Письма к Н. А. и А. И. Герценым, Боткин Василий Петрович, Год: 1892 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 13 минут(ы)

**Изъ переписки недавнихъ дятелей *).**

(Матеріалы для исторіи русскаго общества).

*) Русская Мыс, кн. VII.

Письма В. П. Боткина къ Н. А. и А. И. Герценымъ.

(1844—1846).

Въ нашемъ собраніи есть не мало писемъ В. П. Боткина, автора Писемъ объ Испаніи, но большая часть этихъ писемъ принадлежатъ къ 1847—1848 г., т.-е. къ тому времени, когда Герцены были уже за границей, слдовательно, къ позднйшему періоду въ жизни кружка ихъ, противъ того, которому посвященъ настоящій отдлъ. Этому послднему періоду принадлежатъ только два письма, изъ которыхъ первое, изъ Москвы, говоритъ о личномъ дл Боткина, а второе, изъ путешествія, касается литературныхъ и эстетическихъ вопросовъ.

Въ глав своихъ мемуаровъ, которая помщена въ посмертныхъ сочиненіяхъ Герцена подъ заглавіемъ Базиль и Армансъ, Герценъ съ большимъ юморомъ разсказываетъ исторію женитьбы Боткина, подавшей поводъ и къ написанію перваго изъ нижеслдующихъ писемъ. ‘Базиль’, имя уже около 40 лтъ, познакомился въ Москв съ модисткой, француженкой ‘съ Кузнецкаго моста’, и влюбился въ нее. ‘Резонеръ въ музык и философъ въ живописи,— говоритъ Герценъ,— онъ былъ изъ самыхъ полныхъ представителей ультра-гегеліанцевъ. Онъ всю жизнь носился въ эстетическомъ неб, въ философскихъ и критическихъ подробностяхъ. На жизнь смотрлъ онъ такъ, какъ Регеръ на Шекспира, возводя все въ жизни къ философскому значенію, длая скучнымъ все живое, пережеваннымъ все свжее,— словомъ, не оставляя въ ‘своей непосредственности ни одного движенія души. Взглядъ этотъ, впрочемъ, въ разныхъ степеняхъ принадлежалъ тогда почти всему кружку, иные срывались талантомъ, другіе живостію, но у всхъ еще долго оставался — у кого жаргонъ, у кого и свое дло.

‘Пойдемъ,— говорилъ Бакунинъ Т. (Тургеневу?) въ Берлин въ начал сороковыхъ годовъ,— окунуться въ пучину дйствительной жизни, бросимся въ ея волны’,— и они шли просить Фарнгагена фонъ-Энзе, чтобъ онъ ихъ ввелъ ловкимъ купальщикомъ въ практическія пучины и представилъ бы ихъ одной хорошенькой актрис. Понятно, что съ этими приготовленіями не только ни до какого купанья въ страстяхъ, ‘разъдающихъ тайники духа нашего’, но вообще ни до какого поступка дойти нельзя

‘И такъ, влюбленный сорокалтній философъ, щуря глазки, сталъ сводить вс спекулятивные вопросы на ‘демоническую силу любви’, равно влекущую Геркулеса и слабаго отрока къ ногамъ Омфалы, началъ уяснять себ и другимъ нравственную идею семьи, почву брака (Гегелевой философіи права, глава Siltichkeit). Препятствій не было со стороны Гегеля. Но призрачный міръ случайности и кажущагося,— міръ духа, не освободившагося отъ преданій, не былъ такъ сговорчивъ. У Базиля былъ отецъ, Петръ Кононычъ, богачъ, который самъ былъ женатъ послдовательно на трехъ, и отъ каждой имлъ по трое дтей. Узнавъ, что его сынъ, и, притомъ, старшій, хотлъ жениться на католичк, на нищей, на француженк, да еще съ Кузнецкаго моста, онъ ршительно отказалъ въ своемъ благословеніи. Безъ родительскаго благословенія, можетъ, Базиль, принявшій шикъ и манеры скептицизма, какъ-нибудь и обошелся бы, но старикъ связывалъ съ благоговеніемъ не только послдствіе Jenseits (на томъ свт), но и Dieseite (на этомъ свт), а именно наслдство.

