Скажите, где приносить жалобу на людей, которые, пользуясь любопытством читающей публики, занимают или хотят занимать ее книгами, служащими более к истреблению, нежели к очищению вкуса? Кажется это принадлежит к ведомству господ журналистов, кажется, их дело остерегать и авторов и читателей. По несчастью, у нас под словом критика разумеется брань на сочинителей и переводчиков, оттого издатели журналов почти совсем не мешаются в рассмотрение новых книг, боясь чтобы не прослыть охотниками до ссоры. Поверьте, эта трусость совсем не у места. Для чего почти все иностранные журналисты, не исключая издателей Гамбургского политического журнала, занимаясь впрочем другими предметами, помещают и рецензии в своих изданиях? Неужели можно думать, будто все они умышленно хотят ссориться с писателями? Истинный любитель словесности, автор с талантом предпочтет пользу существенную мнимой и останется благодарным беспристрастному рассматривателю, если сей найдет погрешности в его книге.
L’amiti conseille et censure,
Indiffrence apptouve tout.
Не спорю, что некоторые педанты, назвавши черное белым, из уважения к высокому своему сану в состоянии unguibus et rostris защищать однажды сказанное, они готовы написать золотыми буквами на всех перекрестках следующие стихи Ламота, и ссылаться на них, как на уложение:
Les gards nous sont dus tous que nous sommes
Et tout amour-propre a ses drots
Il faut mnager tous les hommes?
En fait d’orgueil tous les hommes sont Rois.
Я теперь не намерен сочинять полного трактата о пользе критики, хочу только сказать, что осторожность господ журналистов дорого стоит нашему карману. Любопытство побудило к грехопадению праотца Адама, и мы, слабые потомки его, алчем познания добра и зла. Едва ли змий, соблазнивший Еву, умел говорить так красноречиво, как ныне пишут объявления о книгах вновь выходящих. Читая великолепную похвалу какому-нибудь ученому продукту, как удержаться, как не послать в книжную лавку? Не виню расчетистых книгопродавцов, которые, чтобы поскорее сбыть с рук товар свой, призывают на помощь все хитрости логики и риторики, не виню, ибо для купца капитал есть то же, что для воина жезл фельдмаршальский, что для поэта венец лавровый, но не одобряю предосудительной застенчивости людей, которые по должности своей обязаны искоренять злоупотребления сего рода. Сколько я ни люблю читать сочинения остроумного Коцебу, но никогда не купил бы такой книги {Воспоминания, оставшиеся о Париже в 1804 году г. Коцебу. Перевод с немецкого. Часть первая. Спб.}, где на первой странице написано: ‘Беглым моим замечаниям не полагаю я иной цены, как ту {Германизм!}, что сам их сделал. Это собственные мои взгляды {Вместо: наблюдения или замечания.}, и чужого я не повторял. Где делаю суждение, там могу ошибиться, но я всегда судил по моему уверению {Вместо: уверенности.}. Может быть, упрекнет мне кто, что я иных слишком хвалил, тому следует мне отвечать {Кто должен отвечать? Тот, кто упрекнет или кто пишет?}: что цензура вымарала у меня то и другое {Слишком хвалил, вот одно, а другое что? — Г. переводчик под страницей прилагает замечание, что немецкая-де цензура вымарала, рассматривавшая оригинал. Мы и без того знаем, что российская цензура не обязана отвечать за книги, печатаемые за границей, и что в тех, которые читает, она не вымарывает или не должна вымарывать ничего, это запрещается 16-й статьей устава.}, из чего явствовало, что и самый лестный прием не в состоянии был подкупить и превратить моего суждения… Далее не знаю я ничего сказать, пока прилив и отлив времени сделает изменение в видах и пройдет опасность, быть под тучею каменного дождя’.
Так переведено предуведомление г-на Коцебу! Оставляю вам заключить о достоинстве перевода целой книги. Повторяю, если бы замечания сии нашел я в журнале, то не раскуривал бы теперь своей трубки Воспоминаниями г-на Коцебу о Париже.
Представьте себе негодование провинциального жителя, который, прочитав в газетах о продаже книги, под названием: Жизнь, свойства, военные и политические деяния 1) Российского императора Павла I, 2) Генерал-фельдмаршала князя Потемкина-Таврического, и 3) канцлера князя Безбородко, и думая, что за 60 копеек получит книжку по крайней мере в шесть листов в большую осьмушку, выписывает биографии трех славных особ, и получает маленькую двухлистовую тетрадку, которую можно бы поместить в один лист, и которая стоит с провозом из Петербурга не более десяти копеек. Надобно ли смотреть сквозь пальцы на то, когда автор, обещавшись рассказать военные и политические деяния Павла I, самое важнейшее событие в его царствование вмещает в четырех строках, и говорит только, что ‘он соединился с другими державами для произведения войны с Францией, против которой и послал многочисленную армию под начальством фельдмаршала Суворова, который прошед овладел Италией’? Надобно ли позволять, чтобы в жизни Князя Потемкина писали, что {Стран. 10.} ‘учтивость и ловкость его немедленно расположили императрицу в его пользу’? Или что {Там же.} ‘он ощутил ненависть Орловых, и за нанесенные огорчения от оных императрица утешила его чином военного советника’? Или, что ‘он {Там же.} подал мысль государыне положить основание Херсону, который и получил оное’? Жизнь князя Безбородко вмещена в двадцати трех строках.
Если вы уверены у что вкус есть слово без значения, как ныне думают его антагонисты, и что наблюдение чистоты в слоге и разборчивость в словах суть пустые затеи, как проповедуют новые циники — то критика ваша нам и никому не нужна. Но если признаете с законодателями эстетики, что вкус есть чувство красоты, которая имеет свою теорию, свои правила, если соглашаетесь с мнением Буало, который от писателя непременно требует чистого языка, сказавши в своей пиитике:
Surtout qu’en vos crits la langue rvre
Dans vos plus grands excè,s vous soit toujours sacre,
и далее:
Sans la tangue, en un mot, l’Auteur le plus divin
Est toujours, quoi qu’il fasse, un mchant crivain,
то из уважения к языку Ломоносова, защищайте его, или по крайней мере… предохраняйте нас от лишних издержек.
Ваш читатель.
——
Письмо к издателю: [О необходимости критики] / Ваш читатель // Вестн. Европы. — 1805. — Ч.23, N 21. — С.40-46.