Время на прочтение: 23 минут(ы)
ПИСЬМО ПОСТОРОННЯГО КРИТИКА ВЪ РЕДАКЦIЮ НАШЕГО ЖУРНАЛА
ПО ПОВОДУ КНИГЪ Г. ПАНАЕВА И ‘НОВАГО ПОЭТА’
‘Оставляя въ сторон всякiя личности, обходя молчанiемъ все посредственное, если оно не вредно, ‘Время’ будетъ слдить за всми сколько-нибудь важными явленiями литературы, останавливать вниманiе на рзко выдающихся фактахъ, какъ положительныхъ, такъ и отрицательныхъ, и безъ всякой уклончивости обличать бездарность, злонамренность, ложныя увлеченiя, неумстную гордость и литературный аристократизмъ — гд бы они ни являлись. Явленiя жизни, ходячiя мннiя, установившiеся принципы, сдлавшiеся отъ общаго и слишкомъ частаго употребленiя кстати и не кстати какими-то опошлившимися, странными и досадными афоризмами, точно также подлежатъ критик, какъ и вновь вышедшая книга или журнальная статья.’
Въ литератур я человкъ совершенно постороннiй. Я не знакомъ ни съ однимъ редакторомъ, ни съ однимъ литераторомъ, ниже публицистомъ, и хоть мн уже не мало лтъ, но я даже и въ глаза не видывалъ ни одной изъ этихъ особъ. Мн дла нтъ ни до ихъ наружности, ни до ихъ положенiя въ свт: я люблю или не люблю ихъ, хвалю или браню ихъ только на основанiи ихъ сочиненiй или ихъ журналовъ. А читаю ихъ я очень прилежно, потомучто въ моемъ уединенiи мн и длать больше нечего. Ни съ кмъ изъ нихъ я никогда не былъ въ переписк, и если теперь ршаюсь измнить, не скажу этому правилу, а просто факту, — то потомучто чувствую въ этомъ потребность. Ктому же я прочелъ вашу программу, въ которой вы съ такой похвальной, а вмст съ тмъ и странной самоувренностiю говорите о вашемъ безпристрастiи. Извините меня, милостивый государь, если въ этомъ я позволю себ усомниться. Я не знаю вашихъ лтъ, но знаю мои года и думаю, что какъ бы ни зарекался человкъ быть безпристрастнымъ, а все-таки не выдержитъ. Живой человкъ.
Я же въ дл литературы, повторяю, человкъ совершенно постороннiй. Личности для меня не существуютъ. Пушкинъ былъ для меня всегда только книгой. Андрей Александровичъ Краевскiй не боле какъ журналомъ. Г. Катковъ (имени и отчества не имю чести знать) тоже. Я пережилъ двнадцатый годъ, столь славный въ нашихъ лтописяхъ, и преживаю теперь превращенiе г-жи Евгенiи Туръ въ еженедльную газету. Я пережилъ славянофиловъ и западниковъ, время ихъ процвтанiя и постепеннаго обезсиленiя, и переживаю теперь основанiе новыхъ журналовъ, которые съ тмъ и основываются, чтобъ помирить враговъ, давно уже переставшихъ ссориться. Я пережилъ натуральную школу, это законное чадо западников,. и переживаю теперь появленiе полнаго собранiя сочиненiй г. Ив. Панаева.
Я столько пережилъ, что уже самъ хорошенько не знаю, что и кого я теперь переживаю. ‘Отечественныя Записки’ въ своей октябрьской книжк увряютъ меня, что я переживаю литературу скандаловъ.
Обвиненiе во всхъ скандалахъ, даже въ зарожденiи, въ основанiи всей литературы скандаловъ обрушивается теперь на голову одного г. Панаева. Обвиненiе нешуточное и вовсе не такого рода, чтобъ можно было перенести его хладнокровно. А впрочемъ можетъ быть г. Панаевъ переноситъ его очень хладнокровно. И въ самомъ дл, чтожъ тутъ очень-то горячиться? Правда, обвиненiе это взываетъ къ общественному мннiю и исходитъ изъ двухъ самыхъ степенныхъ, самыхъ повидимому осмотрительныхъ органовъ нашей журналистики. Шуму по поводу скандаловъ надлано много.
Когда я прочелъ дiатрибу ‘Отечественныхъ Записокъ’, мн показалось, что вся наша современная литература, начиная съ г. Гончарова и кончая Марко Вовчкомъ, есть ничто иное какъ огромный скандалъ. У меня есть сосдъ по имнiю, человкъ добрый, но очень-невзлюбившiй русской литературы съ тхъ поръ, какъ поднятъ былъ одинъ извстный вопросъ, — такъ онъ теперь все носится съ ‘Отечественными Записками’ и всмъ тычетъ пальцемъ, смотрите, дескать, полюбуйтесь, вотъ она литература-то скандаловъ. Я бъ ее еще не такъ отдлалъ!
И если подумаешь, что весь этотъ шумъ, вс эти обвиненiя происходятъ оттого только, что въ фельетонныхъ отдлахъ нкоторыхъ журналовъ задты дв-три личности, уже черезъ-чуръ зарисовавшiяся передъ общественнымъ мннiемъ, личности, которыя уже черезъ-чуръ затолклись у насъ передъ глазами, такъ что зарябило у насъ до слезъ, какъ иногда рябитъ, когда долго засмотришься на облако толкушъ {Изъ всхъ толкушъ самая скучная есть безъ сомннiя литературная толкуша. Что бы г. Панаеву въ панданъ къ своей прекрасной повсти: ‘литературная тля’ описать литературную толкушу.}, снующихъ передъ вами въ тихiй лтнiй вечеръ, — такъ вотъ, если подумаешь только объ этомъ, то невольно скажешь, что молода еще наша литература, если такiе пожилые и почтенные журналы такъ неловко проговариваются. Впрочемъ и то сказать, въ извстныя лта начинаешь длать престранныя вещи.
Нтъ ничего нелпе и вмст смшне этихъ криковъ о скандалахъ, особенно если взять въ соображенiе, что ихъ испускаютъ Отеч. Зап. и Библiотека для Чтенiя. Я не говорю уже о Петербургскихъ Вдомостяхъ, для насъ давно не тайна, что эта газета состоитъ по особымъ порученiямъ и на посылкахъ у Отечественныхъ Записокъ. Осеннiе походы ея перешли ей по наслдству отъ прежней Сверной Пчелы и давно уже перестали удивлять даже насъ провинцiаловъ. Впрочемъ эта газета до того уже упала въ общественномъ мннiи, что на нее даже никто не отвчаетъ. Какiя нападки она ни длаетъ на Современникъ или на Русскiй Встникъ, эти журналы даже и не оборачиваются посмотрть, откуда на нихъ сiе? Мало видно длать разныя улучшенiя, заводить разныхъ корреспондентовъ (впрочемъ надо отдать имъ справедливость, скучноватыхъ) единственно потому, что другая газета въ самомъ дл улучшается и грозитъ опасной конкуренцiей. Все это вншнiя улучшенiя, и газета по прежнему будетъ падать, если не начнетъ издаваться на прямыхъ, безукоризненныхъ основанiяхъ. Но какъ могли такъ переполошиться Отечественныя Записки, которыя постоянно ратовали за гласность и за свободу мннiй. Такъ-то вотъ и всегда у насъ. Иной господинъ цлую жизнь свою кричитъ о гласности, прiобртаетъ себ этимъ рангъ литературнаго генерала, начинаетъ смотрть такой важной особой, а чуть крошечку кольнутъ его, начинаетъ кричать караулъ, скандалъ на всю русскую литературу. По моему мннiю у насъ скандалъ скоре можно встртить въ такъ-называемой серьезной стать, чмъ въ стишкахъ и фельетонахъ. И въ самомъ дл весь скандалъ, о которомъ раскричались почтенные журналы, сходится на два на три стихотворенiя, да на два-три фельетона.
