Письмо изъ Мюнхена
В. Кандинскій.
‘Аполлонъ’, No 8, 1910
Письмо из Мюнхена, Кандинский Василий Васильевич, Год: 1910
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Нашъ ‘весенній’ Сецессіонъ — пробный камень молодыхъ силъ. И за холстами этихъ молодыхъ мн чудятся злорадныя лица нашихъ ‘знаменитыхъ»: не дойти молодымъ до ихъ Олимпа, не разссться имъ на удобныхъ, всячески золоченыхъ сдалищахъ въ толстыхъ клубахъ иміама!
Плохи молодые, такъ плохи, что при нкоторой строгости не быть бы и трети ихъ въ залахъ Сецессіона, да не быть бы и весеннему Сецессіону. Какое щемящее сердце безсиліе. Нужно совсмъ не любить искусства, нужно быть до безнадежности ослпленнымъ жалкимъ вниманіемъ къ своему ‘Я’, чтобы спокойно выносить такое зрлище. И какъ хватаетъ сердца не только смотрть на эти мозглявые холсты, но еще и оффиціально одобрять ихъ и заниматься ихъ вшаніемъ? Висятъ они, впрочемъ, какъ попало, распредлленные, можетъ быть, по величин рамъ, словно брошенные на стну безучастной, холодной рукой.
Большіе корифеи отсутствуютъ, средніе (второй генераціи) попадаются рдко. И слава Богу, потому что слдить за ихъ декадансомъ мало радости, Т, отъ кого будто бы можно было ожидать чего-нибудь лтъ десять назадъ,— правда, не чего-нибудь большого, а хотя бы любви и нкотораго таланта,— гибнутъ на глазахъ. Нтъ даже благо мюнхенскаго треска въ техник, блыхъ мюнхенскихъ веселостей и шалостей кисти. Слабое мерцаніе… Коптящая, чадящая лампочка при послднемъ издыханіи… И въ то же время — разложеніе. Живописью мюнхенцы никогда не владли, да, кажется, по наивности своей и не подозрвали о ея существованіи. Но было жадное стремленіе къ изученію органическаго рисунка. Именно рисуночная форма во всхъ ея видахъ служила руководящимъ принципомъ школъ (за исключеніемъ, конечно, рисовальныхъ классовъ академіи, гд искалась только либо гладкость въ техник, либо протоколированіе морщинъ и всякихъ шишекъ, наростовъ и случайныхъ пятенъ въ лиц и тл) и была мриломъ художественности произведенія въ глазахъ либеральныхъ жюри. Стоитъ вспомнить все вліяніе Stuck’а, поклонника ‘переливанія формы въ форму’, по которымъ ручейками сбгаютъ свтовыя сплетенности! Или же — Habermann’а съ его спирально винтящимися округлостями щекъ, рукъ, носовъ. Или же, наконецъ, покойнаго Lenbach’а, упорно слдившаго за анатомическою построенностью ассиметрій. И, можетъ быть, и нынче на живыхъ, занимательныхъ и страстныхъ лекціяхъ профессора Mollier въ ‘Анатоміи’ (гд демонстрировалась, напр., спеціальная модель съ сильно развитымъ портняжнымъ мускуломъ), быть можетъ, и нынче тамъ такъ же унизаны скамьи, заполнены проходы, облплены стны жадными юными слушателями? Въ какое ршето проваливаются вс эти усилія? До мысли, что ‘неумніе’ рисовать есть атрибутъ ‘модерности’, наша молодежь еще не дошла, и тамъ, гд ей удается поймать хоть какую-нибудь органическую форму, она ей спуску не даетъ и побдно выводитъ за ушко да на солнышко. А если эти случайно уловленныя формы никакъ не хотятъ связаться въ одно цлое и сыпятся во вс стороны, то это по неопытности! Но необыкновенно странно и прямо изумительно видть, какъ опытный и зрлый пейзажистъ ‘строитъ’ мостъ, по которому нельзя ни прохать, ни пройти, который крылся носомъ въ землю и къ которому ведетъ дорога, длающая тройное сальто-мортале въ воздух…
Чудится какая-то большая, старая машина, десятки лтъ фабриковавшая холсты съ гусями, цвтами, телятами, дамами, лугами, охотниками, которую не пощадилъ зубъ времени, которая утратила точность и то и дло даетъ маху.
Какъ бы не надясь ни на эту бдную молодость, ни на свои силы или, напротивъ, гордо подставляя грудь ударамъ конкуренціи, правленіе Сецессіона ршилось въ этомъ году на крупный шагъ: къ участію въ лтней международной выставк (съ половины мая по октябрь включительно) приглашены вс члены берлинскаго Сецессіона (‘миръ снова заключенъ!’) и вс русскіе художники, участвовавшіе прошлымъ лтомъ въ Glaspalast’t и усердно одобренные нашимъ оффиціальнйшимъ критикомъ, барономъ Ostinil… Итакъ, вроятно, мы снова увидимъ не только Рпина, Нестерова, А. Васнецова и т. д. и т. д., но и Зарубина, и Столицу и, быть можетъ, даже Кондратенко, котораго ‘коллекція колоссальныхь картинъ’ была только что выставлена въ …. Аугсбург. Повидимому, даже чины канцеляріи Сецессіона очень одобрительно относятся къ русскому искусству.