‘Препятствіе старика, какъ всегда, двинуло дло впередъ, и Базиль сталъ подумывать о скорйшей развязк. Оставалось жениться, не говоря худого слова, и впослдствіи заставить старика принять un fait onompli или скрыть отъ него бракъ, въ ожиданіи, что скоро онъ не будетъ ни благословлять, ни клясть, ни распоряжаться наслдствомъ’.

Для соблюденія тайны отъ Москвы, ршено было внчаться въ деревн, гд жили лтомъ Герцены. Назначенный день истекъ, а пара не являлась. Поздно ночью, наконецъ, подъхалъ тарантасъ, и изъ него вылзъ Базиль, но за нимъ — Блинскій.

‘Вотъ что случилось,— расказываетъ Герценъ.— Видя, что дло быстро приближается къ развязк, Базиль испугался, началъ рефлектировать и совершенно сконфузился, обдумывая неумолимый фатализмъ брака, неразрушимость его, по Кормчей книг и по книг Гегеля. Онъ заперся, отданный въ жертву духу мучительнаго изслдованія и безпощаднаго анализа. Страхъ возросталъ съ часу на часъ, и тмъ больше, что дорога къ отступленію была тоже не легка, и чтобы ршиться на нее, надобно было имть столько же характера, сколько и на самый бракъ. Страхъ этотъ росъ до тхъ поръ, пока въ дверь не постучался Блинскій, пріхавшій изъ Петербурга прямо къ нему въ домъ. Базилъ разсказалъ ему весь ужасъ, съ которымъ онъ идетъ на сртеніе своего счастія, и все отвращеніе, съ которымъ онъ вступаетъ въ бракосочетаніе по любви, и требовалъ его совта и помощи.

‘Блинскій отвчалъ ему, что надобно быть сумасшедшимъ, чтобъ посл этого,— сознательно и зная напередъ, что будетъ,— наложить на себя такую цпь.

‘Вотъ Герценъ,— говорилъ онъ,— и женился, и жену свою увезъ, и за ней прізжалъ изъ ссылки, а спроси его: онъ ни разу не задумывался, слдуетъ ли ему такъ длать, или нтъ, и какія будутъ послдствія? Я увренъ, что ему казалось, что онъ не можетъ иначе поступить. Ну, ему и вытанцевалось. А ты то же хочешь сдлать, любомудрствуя и рефлектируя’.

‘Только этого и надобно было Базилю. Онъ въ ту же ночь написалъ Армаисъ диссертацію о брак, о своей несчастной рефлексіи, о невозможности простаго счастія для пытливаго духа, излагалъ вс невыгоды и опасности ихъ соединенія и спрашивалъ у Арманса совта, что имъ теперь длать?

‘Отвтъ Алмансъ онъ привезъ съ собой.

‘Въ разсказ Блинскаго и въ письм Армансъ об натуры, ея и Базиля, вполн вышли какъ на ладони. Дйствительно, брачный союзъ такихъ противуположныхъ людей былъ бы страненъ. Армаисъ писала ему грустно, она была удивлена, оскорблена, рефлексій его не понимала, а видла въ нихъ предлогъ, охлажденіе, говорила, что, въ такомъ случа, не должно быть и рчи о свадьб, развязывала его отъ даннаго слова и заключила тмъ, что, посл случившагося, ямъ не слдуетъ видться. ‘Я васъ буду помнить,— писала она,— съ благодарностью и нисколько не виню васъ: я знаю, вы чрезвычайно добры, но еще боле слабы. Прощайте же и будьте счастливы!’

‘Такое письмо, должно быть, не совсмъ пріятно получить. Въ каждомъ слов сила, энергія и немного свысока…

‘Два или три дня, которые они (Бл. и Ботк.) провели въ Покровскомъ, были печальны для эксъ-жениха. Точно ученикъ, сильно напакостившій въ класс и который боится и учителя, и товарищей’.

Вскор по возвращеніи въ Москву Боткинъ написалъ приводимую сейчасъ ‘эпистолу къ Natalie’, какъ выражается Герценъ.

(1844 г.) и августа, вечеръ.

