Объ отношеніяхъ Германии къ Франціи.
——
‘Милостивый Государь!
‘Нива’, No 35, 1870
Письмо к Эрнесту Ренану, Штраус Давид Фридрих, Год: 1870
Время на прочтение: 12 минут(ы)
Приводимъ изъ Аугсбургской ‘Allgemeine Zeitung’ слдующее письмо знаменитаго нмецкаго богослова къ его знаменитому собрату во Франціи — письмо, которому текущія событія прусско-французской войны придаютъ особенное значеніе.
Далеко не раздляя нкоторыхъ общихъ положеній этого документа, мы надемся, что письмо это прочтется не безъ интереса, какъ проливающее своеобразный свтъ на эти событія, выясняя взаимныя духовныя отношенія обихъ націй.
Дружескій пріемъ, которымъ, какъ извщаетъ меня ваше письмо отъ 30 марта, вы почтили мою книжку о Вольтер, былъ мн великимъ успокоеніемъ. Въ Германіи книжка эта, въ теченіи немногихъ недль выпавшихъ ей на долю со времени появленія ея до начала войны, пользовалась всеобщею благосклонностью, но я не обманывался относительно тхъ трудностей, которыя предстояло одолть чужеземцу, для правдивой оцнки человка принадлежащаго къ иной націи,— въ особенности если человкъ этотъ служитъ полнйшимъ выраженіемъ чуждой національности,— и по этому не безъ тревоги ожидалъ приговора, который изрекутъ мн передовые въ сред соотечественниковъ Вольтера. То что вашъ приговоръ такъ милостивъ къ моему труду — заставляетъ меня истинно гордиться имъ. По крайней мр правдивость, которую вы приписываете моей книг, составляла единственную цль моихъ стремленій.
Конечно, время ли радоваться на свой литературный трудъ, посвященный длу международнаго мира, что именно было цлью моего сочиненія о Вольтер,— когда дв націи, сближенію которыхъ книга эта должна была помочь, стоятъ во всеоружіи одна противъ другой! Разумется, вы правы, говоря, что вс т кому дорога духовная связь между Франціей и Германіей — должны въ высшей степени скорбть объ этой войн,— вы правы, считая несчастіемъ, что отнын вновь на долгое время ненависть, несправедливость и безсердечное осужденіе станутъ лозунгомъ межь тми двумя членами европейской семьи, взаимное соглашеніе которыхъ необходиме всего для дла цивилизаціи, — вы не мене правы, утверждая, что обязанность всхъ друзей истины и справедливости, наряду съ безукоризненнымъ исполненіемъ національнаго долга, состоитъ въ отршеніи отъ того пристрастнаго патріотизма, который сушитъ сердце и искажаетъ сужденія.
Вы заявляете, милостивый государь, что надялись на возможность отстранить войну. Мы, нмцы, также надялись на это съ 1866 года — каждый разъ когда эта война повидимому начинала грозить, но вообще мы считали войну съ Франціей какъ слдствіе событій этого года — неизбжною,— до того неизбжною, что у насъ нердко слышался докучный вопросъ: почему Пруссія еще ране, напр. по поводу люксембурскихъ торговъ, не прибгла къ войн и не привела дло къ исходу? Не то чтобы мы желали войны, но мы достаточно знали французовъ для увренности въ томъ, что они пожелаютъ войны. Это точь въ точь какъ семилтняя война была слдствіемъ обихъ силезскихъ при Фридрих Великомъ. Онъ также не желалъ ее, но онъ зналъ, что Марія-Терезія будетъ желать ее и не успокоится до тхъ поръ, пока не пріобртетъ себ союзниковъ. Отказаться отъ преобладанія однажды достигнутаго пожалуй еще можетъ властитель, но цлый народъ не такъ легко поступается, вы до тхъ поръ не прекратите попытокъ удержать за собою перевсъ, пока его не отнимутъ у васъ окончательно. Какъ въ то время Австрія, такъ нын Франція, об противъ Пруссіи, за которую на этотъ разъ — умудренная опытомъ — стоитъ вся внавстрійская Германія.
