ИЗ ПЕРЕПИСКИ В.И. ИВАНОВА С А.Д. СКАЛДИНЫМ
ИЗ ПЕРЕПИСКИ В.И. ИВАНОВА С А.Д. СКАЛДИНЫМ
Публикация М.Вахтеля
* * *
1
10 окт. 1912 (н.ст.)
2
Montreux, 23/10 X. 1912
Любящий вас
Вяч. Иванов
Из переписки с А. Д. Скалдиным, Иванов Вячеслав Иванович, Год: 1912
Время на прочтение: 16 минут(ы)
Минувшее. Исторический Альманах. 10
Долгие годы имя и творчество Алексея Дмитриевича Скалдина (1885-1943) были забыты. Но в последнее время произведения Скалдина пользуются если не популярностью, то по крайней мере некоторой известностью. В СССР одно из его стихотворений появилось в хрестоматии М.Л. Гаспарова {М.Л. Гаспаров. УЧЕБНЫЙ МАТЕРИАЛ ПО ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЮ. Русский стих. Таллин, 1987, с. 127-128.}. В США его роман переиздан В.Крейдом, написавшим к нему содержательную вступительную статью {А.Д. Скалдин. СТРАНСТВИЯ И ПРИКЛЮЧЕНИЯ НИКОДИМА СТАРШЕГО. Connecticut, 1989. По мнению Крейда (с.I), роман — ‘завершение и эпилог всей русской дореволюционной прозы’ и ‘последний шаг прозы серебряного века’.}. Скалдин, который даже в годы своего творчества был мало заметен и мало известен, теперь упоминается в связи с такими крупнейшими авторами, как М.А. Булгаков, Анна Ахматова, А.А. Блок {Крейд (с.XVIII-ХIХ) говорит о романе в связи с Булгаковым. Что касается Ахматовой и Блока, то эта связь прослеживается в: Р.Д. Тименчик. К СЕМИОТИЧЕСКОЙ ИНТЕРПРЕТАЦИИ ‘ПОЭМЫ БЕЗ ГЕРОЯ’ (‘Труды по знаковым системам’, VI, Тарту, 1973, с.439-440), и Н.В. Котрелев и Р.Д. Тименчик. БЛОК В НЕИЗДАННОЙ ПЕРЕПИСКЕ И ДНЕВНИКАХ СОВРЕМЕННИКОВ. — ‘Литературное наследство’, т.92, кн.3, М., 1982, с.417-418. Письма Блока к Скалдину (с кратким предисловием Скалдина) были опубликованы еще при жизни Скалдина в книге ПИСЬМА АЛЕКСАНДРА БЛОКА. Л., 1925, с.175-183.}. Однако в настоящей работе творчество Скалдина играет лишь второстепенную роль. Нас интересует не столько писатель, сколько свидетель литературных событий начала века.
Не подлежит сомнению, что из всех знаменитых поэтов своей эпохи лучше всего Скалдин знал Вячеслава Иванова. Начало их переписки (и, наверное, их знакомства) относится к 1909 г., когда Иванов одобрительно отозвался о стихах Скалдина {Письмо от 2 октября 1909, начиная со слов ‘Конечно, пишите, уважаемый Алексей Дмитриевич…’}. Вскоре Скалдин становится учеником Иванова и одним из постоянных посетителей ‘Башни’. В 1912 г. при содействии Иванова увидел свет единственный лирический сборник Скалдина ‘Стихотворения (1911-1912)’ {Книга появилась в Ивановском издательстве ‘Оры’ и имела посвящение ‘Вячеславу Иванову, брату’.}. Иванов высоко ценил поэтическое дарование своего ученика и пытался помочь ему вступить на литературное поприще {В письме от 22/9 января 1913 (из Рима) Иванов пишет В.Я. Брюсову: ‘Посылаю также (через Петербург) изданную ‘Орами’ книжку Скалдина, надеюсь, что ты согласишься со мной, что он даровит и делен, если же так, при случае литературно ему помоги’. См.: С.С. Гречишкин, Н.В. Котрелев, А.В. Лавров. ПЕРЕПИСКА В. Я. БРЮСОВА С ВЯЧЕСЛАВОМ ИВАНОВЫМ. 1903-1904. — ‘Литературное наследство’, т.85, М., 1976, с.536.}. Важно отметить, что Скалдин был близок Иванову не только как поэт: он дружил с Ивановым, с Верой Константиновной Шварсалон (падчерицей и впоследствии третьей женой Иванова), а также был хорошо знаком с ее братом, Сергеем Константиновичем.
