870. С. П. Шевырев — Н. В. Гоголю
870. С. П. Шевырев — Н. В. Гоголю
Ноября 15/27 1844. Москва.
С. Шевырев.
870. С. П. Шевырев — Н. В. Гоголю
870. С. П. Шевырев — Н. В. Гоголю
Письмо к Н. В. Гоголю, Шевырев Степан Петрович, Год: 1844
Время на прочтение: 7 минут(ы)
Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений и писем: В 17 т. Т. 12: Переписка 1842-1844
М.: Издательство Московской Патриархии, 2009.
Сегодня получил я письмо твое, любезный друг, от 12 ноября н<,ового>, с<,тиля>, и сегодня же отвечаю. Бог лучше нас с тобою заботится об исправлении недостатков Погодина, если какие он имеет, потому что послал на него такие два несчастия, которые трудно перенести человеку. Видно, неизвестно тебе даже и первое, потому что на несчастного не сердятся, второе же еще так свежо и недавне, что не могло дойти до тебя. В майе месяце соскочил он с дрожек, у которых сломалась ось, и переломил себе ногу. Два месяца вылежал он терпеливо и еще до сих пор не возвратил свободного употребления ноги, а ходит теперь на костылях. Не успел еще оправиться он от этого несчастия, как посетило его другое, еще ужаснее. Добрая, незабвенная Елизавета Васильевна, после шестинедельной жестокой болезни, которая состояла почти в беспрерывной тошноте и рвоте, кончила жизнь. Погодин, бедный, убит горем. Четверо сирот около него без матери. Дом опустел без жены, которая была кротким ангелом всего семейства. Нам ли исправлять его, друг, если Бог взялся за это? Нам ли тут что говорить?
Сегодня 10-й день смерти Елизаветы Васильевны. Ты догадаешься, что письмо твое пришло некстати, но ты, конечно, и не мог вообразить того. Ты поймешь, что пройдет еще много времени, пока я буду в силах заговорить ему о твоем портрете. Но сначала об нем самом и его исправлении и исправлении друг друга вообще. Я не знаю, с чего ты взял, что Погодин остался не узнан другими и разорвал связи с лучшими своими друзьями. Во время первого несчастия его вся Москва съезжалась к нему на Девичье поле, и тут-то мне приятно было видеть, как все, несмотря на его недостатки, единодушно любят его и принимают в нем живое, искреннее участие. Тут были все: и знатные, и ученые, и купцы, и ремесленники — все, все без исключения. Об нем сожалел весь город вкупе. Второе его несчастие соединило также всех около него. Память жены его свята была для всех, а ему сострадали все искренно. В таких несчастиях всего более узнается мнение, которое имеют об человеке. Погодин имел неприятности с друзьями — правда, но с такими, которые имели их с другими. Погодин не разорвал связи ни с кем, тогда как другие, его обвиняющие, разорвали ее со многими из прежних друзей своих. Он неряха в изданиях своих, ему это говорили несколько раз, но тем он вредит только самому себе, и сам это верно знает.
Ты собираешься исправлять его и мне поручаешь сделать это предварительно. Прекрасны мысли твои о взаимном исправлении, которым мы обязаны друг другу, и о христианской обязанности нашей стремиться к совершенствованию. Но позволь мне прибавить к этому несколько собственных размышлений. Чтобы исправлять другого, надобно приобрести на то право исправлением самого себя, и если берешься за это, то браться за это в минуту самую спокойную, в минуту самой сильной любви к человеку, а не в такую, когда на него хотя за что-нибудь сердишься. Тогда исправление пойдет впрок: иначе оно будет похоже на осуждение. Мне кажется, что ты в оба раза поступил так, когда брался исправлять Погодина. Первое письмо написал ты к нему в ответ на письмо, которое тебя рассердило, и теперь второе пишешь также в ту минуту, когда еще сильно сердишься на него за портрет.