Франція со временъ Ришелье и Людовика XIV привыкла играть первую роль среди европейскихъ націй, и дяніями Наполеона І-то закрпила себ это первенство. Оно основывалось на сильной военно-политической организаціи, и еще боле на классической литератур, которая въ теченіи XVII и XVIII столтія развилась во Франціи и сдлала языкъ и образованность французовъ всемірно-преобладающими. Ближайшимъ же условіемъ этого первенствованія Франціи была слабость Германіи, противопоставлявшей единству Франціи свою раздробленность, единодушію — внутренній раздоръ, подвижности — неповоротливость. Но для каждой націи настаетъ свое время — и не однажды только, если нація не призракъ. Нмецкая воспользовалась своимъ временемъ еще въ XVI столтіи, въ вкъ реформаціи. За этотъ порывъ впередъ она впослдствіи дорого поплатилась разоромъ тридцатилтій войны, повергшей ее не только въ политическое безсиліе, но даже въ умственный упадокъ, но потому же и продержалась она такъ долго. Она снова узрла свое время. Она начала его тмъ, въ чемъ коренилось не могущество Франціи, но право на роль вожака Европы. Она тихомолкомъ развивалась, породила цлую литературу, выростила цлый рядъ поэтовъ и мыслителей, которые, ставъ на ряду съ французскими классиками XVII и XVIII столтія, боле чмъ однородны имъ. Если имъ и не всегда удавалось поровняться съ французами утонченностью свтскаго лоска и свтской образованности, ясностью и изяществомъ формы, за то они превосходили французовъ въ отношеніи глубины мысли и теплоты сердца.
Идея человчности, гармоническаго развитія человческой природы какъ въ отдльныхъ личностяхъ такъ я въ общежитіи — развита была нмецкою литературою въ послдней четверти прошлаго и въ первой текущаго Столтія.
Такимъ-то путемъ Германія достигла роли духовнаго вождя Европы, въ то время какъ Франція все еще продолжала свою политическую роль (въ послднее время, конечно, не безъ сильной борьбы съ Англіею). Но если только литературный полетъ Германіи не былъ пустоцвтомъ, то за нимъ долженъ былъ послдовать и политическій. Въ наполеоновскія времена Франція самымъ непосредственнымъ образомъ налегла на Германію, гнетъ этотъ былъ сброшенъ въ войнахъ за освобожденіе 1813 и 1814 года. Но причина нашего безсилія, недостатокъ политическаго единодушія, не прекратилась. Напротивъ того: если германская имперія уже съ давняго времени была только тнью, то теперь и тнь эта изчезла. Германія стала пестрою смсью независимыхъ государствъ большаго или меньшаго размра. Если же эта независимость была только кажущеюся, то все-таки она оказывалась дйствительною въ томъ отношеніи, что длала невозможнымъ всякое сильное движеніе цлаго,— тогда какъ сеймъ, которому слдовало бы представлять собою единство, заявлялъ о своемъ существованіи почти только тмъ, что сдерживалъ всякое свободное движеніе въ отдльныхъ государствахъ. Если Франціи опять захотлось увеличиться на нашъ счетъ, то не допускать ее до этого слдовало Россіи и Англіи, а не намъ. Это очень хорошо чувствовалось въ Германіи, это чувствовалось людьми, сражавшимися въ войнахъ за свободу, которымъ пришлось увидть во время этихъ грустныхъ реакціонныхъ годовъ совсмъ другіе всходы, а не т которые (какъ имъ казалось) они сяли, это чувствовалось молодежью, выросшею на идеяхъ и псняхъ этой войны. Поэтому-то стремленія этихъ послднихъ временъ къ единству и имли въ себ что-то юношеское, незрлое и романтическое. Германская идея бродила словно привидніе, словно тнь стараго императора. Что тогдашніе властители придавали такое большое значеніе студенческимъ союзамъ и совершенно непрактичнымъ демагогическимъ кознямъ (какъ это называли тогда),— это доказываетъ только одно: какъ нечиста была совсть властителей.
