въ основ каждой жизненной исторіи. А если такъ, то почему не изображать самыхъ ничтожныхъ людей — въ тхъ условіяхъ, которыя длаютъ ихъ жизнь плоскою? Мои незначительные герои пріобрли выразительность въ моихъ глазахъ, когда я поняла, что они — слпые, и я почувствовала потребность написать романъ, мысль о которомъ долгое время отгоняла отъ себя’. Никто, конечно, не станетъ возражать противъ высказанныхъ г-жою Гуревичъ положеній, такъ какъ вся русская литература, въ лучшихъ своихъ произведеніяхъ, доказала право этихъ ‘ничтожныхъ людей’ на вниманіе художника и читателя. Какой-нибудь Акакій Акакіевичъ или Чичиковъ безспорно ничтожные люди, которыхъ, тмъ не мене, Гоголь возвелъ ‘въ перлъ созданія’. Но для этого и нужно быть Гоголемъ, а г-жа Гуревичъ, къ сожалнію, не принадлежитъ къ числу ‘зрячихъ’, которымъ дана ‘искра божія’, освщающая имъ жизнь ‘слпыхъ’. И ея персонажи ничего не даютъ читателю, не внушая ему ни интереса, ни сожалнія, ни участія. Съ трудомъ достигнувъ до конца, читатель оставляетъ книгу разочарованный, утомленный, скучающій, не понимая, зачмъ все это написано?
Этотъ вопросъ потому и возникаетъ, что авторъ такъ же мало видитъ цль жизни, какъ и его персонажи. Главное лицо романа, Андрей, все время мечтаетъ о высокихъ задачахъ, а за дл творить гадости. Увлекающаяся имъ двица послднихъ не длаетъ, но и вообще ничего не длаетъ. Это, конечно, еще ничего не прибавляетъ къ ея характеристик, и вотъ она начинаетъ осуждать тхъ, кто видитъ цль жизни въ работ на пользу другихъ, и,— что странне всего,— авторъ видимо симпатизируетъ такому отношенію героини къ людямъ простого житейскаго дла. Авторъ выводитъ такую натуру, противоположную его героин, въ лиц ея подруги, которая занимается ‘низменными’ длами, устраивая школы и работая въ разныхъ обществахъ просвтительнаго характера. И Андрей, и увлекающаяся имъ двица находятъ, что это не ‘то’, не можетъ служить ни цлью жизни, ни давать содержанія ей. Но что же можетъ дать это содержаніе, на это авторъ не указываетъ, что не мшаетъ ему и его героямъ смотрть свысока на людей ‘дла’. Въ нкоторыхъ мстахъ какъ бы проскальзываютъ намеки на какія-то ‘тайны жизни’, въ которыхъ вся суть, знаніе которыхъ можетъ ‘слпыхъ’ сдлать зрячими. Дальше, однако, смутныхъ намековъ авторъ не пускается, что длаетъ ему честь, такъ какъ онъ такъ же мало знаетъ эти тайны, какъ и его слпые герои. Правда, г-жа Гуревичъ думаетъ ‘совсмъ напротивъ’ и въ упомянутомъ письм къ г-ну Волынскому, не стсняясь, заявляетъ: ‘То обстоятельство, что я достигла извстнаго душевнаго равновсія, благодаря вашей (т. е. г-на Волынскаго) духовной помощи, т. е. соприкосновенію съ той философіей, которой ‘насъ не учили’ и безъ которой я была вдвое несчастне, побуждало меня показать, въ роман, хотя чмъ-нибудь, возрождающее дйствіе умственныхъ переломовъ. Но я этого не сдлала: я не хотла никакой нетерпливой тенденціи и не стала передлывать моихъ первоначальныхъ плановъ. Нкоторые изъ моихъ героевъ предаются, въ разговорахъ, умствованіямъ, но эти умствованія интересовали меня лишь какъ бытовое явленіе, какъ разсудочное выраженіе опредленнаго душевнаго склада. Однако, въ извстные моменты ихъ жизни, я дала имъ смутное ощущеніе невидимаго свта, которое доступно и слпымъ: полной слпоты, какъ и полнаго прозрнія, не бываетъ. Въ послднихъ же частяхъ романа, близкихъ къ настоящему времени, я невольно сообщила имъ большую тревожность въ исканіи духовнаго свта, и внимательные читатели ‘Свернаго Встника’ поймутъ, что авторъ многимъ обязанъ Волынскому’. Не принадлежа къ числу внимательныхъ читателей названнаго журнала, мы не можемъ сказать, что въ роман г-жи Гуревичъ слдуетъ отнести насчетъ г-на Волынскаго. Но, внимательно прочитавъ ея романъ, мы съ прискорбіемъ убдились, что авторъ не справился съ своей задачей и не далъ того, о чемъ мечталъ. Никто не потребуетъ отъ автора, чтобы онъ писалъ нарочито тенденціозный романъ, съ изложеніемъ философіи г-на Волынскаго, буде таковая есть, но онъ долженъ былъ выяснить читателю свой взглядъ на жизнь и, осуждая ‘низменное’ отношеніе къ простому житейскому длу, указать, что же онъ понимаетъ подъ ‘высокимъ’ отношеніемъ къ жизни. Растянутость романа (пять частей и прологъ!), языкъ, которымъ онъ написанъ, безжизненность и деревянность его персонажей вмст съ протенціозными намеками на то, ‘чего не вдаетъ никто’, длаютъ ‘сочиненіе’ г-жи Гуревичъ томительно-тягостнымъ.