Письма к Вл. Гр. Черткову, Гаршин Всеволод Михайлович, Год: 1886

Время на прочтение: 6 минут(ы)

Письма Вс. М. Гаршина к Вл. Гр. Черткову

Гаршин В. M. Избранное
М., ‘Правда’, 1984.
‘Звенья’, т. V, М.-Л., 1935
Меня просили предоставить редакции те несколько писем Всеволода Михайловича Гаршина, которые сохранились в моем архиве. К сожалению, их было немного, и содержание их, за исключением одного из приводимых здесь,— незначительное. Насколько помню, еще одно письмо я не мог разыскать среди моих бумаг, потому, вероятно, что оно было особенно интересно, содержа описание его удрученного душевного состояния незадолго до смерти, и потому было выделено мною из остальной переписки.
Несмотря на то, что со Всеволодом Михайловичем мое знакомство было весьма непродолжительно (я познакомился с ним всего за несколько лет до его смерти), тем не менее мы успели сойтись душа в душу, и мало с кем в течение всей моей жизни у меня устанавливались такие сердечные и тесные отношения, как с ним. Мы сразу почувствовали себя, как старые друзья, которые понимают друг друга с полуслова. С ним это было особенно легко вследствие его замечательной чуткости и отзывчивости. Он на все хорошее сразу откликался. Все низкое и жестокое его возмущало до глубины души, доводя иногда почти до потери равновесия. Но в его возмущении резко выступало одно свойство, редко у кого встречающееся: к самим лицам, совершающим эти низости и жестокости, он относился с неподдельной и глубокой жалостью, считая, что они в своем заблуждении самые несчастные из всех людей и больше всего заслуживают сострадания. В личных отношениях Всеволод Михайлович был удивительно осторожен, деликатен и нежен. О самом себе он не любил распространяться, но проявлял живой интерес ко всему происходившему вокруг него. В своих стремлениях Всеволод Михайлович был не только искренен, но и необыкновенно горяч. Он чувствовал иногда потребность приводить в немедленное действие те побуждения, которые внезапно вспыхивали в его душе, ярким проявлением чего могут служить такие поступки, как, например, его посещение министра внутренних дел Лорис-Меликова накануне казни Млодецкого, покушавшегося на жизнь последнего. Подобные импульсивные поступки часто им совершались, вызываемые его мучительной болью за всех страдающих.
Познакомились мы с ним во время самой весны моей духовной жизни. Я был тогда особенно экспансивен, и Всеволод Михайлович, очевидно, считал, что общение со мной послужит благотворным возбуждением для сознания спящего непробудным сном кружка писателей и интеллигентов, среди которых он вращался. Одно время он меня часто брал с собою к тому или другому своему знакомому, у которого собирались приятели, и мне приходилось играть роль выразителя и защитника от самых разнообразных нападений того жизнепонимания, которое получило название ‘толстовства’. Я тогда очень любил этого рода беседы, и споры наши принимали характер самый воодушевленный. Всеволод Михайлович обыкновенно сначала молча наблюдал, прислушиваясь к ходу беседы, но когда спорившие со мной особенно несправедливо нападали на те взгляды, которые я высказывал, им овладевало внутреннее возмущение, и он, становясь на мою сторону, разражался вдохновенным и поражающим своей силой обращением к собравшимся, иногда довольно продолжительным. Все присутствующие внимательно слушали, ни словом не перебивали его речь, которая оставляла сильнейшее впечатление.