Если эти стишки и статейки — скандалъ, то прямо утверждаю, что есть другiе скандалы гораздо боле серьезные. Разв не скандалъ напримръ эта тревожная и, теперь можно сказать утвердительно, нескончаемая переписка г. Каткова съ г-жою Евгенiею Туръ? Можно ли такъ зарисоваться передъ общественнымъ мннiемъ и смотрть на свои домашнiя дла, на свою домашнюю стирку, какъ на дло великой важности, какъ на какое-то чуть не государственное дло, въ которомъ каждый изъ читателей непремнно обязанъ принять участiе? Разв не скандалъ въ своемъ род статья г. Дудышкина о Пушкин, статья, которая сама себя испугалась и поспшила умолкнуть? Разв не скандалъ нкоторыя статьи г. Бова въ ‘Современник’? Разв не скандалъ само объявленiе объ изданiи ‘Отеч. Зап.’ въ будущемъ году? Утверждать, что посл Блинскаго началась только серьезная критика и оцнка нашихъ писателей, между тмъ какъ вся-то эта критика вплоть до 54 года занималась весьма важными спорами о томъ, въ какомъ году родился такой-то писатель и въ какомъ мсяц получилъ онъ такую-то награду, — утверждать это, по моему, скандалъ. Разв не скандалъ говорить о своей собственной драм, какъ о счастливомъ прiобртенiи для журнала? Намъ посчастливилось, говоритъ г. Писемскiй въ своемъ объявленiи, да еще подписывается подъ нимъ, — посчастливилось совокупить три лучшiя произведенiя русской литературы за 60-й годъ, и въ томъ числ называетъ свою драму. А учоные скандалы ‘Современника,’ а ваша серьезная авторитетность, съ которою вы часто говорите о пустякахъ, а ваша лесть передъ литературными авторитетами — разв это не скандалъ? Вдь бывали примры, что иные рецензенты забгали къ такому-то литературному генералу, за тмъ, чтобъ попросить у него позволенiя не совсмъ одобрительно отозваться о такомъ то мст или о такой сцен его романа или повсти. Можетъ быть вы не знаете такихъ рецензентовъ? А я даже видлъ каррикатуру на этотъ случай. Да чего лучше? Въ ‘Отеч. Зап.’ я однажды заразъ прочелъ дв критики на повсть ‘Наканун’ г .Тургенева. Одну, написанную кажется г. Басистовымъ, а другую доставленную самимъ г. Тургеневымъ, а ему вроятно откуда-нибудь присланную. Первую я уже позабылъ: въ ней все такiе фимiамы были… Вторая написана была съ достоинствомъ. Въ ней прямо говорилось чт худо, чт хорошо въ повсти г. Тургенева. Чтожъ бы вы думали, милостивый государь? везд, гд критикъ порицалъ автора ‘Записокъ Охотника’, везд редакцiя поспшила заявить свое несогласiе. Чего бы ужь тутъ кажется лебезить редакцiи? Г. Тургеневъ самъ прислалъ эту критику въ редакцiю, самъ захотлъ не скрыть отъ публики не совсмъ благосклонныхъ отзывовъ остроумнаго критика — нтъ! и тутъ нужно подкурить. А все надежда получить отъ знаменитаго нувелиста… хоть что-нибудь, лишь бы только одно имя. И въ самомъ дл въ объявленiи объ изданiи ‘Отеч. Зап.’ въ числ разныхъ именъ стоитъ и имя г. Тургенева. Не знаю, много ли пишутъ тамъ господа А. и Б., но положительно знаю, что въ послднiе года не встрчалъ въ нихъ повстей г. Тургенева, а между тмъ имя его съ неутомимымъ упорствомъ сохраняется въ ежегодныхъ объявленiяхъ ‘Отеч. Зап.’ Я ужь думаю, милостивый государь, не участвуетъ ли въ нихъ нашъ романистъ подъ какимъ-нибудь псевдонимомъ.
Мн приходиъъ теперь на мысль, милостивый государь, что если когда-нибудь появится въ печати напримръ переписка покойнаго Блинскаго съ его московскими друзьями, — чтожъ? и она будетъ скандаломъ въ нашей литератур? Вы, можетъ, скажете: пусть художникъ беретъ свои типы изъ дйствительности, но зачмъ же публиковать т лица, т факты, которые дали ему первую мысль и побудили его написать свое художественное произведенiе? Все такъ, отвчаю я, но почему жъ не опубликовать и лица, если они дйствительно достойны позора или посмянiя? Отчего не указать на нихъ пальцемъ? Художественное произведенiе само по себ, а гласность сама по себ, неужели жъ вы пойдете противъ гласности? Вдь кричали-же въ первое время появленiя Гоголя, что его лица недйствительны, что такихъ лицъ не бываетъ въ натур. И сколько кричали-то! А еслибъ рядомъ съ художественнымъ произведенiемъ была тогда и гласность, публика бы увидала, что правъ Гоголь, а виноваты его обвинители. Вотъ въ этомъ-то смысл я и говорю, что безъ гласности проиграетъ и художественное произведенiе. Неужели жъ, повторяю, эта переписка будетъ тмъ родомъ литературы, ‘въ которомъ играетъ главную роль лицо, а не идея, фактъ, а не творческое созданiе’, какъ начинаютъ Отечественныя Записки свое строгое слово? Ну, чтожъ, что тутъ лицо, а не идея? что тутъ фактъ, а не творческое созданiе? Никакая литература въ мiр не можетъ обойдтись безъ этого рода письменности, а тмъ боле литература развивающаяся, богатющая, вступающая въ права свои. Творческое созданiе, нтъ спора, вещь прекрасная, я стою за то. Но если въ литератур будетъ все шито да крыто, если до насъ не будутъ доходить иногда всти о томъ, какъ безчинствуетъ сильный надъ слабымъ, къ какимъ плутнямъ прибгаетъ такой-то откупщикъ и какъ грабитъ бдный людъ такое-то лицо, поставленное правительствомъ, чтобъ оберегать людей, а не грабить, какъ иногда зарисовывается ослпленный счастiемъ такой-то промышленникъ, — то отъ этого, право, потеряетъ и творческое созданiе. Вдь изъ лицъ, живыхъ, снующихъ, богатыхъ, бдныхъ, честныхъ и плутующихъ создаетъ оно свои типы, вдь изъ суммы фактовъ, выживаемыхъ народомъ, создаетъ оно свои перипетiи? Вы называете это литературою скандаловъ, а я называю это черновою работой, стелажами, известью и глиной для чудныхъ замковъ творческаго созданiя.
