Время на прочтение: 5 минут(ы)
Письма Федора Сологуба в Совнарком, В. И. Ленину и А. В. Луначарскому
Континент, Москва—Париж, No 2, 1992
Scan ImWerden
OCR Ловецкая Т. Ю.
‘Не завидуйте, Анастасия Николаевна, — говорил Федор Сологуб жене, придя в гости к Мережковским, на столе у которых лежал кусок иглистого от соломы хлеба. — Не надо завидовать. И у нас вчера был хлеб’. Сын кухарки и портного, за четверть века напряженного учительского и писательского труда достигший некоторого материального благополучия, в 1917 году он лишился всего. Российского писателя с мировым именем выгнали из квартиры, отобрав все, даже книги. Вместе с женой, писательницей Анастасией Николаевной Чеботаревской, Сологуб ютился в каком-то ‘павильоне’ на Васильевском острове, где зимой за ночь пол покрывался ледяной коркой. Но не нужда и голод заставили его обратиться к сильным мира сего. ‘Умертвили Россию мою, схоронили в могиле Немой!’ — писал он в 1918 году. Сологуб задыхался в стране, где, по его словам, торжествовали ‘вчеловеченные Звери’.
История с разрешением на выезд подробно описана Владиславом Ходасевичем в очерке ‘Сологуб’, вошедшем в книгу ‘Некрополь’, и нет необходимости подробно останавливаться на ней. В 1921 году Сологубы радостно писали друзьям в Париж, что их выпускают. Но в последний момент им отказали. Затем новые обещания — и вновь разочарование. И все же разрешение было получено, но по роковому стечению обстоятельств, ставшему в эти годы закономерностью, — слишком поздно. Измученная бесконечным ожиданием и неопределенностью, Анастасия Николаевна Чеботаревская покончила с собой, бросившись с Тучкова моста в черную, замерзающую воду Невы.
После смерти жены Сологуб уже не мог и не хотел уезжать из страны. Его почти не печатали, а с 1923 года перестали печатать вовсе, но он вопреки всему по-прежнему много и напряженно работал, превозмогая поэзией и смерть, и жизнь. Федор Кузьмич Сологуб умер в России 5 декабря 1927 года.
Публикация подготовлена по подлинникам писем Федора Сологуба, хранящимся в фондах Совнаркома и Госиздата в Центральном государственном архиве Октябрьской революции.
В Совет Народных Комиссаров
писателя Федора Сологуба прошение
Доведенный условиями переживаемого момента и невыносимою современностью до последней степени болезненности и бедственности, убедительно прошу Совет Народных Комиссаров дать мне и жене моей, писательнице Анастасии Николаевне Чеботаревской (Сологуб), разрешение при первой же возможности выехать за границу для лечения. Два года мы выжидали той или иной возможности работать в родной стране, которой я послужил работою народным учителем в течение 25 лет и написанием свыше 30 томов сочинений, где самый ярый противник мой не найдет ни одной строки против свободы или народа. В течение последних лет я подвергся ряду грубых, незаслуженных и оскорбительных притеснений, как например: выселение как из городской квартиры, так и с дачи, арендуемой мною под Костромой, где я и лето проводил за работою, лишение меня 65-рублевой учительской пенсии, конфискование моих трудовых взносов по страховке на дожитие и т.п., хотя мой возраст и положение дают мне право, даже в условиях необычайных, на работу в моей области и на человеческое существование. Мне 56 лет, я совершенно болен, от истощения (последние два года, кроме четверти фунта хлеба и советского супа, мы ничего не получали) у меня по всему телу экзема, работать я не могу от слабости и холода. Все это, в связи с общеполитическими и специфическими монопольными условиями, в которых очутились русская литература и искусство, условиями, в высшей степени тягостными для независимого и самостоятельного творчества1, заставляет меня просить Совет Народных Комиссаров войти в рассмотрение моей просьбы и разрешить мне с женой выезд для лечения за границу, тем более, что там есть издатели, желающие печатать мои сочинения. Если тяжело чувствовать себя лишним в чужой стороне, то во много раз тягостнее человеку, для которого жизнь была и остается одним сплошным трудовым днем, чувствовать себя лишним у себя дома, в стране, милее которой для него нет ничего в целом мире. И это горькое сознание своей ненужности на родине подвинуло меня после долгих и мучительных размышлений на решение временно оставить Россию, решение, еще полгода тому назад казавшееся мне невозможным.
