Письма, Козлов Петр Кузьмич, Год: 1933

Дневники и переписка
Время на прочтение: 60 минут(ы)
Скачать в PDF

П. К. Козлов

Письма П. К. Козлова ученым, общественным и государственным деятелям

П. К. Козлов. Русский путешественник в Центральной Азии.
Избранные труды к столетию со дня рождения (1863—1963)
OCR Бычков М. Н.
Избранные письма П. К. Козлова, впервые публикуемые в настоящем издании, охватывают период с 1886 по 1933 г.
В настоящий том включены далеко не все имеющиеся в архивах письма, а лишь небольшая часть их. Публикуемые письма включают ценный фактический материал по исследованию природы Центральной Азии или освещают мало известные данные о деятельности самого путешественника и Географического общества, снаряжавшего экспедиции.
Публикуемые письма Петра Кузьмича раскрывают его повседневную жизнь, отношение к людям, способствуют выявлению некоторых новых штрихов в его биографии.
Они показывают его веру в свою ‘звезду’ путешественника по Центральной Азии — ни тени колебаний, сомнений или увлечения другим каким-либо занятием, никаких следов унынья, слабости воли в трудных условиях путешествий. Наоборот, по его письмам можно судить о том, что он умел довольствоваться малым. Больше того, письма Петра Кузьмича отражают его бодрость, даже в возрасте 70 лет, и неуклонную жажду к познанию еще не известного.
В письмах П. К. Козлова чувствуется человек дела, скупо уделявший время на все личное (см. письма к жене — спутнику его последней экспедиции — Е. В. Козловой-Пушкаревой). Его личная жизнь полностью растворялась в работе, энергичной деятельности по твердо намеченному плану — последовательного изучения Центральной Азии.
Из писем П. К. Козлова видна его исключительная собранность и требовательность к себе, а это порождало и требовательность к другим. Давая всегда много поручений и настойчиво добиваясь их выполнения, он воспитывал точность и аккуратность и у своих сотрудников.
Большой познавательный интерес представляют письма П. К. Козлова из экспедиций, написанные им во время путешествий по Центральной Азии. В них Петр Кузьмич красочно описывает посещенные им страны, глубоко понимая природу во всем ее многообразии.
Все его письма свидетельствуют о большой любви к путешествиям и неустанном интересе к их результатам. Будучи в экспедициях, он постоянно отправлял коллекции в соответствующие научные учреждения и интересовался обработкой их специалистами. Забота о коллекциях выражена почти во всех письмах из экспедиций.
П. К. Козлов был не только страстным путешественником, но и блестящим пропагандистом и популяризатором научных знаний путем организации выставок и лекций по результатам каждого путешествия, что отражено в ряде его писем, относящихся к периодам обработки материалов экспедиций.
Вся многообразная деятельность П. К. Козлова нашла отражение в его письмах. По своему содержанию и форме многие письма представляют большой интерес, являясь откликом современника на многие научные и общественные явления за полувековой период его активной творческой деятельности.
Значение переписки П. К. Козлова увеличивается еще и тем обстоятельством, что она охватывает очень большой и интересный исторический период конца XIX и начала XX в., с которым совпала эпоха бурного развития географической науки в России.
П. К. Козлов имел широкий круг адресатов. Здесь публикуются только письма к ученым, общественным деятелям, известным путешественникам, спутникам его экспедиций.
Приведенные в настоящем томе, ранние письма Петра Кузьмича, датированные 1886, 1887, 1888 гг., обращены к его учителю — великому путешественнику H. M. Пржевальскому. Они относятся к периоду усиленной подготовки П. К. Козлова к экспедиционной деятельности его, как путешественника.
Наиболее интенсивная переписка Петра Кузьмича совпадает с периодом его самостоятельных экспедиций, особенно его путешествия 1907—1909 гг., когда расширился круг его адресатов среди ученых и таких специальностей, как археология, история и т. д.
Как правило, письма публикуются полностью. В отдельных случаях были сделаны лишь, с ведома Е. В. Козловой-Пушкаревой, небольшие сокращения.
Располагаются письма в хронологической последовательности и печатаются по сохранившимся оригиналам.
В Архиве Академии наук СССР хранятся письма к С. Ф. Ольденбургу, В. Л. Комарову, А. П. Семенову-Тян-Шанскому, А. А. Бялыницкому-Бируле, Ю. М. Шокальскому (от 25 сентября 1925 г.), А. А. Достоевскому.
В Архиве Географического общества СССР — письма к H. M. Пржевальскому, Е. В. Козловой-Пушкаревой, Г. Е. Грумм-Гржимайло, Ю. М. Шокальскому (28 мая 1924 г., 27 октября 1930 г., октябрь 1933 г.).
Пользуясь случаем, выражаем благодарность сотрудникам Архива Географического общества Т. С. Филанович, Т. П. Матвеевой и Архива АН СССР Б. А. Малькевич за помощь, оказанную нам при работе в фондах, а также Е. В. Козловой-Пушкаревой за отбор и обработку писем, адресованных к ней.
Даты писем, написанных до 1.II.1918 г., оставлены без перевода на новый стиль.
Встречающиеся в тексте писем сокращения некоторых слов дополнены без оговорок и скобок. Оставлены без изменений сокращенные обозначения Русского географического общества (Р. Г. О.) и Академии наук (Р. А. Н.). Сокращения в текстах писем отмечены отточиями в квадратных скобках. В необходимых случаях к отдельным словам сделаны соответствующие пояснения и примечания. Как и выше в настоящем томе, примечания редакции отмечены звездочкой, лишь в письмах к Е. В. Козловой-Пушкаревой примечания даны адресатом в тексте писем в скобках. (Пунктуация в письмах оставлена почти без изменений). Справки о лицах, имена которых упоминаются в письмах, даются только один раз — в первом случае.
Справку об адресатах приводим здесь, так как в письмах автор обращается к адресатам по имени и отчеству. Для удобства читателей список адресатов составлен по алфавиту имен.
Алексей Андреевич Бялыницкий-Бируля (1864—1938), зоолог, профессор, директор Зоологического музея АН СССР.
Андрей Андреевич Достоевский — ученый секретарь Географического общества (с 1903 по 1914 гг.).
Андрей Петрович Семенов-Тян-Шанский (1866—1942)— энтомолог, профессор, сотрудник Зоологического музея, затем Зоологического института АН СССР, президент Русского энтомологического общества. Сын П. П. Семенова-Тян-Шанского.
Владимир Леонтьевич Комаров (1869—1945) — выдающийся ученый ботаник, путешественник, активный деятель Географического общества, некоторое время был его ученым секретарем. Академик с 1920 г., вице-президент (с 1930 по 1936 гг.) и президент (с 1936 по 1945 гг.) АН СССР.
Григорий Ефимович Грумм-Гржимайло (1860—1936) — один из крупнейших путешественников-исследователей Средней и Центральной Азии.
Елизавета Владимировна Козлова-Пушкарева — жена и спутник П. К. Козлова в его последней экспедиции, орнитолог, старший научный сотрудник Зоологического института АН СССР.
Николай Михайлович Пржевальский (1839—1888) — выдающийся русский путешественник-исследователь Центральной Азии.
Петр Михайлович Никифоров (род. 1882 г.) — полпред СССР в Монголии в 1925—27 гг., член КПСС с 1904 г., персональный пенсионер.
Сергей Федорович Ольденбург (1863—1934) — видный русский ученый-востоковед, академик (с 1901 г.). Непременный секретарь Академии наук (с 1904 по 1929 г.). Принимал участие в двух научных экспедициях в Западный Китай (1909—10 гг. и 1914—15 гг.).
Юлий Михайлович Шокальский (1856—1940) — географ и океанограф, член-корреспондент АН СССР, заслуженный деятель науки. Председатель Географического общества СССР с 1917 по 1931 гг.
Редакция надеется, что даже небольшая часть писем, публикуемая здесь, поможет полнее представить личность незаурядного путешественника, отдавшего всю свою жизнь любимому делу исследования Центральной Азии.

Т. Н. Овчинникова

31 марта 1886 г. Петербург.

Глубокоуважаемый и дорогой Николай Михайлович!
Искренне — от всей души благодарю Вас за память. Сегодня я на уроках в классе получил от Вас письмо, которому был настолько рад, что не могу даже и сказать. Мне на первый момент казалось, что я лично с Вами говорю, и где же? У Вас, у Вас в прекрасной Слободе. Так быстро передо мною побежала деревня со всеми своими прелестями, которые одни могут сблизить человека с природой[…]
Дела мои по-прежнему подаются вперед. О результатах напишу после. Теперь горячее время у нас, экзамены, как говорится, на носу. О постороннем мало времени подумать, только действительно, смотря на такую хорошую погоду,— невольно приходится на несколько минут рассеяться. Затем опять возвращаемся к тому же, т. е. к зубрению, имея поддержку нравственную в лице Вашем.
Искренне уважающий и благодарный Вам воспитанник

П. Козлов.

С.-Петербург. 14 мая 1886 г.

Дорогой и многоуважаемый Николай Михайлович!
Радуюсь! Экзамены выдержал блистательно, в среднем 10,3, страшная алгебра была первым экзаменом — прошла. Усердие принесло более чем плод желанный. А уж и занимался я последнее время, ну а теперь, следуя Вашему благому совету, отдыхаю.
Вот причина, по которой я ни одного письма не написал Вам, простите, дорогой Николай Михайлович. Много, много раз вспоминал, несмотря на зубрение, те ‘9 мая’ {День именин H. M. Пржевальского.}, которые были проведены в далеких и заманчивых пустынях, невольно при одном воспоминании о них рисуются картины ‘счастливого прошлого’, а стоит хоть немного отдаться им, как уже является вся природа, указывая на свои райские уголки — как Чертын-тан, Лоб-нор и все оазисы — и в конце концов манит, упрекая, неужто мало доставила Вам удовольствия и всего, что есть лучшего! Разве и не представится случай опять, разве и в силах мы отказать природе — нет это невозможно. Этого не будет. Снова увидим необозримые долины, снова явится плоскогорье Тибет с первобытными картинами, снова увидим себя между тростниками Цайдама и Лоб-нора, скоро пернатые будут нашими конфектами. Ох! мечты, мечты! Простите, что увлекся, это бывает после каждого виденного сна или Вашего письма — последнее как часть маленькая из путешествия […] Искренне любящий и беспредельно преданный Вам всем воспитанник

Ваш П. Козлов.

2 июля 1886 г. Красное Село.

Многоуважаемый и дорогой Николай Михайлович!
Не получая от Вас, сравнительно долгое время, письма, я заключил, что, по всей вероятности, Вас нет дома.
[…]Прискорбно только, что у Вас болят ноги. Ну все-таки это в первый раз приходится слышать — болезнь от избытка здоровья.
Позвольте искренне и сердечно принести Вам, добрый и дорогой Николай Михайлович, мою благодарность за Ваше глубоко искреннее и самое радушное отношение, я чуть ли не с первых дней знакомства с Вами вижу в Вас отца в полном смысле этого великого слова. Искренне скажу Вам, что я глубоко прочувствован Вами. Довольно лишь вспомнить Вас, чтобы доставить себе тему на хорошее размышление, сразу станут грезиться картины счастливого прошлого, дорогого, только что минувшего и еще более теперь вновь тянувшего и манившего…
19 июня — в день для нас знаменательный и событный на всю жизнь — я много раз вспоминал и мысленно уносился на озера ‘Русское’ и ‘Экспедиции’. Весь вечер — часа два-три — я, окруженный своими товарищами, рассказывал им. Собственно не спишь, лишь только лежишь и долго, долго после рассказов, после дорогих воспоминаний грезятся все прелести, плохо оцениваемые в надлежащее время […]
Искренне уважающий и любящий Вас

Кизо.

13 мая 1887 г. С.-Петербург.

Дорогой и многоуважаемый Николай Михайлович!
С каким чувством, с каким восторгом сажусь я за это письмо и спешу сказать Вам, что выдержал экзамен, в среднем 11 баллов. Никогда так не оценишь отдых, как в данную минуту, Вы не можете представить себе как чувствуется хорошо, приятно и легко, как будто тяжелая ноша, с которой тащился в гору, преодолевая на пути препятствия, свалилась с плеч у места назначения. Благодарю сердечно за благословение, ибо оно служило великим подспорьем во весь период экзамена.
Ваше дорогое письмо получил среди своих зубрений, так оно меня растрогало, понять легко, да и в самом деле, с одной стороны широкая, настоящая жизнь, жизнь полная прелестной природы — с другой, эти каменные стены, эти камень на камне здания — жара, форменность — великим недругом являются и заставляют подумать о деревне, как о чем-то таинственном и никогда не доступном. Но в надежде, что и черепашым шагом когда-нибудь достигнем, крепко идем к цели и крепко ее выполняем задачи.
Искренне Вас любящий воспитанник

Ваш Кизоша.

13 июня 1887 г. Красное Село.

Дорогой и многоуважаемый Николай Михайлович.
Как приятно получить от Вас письмо, обыденное вообще, а давно желанное в особенности: я начинаю перерождаться, достаточно только было прочесть письмо, или, главным образом те милые слова, как передо мной явился иной мир, мысли другие, желания и все, все иное.
Сразу припомнилось то, может быть, когда-то считавшееся тяжелым, теперь же, наоборот, манящее к себе и манящее не на шутку.
Опять придется пожить жизнью, какою мало живут, ощущать впечатления и испивать блага природы, которые едва ли и (уж?) пришли бы у нас на родине, где жизнь идет как заведенная машина, где сегодня делается, что вчера, прошлый год — что нынешний, при такой жизни и мудрено что-либо получить и испить особенное. Это как муравейник, всегда находится в каком-то тревожном состоянии — всегда видишь, как члены, его составляющие, бегают, торопятся, подавляют друг друга на пути, не видя и не засматривая, что делается в стороне от них. То им чуждо, то им труднодоступно! Да! мечты, превратитесь в действительность!
Как мне будет приятно провести у Вас каникулы, где не один раз мы поговорим о будущей экспедиции — быть может, уже и о тех местах, где нам придется теперь побывать. Ну, да пока довольно. Простите, дорогой Николай Михайлович, за мечтательность…
P. S. Убитое количество Вами вальдшнепов приводит охотников в ужас.
Искренне Вас любящий

Ваш Кизоша.

20 июня 1887 г. Красное Село.

Дорогой и многоуважаемый Николай Михайлович!
Сегодня получил от Вас письмо, за которое сердечно благодарю[…]
Как тиха и однообразна Ваша жизнь в Слободе. Великий труженик Вы,— добрый Николай Михайлович! Как неустанно ведете мысль свою — задуманную, бог знает, в какие годы[…]
В своих трудных писаниях — Вы непрерывно живете в Азии — и только телом доступны нам. Сидя за писанием, Вам нередко представляются те уголки в стране, недавно нами покинутой, где мы малой, но дружной и идеальной семьей своей радовались одной радостью, и если горевали — то так же одинаково все. А в минуту вдохновения (описывая горные охотничьи экскурсы) даже забываетесь и чувствуете себя далеко, далеко… там, где так величаво струится Тетунг, где так волнуется голубое озеро (Куку-Hор), где те долины, покрытые миллионным количеством зверей.
Не правда ли, Николай Михайлович, вот именно где счастье, вот где скрывается жизнь,— жизнь заманчивая, привлекательная. Честь и хвала Вам, великий Николай Михайлович, стоит немного вспомнить пребывание в Азии и сейчас же представляешь Вас мужем, перед которым должны преклоняться и говорить: ‘Ты гений! Ищи суда в самом себе!’
Прощайте! Великий Николай Михайлович, величайшим счастьем считаю право иметь писать Вам.
Воспитанник, искренне Вас любящий

Кизоша.

Урга. 13 июля 1905 г.

