митрополит Антоний (Храповицкий)
митрополит Антоний (Храповицкий)
Письмо к священнику о научении молитве
Письмо к священнику о научении молитве
Письмо к священнику о научении молитве, Храповицкий Алексей Павлович, Год: 1914
Время на прочтение: 11 минут(ы)
‘Собрание сочинений. Том I’: ДАРЪ, Москва, 2007
Друже и отче! Давно следовало мне отвечать вам об оскудении веры и молитвы и о средствах борьбы с ними. Но та же самая суета, которая, по вашему признанию, рассеивает благоговейное чувство, лишила и меня возможности писать вам в продолжение полутора месяцев. Сейчас чистый понедельник, я только что возвратился из собора, где читал Великий канон и вместе со всеми молившимися осыпал себя укорами святого Андрея за нерадение о вечном и за предпочтение временного.
Правда, наша архиерейская суета более невольная, чем вольная, это вечные приемы просителей и духовных лиц, просящих перевода, судящихся, просящихся на фронт или желающих держать экзамен, затем бумаги и бумаги без конца. Однако при всем том я успел записать по памяти огромную публичную лекцию на философскую тему, написать две большие статьи на церковно-публицистические темы, а для того, что ‘едино на потребу’, не нашел до этого дня времени. Ложно направленное образование наше тому причиной. Я не враг того, что называют наукой, но на самого себя досадно бывает, когда поймаешь самого себя в предпочтении предметов хотя бы и богословской науки перед предметами изучения духовной жизни, на которые с некоторым пренебрежением взирают современные богословы, отчасти потому, что очень мало в них смыслят, а отчасти потому, что о них глубже и лучше рассуждают богословы-самоучки или даже богословы-академики, но отрешившиеся своею жизнью и своим сознанием от богословской школы. Не должно бы быть таких разделений и предпочтений, добрые христиане живут по апостолу, ‘друг друга честью болыпа творяще’, а соревнование и зависть особенно не уместны там, где получаемое достояние опыта и изучения не остается принадлежностью только автора, но и всех читателей, т. е. принадлежностью всеобщею.
Вы пишете: ‘Испытываю невольное окаменение, нет прежнего молитвенного умиления, даже больше — против моего желания бывают моменты полного отсутствия веры в самые важные моменты литургии. Уврачуйте меня! Пишу вам, духовному своему отцу. Молитвы хочется, но нет молитвы. Неужели Господь лишает меня Своей благодати?’ Нет, мой друг: если б, Боже сохрани, случилось последнее, то это выразилось бы прежде всего в том, что человек не жалел бы о таком своем состоянии, а если он страшится впасть в такое отчуждение, значит, ему дорога Божественная благодать, а если дорога, то и недалека от него. Никто на земле не откликается к зовущему с такою готовностью, как наш Небесный Отец, но Его отклик надо уметь слышать. Иногда нам полезно познать Его прещение, дабы не высоко думать о себе и через то познать свои грехи и научиться смиренномудрию: в этом научении, которое всего ценнее, и познайте Его отеческий отклик на призывный вопль как бы иссыхающей в бесчувственности души своей. Наверно, вы читали у преосвященного Феофана-Отшельника отеческую притчу. Если будешь сильно нагревать ведро с водою и кусками льда, то вода не начнет нагреваться, пока не растают все льдины до последней, зато потом нагревание пойдет очень быстро. Итак, прежде всего никогда не думайте, что Господь оставил вас, если давно не чувствуете умиления и живой радостной веры, хотя и желали бы переживать и то и другое, действие благодати сказывается в вас, но пока в сокрушении душевном, а не в умилении.
Теперь рассмотрим те обстоятельства, при которых Господь попускает человеку впадать в угнетенное настроение и подозревать себя в потере веры.
Первое и наименее опасное состояние борьбы и сомнений происходит прямо по духовной неопытности и отсутствию руководства старших. Случается именно, что молодой священник или молодой подвижник приучится в уме своем как бы перещупывать или, выражаясь по-книжному, внимательно анализировать свое душевное состояние.