Буря вашей іюльской революціи очистила нкоторымъ образомъ воздухъ и у насъ, не поведя насъ, въ сущности, никуда дальше. Оглядываться на разнородную съ нами націю была пока излишне, такъ какъ каждому народу прежде всего слдуетъ имть въ виду свою собственную обстановку, свои собственныя свойства и исторію. Палаты нашихъ маленькихъ государствъ оживились, много зашевелилось тогда здоровыхъ силъ, но ограниченное пространство съуживало и кругозоръ нашъ. Такъ какъ Пруссія и Австрія продолжали недопускать у себя конституцію, и поддерживали другъ, друга въ противодйствіи ея усиленію въ меньшихъ государствахъ,— то сопротивленіе сейму, этому жалкому остатку германскаго единства, считалось въ этихъ государствахъ патріотизмомъ. Съ теченіемъ времени, конечно, нельзя уже было скрыть отъ себя, что смлыми рчами въ палатахъ маленькихъ государствъ ничего не подлаешь, пока правительства этихъ государствъ могутъ опираться на сеймъ, т. е. на дв большія неограниченныя монархіи. Мысль о народномъ представительств всплыла наружу. Созваніемъ союзнаго сейма въ Пруссіи сдлали, правда, только полушагъ, но этотъ полушагъ подавалъ большія надежды,— какъ вдругъ толчокъ съ вашей стороны, февральская революція, опять остановилъ было германское развитіе. Эти французскіе толчки были для насъ гибельны только до тхъ поръ, пока они находили насъ слабыми, по мр того какъ мы усиливались внутренно, они становились для насъ все полезне и полезне,— такъ что этотъ послдній толчокъ, которымъ думали сдлать намъ не мало зла, сулитъ намъ уже теперь боле выгодныя послдствія, чмъ вс прежніе. Толчокъ 1848 года коснулся насъ въ ту минуту, когда отдльныя нмецкія государства, прійдя къ сознанію безплодности всхъ частныхъ попытокъ, стали единодушно помогать проявленію мысли о германскомъ единств. Въ образовавшемся изъ общихъ выборовъ парламент эта мысль впервые получила политическій органъ, передъ нравственнымъ авторитетомъ котораго должны были отступить вс наличныя власти. Но если мысль о германскомъ единств жила въ теченіи двадцати лтъ преимущественно въ нашихъ студентахъ, то охотникъ до шутокъ могъ бы сказать, что въ 1848 году она дошла и до профессоровъ — если только въ каждомъ образованномъ нмц, какъ это было уже не разъ замчено, скрывается частичка профессора. Словомъ, за дло взялись очень основательно съ теоретической стороны, но вмст съ тмъ и непрактично, обезпеченіе правъ землевладльцевъ, споры о параграфахъ касательно конституціи — отняли драгоцнное время, а между тмъ дйствительныя власти опять пріобрли незамтнымъ образомъ силу,— и идеальное зданіе новой Германіи разсялось какъ облако.
Съ этой-то воздушной высоты была предложена германская императорская корона одному принцу, тоже заоблачному человку, но который, не смотря на это, выказалъ большой умъ — не признавая за собою такихъ правъ, чтобы онъ могъ носить эту корону, а за короною такихъ, чтобы ее можно было носить. Сдланные имъ затмъ, уже по своей собственной иниціатив, попытки присвоить себ часть того, что предлагалось ему тогда,— кончились еще жалче, чмъ попытка германскаго народа переустроить себя. Во время этой борьбы — дуализмъ между Пруссіею и Австріею, какъ главное зло тогдашней обстановки Германіи, все боле и боле обнаруживался. Во время Меттерниха Австрія тащила за собою на буксир Пруссію — и въ этомъ видли ручательство порядка и мира. Что Пруссія стала длать все боле и боле усердныя попытки имть свою собственную волю и преслдовать свои собственныя цли, австрійскіе политики находили это столь же неудобнымъ, какъ и неприличнымъ. Поэтому-то что бы Пруссія ни задумала съ этихъ поръ создать, или хоть только продолжать въ Германіи, начиная отъ бы съ Таможеннаго Союза,— тому Австрія сопротивлялась и тайно, и явно, такъ что Германія пришла въ такое же положеніе, въ какомъ былъ бы экипажъ, въ который впрягли двухъ лошадей одинаковой силы, одну спереди, другую сзади, и который вслдствіе этого не могъ бы двинуться съ мста. Но каждое время воспитываетъ для себя людей,— если предположить, что въ молодомъ поколніи найдутся личности надлежащаго закала и что эти личности займутъ надлежащія мста. Господинъ фонъ-Бисмаркъ оказался человкомъ такого зачала, а его положеніе на франкфуртскомъ сейм — такимъ пунктомъ, съ котораго онъ могъ проникать въ отдаленнйшіе тайники германскаго зла. Прежде всего, его прусская гордость поклялась отмстить Австріи, за униженіе Пруссіи, но притомъ небезъизвстно ему было, что этимъ самымъ онъ поможетъ и Германіи. Во время борьбы за Шлезвигъ-Голштинію была такая минута, что двухъ лошадей удалось запречь рядомъ, но лишь только цль была достигнута, какъ лошади опять стали тянуть въ прежнемъ противуположномъ направленіи. Теперь дло состояло въ томъ, чтобы разрубить постромки, которыя связывали съ экипажемъ припряженную къ нему сзади лошадь,— тогда передней легко стало бы везти его впередъ. Настоящее Колумбово яйцо — эта мысль, поводимому, ей бы слдовало быть всеобщею, а между тмъ, если она и являлась многимъ, то надлежащія мры для приведенія ея въ исполненіе умлъ принять только одинъ.