Дорогой Андрей Андреевич!
До сих пор я с Вами общался телеграммами, теперь желаю побеседовать письмами более подробно. Сибирский скорый поезд быстро домчал меня до Иркутска, а почтовый и до Верхнеудинска {Ныне г. Улан-Удэ.}, где я случайно встретил Дорджиева и в сообществе с ним поехал вверх по Селенге и Кяхте. В Кяхте по разным делам пришлось прожить три недели в одном доме (Лушникова) с Дорджиевым. Из Кяхты я заговорил с далай-ламой письменно, а в Урге {Ныне г. Улан-Батор.} и устно.
Замечательный человек далай-лама, он стоит по уму выше всех своих министров и секретарей, ему не достает лишь европейского лоска, хотя по части своих дел он лучше патентованного дипломата. Сближаясь с Россией и видя в будущем еще большую дружбу с большой державою, он уже мечтает провести телеграф от Лхасы к русской границе. Вот как он культивировался, прожив более полгода вблизи русской земли…
По внешности это небольшой изящный человек с лицом, испорченным оспой, и выразительными темными глазами, с большими ушами. В движениях, в разговоре видна печать нервного раздражения, все еще не прошедшая после англо-военной экспедиции в его столицу. Ведь ‘знаменитые’ англичане, придя в Лхасу, поставили горные орудия вокруг Будалхы и хотели разгромить дворец далай-ламы, если бы монахи попытались воспротивиться желанию разгневанных проникнуть в тайники, никем и никогда из европейцев не посещаемые.
‘Теперь — говорит далай-лама, обращаясь ко мне,— Лхаса открыта для Вас’, в особенности он подчеркнул эти слова после того, как я показал свой последний печатный труд и карту. Иллюстрации книги навели на мысль о портрете. Далай-лама, под влиянием своих приближенных, не желает сниматься фотографически, но ничего не имел против писанного портрета. Для этой цели я выписал из Троицкосавска довольно талантливого художника (в будущем моего сотрудника), который и нарисовал к сему дню шесть портретов далай-ламы (карандашом), два портрета (в простой и парадной обстановке) далай-лама пожелал поднести государю, три для себя и один (в профиль) дарит мне.
Министры и двор далай-ламы много сфотографированы и некоторые описаны. Я прилагаю Вам на просмотр и показ глубокоуважаемому Петру Петровичу {П. П. Семенов-Тян-Шанский.} и всем тем, кому Вы пожелаете показать, но ни в каком случае никому не давать.
Далай-лама, с которым я вижусь довольно часто, ко мне относится любезно, дружески и я положительно счастлив — ведь одна моя заветная мечта — видеть владыку Лхасы и Тибета — исполнилась и как горько, обидно и тяжело, что исполнению второй — посещению Лхасы — противятся собственные отечественные дипломаты.
Только сейчас возвратился от далай-ламы обласканный с кучею подарков для Географического общества вообще и для Петра Петровича в частности. Мой художник награжден материально и нравственно.
Лично я получил от далай-ламы его портрет в профиль, подписанный золоченными буквами и отличного (ценного) бурхана,— такого, какого мне по изяществу не приходилось видеть. Далай-лама называл меня своим лучшим другом и первым знакомым — знатоком Тибета. Остальное многое при свидании. Теперь и некогда и не знаю как кратко излагать […]
Искренне преданный Вам

Ваш П. Козлов.

Москва. 4 апреля 1906 г.

Дорогой Андрей Андреевич!
В Москве настоящая весна: светит теплое солнышко, в тени температура поднимается до 15 градусов выше нуля. На улицах праздничный люд одет по-летнему. Душно сидеть в такое время в комнатах — в городе, хочется на простор. В виде лекарства думаю съездить по Ярославской дороге на ‘тягу’ вальдшнепов.
Сегодня уезжает из Москвы к Вам для доклада (в пятницу) в Географическое общество об Алтае (русской части и монгольской) Вас. Вас. Сапожников {В. В. Сапожников — известный исследователь Алтая, ботаник, профессор Томского университета.}, с которым я здесь почти ежедневно встречаюсь. Сапожников намеревается познакомиться с Вами поближе, это серьезный путешественник. В общих чертах я с удовольствием выслушал его интересные рассказы о поездке по Алтаю, к тому же он их иллюстрировал роскошными диапозитивами, приготовленными для доклада в Обществе.
Не пропустите случая посмотреть сапожниковские диапозитивы.
Так как Вас. Вас. скоро намеревается снова поехать в Алтай (в монгольскую часть), то он просил от меня заранее в обмен на свои книги, постоянно мне высылаемые, получить от меня хотя бы первую (нужную для него) часть моей книги. У Вас прошу, дорогой Андрей Андреевич, не отказать мне выдать (в счет моих экземпляров) первую часть В. В. Сапожникову […]
Если случится что-либо особенно важное, то черкните мне словечко.
Искренне преданный Вам

Ваш П. Козлов.

2 августа 1906 г. с. Дарьино.

Дорогой Андрей Андреевич!
Вчера получил Ваше заказное письмо, со вложенной телеграммой. Спасибо большое за пересылку последней и Ваши сообщения.
Еще тяжелее стало на сердце,— неужели Вы думаете, что ‘Ваш Козлов’ в состоянии усидеть без ‘живого дела’ — путешествуя годы. Не видеть чудных картин Кама, не дышать воздухом его теплых долин, не видеть снеговых цепей колоссальных хребтов и не располагать свой лагерь на берегах знаменитых рек Китая — не в силах ваш путешественник. Я сам не знал, что могу испытывать от бездействия некоторого рода тоску и томление, свойственные исключительно путешественникам.
Негодую на Министерство иностранных дел, оно мне выставляло мотивом нежелание англичан пускать в Тибет кого бы то ни было из европейских путешественников, даже собравшегося в Тибет и стоявшего на границе его Гедина {Свен Гедин — шведский путешественник, исследователь Центральной Азии.}. Телеграмма же при сем присылаемом — гласит обратное. Ради бога, действуйте, не дайте остыть огню, иначе я не увижу Восточного Тибета и тогда все это ляжет на Вас. Думаю в августе приехать и начать опять хлопотать через Петра Петровича, через Генеральный Штаб[…]
Я очень желаю получить экспедицию, исключительно при содействии П. П. Семенова-Тян-Шанского, и получить скорее.
Сидеть не могу, не вынесу — это говорю по внутреннему убеждению.
Третьего дня я писал А. П. Семенову все об этом же вопросе. Дружески еще раз прошу Вас внять моим глубоким желаниям применить в Азии свои силы и способности.
Крепко обнимаю Вас

Ваш П. Козлов.

22 августа 1906 г. с. Дарьинский пансион.

Дорогой Андрей Андреевич!
Давно не имею от Вас весточки, давно и сам не писал Вам. По некоторым соображениям пришлось отложить мою поездку в Питер до первых чисел сентября. На днях перебрался на городскую новую квартиру (Арбат, д. Титова, No 34), неподалеку от старой. Устроив семью, прикачу к Вам, не могу, положительно, сидеть дома, в России, мой милый Кам, его чудная природа манит меня опять к себе. Чаще и чаще вижу во сне экспедиционную обстановку, вижу долины и снеговые цепи бассейна Меконга, вижу собственный караван, пробирающийся по лесным и кустарным зарослям или высоко в области россыпей и альпийских лугов. Помимо моей особенной воли, мысль то и дело уносится к озеру Русскому, к исходной точке вниз по Желтой реке, только что вышедшей из Орин-нора.
Примите все силы к выдворению или вернее выселению меня из нынешней России скорее в Азию, в ту ее часть, которая мне так дорога[…]
Вообще хочется в Питер, чтобы начать новые переговоры о путешествии.
Буду молить всех заступников усердных, авось (русское авось) смилуются и прогонят на чужбину…
Привезу дневники H. M. Пржевальского. Привет А. П. Семенову
Вас же дружески обнимаю

Ваш П. Козлов.

Бивуак экспедиции на правом берегу восточного рукава Эцзин-гола.

28 марта 1908 г.
Глубокоуважаемый и дорогой Сергей Федорович!
Одновременно с этим письмом к Вам я отправляю в Географическое об-во, на имя секретаря А. А. Достоевского, три пакета, заключающие в себе (небольшою частью) мои краткие сведения о посещении Хара-хото и (большею) — два пакета — рукописи, хорошей сохранности, найденные экспедицией при раскопках развалин, где некогда проживали люди с более высокой культурой, нежели та, которую мы видели у ближайших современных обитателей.
Любопытно то обстоятельство, что город, по-видимому, китайский, с другой же стороны присутствие многих субурганов, многих общежитий ламайских, нахождение иконописей, бурханов с тибетскими письменами и пр. говорит о другом!?
Высылая в настоящее время исключительно рукописи (точнее одну лишь 20-ю или даже 30-ю часть — хорошей сохранности), среди которых имеются три отдельных книжки, в папках (впрочем, эти книжки имеют быть высланы вместе со всем рукописным материалом осенью настоящего года), я из Алаша-Ямыня постараюсь прислать весь наличный материал, добытый мною в Хара-хото.
Интересно также, что рукописи главным образом китайские. Копаясь в одном из субурганов, мы наткнулись на сокровище, где все письмена сохранились удивительно хорошо.
Усердно прошу Вас, дорогой Сергей Федорович, уделить времечко на ознакомление со всем тем, что уже находится в Географическом обществе (надеюсь, что наша почта не погибнет дорогой), точнее будет находиться ко времени получения Вами этого письма. Обо всем этом я пишу А. А. Достоевскому, уведомляя последнего пригласить Вас и, может быть, П. С. Попова {Павел Степанович Попов — генеральный консул в Пекине, знаток китайского языка, переводчик некоторых китайских исторических и географических сочинений на русский язык.} по получении материалов из Хара-хото.
К моему письму в Географическое общество я прилагаю а) четыре фотографии (дополнительно пришлю из Алаша-ямыня осенью), b) план развалин крепости, с) набросок ‘поперечный разрез’ загадочной постройки и бурхан-иконопись с тибетской датой.
Вместе с многочисленными рукописями (китайскими письменами), мы добыли чудной сохранности большой (красно-золоченый) бурхан (на холсте). Все это, может быть, дойдет до Вас за год до моего возвращения.
Завтра экспедиция выступает, по новому пути, в Алаша-ямынь. Первый ночлег будем иметь в Хара-хото, куда уже сегодня утром отправлены люди в целях лишний день-два еще покопаться в развалинах. Целые сутки (несмотря на безводие) экспедиция пробудет в Хара-хото, всем отрядом и все будем искать, искать и искать…
Буду крайне признателен Вам, если Вы черкнете мне пару слов хотя бы о том, что заключено как в письменах, найденных в субургане А, так и листках, добытых в цацах, вынутых из прочих субурганов.
В заметке, А. А. Достоевскому, Вы найдете все, что могло бы пока интересовать Вас.
Пользуясь случаем, приношу Вам, высокоуважаемый и дорогой Сергей Федорович, мою искреннюю благодарность за Ваше дорогое для меня внимание, за Ваше присутствие в знаменательный момент — оставления мною Петербурга.
Этот момент часто, помимо воли, встает в воспоминании, и я постоянно, среди всех провожавших меня, вижу энергичное серьезное лицо, осененное ласковой улыбкой,— это лицо Сергея Федоровича. Простите за откровенность — здесь, среди природы, среди любимого дела привыкаешь быть особенно прямым. Мой самый сердечный поклон и привет благоволите передать. дорогому А. В. Григорьеву {Александр Васильевич Григорьев — русский географ — один из активных деятелей Географического общества.}, которому я напишу из Алашаня.
Искренне преданный Вам

П. Козлов.

28 марта 1908 г. Правый берег Эцзин-гола.

Дорогой Андрей Андреевич!
Вначале я хотел было ограничиться одним этим листком, чтобы самым конспективным образом познакомить Вас с деятельностью экспедиции или, вкратце, с ее общим состоянием или житьем-бытьем. Но, будучи в гостях у торгоутского бэйлэ, я, между прочим, узнал, что будто бы сюда, на Эцзин-гол, ускоренно идет какая-то экспедиция, по слухам, выступившая из г. Урги, дошедшая до Балдын-цзасака и стремящаяся попасть в Хара-хото. На мой вопрос: кто такие эти люди, которые идут в Хара-хото? — монголы ответили: ‘русские’. Под словами или определением ‘русские’, как известно, монголам представляются все европейцы, как тибетцам, граничащим с Индией, под словом ‘пилин’ {Англичанин.} известны все европейцы… Если слух этот достоверен, что Вам должно быть известно, может быть, лучше нашего, то Вы поймете мое искреннее стремление дать как можно скорее хотя бы предварительные сведения о тех развалинах, о том таинственном городе, о котором Вам уже известно на протяжении минувшего года. Надеюсь, что Вы, милейший Андрей Андреевич, по получении моих пакетов с известием и рукописями, добытыми в Хара-хото, по обсуждении с высокоуважаемым Петром Петровичем, пригласите академика С. Ф. Ольденбурга (которому я пишу об этом) и П. С. Попова, которые общими усилиями разберутся в предварительном материале и не откажут разобраться в том полном, который я надеюсь выслать осенью текущего года.
Думаю, что в развалинах нам удастся добыть еще кое-что интересное. У нас явилось маленькое чутье, где и как искать, хотя более ценные находки добыты чисто случайным образом.
Время, по-прежнему, бежит с ужасной быстротой, заняты все более или менее любимым делом. Все понемногу сживаемся в одну семью. Хара-хото и раскопки в нем заинтересовали нас страшно, Хара-хото, Хара-хото только и слышим на языках моих молодцов.
Книгою Stein’a {Аурел Стейн — английский исследователь Центральной Азии, ее археологии и истории, автор нескольких крупных работ.}, которою Вы меня снабдили в путешествие, я вызвал у моих молодцов-спутников еще больший интерес.
По-прежнему, в заключение, прошу не отказать выслать нам какие-либо интересные вырезки из газет или NoNo журналов, за что странники будут особенно благодарны и признательны. Ну, дружище, до свидания! Не забывайте вдали искренне любящего Вас

П. Козлов.

Дынь-юань-инь (Алаша-ямынь). 26 апреля 1908 г.

Дорогой Андрей Андреевич!
22 апреля экспедиция благополучно прибыла в город Дынь-юань-инь, будучи гостеприимно и приветливо встречена чиновниками местного управителя и Цокто Гармаевичем Бадмажаповым, моим спутником по Тибетской экспедиции — ныне представителем торговли Кяхтинского купечества в Южной Монголии.
От Эцзин-гола до Дынь-юань-ина, пересекая пустыню по диагонали с северо-запада на юго-восток, маршрут экспедиции описал кривую, около 580 верст (протяжением). Крайне тяжелый путь этот мы осилили в 25 дней непрерывного движения, если не считать двух невольных дневок, вызванных сильными западными или северо-западными бурями, омрачившими воздух или тучами пыли, или снегом (в ночь с 16 на 17 апреля), сбитым в сугробы до 2—3 футов мощности и пролежавшим в протяжении одного-двух последующих дней. Не надо забывать, что накануне, в тени в 1 час дня, термометр показал +21,5 С, а накануне первой бури — 5 апреля, я измерял температуру поверхности песчаного бархана, согревшегося до +59,8 С. Вот какие здесь климатические крайности!
На второй половине дороги мы стали успешно собирать жуков, ящериц и змей. Последних особенно много было на пути к самому оазису Алаша: в этот день — день вступления экспедиции в резиденцию Алаша-цин-вана — мы изловили до десятка змей, из которых половину взяли в коллекцию. Скорпионов здесь также немало.
С. С. Четыркин, аккуратно доставивший транспорт экспедиции в Алаша еще 23 февраля, жаждавший нашего прихода, сильно обрадовался свиданию с экспедицией. Последняя нашла хороший приют у Бадмажапова, где и предполагают устроить метеорологическую станцию и склад.
Сегодня я отправил коллектора-ботаника и собирателя насекомых, г. Четыркина, двух препараторов и охотника-гренадера в Алашаньский хребет, с целью его изучения в зоологическом и ботаническом отношениях. Еще через несколько дней, по приведении дневников и коллекций в порядок, поедут в те же горы геолог и топограф. Меня удержит здесь более значительное время станция, отчет и упаковка хара-хотоских предметов, а также и другие сборы и писание. Из Эцзин-гола я отправил Вам два пакета письмен и пакет с предварительными маленькими отчетами моими о Хара-хото и геолога А. А. Чернова о низовьях Эцзин-гола. Вероятно, все то Вы уже получили давно и, согласно моей просьбе, привлекли к изучению и ознакомлению с документами П. С. Попова, а главное, академика С. Ф. Ольденбурга. Последнему, мне думается, особенный интерес могут представить настоящие бумаги. Не премините пригласить его, показать ему и эту мою маленькую посылку. Повторяю, что весь материал, добытый в Хара-хото, огромный, и мы, как немцы или англичане, уже считаем не числом предметов, а числом ящиков.
Как и предполагал, пошлю весь материал нынешней осенью с караваном торгового дома ‘Собенников и бр. Молчановы’ через Ургу.
Через две недели постараюсь прислать Вам более обстоятельное донесение. На этот же раз, я пользуюсь случаем отсюда первой почты, строчу Вам это коротенькое письмо с целью скорее известить Вас и общество о благополучном пересечении экспедицией самого трудного участка пустыни.
Итак, экспедиции удалось, на всем протяжении маршрута по Монголии, прожить и изучить новую дорогу, никогда до нас из европейцев не пройденную. Историческая, большая дорога от низовья Эцзин-гола до Алаша-ямыня проходит как раз через Хара-хото (Черный город). На твердом, хрящеватом грунте она выражена отчетливо двумя-тремя глубокими бороздками, по которым периодически проезжают туземцы-монголы алаша или торгоуты, имея по дороге отличную стоянку в долине Гойцзо, по характеру своему напоминающую таковую Цайдама, но только в значительно меньшем размере.
В Гойцзо мы нашли ключевые болота — озерки, окаймленные высокими камышами и оживленные порядочным количеством плавающих и голенастых пернатых, на которых мы не преминули поохотиться.
Геолог экспедиции, А. А. Чернов, крайне заинтересован ханхайскими отложениями, их изучением. Он нашел ископаемые, точнее, кости животных — лошади, крупного грызуна, мелкие косточки рептилий и амфибий, сопровождавших древнего человека.
Здесь участники экспедиции получили первую почту, со времени выступления из Урги. Бадмажапов уже давно заручился благосклонным вниманием посланника в Пекине (покойного Д. Д. Покотилова), сделавшего распоряжение, в согласии с китайцами, препровождать, равно и принимать обратно, пакеты в Алаша-ямынь. Таким образом, экспедиция имела возможность получать и отправлять письма раз в неделю. До сего времени я не получил от Вас ни одной весточки. Жду их вместе с книгой ‘Монголия и страна тангутов’, I том Пржевальского.
Хара-хото вновь порадовал нас интересными находками, как, например, письмена (часть которых я посылаю теперь), очир, чашечки, стремена, гири, молоток, опять монеты и многое другое. Письмена, вероятно, денежные знаки или важные документы с печатями и китайскими и, кажется, санскритскими текстами.
Живем мы по-прежнему интересами настоящей экспедиционной жизни. После долгого пребывания в пустыне нас манят горы. В жаркое время дня желание это еще более увеличивается.
В заключение прошу Вас не забывать путешественника. Черкните, пожалуйста, получены ли Обществом посылки геологической коллекции, равно пакеты с письменами ‘Хара-хото’ и отчетами?
В половине лета отправимся через Нань-шань на Куку-нор.
Дружески обнимаю Вас

Ваш П. Козлов.

Оазис Гуй-дуй. 9 декабря 1908 г.

Глубокоуважаемый Сергей Федорович!
Все ждал от Вас весточки, но так и не дождался…
Только что полученное письмо от А. В. Григорьева меня утешило очевидным положительным результатом по отношению к раскопкам в Хара-хото. Я намереваюсь вместо весны отправиться из Гуйдуя зимою — в конце декабря с тем, чтобы сделать петлю отсюда на извилину Желтой реки, в место нахождения монастыря Рарчжа-чомба, затем прямою дорогою на восток к монастырю Лабран и далее к Лань-чжоу-фу и Алашань. Из Ала-шаня вновь поверну на свой любимый Черный город (Хара-хото) с целью подольше заняться розысками сокровищ.
Таким образом, в сентябре месяце рассчитываю быть в Кяхте, вероятно, в начале месяца, а в конце и в Москве. Жалею очень, что напрасно потерял в Гуй-дуе лучшее время — осень, и все из-за далай-ламы. Доржиев {Агван Доржиев — бурят по происхождению, один из высших буддийских монахов, удостоившийся места ближайшего советника далай-ламы.} меня также сильно подвел. Хорошо еще, что я располагаю своими личными сбережениями, иначе окончательно сел бы на мель. Во всяком случае, если далай-лама на мое письмо не откликнется, не прикажет своему чиновнику явиться ко мне с долгом и за получением подарков, то я должен буду прибегнуть к конторе торгового дома в Алашане, которая мне обещала временную материальную поддержку.
Между тем нынче, как никогда, везло на покупку тибетских книг, бурханов (металлических и иконописных), предметов культа вообще и предметов ценных женских украшений кукунорских тангутов, равно и по приобретению китайских картин, на что истрачено мною очень и очень порядочно. Отчасти я поступил так, помня Ваше обещание перевести на мое имя в Нинся полторы-две тысячи рублей.
Если Вы того же мнения, что и прежде, то я очень буду просить Вас, дорогой Сергей Федорозич, не отказать мне присылкою в том же размере (переводом в Кяхту или в Ургу, где имеется русско-китайский банк) ко времени моего туда прибытия к 1 августа. Если можно, пожалуйста не откажите.
Не ожидал, что А. Доржиев подведет!
Спешу с этим письмом, зная, что Вы собираетесь в далекую дорогу.
Чойбзэнский гэгэн поручил мне передать Академии наук нечто очень интересное. Портрет собственной работы этого симпатичного хутухты в оригинальном костюме, я Вам посылаю. Подобный костюм я также намереваюсь приобрести для Академии.
Пока все. Желаю Вам полного успеха в Вашем интересном предприятии. До свидания. Искренне преданный

Ваш П. Козлов.

С нетерпением буду ждать Вашей весточки. Портрет Чойбзен-хутухты покажите милейшему А. В. Григорьеву, которому я пишу со следующей почтой.

Алашань. Дынь-юань-ин. 29 апреля 1909 г.

Глубокоуважаемый и дорогой Сергей Федорович.
Шлю Вам мой сердечный привет из Алашаньской пустыни, на своей восточной окраине приютившей оазис Дынь-юань-ин… Сюда я прибыл 7 апреля и успел не только снарядиться в путешествие по пустыне летом и к предстоящим занятиям в Хара-хото, но успел немного и отдохнуть (физически от напряженной деятельности, представьте, первый раз за все мои путешествия почувствовал усталость) и справился с отчетом в Генеральный штаб. Обществу я писал из Лабрана и буду писать с развалин Хара-хото, которые теперь особенно заняли все наши помышления. Хара-хото не сходит с наших уст. Я утешаю себя мыслью, что порадую Вас чем-нибудь новым. Не знаю, получили ли Вы мои посылки и что в них нашли интересного. Я Вам писал с зимовки с приложением портрета Чойбзэн-хутухты. Теперь посылаю один (из десяти лабранских удачных) снимок, с так называемого золотого субургана,— ставшего золотым в мое пребывание в Лабране, к весеннему празднику. В Лабране я успокоил свои нервы от пережитого на Амдоском нагорье и пережитого не только в известную ночь на 13 января — ночь, ставшую чуть не роковой для экспедиции, но и в течение всего периода амдоской экскурсии. Тяжелые дни были, но зато полны громадного интереса. Каждый день приносил нам новые и новые сюрпризы со стороны воинственного разбойничьего населения, в среду которого проникает европейское оружие больше и больше. Пополнение этнографической коллекции идет успешно. Помимо образцов буддийского культа, удалось, в особенности в Лань-чжоу-фу и Дынь-юань-ине, купить много интересного в отдел китайской старинной художественной работы из бронзы. Впрочем, на многие выдающиеся старинные вазы удалось лишь посмотреть, так как они стоили громадных денег — несколько сот рублей экземпляр (Минской династии). На обратном пути, в Лабране, Лань-чжоу-фу и Дынь-юань-ине я истратил на такого рода коллекции (в Лабране, впрочем, почти исключительно на бурханы и книги) более шестисот рублей. Кроме того, имеются особенно интересные предметы по культу, полученные в подарок от гэгэнов. Несмотря на то, что мне удалось свидеться с далай-ламой (в Гумбуме), на обратном моем пути, и получить с него доржиевский долг, я с прежней настоятельностью прошу Вас, дорогой Сергей Федорович, не отказать мне в переводе в Ургу или Кяхту двух тысяч рублей. Все приобретенное для Академии — этнографическое — превышает просимую цифру вдвое. К моему возвращению в Петербург, в начале октября, я просил бы Вас приготовить в стенах Академии помещение, в котором я мог бы свободно разобрать мои этнографические сборы. В Ургу же постараюсь прибыть, как писал Вам, в половине августа, в Кяхту — к 1 сентября. Из Хара-хото черкну Вам, в зависимости от результатов, раньше или позже. Пока же до свидания. Крепко жму Вашу руку.

Искрение преданный П. Козлов.

До сих пор не мог свыкнуться с мыслью, что больше нет в живых несравненного Александра Васильевича Григорьева. Перышком ему земелька…
Сейчас, когда пишу, мне доставили отличнейшую старинную усыпальницу-субурган, с массой приложений и дат, я приобрел ее за 90 рублей. По-моему, один из самых интересных в коллекции старинных предметов.

Центральная Монголия. Горы Гурбун-сайхан.

8 июля 1909 г.

Глубокоуважаемый Сергей Федорович!
Из центра Монголии, с гор Гурбун-сайхан, шлю Вам мой сердечный привет.
Позвольте сообщить Вам также интересную весточку. При вторичном, почти месячном, пребывании на развалинах Хара-хото экспедиция обогатилась тысячей томов книг, не считая многочисленных свитков, тетрадей и отдельных бумаг, кроме того сотней иконописных и десятком металлических изображений будд и многими другими интересными предметами, в общем хорошей сохранности. Короче, мы счастливо наткнулись на один, полуразвалившийся сверху, субурган, вероятно, построенный в честь ‘погребенного’ в нем гэгэна, с которым погребено было и указанное выше богатство, везомое нами, как любят выражаться английские археологи, на семи верблюдах, или в 14 больших ящиках или тюках {Невольно встает в памяти дорогой образ незабвенного А. В. Григорьева, как бы он порадовался нашему успеху!}.
В течение первой недели, проведенной экспедицией на развалинах Хара-хото, наши труды вознаграждались скудно, хотя все-таки мы вновь нашли и письмена (к прежним прибавились турецкие или арабские), и бумаги, и бумажные и металлические денежные знаки, и многое другое. Затем дошла очередь и до ‘знаменитого’ субургана, который и поглотил почти все наше внимание и остальное время. Мы все удивились, в какой хорошей сохранности оказались в нем книги, иконопись и многое другое. Некоторые предметы, освобожденные от многовековой пыли, выглядят совершенно свежими, чистыми, цельными. Какие превосходные есть иконописные бурханы, какое высокое художество, Цзон-хава, конечно, отсутствует, изображения реформатора буддизма не имеется, значит, все бурханы имеют большую давность. В высшей степени интересны и бурханы металлические, хотя их сравнительно немного. Во всей же совокупности обильный материал по Хара-хото, мне кажется, прольет яркий свет на историческое прошлое пропадавшего древнего города и его обитателей. Впрочем, виноват — Вы в этом компетентный судья и исследователь, Вам и книги и все остальное в руки. У меня же осталась одна великая забота,— возможно, наилучшим образом доставить это археологическое богатство в Петербург, а затем дальше с разрешения Географического общества, конечно, в Академию наук. А Вы как думаете?..
Кажется все существенное, что хотел сказать о Хара-хото.
Тысячу благодарностей вознес я торгоут-бэйлэ, который не только не протестовал против раскопок, но, наоборот, в значительной степени способствовал успеху их. Я позволил себе обещать ему подарок от Общества тем более, что к концу путешествия я был беден ими.
От низовья Эцзин-гола до Гурбун-сайхан, несмотря на усталость и томительный зной, благо стремление к родному северу… экспедиция направилась ускоренным маршем. Придя сюда, некоторые из нас почувствовали крайнее переутомление, а неизменный мой спутник старик Иванов чуть-чуть не перестарился, во всяком случае, напугал меня сильно.
Приближаясь к отечественной границе, мы скучаем о почте. Представьте, целые полгода экспедиция не получала известий с родины. Это нравственное лишение тяжелее всяких физических невзгод.
Как и предполагал, в начале августа прибуду в Ургу, а в конце этого месяца и в Кяхту, откуда откликнусь по телеграфу. Надеюсь, моя просьба разрешена Вами в положительном смысле — Вы облегчите мое положение.
Теперь с уверенностью могу сказать: до скорого и приятного свидания.
Искренне преданный Вам

П. Козлов.

Продолжение и окончание 10 июля

Сейчас из Урги прискакал гонец с почтою. Между прочим, мне пишут, что в начале июня, через Ургу по направлению на Кобдо, проследовала французская экспедиция. Цель экспедиции — раскопки Хара-хото… Мы побыли, вторично, вовремя. В Кяхте буду в половине августа.

Москва. 16 января 1910 г.

Глубокоуважаемый Сергей Федорович!
Позвольте сердечно поблагодарить Вас за Ваше милое письмо (Семипалатинск), которое я получил в августе, приближаясь к отечественной границе со стороны Монголии. Затем я был ознакомлен с содержанием Вашей телеграммы в Географическое общество, когда еще раз вспомнил Вас с большою благодарностью за Ваш теплый привет по поводу моих дополнительных работ в Хара-хото. Я особенно чувствителен к каждой Вашей весточке, в особенности же когда она направляется из глубины той страны, которой я отдал лучшие свои годы и большие силы. Вы больше, чем кто бы то ни было, можете понять мое нравственное удовлетворение и радость — ведь Вы сами теперь путешественник-исследователь и собиратель коллекций. Теперь мы друг друга будем понимать гораздо больше, нежели прежде.
Весь харо-хотский материал пока хранится в свободных для Общества комнатах, наверху. А. И. Иванов и В. Л. Котвич {Крупные русские востоковеды.} работают по его сортировке. Иванов разыскал словарь, дающий возможность расшифровать интересные письмена си-ся. По этому поводу А. И. напечатал статью (на немецком языке в Известиях Академии наук). Ваша общая статья в Географическом обществе уже давно вышла.
Для Вас по иконописи материала масса. До двадцати свертков с иконописью я не раскрывал совершенно и не раскрою, пока Вы не объявитесь в Петербург. Хочу приготовить для Вас, таким образом, большее удовольствие и больший интерес.
Вопрос, куда поступит Хара-хото, еще не решен. Лично я имею тяготения к Академическому или Азиатскому музею. Думаю в Вас найти единомышленника — не правда ли?
Русский комитет перевел мне в Кяхту тысячу рублей. Для комитета, между прочим, собрана большая и богатая коллекция всего, что попадало под руку в дороге на всем ее протяжении.
Вероятно, об этом Вам уже сообщает кто-либо из Ваших академических коллег, так как члены Комитета неоднократно побывали у меня во время моих разборов коллекций в Обществе.
На днях я еду в Петербург для доклада Географическому обществу о моих странствованиях и находках, а затем устройства выставки коллекций. Тем временем наступит и февраль, а там уже и март, когда увидимся и поговорим больше, нежели это возможно в письмах.
Примите мое самое искреннее пожелание счастья и удач в дороге. Буду с большим интересом ждать Вашей весточки, а потом и самого возвращения Вашего из путешествия.
Искренне уважающий и искренне преданный Вам

Ваш П. Козлов

Москва. 29 марта 1910 г.

Милостивый государь Андрей Андреевич!
Выставка коллекций Монголо-Сычуаньской экспедиции закрыта. Предстоит ее разборка. Прошу Вас, как секретаря Географического общества, принять в основу следующее:
1) Вся хара-хотская коллекция поступает в Музей императора Александра III {Теперь: Государственный Русский музей.}, за исключением выделения двух бурханов (известных Вам) в собственность Географическому обществу и двух в дар Обществу естествознания, антропологии и этнографии (известному Б. Ф. Адлеру). Напоминаю подтверждение музею о выдаче в мое распоряжение 1200 рублей для распределения сверхсметных наград моим спутникам, которым я обещал награду на месте (для подъема энергии) от имени того учреждения, которому поступит Хара-хото в дар от Географического общества.
2) Две большие витрины с этнографической коллекцией (одежды, музыкальные инструменты и пр.— одна, а другая — с бронзой, старинными китайскими вазами) в распоряжение, в собственность Русского географического общества — как приобретенные на средства Общества.
3) Все зоологические коллекции, равно и ботанические поступать должны традиционно — первые в Зоологический музей Академии наук, вторые — в Ботанический сад.
4) Коллекции геологические (как я и докладывал Совету Географического общества) поступают в дар Московскому университету, где они дадут возможность участнику экспедиции геологу Чернову удобнее устроиться с их описанием и изучением вообще.
5) Бронзовые статуэтки, гау или ладанки, буддийская иконопись, китайская живопись, буддийские миниатюры — все это, как приобретенное на мои личные средства, есть моя собственность, которую прошу, пока, взять под Ваше покровительство, и
6) витрина с современными тибетскими книгами, с лучшими изданиями — достояние Русского комитета по изучению Восточной и Средней Азии, приславшего мне одну тысячу рублей на книги.
7) Собрание оружия — мое.
Примите, милостивый государь, уверение в совершенном моем уважении и преданности.

П. Козлов.

11 ноября 1911 г. Петербург

Сердечно благодарю Вас, дорогой Андрей Петрович, за Вашу милую моему сердцу весть, как ледник моего имени в посвящении исследователя Алтая милейшего В. В. Сапожникова. Я еще не видел, не держал в руках последней работы Вас. Вас, к которому у меня просится невольная глубокая признательность за высокую честь, но уже чувствую великое стремление увидеть ее и, как прежние, прочесть с живым интересом увлекательное слово коллеги-автора. Такая высокая честь меня просто смущает: я тронут до глубины души.
Крепко обнимаю Вас любящий и преданный

Ваш П. Козлов.

6 июня 1913 г. из Аскании.

Дорогой Андрей Петрович!
…С нами гостит здесь берлинский зоолог-маммолог Матчи, который много пишет о животных вообще и в частности о Equus Przewaiskii (лошади Пржевальского). Я веду тоже здесь свои заметки, которых набралось порядочно. Хочется потом написать кое-что цельное об замечательном зоопарке.
Особенно успешно здесь развиваются гигантские антилопы, олени, быки и сайга[…] Гуляя среди животных, мысленно переносишься далеко — чаще всего в степи Северной Монголии или Куку-нора.
Искренне любящий и преданный

Ваш П. Козлов.

Иркутск. 3 января 1917 г.

Дорогой Андрей Петрович!
Вчера — 2 января — невольно я несколько раз вспомнил нашего незабываемого Петра Петровича, его светлую память… Само собой встало минувшее прошлое, вспомнилась Слобода (имение Пржевальского), вспомнился другой незабвенный, светлый образ Николая Михайловича, от которого в той же Слободе я впервые узнал о П. П. Семенове, чье имя произносилось H. M. Пржевальским с большим благоговением… а когда Николай Михайлович показывал мне альбом с фотографиями и дошел до того места, где стоял в прекрасной позе ваш покойный батюшка, сказал: ‘Вот П. П. Семенов! великий человек… стоит во главе Географического общества…’ С того времени, со Слободы, Ваш покорный слуга проникся к имени Петра Петровича чувством глубочайшего уважения, и его блестящую речь, произнесенную на приветствии Николая Михайловича по его возвращении из III путешествия, знал наизусть… Затем, на глазах Петра Петровича Ваш Козлов сформировался, выполнил самостоятельно два путешествия в глубь ‘заветной’ страны Пржевальского… К Петру Петровичу Козлов шел как к отцу — с радостью и с горем. И как сын — всегда получал полное удовлетворение… Своею обаятельностью и крепостью духа Петр Петрович всегда крепил и меня. С его именем у меня связана вся моя прошлая светлая деятельность. Имена Петра Петровича и Николая Михайловича для меня синонимы беззаветной любви и преданности к природе и науке и бесстрашия и энергии в борьбе с природой и людьми для достижения великой цели — плодотворного путешествия.
Эти мысли навеяны статьей Глинского (‘Исторический Вестник’, декабрь 1916) и маленькой заметкой в ‘Иркутской жизни’ (вырезки посылаю).
Достаточно было этого, чтобы передо мною встал и великий Петр Петрович и его славный современник, Николай Михайлович, эти две личности, имена которых служат украшением списка доблестных сынов нашей России.
Крепко обнимаю Вас, любящий и преданный

Ваш П. Козлов.

Аскания-Нова, 15 марта 1919 г.

Дорогой Юлий Михайлович!
Давно, давно я не слышу Вашего голоса, не получил ни одной Вашей весточки ни по почте, ни по телеграфу.
[…]Одновременно с этим пишу Н. П. Горбунову {Николай Петрович Горбунов — управляющий делами Совнаркома СССР, позже непременный секретарь Академии наук СССР, начальник комплексной Таджико-Памирской экспедиции, участник нескольких альпинистских походов в горах Средней Азии, председатель Монгольской комиссии.} для представления Правительству об оказании поддержки Аскании, об вызове в Москву меня для личного доклада не только об Аскании (и взятии ее под авторитетную правительственную руку), но и о Центральной Азии и Тибете, о печатании моего капитального труда (рукописного) на основании данных последней экспедиции Русского географического общества.
[…]Как Вы там поживаете, как живет родное Общество, которому весь свой век служит верой и правдой Ваш покорный слуга. Искренне преданный Вам всегда

П. Козлов.

Залучье. 10 ноября 1921 г.

Дорогой Владимир Леонтьевич!
Если бы Вы вздумали что-либо сообщить отшельнику-путешественнику, то пожалуйста сообщите по старому адресу (на обороте) — я буду очень рад… С приезда в деревню я не получил здесь ни одной весточки (из-за распутицы), ни откуда… В моем углу погода самая непостоянная: то морозит, то слякоть, я словно доктор — принимаю, выслушиваю и лечу ежедневно приходящих больных, страдающих по преимуществу простудой и накожными заболеваниями… Пока что, на охоту не ходил, но очень мечтаю об этом высоком для меня удовольствии.
Понемногу привожу в порядок асканийский материал, немного читаю, но много ленюсь. Лени потворствует отсутствие достаточного освещения…
Во всяком случае, зимой увидимся и тогда поговорим о Сибири, Туркестане и Семиречье. Ну, а как Вы поживаете, часто ли собираетесь в Обществе? Буду искренне рад, повторяю, если побалуете весточкой из центра.
Крепко жму Вашу руку, искренне

Ваш П. Козлов.

Сердечный привет Обществу.

Урга. 16 марта 1924 г.

Дорогой Владимир Леонтьевич!
После отъезда из экспедиции ее участницы Е. П. Горбуновой {Которая, между прочим, должна была доставить большой пакет на имя председателя Географического общества и ряд геологических посылок — коллекций в Зоологический музей Академии наук, а на обратном пути привезти ответы и исполнить поручения экспедиции.} (в конце февраля) хочу познакомить Вас с тем, что у нас произошло нового… Совершенно случайно, при наличии самых лучших отношений к нам монголов всяких рангов, я узнал местонахождение (в большем или меньшем отдалении от Урги) интересных могильников и развалин. Надмогильные холмы уже осмотрены нами и с одним из них я успел, в общих чертах, ознакомиться реально.
Найденное археологическое достояние толкнуло меня заняться исследованием холмов как следует… 19.III двое моих сотрудников уже отправляются на место и начнут предварительные раскопки вместе с опытными рабочими-золотоискателями, нанятыми мною в числе четырех-шести человек на известный период времени… Наш друг Жамцарано {Цэбэи Жамцаранович Жамцарано — ученый востоковед, профессор, председатель Комитета Наук МНР, автор работ по истории и этнографии Монголии.} всеми мерами идет нам навстречу и всеми способами облегчает трудности к скорейшему достижению результатов…
Так как погребения в этих холмах покоятся на глубине 5 сажен (в деревянных срубах), то работа очень затруднена предварительным удалением огромного количества земли… прежде нежели достигается та область, в которой приходится работать самым внимательным образом, срезая один тонкий слой земли за другим и часто провевая землю… К 1 апреля и я буду на месте самых раскопок, которые будут производиться под моим руководством…
Если сочтете нужным, поговорите с С. Ф. Ольденбургом, которому я пока не пишу, но подсказ которого в данном случае может быть очень пригоден, потом же, впоследствии, по мере развития работ и их результатов, наряду с сообщением к Вам, может быть напишу и дорогому Сергею Федоровичу, может случиться так, что и этой Тибетской экспедиции не суждено будет уйти далеко из-за нахождения интересных мест так близко в Монголии, на которую обращалось всеми нами так мало научного внимания.
‘Нет худа без добра’ — может быть, вынужденная остановка, задержка экспедиции принесет Р. Г. О., а с ним и вообще науке большую пользу, нежели та, на которую рассчитывали вначале…
Наряду с изысканиями и работами археологического характера, у меня идут бессменные зоологические экскурсии радиусом от Урги верст на сто. Таким путем я нащупал очень интересный район к СВ, который хорошо пополнил нашу нарождающуюся коллекцию в орнитологическом и маммалогическом отношениях…
Одновременно с этим письмом к Вам и письмами Сушкину {Петр Петрович Сушкин — крупный зоолог, академик, автор работ по орнитологии Сибири и Центральной Азии.} и [Бялыницкому]-Бируле, представитель Полпредства в Монголии, при своей командировке в Москву, любезно взял на себя труд довести до столицы и два места с зоологическими коллекциями. При первой возможности, пойдут в музей Академии наук следующие посылки, уже почти готовые, с содержанием самого богатого научного материала, пока добытого экспедицией в Монголии… Местное население идет нам навстречу…
В значительной мере способствует успеху экспедиции новый посланник в Монголии А. Н. Васильев, относящийся ко всем нам с замечательным доверием, вниманием и даже любовью. Уезжая для ознакомления со страной иногда на сотни верст от Урги, он берет всегда и одного из моих старших помощников (преимущественно ботаника Павлова {Николай Васильевич Павлов — известный ботаник, академик Казахской АН ССР.}) или одного из спутников моих вообще. Я думаю, что А. Н. Васильев своим беспристрастным, но деловым отзывом об экспедиции спасет ее существование и деятельность.
Таким образом, пока что я не могу сообщить Вам о времени выступления экспедиции из Урги, о перенесении ее лагеря верст на 150 вниз по долине Толы, до места ее крутого поворота от юга к северо-западу! Мечтал и продолжаю мечтать о первом мая, когда здесь, в Северной Монголии все еще бывает довольно холодно.
Прошу Вас, дорогой мой друг, сообщить экспедиции, получена ли Вами наша ботаническая посылка с препроводительным письмом Павлова, адрес на ботанический Музей Р. А. Н. специально с той целью, чтобы она скорее попала в Ваши руки. Вообще говоря, я очень хочу получить от Вас весточку… Я много писал лично Вам… и убедился через моего сына, что Вы ничего от меня не получили. Я знаю, что нужно что-то предпринять другое, и я послал важное сообщение и Вам и на имя А. П. Семенова-Тян-Шанского. Но Вы опять не получили. Меня убедили, что вот это именно письмо дойдет до Вас — ученого секретаря, так как оно будет сдано в Москве,
Мои наличные спутники один лучше другого, но я очень грущу и скорблю о Глаголеве, Сергее Анатольевиче {Сергей Анатольевич Глаголев — географ. помошник П. К. Козлова в экспедиции 1923—1926 гг.}, как бы он пригодился мне теперь, при всякого рода рекогносцировках и археологических раскопках. Сделайте все зависящее от Р. Г. О. и Р. А. Н. и верните мне мое сокровище, на которое я привык было смотреть с первых шагов экспедиции как на моего последователя… До свидания. Испытываю нравственное удовлетворение, побеседовав с Вами по душе. Крепко обнимаю Вас и шлю сердечный и дружеский привет всему нашему родному кружку Р. Г. О. Следующий раз буду писать на имя дорогого Ю. М. Шокальского. Преданный Вам Всем

П. Козлов.

Урга. 16 марта 1924 г.

Дорогой Алексей Андреевич.
Всякий раз, когда направляется зоологическая посылка во вверенный Вам Зоологический музей Российской Академии наук, одновременно из Тибетской экспедиции Русского географического общества идет в музей и препроводительное письмо. До сих пор всегда писала жена моя на имя П. П. Сушкина, так как коллекция почти была орнитологического характера. Теперь же, когда начали прибывать и зверьки всякого рода, я собрался черкнуть Вам это маленькое послание…
Вынужденная зимовка экспедиции в Северной Монголии, по моему мнению, принесла для нее много интересного и помимо исследования живой природы. Об этом, конечно, узнаете непосредственно или посредственно от Географического общества. Вам же хочу сообщить вкратце, что в зоологическом отношении мне удалось найти интересный угол для исследования. Этот угол или район находится от Урги к СВ верстах в 50—100. В этом районе добыта: кабарга, альпийский хорек (Putorius), белка, кабан и пр. из птиц — глухари (самец и самка) и много другого.
Благодаря прекрасному отношению к экспедиции местного населения я имею возможность здесь организовать, помимо собственных зоологических экскурсий, еще и наемные из лучших охотников-сибиряков, которые по моему указанию успешно работают (так, как это надо работать в охотничьем отношении) в научном отношении. С их помощью скорее можно найти все или почти все, чем богата страна…
Теперь, одновременно с этим письмом, уходят к Вам две посылки, преимущественно (если не исключительно) с маммалией… В скором времени будут направлены самые интересные сборы (в одном ящике или в двух) как птиц, так и зверьков, до их черепов и скелетов включительно. Повторяю, пока что, это будет самая богатая научная посылка.
Нынешняя зима, обильная снегом, надолго задержит весенний перелет птиц, который мы готовимся наблюдать (в двух или трех местах одновременно) в долине и в горах…
Все предстоящее лето, вероятно, будет посвящено изучению Монголии, Хангая на севере и Монгольского Алтая на юге, до Хэра-хото включительно (осенью).
Может быть, там же, на Сого-норе и низовье Энзин-гола, удастся проследить и частичный осенний пролет птиц.
Буду искренне рад, если Вы порадуете меня хотя бы небольшой весточкой о житье-бытье Музея и его работников.
Прошу принять мой сердечный привет — Вас лично и Ваших хороших сотоварищей. Всего хорошего.
Искренне преданный Вам

П. Козлов.

Как съездил Б. С. Виноградов? {Борис Степанович Виноградов — известный зоолог, специалист по грызунам, сотрудник Зоологического института АН СССР. Ему принадлежит обработка части зоологических коллекций П. К. Козлова.} Он, кажется, нашел еще Salpingotus’a.

Урочище Суизуктэ, Южный Кэнтэн. 28 мая 1924 г.