Позволю себе напомнить, что подобные разрешения на выезд за границу были уже выданы профессору Ф.Ф.Зелинскому2, Ф.Ф.Комиссаржевскому3 и другим.
Прошу верить серьезности мотивов этой просьбы, приносимой мною только после долгих колебаний.
10 декабря 1919 года.
Адрес:
Петроград, В/асильевский/ о/стров/, 10 линия, 5, кв. 1.
Фонд 130 — СНК. Оп. 3. Д. 382. Л. 226—227.
1 Фраза подчеркнута чиновником Совнаркома.
2 Зелинский Фаддей Францевич (1859—1944) — филолог, исследователь и популяризатор античной культуры, профессор Петербургского университета. Эмигрировал в Польшу.
3 Комиссаржевский Федор Федорович (1882—1954) — режиссер и теоретик театра. В эмиграции с 1918 года.
Петроград, В.О., 10 линия, 5, кв. 1.
26 февраля 1920 г.
Многоуважаемый Владимир Ильич,
Решаюсь обратиться к Вам, не будучи знаком с Вами лично, так как на обращения мои к тов. Луначарскому и Троцкому, беседовавшим со мною без всякой неохоты при других обстоятельствах, не последовало никакого ответа. Между тем я добиваюсь очень простого — разрешения мне и моей жене, Ан.Н.Чеботаревской, выехать из пределов Советской России для лечения и устройства моих литературных дел. В письме на имя Совета Народных Комиссаров, посланном в декабре, я подробно изложил мотивы, заставляющие меня временно покинуть страну, к которой я бесконечно привязан, но пребывание в которой в настоящее время для меня крайне мучительно. Здоровье мое, вследствие невероятного питания и отсутствия возможности лечиться (даже некоторые лекарства выдаются только коммунистам), пришло в полный упадок, а длительное истощение лишило меня обычной трудоспособности. У меня отнята учительская пенсия за 25 лет службы, страховка на дожитие, которую я должен был получить в этом году, словом, уничтожены все условия для существования, достойного моего возраста и положения. Сейчас я живу переводами и распродажею вещей, но согласитесь, что перевести два печатных листа за один фунт масла или сахара (по нормам вольного рынка) человеку в 57 лет довольно трудно. С другой стороны, я не хочу как вор бежать из моей родины, не хочу эмигрировать и порывать связи со страною, дороже которой нет для меня ничего на свете, — я все еще верю, что при несколько иных условиях я могу быть полезен ей и снова работать для нее. Я хочу лишь уехать временно, на несколько месяцев, исключительно для лечения и для продажи заграничным издателям права на переводы моих романов, а также и для того, чтобы пожить некоторое время в человеческих условиях, — ведь здесь два года мы не видим ни мяса, ни белого хлеба, и я за все это время не мог купить себе калош. Поэтому в последний раз обращаюсь к Вам с горячею просьбою, — окажите содействие мне в получении разрешения выехать за границу, хотя бы в Эстляндию.
Ф.130. Оп. 4. Д. 244. Л. 482.
1 Так же, как и прошение в Совнарком, письмо В.И.Ленину написано на машинке. Слова: ‘…хотя бы в Эстляндию’ и подпись дописаны Федором Сологубом от руки.
Не сохранилось никаких свидетельств о реакции В.И.Ленина на это письмо. Одно из бесчисленного множества, это прошение, очевидно, не было даже прочитано председателем Совнаркома.
Кострома, ‘Старый двор’
8 июля 1920 г.
Многоуважаемый Анатолий Васильевич,
Во время последнего разговора с Вами была речь и о моих книгах, в продаже их нет, Вы были любезны сказать, что поговорите с Государственным издательством о ближайших возможностях. Позвольте высказать несколько пожеланий:
1. У меня есть стихи, которые при царском режиме нельзя было издать книгою, хотя некоторые из них печатались в газетах и журналах 1905—7 гг., некоторые напечатаны уже во дни революции, как напр. стихотворение ‘Парижские песни’, написанное в Париже весной 1914 г., оно Вам тогда понравилось, и я посвятил его Вам. Из этих стихов наберется книга, желательно ее напечатать.
2. Желательно напечатать новое издание романа ‘Творимая легенда’ (18, 19 и 20 т. моих сочинений в изд. Сирина), восстановив места, которые политическая цензура того времени принудила выбросить.
3. Книга рассказов: ‘Старый дом’ и др., впечатления 1905—7 гг. Вот, что я предложил бы на первый раз.
Ф. 395 — Госиздат. Оп. 1. Д. 78. Л. 11—12
Прочитали? Поделиться с друзьями:
