Н. А. Добролюбов
Письмо к В. В. Лаврскому1
Валериан Викторович!
Н. Добролюбов.
ПРИМЕЧАНИЯ
Письмо к В. В. Лаврскому, Добролюбов Николай Александрович, Год: 1856
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Н. А. Добролюбов. Избранные философские сочинения
Том I
Под редакцией и с предисловием М. Т. Иовчука
ОГИЗ, Государственное издательство политической литературы, 1945
OCR Бычков М. Н.
3 (15) августа 1856 года
Я решаюсь вспомнить давно забытое время наших радушных, товарищеских бесед и поправить вину долгого молчания. Я, конечно, не прав, что столько времени не писал к Вам, но всё-таки я Шею сильное оправдание. Со мной, после нашего последнего свидания, случилось много такого, что совершенно отвлекло моё внимание от дружеской переписки. Вспомните наш последний разговор, в котором я, по какой-то странной вечно неудовлетворяемой жажде деятельности, желал поскорее ‘вступить в жизнь’, тогда как Вы изъявляли своё отвращение от этого скорого вступления… На другой день после этого разговора моё желание было исполнено самым ужасным, самым непредвиденным образом… На моих руках были дом и сироты… И что же — этот горький опыт не заставил меня раскаяться в своём желании. Тяжело, непривычно было сначала, долго было горько, и теперь ещё всё грустно, и теперь ещё мне новые радости мысли и воли не могут заменить радостных воспоминаний детства, как той душе, у Лермонтова, которой
Песен небес заменить не могли
Скучные песни земли2.
Но мне жаль моего мирного детства только уже так, как Шиллеру — богов Греции, как поэтам — золотого века. Я нашёл в себе силы помириться с своей личною участью: наслаждения труда заменили мне былые наслаждения лени, приобретения мысли — увлечения сердца, любовь человеческая3 — любовь родственную… Не знаю, не покажется ли Вам, что ‘говорю я хитро, непонятно’, может быть, Мои простые слова противоречат Вашей метафизической фразеологии. Но, прошу Вас, вспомните, что ведь я в православной философии, не пошёл дальше того, что имел неудовольствие выслушать: у Андрея Егоровича4, а во всём, что я читал после,— находил диаметральную противуположность с учением его и, вероятно, всех других академических философов, поэтому оставьте в покое мою терминологию и поймите слова мои просто, без высших претензий и взглядов. Надеюсь, впрочем, что Вы так не делаете5, потому что и Вы, вероятно, изменились в течение этих двух лет… Как бы хотел я взглянуть на некоторых из своих товарищей и поговорить с ними!.. Что-то стало из этих мирных овечек Христова стада? Во что-то превратились эти отверженные козлища? Что-то и с Вами, сделала Казанская Академия, в которой на Вас тоже, вероятно, надели цепи, только не золотые, конечно, о каких Вы мне писали по поводу моего вступления в Институт (мне право жаль, что у меня такая длинная память). Утвердились ли Вы ещё более в добродетели, прониклись ли насквозь священным девизом православия, самодержавия и народности6, напитали ли душу свою вдоволь благоговейными размышлениями о том,— —7 и тому подобными— —7 важными для блага мира соображениями? Дремлете ли Вы! мирно под сению всепримиряющей веры, или тлетворное дыхание буйного Запада проникло и в казанское убежище православия и, миновав стоглазых аргусов, в виде ‘Православного Собеседника’8 и пр., нарушило спокойный, безгрёзный сон Ваш? Душевно жалею, если так, но утешаюсь надеждою, что Вы крепки! в своих верованиях, что Ваша голова издавна заперта наглухо для пагубных убеждений и Вас не совратит с Вашего пути ни Штраус, ни Бруно Бауэр, ни сам Фейербах, не говоря уже о каком-нибудь Герцене или Белинском. Только в этой уверенности, предполагая, в Вас всегдашнюю христиански-смиренную готовность к прощению ближнего, я решился Вам написать эти строки9.