Переписка Иванова со Скалдиным включает более сорока писем (большей частью от Скалдина) и охватывает период с 1909 по 1923. Разумеется, для историка литературы не все они представляют одинаковую ценность. Самый интенсивный период и самый интересный с литературоведческой точки зрения — 1912 год, когда Иванов и Вера Константиновна уезжают в Европу. Лето этого года — очень счастливое время для Иванова и в личном и в творческом отношении. 12 июля у Ивановых родился сын Дмитрий. Иванов переживает творческий подъем: зреют новые стихи, поэт готовит новую книгу, работая необычайно интенсивно и быстро.
В течение того же лета Иванов написал ‘Нежную Тайну’, свой четвертый сборник стихов. Хотя в стилистическом отношении книга эта резко отличается от предыдущей (‘Cor Ardens’), она близка ей присутствием основополагающего автобиографического подтекста. Вторая часть ‘Cor Ardens’ посвящена тематике любви и смерти. Она является не только своеобразным сплетением разнородных мифов и традиций, но — как подчеркивает сам Иванов — непосредственно связана с его личной судьбой {Вячеслав Иванов. Собрание сочинений. Foyer Oriental Chrtien, Брюссель, т.2, с.225. (Далее указывается как СС).}. Она — поэтический реквием покойной Лидии Дмитриевне Зиновьевой-Аннибал. Новый сборник стихов отражает новый жизненный опыт Иванова. Главную роль в нем играет ‘ее дочь’ {Ср. ‘Введение’ Ольги Дешарт (СС, т.1, с. 134): ‘Стихи, которые он в разные периоды жизни обращал к Вере, носили общее заглавие: ‘Ее Дочери».}, Вера Константиновна, через Веру (и ребенка, рожденного ею), Иванов как будто вновь обретает Лидию. Близость смерти к рождению новой жизни служит основной темой ‘Нежной Тайны’ {По словам Ольги Дешарт, книга ‘славит участие ушедших в жизни живых и ‘Нежную Тайну’ рожденья’. — СС, т.3, с.697.}. Так, в программном стихотворении сборника в одной из строк, центральных по месту нахождения и по смыслу, Иванов пишет: ‘Смерть — повитуха, в земле — новая нам колыбель’ {СС, т.3, с.30.}. Интересно отметить и интертекстуальную связь между двумя сборниками. В разделе ‘Любовь и смерть’ (‘Cor ardens’) находится стихотворение, в котором Иванов описывает ночное видение: ‘…цветы благоуханней, И Тайна все нежней, И в Боге сокровенное открытей…’ {СС, т.2, с.400.} Нетрудно заметить, как заглавие ‘Нежной Тайны’ вырастает из этого образа, т.е. из поэтического мира предыдущего сборника. Другими словами, ‘Cor ardens’ и ‘Нежная Тайна’ связаны тем, что представляют части единой судьбы. Как сам он сказал: ‘Открыта в песнях жизнь моя’ {В ‘Мирных иамбах’. — СС, т.3, с.59.}. Не учитывая этот автобиографический элемент, нельзя понять и приложения к ‘Нежной тайне’, которое содержит стихи, посвященные друзьям {Название приложения АЕПТА Иванов объясняет следующим образом: ‘Приложение озаглавлено ‘АЕПТА’ — в подражание александрийским поэтам, которые называли так свои поэтические ‘мелочи». — СС, т.3, с.7. Несмотря на это, Ольга Дешарт справедливо замечает, что многие из этих стихотворений касаются ‘вовсе не скромных и не шуточных вопросов’.}.
Желая опубликовать новую книгу как можно скорее, Иванов выбирает именно Скал дина посредником между собой и издательством {Ср. стихотворение Иванова ‘Мирные иамбы’ (посвященное Скалдину): ‘Я был далече. Этих песен ты вверял / Станку печатному листы…’}. 4 сентября он пишет Скалдину: ‘…Рукопись, которую получите, тайна — не только по заглавию, тайна от всех! Издайте ее книжкой…’ {Следуют подробные технические советы насчет бумаги, шрифта и т.д.} Таким образом, Скал дин становится самой прочной связью Иванова с Россией. Несмотря на то, что причины написания писем вполне практические, содержание их отнюдь не ограничено вопросами публикации книги. Наоборот, оставляя Скалдину практическую сторону издания, Иванов обращается к более важным для него вопросам: объясняет тонкости стихосложения, анализирует свои стихи, рассказывает о встрече с Андреем Белым. В публикуемых ниже письмах он высказывается очень определенно на некоторые важные для него темы, не затронутые в других его сочинениях.