Дорогой Юлий Михайлович!
Спешу с Вами лично и с Географическим обществом, Вами руководимым, поделиться нашей радостью. Экспедиция открыла в живописной местности в Монголии две или даже три группы могильных курганов, очень старых, в которых хранились и продолжают храниться до наших дней останки китайских принцев, вероятно и самих императоров (подробное изучение точно определит). Некоторые из этих курганов нами разработаны, некоторые еще продолжают разрабатываться. Тибетская экспедиция уже обогатилась содержанием из исторических памятников, имеются роскошные вышивки: фигуры людей, животных, орнаменты, также отдельные ковровые картины — замечательные типы… Много отдельных кос волос, с футлярами из шелка и с талисманами…, много и без футляров. Очень интересны ковры с накладным изображением лося, мамонта, рыси крылатой и многих других, нередко мифических животных. Найдена равно и бронза, и керамика (с печатью), и самая гробница, пока еще одна — страшно любопытная… Хорошо сохранившаяся. Из отдельных предметов заслуживают наибольшего внимания изюбрь или олень — деревянное изображение с металлическим основанием для рогов, остатки седел, многие деревянные округлые вырезки, прозрачные части камней (?) до нефрита включительно, великолепно сохранившаяся сетка из конских волос, мудро сплетенная, словно украшение лица шамана…, и пр. и пр… Материи вообще почти исключительно шелковые, цветные с узорами и с разбросанными среди них китайскими иероглифами. Мой знакомый китаец-книжник некоторые из иероглифов прочитывал, разбирался, над другими становился в тупик.
Курганы более или менее значительных размеров {Разработанный экспедицией курган имеет в длину по каменным очертаниям около 200 футов, а в ширину — около 150 футов.}, хотя есть между ними и маленькие, словно детские или простолюдинов, но все они до сих пор сохраняют прямоугольное основное расположение, выраженное рядом больших бесформенных камней, отторженных от ближайших коренных горных пород, и круглым довольно высоким валом из земли с более или менее глубокой воронкой посередине. Самое погребение покоится на глубине пяти-семи сажен, на дне кургана, и состоит из очень капитальной деревянной, искусно обтесанной по бокам постройки, с двойным или тройным бревенчатым потолком, с целью противостоять тяжелому давлению земляного покрова. В центре погребения, внутри так сказать, имеется прямоугольное помещение, с очень основательной гробницей посредине.
Вокруг погребального помещения расположены коридоры с колоннами, обтянутыми дивной вышивкой (с изображением человеческих фигур, лошадей, птиц и пр.).
Часть коллекций везу сейчас в Ургу, часть остается в лагере, на месте раскопок новых курганов. В мое временное отсутствие, пока идут подготовительные работы, руководить раскопками остается мой старший помощник С. А. Кондратьев {Сергей Александрович Кондратьев — композитор, записавший образцы монгольской музыки и песен, был старшим помощником П. К. Козлова в экспедиции 1923—1926 гг. Позже опубликовал несколько интересных работ по климату и рельефу Монголии.} с партией трех младших помощников и артелью китайских опытных рабочих.
И та и другая группа курганов, повторяю, расположены в дивной, очаровательной по красоте местности. Кругом курганов лесные скалистые горы, между горами пади и ущельца, с речонками, окаймленными густым кустарником… Синее небо и яркое-яркое солнце дополняют картину!
Таким образом, здесь сосредоточено и изучение природы и сбор ее характерных образцов. Сборы вообще растений, птиц, млекопитающих, всех или почти всех отрядов насекомых, ведутся широко и очень успешно.
Богатое, красивое большое урочище ‘Ноин-ула’, превосходная летняя погода главным образом способствуют продуктивности работ.
Члены Монгольского правительства идут экспедиции навстречу. Еще более того, успешному достижению научных целей экспедиции способствуют наши соотечественники — А. Н. Васильев, Ц. Ж. Жамцарано, Д. Р. Ринчино {Дорчжи Ринчинович Ринчино — член Революционного Военного Совета МНР в годы экспедиции П. К. Козлова.}.
В двух других пунктах Монголии в верховье реки Хара, в урочище Сугу-нур (ущелье с гольцами) и долине Толы с массивом Богдо-ула включительно, ведется также изучение монгольской природы, во всех пунктах экспедиции кроме того велся и продолжает вестись дневник весенних и летних наблюдений и сборов пролетных и гнездящихся пернатых…
Вот в общих чертах картина деятельности и достижений Вашей научной Тибетской экспедиции. Все мои наличные спутники один другого лучше, хотя имеются и очень талантливые исключения. Живем мы дружно, работаем до упоения, и если будет продолжаться так и дальше, то можно осмотрительно сказать, что экспедиция посильно исполнит долг перед Родиной.
Простите за мой черновой набросок,— переписывать нет времени, желание же поделиться с Вами всем, чем живет экспедиция, с которой Вы связаны со дня ее рождения родственными узами, огромное.
Вся моя молодежь просит меня выразить Вам и членам нашего Географического общества, в частности членам Совета его, живейший привет и постоянную признательность.
Лично я крепко обнимаю Вас и в Вашем энергичном лице Ваших ближайших научных товарищей.

Искренний и всегда Ваш П. Козлов.

P. S. В Главнауку Наркомпроса пишу отдельное, пока такое же предварительное извещение.
От всей души благодарю дорогого Владимира Леонтьевича Комарова за его ко мне дружеское письмо. Такие вести бодрят и вселяют новую энергию на новые работы и изучение.

Суцзуктэ. 11 июня 1924 г.

[Елизавете Владимировне]
[…] Я на Суцзуктэ: приехал на автомобиле вместе с Алексеем Николаевичем Васильевым (полпред СССР в Монгольской Народной Республике. Е. К.). Здесь все хорошо. Посылаю тебе птичек, собранных здесь. Пожалуйста, не только определи, но и поправь шкурки. У меня не было времени это сделать. Сам я везу в Ургу изюбрицу (шкурку и череп) и банку со змеей и ящерицами. У нас здесь на воле гуляет изящное создание — молодая косуля, очень высокая на ногах. Ее поймал в лесу Котик (Константин Константинович Даниленко — сотрудник экспедиции.— Е. К.). Приходится поить ее молоком из соски. Васильеву козочка очень понравилась, вообще он в восторге от всех наших работ. В ‘Андреевском’ кургане (назван был так в честь сотрудника экспедиции Андрея Дмитриевича Симукова, который обнаружил этот курган.— Е. К.) на глубине 8 м лежит камень — монолит, поэтому идем дальше обходным путем. На деревянном помосте найдено много интересных предметов из металла, в частности стрелы. На ‘нижнем’ кургане вынуждены были пока приостановить работы из-за воды. Начали раскапывать могилу наверху, в пади Суцзуктэ. Перед самым отъездом из Урги сюда у меня была интересная компания: Ц. Ж. Жамцарано с женой, Барадиин (член Верховного Совета Бурят-Монгольской АССР.— Е. К.) и член бурятского ЦИК’а. Я показывал добытую нами археологию[…] Они пришли в восторг. И Барадиин и Жамцарано все повторяли: ‘Да, это прольет яркий и новый свет на историю страны’. Оказывается на ковре (который лежал на дне кургана, под гробом.— Е. К.), наряду с изображениями животных, имеются не цветы, как мы предполагали, а письмена. Я показал только часть находок, а потом мы поехали в Суцзуктэ. Вечером засели с машиной в болоте и просидели 12 часов. Нас выручали местные жители[…]

Урга. 19 июня 1924 г.

Дорогой Алексей Андреевич!
Одновременно с сим посольский курьер везет до Верхнеудинска (дальше по железной дороге) четыре посылки для Зоологического музея. Три из них — с птицами, это ящики и четыре бидона с содержанием грызунов, ящериц, четырех птиц (для П. П. Сушкина) и пр.
Имеются к новому отправлению около ста экземпляров птиц и две мягкие посылки со шкурами кабанов и изюбря (самка). Один полностью скелет кабана.
Несмотря на то, что я с большею частью моих спутников усердно занят археологией, все же сбор естественноисторических коллекций (во всех отделах) подвигается успешно. Сверх ожидания, удалось наладить наблюдательные собирательные пункты в лучших по характеру и крайне живописных (горнолесной район) по красоте местностях Южного Кэнтэя. Как-то удачно согласованы и археология и исследование живой природы.
На днях отправляется в экскурсию на запад мой ботаник Павлов, ему я придаю лучшего препаратора и надеюсь на вполне удовлетворительный обор и в зоологическом отношении. К тому же и Павлов никогда не расстается с ружьем и ставит себе задачей собрать, по возможности, и птиц и млекопитающих.
Археология меня очень порадовала, думаю работать по раскопкам до осени, чтобы изучить или представить полную картину истории прошлого Монголии.
Спасибо Вам за Ваше хорошее письмо. От экспедиции и от своего имени благодарю Вас и весь персонал музея за память. Наш сердечный привет и лучшие пожелания.
Искренне преданный

Ваш П. Козлов.

Урочище Сугнур — верховье р. Хара.

Монголия. 25 июля 1924 г.

Дорогой Андрей Петрович!
Который уже раз пишу Вам, а от Вас не имею ни одной строчки в ответ.
Итак, нежданно-негаданно экспедиция задержалась в Монголии чуть не на все свое время и работает в области не только географической и естественноисторической, но и в области археологической. Как раз там, где идут и будут идти раскопки исторических могильных холмов, там на диво богатая местность в смысле растительности — древесной, кустарниковой, травянистой,— а также скал, прозрачных вод и многочисленных полян. Поэтому тут же рядом с раскопками идут изучения и сборы ботанических и зоологических образцов монгольской природы.
О сборах млекопитающих я извещал А. А. Бирулю, о сборах этих и вообще об орнитологических изучениях и наблюдениях чаще меня знакомит с своим отделом П. П. Сушкина моя помощница Елизавета Владимировна. Кроме того, музей получает по упомянутым отделам и фактический материал в виде коллекций.
О сборах энтомологических, которые возродились с начала весны этого года, я и хочу познакомить Вас, хотя бы и очень поверхностно.
Лову пауков, мух, бабочек, клопов и пр. предаются почти все и даже можно сказать все — в большей или меньшей, конечно, мере. Есть люди — молодежь (студенческая), которая специально этим сбором занята. В нынешнюю экспедицию и я пристрастился к лову более, нежели в прежние путешествия. Наблюдая, ловя много, укладывая в энтомологические ящики, я не могу не заметить, что самым богатым и интересным отделом справедливо может считаться отдел мух.
Так и передайте многоуважаемому Ф. Д. Плеске {Ф. Д. Плеске — энтомолог, сотрудник Зоологического музея АН, обрабатывавший энтомологические сборы центральноазиатских экспедиций.}. Ваш отдел также интересен, но он, скорее, богат в количественном, но не в другом отношении. Интересно в высшей степени, как Вы все, специалисты, посмотрите на сборы экспедиции. Получаете ли Вы, каждый в отдельности, удовлетворение. Клопов мало, бабочек порядочно. Среди последних любопытны формы Parnassius, в особенности маленькие, с резко выраженными 8 кольцами (красными) или точками, при черных других рисунках и желтоватом оттенке в целом.
Говоря в количественном отношении, можно будет признать, что сбор богатый. К концу лета, в совокупности, с разъездом ботаника и препаратора в Хангай, которым также поставлено в задачу собирание насекомых, можно будет оказать, что принесем свыше 20 ящиков. Надо заметить, что на этот раз экспедиция собирает и бабочек также в ящики. Поздней осенью я постараюсь найти способ перевезти наш и энтомологический материал, может быть вместе с археологическими находками, последние также не посылались (ни одного номера).
В заключение очень хочется просить Вас черкнуть хоть строчку о том, как Вы поживаете, что поделываете. Не написали ли чего-нибудь по части просто природы или еще больше — не вылилось ли чего-нибудь из пера поэзии Вашей.
Живя и работая среди чистой, богатой природы Монголии, очень хочется прочесть красивое, захватывающее описание того или другого уголка знакомого автора, в такой же мере жаждешь и поэзии. Давно-давно я не слышал Ваших произведений. Я знаю, что долго не писалось, но может быть за минувший срок что-либо и вылилось.
Не помню, посылала ли Вам в этом отношении что-нибудь моя Елизавета Владимировна. В феврале—марте она побывала в Китае (южным путем). Пересекла Гоби (на Калган), видела храм неба. В результате набросала две картинки — поэзия в прозе. Автор читал мне эти два маленькие произведения, мне очень понравилось, в особенности пустыня, которую, конечно, я достаточно понимаю.
Крепко жму Вашу руку.
Искренне и всегда Ваш

П. Козлов.

P. S. Елизавета Владимировна просит написать Вам ее теплый привет и самые лучшие пожелания. Она сама в недалеком будущем собирается писать Вам. Мой сердечный привет и всей музейской ученой семье. А. А. Достоевского, как и Вас, дружески обнимаю, от него на днях имели письма и я, и Елизавета Владимировна.

Урга. 19 сентября 1924 г.

Дорогой Алексей Андреевич!
Что-то давно ни я, ни Елизавета Владимировна, которая довольно нередко пишет П. П. Сушкину, не получали от музея известий, между тем, посылок с коллекциями отправлено немало, в особенности с птицами. Вчера, например, мною лично отвезен ящик с двумя бидонами в Полпредство, для отправления по адресу музея. В бидонах со спиртом заключено: восемь тушканчиков, две пищухи северные, 18 змей (двух или трех видов — один очень интересный, может быть, даже новый), интересные также жабы, лягушки, ящерица, затем, 7 летучих мышей (двух видов), птичка-ремез, один-два черепа грызуна и кажется все: пишу на свежую память, но без точных данных.
Полпредство мне заявило: ‘Было бы весьма желательно, чтобы Академия Наук от своего имени направила письмо в Москву, в Народный Комиссариат иностранных дел (куда в первую голову следуют все наши посылки с зоологическими коллекциями), прося это учреждение не задерживать и внимательнее вообще относиться ко всем поступающим от Тибетской экспедиции научным сборам, ибо всякая утеря только одного места нарушит целость и пр.’ До Москвы, Полпредство уверено, что наши коллекции доходят.
Вчера — последний ящик, один за No 23.
Очень прошу Вас сообщить мне, сколько посылок получено музеем и можно ли быть спокойным, что поступающие объекты подвергаются исследованию или определению теперь же, до окончания экспедиции. Как приятно будет мне иметь списки по всем отделам доставленного материала, если еще не в самом путешествии, то тотчас по его окончании.
Я уже писал А. П. Семенову-Тян-Шанскому, что энтомологического материала подкоплено порядочно и толкового, но я, пока, воздерживаюсь пересылать его — все надеюсь, что зимою, может быть, удастся съездить в Петроград и самому лично отвести всю энтомологию вместе с археологией.
Кстати, сегодня или завтра прибудет компания специалистов (4), в помощь мне по археологическим изысканиям… местные охают и ахают, что под их руками и так недалеко лежали до наших дней такие сокровища. Мне страшно интересно видеть и слышать Теплоухова, археолога, по поводу моих археологических находок.
Странно, что мне — исследователю живой природы, — везет на мертвое. Пожалуйста пишите — не забывайте. Какой это тушканчик и что за грызуны, отправленные раньше: роды я знаю, но виды — нет! Все надеюсь получить весточку от Б. С. Виноградова.
Сердечный привет Вам и вашим товарищам по музею.
Крепко жму вашу руку. Искренне

Ваш П. Козлов.

P. S. Был у меня в гостях на археологическом пункте Эндрюс американец — исследователь Монголии, ее ископаемых богатств. Очень интересный и энергичный человек. Мы с ним сошлись и обещали поддерживать в будущем живую, постоянную связь {Рой Чэпман Эндрюс — руководитель большой геологической и палеонтологической экспедиции, работавший в Монгольской Народной Республике и во Внутренней Монголии (Китай). Сотрудник естественноисторического музея в Нью-Йорке. Впервые поехал в Монголию в 1918—1919 гг., с 1922 г. проводил систематические исследования Гоби.}.

г. Урга. 17 октября 1924 г.

Тибетская экспедиция

Дорогой Григорий Ефимович!
Из холодной, но красивой и богатой по научному содержанию Монголии шлю Вам и Вашей милой семье мой теплый привет.
Минувшим летом и осенью я доволен, доволен достижениями моей экспедиции. Коллекции естественноисторические полны по всем или почти по всем отделам. Не знаю только как их скорее и цельнее доставить в Петроград, в музей.
Что касается новой области, которую я затронул и в это путешествие — археологии, ее многочисленных интересных находок, открытие оригинальных могильных курганов, относимых Теплоуховым к I в. до Р. X. и 2—3 после, то о них пусть судят специалисты. Я же пока переживаю чувство удовлетворения. Может быть в конце ноября свидимся (но только может быть).
Крепко жму Вашу руку, привет родному Географическому обществу.

Всегда Ваш П. Козлов.

Суцзуктэ. 30 октября 1924 г.