Надо же подготовиться къ лту, которое будетъ богато разными событіями и привлечетъ несмтныя толпы и нмецкихъ, и иноземныхъ прізжихъ. Эти событія будутъ, конечно, разнаго сорта. Начиная отъ ‘выставки Востока’, въ огромныхъ помщеніяхъ ‘Большой Мюнхенской Выставки’ (на Theresienhhe), которая непремнно будетъ исключительно богатой и интересной, и кончая исключительно неинтересными и всемірно знаменитыми народными представленіями Страстей Господнихъ въ деревн Oberammergau, куда будутъ изъ Мюнхена даже по воздуху летать. Между этими крайними пунктами распредляются всевозможныя предпріятія: большая выставка безжюрійныхъ (съ мая — все лто), музыкальныя торжества въ памяти Шумана (май — ‘Большая Выставка’), ‘недли’ Вагнера, Моцарта, Р. Штрауса (Prinz Regententheater), конечно, Сецессіонъ, Glaspalast, Мюнхенскій Художественный Театръ (на ‘Большой Выставк’), всевозможныя выставки въ частныхъ салонахъ, среди которыхъ, вроятно, первое мсто займетъ все та-же коллекція въ 40 вещей Manet (путешествующая изъ Берлина черезъ Мюнхенъ въ Нью-Іоркъ, Лондонъ и Парижъ) и — не послднее — сентябрьская выставка (въ той-же галлере Thannhauser’а) ‘Новаго Художественнаго Общества’, на которой въ первый разъ должны быть представлены общей картиной французскія, русскія, нмецкія, швейцарскія самыя молодыя и (проникнутыя общимъ духомъ) теченія въ искусств. Эта послдняя выставка отправится затмъ, такъ же, какъ и первая, по Германіи на всю зиму и весну 1911 года.
Вопросъ о необходимости, ненужности, о зловредныхъ вліяніяхъ жюри или его упраздненія продолжаетъ занимать художниковъ. И не только ихъ. Въ консервативной и клерикальной (‘черной’) пресс возникаетъ опасеніе, что безжюрійность можетъ еще шире открыть ворота… безнравственности (‘ахъ, кто до кого, а я до Параски!’). И съ радостью и торжествомъ цитируются слова изъ рчи проф. мюнхенскаго университета и ‘главнаго медицины совтника’ von Gruber’а: ‘,ни искусство, ни литература не являются для націи безусловно необходимыми, по безусловно необходима здоровая молодежь! Вся совокупность всхъ взятыхъ вмст художественныхъ произведеній не представляетъ такой важности, какъ здоровье нашей молодежи. Буря, которая уничтожила бы все самое высокое и самое благородное, что когда бы то ни было создано было искусствомъ, во всякомъ случа, была бы желательне, чмъ гибель въ болотахъ декадентства’!.. Вотъ какую муть каракатицы можетъ напустить истинно позитивный медицинсовтникъ! — ‘Пока, — пишетъ по этому поводу одинъ мюнхенскій художникъ,— нмецкіе профессора будутъ въ такой мр служить реакціи, до той поры не принесетъ намъ никакихъ измненій и будущее, и нмецкая культура останется фразой. Вотъ въ чемъ наша злоба дня’! А жизнь между тмъ медленно и съ тугими усиліями, но идетъ впередъ. Пока мюнхенцы оборвались на первомъ опыт безжюрійной выставки и общаютъ дать необыкновенно интересный второй, пока прусское министерство культа собирается дать берлинцамъ помщеніе на лертскомъ вокзал для безжюрійной же выставки, ‘если за ея качество поручатся и цнные художники’,— зашевелилась уже и провинція: не боле, не мене какъ Данцигъ уже такую выставку видлъ. Она была чрезвычайно бдна, чмъ, разумется, никого не удивила.
Я думаю, что люди, склонные прежде и больше всего къ благому прозябанію, гораздо меньше разстраиваются всякими безжюрійными, т.е. элементами неоффиціальными, чмъ безпокойностью и непосдливостью такого высокооффиціальнаго лица, какъ тайный совтникъ . Tschudi. Особенно раздражительно постоянное ожиданіе самыхъ неожиданныхъ казусовъ.
Перевернувъ всю Старую Пинакотеку вверхъ дномъ (а ужъ какъ вс были уврены, что для такого предпріятія никакихъ человческихъ силъ не хватитъ никогда!}, Tschudi и не думаетъ успокоиться. Работая неустанно, принимая всякаго лично во всякое время, онъ успваетъ побывать то въ Париж, то во Флоренціи, то въ разныхъ провинціальныхъ баварскихъ музеяхъ, съ которыми мняется картинами, создавая изъ каждаго города свою ‘монументальную картину’, писанную не красками, а картинами же. И постоянно встрчаешь его въ самой галлере Пинакотеки, серьезнаго, углубленнаго, долго, долго глядящаго то на Тиціана, то на старыхъ фламандцевъ, то на купленнаго имъ и столько испортившаго консервативной крови — Греко. Его непатріотичность, со страхомъ ожидаемыя покупки въ государственную галлерею всякихъ сумасшедшихъ чужестранцевъ не даютъ покоя. Не проходитъ недли безъ газетныхъ и даже журнальныхъ нападокъ на него, на которыя онъ отвчаетъ спокойно и подчасъ зло, вооруженный всмъ своимъ знаніемъ и чувствомъ. Да, то ли дло былъ старый директоръ, даже имени котораго никто не зналъ! Конечно, русскій читатель знаетъ объ этихъ неудачныхъ атакахъ, какъ, наврное, знаетъ о безпокойныхъ, путаныхъ, безконечныхъ обсужденіяхъ берлинской ‘Флоры’. Чудесный случай для многихъ охотниковъ, желающихъ подкопаться и убрать такія препоны, какъ Чуди и Боде, которые никакъ не хотятъ вести себя благонравно и плыть по общему теченію. Ну, вотъ и мутится вода, и всякій соръ выплываетъ наружу… Но лучше соръ наверху, чмъ — на дн спокойной, мутной рки — всякая тина.