Общепризнана репутация Иванова как ‘мэтра’ русского стихосложения и его влияние почти на всех поэтов начала века. В многочисленных мемуарах упоминается, как Иванов обсуждал стихи других поэтов и давал советы молодым. Однако воспоминания, как правило, передают только общую атмосферу ‘башни’ — подробных свидетельств ивановского подхода к поэзии очень мало {См.: Николай Бердяев. ИВАНОВСКИЕ СРЕДЫ в кн. С.А. Венгерова РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА XX ВЕКА. М., 1916, с.97-100, Сергей Маковский. ВЯЧЕСЛАВ ИВАНОВ В РОССИИ. — ‘Новый журнал’, Нью-Йорк, 1952, т.ХХХ, с. 137-139, Владимир Пяст. ВСТРЕЧИ. М.,1929, с.44-62, Федор Степун. БЫВШЕЕ И НЕСБЫВШЕЕСЯ. Нью-Йорк, 1956, т.1, с.290-292, Johannes von Guenther, EIN LEBEN IMOSTWIND. Mnchen, 1969, с 124-127, 209-211, Margarita Woloschin. DIEGRNE SCHLANGE. Frankfurt a.M., 1985, с 178-185.}. Ценность предлагаемых писем именно в том, что они касаются специально поэтических проблем и стихотворных приемов. Особенно интересно в этом отношении второе письмо, где Иванов говорит о своих стихах. Такого рода, пусть даже отрывочные, высказывания дают нам редкую возможность проникнуть в поэтический мир одного из самых значительных теоретиков русского стихосложения. Они важны не только для интерпретации творчества самого Иванова, но и для понимания русской стихотворной культуры двадцатого века.
Наряду с замечаниями о поэзии в письмах содержится единственный — насколько нам известно — подробный отзыв Иванова о Рудольфе Штейнере. Из разных источников известно, что Иванов был знаком с идеями Штейнера. Начиная с 1907 г., он часто общался с Анной Рудольфовной Минцловой, которая энергично пропагандировала философскую систему Штейнера в России. Хотя Иванов никогда не был поклонником теософии (ни антропософии), он явно интересовался этим движением и самим Штейнером. Косвенным свидетельством этого служит письмо Минцловой к Иванову от 26 ноября 1908: ‘Вы знали ведь, что я отдала уже, в Петерб[урге], в печать, мой перевод ‘Theosophie’ Шт[ейнера] {Перевод вышел лишь в 1910.}, Вы даже предложили мне помочь, здесь — помните! Наконец Вы сами предложили мне, что если Шт[ейнер] приедет в Петерб[ург], принять его у себя, на башню’ {Письмо хранится в рукописном отделе библиотеки им. Ленина (ГБЛ, ф.109, к.30, ед.хр.5).}.
В своих статьях Иванов крайне редко упоминает Штейнера. Однако, несмотря на отсутствие прямых указаний, можно предполагать, что Иванов знал и ценил творчество основателя антропософии. Он не только говорит о Штейнере с уважением, но и ссылается на его самые последние работы. Примечательно, что, обсуждая новые пьесы Штейнера (см. третье письмо настоящей публикации), Иванов обращает особое внимание на Люцифера и Аримана. Четыре года спустя он сам обращается к тому же противопоставлению в своей статье о Достоевском, чтобы определить ‘два богоборствующие в мире начала’ {ЛИК И ЛИЧИНЫ РОССИИ. — СС, т.3, с.243-252.}. Разумеется, ивановская трактовка темы (т.е. ее применение к творчеству Достоевского) далеко уходит от штейнеровской, но важен сам факт того, что Иванов выбирает именно этих представителей демонологии {Так же любопытно, что в той же статье (т.3, с.744) упоминается Штейнер (хотя в примечании и в другом контексте). Короткое замечание, где Иванов критикует его ‘ранние работы’, является косвенным доказательством того, что Иванов именно в это время думал о Штейнере.}.