Дорогой Владимир Леонтьевич!
На днях мне доставили на раскопки Ваше дружеское, милое письмо. Здесь с нами вся приезжая компания. От археолога Теплоухова {Сергей Александрович Теплоухов — археолог, профессор, сотрудник Русского музея в Ленинграде. Григорий Иосифович Боровка — археолог, научный сотрудник Гос. Эрмитажа.} узнал, что моему второму детищу, ‘Суцзуктэ’, от 1,5 до 2 тыс. лет. Изрядный возраст. Теплоухова и Боровка работают, другие два — минералог и почвовед — экскурсируют. На днях выяснится, смогут ли (по времени) археологи справиться с курганом — разрыть его по всем правилам науки.
На вчерашнем совещании выяснилось, что археологи и геологи подали смету полпреду Васильеву, что им (на месяц работы) необходимо в связи с суточными и обратными прогонами 8 тыс. рублей золотом. Как Вам известно, наш годовой бюджет в экспедиции равняется 10 тыс. рублей.
Подскажите, куда следует высылать археологические коллекции? Мне кажется, надо все выслать в Русское географическое общество, а оно может предоставить право специалистам описать эти находки. Теплоухов, по-видимому, обстоятельный человек, он сможет разобраться в этих находках! Он же работает и служит в Русском музее. Может быть, Русскому музею Географическое общество и ‘Суцзуктэ’ подарит, как некогда подарило ‘Хара-Хото’. Как Вы думаете — это, конечно, только предположение!
В последнее время не только я, но и полпред Васильев сильно беспокоится за участь наших многочисленных посылок, отправленных через Москву в адрес Зоологического музея Академии Наук… Но мне все же почему-то кажется, что Зоологический музей вновь начал получать зоологические посылки. Всех посылок выслано 23. За этим последним номером послан ящик с двумя бидонами со спиртовыми коллекциями: змей, ящериц, жаб, лягушек, грызунов и насекомоядных. Последняя посылка, по моему мнению, очень интересна: в ней имеются новые формы.
Что касается до энтомологического сбора: жуков, мух, бабочек, шмелей и клопов, то таковых вскоре я также начну препровождать подобно птицам и млекопитающим.
Обо всем этом я теперь же пишу и Бялыницкому-Бируле, прося его, как и Вас, спишитесь с Москвой, Наркоминделом, чтобы он не задерживал зоологические посылки Тибетской экспедиции, направляемые из Урги через посредство Полпредства в адрес Зоологического музея Р. А. Н. Это необходимо сделать и для посылок, уже сданных минувшим летом и имеющим быть сданными в октябре {Вначале до приезда четырех специалистов, я очень мечтал побывать в России, теперь же, когда вопрос в значительной мере выяснился с археологическими ценностями, я воздержусь от поездки, все вышлю Вам и обо всем напишу, главным образом о моей задаче на следующий год (в области Монголии до Хара-Хото включительно).}.
Полпред Васильев на днях уезжает в Москву, он наш добрый гений, не знаю, что на этот раз он будет говорить об экспедиции: полагаю, как всегда, что только хорошее.
Скоро напишу еще, а пока крепко жму Вашу руку.
Искренне Ваш П. Козлов.
Мой теплый привет родному Географическому обществу.

Урга. 10 ноября 1924 г.

Дорогой Алексей Андреевич!
Завтра Тибетская экспедиция передает в Русское представительство 13 номеров посылок, с адресом в Ленинград (8 посылок с археологией в Русское географическое общество и 5 — преимущественно с птицами и небольшим количеством зверьков — в Зоологический музей). Обещают через неделю весь этот транспорт отправить с курьером обычным порядком.
Не знаю, получили ли Вы, на имя Зоологического музея Российской Академии наук такой же численности посылок транспорт, направленный в Советскую Россию месяца полтора тому назад. В том транспорте был и ящик с бидонами (спирт) с грызунами, змеями, летучими мышами и пр. До сих пор я не имею о том транспорте никаких сведений. Одновременно с отправлением того транспорта я писал на Ваше имя предварительное письмо.
Попался, наконец, большой, темный хорек (Putorius), который интересовал Вас по одному экземпляру, добытому мною на юго-западе от Урги во время минувшего Монголо-Сычуаньского путешествия. Зверек этот взят со скелетом, в октябрьской одежде. Без сравнения трудно сказать, что он из себя представляет, в Монголии вообще он очень редок.
Помимо пяти ящиков для Зоологического музея, сдаваемых в Представительство, у меня на руках имеются для Зоологического музея еще три не малых ящика — два с ящичками (25) насекомых: жуков, мух, шмелей, клопов и бабочек, и один с 130 птицами — самыми интересными (вообще птиц добыто экспедицией 205 видов, количество экземпляров около 700). Эти три ящика плюс столько же с археологией и один, 7-й, с этнографическими сборами находятся у меня с той целью, что, может быть, я сам лично их привезу в Петроград (в конце декабря с. г.). Говорю ‘может быть’ потому, что я не окончательно решил вопрос в положительном смысле о моей поездке. Пока не получу от Географического общества на этот вопрос дополнение — не поеду. Конечно сам лично самый ценнейший материал экспедиции доставил бы успешнее и лучше (так, по крайней мере я думаю).
И если я поеду в Россию, то все эти посылки, моей укладки, я желал бы сам и разобрать. В них, среди шкурок птиц, уложены и зверки и пробирки с тлями и пауками.
Какие бедствия понесены Зоологическому музею последним ужасным наводнением — напишите!
Давно не имел от Вас никаких сведений. Мой привет Вашим товарищам по музею.
Крепко жму Вашу руку. Искренне преданный Вам,

Ваш П. Козлов.

P. S. Конечно, было бы очень интересно видеть всех вас и со всеми специалистами побеседовать по поводу сборов.

Петроград. 1 января 1925 г.

[Елизавете Владимировне]
[…]С новым годом! Желаю тебе в предстоящем году получить возможность окунуться в глубину пустынного Монгольского Алтая и даже южнее его[…]
Вчера был у С. Ф. Ольденбурга, от него заехал в Зоологический музей, где получено несколько наших почтовых ящиков с коллекциями, и в понедельник я начну их разбирать. Далее я попал, наконец, в Русский музей, где меня тотчас встретил С. А. Теплоухов и повел к себе в кабинет. Сергей Александрович был сияющий, потому что Географическое общество уже прислало Русскому музею свое постановление, что все наши ноин-ульские коллекции передаются ему, с обязательством подготовить витрины для объектов раскопок и застеклить гобелены для выставки в Географическом обществе.
С. Ф. Ольденбург был другого мнения: он считал, что находки из курганов должны поступить в Эрмитаж, где есть большие отделы, посвященные археологии.
В Русском музее подготавливаются два щита в отдел Хара-хото: один щит с керамикой, другой — с предметами обихода. Эти щиты будут помещены в зале рядом с залом Хара-хото, где в центре оставят место для нынешних новых находок из развалин этого города[…]

Петроград. 9 января 1925 г.

[Елизавете Владимировне]
[…] Вчера был с Теплоуховым в Географическом обществе, беседовал с Ю. М. Шокальским по поводу устройства выставки в верхнем зале общества, где мы снаряжались в последнее путешествие. Экспонаты будут здесь же в обществе приводиться в порядок. На днях работа закипит[…]

Петроград. 12 января 1925 г.

[Елизавете Владимировне]
[…] Получил от Николая Петровича Горбунова следующую телеграмму: ‘Правительством назначена комиссия для рассмотрения отчетов Монгольской экспедиции и дальнейших планов ее работ, выяснения всех организационных вопросов, рассмотрения финансового отчета и распределения коллекций. Подробности письмом. Управдел СНК СССР Горбунов 82/6’ […] Очень интересно знать, из кого будет состоять эта назначенная правительством комиссия […]

Петроград, 14 января 1925 г.

[Елизавете Владимировне]
[…] Наконец пришли ‘подробности’ в пакете: пакет привез С. Ф. Ольденбург. Теперь читай. ‘Постановление Совнаркома об образовании комиссии для рассмотрения отчетов и планов Монгольской экспедиции П. К. Козлова. Совет Народных Комиссаров постановляет:
Для заслушания отчетов о работах Монгольской экспедиции П. К. Козлова и для рассмотрения планов дальнейших работ этой экспедиции и связанных с этим организационных вопросов образовать комиссию под председательством Управделами СНК Н. П. Горбунова, в составе С. Ф. Ольденбурга, А. Е. Ферсмана, представителя Р. Г. О. по выбору этого общества, В. Л. Комарова, А. А. Бялыницкого-Бирули, геологов А. А. Борисяка и И. П. Рачковского, члена Ученого Комитета Монголии Б. Я. Владимирцова, полпреда в Монголии А. Н. Васильева, двух представителей Наркоминдела и одного представителя Наркомпроса’.

Бумага 2: ‘Москва, Кремль 10’ 1925.

П. К. Козлову
С. Ф. Ольденбургу
А. Е. Ферсману
В. Л. Комарову
А. А. Борисяку.
И. П. Рачковскому
А. А. Бялыницкому-Бируле
Б. Я. Владимирцову
Русскому Географическому обществу
Препровождая при сем постановление СНК об образовании комиссии для рассмотрения отчетов и плана работ Монгольской экспедиции П. К. Козлова, уведомляю, что первое заседание комиссии назначается на 31 января с. г. в Ленинграде в 2 часа дня в малом конференц-зале Академии наук.
Повестка дня намечена следующая:
1) Общий доклад П. К. Козлова о работах экспедиции и о достигнутых результатах.
2) Доклад Н. В. Павлова о ботанических работах экспедиции.
3) Доклад В. И. Крыжановского {Владимир Ильич Крыжановский — минералог, сотрудник АН СССР.} о минералогических работах экспедиции в районе Урги.
4) Доклад Б. Б. Полынова {Борис Борисович Полынов — крупный советский ученый почвовед, академик 1946 г.} о почвенных изысканиях в районе Урги.
5) Доклад С. А. Теплоухова и содоклад Г. И. Боровки о результатах археологических раскопок в районе Урги.
6) Предположения П. К. Козлова о дальнейших работах экспедиции. Управделами СНК — председатель комиссии Н. Горбунов’.
Сейчас я говорил по телефону с Ольденбургом, а потом с Боровкой. Сергей Федорович еще подтвердил, что ‘дело комиссии выслушать Ваш доклад, отзывы специалистов о Ваших результатах, а в заключение Вы наметите программу дальнейших работ экспедиции’. ‘Затем,— продолжает С. Ф.,— Вы, вероятно, прочтете лекцию общего характера в Географическом обществе. Там же будет выставка коллекций’.
Лично Ольденбург стоит за передачу археологической коллекции в Эрмитаж, потому что в общих чертах она напоминает коллекции из Восточной Сибири, судя по эрмитажным образцам. Конечно, есть и еще претенденты на наши археологические находки,— это этнографический музей Петра I и Русский музей […]

Петроград. 17 января 1925 г.

[Елизавете Владимировне]
[…] В минувшую среду в Географическом обществе было общее собрание. Ю. М. Шокальский пригласил и меня и неожиданно стал приветствовать меня на заседании. Там же в Обществе я набросал содержание повестки на вечер моего доклада широкой аудитории 29 января в 8 часов вечера… В тот же вечер будет открыта выставка в Географическом обществе для ознакомления собрания с достигнутыми экспедицией результатами.
[…] Был в Эрмитаже, осматривал ценные золотые сибирские находки по археологии. Тут и Г. И. Боровка и И. А. Орбели (директор Эрмитажа) сильно ухаживали за мною, поднесли ряд художественных изданий Эрмитажа и выражали свою готовность устроить выставку, на это я ответил, что Географическое общество подарило нашу археологию Русскому музею. Они заметили: ‘Пусть этот вопрос решит комиссия, тогда уж мы нравственно подчинимся’ […] Сильную тревогу бьют все три хранилища, но, кажется, успех будет на стороне Русского музея[…]

Петроград. 20 января 1925 г.

[Елизавете Владимировне]
[…] Передай, пожалуйста, моим спутникам, что я очень интересуюсь дополнительными работами на ‘верхнем’ шурфе в Суцзуктэ. Наряду с работами в ‘мокром’ кургане, не надо забывать ковра под гробницей, самой гробницы и всего того, что может оказаться после тщательной работы на дне самого глубокого 1-го кургана.
[…] Подбодри мальчиков (членов экспедиции.— Е. К.) и А. А. Кузнецова (инженер, живущий в Цзун-модо, неподалеку от наших раскопок, и ранее работавший на приисках здесь же в Хэнтэе.— Е. К.), который еще осенью обещал мне большую помощь по укреплению шурфа и разработке этого самого богатого кургана. У меня только и думы об археологических и естественноисторических коллекциях…
[…] Сегодня уехал из дому в 1 час дня, а вернулся из Зоологического музея и Географического общества в 7 часов вечера, немного устал. Очень приятно было узнать, что в Географическое общество командировали инженера с целью исправить отопление, чтобы 29 января можно было не мерзнуть, ни лектору, ни слушателям. Все усердно готовятся к празднику в Географическом обществе. Напечатали 1000 повесток, одну из них посылаю тебе. Надо всем знакомым раздать. Боюсь, чтобы кто-либо не обиделся[…]

Петроград. 29 января 1925 г.

[Елизавете Владимировне]
[…] Утро с температурой — 0,5 R — чисто весеннее …Сегодня пожелай мне удачи на лекцию. Я спал отлично, бодр, крепок, и совершенно спокойно жду вечера. Вчера ко мне никто не приходил, и я был доволен. Около часа дня я навестил Эрнеста Львовича Радлова (директор Публичной библиотеки.— Е. К.). Как водится, он был очень мил и много расспрашивал о тебе, о твоей деятельности в экспедиции. Представь, он собирается идти на мою лекцию[…]

Петроград. 30 января 1925 г.

[Елизавете Владимировне]
Здравствуй […] Браво! Лекция прошла блестяще. Народу было тьма тьмушая: весь большой зал, коридор, вся лестница и на улице — толпы народа. Прямо скандал! Ю. М. Шокальскому пришлось объявить, что Петр Кузьмич дает согласие повторить лекцию через неделю… Тогда народ успокоился, и те, кто не могли попасть в зал и в здание, постепенно разошлись.
Выставка, усилиями Русского музея и в частности С. А. Теплоухова, вышла прекрасная и привлекла внимание и вызвала дебаты многих специалистов. Ольденбург говорит, что ‘жемчужиной’ выставки является гобелен ‘Всадники’. Штейнберг называет ‘жемчужиной’ палочки для добывания огня, бывшие в употреблении. Эрмитаж считает лучшей находкой подгробный ковер…
‘И доклад Ваш и выставка,— говорили мне Ю. М. Шокальский и В. Л. Комаров,— это наш большой географический праздник’…
Вечер 30-го я провел на акте в Географическом институте, там было очень мило. А. Е. Ферсман приветственной речью в мою честь тронул сердца студентов (накануне они все были на моей лекции), и раздались такие аплодисменты, какие редко приходится слышать. Шокальский говорил на тему: ‘Географ как исследователь природы’, и сказал так вдохновенно и прекрасно, как он никогда вообще не говорит. Это обстоятельство было отмечено всеми нами. На приветственную речь Ферсмана, по его предложению, я сказал несколько слов. Ответом был — гром рукоплесканий […]

Москва. 13 февраля 1925 г.