Въ жизни народовъ, точно такъ же какъ и въ жизни отдльныхъ личностей, встрчаются такіе результаты, когда то чего мы сами (и давно уже) желали, то къ чему мы стремились — выступаетъ передъ нами въ такомъ странномъ вид, что мы не узнаемъ его и отворачиваемся прочь съ негодованіемъ и ненавистью. Это самое произошло съ прусско-австрійскою войною 1866 года и ея послдствіями: она принесла намъ, нмцамъ, то чего мы давно желали, но она принесла это не такъ, какъ мы желали,— и потому-то это и оттолкнуло отъ себя значительную часть германскаго народа. Мы желали, чтобы объединеніе Германіи было совершено идеею, желаніемъ народа, умами его лучшихъ людей,— и вдругъ оказывается, что оно основано вещественною силою, посредствомъ крови и желза. Мы желали — куда только не залетаетъ идея!— чтобы вс нмецкія племена соединились въ одно государство, а между тмъ оказывается, что обстоятельства заставили исключить изъ этого государства не только австрійскихъ нмцевъ, но и южно-германскія государства. Нужно было время, чтобы нмецкій идеализмъ и нмецкое упрямство примирились съ тмъ что намъ дали, но сила и — хотлось бы мн сказать — разумность этого даннаго оказались такъ неодолимы, что боле справедливый взглядъ на событія сдлалъ въ короткое время самые отрадные успхи.
Не мало помогло открыть глаза даже наиболе ослпленнымъ то, какимъ образомъ отнеслась Франція къ этому событію. Она допустила его, надясь, что междоусобія сосдней страны будутъ выгодны для ея могущества, но, увидвъ, что ошиблась въ разсчет, она не могла скрыть своей досады. Отнын, мы, нмцы, могли уже длать оцнку нашихъ политическихъ отношеній, соображаясь съ тмъ, какимъ образомъ глядитъ на нихъ Франція, потому-что въ одномъ и томъ же предмет стали оказываться совершенно противуположныя качества. По той кислой мин, какую длаетъ Франція Пруссіи и Сверному Союзу, мы можемъ видть, что въ нихъ-то и заключается наше спасеніе. По тмъ глазкамъ, которые длаетъ Франція союзу южно-германскихъ государствъ, ясно что въ немъ-то и заключается для насъ величайшее зло. Каждое движеніе, которое Пруссія длала не для того чтобъ принудить южныя государства къ присоединенію, но для того только чтобъ отворить имъ свою дверь, бывало заподозрно Франціею и служило ей предметомъ для возраженій, даже по такому совершенно не политическому предмету, какъ поддержка желзной дороги чрезъ С. Готардъ, кричалъ бранелюбивый гальскій птухъ. Франція со времени паденія Наполеона трижды мняла свою конституцію — Германіи никогда и на мысль не приходило вмшиваться въ это дло: она всегда признавала за сосдомъ право передлывать внутренность его дома, смотря по потребностямъ, ради удобства или даже по капризу. А разв то что мы, нмцы, длали въ 1866 году не тоже самое? Разв домъ сосда поколебался отъ того, что мы проломали въ нашемъ (до тхъ поръ, какъ всмъ извстно, неудобномъ для житья дом) стны, ввели туда брусья и вывели другія стны? Разв отъ этого могло бы убавиться у него свта и воздуха? Разв это грозило ему пожаромъ? Ничего не бывало: нашъ домъ показался этому сосду слишкомъ великолпнымъ, онъ хотлъ, чтобъ самымъ лучшимъ и самымъ высокимъ домомъ въ цлой улиц былъ его домъ, въ особенности же не слдовало укрплять нашего, намъ не слдовало имть возможности запирать его,— надо было, чтобъ сосдъ нашъ могъ безпрепятственно, какъ онъ это и длывалъ въ прежніе времена, завладвать какими ему угодно комнатами и присоединять ихъ къ своему дому. А между тмъ, перестроивая нашъ домъ, мы не заявили никакихъ притязаній на т части нашего дома, которыя присвоилъ себ въ прежнее время нашъ наглый сосдъ,— поставили ихъ ему, считая наше право на нихъ потеряннымъ за давностію лтъ, теперь, когда онъ обратился къ мечу, конечно, просыпаются и эти старые вопросы.
Франція не хочетъ отказаться отъ первенствующей роли въ Европ — и если только у ней въ самомъ дл есть право на эту роль, у ней есть также и право вмшиваться въ наши внутреннія дла. Но на чемъ же основывается это мнимое право на первенство? Въ образованіи — Германія давно уже, по меньшей мр, сравнялась съ нею, разнородность нашей литературы признается представителями французской, что же касается до той равномрности, съ какою образованіе и добрые нравы (Gesittung) проникаютъ во вс слои нашего народа посредствомъ принятой въ нашихъ школахъ системы обученія, то въ этомъ отношеніи намъ завидуютъ лучшіе люди Франціи. Изгнавъ отъ себя реформацію, Франція столько же способствовала усиленію своего политическаго могущества, сколько повредила своему духовному и нравственному преуспянію. Но и въ отношеніи политическаго могущества мы — хотя и медленно, но тмъ не мене вполн — догнали французовъ. Революціей 1789 года они повидимому сильно опередили насъ: мы обязаны имъ сокрушеніемъ многихъ цпей, которыя, иначе, долго еще могли бы тяготить насъ, но то что происходило съ тхъ поръ во Франціи — вовсе не такого рода, чтобы запугать насъ касательно состязанія съ нею.
Умренныя правительства существуютъ тамъ для того только, чтобъ ихъ подорвали,— и тогда они разршаются анархіей, а эта послдняя деспотизмомъ. Можетъ ли когда-нибудь конституціонная монархія, въ которой и вы, точно такъ же какъ и я, видите единственно прочную государственную форму для Европы (кром исключительныхъ положеній), крпко укорениться во Франціи,— въ этомъ вы сами сомнваетесь въ вашемъ превосходномъ сочиненіи объ этомъ предмет, по крайней мр, скоре желаете, чмъ надетесь.
Что я не отрицаю во французской націи многихъ хорошихъ качествъ, что я смотрю на нее какъ на одинъ изъ самыхъ главныхъ и необходимыхъ членовъ европейской семьи народовъ, какъ на чрезвычайно благодтельную закваску въ этой смси,— въ этомъ мн такъ же мало нужно уврять васъ, милостивый государь, какъ вамъ — меня въ такой же безпристрастной оцнк нмецкой націи и ея преимуществъ. Но націи, точно такъ же какъ и отдльныя личности, имютъ и свои недостатки — оборотную сторону своихъ преимуществъ,— и въ этомъ отношеніи об наши націи пользовались въ теченіи цлыхъ столтій чрезвычайно-различнымъ и даже совершенно-противуположнымъ воспитаніемъ. Мы, нмцы, научились (въ той суровой школ несчастія и стыда, гд ваши земляки были но большей части нашими строгими учителями и смотрителями) признавать наши природные и наслдственные недостатки — нашу мечтательность, нашу медленность, а самое главное: нашу рознь — такими, каковы они на самомъ дл, т. е. препятствіями для всякаго національнаго преуспянія, мы соединились, боролись противъ этихъ недостатковъ, и все больше и больше старались освободиться отъ нихъ. Французскіе же національные недостатки воспитывались, напротивъ того, цлымъ рядомъ французскихъ властей, увеличивались долгое время удачею — и устояли даже противъ несчастія. Стремленіе къ блеску и слав, склонность достигать ихъ не тихимъ трудомъ въ своемъ собственномъ отечеств, а громкими, отважными предпріятіями въ чужихъ краяхъ, притязаніе стоять во глав націй и страсть (die Sucht) держать ихъ у себя въ опек и пользоваться ими для своихъ выгодъ — эти недостатки (присущіе гэльской пород, точно такъ же какъ вышеописанные германской) были раскормлены Людовикомъ XIV, первымъ и (чаятельно) послднимъ Наполеономъ до такой степени, что національный характеръ потерплъ при этомъ глубочайшее поврежденіе. Въ особенности же эта gloire, которую вашъ первый министръ еще недавно назвалъ первымъ словомъ французскаго языка,— можетъ-быть самое дурное и самое гибельное въ немъ слово, такъ что нація принесла бы себ не мало пользы, если бы вычеркнула