Позвольте мн, милостивый государь, прослдить по пунктамъ всю статью ‘Отеч. Зап.’ Она замчательна во многихъ отношенiяхъ. Сверхъ того, надобно же наконецъ показать нкоторымъ журналамъ, что въ наше время трудно уже такъ морочить читающую публику, какъ морочили ее въ тридцатыхъ и сороковыхъ годахъ. Она уже не та, она много выросла въ послднiе года, ея прибыло. Какъ ни скрыты ваши потаенныя нитки, которыми вы двигаете ваши марьонетки, она видитъ эти нитки и очень хорошо знаетъ, къ чему все это клонится. Она не виновата, что вы остались тже и при тхъ же понятiяхъ, мннiяхъ и врованiяхъ, что и въ сороковыхъ годахъ. Вольно жъ вамъ было не замчать ея чуднаго роста. Она уже не прежнiй ребенокъ: она очень хорошо видитъ и ваши осеннiе походы, хоть вы прямо и не говорите, что дескать, любезные читатели, не подписывайтесь на такой-то журналъ, изъ прежней грубой формы вы уже выжили. . В. Булгаринъ теперь уже невозможенъ. Видитъ публика и ваши журнальныя вражды, поднимаемыя будто бы изъ-за принциповъ науки или искусства, а на самомъ дл изъ очень личныхъ цлей. Въ протокол общества пособiя нуждающимся литераторамъ и учонымъ (4 октября), по поводу разныхъ упрековъ обществу, было сказано: … ‘такiе упреки, доводимые до общаго свднiя и остающiеся безъ отвта, вредятъ цлому обществу въ мннiи иногородныхъ его членовъ и той части публики, которая не посвящена въ тайны петербургской журналистики и петербургскихъ литературныхъ отношенiй. Стало быть дйствительно существуютъ тайны петербургской журналистики и петербургскихъ литературныхъ отношенiй. Отзывъ общества я считаю въ этомъ смысл почти оффицiальнымъ увдомленiемъ.
Обращаюсь къ стать ‘Отеч. Зап.’ Эта статья, какъ вы уже знаете, написана по поводу сочиненiй г. Панаева. Первая часть ея подписана какимъ-то непризнаннымъ поэтомъ. Если ‘Отеч. Зап.’ считаютъ скандаломъ стишки въ разныхъ шуточныхъ изданiяхъ и фельетоны Новаго Поэта, то эта статейка тоже скандалъ. Она написана въ такомъ тон: Ахъ, Иванъ Иванычъ, какъ вамъ не стыдно, Иванъ Иванычъ, я отъ васъ этого никакъ не ожидалъ, Иванъ Иванычъ, я васъ зналъ еще маленькимъ, Иванъ Иванычъ! и т. д. и не смотря на это, я не назову этой пустенькой статейки скандаломъ. Она — статейка неловкая, неостроумная и даже дурнаго тона, но не скандалъ, точно такъ какъ не составляютъ скандала и мелкiе стишки и фельетоны Новаго Поэта. Конечно, помщенная въ серьезномъ отдл такого серьезнаго журнала, какъ ‘Отеч. Зап.,’ журнала, говорящаго объ всемъ съ нахмуренною бровью, эта статейка какъ-то невольно ржетъ глаза, но пусть ужь она не будетъ скандаломъ. Не всякая дурная шутка составляетъ литературный скандалъ. Привилегiя или монополiя скандаловъ остается за нашими серьезными журналами. Вотъ послсловiе этой статейки, написанное по всмъ признакамъ человкомъ очень близкимъ къ редакцiи, человкомъ очевидно очень серьёзнымъ, близко подходитъ къ скандалу.
‘Этотъ-то родъ литературы, такъ начинается это послсловiе, въ которомъ играетъ главную роль лицо, а не идея, фактъ, а не творческое созданiе, получилъ у насъ широкое примненiе и образовалъ цлую литературу скандаловъ. Скандалы появились — мы уже теперь говоримъ не о г. Панаев и Новомъ Поэт — въ журналахъ толстыхъ и тонкихъ, на столбцахъ газетъ и еженедльныхъ изданiй.’
Вы говорите не о г. Панаев и не о Новомъ Поэт? — такъ о комъ же? Ужь не объ обличительной ли литератур? Въ такомъ случа въ критик ‘Отеч. Зап.,’ которая, съ тхъ поръ какъ Блинскiй покинулъ этотъ журналъ, сдлалась однимъ изъ безцвтнйшихъ его отдловъ, произойдетъ съ будущаго года значительная перемна. Она стало-быть примкнетъ къ ‘Библiотек для Чтенiя,’ и у насъ вмсто одного журнала искусства для искусства, явится ихъ два. Все-таки лучше имть хоть одно не совсмъ врное направленiе, чмъ вовсе не имть никакого. Но нтъ, не то кажется хотятъ сказать ‘Отеч. Зап.’ Продолжаю длать выписки:
‘Ему (т. е. этому роду литературы, гд лицо и т. д.) преданы душой и тломъ вс бездарности, потомучто онъ очень легокъ, на немъ основываютъ свою репутацiю вновь-пояаляющiеся журналы и газеты, потомучто скандалъ заставляетъ говорить о себ и привлекаетъ подписчиковъ, къ нему прбгаютъ люди, которые и не имли его сначала въ виду, но въ разгар полемики не съумли сдержать себя. Городская сплетня, личная клевета заступила мсто таланта, и мы приутствуемъ при томъ безобразiи литературныхъ выходокъ, каторое служитъ весьма-прискорбнымъ явленiемъ нашего времени.’