Другой существенной точкой соприкосновения Иванова со Штейнером является тема розенкрейцерства. Розенкрейцерство играет центральную роль в творчестве обоих мыслителей. Именно в 1907 г., когда Иванов интенсивно общался с Минцловой, Штейнер выступал с многочисленными лекциями о розенкрейцерстве {Можно назвать доклад ‘Кто такие розенкрейцеры?’ (14.03.1907), цикл из четырнадцати лекций под названием ‘Теософия розенкрейцеров’ (в Мюнхене, 22.08.1907-6.06.1907), другой цикл из четырнадцати докладов под названием ‘Теософия и розенкрейцерство’ (в Касселе, 16.06.-29.06.1907).}. Не случайно, что первая из вышеупомянутых пьес Штейнера имеет подзаголовок ‘Ein Rosenkreuzermysterium’ (‘Мистерия розенкрейцерства’). Некоторые исследователи полагают, что тема розы и креста, столь важная для русского символизма, вообще пришла в Россию от Штейнера, в частности, через Минцлову {Тема розенкрейцерства у младших символистов почти не затронута исследователями. Статья Maria Carison IVANOV — BELYJ — MINCLOVA: THE MYSTICAL TRIANGLE в кн. CULTURA EMEMORIA OFirenze, 1988), ред. Фаусто Мальковати, T.l, с.63-79, — впервые указывает на важную роль, которую играло розенкрейцерство в жизни и мировоззрении символистов. Примечательно, что до сих пор нет исследования о том, как основная символика драмы Блока РОЗА И КРЕСТ (1912) связана с мистической трактовкой розы и креста у Иванова и Белого (или по крайней мере навеяна ею).}.
Уже 20 января 1907 г. Минцлова пишет Иванову длинное письмо о розенкрейцерстве (ГБЛ, ф.109, к.30, ед.хр.1): ‘…я хочу сейчас докончить то, что начала. Мне надо сказать Вам теперь о третьем пути — Розы и Креста {У Штейнера (см. следующее прим.) намечаются три пути познания: первый — путь восточной йоги, второй — христианско-гностический, и третий — путь розы и креста. В разных письмах к Иванову Минцлова подробно описывает эти пути.}. Все то, что пишется и писалось об этом великом братстве, единственном, где никогда не было изменников — все это ложь и вымысел. В литературе и истории, эсотерических — нельзя найти ничего об этом…’ {В письме Минцлова дает семь отвлеченных ступеней самопознания — от ‘Studium’ (‘учение’) до ‘Gottseligkeit’ (‘Блаженство Бога’). Эти ступени (и вообще все содержание письма) являются пересказом основной позиции Штейнера. См. его доклады ‘Selbsterkenntnis: Rosenkreuzerisch-christliche Seelenbungen’ (‘Самопознание: розенкрейцерско-христианские упражнения души’), прочитанный 2.09. 1906 и ‘Der Erkenntnispfad und seine Stufen: der rosencreuzerische Geistesweg’ (‘Стезя познания и ее ступени: розенкрейцерский путь души’), прочитанный 20.10.1906. Тексты обоих докладов приведены в кн.: Rudolf Steiner. AUS DEM GESAMTWERK (Stuttgart, 1980), T.1, c.50-58, 9-25.} Из письма Минцловой от 26.11.1908 (ГБЛ, ф.109, к.30, ед.хр.5) ясно, что Иванов принял идею розенкрейцерства, хотя отверг его трактовку у Штейнера. Речь шла о проекте нового журнала, который так и не был осуществлен. ‘Ваше имя, ваше ближайшее соучастие — я именно и хочу лишь тогда, когда будет прямое, совсем отозванное от всякого влияния Штейнера и его посредничества — Течение Розы и Креста (без теософии) — В совсем чистом от всякой примеси журнале, который может возникнуть в конце февраля или начале марта 1909 года — не раньше (и не позже)’ {По всей видимости, Иванов отказался принять участие в журнале, который провозглашал идеи Штейнера. Интересно, что в это время Минцлова сама, видимо, отходила от Штейнера. Во втором письме, написанном в тот же день (26.11. 1908, ночь), есть такие строки: ‘Еще раз повторяю — я никогда не хотела, и не хочу никогда, чтобы Вы ‘приняли’ теософию или Д[октора] Штейнера… И я никогда не начну Журнала, о котором Вы говорите — пока я еще (хотя слабо очень) связана с Теософским Обществом’.}. Именно в это же время мотив розы и креста становится одним из основополагающих символов в творчестве Иванова. В разделах ‘Любовь и смерть’ и ‘Rosarium’ часто встречается это сочетание {Например, в канцонах (СС, т.2, с.398) и в стихотворениях ‘ROSA IN CRU-CE’, ‘РОЗА ВЕТРОВ’, ‘СВЯТАЯ ЕЛИСАВЕТА’, ‘ДЕНЬ ВОЗНЕСЕНИЯ’, ‘ФЕОФИЛ И МАРИЯ’.}. ‘Rosarium’ (и тем самым книга ‘Cor Ardens’) завершается словами ‘И Роза — колыбель креста’ {Стихотворение ЕДЕН (‘Эпилог’).}.