[Елизавете Владимировне]
[…] Никак не могу сделать так, как хочу: нет времени писать тебе так полно, как я писал из Петрограда. Здесь в Москве я не живу спокойно, планомерно, я, как огонь, горю, только бы не сгореть. Я самый ‘модный’ человек и все ко мне тянутся. По вечерам в Доме ученых у меня бывает очень много народу… кто только не приходит! Атакуют многие желающие попасть в путешествие — больше все студенты и студентки… Получаю массу писем, по большей части от молодежи, уверяющей в любви и преданности, готовых следовать за мною куда угодно… на одном из докладов вытащили из моего кармана платок, разорвали на клочки ‘на память’, а взамен насыпали в карманы конфет…
Мои лекции: первая в Доме ученых во вторник 17 февраля, вторая в Политехническом музее — 19 февраля, третья 26 февраля — в Историческом музее, для ассоциации Востока… В общем я удовлетворен, но немного устаю от многолюдства.
Был приглашен на днях к Г. В. Чичерину (Нарком иностранных дел.— Е. К.). Свидание происходило от 12 1/2 часов до 1 3/4 ночи […] Ехал на извозчике по сонной Москве… Интереснее всего для меня был вопрос о Тибете, о событиях в Лхасе. Я слушал Г. В. с увлечением. Он осведомлен полностью, и мне теперь многое ясно… На первый год надо будет ограничиться только территорией Внешней Монголии и поручить т. Карахану (полпред СССР в Китае.— Е. К.) навести справки о возможном продвижении в Цайдам. Чичерин немного обижен, что я не подарил ему последней своей книги ‘Монголия и Амдо и мертвый город Хара-хото’, я дал ему понять, что я подарил ее, но поручил его сотрудникам передать ему веленевый экземпляр этой книги… ‘Нет, я не получил, и мне очень досадно’,— говорит Г. В. …Я сказал, что при новом свидании перед отъездом в Монголию я это исправлю. В заключение Чичерин поручил мне написать и дать ему записку — мой взгляд на предстоящий год деятельности экспедиции в области Монгольского Алтая […]

Урга. 25 июня 1925 г.

Дорогой Юлий Михайлович!
Это письмо вместе с отчетом о разработке ‘Мокрого’ и ‘Верхнего’ курганов в Ноин-ула представит Вам и В. Л. Комарову для осведомления мой ближайший помощник Сергей Александрович Кондратьев, которому, кроме того, поручен целый транспорт экспедиционных коллекций для сдачи в разные музеи. Из коллекций выделяется археологическая, которая, по-моему, не уступит моему привозу. Добыта большая часть того знаменитого ковра, меньшей частью (одной стороной) которого восхищались археологи и историки.
Советую внимательно прочесть сравнительно небольшие отчеты, чтобы можно было составить себе хотя бы некоторое впечатление о новых достижениях Вашей экспедиции.
Затем следует зоологическая коллекция, как пополнение к предыдущим многочисленным посылкам.
Кондратьев Вам сообщит подробности прошлого, а я вкратце сообщу программу предстоящего.
Очень прошу Вас обоих содействовать тому, чтобы Кондратьев скорее бы возвратился через Москву в Монголию. В Урге он останется для систематических работ в исследовании монгольской музыки.
Итак, с археологией мы совершенно покончили. Теперь приступаю к организации двух партий — восточной и западной по направлению в глубь Монголии, в Монгольский Алтай[…]
Искренне преданный Вам.

Ваш П. Козлов.

Монголия. Урочище Мишик-гун.

12 сентября 1925 г.

Дорогой Сергей Федорович!
Пользуясь случаем, спешу послать Вам 6 фотографических снимков с интересной каменной (гранитной) черепахи, с еще более интересными иероглифами по сторонам и орнаментом на панцыре. Кроме того, фотографии с каменных фигур. Черепаху пришлось отрыть, высвободить из земли, так как она покоилась в земле и на свет дневной выходила лишь своей поверхностью.
Место первых работ Тибетской экспедиции находится в долине южной извилины реки Толы — там, где эта река круто склоняется к северо-западу.
Этот заворот реки, оставивший ряд стариц, с прудами, с кувшинками на поверхности и высоким камышом по берегам, крайне любопытен и поучителен, в особенности геологам.
Кроме этого района, экспедиция продуктивно поработала в урочище ‘Бичиктэ-дулан-хада’, т. е. ‘Письмена теплых скал’, где мне удалось снять многие письмена, рисунки, кэрэксуры (и круглые, и квадратные), вокруг горы 71 кэрэксур…
А затем, значительно к юго-юго-западу в глухой местности, я нашел с помощью хорошего проводника на скалах письмена — историю народов. Письмена начертаны художественно, умело, на крепкой-крепкой горной породе — породе, которая островом залегает среди сплошного серого гранита. Письмена на такой породе, что им обеспечена целая вечность. Образцы горных пород взяты, порода темная, крепкая, звенит словно металл.
Снимки Бичиктэ (до 12) проявлены, но не напечатаны, снимки с письмен последних не проявлены (проявятся на днях). В октябре-ноябре я пришлю отчет со многими отпечатками.
Теперь же страшно тороплюсь поделиться с Вами этими новостями, так как едет в Ургу из [отдаленных районов] Монголии мой приятель (прежний мой спутник) Цокто Гармаевич Бадмажапов, который и сдаст этот пакет в Урге.
Очень прошу Вас, дорогой Сергей Федорович, сделать распоряжение о высылке в Ургу, в адрес мой, 3—5 экземпляров с отчетом, статьей моей о ноин-ульских памятниках.
Все мои письма и прочую корреспонденцию любезно доставит мне тот же Ц. Г. Бадмажапов.
Примите наш теплый привет и лучшие пожелания

Ваш всегда П. Козлов.

Монголия. Урочище Загэстэ-гол.

25 сентября 1925 г.

Дорогой Юлий Михайлович!
Только с места зимовки Тибетской экспедиции я смогу написать Вам более обстоятельно, теперь же, с интересной дороги в глубь Монголии, я имею возможность писать лишь маленькие наброски, с приложением снимков.
Из Урги Тибетская экспедиция проследовала вниз по реке Тола, вплоть до ее южной извилины.
В этом месте она нашла исторические памятники, фотографии с которых я уже выслал на имя С. Ф. Ольденбурга, в Ленинград. Простите великодушно, что я, помимо Вас, не осведомивши Русское географическое общество, послал в Академию наук, это, с моей стороны, большой грех и даже, скажу более, преступление.
На дальнейшем пути я встретил, по подсказу моего друга Ц. Ж. Жамцарано, гору, сложенную из серого гранита, на скалах которой имеются письмена и изображение животных. Эта гора ‘Бичиктэ-дулан-хада’, или ‘Письмена теплых скал’, снята мною фотографией многократно, снимки с письменами и кэрэксурами (каменные могилы) я прилагаю здесь, в количестве семи…
Еще дальше — в глубь Монголии — я нашел в крайне пересеченной (гранитными выходами) местности, на скалах плотной-плотной породы (остров среди гранита), звенящей как металл, письмена, очень художественно исполненные… рядом с письменами — изображения животных. Фотографии (удачные) при сем прилагаю. Фотографических снимков вообще у меня достаточно. Я рад, что располагаю прекрасным аппаратом и хорошими или довольно хорошими фотографическими принадлежностями.
Весьма интересно знать, что заключают в себе письмена, кажется, на монгольском языке (за исключением трех) на трех языках, с буддийской молитвенной формулой ‘Ом-ма-ни-па-дмэ-хум!’).
Я очень прошу Вас, дорогой Юлий Михайлович, по получении моего этого письма со всеми фотографиями, за исключением каменной черепахи, и по ознакомлении с содержанием присланного материала, передать его С. Ф. Ольденбургу с моей покорнейшей просьбой обработать таковой в скорейшее время.
Мне и моей экспедиции было бы очень приятно знать, что заключается в художественно начертанных письменах и к какому времени относится их происхождение. С своей стороны Географическое общество, может быть, найдет нужным сообщить мне свои взгляды и пр. Адрес прежний: Монголия. Урга. Начальнику Монголо-Тибетской экспедиции Русск. геогр. об-ва П. К. Козлову. Всю корреспонденцию с таким адресом в Урге сдают моему прежнему спутнику и другу Ц. Г. Бадмажапову. Последний аккуратно, периодически доставляет ее нам.
О своей ‘восточной’ партии, во главе с С. А. Глаголевым, пока не имею основательных данных о ее деятельности, чтобы таковые сообщить Вам.
Моя же или ‘западная’ — работает посильно. Производим съемку, ведем метеорологические наблюдения, собираем коллекции геологическую, ботаническую и зоологическую…, кроме того, работаем с легкой руки Ноин-ула и в области археологии…
Моим сочленам по родному Географическому обществу прошу передать мой самый теплый привет и лучшие пожелания.
Искренне преданный Вам.

Ваш П. Козлов.

P. S. При встрече с моим сыном передайте, пожалуйста, ему несколько слов из этого письма — мне положительно нет времени писать ни родным ни друзьям.

Ю. Хангай, истоки реки Онгиин-гола.

29 ноября 1925 г.

Дорогой Андрей Петрович!
Давно-давно мы не имели от Вас Никаких известий: соскучились, желаем все знать о Вас, о Вашем здоровье, о Ваших занятиях, о Вашем художественно-поэтическом творчестве и т. д…. Уже ли Ваша лира смолкла — не допускаем этого!
Скоро праздники… при этой мысли невольно весь переносишься из Монголии в милый край — Петроград, к друзьям, с которыми в уютной обстановке, в тепле, чистоте, в симпатичных кабинетах с культурными изданиями так хочется сидеть и говорить-говорить.
Ранее я мечтал устроить зимовку в долине озера Орок-нора, в виду могучих массивов Монгольского Алтая — Ихэ-богдо и Бага-богдо, чтобы полнее исследовать этот замечательный уголок внутреннего центральноазиатского бассейна.
Но другого рода исторические памятники — письмена и рисунки на скалах — вовлекли меня в Сайн-ноиновский район, в верховья и на исток реки Онгиин-гол, где я встретил, действительно, непочатое поле старины, хранящей историю Монголии…
Периодически я высылаю в фотографических снимках результаты моих исследований в Географическое общество и в Академию Наук. Вот куда следует стремиться историко-археологам, здесь они найдут много непочатого исторического материала. Куда ни заглянешь: и в горы, и в долины, и даже в область верхних поясов хребта, в дикие россыпи, и тут наталкиваешься на любопытные памятники.
Большой новостью, чем-то невероятным прозвучала вначале весть в моей экспедиции о том, что у одного, самого могущественного хана Монголии — Сайн-ноина имеется усыпальница, хранящая 13 могучих управителей номадов… 12 подняты на 9000 футов абсолютной высоты, в верхний пояс Хангая, и упокоены в земле, в могилах со склепами, с различными убранствами сверху, обнесенными оградами. Всего три года тому назад, как были сняты постоянные дежурства военных отрядов, хранивших могилы ханов. 13-й, последний Сайн-ноин-хан, наш современник — лично мой бывший, большой друг, приехавший (в роли председателя министров монгольских) в Петроград, после смерти (лет шесть тому назад), по его завещанию, оставлен при ставке и монастыре его аймака. Его тело набальзамировано, положено в гроб и покоится на возвышении, под сенью балдахина, заключенного в середину каменного, художественно архитектурного мавзолея. Тринадцать поколений сайн-ноин-ханов составили великую историю их самого большего аймака (29 хошунов) в Монголии. Их владения — и во внутреннем и во внешнем бассейнах.
Простите, я увлекся Монголией — ее историей!
Живое изучение страны ведется также, благодаря Вашей последней инструкции для ловли насекомых наша энтомологическая коллекция за последнее (минувшее) лето богаче и разнообразнее… Предстоящее лето мы будем собирать естественноисторические коллекции и в монгольском Алтае и в низовье Эцзина.
Пожелайте нам на предстоящий год заключительных удач и счастья. А пока позвольте Вас дружески обнять, поцеловать, крепко пожать Вашу талантливую руку и сказать Вам: примите, дорогой наш друг, на праздники наш далекий, горячий привет и самые лучшие пожелания…

Ваш П. Козлов.

Хангай, исток Онгиин-гола. 29 ноября 1925 г.

Дорогой Владимир Леонтьевич!
Жизнь на зимовке, у южного подножья хребта Хангая, пока протекает вполне удовлетворительно. В светлые тихие проблески, несмотря на зимнее время, я стараюсь выполнить все намеченные с осени задания…
С одной стороны, работаем в области изучения и сбора материалов по многочисленным памятникам старины Монголии, с другой, по-прежнему, изучаем соседний Хангай — его естественноисторичеекие богатства не только ближайшего южного склона, но и отдаленного северного, с районом истоков Орхона…
Монгольское население относится к экспедиции великолепно, то и дело попадают навстречу мои старые приятели, которые все стремятся оказать посильное содействие… Один влиятельный монгол (стоит во главе прежнего Сайн-ноиновского управления), некто Чумыт Дорчжи прислал любезное письмо и всеми силами переманивает меня в котловину озер внутреннего бассейна, в частности — в соседство Монгольского Алтая, его долины с севера — с озера Цыган-нор и массивом Бага-богдо… Обещает хорошо послужить ‘русской экспедиции’, так как у него многое не выдано американской экспедиции. Вообще я больше и больше убеждаюсь в том, как мало изучена Монголия..
Все же здесь в Хангае я пробуду тяжелое, нудное время зимы, но в феврале непременно снимусь лагерем и перекочую в соседство озер Цыган-нор и Орок-нор и в соседство высших массивов Монгольского Алтая — Ихэ-богдо и Бага-богдо[…]
Глаголевской партии предписал, по получении от нарочного моего пакета с китайскими паспортами, тотчас двинуться на юг, в низовье Эцзина и там выполнять мою специальною программу. В начале мая я сам приеду туда и, конечно, поработаю и в моем детище — Хара-хото.
На этот раз ограничиваюсь высылкой только трех фотографий с памятником старины. Зима и ее невзгоды не дают возможности получить должных отпечатков даже с удовлетворительных негативов…
Считаю долгом пояснить третий снимок — каменная баба… Еще в памяти местных стариков сохранилось представление, что это изваяние стояло на кэрэксуре (с восточного его края), открыто на воздухе. Но вот один лама устроил часовню. Таким образом, что внутри ее оказалась каменная баба. Лама эту каменную бабу облачил духовными одеждами и всякого рода регалиями, и народ стал молиться кумиру под названием ‘цаган ушэхай’ — милостивой женщине-старухе […]
С течением времени часовня обогатилась и могла воздвигнуть целую кумиренку: таким образом, взамен часовни над каменной бабой — цаган-ушэхай — появился храм (но место, на котором каменная баба стояла вначале, так и осталось по-прежнему, бабу лишь подняли из земли выше, наружу). Каменная баба стоит в храме, занимая почетное место (за известную мзду ламы привратники раздели каменую бабу донага и позволили мне снять с нее фотографию. На другой день цаган-ушэхай вновь красовалась в ярких одеждах)…
Очень любопытно, что снаружи кумиренки вы видите, что она поставлена на кэрэксур, его восточную треть, с таким расчетом, чтобы цаган-ушэхай была бы в храме, занимая его почетное место. В недалеком будущем цаган-ушэхай хотят поставить на трон. Излишние камни, венчающие насыпь кэрэксура, убраны и в порядке сложены, они, конечно, мешали возведению фундамента (деревянного) кумиренки.
В заключение позволю себе опять просить Вас передать это маленькое письмо с фотографиями С. Ф. Ольденбургу, вместе с моим праздничным приветом.
Отчет географический пришлю позднее, на него уйдет порядочно времени из декабря месяца.
Давно не получал от Вас вестей, соскучился, прошу меня не забывать — поддерживать мой дух и мои стремления на пути изучения моей любимой Азии.
Вышел ли сборник статей по Монголии, очень жажду его иметь в экспедиции. Прошу дорогого Сергея Федоровича непременно выслать мне несколько экземпляров и оставить также несколько экземпляров, которые я получу лично в Ленинграде.
В лице Вашем крепко обнимаю моих друзей по родному Географическому обществу. Г. Е. Грумм-Гржимайло передайте марку с конверта, он очень интересуется.

Ваш П. Козлов.

P. S. Ни на одно из моих путевых писем ни от Вас, ни от С. Ф. Ольденбурга я не имею ответа, а мне очень интересно знать, что в себе хранят письмена, рисунки и т. д., все то, что я уже ранее выслал Вам. П. К.

Урочище Холт. 19 апреля 1926 г. (Юго-восточная окраина Хангая).