Я знаю, мой пріздъ къ вамъ произвелъ на васъ тяжкое, печальное впечатлніе. Что-жь длать? Примите меня такимъ, каковъ я есть на самомъ дл, и скрывать что-либо передъ вами,играть какую-либо роль, будь она хоть самая благородная, я счелъ бы поступкомъ неблагороднымъ. Вы приписали все это слабости моего характера. Въ то время, когда я былъ у васъ, мой внутренній хаосъ, мое душевное страданіе дошли до того, что убили во мн всяческое сознаніе. Однакожъ, я ясно чувствовалъ, что не слабость характера была причиной моего мучительнаго состоянія. Но я съ трудомъ могъ говорить, объяснять мое состояніе я и не могъ, и не хотлъ,— не хотлъ, если бы даже я услышалъ обвиненіе въ подлости, въ грязномъ эгоизм и еще Богъ знаетъ въ чемъ, не хотлъ потому, что я не столько дорожу мнніемъ обо мн людей, сколько внутреннимъ судомъ своимъ. Теперь, когда я вышелъ изъ душнаго внутренняго процесса, теперь мн легче говорить съ вами о немъ. Т дв недли были великою школой для меня, и я въ продолженіе ихъ уразумлъ много такого, о чемъ прежде не имлъ и понятія,— я уразумлъ, что сердце живетъ само по себ, независимо отъ нашего ума и размышленія, что у него есть свои законы, которые оно налагаетъ на него деспотически,— страшный подземный міръ, мистическая ночь, которая рождаетъ и судьбу, и любовь, и ненависть. Я помню, ужасъ охватилъ меня, когда я почувствовалъ въ сердц пустоту и ледяную, непріязненную холодность. Вы помните, можетъ быть, Наталья Александровна, съ какимъ горькимъ презрніемъ говорилъ я вамъ о своемъ сердц, я никакъ не могъ найти словъ для выраженія всей ничтожности его. Откуда въ немъ такое ледяное, непріязненное равнодушіе? Нтъ никакого слда не только любви, даже пріязни, равнодушіе, одно непріязненное равнодушіе. Знаете ли, что привело меня въ это ужасное состояніе? Мысль и рефлексія о женитьб.

Вы меня мало знаете, а еще меньше знаете мой характеръ или, можетъ быть, видите его съ одной вншней стороны. Привыкнувъ, не знаю почему, называть его слабымъ, вы большую часть явленій его относите къ слабости, тмъ обыкновенно и заключаете. Я вообще о себ говорить не люблю, а если и могу говорить, то съ людьми особенно ко мн близкими, да и то съ однимъ только человкомъ — Блинскимъ. Сжились мы съ нимъ или что другое, но только онъ меня хорошо знаетъ. Не подумайте, что эпитетъ слабохарактернаго сколько нибудь казался мн оскорбительнымъ. Нисколько. Но мн для отклоненія отъ себя этого эпитета стоило бы только разсказать вамъ жизнь свою, тогда онъ разрушился бы самъ собою. Но теперь не о томъ дло. Мое несчастье въ томъ, что я натура по преимуществу рефлектирующая. Вы можете себ представить, сколько тяжкаго, страдальческаго заключается для рефлектирующей натуры въ мысли о женитьб! Ты, Герценъ, понимаешь это. Мы не даромъ живемъ въ тяжкую, переходную эпоху, мы платимъ за это своею лучшею кровью, своими лучшими чувствами, своими чистйшими врованіями. Что въ насъ осталось крпкаго, чего не прососала бы всеразъдающая рефлексія, передъ чмъ остановилась она въ безсиліи? Притомъ, скажу съ гордостью, мы не принадлежимъ къ тмъ людямъ, въ которыхъ теорія сама по себ, а жизнь и практика сана по себ. Трудные процессы мысли совершаются въ насъ не въ одной голов,— мы переживаемъ ихъ сердцемъ, всмъ существомъ нашимъ. Да объ этомъ мн много говорить нечего, ты это хорошо знаешь. Мысль о женитьб, которую я принялъ въ свое сознаніе сначала въ форм какого-то экстаза, постепенно охлаждаясь, должна была необходимо подпасть разлагающей сил рефлексіи. Не стану вамъ описывать всего мучительнаго процесса, какой происходилъ во мн, довольно сказать, что онъ парализировалъ въ сердц всяческую привязанность, въ душ всякое чувство, въ ум всякую опредленность сознанія. Тысячи возможныхъ коллизій сплетались въ моемъ воображеніи, и всякую изъ нихъ я заране переживалъ со всею силой самаго жгучаго страданія. Это была мука, для опредленія которой я не имю слова. Нсколько разъ мелькала въ голов мысль о пистолет — и стыдъ, мысль о слабодушіи не давали только останавливаться на ней. Видть всю лживость иныхъ общественныхъ постановленій, всю безсмыслицу ихъ, всю тяжесть оковъ ихъ и быть принуждену покориться имъ, это — подвигъ страшный, мучительный. Вдь, это не-то, что идти на муки за идею, за убжденіе. Это значитъ надвать на себя добровольно оковы, съ полнымъ сознаніемъ, что, можетъ быть, черезъ годъ оба будемъ грызть ихъ съ безсильнымъ страданіемъ. Намъ тяжекъ и невыносимъ деспотизмъ одного человка, но что же передъ нимъ деспотизмъ общества,— деспотизмъ, отъ котораго нтъ возможности ни укрыться, ни отдалиться,— деспотизмъ, который въ вид исторической судьбы тяготетъ надъ иными людьми и клеймитъ передъ лицомъ своего общества не только ихъ самихъ, но и дтей ихъ?