Из дневника Иванова 1909 г. видно, что эта символика приобретает и автобиографический смысл. Она связывает Иванова с одной стороны с покойной женой, Лидией Дмитриевной, а с другой — с Верой Константиновной Шварсалон. 28 июня он пишет: ‘Л[идия] сказала мне: ‘Один твой долг — Дорофея. Она должна образовать розу в кресте нашей любви» {СС, т.2, с.777.}. Полная интерпретация дневника выходит за рамки этой статьи. Ради краткости скажем, что ‘Дорофея’ (этимологически ‘божий дар’), видимо, дочь Лидии — Вера, которую Лидия ‘дарит’ своему мужу {В дневниках часто говорится об этом. Ср.: ‘Дорофея дар мой ее живое тело тебе…’ (СС, т.2, с.777).}. Следует отметить, что Скалдину, очевидно, было известно значение этой символики для Иванова. Его слова о панихиде Лидии (‘крест был убран розами. Поцеловал и крест и розы…’) {См. последнее примечание к последнему письму публикации.} явно перекликаются с ивановской трактовкой этой символики. Одним словом, слияние розы и креста становится частью ивановского мировоззрения. В статье о Новалисе, написанной в 1913 или 1914, Иванов говорит, что главная заслуга этого немецкого романтика — сознание, которое ‘заставляет верить, что хотя [бы] в отдельные, отмеченные мгновения, вспыхивает мистическая Роза на Кресте Земли’ {СС, т.4, с.265. Ср. с.261, где Иванов обсуждает основную символику: ‘Мистическая роза на кресте земли — таков был священный замысел средневековья…’}. И в 1920, в ‘Переписке из двух углов’, Иванов утверждает: ‘Под каждою розою жизни вырисовывается крест, из которого она процвела’ {СС, т.3, с.386.}.
И Штейнер, и Иванов развивают свои собственные истолкования розенкрейцерства, далеко отстоящие от реально-исторического прототипа {См. Gerhard Wehr. CHRISTIAN ROSENKREUZ: URBILD UND INSPIRATION NEUZEITLICHER ESOTERIK. (Freiburg, 1980) и Frances A. Yates. THE RO-SINCRUCIAN ENLIGHTENMENT. (London, 1979). Обзор розенкрейцерского движения в России дает А.В. Семека в кн. РУССКИЕ РОЗЕНКРЕЙЦЕРЫ И СОЧИНЕНИЯ ИМПЕРАТРИЦЫ ЕКАТЕРИНЫ II ПРОТИВ МАСОНСТВА (СПб, 1902), с.7-27.}. По мнению Штейнера, ‘тот, кто знает историю, т.е. внешнюю историю розенкрейцерства, как она излагается в литературе, тот знает очень мало о подлинной сути розенкрейцерской теософии. Розенкрейцерская теософия существует с XIV века независимо от своей истории’ {Из доклада ‘Новая форма мудрости’ (‘Die neue Form de Weisheit’), который был прочитан 22.05.1907. См.: Rudolf Steiner. DIE THEOSOPHIE DES ROSEN-KREUZERS. Dornach, 1951, c.7-8.}. Иванов тоже считает такой подход к розенкрейцерству оправданным: ‘По основному замыслу оного духовного братства, отдельные исторические деятели, им вдохновляемые, свободно проявляют личное творчество, являясь духовными факторами, необходимыми в данную эпоху и в данных условиях’ {См. третье письмо настоящей публикации.}. Оба мыслителя увлеклись розенкрейцерством, но, разумеется, каждый по-своему.
Данная статья не претендует на исчерпывающий анализ отношений Иванова и Штейнера. Цель ее — дать общий фон, необходимый для понимания публикуемых ниже писем. Задача осложняется тем, что многие архивные материалы нам до сих пор недоступны. Когда все источники станут достижимыми, наше знание о мистических течениях в русском символизме значительно обогатится.
Переписка Иванова со Скалдиным хранится в советских архивах: письма Иванова к Скалдину — в Центральном государственном архиве литературы и искусства (ЦГАЛИ), в фонде Скалдина (ф.487, оп.1, ед.хр.51), а письма Скалдина к Иванову — в Государственной библиотеке СССР им. В.И. Ленина (ГБЛ), в фонде Иванова (ф.109, к.34, ед.хр.37 и 38). При подготовке настоящей публикации автор имел возможность ознакомиться со всей перепиской. Отрывки из писем Скалдина используются в примечаниях к письмам Вячеслава Иванова.
Автор приносит благодарность ученым, оказавшим ему помощь на разных этапах работы над письмами: К.М. Азадовскому, А.С. Бобровой, Н.А. Богомолову, Дж.Мальмстаду, Р.Д. Тименчику, а также американским организациям АЙРЕКС и Фулбрайт, предоставившим автору возможность годичной стажировки в Советском Союзе {Research for this article was supported in part by a grant from the International Research & Exchanges Board (IREX), with funds provided by the National Endowment for the Humanities and the United States Information Agency, and in part by a Fulbright-Hays travel grant.}.
