В.В. Розанов
В.В. Розанов
Связь частной и народной нравственности
Связь частной и народной нравственности
Письма Пушкина к Н. Н. Гончаровой, Ходасевич Владислав Фелицианович, Год: 1936
Время на прочтение: 9 минут(ы)
Я получал и продолжаю получать много писем от женщин, возмущенных моим суждением о русской жене и матери (в статьях о гражданском браке), о русской семьянинке: хотя я судил вовсе не о русской женщине, а о влиянии формы заключения брака равно на оба пола. Гораздо раньше, по поводу статей о разводе, я получал такие же горькие жалобы мужчин на женщин и на их страшную невоспитанность и неподготовленность к семье. ‘Мужчина хоть служит, работает и на работе воспитывается, но праздная женщина‘ и т.д., жаловались мужчины. И с обеих сторон правда. Глубоко трагичны эти взаимные обвинения: бросаемые страстно и яростно в глаза друг другу, они не обещают ничего хорошего, не обещают улучшения дела, не обещают анализа дела. Говорит страсть, а не разум. Прочитав эти взаимные упреки, можно испугаться, что дело идет к окончательному развалу, к отречению русских людей от семьи, к истребительному: ‘мы не хотим жениться!’, ‘мы не станем выходить замуж!’ Замечательно, что в качестве общего аргумента два женских письма, из разных городов, указывают, и кажется довольно основательно, на наши народные несчастья последних лет, на наш государственный провал. Нельзя отказать этим словам в пафосе: ‘А до чего вы довели бедную нашу родину?! Скоро мы все, женщины, устроим вам (мужчинам) забастовку, потому что забота нас, матерей, — это будущее наших малюток: а что нам сулит будущее с такими помощниками, потерпевшими фиаско во всех отраслях? Старики уже умерли, а молодые — ничтожество бездарное. Ничтожные рабы своей похоти, кричащие о свободе, — возьмите ее, нам ваше рабство не нужно, а мы, гражданки будущего, сумеем быть самостоятельными и дочерей своих так воспитаем, чтобы смотрели они на вас как на трутней, способных лишь жужжать без толку. Россия выйдет из затруднений, но благодаря нам, женщинам, скромным труженицам, живущим по медвежьим уголкам, вносящим культуру и в дикой Башкирии, и на Кавказе, и в далекой Сибири, в то время как вы наследственные свои состояния проживаете в столицах около разных увеселительных мест, не чувствуя позора и предоставляя нам одним бороться. Я удивляюсь, как можете вы все, мужчины, жить после Мукдена, Цусимы и нашей Думы? Одно скандальнее другого, и уже женщины тут ни при чем, разве звезды полусвета. Я знаю мать, брошенную мужем с тремя детьми: всех она поставила на ноги, дала образование, и не какое-нибудь, приучила к самостоятельности, без всяких пенсий, пособий, а личным трудом, — это моя мать, которою я горжусь. А генерал, о котором вы рассказываете, что он был брошен молоденькой женой, просто подлец, купивший себе молодое тело, будучи в полупараличном состоянии’ и т.д.