Обращаюсь теперь къ самому главному вопросу: возможно ли было встать всей этой рефлексіи, если бы была полная любовь,— другими словами, совершенная полнота чувствъ?

Я скаку въ отвтъ на это, что въ насъ рефлексія убила возможность истинной полноты чувства. Знаете, какую женщину полюбилъ бы я совершенно безъ всякой рефлексіи? Женщину, которая умла бы везд ставить 2X2=4, женщину, съ которой я не долженъ бы былъ обращаться какъ съ дитею, съ которой могъ бы я мняться всми своими убжденіями и врованіями, женщину, которая имла бы смлость презирать общественное мнніе, презирать его не вслдствіе скоропреходящаго экстаза чувства, но вслдствіе размышленія, вслдствіе сознанія тхъ лживыхъ и лицемрныхъ законовъ, на какихъ зиждется его пошлое устройство. Знаете ли, я понимаю, субъективно понимаю, что Зиновьевъ любитъ Языкову, женщину почти 45 лтъ, худую, почти дурную собой. До сихъ поръ цнятъ въ женщинахъ невинность и непосредственность. Какая егоистическая оцнка, — оцнка, въ которой такъ и просвчиваетъ отношеніе повелителя къ рабу! Я знаю, романтики строятъ на этихъ двухъ безтолковыхъ качествахъ свою сантиментальную кабалистику. Но изъ этой кабалистики нельзя построить ни матерь Жанно, ни Шарлоту Корде.

Письмо мое, противъ моей воли, становится длинно. Приступлю къ главному. Польза для меня этого мучительнаго процесса была та, что я созналъ, что въ сердц моемъ есть дйствительная привязанность къ Армансъ. А въ сознаніи этого и заключается весь вопросъ, вся сущность моего мученія. Возвратясь отъ васъ, я сталъ проситься у отца за границу. Онъ согласился. Я вамъ уже говорилъ, что Армансъ знала о моемъ внутреннемъ мученіи, и написала мн письмо, въ которомъ прекращала вс между нами отношенія. Но меня тогда же поразило странное движеніе въ моемъ чувств: письмо это, вмсто того, чтобы облегчить меня, еще боле меня отяготило. Я уже не хотлъ обращать вниманія на движенія моего сердца. Въ такомъ состояніи я похалъ къ вамъ. Отецъ позволилъ мн хать за границу и я началъ думать о приготовленіи къ отъзду. Тогда-то я почувствовалъ всю искреннюю привязанность къ Армансъ. Но я не врилъ сердцу и съ пренебреженіемъ къ его движеніямъ спшилъ отдалить всякую мысль о сближеніи съ Армансъ. Я боролся съ собой изъ всхъ силъ, подалъ просьбу о выдач мн заграничнаго паспорта {Боткинъ пишетъ везд пачшпортъ.}, гналъ всякую мысль, всякое желаніе увидть ее. Дв недли почти продолжалась эта борьба, и я, утомленный, измученный, разслабленный, съ мучительною болью въ груди, просилъ свиданія и сказалъ, что я не могу, не имю силъ ухать отъ нея. Я хотлъ было отложить путешествіе, но она съ такою радостью ухватилась за это намреніе, путешествіе было для нея съ давняго времени такою любимою мечтой, что мн не нужно было и откладывать.