Что касается до меня, то я доволен своею новою жизнью,— без надежд, без мечтаний, без обольщений, на зато и без малодушного страха, без противоречий естественных внушений с сверхъестественными запрещениями. Я живу, и (работаю Для себя, в надежде, что мои труды могут пригодиться и другим. В продолжение двух лег я всё воевал с старыми врагами, внутренними и внешними. Вышел я на бой без заносчивости, но и без трусости,— гордо и спокойно. Взглянул я прямо в лицо этой загадочной жизни и увидел, что она совсем не то, о чём твердили о. Паисий и преосвященный Иеремия10. Нужно было итти против прежних понятий и против тех, кто внушил их. Я пошёл сначала робко, осторожно, потом смелее, и, наконец, пред моим холодным упорством склонились и пылкие мечты, и горячие враги мои. Теперь я покоюсь на своих лаврах, зная, что не в чем мне упрекнуть себя, зная, что не упрекнут меня ни в чём и те, которых мнением и любовию дорожу я. Говорят, что мой путь смелой правды приведёт меня когда-нибудь к погибели. Это очень может быть, во я сумею погибнуть не даром. Следовательно, и в самой последней крайности будет со мной моё всегдашнее, неотъемлемое утешение — что я трудился и жил не без пользы…
Впрочем, это ещё очень далёкая история. А теперь я хочу на некоторое время возвратить себе память минувшего и надеюсь, что Вы не откажетесь помочь мне в этом своим письмом. Бывало, я любил беседы с Вами, несмотря на то, что мы часто кололи друг друга и мне даже, может быть, доставалось более. Неужели теперь отвернёмся мы друг от друга, только потому, что наши дороги разошлись немножко? По крайней мере я совсем не хотел бы этого. Надеюсь, что и Вы тоже. Пишите же ко мне, Валериан Викторович, о Вашей жизни, учении, успехах, об академии, её духовном устройстве и пр., о наших товарищах, о которых ничего не знаю, вот уже три года. Я бы сам написал к В. И. С., да не знаю, куда адресовать письмо. В Академию — боюсь писать: там вы, вероятно, все так заняты, что некогда и прочитать будет моего письма, не только отвечать на него. Вот и к Вам {Пропущено по недосмотру слово ‘писать’ — ‘вот и к Вам писать я’ и т. д.} я нарочно выбрал каникулярное время, когда Вы не подавлены тяжестью возвышенных размышлений и имеете свободные минуты для того, чтобы уделить время Семинарским воспоминаниям, которых Вы {почему знать?) может быть и стыдитесь. Но мне приятно думать, что Вы не стыдитесь меня, как человека, тоже в свое время стыдившегося семинарии и только недавно понявшего истинное её значение,— конечно, отрицательное. Во всяком случае я жду от Вас письма, жду с нетерпением.
1 Опубликовано Н. Г. Чернышевским в книге ‘Материалы для биографии Н. А. Добролюбова, собранные в 1861—1862 годах’, т. I, M. 1890, печатается по тексту этого издания (стр. 323 и сл.). В Полное собрание сочинений не вошло.
2 Неточная цитата из стихотворения М. Ю. Лермонтова ‘Ангел’.
3 Н. Г. Чернышевский поясняет: ‘Любовь к людям, человечеству’.
4 Андрей Егорович — Востоков, преподаватель нижегородской семинарии.
5 Здесь пояснение Н. Г. Чернышевского: ‘То-есть не находите дурными понятия, не согласные с семинарской метафизикой’.
6 ‘Православие, самодержавие, народность’ — девиз реакционного министра 30—40-х годов XIX века С. С. Уварова. Под ‘народностью’ здесь подразумевалось крепостное право.
7 Из цензурных соображений H. Г. Чернышевский опустил здесь несколько слов, пояснив в подстрочной выноске: ‘Следуют примеры того, какими вопросами занимаются в академиях’. Имеется в виду духовная академия.
8 ‘Православный Собеседник’ — духовный журнал, издавался в Казани с 1855 г.
9 Рассуждения о ‘тлетворном дыхании буйного Запада’, о ‘пагубных убеждениях’, о Герцене и т. п. носят, конечно, иронический характер.
10 Отец Паисий — иеромонах, инспектор нижегородской семинарии, в которой учился Добролюбов. Иеремия — епископ нижегородский.