Он прежде всегда плакал, когда читал Троицкие молитвы в церкви, даже когда в минуту уединения вспоминал слова таинственных молитв, у него выступали слезы на глаза. Но вот он задумает испытывать своим вниманием, чем это чувство отличается от того, когда он приобщался Святых Тайн? Что, собственно, умиляет его в словах этих молитв? Повторяется ли это умиленное чувство, если воспроизводит эти слова в своей памяти в третий, в четвертый раз и т. д. — Естественно, что слезы скоро уже перестанут выступать на ваших глазах, и вы уже не молитвенник в эти минуты, а исследователь. Значит ли это, что ваше сердце действительно оторвалось от Бога и душа стала чужда тех покаянных и всеобъемлющесострадательных настроений, которые были вам так свойственны в прошлом?
Конечно, нет, но всякое чувство, даже телесное ощущение, слабеет и как бы совершенно испаряется, когда мы начинаем его делать предметом нашего настойчивого внимания. Ущипните себя за руку и, претерпевая боль, начинайте вдумываться, чем эта боль отличается от зубной, от грудной боли — и вы скоро потеряете само ощущение боли. Один немецкий ученый лет 70 тому назад подобным способом побеждал сильнейшую зубную боль, мучившую его почти до обморока.
Понятно, что более духовные чувства, обвевающие нашу душу как бы ‘гласом хлада тонка’, становятся совершенно неощутимыми, если их самих подвергать праздному перещупыванию или так называемой рефлексии.
Таково и чувство веры, т. е. живое ощущение божественного присутствия и участия Божия в вашей личной жизни. Если и в светской жизни без толку задумчивым молодым людям постоянно говорят учителя и родители: ‘Не копайтесь в себе, ни на что не способны будете’, — то тем более такое требование уместно в жизни духовной. Когда посетило тебя светлое умиление, когда луч Божией благодати как бы открыл перед тобою лицо Божие и священный ужас вместе с блаженною радостью озарил сердце, то не в свои ощущения вдумывайся, а отдайся потоку мыслей, которые вливаются в твою душу, и бери под проверку твои дела и жизнь, как Закхей, когда к нему пришел Спаситель, чтобы подвигнуть себя на исправление жизни и на служение добродетели. Господи! половину имения моего я отдам нищим, и, если кого чем обидел, воздам вчетверо (Лк. 19, 8). Доброе чувство и духовный восторг должно закрепить в своей душе подвигом либо борьбы с грехами своими, либо делами любви. Если б те два блаженных путника в вечер по Воскресении ограничились ‘горением сердец’ при изъяснении пророчеств, то не познали бы своего Собеседника. Но они исполнили заповедь странноприимства: они удерживали Его, говоря: останься с нами, потому что день уже склонился к вечеру (Лк. 24, 29). Тогда только открылись у них глаза, и они узнали Его (Лк. 24,31).
Такое указание Евангелия на то, как должно упрочивать в своей душе святые молитвенные и другие благодатные настроения, имеет значение и в других затруднительных обстоятельствах нашей духовной жизни. Вот вы, может быть, скажете: ‘Я вовсе не имел привычки перещупывать свои настроения и спрашивать себя, что и как я чувствую. Это копание в себе было мне всегда чуждо, и все-таки посещавшие меня прежде умиленные чувства меня покинули, опечаленный этим, я, может быть, и спрашивал себя без нужды: да верю ли я в Бога? И не находил в душе своей уверенного ответа. Я сознаю, что последнего делать не следовало, ибо не мог же я потерять веру в Бога, не поколебавшись в своих убеждениях и не поддавшись какому-либо ложному учению, я буду знать, что вера при мне остается, но куда же делось светлое чувство, охватывающее верующего, когда он мыслит о Боге? Я бы не стал в нем копаться, но я сознаю, что его нет во мне в последнее время. Какая тому причина?’
