ОГАРЕВ — С. Г. ВОЛКОНСКОМУ
ОГАРЕВ — С. Г. ВОЛКОНСКОМУ
Публикация Ю. Г. Оксмана
<Лoндoн. 8 или 9 июля 1861 г.>
Князь Сергей Григорьевич,
Преданный вам Н. Огарев
Письмо к С. Г. Волконскому, Огарев Николай Платонович, Год: 1861
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Литературное наследство. Том 63: Герцен и Огарев. III
М.: Изд-во АН СССР, 1956.
Письмо Огарева к декабристу С. Г. Волконскому написано под непосредственным впечатлением рассказов Герцена о его встрече в Париже с последним из оставшихся в живых руководителей Южного общества, другом и соратником Пестеля. Эта встреча произошла в конце июня — в самом начале июля 1861 г. (XXII, 314). Около 8 июля н. ст. Герцен был уже в Лондоне, так что наиболее вероятной датой письма Огарева к Волконскому является 8 или 9 июля 1861 г.
Князь Сергей Григорьевич Волконский (1788—1865) — генерал-майор, командир 1-й бригады 19-й пехотной дивизии, герой Отечественной войны, член Союза Благоденствия и Южного общества. После десятилетней каторги и двадцатилетней ссылки проживал под надзором полиции в Москве и в деревне дочери. В 1859 г. в первый раз выехал для лечения за границу, второе его пребывание за рубежом относится к 1860— 1861 гг. Этой зимой с ним знакомится во Флоренции Л. Н. Толстой, обращающийся под впечатлением встреч с Волконским к замыслу романа о декабристах. Страницы о возвращении из Сибири в Москву Волконского (именно он является прототипом старика-декабриста Лабазова) Толстой читает в Париже И. С. Тургеневу и с большим удовлетворением передает его положительный отзыв с первых главах нового романа в письме от 26 марта 1861 г. к Герцену (Л. Н. Толстой. Поли. собр. соч., т. 60. М., 1949, стр. 374). Незадолго до этого о встрече с Волконским пишет Герцену и сам Тургенев (‘Письма К. Д. Кавелина и И. С. Тургенева к А. И. Герцену’. Женева, 1892, стр. 139). Осведомленные о приезде Волконского в Париж, Герцен и Огарев 28 марта 1861 г. передают ему привет по случаю манифеста об освобождении крестьян (XI, 59). О том впечатлении, которое произвело затем на Герцена его знакомство с Волконским, мы знаем из нескольких источников. Самым замечательным из них является рассказ Герцена в его четвертом ‘Письме к будущему другу’:
‘В 1861 г. <...> я опять почувствовал себя молодым студентом. Старик, величавый старик, лет восьмидесяти, с длинной серебряной бородой и белыми волосами, падавшими до плеч, рассказывал мне о тех временах, о своих, о Нестеле, о казематах, о каторге, куда он пошел молодым, блестящим и откуда только что воротился седой, старый, еще более блестящий, но уже иным светом… Я слушал, слушал его — и, когда он кончил, хотел у него просить напутственного благословения в жизнь, забывая, что она уже прошла… И не одна она’ (XVII, 99).
Имя Волконского не было названо здесь открыто — он был еще жив, и дружеские строки в ‘Колоколе’ могли ему повредить. Но после смерти декабриста Герцен, печатая в ‘Колоколе’ от 15 января 1866 г. его некролог, написанный П. В. Долгоруковым, присоединил к этим поминальным страницам и то несколько слов о встрече с Волконским, которые появились впервые в ‘Письмах к будущему другу’. К этим строкам оп прибавил еще несколько слов: ‘Удивительный кряж людей… Откуда XVIII век брал творческую силу на создание гигантов везде, во всем, от Ниагары и Амазонской реки до Волги и Дона… Что за бойцы, что за характеры, что за люди!‘ (XVIII, 315).
Воспоминания Герцена о Волконском делают нам понятными не только тему, но и самую тональность тех рассказов о нем, под впечатлением которых Огарев обратился летом 1861 г. к Волконскому с печатаемым ниже личным письмом.
Это обращение нет оснований рассматривать лишь как простое изъявление чувств уважения и любви к Волконскому — одному из старейших носителей тех ‘традиций русской свободы’, которые связывали деятелей Северного и Южного обществ с следующими поколениями русских революционеров.