Слухи об этих беседах, в которых я выступал в качестве обличителя насильственной власти, церковного авторитета, научного гипноза и всех остальных устоев государственного строя, очевидно, дошли до тогдашнего временщика Победоносцева, и я получил от незнакомой мне дамы приглашение притти повидаться с ней для того, чтобы она могла передать мне поручение от его лица. Заинтригованный этим предложением, я отправился, и обещанное поручение было мне передано. Оно было очень кратко и определенно, а именно, что если я не прекращу своей пропаганды в среде петербургской интеллигенции, то он, Победоносцев, посадит меня в сумасшедший дом. После этого откровенного предупреждения я, тем не менее, продолжал поступать по-прежнему, пока в скором времени не переехал на житье в деревню.
Всеволод Михайлович один из первых отозвался на призыв Толстого к литераторам и художникам принять участие в общедоступных изданиях для народа и специально для этой цели написал два рассказа: ‘Сигнал’ и ‘Медведи’, а также принимал участие в составлении текста для лубочных картин ‘Посредника’. Он был горячим сторонником упрощения интеллигентной речи и считал, что даже большие произведения общечеловеческого содержания вполне можно писать слогом, понятным далее полуграмотному читателю, и таким именно слогом он готовился писать задуманное им сочинение о Петре Первом.
Мы часто беседовали о преимуществах жизни в упрощенной обстановке физического труда и вообще безвыездного пребывания в деревне. К этим вопросам он относился точно так же, как и я. Его мечтой было переселиться куда-нибудь в деревенскую глушь и общаться там с крестьянами за совместной с ними работой. Чувство это в нем неотступно усиливалось и под конец дошло до степени тоски, тем более, что в Петербурге он вынужден был жить в условиях самого нудного труда в железнодорожном правлении и в свободное время общаться лишь с людьми своего же интеллигентного, мало самобытного и очень безжизненного круга. Во время моего последнего свидания с ним мы почти сговорились, что в следующий мой приезд он поедет из города вместе со мною и остановится у меня, пока не найдет себе подходящего места жительства. Я как раз незадолго до его смерти получил от него очень откровенное и трогательное письмо {К сожалению, именно этого наиболее содержательного его письма я не могу отыскать среди своих бумаг.} все о тех же своих внутренних муках в связи с городской жизнью, на которое я собирался ответить лично, так как должен был вскоре ехать в Петербург. Но перед этим ожидаемым свиданием с ним я внезапно был ошеломлен газетным известием о его самоубийстве. Видно, весь столичный образ жизни так нестерпимо угнетал его душу, что наступила минута, в которую Всеволод Михайлович не в силах был удержаться от своего рокового поступка. Но перед самой смертью он в этом поступке глубоко каялся. Я не могу освободиться от убеждения в том, что если бы успело состояться его переселение в деревню, в более простую обстановку, он справился бы с своими временными припадками душевного заболевания, как вообще бывает с подобными больными, когда они живут в нормальной обстановке, занимаются ручным трудом и общаются с уравновешенным и здоровым крестьянским населением.
Смерть Всеволода Михайловича была для меня невыразимым горем, лишив меня одного из самых лучших друзей, которых я когда-либо имел. На нем я увидал, что некоторые, от времени до времени повторяющиеся, неуравновешенные душевные состояния не только нс вредят лучшим достоинствам человека, но, делая его более независимым от текущих шаблонных понятий, царящих в той среде, в которой ему приходится вращаться, дают возможность его истинному, духовному облику более свободно проявляться. Со дня смерти Всеволода Михайловича, a времени уже прошло не мало, я могу смело сказать, что не встречал никого, более, чем он, обладавшего свободой кругозора и вообще более чистыми, сострадательными и возвышенными душевными свойствами.