Теперь об этом портрете. Я решительно не понимаю, за что ты тут рассердился. В шутку скажу тебе, что твое кокетство (если ты его имеешь) могло быть оскорблено, потому что портрет не хорош, хотя и имеет сходство, но в натуре, без комплиментов, ты лучше, чем на портрете. Что же касается до самого действия Погодина, — я, право, не понимаю: что тут оскорбительного? Журналист хочет украсить свой журнал портретом писателя, любимого публикою. Это его выгода. Конечно, лучше б было спроситься. Но чем же обидел он твое смирение или твое самолюбие? Смирение твое не может страдать от этого, потому что славу свою ты не утаишь же от России, которая признает ее. Самолюбие могло бы оскорбиться только тем, что портрет не хорош, но если Государь Николай Павлович не сердится на свои дурные портреты, то зачем же оскорбляться твоему литературному величеству? Никто, конечно, не оподозрит в том ни тебя, ни Погодина, что вы по взаимному согласию это сделали. Остается отнятие собственности, но, конечно, ты за тем и не подумаешь гнаться. Растолкуй мне, сделай милость, в чем тут эта горькая неприятность, эта страшная история? Я решительно не понимаю. Никто здесь и не обратил внимания на это, никто не шумел: ни друзья твои, ни литераторы, ни публика, — и первый шум из этого дела подымаешь ты. Один студент, правда, просил меня подарить ему твой портрет особо, потому что он желал украсить им свою комнату. Другие студенты вырвали портрет из того экз<,емпляра>, ‘Москвитянина’, который они читают. Вот все, что об этом деле мне известно, и из этого ты видишь только, что портрету твоему, даже и не так удачному, радо молодое поколение, тебе вполне сочувствующее. Каким же образом могло это обстоятельство произвести значительное изменение в твоих работах и во времени выхода в свет труда твоего, — этого я уж никак и понять не могу.
Книги твои здесь вовсе не расходятся. Тысячу экземпляров я получил от Прокоповича, но они лежат целехоньки. Книгопродавцы говорят, что им выгоднее продавать в Петербурге, потому что уступается более процентов. Не понимаю, каким же образом Прокопович не только денег к тебе не присылает, но даже и не пишет к тебе? Ведь вот не хочешь же ты сознаться, что ты дурно сделал, доверив все это дело в Петербурге таким людям, которые не стоили твоей доверенности. Ты предпочел их твоим московским друзьям и вверил твои самые значительные интересы людям, почти тебе чужим. Ты боялся кого здесь? Погодина, но стоило тебе сказать Аксакову и мне: ‘Берегите мою собственность и печатайте только особо, а в журнал не давайте’, и твое слово было бы свято соблюдено. Чего ты боялся? Совершенно пренебрегать таким делом ты опять не можешь, потому что оно ставит тебя в положение очень затруднительное: я это вижу.
Ни Аксакову, ни Языкову я еще заплатить не мог ни гроша. Денег в кассе твоих 300 р. Базунов хотел прислать за 10-ю экз<,емплярами>,. На днях надеюсь сколотить тебе тысячу рублей ассигнациями, с своими, и прислать тебе.
Я боюсь, что некоторые подробности письма моего будут тебе неприятны. Но надо было их высказать. Всего грустнее для меня будет, если они отнимут у тебя хотя немного времени от труда твоего. Заключу несколькими литературными известиями. Первое грустное. Мы лишились Ивана Андреевича Крылова. Верно, эта весть уже дошла до вас. ‘Москвитянин’ переходит от Погодина к Киреевскому Ивану Васильевичу, который с нового года будет его полным издателем. Тебя вся братия приглашает к посильному участию, если это только не расстроит тебя ни в каких твоих занятиях. Затевается другой журнал в Москве — ‘Московское Обозрение’, партиею немецкой или, лучше, варяжской стороны. Но явится ли к новому году, неизвестно. Я открываю публичный курс истории русской словесности с 25-го ноября. Древняя будет читана подробнее, новая короче. ‘Москвитянин’ я постараюсь переслать тебе через книгопродавца Северина — как 43-й, так и 44-й год. Поклонись от меня душевно В. А. Жуковскому. Мельгунов мне писал о осьми песнях ‘Одиссеи’. С каким нетерпением я их ожидаю! ‘Наль и Дамаянти’ служила мне единственным отдыхом в нашей тяжкой современной литературе. Это и благовонно, и сладко. Собирался написать разбор, но отвлекли другие занятия. Изучению Василия Андреевича я посвятил недавно несколько времени, потому что он взойдет в мои лекции, но мне недостает совершенно биографических известий о всем их поколении. Вигель один обещает записки, но это еще далекое будущее. Боюсь обременять своими просьбами и быть нескромным. Верю, что память всего этого прекрасного прошедшего сохранится, но не скрою, что хотелось бы мне знать его, потому что я сознаю же в себе способность ему совершенно сочувствовать. Я намерен написать непременно подробную историю нашей словесности от начала до конца. После публичных лекций примусь за труд письменный.
Письмо твое к Е. Г. Чертковой я доставил. Не сказал еще ни слова тебе о семейной моей радости. Бог дал мне дочку Катеньку. Давнишнее мое желание исполнилось. Жена сама кормит. Она тебе кланяется и благодарит тебя за воспоминание. Обнимаю тебя. Не сердись на меня за это письмо. Борис тебе кланяется и целует тебя. Твой всею душою
Впервые напечатано: Отчет Императорской Публичной библиотеки за 1893 г. СПб., 1895. Прил. С. 14-19. Печатается по изд.: Переписка Н. В. Гоголя: В 2 т. / Вступ. ст. А. А. Карпова, сост. и коммент. А. А. Карпова и М. Н. Виролайнен. М., 1988. Т. 2. С. 303-306.