Все это хорошо на бумаге: но как ‘воспитать своих малюток’, о чем трогательно и с сердцем пишет ‘русская женщина’ (подпись на письме) при ‘общей женской забастовке против мужчин’? Явное дело, что ‘русская женщина’ пишет не против семьи в существе ее, но именно о тех возмутительных условиях, в какие семья поставлена и о которых единственно говорю и я. Ну вот, напр., эта мать трех детей, брошенная мужем? Чем же лаком?! Вообразите, молчит об этом Церковь? Вообразите: по учению отцов церкви, согласно западных и восточных, ‘жене муж обязан простить, если она покидает его дом, и должен принять ее обратно к себе, если она раскается и обратно вернется к нему, но только жена не должна это делать много раз’ (цитаты см. у проф. Казанской духовной академии Писарева: ‘Брак и девство по учению св. отцов церкви’). Применительно к этому, по учению церкви, конечно, и мужья вправе же бросать своих жен, хотя бы и с детьми. А Филарет, митрополит московский, изъяснил ‘сие правило’ так: ‘Жена муже или муж жену может оставить, но только о Господе, для молитвы’. Так как совершенно неуловимо, ‘для молитвы’ или чего другого, ‘оставляют’ супруги друг друга, то остается голое ‘правило свв. отец’ и церкви, что мужья жен и жены мужей могут бросать невозбранно, хотя бы и с детьми. Малоизвестность в публике этого замечательного правила может объяснить государственным людям и простым обывателям, отчего духовная власть, так щедрая на мелочные правила и так вообще взыскательная, в сем кроваво-горьком, мучительном, раздирающем душу случае не вмешала своего голоса, не утешила и не защитила оставленного супруга, а на оставляющего не наложила даже простой эпитимии! Ничего!! Дело в том, что эти горькие случаи предусмотрены, позволены и вообще каноничны…
Возвращаюсь к письму. В общем я должен сказать, что при обоюдном упадке обоих полов все же женщины остаются скромнее и трудолюбивее мужчин и причина этого — едва ли не страшная уличная распущенность, в которую девушке замешаться довольно трудно, а мужчина в ней плавает, ‘как в своем корыте’, хорошо заготовленном ‘благопопечительной’ властью. Вообще мужчина гораздо истасканнее женщины, отсюда бессильнее, слабонервнее и расшатаннее. Однако где же основная причина этого? Не в товаре, который покупается, а в купце, который его спрашивает и которому он нужен. Увы, всему одна причина, которую я указываю: 1) поздние браки, 2) редкость браков, т.е. опять же причина этого — тяжелые для мужчины условия вступления в брак (всю жизнь корми женщину, какая бы она ни была, хотя бы разорила мужа, опозорила и бросила его). Это решительно невозможное условие, и при нем число браков прогрессивно будет становиться все меньше и они будут заключаться все позднее, в том зрелом возрасте, в котором сумеешь рассчитать, да и терпеть придется лет 15-20, а не 40-30, как при молодом браке. Тут что ни делайте, сколько ни проповедуйте — ничего не измените. Всякому своя рубашка ближе к телу, и автор, проповедующий ‘молодые здоровые браки’, сам все же женится под старость и не посоветует сыну жениться необдуманно в молодости. А без этого — шумящая развратная улица, худые болезни, хилое потомство, вырождение нации.
Тут пафосом не поможешь. Может помочь только закон. А закона не дают, перед законом какой-то страх. Мы привыкли к своей болезни и не хотим лекарств как новшества: вот где горе, вот что тревожно.
Неужели арифметически по пальцам нельзя рассчитать, что 1) семья держится привязанностью мужа и жены друг к другу и 2) что, где привязанности нет, а живут вынужденно друг с другом, ‘по паспорту’, ‘по едино-паспортности’, там такой ад, такая гибель детей, какая на весах нации играет роль отрицательной величины, без всякого плюса. Всего вот-вот на днях, в давно знакомой мне семье, покончил с собою 16-летний цветущий, спокойный и здравомысленный мальчик, украшение гимназии, родители его еще не разошлись, но уже 16 лет между ними нет ни любви, ни согласия, ни уважения, едва скрытая ожесточенная злоба, и это на чистую душу ребенка дышало таким мраком, что он, буквально задушенный, выпил стклянку карболовой кислоты. А когда так и если так, — и, несомненно, это так, — тогда пусть бессильный законодатель предоставит все чувству, взаимному такту, взаимным текущим и неостанавливающимся