В. Чертков.

1

Дорогой Владимир Григорьевич, благодарю Вас за книги. Я уже прочел последний том (кроме того, что читал прежде). Я должен Вам сказать, что я беру назад почти все, что говорил Вам. Кажется, беру назад потому, что я судил обо всех этих вещах по отрывкам, сказанным или противниками 1 Л[ьва] Н[иколаевича] или его защитниками 2. Я не хочу сказать этим, что я согласен, совсем нет: многое, признаюсь откровенно, мне чуждо и, даже больше, ненавистно 3. А многое, большая часть, так близко и…4. Но теперь (т. е. эти дни, может быть, недели и месяцы) я спорить не буду, потому что это слишком важное дело, а я ошеломлен. Именно ошеломлен. Простите за бессвязность письма: я пишу поздней ночью и очень расстроен.

Горячо Вас любящий В. Г.5.

1 Зачеркнуто: врагами.
2 Зачеркнуто: друзьями.
3 Следующие восемь слов написаны внизу страницы в виде вставки со знаком *).
4 Слово вымарано.
5 Письмо это было получено в ответ на доставленные мною Всеволоду Михайловичу некоторые писания Л. Н. Толстого, которые не были разрешены для всеобщего распространения.

2

Заходил к Вам спросить, не хотите ли съездить к Глебу Ивановичу1. Напишите, когда у Вас нашелся бы свободный день или, вернее, ночь для этого1.

Ваш В. Гаршин.

1 Успенскому.
2 Написано на обороте визитной карточки В. М. Гаршина.

3

Дорогой Владимир Григорьевич, посылаю в особом пакете официальную бумагу в Таможню о полиграфе. Если это в Сухопутной, то в случае невыдачи обратитесь прямо к управляющему, Владимиру Фед. Никонову, с прилагаемой карточкой, он все сделает. А в Портовой помочь не могу. Прошу Вас позволить мне рассчитаться с Вами за гектограф деньгами после приезда. Теперь же, когда получите гектограф, напишите нашему письмоводителю Александру Тимофеевичу Васильеву (Б. Московская, 6), чтобы он прислал к Вам сторожа за прибором. ‘Медвежью казнь’ тоже посылаю. Простите за безобразный почерк, тороплюсь, как угорелый.

Горячо Вас любящий В. Гаршин.

До свиданья.
20 III-87.

4

Дорогой Владимир Григорьевич.
Можно ли будет мне воспользоваться корректурою пьесы Льва Николаевича на субботний вечер (17 января). Если да, то напишите мне, когда я могу получить пьесу. Я мог бы заехать за ней в субботу же между 7 и 7 1/2, а Вы бы приготовили ее и сунули мне. В воскресенье же утром я привезу ее обратно.

Любящий Вас искренно
В. Гаршин.

13 янв. 86.
Невский, 84, в к. 52.

5

20 октября

Дорогой Владимир Григорьевич,
Всеволод получил Ваше письмо с письмом Г-жи Хмелевой, спешу Вам ответить, чтобы Вы сами уже что-нибудь сделали или посоветовали ей обратиться в Литературный фонд — так как Всеволод Михайлович до сих пор болен,— ничего не может делать, не служит, лежит целыми днями в кровати, я боюсь, что и службу-то он потеряет, и не отвечал он Вам на Ваше письмо по причине же своей болезни. У нас теперь живет наша сестра, жена Евгения Михайловича, у которой на-днях должен родиться ребенок. Бедному Всеволоду поступок его брата доставляет постоянную муку и не дает ему оправиться. Так что, видите, у нас мало радости.
До свиданья, Владимир Григорьевич,— Всеволод Вам кланяется. Шлем привет Анне Константиновне и желаем ей всего хорошего.

Н. Гаршина.

Посылаю и письмо Хмелевой.

6

В. Г. ЧЕРТКОВУ1

О ты, явивший мне писательну машину,
Поведай мне, как ею управлять,
Дабы я мог чувствительну стишину
Тебе на той машине написать.

В. Гаршин.

1 Стихотворение было написано на пишущей машинке, бывшей у меня на столе — во время одного посещения Всеволода Михайловича, не заставшего меня дома. Прим. В. Ч.

ПРИМЕЧАНИЯ

Печатается по тексту, опубликованному в сб. ‘Звенья’, т. V, М.-Л., 1935, с. 677—679.
Чертков Владимир Григорьевич (1854—1936) — издатель, публицист. В 1883 г. познакомился с Л. Толстым и стал его ближайшим сотрудником. Гаршин писал Е. М. Гаршину 4. VI. 1887 г.: ‘Очень любя Черткова, я в теоретических рассуждениях ни в чем с ним и с Т<олстым> не схожусь. Многое в их речах мне прямо ненавистно (отношение к науке, напр<имер>): если ты этого не знал, можешь спросить у Ч<ерткова> при случае: он скажет тебе, что меня ‘ихним’ считать невозможно’ (Гаршин. Письма, с. 391). Чертков познакомился с Гаршиным в 1885 г.
Стр. 377. …для этой цели написал два рассказа…— См. примеч. к воспоминаниям В. И. Бибикова, с. 411.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека