ПИСЬМО ДРУГУ
ПИСЬМО ДРУГУ
ПРИМЕЧАНИЯ
ПРИМЕЧАНИЯ
Письмо другу, Зайцев Борис Константинович, Год: 1947
Время на прочтение: 4 минут(ы)
Зайцев Б. К. Собрание сочинений: Т. 9 (доп.). Дни. Мемуарные очерки. Статьи. Заметки. Рецензии.
М: Русская книга, 2000.
Хорошо ли ты помнишь в Риме палаццо Киджи? И как, совсем молодыми, мы швыряли картошку в зеркальные окна Посольского Дворца?— там сидели высокомерные австрийцы. Перед этим в Триесте и Вене обидели итальянских студентов. Мы заступались: русским всегда надо заниматься чужим делом.
Но было тут и другое. Италия нас полонила. Да, мы ей поклонялись. Отрицаешься ли ты этого теперь? Я — нет. Да и ты, конечно. Что в юности полюбили, с тем и уйдем.
Мы любили свет, красоту, поэзию и простоту этой страны, детскость ее народа, ее великую и благостную роль в культуре. То, что сказала она и в искусстве, и в поэзии, означало, что ‘есть’ высший мир. Чрез Италию шло откровение творчества.
Все это дело мира. Война не подходила такой стране. Древний Рим и завоевания — бред, нечего говорить о военной славе, ее добиваться. В ином сила Италии. И на наших глазах ей в ее военных делах не везло (да и не могло удаваться). В первой войне едва выгребла, да и то потому, что поставила правильно. Во второй вышло и вовсе плохо — во всех смыслах.
Помнишь ли ты июнь 1940-го года, с его пустынностью, тоской? Немцы совсем сидели у нас на шее… И Италия объявила войну! Тяжело, очень горько и очень уж неприкрыто. Но последствия всем известны. За безумный шаг страшная расплата. Нет, политика и война, империализмы, мечтания о богатстве и силе — не для этой страны. У нее есть другое.
Вот тогда, в наши юные годы, живя где-нибудь на via Belsiana в Риме или во Флоренции, в двух шагах от капеллы Медичи, как гордились мы тем, что живем в стране великой культуры. Великая культура есть великая человечность. Человечность уважает человека — даже и порочного, преступного. Бог дал жизнь. Бог дает смерть. Человек не волен над своей и над брата смертью… Так-то мы и гордились тем, что живем в стране, где non c’e pena di morte (нет смертной казни). И правда, не было. Но ведь тут крепостное право отменили в 1289 году, а в XVIII веке знаменитый Беккариа выступил против смертной казни.
Со скамеек Московского Университета осталось у нас с тобой в сердце, что Беккариа этот был подхвачен Россией в том же XVIII веке, привился. Русское законодательство исключило смертную казнь. Это не значит, конечно, что вовсе не казнили. Жестокостей было немало. Находились обходы, политических иногда вешали (террористов) — что немало мучило наши юные с тобой годы: вспомни разных Каляевых, Балмашевых…
Но идея казни враждебна была русскому сердцу, доколе сердце это сохраняло христианскую закваску. (А она шла из глубины веков, иногда резко проявлялась: Владимир Мономах отвергал казнь в двенадцатом веке христианской Киевской Руси.)
На наших с тобой глазах, при самом начале интеллигентской революции, смертную казнь в России еще раз, начисто отменили (нашли самое подходящее время!).
Мы с тобой тогда не были уже так молоды, но по опыту жизненному — дети. Отдавались порыву чувств — ликовали.
Мне не стыдно за это ликование. Оно было кратко, шло из известной восторженности и наивности людей книжных, но источник его был чист.
Что потом было с казнью в России, ты знаешь. — Есть вещи, о которых тяжело вспоминать, особенно, когда они касаются страны родной. Как сказано у Данте нашего:
Не будем говорить о них,
Взгляни и проходи.
Остальное все на твоих глазах и случилось. Кровь миру понравилась. Много нашлось любителей истреблять классы, истреблять расу, в один миг испепелять города с людьми. Человечество себя показало. И все ‘с идеями’, все ‘из высших побуждений’.
Самое страшное: к этому уже привыкли. Все это хорошо, так и надо. Человек ведь ничто. Нечего с ним миндальничать. К стенке, к стенке.
И вдруг раздается другой голос. Услышал ли ты в деревенском своем уединении неожиданный голос Италии? Если нет, я сообщаю тебе его: итальянский парламент отменил смертную казнь!
В эту войну много горечи испила дорогая для нас с тобою страна. Тоже была залита кровью, тоже терпела террор — немцы показали дорожку, потом и свои обучились. Кровь и насилие, кровь и насилие… Но вот в некий момент говорится: довольно! Non c’e piu pena di morte {Нет больше смертной казни (фр.).}.
Мы с тобой уже не те, что лет тридцать назад. Слишком многое видели, слишком многое пережили. Наивности в нас теперь мало. Знаем цену словам, но и все-таки… — ‘Наша’ страна вспомнила вековое наследие. Не к лицу ей палачество. Это для других, кто попроще… Ты подумай только, мы не совсем одни. Мы, конечно, одиноки и не современны. Мы любим тишину, благообразие, свет, поэзию, доброту. Нас считают отсталыми — теперь нужно другое. Вокруг нас нет шума и жизненного успеха. Но представь, чем я больше живу, тем сильней убеждаюсь, что ‘отстал’, собственно, мир. О, конечно, не от нас с тобой лично. Но от Истины, имя которой дерзаем мы призывать.
Царствие Божие бесконечно выше программ, партий, ‘правого’, ‘левого’. Оно есть свет и любовь. Рядом с ним все ‘мирское’ — отсталое.
Подумай, Италия-то! Non c’e piu pena di morte. Выйдет, не выйдет, но само дуновение-то… — нет, мы не так одиноки.
Русская мысль. 1947. 24 мая. No 6 (с уточнениями по рукописи). Предположительный адресат письма — П. П. Муратов, с которым Зайцев в начале века много раз ездил в Италию (оба написали о ней книги).
С. 233. …в XVIII веке знаменитый Беккариа выступил против смертной казни. — Имеется в виду трактат Чезаре Беккариа (см. Указатель имен) ‘О преступлениях и наказаниях’ (1764), переведенный на многие европейские языки и получивший высокую оценку Вольтера, Дидро, Гельвеция и др. По их мнению, в трактате особенно сильна аргументация против смертной казни.