усилиям привязать к себе, не возводя ничего в юридическую норму, или уже пусть он создаст такую юридическую норму, которая бы обнимала все жизненные случаи, счастье и несчастье в их индивидуализме, капризы, страсти, произвол, чудовищности (ведь целая нация!) и ангельство людей. Дайте волшебное универсальное законодательство или никакого. А то вы дали машинку, в рубль ценою, и работаете на ней счастье всей нации. Говорить о бесчисленных подробностях здесь невозможно, и я остановлюсь только на чем-нибудь, что режет глаза. Ну, возьмите эти семилетние эпитимьи с воспрещением вступать в брак, налагаемые на разводящихся. Такой, подумаешь, пафос гнева к греху. Кто наложил ее? Монахи. Между тем из отдела Требника ‘Чина исповедания чернцов’ (монахов) известно, что сами они грешат решительно со всеми существами, не милуя ни которого, и дело доходит чуть ли не до ‘грехопадения с мравием’ (муравьем). Об этом знают в монастырях, и вот сами себе монахи все это спокойно отпускают, без всяких эпитимий. Покаялся, причастился и чист. Всего неделя времени, и никаких расходов. Не явно ли, что на семейных людей просто излита злоба, без всякого негодования, кроме притворного. Позволим себе напомнить людям правительственным, от которых зависит издание закона, что по тому же самому ‘правилу Св. Василия Великого’, по которому налагается эта семилетняя эпитимия, сводящаяся к семилетнему принуждению светского человека к бесшабашной жизни, ‘воин, окончивший свою службу государству, три года да не причастится’, т.е. за такой ‘грех’, как военная служба, три года он не допускался к причастию. Обер-прокуроры Синода, которые всякими пустяками занимаются, могли бы давным-давно, сославшись на отмену этой эпитимьи на солдат, против чего церковь не спорила и не возражала, не попросить только, но и прямо потребовать отмены и нелепой семилетней на разведенного ‘по вине прелюбодеяния’, ссылаясь на развращающее, разрушительное для народной нравственности действие этой эпитимьи. Не возражали при отмене одного ‘правила’, не могут возражать и при отмене другого. Тут полезно некоторое принципиальное разъяснение. Св. Василий Великий — не бог, не божество: он не знал, что земля кругла и что она движется, и вообще как в географии, так и в биологии равно был погрешителен. ‘Правила’ его в такой области, как чуждый ему, монаху, брак, ровно никакого авторитета и значения не имеют, наряду с его географическими понятиями, где он отражал и повторял только свои темные времена. Он был свят подвигом своим, личною своей жизнью: и это нисколько не подкрепляет авторитетность таких его мнений, как, напр., известный его взгляд на пост, будто бы он и учрежден был еще в раю, для Адама и Евы, ибо ‘запрещение Адаму и Еве вкушать от одного из райских древ было уже наложением поста’. К святым мы относимся совершенно бездумно, т.е. лениво: поставив вокруг головы их золотой венчик, мы вместо того, чтобы чтить в них лицо, благого человека, чистоту и правду желаний, помыслов, т.е. качества нравственные, представили их себе какими-то научнообразными Архимедами, ‘богами’, которые ‘все знают’, ‘всеведущи и непогрешимы’, и в последнем анализе представляем их ‘знахарями’ (‘знание’, ‘тайное знание’ всех вещей). Это совершенно языческое представление о святых отнимает всякую силу и доброе нравственное действие на народ этой великой черты нашей религии (т.е. почитания святых) и породило бесчисленные суеверия и злоупотребления. Один Бог не ограничен и абсолютен, а святые подчинены законам времени и места, имели тяготение к времени и к месту, несли на себе их тяжесть. Они много не знали, будущего, напр. наших времен и наших нравов, нашего социального строя они не знали же, наконец, они гневались, они восклицали, и, напр., это: ‘прелюбодей-муж семь лет да будет запрещен к браку’ есть просто гневное восклицание, патетический возглас, вырвавшийся при зрительном впечатлении какого-нибудь случая вот ‘мужа, бросившего жену с тремя детьми’ или еще худшего факта. Какой же это ‘закон’, ‘принцип’, ‘правило’ на тысячу и даже более чем тысячу лет, ‘небесный глагол’ orbi terrarum. Ничего подобного: и Василий Великий именно как святой содрогнулся бы от того злоупотребления, какое неумные ‘иконопочитатели’ его образов сделали потом из его слова.
