Письма
Письма Матюшкина к товарищу Созоновичу1
No 1
Царское Село,
10 Июня 1817 г.
No 2
Царское Село,
18 июля 1817 г.
Матюшкин — Яковлеву1
Севастополь,
14-е Февраля 1837 г.
Письма, Матюшкин Федор Федорович, Год: 1817
Время на прочтение: 5 минут(ы)
К. Я. Грот. Пушкинский Лицей (1811—1817). Бумаги I курса, собранные академиком Я. К. Гротом
СПб., ‘Академический проект’, 1998
1 Сохранились в черновых тетрадях Матюшкина, вместе с путевыми его заметками. Оба письма помещены друг за другом — в тетрадке (в 4-ку) довольно толстой синей бумаги, на 9 стран. Рукопись обрывается на полуслове.
Публичные испытания, которые продолжались 16 дней, были причиною, что я не писал к тебе уже около месяца, не пеняй на меня — ты знаешь, что я ленив писать письма, но ты, который прежде всегда делал выговоры за лаконический слог мой, ты мне не писал около восьми месяцев. Я не знаю, как сие объяснить, последнее письмо мое к тебе послал я брату, но он тебя не нашел в Москве. Это я отправлю к А. А. Антонскому {Известный ученый писатель Ант. Ант. Прокопович-Антонский, бывший инспектором, а потом директором Московского Благородного Университетского пансиона. К. Г.}. Кажется, он должен знать, где ты находишься, я надеюсь скоро получить ответ, а не то не прогневайся, если от меня ни строчки не увидишь.
Вчера, любезный Сережа, был у нас выпуск: Государь на оном присутствовал, посторонних никого не было: все сделалось так нечаянно, вдруг, я выпущен с чином коллежского секретаря, ты конечно поздравишь меня с счастливым началом службы. Еще ничего не сделавши — быть X класса. Конечно это много, но мы судим по сравнению: некоторые выпущены титулярными советниками, но об этом ни слова.
Я вознагражден тем, что Директор наш Е. А. Энгельгардт, о котором я писал к тебе уже несколько раз, обещал доставить мне случай сделать морское путешествие. Капитан Головнин отправляется на Фрегате ‘Камчатке’ в путешествие кругом света, и я надеюсь, почти уверен итти с ним.
Наконец мечтания мои быть в море исполняются, дай Бог, чтоб ты был так счастлив, как я теперь. Однако мне не достает товарищей, — все оставили Царское Село, исключая меня. Я, как сирота, живу у Е. А., но ласки, благодеяния сего человека день ото дня, час от часу меня более к нему привязывают. Он мне второй отец. Не прежде как получу известие о моем счастии (ты меня понимаешь), не прежде я оставлю Царское. Шестилетняя привычка здесь жить делает разлуку с ним весьма трудною.
Прощай, любезный Созонович, до радостного свидания. Вот тебе наша прощальная песня, ноты я тебе не посылаю, потому что ни ты, ни я в них толку не знаем, но впрочем скажу тебе, что музыка прекрасна: сочинение Tepper de Ferguson, а слова б. Дельвига.
Ты об них сам судья: может они стоят музыки. Прощай.
Шесть лет промчалось, как мечтанье,
В объятьях сладкой тишины,
И уж отечества призванье
Гремит нам:
Шествуйте сыны!
Тебе, наш Царь, благодаренье,
Ты сам нас юных съединил,
И в сем святом уединеньи
На службу музам посвятил.
Прими ж теперь не тех веселых
Беспечной радости друзей,
Но в сердце чистых, в правде смелых,
Достойных благости Твоей.
О матерь, вняли мы призванью,
Кипит в груди младая кровь!
Одно лишь есть у нас желанье:
Всегда к тебе хранить любовь.
Мы дали клятву: все родимой,
Все без раздела, кровь и труд,
Готовы в бой неколебимо,
Неколебимо в правды суд.
Благословите положивших
Святой отечеству обет
И с детской нежностью любивших
Вас, други наших резвых лет.
Мы не забудем наставлений,
Плод ваших опытов и дум,
И мысль об них, как некий гений,
Неопытный удержит ум.
Прощайте братья, руку в руку,
Обнимемтесь в последний раз,
Судьба на вечную разлуку
Быть может съединила нас.
Друг на друге остановите
Вы взор с прощальною слезой.
Храните, о друзья, храните
Ту ж дружбу с тою же душой!
То ж к правде пылкое стремленье,
Ту ж юную ко славе кровь,
В несчастье гордое терпенье,
А в счастье всем равно любовь.
Шесть лет промчалось, как мечтанье,
В объятьях сладкой тишины,
И уж отечества призванье
Гремит нам: Шествуйте сыны!
Прощайте братья, руку в руку,
Обнимемтесь в последний раз,
И поклянемся мы разлуку
Провесть как разлученья час.1
1 Последние два стиха — лучший и более осмысленный вариант вместо:
‘Судьба на вечную разлуку
Быть может породнила нас’,
как читаем в общепринятой редакции.
Эта, приведенная здесь, редакция — несомненно самая ранняя, первоначальная. Она повторена и в известном отдельном издании — брошюре (с музыкой), 1835 г., где текст, написанный рукою Е. А. Энгельгардта, налитографирован на обороте последнего листа. Та, что напечатана в ‘Сыне Отечества’ 1817 г., вероятно, — исправленная бар. Дельвигом для печати. В. П. Гаевский, не знакомый с настоящим списком, ошибочно считал нашу редакцию — позднейшей (‘Современник’, 1853, т. 37, стр. 86-88.)