его на нкоторое время изъ своего лексикона, эта gloire и есть тотъ золотой телецъ, вокругъ котораго французская нація, вотъ уже нсколько столтій, ведетъ свои танцы,— тотъ Молохъ, которому она принесла въ жертву столько тысячъ своихъ сыновъ и сыновъ своихъ сосдей,— тотъ блудящій огонь, который сманиваетъ ее съ плодороднйшихъ полей труда въ пустыню, а часто и на край пропасти. И то что прежніе властители (въ особенности Наполеонъ I), сами одержимые національнымъ бсомъ, совершали такъ-сказать въ простот души, а слдовательно и свои несправедливыя войны,— то вашъ теперешній Наполеонъ длаетъ съ сознательной, коварной цлью сбить націю съ надлежащаго пути на путь холоднаго себялюбія, отвлечь ея вниманіе отъ нравственнаго и политическаго упадка въ отечеств къ вншнимъ дламъ, не переставая такимъ образомъ поджигать національную страсть къ блеску, слав и хищничеству. Это удалось ему на счетъ Россіи въ Крыму, на счетъ Австріи въ Италіи, но въ Мексик онъ потерплъ чувствительное пораженіе. Что касается до Пруссіи, онъ пропустилъ удобное время, въ начал этого года можно было подумать, что онъ серіозно желаетъ сойти съ этого пути на путь внутреннихъ реформъ въ смысл разумной свободы и народнаго хозяйства,— пока уловка съ плебисцитомъ не показала всему міру, что онъ остался такимъ же какъ и былъ. Съ этихъ поръ Германія должна была бояться всего, или — лучше-сказать — на все надяться.
И вотъ, то объединеніе, которому онъ такъ старался препятствовать, состоялось, а то неслыханное высокомріе, которымъ дышало обращенное имъ къ королю прусскому требованіе, оказалось такъ же понятно и невыносимо для послдняго крестьянина въ Пруссіи, какъ и для герцоговъ и королей къ югу отъ Майна. Духъ 1813 и 1814 годовъ пронесся по всей Германіи словно буря, и уже первые военные успхи даютъ намъ залогъ того, что нація — которая сражается только за то, на что по собственному сознанію иметъ право и что не превышаетъ ея силъ,— не можетъ не имть успха. Этотъ успхъ, ради котораго мы боремся, состоитъ въ равноправности европейскихъ народовъ, въ увренности, что отнын безпокойный сосдъ не помшаетъ уже намъ по своему произволу въ нашихъ мирныхъ трудахъ и не лишитъ насъ плодовъ нашего прилежанія. Въ этомъ-то мы и желаемъ заручиться — и только тогда, когда это будетъ сдлано, можетъ зайти рчь о дружественныхъ переговорахъ, о согласномъ содйствіи обоихъ сосднихъ народовъ всевозможнымъ трудамъ культуры и человчности, только тогда, когда будетъ закрытъ ложный путь, по которому идетъ французскій народъ, можемъ мы открыть уши для такихъ голосовъ какъ вашъ,— голосовъ, которые указывали намъ настоящій путь, дорогу честнаго труда, порядка и добрыхъ нравовъ.
Мое письмо вышло обширне, чмъ я предполагалъ, можетъ-быть обширне чмъ позволяетъ приличіе, но наша германская обстановка и стремленія являются чужеземцамъ большею частью не иначе какъ въ туман — и для того, чтобъ разсять этотъ туманъ, необходимы нкоторыя изслдованія. Можетъ быть, еще мене приличнымъ найдете, вы то, что я посылаю вамъ эти строки въ печати вмсто простаго письма. Разумется, въ обыкновенное время я искалъ бы только вашего одобренія, но при теперешнихъ обстоятельствахъ, пока мой искъ дойдетъ въ ваши, а вашъ отвтъ въ мои руки, удобная минута будетъ пропущена,— а между тмъ я думаю: не худо будетъ если въ это критическое время два человка изъ той и другой націи, изъ которыхъ каждый независимъ въ своей и держится вдали отъ политическихъ партій, выскажутся другъ передъ другомъ открыто и вмст съ тмъ безпристрастно — насчетъ причинъ и значенія совершающейся борьбы. Поэтому-то и заявленіе мое тогда только, по моему мннію, получитъ настоящую оцнку съ вашей стороны, когда поведетъ васъ къ такому-же, съ вашей точки зрнія.