Со всем этим надо покончить. Но пока солнышко взойдет — роса глаза выест: пока церковь соберется пересмотреть свои средневековые ‘запрещения’, все поставленные под ‘золотой венчик’, в нимб тысячелетнего сияния для человечества, — народы, люди, семьи ломаются в судьбе своей, гниют, и гниют в неустройстве, развращении… Этого нельзя терпеть, этого не должно терпеть ни государство, ни общество. Разрыв семьи и брака с монашеством, которое одно представительствует собою церковь и говорит от ее имени и не допускает никого говорить, кроме себя, знаменует освежение всей зараженной почвы брака, призыв сюда новых методов суждения и лечения, помощь медиков, биологов, социальных строителей, статистиков, экономистов. Церкви ведь всего этого ‘не нужно’. Ну, какая же статистика там, где ‘таинство’. Даже оскорбительно. Ну а семье статистика чрезвычайно нужна: 1) сколько людей живет в браке, 2) сколько безбрачно, 3) сколько в стране домов терпимости, 4) каков средний возраст в стране вступающих в брак, 5) какой процент детей умирает на первом году жизни. Все нужно. И статистика эта нужна с законодательными правами, с правами действовать на закон, указывать ему, в чем измениться. При таинстве этого решительно невозможно, таинство все отметает и само всему указывает путь и закон. Поэтому для исцеления человечества (биологического) полезно на некоторое время обойтись без таинства, чтобы развязаться с тайнотворителями, с которыми не сговоришься и для которых вообще ничего не нужно. Путь, мною предлагаемый, простой и ясный. Объясню его аналогией: все мы русские, но не каждый русский, а только военный человек, ‘военная косточка’ может сделаться военным министром. Особый дух, исключительная традиция, особые привычные воззрения, особое чувство чести и вся выправка. Точно так же все мы христиане и православные, но над семьею православною и христианскою отнюдь не должны стоять хранителем и руководителем монахи, хотя они тоже христиане и православные, но должны стоять люди семейной традиции, семейного духа, семейных воззрений и вкусов, которые бы всю жизнь сами и с дедами и бабками и друзьями и с соседями, все кучею, дышали семьею, особым семейных воздухом, семейными нравами, семейной чуткостью и пониманием. Как военный лагерь — одно, так монашеский сонм — другое, и семейная куча — третье. Всему свой закон и свой дух. Губительно для каждого брать начальство из другого лагеря. Подобно тому как генералы и чиновники в звании обер-прокуроров Синода давили церковь и вредили ей, хотя они тоже были христиане и православные, так точь-в-точь давит и погубляет семью и семейную жизнь во всей России правительствующая (монашеская) церковь. Просто не специальное управление, не специальный дух. Как ‘опасно для души’ читать в монастыре роман, даже классический, Диккенса, Скотта или Толстого, ибо там упоминается про любовь и семью, так в семейном дому семейному человеку, детям, матерям, отцам, воспитателям, грешно и ‘не полезно’, разрушительно и запретно держать в руках и в дому хотя бы самую лучшую, поэтическую и глубокомысленную, книгу их темного лагеря, ‘черной’ братии, давшей ‘зарок против семьи’. Вот простой мой метод, простое требование. Поступаю как врач, прописывающий простую хину при виде простой лихорадки. И уже как только русская семья и привязанные к ней русские люди (а кто к ней не привязан?) получат свободу крыльев, разума, рассуждения, лечения, — все болезни семейные будут вылечены, мы сыщем на дне моря средства, и исцелим, и не допустим, или по крайней мере со всем национальным вниманием вот ‘матери с тремя детьми, покинутой мужем’, не допустим ни детоубийства, ни женоубийств, ни мужеубийств, на что на все равнодушно посматривает черный лагерь, затворяясь в вековечный тезис: ‘мы не от мира сего, нам дела нет‘, добавляя его другим: ‘мы в золотых венчиках, для людей недосягаемы, тайнотворцы, чудотворцы, и власти у нас, пожалуйста, не отнимайте‘.
Довольно с этим! И когда с этим мы покончим, всякую слезу утрем человекам. Многие корреспонденты меня сильно порицают, даже ругают, и я всех благодарю: это драгоценные, золотые голоса жизни, практики, суровой муки и нужды.
Впервые опубликовано: Новое время. 1907. 3 марта. No 11126.