Нтъ, тутъ очевидно не обличительная литература. Тутъ опять о стишкахъ, и я, на котораго, слава Богу, не пишутъ еще ни стишковъ, ни эпиграммъ, и у котораго потому кровь течетъ правильно и покойно, я никакъ не могу понять ни такого ожесточенiя, ни такого преувеличенiя. Прочтя вышеприведенныя строки, право подумаешь, что у насъ не осталось уже ни одного таланта и вс они пустились писать смхотворные стишки на почтеннаго редактора ‘Отеч. Зап.,’ потомучто, замтьте, кто пишетъ подобные стишки, тотъ ужь не талантъ. Подумаешь, что вся наша литература: и мужчины-писатели и дамы-писательницы и дти-писатели и псевдонимы и анонимы, бросили писать романы, комедiи и повсти и стали выдлывать только скандалы. Ну, можно ли такъ волноваться изъ-за такихъ пустяковъ? Вся-то эта по вашему литература скандаловъ сводится на нсколько стихотворенiй, которыя вс на перечетъ. Надобно ужь слишкомъ сильно принять къ сердцу нсколько куплетовъ, чтобъ изъ-за этого поднять такой гвалтъ. Мн, человку постороннему и, главное, хладнокровному, хочется сказать почтенному редактору: милостивый государь, вы любите гласность, по крайней мр, вы съ самаго основанiя своего прекраснаго журнала взывали къ ней, ждали и звали ее. И вотъ вдругъ, съ началомъ ныншняго благословеннаго царствованiя, разступились облака, заволакивавшиiя наше небо, и сквозь нихъ весело проглянулъ голубой клочекъ его. Стало возможнымъ осмивать нкоторые лица или всмъ надовшiя или злоупотребившiя законъ и власть имъ предоставленную или наконецъ такiя, какъ напримръ господинъ Козляиновъ, которые нтъ-нтъ да и отдуютъ нмку. Вмст съ куплетами на этихъ господъ, вроятно по ошибк написали нсколько куплетовъ и на васъ. Ну, чтожъ что написали — велика важность! Неужели жъ изъ того, что гласность разъ ошиблась, — долой ее. Нтъ, милостивый государь, если вы любите гласность, извиняйте и уклоненiя ея. Вы конечно не оскорбитесь, если я поставлю лорда Пальмерстона на одну доску съ вами — онъ человкъ почтенный во всхъ отношенiяхъ — что жъ? онъ не обижается, когда его продернутъ иногда въ двадцати или тридцати оппозицiонныхъ журналахъ, да осмютъ въ десяткахъ шуточныхъ, да обругаютъ на чемъ свтъ стоитъ въ сотняхъ иностранныхъ — французскихъ, нмецкихъ, американскихъ. Поврьте, что посл всего этого продергиванiя онъ кушаетъ съ своимъ обыкновеннымъ аппетитомъ, и ночью, когда говоритъ въ палат, голосъ его не дрожитъ и не взволнованъ нисколько. И никогда на умъ ему не вспадетъ желать уничтоженiя гласности. И за кого вы стоите, за кого вы ратуете, милостивый государь? За господъ Гусиныхъ, Сорокиныхъ, Козляиновыхъ, Аскоченскихъ, потомучто если не считать васъ, милостивый государь, васъ, котораго задли можетъ быть по недоразумнiю, вдь куплеты писались только на подобныя лица. Стало-быть все, что вы писали о гласности, вс ваши воззванiя къ ней, вся ваша жажда ея — все это были слова, слова и слова?.. Стало быть пусть пишутъ про другихъ, мы будемъ молчать и посмемся еще съ прiятелями надъ осмянными лицами, только бы насъ-то не трогали. Нтъ, милостивый государь, ваше поколнiе (я старикъ, совсмъ старикъ, у меня и ноги ужь не ходятъ, и потому я не принадлежу къ вашему поколнiю) и безъ того ужь много играло словами. Можетъ-быть историческая роль его была играть словами, но изъ этихъ словъ ростетъ теперь новое поколнiе, для котораго слово и дло, можетъ-быть, будутъ синонимами и которое понимаетъ гласность нсколько шире, чмъ вы понимаете ее. Я согласенъ, что вамъ все это крайне непрiятно, я знаю изъ разныхъ печатныхъ статеекъ, что васъ всюду выбираютъ на почотныя мста: вы членъ комитета литературнаго фонда, вы даже казначей его, вы главный редакторъ энциклопедическаго лексикона, вы, однимъ словомъ — лицо, а не то что какая-нибудь персона, понимаю, еще разъ понимаю, какъ вамъ все это непрiятно, но что жъ длать? укрпитесь. Нельзя же вдругъ вычеркнуть изъ жизни прежнiе либеральные годы, прежнiя врованiя. Такое ужь видно время, слава Богу, пришло, что и лицомъ-то нельзя быть безъ этихъ врованiй.
Вы тоже неправы, милостивый государь, и съ точки зрнiя риторики и пiитики. Разверните Кошанскаго, и вы увидите, что эпиграмма, куплетъ и даже трiолетъ (этотъ послднiй родъ забытъ, къ сожалнiю, съ самаго Карамзина) имютъ въ каждой литератур право гражданства. Лучшiя эпиграммы писалъ Пушкинъ. Право, какъ пораздумаешь, милостивый государь, такъ и выйдетъ, что наше время не выдумало новаго пороха. Наши куплетисты и сатирики должны сознаться , что и они повторяютъ зады, да и вы , милостивый государь, повторяете зады же. Какъ до нихъ писались Пушкинымъ и другими нашими стихотворцами куплеты и эпиграммы, такъ и до васъ аддй Венедиктовичъ Булгаринъ тоже вотъ сильно возставалъ на этотъ родъ литературы, гд ‘главную роль играетъ лицо, а не идея и т. д.’, какъ вы выразились въ своемъ журнал. Вы тоже неправы и тамъ, гд говорите, что этому роду ‘преданы душой и тломъ вс бездарности, потомучто онъ очень легокъ.’ Во первыхъ онъ вовсе не легокъ: надо имть особый талантъ, чтобъ смшить, особый складъ ума, чтобъ написать нчто остроумное и грацiозное въ этомъ род, а во вторыхъ должно сознаться, что большая часть стишковъ, написанныхъ въ честь разныхъ лицъ, были и грацiозны и остроумны. Вы конечно по щекотливому положенiю своему не можете быть судьею въ этомъ дл, а то непремнно согласились бы со мною. Разумется изъ вжливости и приличiя, говоря съ вами, я не стану длать выписокъ, но вспомните для примра ваше будто бы свиданiе съ господиномъ Перейрой въ ‘Искр’, который, сказать кстати, такъ грубо и неприлично обошолся съ Редакцiею Санкт-Петербургскихъ Вдомостей, написавъ ей такое длинное, но тмъ не мене не совсмъ вжливое посланiе. Какъ угодно, а статейка Искры въ высшей степени зла и остроумна, а въ этомъ вдь и заключается все качество эпиграммы. Позвольте мн припомнить одно стихотворенiе, очевидно написанное не на васъ, хоть тамъ и есть слово ‘редакторъ’, — но мало ли редакторовъ въ Петербург и Москв. Ктому же для очистки совсти я нарочно посмотрлъ на вашъ портретъ въ изданiи Мюнстера и увидалъ, что волосы ваши прямые и гладкiе, а тутъ воспвается какой-то кудрявый редакторъ. Мн потому хочется привести здсь эти стишки, что они очень милы и грацiозны, а главное не обидны и не злы. Я говорю здсь о стихотворенiи:
Блуждаетъ старецъ среброкудрый
Что ищетъ онъ, редакторъ мудрый,
Что потерялъ въ кафе-шантанъ.