Дорогой Алексей Дмитриевич
Что же Вы ничего настоящего не пишете? Я, когда нужно, напишу. Получены ли деньги? Их достаточно до полной расплаты, тогда еще получите.
Глядите в оба глаза, при печатании своей книги, за опечатками, и еще строже — за стилистикой и метрикой. (Огорчает мой педантизм, слегка, что в гекзаметре Вы допускаете в 4-ой строфе1 хорей + иамб, когда тут подобает быть только дактилю, анапесту или спондею. Недоброво2, тот принимает в расчет это мною впервые у нас провозглашенное правило строгих греков3. Неодобрительно ни ‘одетый в богатую тогу’4 ни ‘окончен мой труд многолетний’3. Утешение в непоправимости: уже римские поэты часто грешат)6. — Жаль все же что не получаю корректуру Вашей книги: в случаях необходимого, по-моему, предостережения я бы мог телеграфировать всего раз, когда нужно было бы подождать возврат корректуры… А, впрочем, все это мелочи, лучше, быть может, просто не задерживаться.
Не забывайте что Ваше полномочие делает Вас свободным в выборе типографии.
Все же, цифры меня хоть и опечалили, но не испугали. Льщусь надеждой, что моя книжка окупится. Для себя решительно предпочитаю комбинацию в 210 р. (No 2), ибо бумага, ей соответствующая, мне по вкусу, особенно же по душе удлиненный ее формат. Если где стих сломится, не беда. Число моих экземпляров — 500, непременно, или 600.
Будут прибавлены 2 стихотв[орения] в первый отдел, и одно во второй. Теперь переписывать их некогда.
Пишите в Montreux (Suisse, Vaud),
Htel Biensis
Целую Вас. От Веры привет. Вяч. Ив[анов]
Другим давайте старый адрес:
Лозанна, до востребования. Оттуда мне все пересылают. Скоро еду в Рим, ММ7 и Лидия8 (из-за консерватории) уже там. Скучно, что Вы замкнулись в молчании. Напишите непременно о своем здоровье9.
1 Явная описка. Следует читать не ‘в 4-ой строфе’, а ‘в 4-ой стопе’.
2 Николай Владимирович Недоброво (1882-1919), поэт, друг Иванова и Скал дина.
3 Иванов имеет в виду так называемый ‘мостик Германна’. Исследователь Готфрид Германн (Gottfried Hermann) впервые обнаружил (в кн. ORPHICA. Leipzig, 1805), что в древнегреческом гекзаметре конец слова не должен находиться внутри четвертой стопы. Попытка Иванова применить это правило в русской поэзии была в итоге безуспешной. Даже в своих гекзаметрах в НЕЖНОЙ ТАЙНЕ Иванов его не всегда выдерживает (ср. само стихотворение НЕЖНАЯ ТАЙНА, где встречается, например, ‘В сердце, разлуки кольцом, вписала Любовь благовестье’). Однако, следует отметить, что в стихотворении ОТВЕТ (в том же сборнике), посвященном Недоброво, Иванов строго соблюдает ‘свое’ правило.
4 Цитата из стихотворения Скалдина (‘Мужа я смуглого зрел…’). Скалдин напечатал его, не изменив эту строку, в своем сборнике СТИХОТВОРЕНИЯ (1911-1912). СПб., 1912, с. 14.
5 Цитата из ТРУДА Пушкина (1830).
6 Ср. воспоминания Владимира Пяста о ‘башне’ в книге ВСТРЕЧИ. М., 1929, с. 139: ‘Наиболее ценны были часы, посвященные гекзаметру. Уже хотя бы потому, что издавна нечто под этим именем проходило сквозь русскую поэзию и вошло в плоть и кровь всякого литературно-образованного русского. А между тем, очень сомнительные ритмические вещи написаны будто бы этим размером нашими поэтами! Правда, Вячеслав Иванов находил возможность оправдывать пушкинские промахи в этом отношении…’
7 Мария (Маруся) Михайловна Замятнина (1865-1919), многолетний друг Иванова и его семьи.
8 Лидия Вячеславовна Иванова (1896-1985), дочь Иванова от второго брака (с Лидией Дмитриевной Зиновьевой-Аннибал), музыкант и композитор.