О причинах мы сейчас скажем нечто, но прежде напомню вам совет святых отцов, как поступать при подобном оскудении. Отцы говорят так: ‘Умиленное чувство это не твое, а Божий дар, твой же должен быть труд для его получения’. Какой труд? Прежде всего труд добродетельной жизни вообще, а в частности в отношении к самому молитвенному подвигу. Отцы строго воспрещают выжимать из себя чувство, напрягать дыхание и выдавливать слезы, но что должен напрягать трудник молитвы? Свое внимание! Он должен вдумываться в слова молитвы, не глазами или голосом только перебирать молитвенные слова, но и умом своим представлять, о чем он говорит перед Богом. Очень часто этого вполне достаточно бывает, чтобы молитвенное умиление скоро проникло в душу и доступная тебе полнота общения с Божеством снова открылась перед тобою. Однако, если этого и не случилось, не унывай: ты старался исполнить то перед Господом, что было в твоей воле, а теперь размышляй, почему Господь, несомненно взирающий с любовью на твой молитвенный труд, не дал тебе услышать Своего отклика.
Я сказал, что причины этому бывают разные, вы упомянули о рассеянии земною суетой. Простое рассеяние устраняется при исполнении изложенного правила молитвы: если же бесчувствие продолжается, то, значит, зацепка была не в простом рассеянии, а в подавленности души одною или многими заботами. Вот о ней-то и сказано в Нагорной беседе, в конце 6-й главы. Осуждается Господом не предусмотрение наших нужд, семейных и личных, а подавление ими своей души, когда забота так овладеет последнею, что она становится почти безучастною ‘к Царству Небесному и правде его’. Должно спокойно представить себе всегда близкую нам возможность и разорения, и тяжкой нужды семейной, и болезни, и увечья, и смерти своих близких, но при этом помнить, что если ты исполнил все зависящее от тебя, чтобы обеспечить родных и любимых, а Богу все-таки будет угодно подвергнуть тебя или твою семью тяжкой беде, то, значит, это нужно для их спасения, ибо все, что с нами делается не по нашей злой воле, то делается по попущению Божию, а значит, для нашей пользы, ибо Господь кроме доброго для нас ничего не творит и не попускает.
Если вы так успокоили свое сердце и вслед за Церковью будете заключать свои прошения перед Господом преданием себя и своих в Его святую волю (‘Христу Богу предадим’), то та греховная рассеянность, т. е. подавленность души заботами и страхами, тебя оставит, и ты прославишь Бога опять всем сердцем и всею душою твоею.
Снисходя к нашей немощи, Господь не воспрещает нам желать и внешнего благополучия себе, и особенно другим, разрешает и молиться о том, но повелевает отдавать исполнение такой молитвы в волю Божию и не роптать и даже не убиваться, если выходит не по нашему желанию, ибо мы сами не знаем, что полезнее и для нашей собственной души, и для души близких нам. Но, конечно, далеки от христианской праведности те, кто желает своим детям только счастья и счастья. В наше безумное время и среди верующего общества таковых большинство, и они не понимают, что, веруя в христианского Бога, они взирают на Него и на свою жизнь чисто по-язычески, потому что всего этого ищут язычники (Мф. 6,32).
Одним из лучших средств борьбы с оскудением молитвы, происходящим от душевной подавленности, а впрочем, и от других причин, должно признать временное удаление от мира и от своих, т. е. путешествие на богомолье или прямо удаление в монастырь для говения, наконец, исповедь, хотя бы в обычной обстановке своей жизни, если нет возможности из нее выйти хотя на время.
О том, какое незаменимо ценное значение имеет задушевная беседа с опытным монастырским старцем, это все и так знают если не из практики, то даже по мирским повестям. Но назидает и сам по себе монастырь. И монахи или монахини, и миряне, собравшиеся на богомолье, своим видом и своим стоянием в церкви, чтением, пением и поклонами жизненно свидетельствуют нам о том, что есть единое на потребу. Суетность земного, его преходящее значение и ценность вечного, ценность души и совести — вот урок, от которого не может уклониться никто, проведший хотя бы три дня в обители в качестве богомольца. Увидеть людей, горячо молящихся, забывших о земном, невозможно без высокого подъема собственной души. Иногда, стоя в алтаре Киево-Печерской Лавры, я бросал сквозь Царские врата взор на стоящих впереди простых богомольцев. На их лицах светился тот духовный восторг, который выражен в краткой молитве церковной: ‘В храме стояше славы Твоея, на небеси стояти мним, Богородице, двере небесная’. Старайся бывать среди таких людей — и исполнишься их духа, как Саул, встретивший на пути своем сынов пророческих (см. 1 Цар. 10, 10—13).
