К. С. АКСАКОВУ
К. С. АКСАКОВУ
С.Петербург. 8 декабря 1839.
Вас обнимает Ваш И. Панаев.
Письмо К. С. Аксакову, Панаев Иван Иванович, Год: 1839
Время на прочтение: 3 минут(ы)
В. Г. Белинский. Полное собрание сочинений. Том XI
Письма 1829-1840
М., Издательство Академии Наук СССР, 1956
<В. Г. Белинский:>
Не вслух.
<И. И. Панаев:>
Много кое о чем, любезнейший Константин Сергеевич, надобно нам поговорить с Вами. Если бы какая-нибудь благодетельная фея могла в сию минуту перенести Вас в кабинет мой,— боже мой! я бы часа четыре говорил с Вами без умолку…1 Прежде всего — это письмо между нами, ибо я высказать хочу вам разные такие вощи, кои я очень немногим могу высказать. Вы знаете, что я человек галантерейного обращения,2 повидимому никогда ничем не возмущающийся, со всеми соглашающийся и редко входящий в споры. Я сознал, что такого рода объективность вещь очень полезная в сем мире.— Итак, прежде всего позвольте мне крепко-накрепко пожать Вашу руку: Вы Н<иколая> Ф<илипповича>3 как повествователя разнюхали гораздо прежде меня, и никогда не забуду я Ваших разговоров о нем у Вас в саду… В первых двух повестях его, в ‘Именинах’ и в ‘Ятагане’, было много одушевления и жизни… Это были задушевные, субъективные произведения автора — и это одушевление и жизнь, совершенно случайные, сбили меня с толку,— в двух последних повестях Н<иколай> Ф<илиппович> (которого впрочем я очень уважаю и люблю, как человека) обнаружил себя вполне — и решительно заставил говорить о себе но в свою пользу. ‘Демон’ по натянутости содержания должен был и высказаться наинатянутейшим образом, обнаружив при этом самый неприятный взгляд автора на жизнь… ‘Миллион’, но об этой повести или говорить много, или не сказать ничего, за недостатком места я не скажу,- Вам ничего, замечу только вскользь, что она произвела на меня самое неприятное впечатление. Вся эта повесть состоит из мыльных пузырей, которые надуваются, надуваются — и <в> ту же минуту лопаются. Содержание этой повести, по моему мнению, фарс и фарс оскорбительный… Но довольно. Мне, хотя и третьестепенному повествователю, не следовало бы так искренно высказывать свое мнение о первостатейных,— но ведь я это говорю с Вами, а Вы, верно, не подумаете, что зависть и неудовлетворенное самолюбие заставляют меня говорить так. Вообще успех повестей Н<иколая> Ф<илипповича> сомнителен и в массе. Отзывы людей и с смыслом и без смысла об них невыгодны. Впрочем некоторые аристократки ими восхищаются. {Статья в ‘Отечественных записках’, между нами, нелепа и возмутительна.4}
Когда мы отправились вдаль из второй станции Черной Грязи в Подсолнечную,5 уже смерклось, разговоры смолкли,— и я прислонился к подушке в намерении вздремнуть, мне стало так грустно, так грустно, что я и пересказать Вам этого не могу. Отрываясь от Москвы, я будто отрывался от родного и близкого мне, будто ехал в незнакомый город. Странное и неприятное впечатление произвел на меня Петербург,— опять эти вечные лицы Невского проспекта, которые к счастию уже начинали изглаживаться из моей памяти — и мне так захотелось в Москву, что если бы не обстоятельства — сейчас бы вон из благочинного и чиновного города, в котором только те и люди, что имеют чин действительного статского советника, тайных и генерал-майоров и т. д.
Дик показался мне Петербург, так дик, что я и не ожидал этого.. Свиньи в апельсинах знают более, нежели здешние господа чиновники в искусстве… О сем Вам засвидетельствует Сергий Тимофеевич.6
Титир Иванович (дяденька)7 говорит такие прелести, что и пересказать невозможно. Между прочим изъявляет свое удивление, как Сергий Тимофеевич не обратит внимание на то, что Вы губите себя, занимаясь немецкой философией, а то, что Вы занимаетесь таким непотребством, он заметил из статьи Вашей о грамматике Белинского, которую он прочел!!8
Белинский здесь в сильном ходу. Краевский от него в восторге, кн. Одоев<ский> за ним ухаживает… Я вожу его всем показывать — и беру со всех за это по полтиннику, чем и хочу составить себе состояние. В 12 книжке его статья о Ф. Н. Глинке — прелесть! Уведомьте, какое она произведет впечатление на Вас.9 Да пишите нам чаще, подувайте на нас Москвой, а то мы совсем здесь сделаемся действительными статскими советниками.
Гоголя хотя и редко, но я видал. Один раз мы втроем (я, Белинский и он) обедали у князя.10 Князь совсем из ума выживает и пишет такую гадость, что читать тошно11 (зри альманах Вл<адиславлева> на 1840 г. и ‘Отечественные записки’ 10 No). Низко поклонитесь от меня Москве, и поровну ее любезнейшим людям: Н. Ф. Павлову с супругой (к нему я с первой почтой буду писать, да не сердится он на меня), Верстовскому, M. H. Загоскину, {Досадно мне, что в ‘Отечественных записках’ напечатано об его романе с такою усмешкою…12 Уж я кричал и с редактором и с сочинителем статьи,— да с этими упрямыми и тупыми башками нечего делать.} которого ласки и расположения ко мне я всегда буду ценить, Ф. Н. Глинке, А<вдотье> П<авловне>, Ивану Ермолаевичу (о подвигах которого всё знаю).13 Достолюбезнейший из людей!.. Щепкиным отцу и сыну (последнему книжку вышлю на днях).
Краевский убедительно просит меня, чтобы Вы прислали в ‘Отечественные записки’ ‘Песнь радости’ из Шиллера и другие пиесы, а я Вам тоже о сем низко кланяюсь. Засвидетельствуйте мое и жены моей глубокое почтение Ольге Семеновне — и напомните ей о существовании людей, которые в ее доме проводили приятнейшие минуты. Всем Вашим поклон. Ради бога, чуть было не забыл, пришлите мне о ноздренном дыхании господа нашего Иисуса Христа.14 Белинский сказал, что эта книга у Вас и князь Од<оевский> теперь с ума сходит и умоляет меня просить Вас о присылке ему этой книги.
<В. Г. Белинский:>
Я говорю тебе, что Панаев глуп, как сивый мерин.