9 Иванов, вероятно, имеет в виду письмо от 29 мая 1912 г., где Скалдин жалуется на ‘очень острое и мучительное сознание какой-то своей разделенности между несколькими лицами’ и боится, ‘что разделение не прекратится на сегодняшнем. Раздроблен на три части — буду раздроблен на пять, потом на десять, и в конце не хватит сил. Чувство от данности на растерзание… От этого я хожу как помешанный и думаю, что, быть может, действительно сошел с ума…’
Дорогой друг, Алексей Дмитриевич,
Как бы мне так отписать обо всем, ничего не забыв, — о большом и малом, внешне-суетном и внутренне-серьозном, — чтобы смесь не была чрезмерно хаотической, а желание излагать все по порядку не привело к сухой постатейности, эатрудяющей милые отсутствия?
Не кажется ли Вам, что моя книжка стихов, в некотором смысле, является моим ответом обществу, интересующемуся моею личною жизнью? Несколько верных сведений в груде сплетен могут облегчить ее уразумение читателям bonae voluntatis1.
Из чего следует, что чем скорее она будет в руках читателей — тем лучше. И таково мое доверие к Вашей ‘акрибии’2 (как называют филологи свою лучшую добродетель — грамотность, доведенную до виртуозности) — таково, что я готов предоставить корректуру Вам (что соответствует в моих личных расценках чему-то вроде военного знака отличия). Но вот последние странички с греческим текстом3 должны быть непременно прочитаны или мною или Зелинским4 (я бы и Ростовцеву5 их не охотно доверил!). А ежели бы Вы заблагорассудили прислать мне корректуру (но, повторяю, это в Вашей воле, промышляющей за меня о правых путях), — то я имел бы возможность — и соблазн — ‘усовершенствовать плоды любимых дум’6, коих черновики не со мною, а звук, все дальше уходит в область обманчивых воспоминаний… Тут, кстати, сказать бы о Ваших замечаниях, но прибавлю еще, что остаток гонорара за ‘Г[оспо]жу Бовари’ я именно имел в виду предоставить в Ваше распределение, еще до Вашей о том догадки, почему и прошу Вас сказать об этом дорогой нашей Кассандре, горячо нами приветствуемой, чтобы она для меня вытащила эти деньги из кассы ‘Шиповника’, в силу прилагаемой при сем доверительной карточки7.
На днях Вы получите от меня целую тетрадь переводов моих из греческих лириков, направляю ее к Вам, потому что Вам интересно ее прочесть — хоть и наскоро, а мне услышать Ваше мнение, если таковое будет. Передать же эту тетрадь я попрошу Вас опять-таки Александре Николаевне — для пересылки Мих[аилу] Осиповичу Гершензону с моим к нему письмом. Столько обходов, такой крюк на пути рукописи в Изд[ательс]тво Сабашникова8 — и лишь потому, что я забыл его адрес, кроме того, что наш милый издатель Греков и Римлян живет на Тверском бульваре в Москве. Но так как Гершензон добыл у меня первую посылку лириков, пусть получает и вторую, которая, надеюсь, не будет слишком позднею гостьей9.
Что касается наших с Вами стихов и, во-первых, Ваших, — боюсь, не засудили ли Вы невинного, ибо самокритике Вашей не доверяю в достаточной мере, а воображая, какова выйдет Ваша книга (которую Недоброво, кстати, в письме ко мне весьма хвалит10), выскажу наперед, полу-интуитивно, критику. В ней одного мало: Хариты. Вот понятие, которое мне хотелось бы ввести в умственный и словесный обиход. Ведь это не то, что мы зовет ‘грацией’, — объем понятия безмерно шире. Харита — Милость, — и милость — благостная, и миловидность, ‘милорадность’, улыбчивая, пленительная прелесть — и много еще другого. Так вот — нет у Вас веселого неба и стройного танца, и в стихе беспечного радования нет… А зачем, скажете Вы, все это мне вдруг понадобилось? Именно, ничего этого мне теперь вовсе и не надобно, но надобно будет. Это будет знамение некоей победы, а пока — в оружии мир! Ибо путь Ваш к Харите в искусстве и земной жизни чрез духовную благостность… Но Харита в наше время встречается реже, чем даже хороший вкус. Где же ее сыщешь? Разве у Кузмина?11 Но его грации слишком похожи на александрийских гетэр12.