Греховное рассеяние или ‘печали житейские’, которыми люди подавляют в себе Слово (см. Лк. 8,14), не есть единственная причина временной потери молитвенного дара. Такая потеря бывает и единственным воздаянием: 1) за не покрытый покаянием грех и 2) за вкравшееся в душу злое намерение и тем паче — греховную страсть.
Один монах часто впадал в тяжкий грех и, ужасаясь грядущего гнева Божия, восклицал: ‘Господи, чем хочешь накажи меня, только не лиши меня веры и покаяния!’ Грех, покрываемый покаянием, не изгонит из сердца молитвенной теплоты, пока человек не сдружится с этим грехом до степени полной нераскаянности. Притчи о мытаре и о блудном сыне и помилованный благоразумный разбойник уверяют нас в этом. Отсюда мы научаемся, что не так страшен грех, как нераскаянность. Зато грех, легкомысленно преданный забвению, обиды ближнему, не покрытые примирением, безумная хула (но, конечно, не просто ‘хульные помыслы’, которые нападают на человека без его вины), злобная угроза, например угроза самоубийством или отречением от священнического сана или отступлением от православной веры, — вот это все бывает причиной того, что молитва моя в недро мое возвращалась (U.c. 34,13). Подобные преступления против Божиих заповедей, хотя бы и были единичными и по легкомыслию человеческому преданными забвению, но они оставляют мрачный, греховный омут на сердце и препятствуют благодати Святого Духа получить в него доступ. Но более всего наше сердце заграждается для приятия этой благодати через сознательное скрытие греха на исповеди. Увы, допускающие последнее часто оканчивают свою жизнь самоубийством — монахи и священники. Да сохранит Господь всех от такого Иудина жребия!
Итак, пока ты не уразумеешь, почему отступил от тебя дух молитвы, старайся припомнить, не забыл ли ты о каком-либо тяжком грехе, тобою содеянном, вроде тех, которые были сейчас указаны, и если вспомнишь таковой, то спеши его оплакать, принеся покаяние перед Богом и перед ближним, если ты его оскорбил.
Однако грех часто бывает не в деяниях, тобою содеянных, а в намерениях и в расположениях твоего сердца. Иногда это бывает сложившимся, усвоенным уже злобным настроением, как у Аммона и Авессалома, иногда просто зарождающеюся похотью или страстью. Здесь особенно надо опасаться страсти блудной, завистной, честолюбивой или сребролюбивой. К такому состоянию души относятся слова Господни о невозможности служить двум господам — Богу и маммоне (см. Мф. 6, 24, Лк. 16,13). Покорение сердца одной из помянутых страстей даже раньше, чем ее обладание выразится в каких-нибудь делах или предприятиях, сейчас же скажется оскудением молитвенного дара. Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше (Мф. 6, 21, Лк. 12, 34). Если твоим сокровищем, к которому ты стремишься, будет высокий чин, или деньги, или греховная любовь, то твое сердце уже не будет наслаждаться общением с Богом, а, становясь на молитву, ты будешь думать только о том, как бы она скорее окончилась. И обратно — если такая нетерпеливая мысль посещает тебя во время молитвы, то, говорят отцы, знай, что твоим сердцем овладела или овладевает какая-либо тонкая страсть, вытесняющая из него радость прославления Бога и жажду познания Его через духовное чтение, которое начинает тебе казаться скучным. Но ты скажешь: ‘Я испытывал свое сердце и ни в чем из указанного я не виноват, т. е., конечно, в том смысле, чтобы признавать себя бесстрастным или безгрешным, но свои греховные привычки или зародыши страстей я ненавижу, во грехах приношу искреннее покаяние, а все-таки не нашел я исцеления своему ‘окамененному нечувствию».
‘Благо тебе, если так, — отвечу я, — ибо праведный гнев есть тот, который подвижник устремляет не на людей, а на свои страсти, и если он поступает так, то, хотя страсть еще и не изгнана вполне из его сердца, но, бичуемая священным гневом, она не может уже изгнать дух молитвы из твоей души. — А все-таки этот дух молитвенный меня покинул: я не молю Бога о здоровье, семейном счастье, о богатстве и долголетии, я прошу у Него только тех дарований, которые исчислены в молитве Ефрема Сирина, еще сегодня, в первый день поста, шестнадцать раз прочитанной мною с земными поклонами, но Господь отказывает мне в этих дарованиях, ибо я это чувствую по своему унылому настроению, и это уныние настойчиво просится в мою душу. Друг! Если так, то знай, что не ты один, а несравнимый с нами, грешными, Павел трижды молился, чтобы отступил от него ангел сатаны, но не был в этом прошении услышан Богом. Чтобы я не превозносился (2 Кор. 12, 7), — так объясняет это сам апостол. Стремительность молодой души, преуспевающей в познании Бога, иногда подвергается испытанию в терпении и смирении, как у ветхозаветного Иова и новозаветного Павла и древнейшего обоих — Авраама. Не поддавайся же духу уныния: бей его им же самим. Что это значит? Вот что святые отцы говорят: ‘Что подобное как бы беспричинное нападение унылости есть прямое действие диавола’. Познав, откуда она приходит, ты уже почти победил ее, победил духа уныния, ибо бесовского предложения ты и сам не захочешь принять’. ‘Бес обрушивается на нас унынием тогда, — говорят отцы, — когда он видит непобедимость нашей души другими страстями’. Посему так отвечай духу уныния: ‘Ты хочешь смутить меня мыслью о том, будто Бог далек от меня, но я знаю, что Он, не открываясь мне, испытывает мое терпение и учит смиренномудрию, а то самое, что ты, а не другой дух, нападаешь на меня, меня должно радовать и утешать тем, что твое приближение обозначает (при отсутствии других причин) то, что прочие страсти не получали власти надо мною, и ты берешься за страсть уныния как за последнее доступное тебе орудие. Посему терпеливо приемлю Божие испытание и повторяю слова апостола, читавшиеся в прощеный день: ныне ближе к нам спасение, нежели когда мы уверовали. Ночь прошла, а день приблизился (Рим. 13,11)’.
Конечно, все это касается тех, которые по испытании своей совести с молитвой не усмотрели в себе иных причин к оскудению молитвенного дара: они могут с упованием и в скором времени ожидать того радостного разъяснения своих испытаний, которым Бог утешил апостола Павла: Довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи (2 Кор. 12, 9).
Разумеем, конечно, не какое-либо чудесное откровение, ибо домогаться такового есть дело пагубной прелести, но предсказываем подвижнику раскрытие внутренних недоумений через последующее умиленное настроение души, через неожиданное нахождение прямого ответа на запросы ее в священных книгах, назидательных беседах или событиях своей жизни. И не надо почитать себя достигшим (см. Флп. 3, 13) высокой степени духовности для того, чтобы уразуметь в событиях жизни своей или в смене тягостного недоумения радостным славословием ответа Божественного Промысла на твое искание.
Вот, я написал вам о разных препятствиях на пути приближения к Богу, сообщил различные обстоятельства, когда не сразу проникают в душу нашу лучи Божественного озарения. Бывает это со служителями Божиими, но испытания эти постигают их тогда, когда они уже могут при усердии понять и понести их. Никого Господь не искушает, т. е. не испытывает сверх сил, как уверяет апостол Павел (см. 1 Кор. 10, 13). Блажен человек, который переносит искушение, потому что, быв испытан, он получит венец жизни, который обещал Господь любящим Его (Иак. 1,12).
Повторяю, отвергаются Богом только те, кто сами отвергли Его, а кто борется, хотя и с мукой сердечною, того, значит, учит Бог, дабы он ‘быв искушен’, мог бы и ‘искушаемым помочь’. Благодарите же Бога, друг мой, что вы разрабатываете задачу не о житейских нуждах, а о молитвенном даре, ибо самое желание познать все это не без Его благодатной помощи запало в вашу душу.
Сын мой! не пренебрегай наказания Господня, и не унывай, когда Он обличает тебя. Ибо Господь, кого любит, того наказывает, бьет же всякого сына, которого принимает. Если вы терпите наказание, то Бог поступает с вами, как с сынами (Евр. 12, 5—7).