...письмо твое… от 12 ноября н<,ового>, с<,тиля>,… — Письмо в настоящее время неизвестно.
Елизавета Васильевна — Погодина.
Первое письмо… — См. письмо Гоголя к М. П. Погодину около 2 ноября (н. ст.) 1843 г. (No 731). к стр. 512 Книги твои… — Речь идет о ‘Сочинениях’ Гоголя,
Затевается другой журнал в Москве — ‘Московское Обозрение’,
партиею немецкой… — Летом 1844 г. Т. Н. Грановским было подано прошение об основании с 1845 г. журнала ‘Московское Обозрение’. Н. М. Языков в конце сентября 1844 г. писал Гоголю: ‘…в Москве заводится новый журнал и, как слышно, и позволение на него уже выхлопотано — издателями коего будут профессор Редкий и Грановский. Это будет подобие ‘Отечественных Записок’ — по духу, складу и ладу…’ (письмо No 846). Однако разрешение на издание получено не было. ‘Грановский подал в июне 1844 года прошение о разрешении ему издать журнал Ежемесячное Обозрение. Редакцию его должен был принять на себя Е. Ф. Корш, издававший тогда Московские Ведомости. Журналу предполагалось дать преимущественно исторический и критический характер. Друзья уже начали готовить статьи, приглашали к сотрудничеству Белинского… Между тем прошение Грановского о журнале пошло своим официальным ходом. 23 июля 1844 года граф С. Г. Строганов обратился в Министерство Народного Просвещения с ходатайством о разрешении Грановскому издавать в Москве с 1845 года журнал Московское Обозрение… На докладе Уварова об их журнале воспоследовала следующая Высочайшая резолюция: И без нового довольно’ (Барсуков И. П. Жизнь и труды М. П. Погодина. Кн. 7. С. 439-442).
Двумя годами ранее, летом 1842 г., М. П. Погодин, после встречи с западниками Е. Ф. Коршем и Т. Н. Грановским, предложившими ему участвовать в издании ‘Москвитянина’, писал С. П. Шевыреву: ‘Грановский и Корш приезжали ко мне в воскресенье толковать о Москвитянине. Я спросил их: возьмут ли они свято соблюдать нашу программу, отрекутся ли от диавола и Отечественных Записок, будут ли почитать Христианскую религию, уважать брак… Вот с чем я отпустил их’ (переговоры ни к чему не привели, см.: Барсуков Н. П. Жизнь и труды М. П. Погодина. СПб., 1892. Кн. 6. С. 280-281). В. А. Жуковский 1 августа (н. ст.) 1844 г. в свою очередь сообщал Гоголю: ‘Гр<,афиня>, Вьельгорская привезла для вас несколько книг ‘Христианского Чтения’ и несколько No бесовского, то есть ‘Отечественных Записок» (письмо No 818). В 1848 г. М. П. Погодин, откликаясь на смерть Белинского, так, в частности, передавал свои впечатления от журнальных выступлений критика, посвященных творчеству М. Ю. Лермонтова: ‘Лежа… с переломленной ногой в 1844 году, я должен был читать что-нибудь самое легкое: разумеется, легче петербургских журналов, при всей их тяжести, сыскать трудно, и мне позволили сначала перелистывать Отечественные Записки. Попадается мне похвала диаволу (прости, Господи, согрешение) при рассуждении о Демоне, которого Лермонтов будто бы взял себе в друзья, и потому возвысился, а Пушкин имел слабость испугаться, и потому упал… Вот каковы наши критики, судии и рецензенты, а это был еще самый способный. Каковы же остальные герои Современника и Отечественных Записок, каковы же преемники Белинского!’ (Погодин М. Несколько слов по поводу Некрологов Г<,-на>, Белинского // Москвитянин. 1848. No 8. Критика. С. 44).
‘Наль и Дамаянти’ — повесть Жуковского вышла отдельным изданием в 1844 г.
Я намерен написать непременно подробную историю нашей словесности от начала до конца. — Первые два тома ‘Истории русской словесности…’ С. П. Шевырева вышли в Москве в 1845 и 1846 гг., т. 3 и 4 — в 1858-1860 гг. По словам А. С. Хомякова в письме к Ю. Ф. Самарину от 6 апреля 1846 г., свт. Филарет, митрополит Московский и Коломенский, благословил С. П. Шевырева за ‘Историю русской словесности…’ образом (см.: Аксаков И. С. Письма А. С. Хомякова к Ю. Ф. Самарину // Русский Архив. 1879. No 11. С. 324). Гоголь также высоко отзывался об этой книге и рекомендовал ее для чтения своим сестрам.
Письмо твое к Е. Г. Чертковой... — Письмо не сохранилось.