Поетъ и пляшетъ труппа Лендта,
Фохтъ чуднымъ свтомъ залилъ садъ,
Камелiй пышныхъ вьется рядъ.
Слдующаго куплета не помню, а справиться негд, но вотъ послднiй:
Предъ нимъ волнуется и свищетъ
А онъ, мятежный, Ицку ищетъ,
Чтобъ говорить про откупа.
Какъ угодно, милостивый государь, а это премиленькая вещица въ своемъ род. Жаль, что я позабылъ пропущенный куплетъ: въ немъ былъ пресмшной переводъ французскаго слова caf-chantant.
Вы сознаётесь также, милостивый государь, что вс подобныя вещи заставляютъ говорить о себ и привлекаютъ подписчиковъ. Если вы говорите это, то вамъ можно поверить н-слово, потомучто изъ всхъ редакторовъ, вы конечно наиопытнйшiй. Но вдь вотъ что выходитъ изъ этого: если они привлекаютъ подписчиковъ, стало-быть публика ихъ любитъ? Да, это фактъ, но отнюдь не грустный, и публику нельзя винить за это, какъ вы это длаете дале въ стать своей. Буду продолжать выписки:
‘Городская сплетня, личная клевета заступила мсто таланта, и мы присутствуемъ при томъ безобразiи литературныхъ выходокъ, которое служитъ весьма прискорбнымъ явленiемъ настоящаго времени. Забыто честное труженичество, нтъ и помину объ иде и искусств — и паясничество назвало себя сатирой.’
Это безспорно очень краснорчиво, но гд же тутъ правда? Какая была у насъ литература, такая и осталась. Въ послднiе годы, слава Богу, никто изъ нашихъ талантовъ не умеръ. Вс они на-лицо. Какъ писали прежде, такъ и теперь пишутъ. Новыхъ талантовъ прибавилось немного, стало-быть и въ этомъ отношенiи все у насъ по старому. Кто же изъ нихъ забылъ честное труженичество, кто же изъ нихъ забылъ объ иде и объ искусств? — Вотъ вопросы, на которые трудно будетъ кому-нибудь отвтить. Обвинять всю литературу въ скандалахъ и паясничеств, это, какъ хотите, немного странно.
‘Нтъ надобности указывать на мелочи дрязговъ, которые кишатъ. Не съ этой цлью мы и характеризуемъ ихъ. Явленiе боле прискорбно, нежели кажется съ перваго взгляда, и мы полагаемъ, что пораздумать о немъ пора каждому, сколько нибудь уважающему себя литератору.’
Пораздумать, почему не пораздумать. Но вотъ въ чемъ дло: литераторъ пожалуй и пораздумаетъ, да и приметъ на свой счетъ все, что вы тутъ наговорили. Вдь вы такъ все обобщили, что мн кажется, и я виноватъ въ скандалахъ, что и я только и занятъ, что ‘дрязгами, которыя кишатъ’. Такъ зачмъ же кишатъ эти дрязги? Зачмъ подавать поводъ къ этимъ дрязгамъ? Вдь вотъ тотъ редакторъ, о которомъ сложено вышеприведенное мною стихотворенiе, можетъ тоже, какъ и вы, сказать, что это дрязги, и обвинить въ этихъ дрязгахъ всю литературу. Прекрасно, но зачмъ же онъ подаетъ поводъ къ этимъ дрязгамъ. Зачмъ ему искать какого-то Ицку? Чтобъ говорить про откупа? а зачмъ ему говорить про откупа? Если онъ редакторъ изданiя, претендущаго на современность, такъ онъ долженъ бы говорить противъ откуповъ и чуждаться всякихъ Ицекъ. За Ицекъ-то надъ нимъ и смются. А то онъ будетъ писать одно, а длать другое: тогда-то вотъ и выйдетъ настоящiй скандалъ.
Но продолжаю:
‘Въ чемъ искать его(этого явленiя) причину? Главная причина состоитъ въ разложенiи тхъ элементовъ нашей литературы, которыми она жила до сихъ поръ. Была она однообразна, сдержана и твердо врила нсколькимъ, весьма-немногимъ и самымъ несложнымъ принципамъ. Лишь только началось разложенiе, лишь только начали старть т начала, которыми жила литература — начались и насмшки надъ тмъ, что устарло.’
И слава Богу! О чемъ же тутъ жалть? И прекрасно, что начались насмшки надъ тмъ, что устарло и что мшаетъ. И прекрасно, что т элементы нашей литературы, которыми она жила до сихъ поръ, разложились, хотя это простое понятiе могло бы быть попроще выражено. Но такъ-какъ мы вс уже привыкли къ учоному слогу ‘Отеч. Зап.,’ то понимаемъ его отлично. Не понимаю я только, о чемъ же тутъ жалютъ ‘Отеч. Зап.’ или въ чемъ обвиняютъ они нашу литературу? Смяться надъ тмъ, что устарло, отжило, но упрямо не сходитъ со сцены, упрямо копошится и хлопочетъ у всхъ передъ глазами, — право не предосудительно. Гораздо хуже было бы молчанiе или равнодушiе. Когда смются, значитъ принимаютъ участiе, значитъ, что мысль о незаконности или несвоевременности того или другаго явленiя уже осмыслена общественнымъ сознанiемъ, значитъ, что общество уже оторвало отъ себя это устарлое явленiе, какъ вредный наростъ, и смотритъ на него, какъ на предметъ постороннiй. Если это явленiе насильно хочетънавязывать себя обществу, надо бороться съ нимъ, ну хоть насмшкой, если ей одной можно бороться. ‘Отеч. Зап.’ должны бы знать, что орудiя для борьбы нельзя выбирать по произволу. Употребляются т, какiя употребить можно.
‘Но эти насмшки (продолжаютъ ‘Отеч. Зап.’) все-таки ограничились бы насмшками надъ ученiями, идеями, а не лицами, еслибъ литературное общество жило у насъ давно и выработало себ извстные законы, безъ которыхъ не можетъ жить никакое общество. Этого-то и не было.’
