Письмо В. А. Жуковскаго.
‘Русскій архивъ’, 1868.
Твой Жуковскій.
Письмо П. А. Вяземскому, Жуковский Василий Андреевич, Год: 1850
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Христосъ воскресе, милый другъ! Я хотлъ писать теб въ самый первый день праздника, въ этотъ день я мысленно былъ у тебя въ гостяхъ, да отчасти и лично: въ Баден есть мсто, которое составляетъ частицу твоего семейнаго дома {Могила княжны Надежды Петровны Вяземской.}, туда я ходилъ съ женой и дтьми, на крестъ повсили внокъ изъ весеннихъ цвтовъ, на камн, очищенномъ отъ моху, скопившагося въ ныншній годъ, выразилось чисто имя, дающее ему смыслъ: онъ какъ будто ожилъ. Въ этомъ проявленіи имени проявилось видимо Воскресеніе: имя, знакъ существа, переживаетъ земную жизнь, оно не умираетъ на земл — такъ-же, какъ душа вн земли не умираетъ. Посылаю теб съ этого гроба въ отвтъ: ‘воистину воскресе!’ — отвтъ, который ухо не слыхало, но который, конечно, былъ мн сказанъ. Я получилъ отъ Булгакова {Московскаго почтдиректора, Александра Яковлевича Булгакова, общаго пріятеля Жуковскому и князю П. А. Вяземскому.} письмо, которое потревожило мн душу возможностью бды, къ счастію уже насъ миновавшей. Онъ писалъ мн о болзни твоего Павла и о болзни Екатерины Андреевны {Карамзиной.}, но закончилъ свое извщеніе добрымъ словомъ, что все прошло благополучно. Твое испытанное сердце было, конечно, испугано. Сохрани ихъ Богъ! Хотя я и далеко отъ васъ, и много лтъ мы розно, но я все принадлежу къ семь вашей, какъ близкій родной. Скажи это отъ меня Екатерин Андреевн: я всмъ сердцемъ къ ней привязанъ. Моя любовь къ памяти Карамзина не утратила теплоты своей, мысль о немъ всегда меня глубоко трогаетъ. Авось, наконецъ доберусь ныншнимъ лтомъ до васъ и до отечества. Мой отъздъ назначенъ въ конц іюля н. с. Изъ Бадена долженъ однако везти жену въ Остенду подъ удары приливныхъ волнъ океана. Это не радуетъ меня, но длать нечего. Еслибъ я могъ надяться отъ тебя письма, то попросилъ-бы тебя увдомить, гд вс вы, т. е. ты и Екатерина Андреевна съ семьей, будете въ начал августа? Ибо я не прежде, какъ въ август могу быть въ Петербург (оставивъ жену въ Дерпт). Изъ Петербурга въ Москву, изъ Москвы въ Дерптъ — вотъ мой маршрутъ.— Перечитываю письмо твое, и это второе чтеніе также меня живо трогаетъ, какъ и первое. Особенно то, что ты говоришь о Павл…… Сохрани Богъ теб и ему эту домашнюю жизнь, эту любовь къ занятіямъ, дипломатическая служба, я думаю, мене нарушитъ ихъ, нежели жизнь Петербургская, особенно въ Гаг будетъ ему пріятно: тамъ нтъ такой возни, какъ въ другихъ мстахъ, съ Мальтицомъ, тамошнимъ министромъ, кажется, легко ужиться. Если дйствительно Павелъ попадетъ въ Гагу, то пускай онъ о томъ увдомитъ меня въ Остенду: чего добраго, можетъ быть, найдется возможность и повидаться съ нимъ…….. Когда поговоримъ съ тобою о Іерусалим? Жаль, жаль, до крови жаль, что ты, который во время оно былъ такъ живъ на переписку, не сдлалъ себ закона, будучи въ Палестин, писать ко мн. Сколько-бы сохранилось въ этихъ письмахъ такого, что уже пропало въ воспоминаніи. Правда, часто прошедшее живе настоящаго, но оно не иметъ характера современности, которая и старымъ календарямъ даетъ прелесть романа. Ты не ршишься привесть въ порядокъ своихъ путевыхъ записокъ по той-же самой причин, по которой до сихъ поръ еще не собралъ и не привелъ въ порядокъ своихъ стихотвореній. Напрасно жалешь, что не я, a ты здилъ въ Палестину: твои письма были-бы, конечно, гораздо привлекательне и оригинальне моихъ. Я-бы ничего такъ не желалъ, какъ видть собраніе твоихъ писемъ, y меня теперь хранятся вс твои письма къ Тургеневу, и я-бы уже давно сдлалъ изъ нихъ выборъ, но глаза неймутъ твоихъ каракулекъ…….. Ты спрашиваешь, какая огромная работа y меня на рукахъ? Въ то время, когда я объ этомъ писалъ къ Плетневу, я хотлъ заняться многими работами вдругъ и думалъ, что вс он могутъ быть кончены въ т шесть мсяцевъ, которые надлежало мн прожить на поко въ Баден. Не тутъ-то было. Нельзя командовать фрунтомъ работы, какъ фрунтомъ послушныхъ дисциплин солдатъ. Я едва-ли успю окончить часть одной работы. Мн хотлось сдлать вамъ сюпризъ и привести всю переведенную мной Иліаду. Притомъ я думалъ имть время составить первоначальный учебный курсъ для моихъ дтей, къ которымъ я принялся въ учители, — курсъ по особенной, мной изобртенной мнемоникологической метод, сверхъ того надялся мало-по-малу поправить сдланный мной для себя самаго переводъ Новаго Завта и еще кое-что, о чемъ не говорю, понеже некогда входить въ подробности…. {Собственноручная рукопись перевода Новаго Завта нын уже найдена въ бумагахъ Жуковскаго.} Но изъ всхъ этихъ предпріятій пошло въ ходъ одно только педагогическое, которое надо спшить кончить, пока глаза, уши, руки и ноги кое-какъ служатъ. Иліады переведено полторы псни, и съ нею бы я сладилъ легче, нежели съ Одиссеею, ибо въ ней боле поэтическаго и высокаго, которымъ гораздо удобне владть, чмъ простымъ и невдохновеннымъ, которое упрямо лзетъ въ прозаически-тривіальное. Я смиренно пожертвовалъ должностному, сухому труду трудомъ усладительнымъ, но этотъ сухой трудъ иметъ много привлекательнаго. Если Богъ дастъ жизни, то выйдетъ изъ него нчто оригинальное и общеполезное. На цензуру я не гнваюсь, она дйствуетъ, какъ велитъ ей натура ея, наша-же цензура иметъ дв натуры — собственную и прививочную…. {Здсь говорится о статьяхъ въ проз, въ пропуск коихъ тогдашняя цензура находила нкоторыя затрудненія. Впрочемъ, большая часть этихъ статей въ послдствіи была напечатана съ незначительными пропусками въ посмертномъ изданіи сочиненій его. Въ теченіи временнаго управленія Министерствомъ Народнаго Просвщенія, кн. Вяземскій испросилъ y Государя Императора Всемилостивйшее соизволеніе на разсмотрніе этого изданія въ особомъ Комитет. Можемъ порадовать Русскихъ читателей извстіемъ, что нын уже приступлено къ печатанію сочиненій Жуковскаго — какъ прежнихъ, такъ и другихъ, еще досел неизвстныхъ.} Но возиться съ цензурой не намренъ. Стоитъ-ли труда воевать за напечатаніе чего-нибудь! У насъ нтъ настоящаго чтенія,— есть одна необходимость убивать какъ-ни-попало время читаемою книгою, тоже, что въ книг, не производитъ ни въ комъ участія, кто печатаетъ свои мысли, тотъ ни съ кмъ ими не длится. Напримръ, переводить 24 псни Одиссеи было довольно отважное, прибавлю — безнадежное, предпріятіе. Первая половина Одиссеи напечатана прежде второй: что-же? Боле половины тхъ, кто купилъ первую половину, не полюбопытствовали прочитать второй. Не смотря на это, я все-таки, когда отдлаюсь отъ своей педагогической работы, переведу Иліаду: тогда посл меня останется прочный монументъ моей жизни. Если, какъ пишетъ мн Фарнъ-Гагенъ, говоря о моемъ перевод, ‘Sir, Deutschen, haben nichts to gelungenes’ {T. e. y насъ Нмцевъ нтъ ничего, столь удавшагося.}, то изъ этого слдуетъ, что мой переводъ есть ближайшій къ подлиннику, ибо до сихъ поръ такимъ слылъ Фоссовъ: дать отечеству чистаго Гомера есть великое утшеніе. Хотя заживо я не буду имть никакой славы, но Гомеръ, и съ нимъ мой голосъ, отзовутся въ потомств отечества. A мн за это, въ прибавокъ, — наслажденіе трудомъ, несказанно для души животворнымъ. Моя-же проза пускай лежитъ подъ спудомъ, пока для меня одного и весьма немногихъ, если не полнятся въ нее заглянутъ потомъ для моихъ дтей. — Прости, мой милый, обними за меня княгиню, Павла, его жену….. Что длаетъ Тютчевъ? Попробуй отвчать мн. До конца іюня я пробуду въ Баден.
18/30 апрля (1850)
У насъ были дни прекрасные, теперь дождь ливмя и холодъ. Какъ y васъ?