Друг есть неоцененное сокровище, без которого жизнь наша есть единое токмо бытие. Если бы возможно было смертному вознестись выше земли и видеть строение натуры, источник солнцев, какое бы приобрел он себе от сего знание (и) удовольствие, если б он никому из подобных себе не в состоянии был сообщить чувствований своих и мыслей.
Я теперь, любезный друг, наслаждаюсь жизнью, прошедшее доставляет мне приятное воспоминание, настоящее меня радует — а будущее составляет все мое счастие.
Позволь с тобою поговорить, любезный друг, позволь с тобою разделить мое счастие. Ах, если б я был с тобою, я бы бродил с тобою по густым аллеям Царскосельского сада, рассказывал бы тебе о прошедшем счастливом времени, представлял бы тебе еще блаженнейшую будущность.
Теперь же хожу один, задумываюсь, мечтаю: каждое дерево, каждая беседка рождают во мне тысячу воспоминаний счастливого времени, проведенного в Лицее.
Царскосельский дворец построен в 1744 году Графом Растрелли, напоминающим век Людовика XIV, век вкуса и роскоши, и несмотря, что время истребило яркую позолоту, коею были густо покрыты кровли, карнизы, статуи и другие украшения, все еще может почесться великолепнейшим дворцом в Европе. Еще видны на некоторых статуях остатки сей удивительной роскоши, предоставленные дотоле одним внутренностям царских чертогов. Когда Императрица Елизавета приехала со всем двором своим и иностранными министрами осмотреть оконченный дворец, то всякий, пораженный великолепием его, спешил изъявить Государыне свое удивление, один французский министр Маркиз дела Шетарди не говорил ни слова. Императрица заметила его молчание, хотела знать причину его равнодушия, и получила в ответ, что он не находит здесь главной вещи — футляра на сию драгоценность.
Я слышал также, что когда Екатерина приказала выкрасить зеленою краскою кровлю, то многие подрядчики предлагали более 20.000 черв, за дозволение собрать оставшееся на ней золото.
Внутренность дворца совер…..(на этом текст обрывается).
Пушкин убит — Яковлев, как ты это допустил — у какого подлеца поднялась на него рука!
Яковлев, Яковлев, как ты мог это допустить? — Наш круг редеет, пора и нам убираться.
Адрес на письме следующий:
Его Высокородию
Михаилу Лукьяновичу
Яковлеву.
Ст. Петербург.
У Полицейского моста на Екатерининском канале — в доме бывшего Библейского общества у Михайловского театра.
1 После Лицея, из товарищей Пушкина самыми близкими ему (с лучшими своими друзьями в стенах Лицея, Пущиным и Малиновским, он судьбою был разлучен очень скоро) были Матюшкин и Яковлев, с которыми его связывала самая сердечная товарищеская дружба. Понятно, какое потрясающее впечатление на них произвела трагическая смерть поэта. Глубокий, безотрадный вопль любящего сердца слышится в строках Матюшкина, укоряющего своего друга в том, что он допустил эту роковую развязку. Любопытно сопоставить с этим слова И. И. Пущина по поводу ужасного известия: ‘если б я был на месте К. Данзаса, то роковая пуля встретила бы мою грудь: я бы нашел средство сохранить поэта-товарища, достояние России…’ (см. ниже письмо А. И. Малиновского к Я. К. Гроту).
Матюшкина я имел случай характеризовать выше. Здесь надо сказать несколько слов о Яковлеве. Михаил Лукьянович Яковлев (род. 1798 г., ум. 1868 г.), переведенный в Лицей из Московского Университетского благородного пансиона, впоследствии известный ‘лицейский староста’, собиратель лицейского архива, восторженный хранитель лицейских преданий и устроитель лицейских сходок — ‘годовщин 19 октября’, был в Лицее очень любим и популярен среди своих товарищей, главнейше благодаря своему веселому нраву, неисчерпаемой изобретательности на всякие затеи, забавы и шутки и своей музыкальности: он пел, играл на скрипке, был композитором, актером и замечательным подражателем, за что получил у товарищей прозвище ‘паяса’ (см. ниже стр. 110). Подобно многим товарищам, он писал также стихи и особенно басни, над которыми подшучивал Пушкин (‘Пирующие студенты’: ‘Забавный право ты поэт, хоть плохо басни пишешь…’) О роли Яковлева, как ‘лицейского старосты’ на годовщинах 19 октября, см. нашу статью ‘Празднование лицейских годовщин при Пушкине и после него’. (СПб. 1910 г.).
М. А. Корф, быв очень близок с М. Л., называл его ‘хорошим товарищем, надежным в приязненных своих сношениях’. Служебная карьера М. Л. была довольно удачна. Он начал ее и Московском Сенате, но, по словам Корфа, ему сперва очень не везло, но потом, с переходом во II Отделение Собственной Е. В. Канцелярии (к Сперанскому), все поправилось. Одно время он был директором типографии II отделения и наблюдал за печатанием ‘Истории Пугачевского бунта’ своего друга. См. о нем еще ниже, стр. 110—113.