И такъ, мы демъ. Внчаться я хочу въ Петербург. Метрическое свидтельство мое готово. Затрудненіе можетъ быть только за ея паспортомъ. Въ билет, выданномъ ей отъ московскаго оберполицеймейстера, не сказано, что она двушка, а оригинальный ея паспортъ находится въ Петербург. Авось Богъ дастъ окончить все въ Петербург. Если же тамъ не обвнчаютъ, поду внчаться въ Парижъ, тамъ у нея будетъ законное метрическое свидтельство. Иные зовутъ намреніе мое путешествовать съ ней — безумствомъ. А я считаю его праздникомъ моей жизни. Да и если бы вы знали, какъ радуетъ ее одна уже мысль объ этомъ! Отцу напишу изъ Берлина, что встртилъ французское семейство, дочь котораго мн очень нравится, и постепенно попрошу позволенія жениться на ней. Наталья Александровна благословитъ насъ на счастіе и на несчастіе. Одно съ другимъ (я врю) не раздльны. Кетчеръ подалъ было мн мысль — внчаться у васъ, но фабрика разстроила намреніе мое. Васъ я не увижу,— теперь въ Москв держитъ меня этотъ несносный третейскій судъ, въ которомъ я судьею, и въ понедльникъ назначено засданіе. На этой недл должно кончить дло. Прощайте, Наталья Александровна, мы къ вамъ будемъ писать.

Василій Боткинъ.

Съ тобою, Герценъ, увидимся скоро. Въ исторіи Петра, соч. Полеваго, есть, между прочимъ, слдующій анекдотъ: Петръ какъ-то шелъ въ Гамбург озабоченный. Шелъ скоро. На дорог попался ему мальчикъ. Мальчишка не думалъ посторониться. Петръ взялъ его за шиворотъ и столкнулъ съ тротуара. Мальчикъ въ это время лъ яблоко и, не говоря ни слова, бросилъ мякушку прямо въ лицо Петру. Петръ обтерся и, оборотясь къ мальчику, сказалъ: ‘Извини, братецъ, я все думаю, что я въ Москв’.

——

Надо, впрочемъ, сказать, что самъ же Герценъ, хотя его Блинскій и поставилъ въ контрастъ съ рефлектирующимъ Боткинымъ. и хотя онъ не пощадилъ ироніи на изображеніе рефлексіи Базиля въ упомянутомъ очерк, писанномъ въ 1857 т., а въ свое время самаго событія въ Дневник своемъ записалъ слдующее:

’30 (іюня 1844). Гостили Блинскій, Боткинъ, Грановскіе. Исторія Боткина отравила почти все время, она поселила неловкость между нами и покрыла чмъ-то тяжелымъ все время. Конечно, онъ не правъ, какъ смшно-слабый характеръ, какъ человкъ, пріучившійся рефлектировать тамъ, гд должно дйствовать, наконецъ, какъ человкъ, ставящій эгоистически выше всего какое-то себя потворство, обоготворяющій маленькія удобства и боящійся поднести чашу жизни въ устамъ, потому что тяжело ее держать. Все это такъ, дале, мы только тхъ людей можемъ уважать, которые, ршивши въ сердц и въ голов вопросъ, ломятъ вс препятствія, пренебрегаютъ ранами,— словомъ, имютъ храбрость поступка и рсхъ послдствій его, доросли до дйствительной жизни. Но, съ другой стороны, нельзя не видть, что слабость Боткина испугалась въ самомъ дл страшнаго. Онъ содрогнулся отъ слова бракъ, истинная любовь не содрогнулась бы, но все же бракъ страшенъ. Контрактованіе себя — кабала, цпь’ и т. д.

Въ заключеніе этой исторіи слдуетъ сказать, что Боткинъ, обвнчавшись съ Армансъ въ Петербург, поссорился съ нею изъ-за мннія ея о геро романа Ж. Занда Jacques еще на пароход, въ Гавр Армансъ бросила мужа и если потомъ возвратилась въ Россію, то похала въ Сибирь.

Въ слдующемъ письм видно перо автора Писемъ объ Испаніи.

Виченца, 18 августа 1846 г.

Уже два мсяца, какъ я получилъ твое доброе письмо, а до сихъ поръ еще не писалъ къ теб, хотя оно было для меня вдвойн дорого,— Наталья Александровна приписала въ немъ. Первый мсяцъ проведенъ былъ съ братомъ въ прогулк по берегамъ Рейна, а второй — здилъ съ Анненковымъ по Тиролю и Ломбардіи. Третьяго дня оставилъ его въ Венеціи, а теперь ду чрезъ Миланъ въ Женеву, гд мы условились съхаться съ братомъ, потомъ тотчасъ же съ нимъ въ Парижъ, и въ первыхъ числахъ октября надюсь всхъ васъ обнять. Нтъ, я забылъ одно обстоятельство: Сат. писалъ мн, что ты теперь ‘богатъ и свободенъ’ изъ сентябр собираешься за границу. Если послднее правда, то я не хочу разъхаться съ тобой, и потому, если ты дйствительно дешь въ сентябр за границу, то, по полученіи этого письма, тотчасъ же напиши мн, адресуя въ Парижъ и прибавя: aux soins obligeais de m-re Thurneyssew et C-ie, 22, chausses d’Antin, и скажи обстоятельно, какимъ путемъ ты дешь, я, во всякомъ случа, буду тебя дожидаться въ Берлин или въ первомъ пограничномъ город. Слышишь ли? Непремнно выполни мою просьбу, я прожду тебя хоть недлю, лишь бы только не разъхаться съ тобою.

Съ какимъ живымъ удовольствіемъ прочелъ я твою повсть {Кто виноватъ?} (спасибо за присылку твоихъ статей), и это было на Lago di Garda, въ маленькомъ городк Riva, гд прожили мы два дня, увлеченные величіемъ и роскошнымъ положеніемъ озера. Не знаю, можетъ быть, я былъ особенно хорошо настроенъ прекрасною природой, но только давно я не читалъ ничего столь увлекательнаго. Въ каждомъ слов я чувствовалъ тебя, въ каждой мысли, въ каждомъ эпитет мн слышался твой живой голосъ. Конечно, плохая хвала повсти — слышать въ ней безпрестанно автора, но т достоинства, которыя я въ ней нахожу, я считаю для настоящаго времени важне всякихъ художественныхъ. О Письмахъ объ изученіи природы я пока ничего не могу сказать, потому что, прочтя первое письмо, я до сихъ поръ не улучилъ еще времени дочесть ихъ. Знаю, что въ пользу этихъ писемъ можно сказать многое, можно многимъ оправдать ихъ, но, по моему мннію, жаль, что ты не слдовалъ названію ихъ,— по крайней мр, для меня они имли бы тогда большій интересъ. Но на мст вы лучше знаете потребности читающей публики и потому мой голосъ не значитъ тутъ ничего. Да, вотъ еще что: повсть твоя, какъ мн кажется, написана прекраснымъ языкомъ, а письма съ грхомъ пополамъ. Не то, чтобы онъ былъ такъ неправиленъ, но слишкомъ фигураленъ, везд петитъ на ловкую и острую фразу, а потому, чтобы какъ слдуетъ понимать ихъ, надобно достаточно знать философію.

И такъ, другъ мой, скоро увижусь съ вами и пожму твою горячую руку, Грановскій. Вы въ это время много работали, я много пережилъ и передумалъ и чуть не сдлался скептикомъ. Правда, я не писалъ вамъ, но можете ли вы подумать, чтобы я забылъ васъ? Впрочемъ, относительно молчанія вы столько же виноваты, какъ и я, тмъ боле, что мн было не слишкомъ легко, и вы были вооружены противъ меня. Оправдываться я не хотлъ и предпочелъ лучше молчать. Но тяжкое облако прошло, хотя и оставило внутри меня много слдовъ своей бури, которые едва ли когда изгладятся. Васъ забыть, да разв это возможно? Разв Наталья Александровна не всегда передо мною и я не вижу теперь передъ собою лица ея — этого лица ‘старушки’, какъ она пишетъ? И что-жь привлекательнаго мн въ Москв, какъ не вы и не нашъ (хотлъ было сказать мирный, но посл разсказовъ Анненкова о жизни у тебя на дач, этотъ эпитетъ будетъ не совсмъ вренъ) маленькій кружокъ? {Герценъ въ своихъ запискахъ разсказываетъ о разлад, какой образовался въ это время между друзьями, главнымъ образомъ, вслдствіе разногласій по философскимъ вопросамъ (споръ съ Грановскимъ о безсмертіи души). Т. П. Пассекъ упоминаетъ и о другихъ, боле житейскихъ, поводахъ къ разладу.} И такъ, друзья, до скораго свиданія.