[Елизавете Владимировне]
С добрым утром! Сегодня воздух окутан пыльной дымкой, но жаворонки в вышине поют на все лады. Рядом с нами в 100 шагах выше моей юрты держится пара красных уток. Они устроились в русле речки на берегу маленького водоема и, вероятно, будут гнездиться…
Мы перенесли лагерь из Уха-обо сюда в Холт (в урочище с остатками третичных млекопитающих.— Е. К.) 1 апреля. Только на днях закончили выборку счастливо найденного ‘гнезда’ с костями, больше всего находим зубов, среди них есть и крупные клыки, но есть и кости конечностей. Место нашего лагеря ужасное — такая мертвячина кругом… Видим только одну горку Сончжи, и никаких далей. На днях добыл для орнитологической коллекции пролетных птиц: гуся-гуменника и двух завирушек. Больше от нас ничего не жди. В нашей пустыне ничего нет! Хотя я и посматриваю, и хожу вверх по руслу Холта, но все безрезультатно… По временам показываются заблудившиеся одиночки: гуси, утки, чеканы. Однажды тянули небольшими стайками чибисы и даурские галочки. Погода у нас скверная — ветер, стужа и пыль. Раньше было теплее. Теперь я не вылезаю из валенок и полушубка. Сегодня падал снег, все живое исчезло, даже нет ‘хачиков’ {‘Хачики’ — измененное ‘хуанчук’ — саранча (китайск.). Судя по дате, это личинки некоторых местных саранчовых.} — они прицепились к сухим стеблям дересу и сидят смирно.
Думаю вскрыть вершину Сончжи, на днях я был на ней. Ну и вид же, я тебе скажу, открывается оттуда! Видно знакомые вершины Хангая, место нашего предыдущего бивака, а на юге виден Гобийский Алтай — все словно на ладони […]

Урочище Холт. 25 апреля 1926 г.

[Елизавете Владимировне]
[…] Сегодня получил почту — номер ‘Известий’ с моей статьей-фельетоном ‘Вести из экспедиции П. К. Козлова’, но, что лучше всего — пришло донесение от С. А. Глаголева из Хара-хото. Высылаю его тебе. Я очень хочу сам побывать еще раз в Хара-хото. Поеду мимо твоей стоянки (на озере Орок-нор.— Е. К.), там подумаем, обсудим… Пока поручу Глаголеву разработать фундамент ‘знаменитого’ субургана […]
Читал письма и газеты до полуночи, когда случилась снежная буря и занесла наш лагерь кругом. В мою юрту через распахнувшуюся дверь и поднятую часть крыши над очагом ворвался поток снежного ветра и засыпал. Пришлось разбудить Васю (В. А. Гусев — препаратор экспедиции.— Е. К.) и укреплять войлоки. 26.IV утром — картина зимы. Снег везде, на ровных местах до 1/4 аршина, кругом нас сугробы […]

Урочище Холт. 1 мая 1926 г.

[Елизавете Владимировне]
[…] Вечером я сидел у юрты на ящике, покрытом войлоком, и долго любовался на моих соседей, что на ручейке, в расширенной его части. Там держались: пара турпанов и 7 улитов (кажется фи-фи). Турпан самец кормился молодой травкой на берегу, а его самка плавала среди улитов, которые чистились, стоя в воде. Некоторые тыкали в песчаное дно своими клювами, а одна группа из трех особей разместилась вниз по ручью в мелководье: кулики стояли неподвижно, спрятав голову под крыло и поджав одну ножку […]

Урочище Холт. 4 мая 1926 г.

[Елизавете Владимировне]
[…] Наконец приехали тибетцы! С одним из них я долго беседовал. В заключение вручил ему подарки для далай-ламы: книги и прекрасные хадаки. Не знаю почему, но всякий человек, едущий в Лхасу, делает мне очень больно, даже тем, что он увидит Тибетское нагорье, и медведя-пищухоеда, и диких яков, и гималайских грифов… Наконец, увидит Лхасу, о которой я мечтаю со времени своего первого странствия с незабвенным Пшевой (Николай Михайлович Пржевальский.— Е. К.).
[…] В ночь на сегодня я с Васей Гусевым проявлял свои последние 17 снимков. В общем — весьма удовлетворительно. Только почему-то с места в карьер проявление пошло вяло, необычно медленно. Мы закончили все ровно в 5 часов утра, когда, несмотря на крепкий ветер, жаворонки пели зовсю […]

Озеро Орок-нор. 21 мая 1926 г.

Дорогой Петр Михайлович!
Под монотонный, непрерывный шум Орок-нора, под гул его пенистых волн, пишу Вам это письмо за несколько дней до моего отъезда в Хара-хото. Забрался и еще глубже забираюсь в такие места, откуда ничего не знаю о том, что творится на белом свете. Полная неосведомленность дальше того района, в котором приходится работать.
Моя Орок-норская партия порадовала меня своими успехами. Богатый, интересный весенний пролет птиц обогатил коллекции, которые вообще растут с каждым днем. Соседний Монгольский Алтай, его величественные белые вершины, как в зеркале, порою отражаются в Орок-норе, привлекают моих спутников в свое ущелье за горными баранами — янгир-яма, а также и за горными индейками. Охоты чудесны. Однажды новичок увидел ‘огромную пеструю — красную с черными кольцами и длинным хвостом — кошку’, т. е. леопарда, промазал по нем, а потом уже боялся, когда ему объяснили, что такое означает его кошка! ‘Да, я и то дивился,— замечает мой Ганчжуров,— что после выстрела он — этот зверь — исчез, словно провалился сквозь землю’.
Туземцы леопарда очень ценят, так как китайцы за шкуру платят столько янчанов, сколько на шкуре зверя законченных колец.
Наша брезентовая лодка, на которой и я здесь поплавал порядочно, производит на монгол волшебное впечатление: главное, она устойчива на волнах, качается как поплавок и с двумя ‘пассажирами’ продвигается скоро. Таким образом, мы производим исследование глубин, качество дна и т. д. Рыбы — масса, так как ее никто, и никогда, кроме орланов и других птиц, не ловит!
Теперь лето: страдная, горячая пора у путешественника: надо собирать растения, птиц, рыб, змей, ящериц, насекомых. Надо за всем следить, все заняты, порою не хватает рук. Моя южная хара-хотская партия в течение всей своей годовой деятельности колит научные сборы, не имея возможности их послать ко мне и далее к Вам. Багаж наш велик, очень тяжелы остатки носорога, жирафы, рогатых животных, кабанов и т. д. Но зато приятно сознанию…
Таким образом, время просто не замечаешь, оно не бежит, а летит! Как месяц настанет, пиши, что его почти не существует, он исчисляется быстро преходящими днями. Этот листок мой Вы получите в июне, когда я буду на развалинах моего детища. В июле мой корабль пустыни я поверну по направлению к родным пределам. Лично я, с женой и одним из моих сотрудников, хочу прибыть в Ургу за неделю раньше каравана экспедиции, чтобы многое, главное, подготовить.
Разрешите остановиться на родном клочке земли, под Вашим полпредским крылом…
Очень прошу Вас, Петр Михайлович,— распорядитесь выслать за мной одну из Ваших лучших надежных машин в Уйцэн-ван[…]

Сочи. 30 августа 1927 г.

Дорогой Сергей Федорович!
Благодаря заботам Н. П. Горбунова, я имел возможность устроиться на отдых-лечение в Сочи. Здесь же я познакомился с председателем СНК Украины Г. И. Петровским, который любезно разрешил мне заехать в Асканию-Нова и подробно ознакомиться с государственным заповедником — его современным состоянием.
Таким образом, завтра я сажусь на пароход и плыву на Севастополь, далее по железной дороге еду до ст. Ново-Алексеевка, откуда степью 75 верст до Аскания-Нова, где и останусь до половины сентября. Надеюсь, что собранный мною материал по освещению заповедника Аскания-Нова будет интересен и для Академии наук и Географического общества, в свое время принимавших близко к сердцу самое бытие Аскании с такими животными формами, как Equus Przewalskii. Сочи и Мацеста восстановили мои силы: я бодр и жизнерадостен, мои мечты и грезы, помимо моей воли, уносятся в ‘заветную даль’! […]

Сочи. 10 июля, 1927 г.

[Елизавете Владимировне]
[…] Спасибо, что часто и обо всем пишешь, чувствую полную связь с домом, и не так остра удаленность от тебя. Скоро надо засесть за составление проекта (новой экспедиции.— Е. К.). Как-то странно писать без тебя: ведь ты знаешь, я люблю диктовать и привык вместе обдумывать всякую новую мысль… Не так ли?..
Вчера, сидя на берегу моря, меня настроили наши ‘санаторцы’, преимущественно украинцы-рабочие, на рассказы о Судзуктэ и Хара-хото. Я был в ударе, увлекся и не заметил, что около меня собрался целый ‘митинг’. Были и посторонние, все просили не откладывать надолго обещанную лекцию о последнем путешествии в Азию. Нашлись люди, которые меня уже слушали по радио или в Политехническом музее в Москве. Есть и желающие идти с нами в Азию.[…]

Сочи. 11 августа 1927 г.

[Елизавете Владимировне]
[…] Проекта экспедиции я все еще не написал, хотя он полностью готов в моей голове, и дня через три я оформлю его на бумаге. Этот доклад надо будет сначала представить в Географическое общество и в Академию наук СССР, и, только получив от этих учреждений отзывы, можно будет отправить его в Совнарком. […]

Сочи. 15 августа 1927 г.

[Елизавете Владимировне]
[…] Сегодня долго держал в руках стоверстную карту: мой маршрут (будущей экспедиции.— Е. К.) и предстоящая работа мне ясны. Чувствую, что все внимание и деятельность экспедиции будут сосредоточены на районе верховьев Ян-цзы-цзяна. Надо устроить заранее (письмом) так, чтобы Донир (представитель Тибета в МНР.— Е. К.) и Агван Доржиев предупредили далай-ламу о нашей стоянке летом на Ян-цзы и чтобы Лхаса установила связь с нами. Может быть случится так, что часть экспедиции займется съемкой реки Ян-цзы (начало ей я положил сам), в то время как другая часть будет работать и проживать в столице Тибета. Конечно все эти предположения в ‘проект’ не войдут, но они должны жить среди нас… Когда я мысленно так близко подхожу к Тибету, мне представляется, что он не уйдет от нас! […]

27 октября 1930 г. д. Стречно

Глубокоуважаемый и дорогой Юлий Михайлович!
Из лесов и долов старорусских, где еще тепло по-летнему, где на солнце летают бабочки и жужжат осенние шмели и мухи, шлю Вам и сочленам Общества мой большой привет и лучшие пожелания, лично же Вам еще и большую благодарность за написанное Вами для меня, по-английски, приветственное письмо в Лондон, в Географическое общество.
Должен сказать, что когда Вы отсутствовали из Ленинграда, в сентябре, я послал в Лондон телеграмму, на английском языке. На днях жена прислала мне ответ, полученный от англичан: 15.IX. ‘Милостивый государь! по поручению президента Географического общества, я приношу Вам благодарность Географического общества за Вашу любезную (точнее — ‘добрую’) телеграмму от 12.IX, в которой Вы прислали Ваши пожелания в день столетия Общества, как его почетный член-корреспондент.
Общество весьма сожалеет, что не все его медалисты смогут присутствовать на его торжестве.
Примите и пр.

Секретарь Артур Хинкс’.

Моя жизнь и деятельность в лесах и полях Залучья {Родина Гавриила Иванова, участника пяти экспедиций в Центральную Азию и Тибет.} протекает удовлетворительно. Понемногу я пишу, понемногу охочусь. Мои сотрудники охотники-препараторы совершенствуются. Моя задача — подготовить их к участию в отдаленные экспедиции. Двое уже намечены к таковым поездкам. Остальные четыре-пять будут намечены. Все это молодежь крепкая, нравственная. Каждый из них детски радуется, пополняя наши еще скромные сборы в отделе млекопитающих и птиц. Так как у меня нет средств для оплаты их труда, то всякого рода одежда и обувь, получаемые мною по бумагам Географического общества, поступает им вознаграждением и служит поощрением к успехам…
Моя организация и я сам усердно просим Вас, как представителя Общества, подарить и выслать нам труды Общества по экспедициям, близким нашему сердцу, о которых мои деревенские ученики слышат из моих уст и, конечно, желают видеть, и книги о тех путешествиях, в которых я — их руководитель — принимал участие. Дар Общества пополнил бы значительно наше здешнее собрание книг.
После ранних холодов и обильных снежных осадков, со второй половины октября установилась приятная, мягкая, сухая погода и температура значительно поднялась, даже ночной минимум держится выше нуля, и еще вчера я наблюдал на лужайке бабочку.
На этом я и оканчиваю мое письмо! Буду искренне рад получить от Вас хотя бы коротенькую весточку. Всего хорошего.
Искренне преданный Вам.

Ваш П. Козлов.

P. S. Наш сочлен В. Л. Попов спрашивает меня: известно ли председателю Русского географического общества, что Москва намерена из заслуженных бывших отделов Р. Г. О. Восточно-Сибирского и Западно-Сибирского образовать бюро краеведения? Допустим ли Западно- и Восточно-Сибирские отделы обратить в узкие бюро краеведения? Считаю нужным довести до Вашего сведения.

1933 г. (октябрь)

Дорогой Юлий Mихаилович!
В лице Вашем и дорогих Николая Ивановича Вавилова и Якова Самойловича Эдельштейна {Н. И. Вавилов — крупнейший советский ботаник, академик, президент Географического общества. Я. С. Эдельштейн — известный советский геолог и геоморфолог, профессор, в эти годы — ученый секретарь Общества.} приношу Гос. географическому обществу мои искренние чувства глубокой благодарности и признательности за приветствие и пожелания по случаю моего незаметно подошедшего семидесятилетия.
Правда, я все еще бодр духом и чувствую в себе некоторые силы, тем тяжелее и больнее сидеть отшельником в новгородских лесах и понемногу вести пассивную деятельность — описание путешествия.
Среди птиц попался интересный экземпляр тетерки, похожей больше не на тетерку, а на глухарку — тетерка-глухарка.
Но моя послушная мечта в длительные зимние вечера и ночи часто уносит меня в далекий, высокий Тибет, где только и остались непосещенные уголки, завещанные незабвенным учителем H. M. Пржевальским.
Порою, словно лермонтовский ‘Демон’, я ношусь над хребтами Тибета и подолгу останавливаюсь в созерцании глубоких, богатых ущелий верхнего Меконга, их диких неприступных скал, омываемых гремучими речками и водопадами, красиво сверкающими радугами.
То улетаю в Центральный Тибет со сказочным замком-дворцом Потала, с алмазным престолом далай-ламы. Вижу по плоской кровле 13-этаждого священного замка прогуливающегося тибетского владыку и любующегося символическим поцелуем солнца с ледяными вершинами, в то же время придворный оркестр несет тибетскую симфонию вверх к голубым небесам, или вниз — к коленопреклоненным обитателям Лхасы…
Торжественное величие природы и музыкальные волны оркестра в сильной степени волнуют душевный мир буддийских жрецов и приближают их к познанию и восприятию нирваны.
Правда, дорогой Юлий Михайлович, как я был бы счастлив сидеть теперь на протяжении нескольких лет в стране лам и монастырей, с одной стороны, и дивной величественной природы Тибета, с другой. Много, много нового можно было там добыть и для музеев и для самого Географического общества.
Разбудили Вы мою дремавшую душу!
До свидания — в декабре увидимся.
Крепко жму Вашу могучую руку.
Искренне преданный и всею душою любящий Вас.

Ваш П. Козлов.

Козлов Петр Кузьмич
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. Письма Александра Блока Г. Чулкову, Блок Александр Александрович, Год: 1910
  2. Письма А. А. Ахматовой, Блок Александр Александрович, Год: 1916
  3. Переписка Александра Блока и Андрея Белого. 1903-1919, Блок Александр Александрович, Год: 1919
  4. Письмо от Сервия Сульпиция к Марку Туллию Цицерону, Цицерон, Год: 1805
  5. Письмо в редакцию ‘Литературной Газеты’, Губер Борис Андреевич, Год: 1929
  6. Два письма Александру Тургеневу, Жуковский Василий Андреевич, Год: 1826
  7. Письма Н. А. Ригельмана, Аксаков Иван Сергеевич, Год: 1863
  8. Письма к И. С. Аксакову, Жинзифов Райко, Год: 1863
Электронная библиотека