В своем письме Огарев особенно настойчиво подчеркивает близость Волконского к Пестелю и исторически определяет его как представителя той ‘стороны’ революционного движения 10—20-х годов, манифестом которой была ‘Русская правда’. Именно к этому политическому документу Огарев возводит и генезис тех новых ‘взглядов на Россию’, которые, по его мнению, вдохновляют и современных ему ‘борцов за ее будущность’. Характерно, что Огарев, обращаясь к Волконскому, не считает нужным рекомендоваться — он как будто бы не сомневается в том, что адресат письма знает его не только как деятеля революционной эмиграции, ближайшего соратника Герцена по ‘Колоколу’ и ‘Полярной звезде’, но и как давнего апологета и популяризатора декабристских традиций. В самом деле, в литературном формуляре Огарева в эту пору уже был уничтожающий разбор книги М. А. Корфа о Николае I (в сборнике Герцена ’14 декабря и император Николай’, 1858), им была уже выпущена в свет ‘Русская потаенная литература XIX столетия’ (1861), он редактировал замечательное лондонское издание ‘Дум’ Рылеева (1860), ему принадлежали воспоминания о встречах с декабристами, опубликованные под названием ‘Кавказские воды’ (‘Полярная звезда на 1861 г.’), он же был, наконец, автором таких проникновенных стихотворений о декабристах, как ‘Я видел вас, питомцы дальних стран…’, ‘О, если б мне пришлось прожить еще года…’, ‘Памяти К. Ф. Рылеева’.
Письмо Огарева говорит о его горячем желании стать историком Южного общества и биографом его вождей. Поэтому он и претендует на внимание Волконского, поэтому он и ждет от него конкретных советов и материалов, причем и здесь его занимают больше всего Пестель и ‘Русская правда’. В строках об этом Огарев допускает, кстати сказать, существенную неточность — он утверждает, что деятельность Пестеля известна ему ‘только из смутных отрывков, упоминаемых Следственной комиссией’. Между тем в ‘Донесении Следственной комиссии’ мы не найдем ни слова о том, что больше всего занимало и Герцена, и Огарева — данных об аграрной программе Южного общества. Единственным источником сведений об этом в течение нескольких десятков лет была книга Н. И. Тургенева ‘Россия и русские’, в которой мемуарист, рассказывая о своих спорах с Пестелем в 1824 г., попутно характеризовал его планы ‘обобществления земельной собственности’ и квалифицировал их как русский вариант утопических теорий Роберта Оуэна и Фурье (‘La Russie et les Russes’, t. I. Paris, 1847, p. 129—130, ср. перевод в книге: H.И. Тургенев. Россия и русские, т. I. M., 1915, стр. 90—91). Полемизируя с Н. И. Тургеневым, Герцен, на основании данных своего же противника, сумел правильно определить платформу ‘Русской правды’ еще в работе ‘О развитии революционных идей в России’ (1851), а затем и во всех дальнейших своих писаниях о декабристах широко прокламировал революционный пафос Пестеля и национальное своеобразие проектируемого им нового социально-экономического законодательства. На этих же позициях стоял и Огарев, который, определяя в своем ‘Разборе книги Корфа’ в 1858 г. программу Союза Благоденствия, солидаризировался не с составителями ‘Зеленой книги’, а с ‘Русской правдой’. ‘Пестель,— писал Огарев, ссылаясь на книгу Н. И. Тургенева,— шел далее, его задушевной мыслью было изменение экономического порядка в государстве, изменение собственности, так, чтобы все русские были земельными собственниками, чтобы все без исключения участвовали в землевладении и на этом основании пролетариат в России был бы невозможен’ (Н. П. Огарев. Избранные социально-политические и философские произведения, т. I. M., 1952, стр. 224).
Эти принципы ‘Русской правды’ Огарев понимал как принципы социалистические, лежащие в основе той традиции, которая перенята была деятелями революционного движения 30—50-х годов от их предшественников и которая кровно объединила ‘поколение распятое’ с поколением ‘принявшим завет и продолжающим задачу’ (Н. П. Огарев. Кавказские воды — ‘Полярная звезда на 1861 г.’. Лондон, 1861, стр. 350). Приведенные строки из воспоминаний Огарева о встречах его с декабристами на Кавказе в 1838 г. объясняют и просьбу его, обращенную к Волконскому, о ‘заочном благословении на дальнейшую работу’. ‘Работа’ мыслилась им, конечно, только как работа революционная, причем лично себя Огарев считал таким же обреченным, как и все предшествующее поколение, ‘распятое’. Особенно красноречиво свидетельствуют об этем последние слова его письма к Волконскому.
Историческое значение этого письма остается неизменным, независимо от того, было ли оно переписано и отправлено по назначению или осталось неперебеленным в бумагах Огарева, дошло ли оно до адресата или затерялось в пути.
Письмо Огарева печатается по черновому автографу, сохранившемуся в ‘софийской коллекции’. Впервые частично опубликовано С. А. Макашиным в ‘Известиях Академии наук СССР, Отделение литературы и языка’, 1954, вып. 5, стр. 459—460.