Что касается Ваших замечаний о моих стихах13, то удивляет меня, прежде всего, отсутствие синтетического мнения об их совокупности — о ‘Нежной Тайне’. Хотелось бы также знать, не кажется ли Вам весь отдел АЕПТА и те его частности — неуместным? В таких предприятиях нужно не мало такта со стороны автора. Ваше мнение об ‘Арионе’ меня почти печалит: по-моему, это — критический промах. И не знаю, как объяснить это Ваше непонимание. Вспомните пушкинский дифирамб ‘Арион’… (Правда, у него речь не о коне Арионе, а о поэте Ар[ионе]). Большая лирическая напряженность — и сжатый эпический пересказ моментов лирического события. Мой ‘Конь Арион’ — также дифирамб, и того же типа. Обратить его в чистый эпос, как Вы неправильно советуете, немыслимо по существу изображаемых событий. Дионису эпос чужд. О несоответствии ‘формы’ и ‘содержания’ не может быть речи, раз все исчерпывается полнотой рассказанных переживаний, исключающих иную транскрипцию. Все истинно-дионисийское уже перестает быть символическим, как это можно сказать и о всем подлинно таинственном, где дело идет о мистических реальностях… Может быть, краткость Ваших слов причина того, что я Вас не до конца понял? —
Стихотворение ‘При Дверях’ построено по ритмической схеме строфы
с рифмами в конце стихов и с растянутыми ассонансами в конце колонов первого ряда. Такие же (но с синкопами) растянутые ассонансы в ‘Рыбаре’. Однообразно-правильный ассонанс — понятие, содержащее внутреннее противоречие. Ассонанс требует свободы, прихотливого излома, этим он противоречит рифме. Рифма, когда-то незаконное дитя поэзии, была узаконена и стала вести себя сообразно с этим своим новым достоинством, доводя подчас свою буржуазную порядочность до педантства, но ассонанс узаконен не был и чрез это остался вне сферы законов и уставов, даже приличий, чинность ему не к лицу, он должен быть ‘дитя природы’, в этом его ‘жанр’ и хороший вкус14. — Эстетическая цель допущения ассонансов в названных двух стихотворениях такова, их лирический замысел требовал не классической гармонизации, а подобия народных ладов. Ассонанс именно можно сравнить с своеобразным ладом в музыке.
В ‘Парусе’ слово ‘ловит’ имеет, очевидно, смысл ‘вдыхала’: так можно было бы и поставить: ‘ладья вдыхала вихрь бегущий всей грудью жадных парусов’. Этот образ делает всю ладью живой и дышащей: по-моему, красиво и смело. Редкий случай совпадения смелости и точности. У меня — менее смело сказано и менее точно. Собственно: ‘ладья ловила вихрь бегущий, дыша всей грудью парусов’. Но ведь мы же говорим просто ловить о жадном вдыхании воздуха. Итак…? Поставить, что ли, в угоду педантизму Вашему (который люблю!), как сказал раньше: ‘вдыхала’ вместо ‘ловила’. Коли правится, правьте! Разрешение дано15.
Внешность своей книжки представляю себе так: обложка белая или, лучше, серая (знаете, по старинному серая). Слова Нежная Тайна — если хорошо выделятся на сером — синие, светло-синие, и набраны тем же шрифтом и с большими первыми буквами, что заглавие Кормчих Звезд, напечатанное с красным. Цена должна быть назначена с расчетом на покрытие расходов по отпечатанию и комиссионерских процентов у Вольфа чрез продажу 400 экземпляров, это как минимум. Значит между рублем и 1 р. 25 к.
Часто я думаю о Вальтере16. Но ведь ничего же не знаю! Мне хотелось бы находиться с ним в сношениях. Если хотите моего мнения, напишите обо всем обстоятельно.
До скорейшего каракульного свидания!
P.S.17 С Борисом Николаевичем я виделся в Базеле, куда приезжал к нему на три дня18. Такие определения, как ‘метит в под-Штейнера’, принадлежат к оркестру нашего суетного злоречия. Не благодарное ли дело — цельно отдаться учителю? Я нашел Андрея Белого поглощенным изучениями уроков Штейнера и работами, им указанными. Отрывки все еще неоконченного ‘Петербурга’ по-прежнему блистательны, стихов нет вовсе, но и роман не пишется: все сознание устремлено на другое. Утверждая, что (говоря вообще) столь цельное решение прекрасно, я нахожу вместе с тем, что оно было для Бори и неизбежностью. Он во многих отношениях подошел к краю. Но что будет плодом нескольких лет этого ученичества? Прежде всего, не погибнет ли художник? Однако, до Штейнера не подошел ли уже тот прежний гениальный художник к краю?.. Предсказать ничего нельзя. Все зависит от того, совлечется19 ли Боря своего я на этом пути. Если нет, бесплодны окажутся и его исключительные дарования в частных областях мистики. Если да, — пусть умрет прежнее, ибо родится во сто крат больше — подобное ли прежнему или вовсе неожиданное, все равно. Теперь я вижу его в безличном подчинении руководящей воле, в пассивной самоотдаче, но под ней припряталась дурная самость, подлежа