Дйствительно такъ, законовъ литературныхъ литературное общество не выработало. Но вотъ что: англiйское и французское общество выработали себ на этотъ счетъ всевозможные законы, — и такiе, передъ которыми преступившiе ихъ отвчаютъ въ суд, и такiе, передъ которыми оправдываются въ общественномъ мннiи, оправдываются передъ установленными приличiями и наконецъ передъ своей собствзнной совстiю. А все-таки и тамъ борьба шла не съ одними ученiями, но и съ лицами. Вспомните напримръ все царствованiе Луи Филиппа и все послдующее время до возстановленiя Имперiи. Вспомните, какъ въ каждомъ нумер какого нибудь Фигаро, Шаривари или ‘Journal pour rire’ фигурировали въ каррикатурахъ портреты людей съ европейскою извстностiю. Вспомните насмшки надъ Тьеромъ, Гизо, главами соцiалистовъ, надъ Прудономъ, Кабе, Пьеромъ-Леру. Это въ шуточныхъ журналахъ, въ серьезныхъ было тоже: доказательство найдете во множеств литературныхъ процессовъ того времени. Въ англiйской литератур чуть ли еще не сильне все это было, да и теперь есть. Да и вы сами, который такъ мудро проповдуете теперь умренность, (за настоящую умренность, позвольте уврить васъ, и я стою), вспомните ваши прежнiя распри съ устарлыми ученiями, вспомните ваши отвты Булгарину или Полевому… ну, хоть по поводу значенiя Гоголя. Борясь съ ученiями, вы не щадили и лицъ, и это уже не въ шуточномъ отдл, котораго у васъ никогда и не было (похвально или не похвально это, не знаю), а въ серьезномъ, въ критик. Перелистывая старыя бесды ваши съ вашими прежними недругами, удивляешься возможности нкоторыхъ выраженiй въ печати и невольно чувствуешь, что наше время сдлало большой шагъ впередъ! Посмотрите, какъ все прилично и чинно въ нашихъ современныхъ критикахъ. Прежней брани и слдовъ нтъ. Позволяются только намеки и то тонкiе и, главное, почти всегда справедливые. Недавно г. Чернышевскiй не употребилъ такихъ тонкихъ намековъ относительно г. Погодина, и посмотрли бы вы, какъ даже у насъ въ захолусть тыкали на это пальцами. Воображаю, чт было у васъ въ Петербург и въ какое негодованiе должны были придти вы, милостивый государь. Воображаю потому, что самъ былъ сильно взволнованъ. Нтъ, что ни говорите, а у насъ есть общественное мннiе и такъ ругаться, какъ ругались печатно въ тридцатыхъ и сороковыхъ годахъ, теперь уже невозможно. Произошло сильное смягченiе въ литературныхъ нравахъ.
‘Прошедшее представляло намъ немного удачныхъ прiемовъ борьбы стараго съ новымъ: настоящее, захваченное врасплохъ серьезностiю задачи, выказало скоро скромный запасъ своихъ свднiй. Люди опытные и знающiе старались удержаться въ границахъ, люди, боле отважные нежели знающiе, боле молодые нежели талантливые, схватились за насмшку надъ наукою и литературою, которыя какъ бы ни были ограничены своимъ объемомъ у насъ, все-таки стоятъ недосягаемо выше тхъ насмшекъ, которыми ихъ подчуютъ. Началось насмшками надъ исторiей, надъ литературой, надъ политическою экономiей и публицистами запада въ то время, когда мы, по нашимъ познанiямъ, были пигмеи передъ этими авторитетами, и кончилось свистомъ, безъ всякихъ разсужденiй, надъ лицами, трудившимися надъ исторiей, литературой и политическими науками.’
И здсь я вижу, милостивый государь, большiя натяжки. Никто у насъ, положительно никто не смялся ни надъ литературой, ни надъ исторiей или вообще надъ наукой. Если и были насмшки, то не надъ наукой, а надъ какимъ-нибудь видомъ, надъ какой-нибудь формой науки. Не соглашаться съ чмъ-нибудь, имть свое мннiе, даже будь оно и неосновательное, не грхъ, смяться надъ какимъ-нибудь научнымъ мннiемъ еще не значитъ смяться надъ самой наукой. Очень позволительно напримръ посмяться надъ тмъ, что Варяги были Литвины, а не Норманы, или на оборотъ, смотря потому, кто какого мннiя придерживается, но это еще не значитъ, чтобъ смющiеся издвались надъ исторiей. Точно тоже можно сказать и относительно лицъ, проповдывающихъ различныя теорiи въ наук. Г.де-Молинари, г. Костомаровъ, г. Погодинъ, г. Бабстъ, вы сами, милостивый государь, — люди общественные. Въ первый разъ поставивъ имя свое подъ печатной статьею, они уже перестали быть людьми частными. Они выступили на всеобщiй судъ и осужденiе. Оставьте же полную свободу суду и этому осужденiю. Вы журналистъ — такъ вступайтесь за нихъ, боритесь за нихъ, если раздляете ихъ возрнiе, но не говорите, что противники ваши, смясь надъ ними, порицая ихъ, этимъ самымъ попираютъ науку. Наука стоитъ слишкомъ высоко, чтобъ можно было безнаказанно попирать ее. Попираются разныя ученiя науки, а не самая наука. Тоже самое можно примнить и къ литератур. Неужели смяться надъ стихами г .Случевскаго (у котораго впрочемъ, можетъ быть, и есть дарованiе, но еще не установившееся) значитъ смяться надъ литературой.
Когда вы заговорили о свист, я вспомнилъ одно стихотворенiе въ ‘Современник’ или въ его свистк. Въ памяти моей осталось только три или четыре стиха, и то безъ всякой связи съ предыдущими:
….Ученый Бабстъ стихами Розенгейма
Тамъ подкрпляетъ мннiя свои….
дале не помню, или вотъ эти: тамъ, въ Москв, гд
Какъ водопадъ бушуетъ Русскiй Встникъ,
Гд Атеней, какъ ручеекъ журчалъ….
Богъ знаетъ почему иногда удержится въ памяти одинъ какой нибудь стихъ, да и то не всегда лучшiй, между тмъ какъ другiе вс улетучиваются. Это ‘почему’ тоже, милостивый государь, вопросъ, о которомъ Гейне, напримръ, написалъ бы чудныхъ дв-три страницы. Что касается до меня, то я знаю только, что онъ ихъ уже не напишетъ, и потому опять говорю, что вашъ намекъ о свист напомнилъ мн свистокъ, а потомъ и это стихотворенiе. Ужь не на него ли вы такъ ополчились? Ну что жъ, что г .Бабстъ подкрпляетъ свои мннiя стихами г. Розенгейма. Въ этомъ ничего нтъ предосудительнаго. Пусть подкрпляетъ, хотя мн лично, милостивый государь, нравится боле г. Лилiеншвагеръ. У всякаго свой вкусъ, и я увренъ, что г. Бабстъ, какъ человкъ очень умный, судя по его сочиненiямъ, а главное, какъ человкъ весьма талантливый, только улыбнулся, прочитавъ о себ это двустишiе. ‘Русскiй же Встникъ’ долженъ былъ остаться очень доволенъ тмъ, что его сравнили съ водопадомъ.
Но я чувствую, что говорю о пустякахъ. Въ этомъ виновата ваша же серьёзная статья… по поводу разныхъ пустяковъ, потомучто въ свист, о которомъ вы такъ торжественно говорите и который вы очевидно приберегли къ концу, какъ иной поэтъ приберегаетъ къ концу свой наилучшiй стихъ, чтобъ поразить, ошеломить, убдить слушателя или читателя — ровно ничего не было серьезнаго.