Глубоко позавидовал я свиданию Герц<ена> с вами, так же глубоко, как и был рад ему, как был тронут им1. Хотелось мне лично пожать вам руку {Далее зачеркнуто: или, лучше, получить ваше благословение на дальнейший труд.}. Может, и я уже в том возрасте, когда жить остается недолго и дела так много, что приходится наскоро сбирать и напрягать все силы, чтобы успеть что-нибудь сделать. Тем дороже становится та придача силы, которую вносит в нашу жизнь чувство связи с вами, чувство традиции русской свободы, принятое от вас и хранимое с религиозным благоговением. В этой традиции вы мне представляете ту сторону, которая мне всего ближе, которой летопись, к несчастию, наиболее утрачивается, сторону — Русской правды2. Деятельность Пестеля мне известна только из смутных отрывков, упомянутых следственной комиссией. Но и их было достаточно, чтобы обозначить взгляд на Россию и путь, по которому {Далее зачеркнуто: постоянно} естественно должна разрабатываться ее будущность. Мне кажется, что этой традиции я остался верен. Стало, вы легко поймете и мое сожаление о том, что я вас не видал, и ту искренность, с которой я прошу вашего заочного благословения на дальнейшую {Далее зачеркнуто: трудную} работу.
Если вы можете прислать мне какие-либо сведения о Пестеле, о Русской правде и Южном обществе,— пришлите. Дайте мне средство быть вашим биографом…3
Прощайте… Вы едете в Россию. Скажите мою преданность вашим товарищам. Может, еще мне доведется увидеть и вас и их, я твердо верю, что только там сложу мою голову.
1 Имя С. Г. Волконского как одного из ближайших друзей и единомышленников Пестеля впервые названо было Герценом в 1858 г. в работе ‘La conspiration russe de 1825’ (XXII, 101). О большом впечатлении, произведенном на Герцена встречей с Волконским в 1861 г., свидетельствуют не только его позднейшие признания, но и воспоминания Н. А. Тучковой-Огаревой (‘…Герцен видел, кажется, только князя Волконского в Париже, не помню в каком году, только слышала, что они показались друг другу очень симпатичными’. — Н. А. Тучкова-Огарева. Воспоминания. Л., 1929, стр. 197). Личному знакомству Герцена с Волконским предшествовало письмо о нем Л. Н. Толстого. Это письмо окончательно уточняет вопрос как о прототипе героя ‘Декабристов’, так и о начале работы Толстого над романом. Традиционная датировка романа ‘осенью 1863 г.’ (Л. Н. Толстой. Полн. собр. соч., т. 17. М.,1936, стр. 469—471) явно несостоятельна. Отзывы Толстого о встречах с С. Г. Волконским см. в книге А. Б. Гольденвейзера ‘Вблизи Толстого’, т. I (M., 1922, стр. 126—127), а также в дневнике Д. П. Маковицкого (‘Яснополянские записки’, вып.2. М., 1923, стр. 64). В письме к Огареву от 2 января 1865 г. Герцен, под впечатлением своего знакомства с А. В. Поджио, писал: ‘Этот сохранился еще энергичнее Волконского (который при смерти болен). Господи, что за кряж людей’ (XVIII, 5).
2 Платформа ‘Русской правды’ после выхода в свет работы ‘О развитии революционных идей в России’ популяризировалась Герценом в брошюре ‘Народный сход в память французской революции’ (VIII, стр. 150) и в работах ‘La conspiration russe de 1825’ (XXII, 99) и ‘Etudes historique sur les hros de 1825’ (XX, 323—324). Ср. более развернутую характеристику Пестеля и ‘Русской правды’ в брошюре Огарева ‘В память людям 14 декабря 1825 г. (Посвящено русскому войску)’. Женева, 1870 (перепечатано в ‘Избранных социально-политических и философских произведениях’, т. I. M., 1952, стр. 783—786). Высказывания Огарева о декабристах с наибольшею полнотою собраны и критически освещены в работе С. А. Переселенкова ‘Н. П. Огарев и декабристы’ (‘Декабристы. Неизданные материалы и статьи’. Под ред. Б. Л. Модзалевского и Ю. Г. Оксмана. М., 1925, стр. 279—316).
3 Огарев, видимо, не был осведомлен о том, что С. Г. Волконский уже приступил в это время к работе над своими воспоминаниями, в которых существенное место занимали и материалы о Пестеле, от первой встречи с ним мемуариста в 1819 г. до последнего свидания в Тульчине в декабре 1825 г. (‘Записки С. Г. Волконского’. СПб., 1901, стр. 404, 417—418, 428—430, 436—438). Многие эпизоды в этих записках очень близки к эпизодам, переданным, со слов Волконского, П. В. Долгоруковым в ‘Колоколе’ от 15 января 1866 г., л. 212. Впервые опубликованный здесь некролог Волконского перепечатан в книге: Петр Владимирович Долгоруков. Петербургские очерки. Памфлеты эмигранта. 1860—1867. М., 1934, стр. 369—375. О столкновении декабриста А. В. Поджио с П. В. Долгоруковым из-за этого некролога и о вмешательстве в этот конфликт Герцена см.: ‘Воспоминания и другие статьи’ Н. А. Белоголового. Изд. 3. М., 1898, стр. 121, 125.