Петровская — Галлоп
Петровская — Галлоп
Ваша Нина.
Письмо к Е.В. Галлоп, Петровская Нина Ивановна, Год: 1911
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Минувшее: Исторический альманах. 14.
М., СПБ.: Atheneum: Феникс. 1993.
Дорогая моя,
извините, что пишу как приготовишка. У меня дрожат руки. Я чувствую потребность рассказать Вам все, как было, и уже не знаю для чего. Может быть из любви и дружбы, а может быть для себя самой, чтобы пересыпать всю рану солью и усилить боль. А это мне внутренне нужно — я себя хочу истерзать до последней капли крови. Так вот: все лето нам было ужасно. Голодали, не платили за комнату. Газеты пихали меня, как паршивого щенка. Я служила за грош в кухне, а потом еще в одной помойке. Зарабатывала 9 франков в день. Это было в октябре. Тут же Журочка1 слегла окончательно. Сначала была лихорадка, потом, за месяц до смерти, прекратилась совсем. Я уходила на работу, а ее до слез терзала в это время директриса. ‘Лежать в ArmИe и не работать — ‘dИfendu’2. Вы не больны и должны вставать. У вас это — нервы…’ Полумертвую я ее вытаскивала из постели… Иначе стащили бы в городской госпиталь. А это гнилая страшная яма. Начались у нее безумные боли в животе. Я лечила тайно, как умела и могла. Но все перестало помогать. А директриса уже совсем стала гнать вон. Я попросила неделю сроку. Прожили ее до последнего дня. Какая-то монахиня прислала немного денег. Решили в девять вечера взять автомобиль и отправиться. А в 5 ввалилась целая толпа с кн[ягиней] Голицыной во главе. Та попала под автомобиль, спаслась и дала обет спасти кого-нибудь. В доме кн[ягини] Палей3 ей сказали о Журочке. Пришла в ужас. Комната без отопления, а на дворе 9 градусов. У бедняжки лапки застыли, синие. Лежит без помощи. Через два дня купила за 2 тысячи кровать в госпитале S. Josef, a 15 декабря ее увезли. У монахинь было хорошо, только в этой палате у меня на глазах умерло 6 человек. И смерти я перестала бояться. Все умирали без мучений, под наркозом. Как свечку задуть. Мы думали: легочный туберкулез у нее. Журочка Вас вспоминала: ‘самая прекрасная болезнь, до ста лет можно тянуть…’ Но 18 декабря меня вызвала сестра и сказала, что это туберкулез печени, и надежды нет. О, милая, милая! Это было в час дня, а я должна была остаться до 3-х. В эти два часа около ее постели я выдержала экзамен на ‘человека’. Не пролила ни одной слезы. Вернулась бодрая, с улыбкой слушала, как Журочка мечтает о весне, о солнце, о нашей жизни вдвоем. Только думала: О, скорее бы 3 часа, а то закричу, завизжу, как свинья на бойне. Но выдержала все до конца. И вот начался этот месяц… Я приходила к ней, уже к мертвой, каждый день. Потом наступали вечера, ночи, черные, как ямы. Наконец, монахиня сказала, что даже дни ее сочтены. А во мне развернулась словно пружина. Я решила все довести до конца. Видела ее в агонии, без сознания. В тот вечер в 6 1/4 меня выгнали, а в 9 вечера она умерла. Говорят, без мучений. Я заботилась о похоронах, чтобы отпели в русской церкви. При мне ее зарывали в могилу. Во мне всегда жило религиозное чувство. Я верю в ‘тот свет’ и, чтобы сделать ей радость, снова перешла в православие4.
Какие-то тени с кладбища перевезли меня ‘домой’, то есть в комнату паршивого отельчика, где сейчас одна я изживаю агонию. На меня напало дикое изуверство: я спросила себя — ‘можешь жить?’ и ответила — ‘не могу’. Но этими свирепыми днями хочу искупить все причиненные ей обиды — вольные и невольные, хочу выкупаться в собственной крови. Не думайте: это не торговля. Смерти я не боюсь. И вот Вам доказательство. — Я колола ей руку иглой четыре раза, потом себе. Думала, заражусь трупным ядом. Но нет5. В моей физической конструкции заложена какая-то сверхчеловеческая сила. Меня нужно убивать, как Распутина, топтать, травить. И вот… Я изживаю последние капли крови. Я ее любила, оказывается, как никого в жизни. Но из этой комнаты с паршивыми цветочками на обоях живой и для жизни я не выйду. Такова моя судьба: умереть лютой смертью6.
Я в полном сознании, дорогая, только не движутся руки и подламываются колени. Спасибо Вам за все. Я Вас помню даже в эти часы.
P.S. Для ‘литературы’ мне открылись все двери. Но мне на нее начхать. Я больше не напишу ни одной строчки. Поздно. Только после смерти мне сказали, что это был рак желудка.
1 Журочка — семейное прозвище Надежды Ивановны Петровской.
2 Запрещено (фр.).
3 По всей вероятности, имеется в виду княгиня Ольга Валериановна Палей (урожд. Карпович, см. о ней ‘Последние новости’. 1928. No 2807. 28 ноября), мать погибшего в России поэта Владимира Павловича Палея, внебрачного сына великого князя Павла Александровича. Ходасевич был с ней знаком и, возможно, именно от него она узнала о бедственном положении сестер Петровских.
4 Ходасевич сообщает, что Петровская перешла в католичество, приняв ‘новое и тайное имя, записанное где-то в нестираемых свитках San Pietro, — Рената’ (Некрополь. С. 17).
5 Ходасевич пишет, что у Петровской рука ‘сперва опухла, потом зажила’ (Некрополь. С. 18).
6 24 февраля 1928 в парижской газете ‘Последние новости’ помещено не подписанное сообщение: ‘Самоубийство Нины Петровской. Вчера в Париже докончила с собой писательница Нина Ивановна Петровская. О самоубийстве ее стало известно при следующих обстоятельствах. Владельцу отеля ‘Прогресс’ на ул. Годфруа-Кавеньяк — где проживала Петровская, показалось странным, что его жилица в течение всего дня не выходила из комнаты. Он постучался, но не получил ответа. Заподозрив неладное, хозяин вызвал полицию. Двери были взломаны, Петровская лежала на кровати мертвой. Писательница покончила с собой, открыв газовый рожок. Петровская жила в Париже в большой нужде’ (С.1).
25 февраля в газете ‘Возрождение’ (No 988) сообщалось: ’23 февраля скоропостижно скончалась Нина Ивановна Петровская (Соколова). Отпевание состоится в воскресенье, 26 февраля, ровно в 9 ч. 45 м. в церкви на ул. Дарю, погребение на кладбище Банье’ (С.1).