‘Какъ только раздался свистъ — его могло остановить общество, могло и поощрить тоже общество.’
А за чмъ? позвольте спросить. Зачмъ останавливать? Пусть свищутъ. Они иногда очень смшно свищутъ. И то ужь хорошо, что покрайней-мр можно свистать. И безъ васъ найдется много охотниковъ прекращать, искоренять и очищать. Пусть себ свищутъ! Если свистъ будетъ кстати, общество, къ которому вы взываете о прiостановленiи его, будетъ въ выигрыш. Если же онъ окажется дурнымъ, то, поврьте, онъ самъ собою прекратится: само общество прекратитъ его. Покойный Булгаринъ свисталъ бывало каждую субботу и досвистался до того, что убилъ въ общемъ мннiи свою газету, хотя на нее и подписывались. Не понимаю, о чемъ вы хлопочете. Знаменитый свистокъ едва ли уже не покончилъ своего существованiя. Покрайней мр редакцiя Современника въ объявленiи объ изданiи своего журнала на 1861 годъ необыкновенно робко и то въ выноск и мелкимъ шрифтомъ упоминаетъ о немъ. А далеко ли то время, когда она съ гордостiю считала свистокъ своимъ важнйшимъ отдломъ, употребляя на него лучшiя свои силы. Пусть будетъ онъ и важнйшiй, но зачмъ вы-то придаете ему такое огромное значенiе. Вещи часто становятся важными не потому, чтобъ сами по себ были важны, а потому что вс считаютъ ихъ таковыми. Вы какъ будто боитесь, чтобъ онъ вмст съ другими нашими шуточными журналами не увлекъ нашей публики, не совратилъ съ настоящаго пути нашего общества. Пустые страхи. Публика уже не прежнiй ребенокъ, врившiй когда-то всякому печатному слову. Въ послднiя двадцать лтъ она кое-что прочла и кое надъ чмъ крпко задумывалась. Пусть свищутъ, дайте полную свободу этому свисту, пусть публика прислушается къ нему. Это будетъ полезно и для васъ, писателей и журналистовъ. Вы подмтите, чему она будетъ сочувствовать, отъ чего она будетъ съ омерзенiемъ отвращаться. Для васъ тутъ отличный случай узнать ее покороче. Вдь что ни говорите, а она еще сфинксъ для васъ, и вы ее почти не знаете. Вы взываете къ обществу и говорите, что общество должно прекратить этотъ свистъ. Оно и прекратитъ его, если онъ часто будетъ сбиваться съ тону и вмсто смха, то добродушнаго, то колкаго, станетъ подчивать его площадною бранью и вовсе неостроумными ругательствами. Смяться и заставлять другихъ смяться дло вовсе нелегкое, милостивый государь. Чтобъ смяться, нужно сперва знать, надъ чмъ смяться, потомучто смяться надо всмъ безъ разбору значитъ ни надъ чмъ не смяться. Вы говорите:
‘Какое жъ наше общество? Достаточно ли оно подготовлено для ршенiя этого вопроса? Что еслибъ подобный свистъ раздался — не говоримъ въ Германiи и Англiи — но даже въ теперешней Францiи, какъ бы взглянуло на свистуновъ долго живущее литературною жизнiю общество? Тамъ бы оно отвтило личной расправой, которая весьма дйствительна для лицъ, скрывающихся подъ псевдонимами, а потомъ и общимъ презрнiемъ покрыло бы людей, которые глумятся безъ цли, смются надъ тмъ, чт ихъ же вскормило. Дло литературы есть дло общества, и потому Правительство на запад, давъ средства защитить личность, само ни во что не вмшивается.’
Въ этомъ дл, мн кажется, наше общество на столько же подготовлено, какъ и всякое другое, какъ французское, какъ англiйское. Въ послднiе прожитые нами съ такимъ волненiемъ годы мы видли въ этихъ обществахъ столько неразумнаго смха, столько дикихъ вопiющихъ глумленiй, что смло можно сказать: общество въ этомъ отношенiи везд одинаково. Вся разница нашего общества отъ французскаго или англiйскаго, (повторяю, только въ этомъ отношенiи) заключается въ томъ, что у насъ почти нтъ партiй, по крайней мр строго организованныхъ, и наше общество, если и смется иногда не впопадъ, то по крайней мр безкорыстно. Смется, потомучто смшно, а не потомучто осмянная личность принадлежитъ къ враждебной какой-нибудь партiи. Да и на запад, милостивый государь, общество само по себ, а судъ самъ по себ. И тамъ одно общество не доставитъ еще удовлетворенiя обиженному. Нуженъ еще для этого и судъ. Вы, кажется, принимаете общество за какое-то единичное лицо, которое вдругъ ни съ того ни съ сего придетъ къ обидчику, да и скажетъ ему: какъ вы смете, сударь, обижать такого-то? Вотъ я васъ! Неодобренiе, холодность общества въ этомъ случа тоже неудовлетворительны. И тамъ вдь не безъ мдныхъ лбовъ, которые не глядятъ ни на какое общественное мннiе. Прибгать же къ личной расправ, какъ вы намекаете, везд возможно: это зависитъ отъ воли. Этой личной расправой и объясняются вс дуэли, о которыхъ мы, къ сожалнiю, такъ часто слышимъ. Французскiй фельетонистъ больше боится исторiи, чмъ общественнаго мннiя. Посмется ли онъ, и то больше ради остраго словца, надъ какимъ-нибудь фантастическимъ офицеромъ, ну хоть объвшимся за пирушкой, какъ на другой день десятокъ уже вовсе не фантастическихъ офицеровъ, а какого-нибудь линейнаго полка съ номеромъ, явятся къ нему, примутъ словцо его на свой счетъ, войдутъ въ гоноръ и поставятъ его на барьеръ. Точь въ точь титулярные совтники у Гоголя. Вотъ потому-то о французской армiи они говорятъ не иначе, какъ съ напыщенной похвалою. Личная же расправа — самая печальная, самая смшная и самая неудовлетворительная изъ всхъ расправъ и бываетъ не въ одной Францiи или Англiи. Кто любитъ ее, тотъ можетъ прибгать къ ней везд. Наши будочники въ прежнiя времена это хорошо знали, а извощики и теперь любятъ этотъ способъ замиренiя. Вотъ почему я никакъ не понимаю, какой логик слдовали вы, милостивый государь, такъ торжественно объявивъ, что ‘тамъ (т. е. на запад) общество отвтило бы личной расправой, которая весьма дйствительна для лицъ, скрывающихся подъ псевдонимами.’ Конечно позволительно защитить себя въ крайнемъ случа и крайними средствами, но только тогда, когда васъ лишаютъ чести, добраго имени, и лишаютъ несправедливо, то есть прямо клевещутъ на васъ, и когда наконецъ у васъ въ виду нтъ другого настоящаго удовлетворенiя, кром личнаго. Гд жъ нашли вы у насъ, чтобъ прямо, открыто на кого-нибудь клеветали? Если это и было, то клевета тотчасъ же бывала наказана. Если и было, то по крайней мр вовсе не относилось къ литератур. Клевета есть подлость и, поврьте, и наша литература не снесетъ ея, не позволитъ ея въ своей сред. Если же лицо не оклеветано, если оно дйствительно виновато, отвратительно или смшно, то оно подвержено общему суду или насмшк съ той самой минуты, когда оно длается общественнымъ, то есть заявитъ себя фактомъ.
Не понимаю я тоже и вашего слдующаго вопроса:
‘Таково ли наше общество? Потребовать отъ него того же, что мы вправ требовать отъ общества западнаго, давно освшаго въ установленныхъ границахъ, опредлившаго себя, свои права и обязанности, мы не имемъ никакого права. Наше общество молодо въ литературномъ дл до степени невроятной, хотя оно въ этомъ нисколько не виновато. Руководить это общество обязана была литература — а она, изъ барышей и легкой репутацiи, начала угождать ему! Чему угождать? Могъ ли угодить въ Германiи тамошнему обществу тотъ скандалъ, который господствуетъ у насъ? Отвчаемъ положительно: нтъ! Высота, на которой стоитъ тамъ наука и литература, задавила бы эти неудачныя порожденiя бездарности и малограмотности. Въ Англiи — пуританизмъ общества (тоже весьма похвальная черта) и сильно развитая личность уничтожили бы его давно, во Францiи личная расправа сократила бы эти порывы доморощеныхъ панфлетистовъ. А у насъ что можетъ противупоставить имъ общество, для котораго это явленiе и ново и неожиданно? Чья жъ это обязанность? Конечно не правительства, которому не усмотрть за всми мелочами. Общество должно само себя защитить и т. д., и т. д.
Тутъ я уже не обращаюсь боле къ почтеннымъ редакторамъ ‘От. Зап.’, а говорю съ вами, милостивый государь, и спрашиваю васъ, что это такое? Общество наше молодо, юно, зелено — прекрасно! стало-быть и взять съ него нечего. На нтъ и суда нтъ. Я вотъ напримръ совершенно увренъ, что въ этомъ отношенiи наше общество — какъ и всякое другое общество, но пусть будетъ оно молодо, юно и зелено. Пусть руководить это юное общество должна литература. Да вдь она же его и руководитъ. Что же посл этого длали ‘Отеч. Зап.’ въ продолженiе столькихъ лтъ своего существованiя? Что же длаютъ другiе наши журналы? Что же длаютъ самые скандалы, какъ вы называете ихъ, — какъ не руководятъ этого общества? Чтобъ знать, чему смяться и на что негодовать, оно должно же имть примры. Читая разные стишки, панфлеты и куплеты, оно этому и учится. Для общества это превосходнйшая школа, точно также какъ и для васъ, господъ журналистовъ и писателей. Между тмъ какъ общество испробуетъ мру и силу своихъ сiмпатий и своего отвращенiя, вы, милостивые государи, вс, и писатели и журналисты, вы попривыкнете къ нкоторой свобод выраженiя. Вдь не даромъ же вы такъ ждали и такъ алкали этой свободы выраженiя. Вы такъ молили о ней всхъ боговъ Олимпа. Неужели и для васъ она будетъ ненавистной цаплей?
Нтъ, милостивые государи, поучитесь сами извинять нкоторые уклоненiя этой свободы выраженiя. Иначе и про васъ можно будетъ сказать, что вы также молоды, юны и зелены, какъ наша литература. Неужели знаменитая фраза: мы не созрли, несправедливая въ томъ случа, при которомъ была произнесена, окажется справедливою только относительно васъ, предводителей и учителей общества, васъ, столповъ литературы. Общество можетъ быть молодымъ, оно даже всегда молодо, потомучто всегда обновляется, но вы, умудренные и убленные временемъ (ибо многiе изъ васъ ублены уже временемъ), вы не можете укрыться подъ это дтское и смшное извиненiе. Личность развитая и просвщенная всегда опережаетъ общество, а вы вдь гордитесь именно тмъ, что развиты и просвщены. И потому ваше дло вести это общество впередъ, и, главное, собою подавать примръ уваженiя къ гласности. Нтъ, господа, вы не то чтобъ недозрли, а кажется перезрли. Вы говорите, что общество наше молодо, что для него явленiе это (т. е. скандалы) и ново и неожиданно. Совершенно справедливо. Стало-быть нечего и претендовать на общество, если оно ошибается, если смется надъ тмъ, что заслуживаетъ симпатiю. А вмшивать въ это дло правительство конечно не для чего, и въ этомъ я совершенно согласенъ съ ‘Отеч. Зап.’, мн странно, что они даже выразили эту мысль и этимъ показали, какъ будто сами сомнваются въ ея непреложности.
Вотъ все, что я хотлъ сказать вамъ, милостивый государь, о скандалахъ. Повторяю, скандалы, по моему мннiю, не въ стишкахъ и не въ фельетонахъ. Если же называть такъ стишки и фельетоны, то ужь скоре скандалы въ статьяхъ серьёзныхъ и въ журналахъ важныхъ. По крайней мр тамъ они и серьёзне и важне. Когда нибудь я поговорю подробне о нихъ, а теперь и безъ того письмо мое вышло слишкомъ длинно. Если вы найдете его достойнымъ печати, то напечатайте и примите и пр. и пр.
P. S. Что же касается до книгъ гг. Ивана Панаева и Новаго Поэта, то я перечелъ ихъ даже съ удовольствiемъ и не нашолъ въ нихъ явнаго скандала. Писано про какихъ-то нехорошихъ редакторовъ, про какихъ-то смшныхъ прiятелей. Почемъ я знаю, кто это? Еслижъ Новый Поэтъ дйствительно описываетъ живыя лица, настоящихъ своихъ прiятелей и непрiятелей, — то пусть это остается на его совсти. Не мое дло. Только-бы не клеветалъ и не глумился надъ тмъ, что честно и справедливо и не смшно. О, тогда это и меня заднетъ, хотя и не про меня будетъ писано, — заденетъ какъ дурной поступокъ, какъ нехорошее дло, но мн кажется Новый Поэтъ всегда смется надъ тмъ, что въ самомъ дл смшно, а повсти г .Панаева большею частiю были напечатаны в ‘От. Зап.’, гд ихъ во время оно весьма хвалили. Он и до сихъ поръ читаются съ удовольствiемъ и нисколько не виноваты въ томъ, что г. Панаевъ изъ прежняго сотрудника ‘Отеч. Зап.’ сдлался самъ редакторомъ Современника. Отзываться же о нихъ поэтому случаю, посл прежнихъ похвалъ, съ обидными насмшками — помоему скандалъ, настоящiй, крупный, неопровержимый скандалъ.
Ноября 28 дня 1860 г.
Сельцо Синiя-Горки.