Эти строки пишутся вамъ изъ Виченцы, небольшой, но полной чудныхъ зданій, гд я нарочно остался на два дня, чтобы написать къ отцу, къ теб и въ послднее насмотрться на Палладія. Два мсяца какъ я все въ бродячей жизни,— то съ братомъ по Германіи, то съ Анненковымъ по Тиролю и Ломбардіи, некогда было приссть за письма, да и голова вся набита была именами художниковъ и ихъ произведеніями. Къ счастью, нашелъ я здсь прозжую отличную оперу и вчера прямо пріхалъ на Эрнани Верди и былъ потрясенъ этою могучею музыкой.

Благодарю тебя отъ всего сердца, Кетчеръ, за твои нсколько дружескихъ строкъ въ письм Крылова, скажите мой душевный поклонъ Елизавет Богдановн.

Итальянскіе alberghi, какъ извстно, не отличаются ни комфортомъ, ни чистотою, ни даже чернилами, и я насилу пишу этими волокнами. Да и въ Виченц лучше этой бумаги не нашли, но за то она національное произведеніе. Впрочемъ, повши здшнихъ душистыхъ и тающихъ во рту персиковъ, я вполн примирился съ Виченцею. А кстати: необыкновенно интересенъ перездъ изъ Тироля въ Италію: вокругъ чувствуется во всемъ какая-то широко раскинувшаяся жизнь. Два часа зды и ужь все измнилось. Щепетильный порядокъ, аккуратность нмецкихъ деревень смнились спокойною небрежностью строеній, въ которыхъ всюду невольно пробивается врожденное изящество итальянскаго племени. Бдность, напримръ, иметъ во всхъ странахъ характеръ страдальческій, гнетущій, враждующій, унылый, и именно въ этомъ итальянецъ стоитъ особо отъ всхъ другихъ народовъ. Его всегда изящная, небрежная, вольная осанка словно закрываетъ его полуодежу. Онъ, въ противуположность испанцу, не терпитъ лохмотьевъ и лучше ршается ходить полуодтымъ, а не въ заплатахъ. Итальянецъ не любитъ маленькихъ уютныхъ домиковъ, онъ обыкновенно живетъ въ большомъ, хотя этотъ большой домъ весь въ подпоркахъ и верхнія окна выбиты, но онъ сдлалъ тамъ галлерею, и этому ветхому дому, на которомъ штукатурка и краска не возобновлялись со дня его постройки, онъ умлъ придать какое-то небрежное изящество. Южное солнце перекрасило его по-своему, южная растительность пробралась сквозь камней и разщелинъ, изъ свсившихся втвей винограда сдлали тнистый навсъ, подъ которымъ всегда играютъ загорлыя дти, мать сидитъ съ работою у двери, изъ которой сверкаютъ черные глаза смуглаго прекраснаго лица съ черными растрепанными волосами,— и все картинно, небрежно, вольно, и въ этой бдности чувствуется праздникъ жизни, которая ускользаетъ изъ-подъ гнета нужды. Ну, etc., все это вы сами хорошо знаете, и хвалить Италію давно уже сдлалось общимъ мстомъ, точно также, какъ осуждать этотъ изящный и добрый народъ, и т, которые съ плеча бранятъ итальянцевъ, похожи на того путешественника, который, пріхавъ въ какой-то городъ и остановись въ гостиниц, гд служанка была рыжая, храбро записалъ у себя въ замткахъ, что вс женщины въ этомъ город рыжія. Прощай! Мой сердечный поклонъ Евгенію едоровичу Коршу.

Напиши же мн тотчасъ, я ни за что не хочу разъхаться съ тобою.

(Продолженіе слдуетъ).

‘Русская Мысль’, кн.VI, 1892

Изъ переписки недавнихъ дятелей *).

Письма В. П. Боткина къ Н. А. и А. И. Герценымъ.

Читайте также:

**Изъ переписки недавнихъ дятелей *).**