Письма к Г. Н. Потанину, Гребенщиков Георгий Дмитриевич, Год: 1911 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 28 минут(ы)

Печать по материалам публикации журнала ‘Краеведческие записки’, выпуск 3. Издатели: Администрации Алтайского края по культуре и туризму и Алтайский государственный краеведческий музей. Барнаул — 1999 год.

Большая часть писем была найдена в архиве Г. Н. Потанина, находящемся в Отделе редких книг Научной библиотеки Томского государственного университета. Однако когда уже велась работа над подготовкой к печати двенадцати томских писем, в Российском государственном архиве литературы и искусства были обнаружены еще шесть. ‘Московские’ находки удивительно совпали по датам и месту отправления с ‘томскими’, дополнив их содержание ценными фактами и деталями.

Подготовка текста и публикация: Виталия Климентьевича Корниенко, зав. отделом литературного наследия Музея истории литературы, искусства и культуры Алтая — письма I, III, IV, VII, VIII, Татьяны Георгиевна Черняева, доцент кафедры русской и зарубежной литературы Алтайского государственного университета — письма II, V, IX-XVIII.

29 декабря 1917 г., г. Староконстантинов
Волынской губернии

Дорогой, любимый Григорий Николаевич!

Минуло девять месяцев, как Россия вступила на новый путь, и теперь, когда из свободы сделали разбой, а из любви и братства — ненависть и злобу, — особенно радостно было узнать, что в Сибири во главе республики поставлены Вы, первый печальник и борец за ее самобытное самоопределение, Вы — первый знаменосец сибирского патриотизма, а мы, Ваши ученики, несмотря на многие тысячи верст, нас разделяющие, несмотря на невозможность вырваться из пут войны, идем за Вами дружной молодой ратью и объединяемся под Вашим знаменем для неусыпной и творческой работы на Родине¹.

Мы знаем, как тяжело Вам нести великий труд и подвиг, мы знаем, что Ваши думы преисполнены великих забот и печалей по поводу многих неурядиц, творимых распрями и темнотой народной, но знайте же и Вы, что постоянная Ваша любовь к Родине взошла и зацвела всюду жаркими цветками, и эти цветки — горящие в нас огни любви к родине, родному народу, к родному делу!

Дорогой отец родного края!

Вы знаете, как мы любим Вас, и Вы поверите, как мы любим землю, родившую Вас, как любим мы край, во имя блага которого Вы так красиво и так славно страдали и работали!.. И Вы поверите, как болит наша душа от того, что мы не можем немедленно приехать к Вам на помощь. Но знайте, что сибиряки везде уже работают на пользу родины, объединяются и поддерживают Сибирскую республику. В Киеве уже образовалось целое движение, создан комиссариат, ведется регистратура сибирской армии, в ряде пунктов фронта состоялись съезды, на которых вынесены бодрые резолюции…² Мы, сибирские работники, объединяемся для того, чтобы спасти и вывести в Сибирь целый ряд наших передовых отрядов и транспортов, которые сразу обогатят медицинским оборудованием глухие углы Сибири³.

По этому поводу я еще двадцатого декабря послал Вам телеграмму, копию Адрианову⁴, прося образовать особую приемочную комиссию, которая бы купила и выслала нам навстречу фураж — в Самару и Челябинск.

К несчастью, я связан с ликвидацией целого ряда учреждений Союза Городов при XI-ой армии, где я состою уполномоченным, и не могу немедленно взяться за дело вывода сибирских отрядов, но я действую неусыпно путем служебных телеграмм и так или иначе стремлюсь скорей освободиться для работы исключительно в Сибири⁵.

Горячо обнимаю Вас, дорогой Григорий Николаевич, и низко кланяюсь друзьям, Вас окружающим и помогающим Вам в славном деле создания и утверждения Сибирского государства.

Ваш весь душою Георгий Гребенщиков.

Адрес: Староконстантинов, уполномоченному Союза Гребенщикову.

Научная библиотека Томского университета. Отдел редких книг. Архив Г.Н. Потанина, связка 115, N 1262.

3 Для работы с сибирскими частями Юго-Западного фронта в конце 1917 г. был организован Сибирский комиссариат при Центральном правительстве украинской Державы. (Примечание В. К. Корниенко).

4 Из-за развязанной большевиками в начале 1918 г. гражданской войны планы сибирских патриотов вывести в Сибирь персонал и имущество санитарных отрядов не были осуществлены. (Примечание В. К. Корниенко).

5 Александр Васильевич Адрианов в это время являлся редактором газеты ‘Сибирская жизнь’.

6 Ликвидационные работы по вверенным Г. Д. Гребенщикову санитарным учреждениям XI-й армии Юго-Западного фронта затянулись до лета 1918 г. и фактически не были закончены, как явствует из протокола совещания уполномоченных Сибирского общества помощи раненым воинам от 9 августа 1918 г. (Музей истории литературы искусства и культуры Алтая, фонд Г.Д. Гребенщикова, Д. 15542/56). (Примечание В. К. Корниенко).

15 декабря 1916 г., Лесистые Карпаты

Дорогой Григорий Николаевич!

Кажется, в начале августа я Вам писал большое письмо¹. Не знаю, дошло ли оно до Вас, но ответа я не получил. Боюсь, что не дошло. Вот и теперь собираюсь написать побольше, а кажется, ограничусь несколькими строчками. Вернее дойдет.

Прежде всего искренне, сердечно поздравляю Вас с Праздником Рождества Христова и Новым Годом. Будем надеяться, что в Новом году победоносно окончим войну и утвердим обновленную, благоразумную и трезвую Россию и процветающую, культурную Сибирь, такую, какою она достойна быть давно.

Дорогой Григорий Николаевич! Думаю, что порадую Вас, сказавши, что горжусь здесь на фронте тем, что принадлежу к числу сибиряков! Всегда и везде к сибирякам — войскам и общественным организациям — вижу здесь удивительно теплое, благородное и даже восторженное отношение. Об этом в свое время я много напишу и даже думаю прочесть лекцию.

О своих походах я пишу в ‘Русских Ведомостях’2, в ‘Киевской мысли’3, частью в Известиях Союза Городов4. Походы совершаем при условиях весьма нелегких. Теперь стоим на вершинах Карпат и раненных возим исключительно вьючными носилками. Для меня, человека горного, алтайского, много привычного.

За последнее время много работал над своею повестью ‘Чураевы’⁵, которую месяца через три думаю окончить. Как это ни странно — часто пишу буквально под грохот орудий. Признаться, в моей однообразной жизни, в землянке, без почты по целым месяцам возня с материалами для повести — единственное развлечение. Очень соскучился о Томске, о Вас, об Анучиных. Признаться, и устал, и издергал нервы, и порастрепал здоровье. На днях исполнился год непрерывной походной жизни и постоянных метаний из конца в конец.

Мой сердечный привет дорогой Марии Георгиевне и всем, кто помнит меня.

Обнимаю Вас, дорогой Григорий Николаевич, крепко, крепко, желаю Вам здоровья, бодрости и всего лучшего.

В своих мыслях о Сибири с Вами и под Вашим духовным обаянием всегда, ныне и присно и во веки веков.

Ваш весь душою

Георгий Гребенщиков.

Научная библиотека Томского университета. Отдел редких книг. Архив Г.Н. Потанина, связка 115, N 107.

1 По всей вероятности, речь идет о письме от 25 июля 1916 г.

5 В письмах Г. Н. Потанину от 25 июля и 15 декабря 1916 г. отразились колебания Г. Д. Гребенщикова в определении жанра произведения, работа над которым еще не была закончена. Так, в письме от 25 июля, Чураевы названы вначале ‘романом’, а затем ‘повестью’ (‘план повести ясен’). В настоящем письме ‘своею повестью’ вписано как исправление словосочетания ‘своим романом’.

25 июля 1916 г., действующая армия,
штаб 59-ой пехотной дивизии1

Любимый, дорогой Григорий Николаевич!

14-15 июня я был в Томске, но мне не удалось съездить к Вам в Петухово, и я уехал с сознанием непрощенной вины, что я не повидался с Вами2. А между тем быть в Сибири и не видеть своего родного ‘Батька’ — значит не приобщиться милой родине.

А родину свою через 9 месяцев увидел сильно изобиженной: и засуха, и падеж скота, и наводнения, и пожары — все стихийные напасти посетили ее, милую3.

Как во сне, пронесся я по ее раздольным равнинам, как мираж, увидел родные горы синего Алтая⁴.

Вдохнул полной грудью чистого воздуху на Колыванских озерах, поел земляники, свежего меда алтайского, и четыре дня остались снова позади, как растаявшее облачко, и я снова меж болот и тощих лесов Литвы, среди песков и серой, со всех концов России собранной братии.

Хотел дать в ‘Сибирскую жизнь’ очерк, да все некогда5. Хочется сказать много и хорошо, а на это при недосуге нет надежды. Все откладываю, все собираюсь.

Может быть, осенью, когда станем на зимние квартиры, будет вольготнее. А теперь и пользы от нас мало и досуга нет.

В Томске в двух местах я поделился своими фронтовыми впечатлениями и собирался, если бы это было можно, ознакомить широкую публику Сибири с работою сибирских передовых отрядов. Но боюсь, что цензура меня слишком ограничит, хотя там нет ничего подцензурного, да и, кроме того, бросить дело второй раз я не решусь. За три недели тут и так произошли ущербы в деле. Будем ждать окончания войны — тогда и языки развяжутся. А развязать их надо, потому что это будет полезно для истинного отечественного патриотизма и для самого культурного общества. Впрочем, я говорю банальности.

Литературные дела мои запущены. Перед отъездом на позиции начал большую и интересную работу, роман под кратким заголовком ‘Чураевы’.

Первую часть закончил, отдал Горькому. Он очень одобрил и давал мне денег, чтобы я садился и писал, оканчивал работу, но я уже не мог возвращаться с полдороги6. ‘Чураевы’ символизировать должны и ‘чур меня’ и ‘чурка’, но чурка крепкая, кондовая, остаток крепких кедрачей Сибири. Работа меня захватила, я пишу с увлечением (вернее, писал, так как теперь не пишу, а жду возможности писать зимою) и чувствую, что перо в руке моей сидит крепко, слова отливаются на бумагу с прижимом, план повести ясен, типы рельефны, вообще чувствую себя в своей сфере, так как пишу о народе и о народном. Надеюсь, что если удастся окончить работу — она будет первой серьезной и зрелой моей работою. Но вот беда: над головою часто носятся аэропланы, а поблизости еще более опасные враги — невидимые глазом миазмы болезней, хотя и не таких опустошительных, — могут помешать. Порою думается — уж не бросить ли отряд и не закончить ли работу. Я ведь могу, потому что доброволец и очередь моя еще далеко… Иначе вон обидно: Виктор Белослюдов ни за что погиб и тоже не на поле брани: а в тылу от воспаления мозга7. Ужасно будет обидно умереть, не написавши серьезной вещи, которая уже намечена и только не оформлена.

Но буду надеяться, что ничего не случится и скоро кончится война.

Читал я, Григорий Николаевич, ‘Сибирские записки’, письма к Вам Ядринцева и Вашу статью8. Письма Ядринцева — удивительно свежи и ярки. Замечательно остроумны и бодры. Теперь у нас публицисты не умеют так писать, подешевели их слова и мысли, хотя как будто техника совершенствуется.

Но сказка Тараканова о Баян-Ауле изгажена так же, как если бы в крепкий кумыс влить скверненького лимонаду… Помилуйте — у него киргизы охотятся с биноклем (почему бы не с моноклем), ездят на пароходе (почему не на автомобиле) и курят папиросы (почему уж не сигареты), да и самый сюжет разбавлен интеллигентской, чисто мишурной фантазией. А ведь в подлиннике сказка эта так прекрасна⁹!

Читал и Вашу критику о моей повести Круг на болоте10. Вы совершенно правы, не одобривши ее. На этом болоте я топтался целый месяц, сидя в Томске и ведя судебные отчеты в ‘Сибирской жизни’. Не даст Бог, первые пять страничек, которые Вам понравились, я расплесну в большую работу, если буду жив, здоров и дождусь конца войны.

Все собираюсь написать Марии Георгиевне, да как-то все не удосужился.

Во всяком случае шлю ей мой сердечный привет и пожелание подарить поэзию еще несколькими стихотворениями такой же силы, как те, о которых я ей писал.

Я думаю, что всегда, когда искренне почувствуешь душу природы и в Природе Бога — и слова будут звучать, как музыка, и непременно в них почувствуется искра Божия.

Желаю Вам, дорогой Григорий Николаевич, здоровья, бодрости и всего, всего хорошего!

Любящий Вас, Ваш Георгий Гребенщиков.

Напишите мне хоть несколько строчек — я буду так счастлив, что Вы прочли мое письмо.

Научная библиотека Томского университета. Отдел редких книг. Архив Г.Н. Потанина, связка 115, N 106.

4 О своей поездке на Алтай, о последнем свидании с родными, с отцом и матерью, Г. Д. Гребенщиков впоследствии вспоминает в автобиографической повести Егоркина Жизнь, правда, несколько изменив (может быть, за давностью лет) время своего короткого пребывания у родителей:

‘Моя встреча с ними осенью 1916 года была последней. Я был в краткосрочном отпуску из своей части, стоящей на Карпатах, и пока доехал до Сибири, срок отпуска подходил к концу, но в родное село я все-таки заехал повидать своих стариков…’ (Гребенщиков Г. Д. Егоркина Жизнь: Автобиографическая повесть. Славянская типография, Southbery, Connecticut. 1966. С. 342-344).

9 Вероятнее всего, в отзыве Г. Д. Гребенщикова о неудачном переводе Тараканова (к сожалению, сведений о переводчике найти не удалось) речь идет о героине одного из самых древних памятников казахского эпоса — Баян-Сулу (‘сулу’ по-казахски ‘красавица’).

‘В казахском лирическом эпосе поэма ‘Козы-Карпеш и Баян-Слу’ является одной из самых древних и широко распространенных среди народа. Так же, как и ‘Коз-Жабек’, эта жемчужина народного гения издавна бытует среди других народов. Один из вариантов ‘Козы-Корпеш и Баян-Слу’ вышел в 1812 году в Казани на русском языке (перевод с башкирского). Версии барабинских татар и один из казахских вариантов записал и издал В.В. Радлов, у алтайцев имеется эпос ‘Козын Эркеш’. Все эти народы поэму ‘Козы-Корпеш и Баян-Слу’ считают своей, а среди казахов бытует более шестнадцати ее вариантов’.

‘Г. Н. Потанин, довольно долго изучавший поэму, придавал ‘Козы-Корпеш и Баян-Слу’ исключительное значение. В журнале ‘Вестник Европы’ (1890, кн. 9) и позже в ‘Русском богатстве’ (1896, N

он специально останавливается на этом эпосе и дает ему высокую оценку. Сравнивая ‘Козы-Корпеш и Баян-Слу’ с народными поэмами Западной Европы, русскими и восточными образцами, он приходит к выводу, что: ‘Это самое ценное произведение литературного наследия на всей земле’. Из этого видно, что русские ученые уделяли исключительное внимание ‘Козы-Корпеш и Баян-Слу’ и многое сделали для собирания его образцов и их публикации’. (Мухтар Ауэзов. Собрание сочинений. Т. 5. Москва, изд. ‘Художественная литература’, С. 190).

Газета ‘Казахская правда’, 1938, 12 февраля сообщает: ‘Поэмой ‘Козы-Корпеш и Баян-Слу’ интересовались не только ученые, она была известна и русским писателям. В одной из рукописей великого русского поэта А.С. Пушкина найдена краткая запись сюжета поэмы’.Подстрочный перевод на русский язык одного из вариантов поэмы.

В повести Г. Д. Гребенщикова Ханство Батырбека упоминается ‘сказка о славном богатыре Кызу-Курпеше’, кроме того, один из героев повести носит имя Карабай, так зовут бая народной поэмы.

21 сентября 1915 г., с. Колыванский Завод¹

Дорогой, милый Григорий Николаевич!

Не знаю, с чего начать: плохо держится в руке перо, плохо работает мозг.

Сегодня первый день, как я поднялся на ноги, и радуюсь, что 21-е сентября буду праздновать почти выздоровевшим.

Вы не можете себе представить, как я все лето жил этим 21-м сентября, как много я на него рассчитывал, по крайней мере, в том масштабе личных предположений, который мог быть у меня как у здорового работника и сына своей родины. Еще в июне я написал статью о своих встречах с Вами — для ‘Ежемесячного журнала’2, в июле другую — для ‘Жизни Алтая’3. В августе написал рассказ для юбилейной газеты4. Написал было и стихи Белая ладья для ‘Сибирской жизни’⁵, но без себя (подчеркнуто автором — Т. Ч.) не решился туда посылать, там ведь Вяткин, и все мои писания обречены на преследования. Вообще в ‘Сибирской жизни’, пока там Иванов, Вяткин, Крутовский, я работать не намерен6. Но это, я думаю, не причинит никому ущерба, тем более, что пишу я все меньше и меньше.

Вы замечаете, конечно, что болезнь быстро подсовывает в письмо нервные отступления от сути этого письма.

Вообще письмо, видимо, будет неровное и пестрое, а между тем мне все-таки хочется его продолжить, чтобы подольше побеседовать с Вами.

Итак, сегодняшний день я чувствую, как говорят, всеми фибрами своей души и мысленно делаю экскурсии в Томск и разные концы Сибири и в пространства большой Вашей работы, историческое значение которой не мне оценивать.

Сегодня я хочу праздновать по-идолопоклонски, по-язычески. Я имею перед собой Ваш портрет, я хочу перед ним сжигать ‘арчил’ своих чувств и мыслей и, как шаман, совершать полеты в Томск, к Вам, к товарищам и ко всем, кто с Вами или возле Вас7.

Свалившись в постель 2-го сентября, я рассчитывал, что если даже ‘оклемаюсь’ 12-го, и то 14 выеду, а 20-го сентября буду в Томске, хотя понимал я, что собственно мое присутствие без предварительной какой-либо работы — ноль. Однако хотя бы из эгоистических побуждений я стремился туда… И вот 12-го я понял, что не придется мне поехать в Томск к юбилею. И попросил жену телеграфировать Бахметьеву8, что не могу приехать. После этого я стал Вам составлять приветственную телеграмму. Я помню, что составлял ее при всяком проблеск сознания, но не мог составить, и всякий раз от бессилия плакал и впадал в новый жар. Все-таки какую-то составил тотчас после 17-го, как только миновал кризис⁹. Не знаю что, но теперь так быстро поправляюсь, что через неделю думаю обязательно выехать в Томск, пока еще ходят пароходы. Иначе я застряну на всю распутицу и буду рвать на себе волосы от тоски.

Тем боле что жена теперь с утра до вечера в школе, и я сижу в пустой квартире с своими коликами в боку и в душе.

Восемьдесят лет! — раздумываю я сейчас, бродя по полутемной от непогоды комнате. Боже мой, какой это великий подвиг — прожить в условиях русской жизни восемьдесят лет, из которых по крайней мере 60 отдано работе, страданиям и всем тем сюрпризам несправедливости, на которые так щедра административная Русь, зорко бдящая за каждой живой душой!

Вы — титан, Григорий Николаевич, Вы каменный богатырь, о Вас разбиваются многие грозы сибирских реакций, Вы уцелели вместе с Вашими бессмертными идеалами, верой в человека, в то время когда тысячи молодых, здоровых погибали в сибирских тундрах!

О, Вы действительно полубог, и хочется Вам просто, без пафоса, сказать о том, что нередко душа общающихся с Вами тянется к Вам, как растение к солнышку, и, отогреваясь, набирает бутон, чтобы расцвести и благоухать!

Милый, хороший Григорий Николаевич!

Если есть какой-либо Большой Бог справедливости — а он есть — это уж Вы как хотите! — Он вознаградит Ваши страдания, Вашу подвижническую жизнь, Ваши колоссальные труды тем, что исполнит Ваши желания, приукрасит нашу великую мать-родину культурою и светом еще на Ваших глазах так, как Вы даже не ожидаете. Не даром же мы живем во времена чудес, когда сказки претворяются в явь и когда пятилетие совершенно изменяет физиономию целых областей.

Война эта, как чистилище, сожжет всю гниль в российских порядках, а в Сибирь, Вы видите, вслед за великим переселением народов идут волны пленных, волны беженцев, это не балласт, это наши культуртрегеры… Что делать, если мало нас, сибиряков? Мы не встречаем их враждебно, мы приютим их всех, все они оставят нам свои культурные работы, а дальше и сама Сибирь не дремлет. Я верю, горячо верю в славное близкое будущее колыбели великого Потанина!

Пока кончаю письмо! Простите, если что-либо наболтал неумное. Крепко обнимаю Вас, милый, дорогой учитель!

Преданный Вам Г. Гребенщиков.

Спешу отправить письмо на почту к двум часам дня, потому оно и не окончено как надо.

Научная библиотека Томского университета. Отдел редких книг. Архив Г. Н. Потанина, связка 115, N 1263.

5 Названные стихи в ‘Сибирской жизни’ за сентябрь 1915 г. не обнаружены.

9 Телеграмма Г.Д. Гребенщикова с поздравлениями появилась в ‘Сибирской жизни’, вместе с другими многочисленными приветствиями, 27 сентября 1915 г. (N 211).

27 марта 1914 г., г. Барнаул

Дорогой Григорий Николаевич!

Как радостно сознавать, что Господь Бог Наградил Вас неувядающей свежестью мысли, молодостью чувства и феноменальной памятью!

Номера ‘Сибирской жизни’ с Вашими статьями нам всегда приносят праздничное настроение. В Ваших статях всегда столько теплоты и света, бодрости, что, читая даже некрологи (о Клеменце, о Тян-Шанском), почему-то поневоле радуешься, становится светлее, и проникаешься светлой благодарностью к Вам и любовью’.

Вы меня простите, добрый Григорий Николаевич, за то, что я так долго не отвечал на ваше деловое письмецо. Конечно, все, что от меня зависит я исполню с радостью. Что касается статей М.А. Бауэр, то, конечно, они пройдут через редакцию Шумиловского, так как публицистикой я не заведую. И, конечно, раз они будут удовлетворительны, — их напечатают. О высылке ей гонорара я сказал конторе.

О Гольдберге написал Шумиловский. О сборе денег на постройку здания Сибирских Высших Женских Курсов буду, как смогу, содействовать, если буду в Барнауле.

Поздравляю Вас с наступлением весны, с праздниками. Если поедете на Алтай — очень прошу Вас остановиться у меня: Томская ул., д. N 115. Если телеграфируете — приеду на пристань на своей лошади.

Ваш весь Георгий Гребенщиков.

Научная библиотека Томского университета. Отдел редких книг. Архив Г.Н. Потанина, связка 115, N 105.

31 октября 1913 г., г Санкт-Петербург
Фонтанка, 38, кв.21

Любимый, дорогой Григорий Николаевич!

У Вас теперь достаточно есть оснований обвинять меня в неаккуратности… Я так давно Вам не писал. Но это по причинам моей какой-то почти стихийной необходимости мотаться из края в край и не иметь достаточно спокойствия для того, чтобы достойным образом поговорить хотя бы письменно с своими лучшими наставниками и друзьями¹.

Теперь, отложив в сторону все хлопоты, я все-таки сажу себя за стол и пишу Вам, потому что сердце не терпит больше, требует и просится к Вам, дорогой, милый Григорий Николаевич.

И прежде всего хочется представить Вам отчет о том, что сделано и что намерен сделать Ваш маленький, но верный и захлопотавшийся друг.

До весны я работал в качестве редактора, писал рассказы, стараясь совершенствоваться в языке и форме. Затем, по болезни сынишки, прекратил на два месяца серьезные работы и выдерживал карантин2. К этому же беспокойному времени присоединился грубый выпад против меня Вяткина, но все перетерпев, хотя и с большим раздражением3, я 10 июля, справив свой экипаж и пару лошадей, поехал с сыном и Ниной на юг Алтая. Проездил два месяца и вернулся лишь 14 сентября (в Барнаул).

Поездка по Алтаю благотворно подействовала на мое здоровье и на нервы. Никаких записей на этот раз не делал, но впитывал в себя настроение природы, которая впервые так много мне нашептывала… Ночевали в своей палатке, и часто иней лежал в миллиметр толщиною на холсте, но мы не мерзли и чувствовали себя как дома.

Приехав в Барнаул, я узнал, что мне понизили жалование за редактирование литературного отдела, который я вел в дороге, до 25 рублей4. Но это не могло особенно меня обидеть, так как я имею через слияние с аудиторией ‘Жизни Алтая’ другое, более ценное духовное удовлетворение, да и заработать могу на стороне.

Все же я оседло поселился в Барнауле, но вскоре же увидел необходимость по делам печатавшегося в Петербурге ‘Алтайского альманаха’ поехать в Петербург, где и нахожусь сейчас.

Вы, конечно, вправе пожурить нас за печатание сибирской книги в Петербурге, но я все-таки считаю, что при тех технических и иных условиях, какие существуют в провинции, нам многое пришлось бы преодолевать и все-таки не выпустить хорошей (по внешности) книги. Но здесь я много слышу ценных указаний и не только в смысле внешности.

О своих работах я должен Вам сказать, что они в следующем виде. Большая повесть, забракованная Горьким, мною выдерживается в портфеле и постепенно исправляется, а главное — я проверяю указание Горького и нахожу, что далеко не все они бесспорны5. Все же повесть отнимет у меня еще около года времени, я многим показал ее и многим покажу еще — для частных отзывов. Кроме того, что мною заканчивается пьеса, начало которой я читал в Томске у Анучина и которую я, кажется, назову Голгофа Дунюшки⁶. С этой пьесой я тоже не спешу, и, если к будущей осени отдам ее в печать, она не проиграет, но, может быть, если удастся, — покажу кое-кому и нынче.

Теперь предполагаю приступить к изданию второй книжки сборника ‘В просторах Сибири’, но и это может ждать до будущего года, хотя рассказов, вполне приличных, накопилось больше чем на том7. Первая книжка почти вся разошлась.

Что касается мелких работ, то за осень написал три журнальных рассказа и четыре мелких для газеты8. Чувствую, да это мне говорят мои критики, что потихоньку подрастаю, кое-что усваиваю нового, кое в чем еще сомневаюсь, но в общем — работоспособность повышается, и мою литературную дорогу можно представить следующим образом.

Вот я полз где-то в темной и холодной трущобе, полз ощупью и вдруг попал на узкую тропинку. Она ведет меня, виляя и падая в речки, теряясь в россыпях, прячась у корней лесин… Но вот я выхожу на более широкую тропку, и мне становится светлее и теплее, и уже просвечивают лучи солнца… Наконец, я вижу перед собою необъятный простор с горами, лесом, лугами, реками, высоким и чистым небом и множеством живых существ… Я чувствую, что есть о чем сказать тем, кто здесь не был или не увидел этого простора… И вот я только боюсь, как бы не перепутать, как бы постепенно удержать себя от бестолковой спешки…

Я знаю, что все равно всего мне не рассказать, но все-таки мне радостно, что у меня множество веселой и захватывающей работы, и я хочу делать, делать, делать неустанно…

Вот и весь Вам отчет о себе. На обратном пути думаю заехать в Томск и лично рассказать о том, что сделаю или не сделаю в Петербурге.

Большой привет многоуважаемой Марии Георгиевне. Обнимаю Вас.

Ваш Георгий Гребенщиков

Научная библиотека Томского университета. Отдел редких книг. Архив Г. Н. Потанина, связка 115, N 104.

1 Поводом для письма послужила необходимость ‘отчитаться’ перед Г. Н. Потаниным о своих литературных и редакционных делах. Письмо послано из Петербурга, где Г.Д. Гребенщиков занимался изданием ‘Алтайского альманаха’. О своей крайней загруженности редакционной работой Г.Д. Гребенщиков писал и раньше, в письме от 21 июля 1912 г.

6 Сведений о названной пьесе обнаружить не удалось.

Научная библиотека Томского университета. Отдел редких книг. Архив Г.Н. Потанина, связка 115, N 1040.

2 августа 1913 г., Усть-Каменогорск

Дорогому, любимому нашему Григорию Николаевичу сердечный привет из Усть-Каменогорска, от семьи Гребенщиковых, кочующих отсюда на Чарыш, Катунь и Бию. Поздравляем с благополучным возвращением в Томск с Токрау, Былкулдака и Каракаралов.

Уважаемой Марии Георгиевне привет. Привет друзьям нашим в ‘Сибирской жизни’.

Примечание: данное послание написано на почтовой открытке с изображением окрестностей г. Усть-Каменогорска. В графе ‘Адрес’ указано: В Томск. Редакция ‘Сибирской жизни’, ЕВР¹ Григорию Николаевичу Потанину. На открытке имеются также почтовые штемпели:

3.08. 1913 — Усть-Каменогорск,

9.08. 1913 — Томск.

Научная библиотека Томского университета. Отдел редких книг. Архив Г.Н. Потанина, связка 115, N 1040.

1 ЕВР — сокращение общепринятого до революции 1917 г. официального обращения к лицу дворянского происхождения: ‘Его Высоко благородие’, в усеченном варианте ‘Его высокородие’.

6 апреля 1913 г., г. Барнаул

Дорогой, любимый Григорий Николаевич!

Вы меня пробрали за мою стремительность в просьбе у Вас статьи. На это я только скажу: все влюбленные — тираны. Но в горячем моем желании Вашей статьи — я насилия над Вами, видит Бог, не хотел нести. Ваше же значение для нас вот какое: мы в нашем маленьком начинании хотели почуять Вашу близость, вашу активную поддержку нас. Но если Вам нельзя — мы удовлетворимся Вашим сочувствием. Материал у нас набирается, и материал, кажется, хороший, интересный, и, может быть, Алтай мы читателю покажем хоть немного¹.

Теперь о второй части Вашего письма. Сравнением меня с Н. М. Ядринцевым2 Вы меня пристыдили. Мне сразу представился весь ужас пропасти, которая меня отделяет от Николая Михайловича. Мне горько об этом говорить, но не легче и умолчать. Я совсем несведущий человек, я — малограмотный, я не имею хоть сколько-нибудь дисциплинированных знаний, и чем дальше, тем больше это сознаю и мучаюсь сознанием своего невежества. Иногда у меня готовы опуститься руки, и я готов вернуться к сохе или уйти в лес охотиться, и если бы не было близких, хороших друзей, которые не судят меня строго, — я, может быть, и не удержался бы на своем негладком пути. Но я держусь, пока хватит сил, буду держаться, буду всеми силами учиться и, может быть, в надсаде и бессилии так и погибну — с укором судьбе за то, что она не дала мне лучшей системы просветления, чем канцелярия мирового судьи и случай3… Кроме того, мой горячий темперамент мне часто вредит. В запальчивости я часто открываю открытую Америку или кого-нибудь обвиняю и должен очень часто подавлять в себе чувство самолюбия и открыто признавать свои ошибки.

Вот почему Вы пристыдили меня сравнением с Ядринцевым, знамя которого мне не по плечу.

Но я благодарен Вам до слез за Вашу доброту и буду стремиться к тому, чтобы не уронить Вашего ко мне доверия и дружбы!

В заключении — христосуюсь с Вами, горячо Вас обнимаю, кланяюсь уважаемой Марии Георгиевне и всем, кто окружает Вас, кто помогает Вам.

Искренний привет Всеволоду Михайловичу, Шипицину, Шатилову, Александру Васильевичу Адрианову, Михаилу Михайловичу Щеглову и проч. и проч.4

Любящий Вас и преданный Георгий Гребенщиков.

P. S. Ловко ли то, что я позволил себе без согласия администрации Высших женских курсов5 учинить ‘отвлеченное’ пожертвование — гонорар с перевода повести Ханство Батырбека?6 Если Вы не находите здесь ничего неудобного — передайте прилагаемые копии писем кому следует⁷. Может быть, перевод Сеитова и хорошо пойдет. Тогда хоть немного поступит в кассу курсов.

Научная библиотека Томского университета. Отдел редких книг. Архив Г. Н. Потанина, связка 115, N 103.

1 Судя по содержанию, настоящее письмо — ответ на не дошедшее до нас послание Г. Н. Потанина, являющееся, в свою очередь, репликой на просьбу Г. Д. Гребенщикова прислать статью для предполагаемого сборника произведений алтайских писателей. Речь идет об ‘Алтайском альманахе’, для которого Г. Д. Гребенщиков, как редактор готовящегося издания, собирал материалы.

7 Названных копий писем в архиве Г.Н. Потанина обнаружить не удалось.

23 февраля 1913 г., г. Барнаул

Дорогой Григорий Николаевич!

У меня к Вам большая, покорная и настойчивая просьба: ради нас, молодых писателей-сибиряков, ради наших неуверенных, неокрепших выступлений, ради читателей-сибиряков, в особенности — алтайцев, а главное — ради молодой нашей литературы — не откажите прислать мне для ‘Алтайского сборника’ хоть самый маленький очерк из алтайских Ваших впечатлений, воспоминаний и т.д.

Когда я Вас об этом просил, Вы почему-то отмахнулись и категорически отказали мне. Почему это, Григорий Николаевич? Разве мы, стремящиеся к воссозданию местной литературы, не стоим Вашей поддержки. Мы Вас так любим и в ‘Алтайском сборнике’ желаем так горячо, чтобы Вы были вместе с нами! Грех на Вашей душе будет, если Вы мне откажите в этом, Григорий Николаевич, а у меня остается в душе причиненная Вашим отказом болезненная царапина.

Извините меня за это, но мне действительно горько, что, если Вы откажите, но я остаюсь с надеждою, что Вы не откажите и пришлете хотя бы к концу марта.

Пользуюсь случаем — сетую Вам на ‘Сибирскую жизнь’, которая все еще не может собраться дать о моей книжке отзыва. Это обидно до слез.

Обнимаю Вас, как преданный сын Ваш, Георгий Гребенщиков.

Научная библиотека Томского университета. Отдел редких книг. Архив Г. Н. Потанина, связка 115, N 102.

23 января 1913 г., Барнаул

Дорогой Григорий Николаевич!

С наслаждением в своем тесном кружке прочли Вашу новую статью1. Такой бодростью, молодостью, тонким юмором и художественной изобразительностью богата она!

Мы считаем начало печатания Ваших статей огромным событием в Сибири и посвятим этому событию особую статейку. Думаем и перепечатывать Ваши статьи, да боимся, как бы не осердилась ‘Сибирская жизнь’2. … Как вы думаете?

Я тут снова прочел кое-кому ‘Калоши N 9’. Хохотали и радовались, хорошо настроенные Вашей мастерской работою!3.

Желаем теперь одного: дай Вам Бог здоровья, бодрости и свежих сил для дальнейшей работы!

Дело, о котором говорили при участии Тыжнова, здесь двигается4. , но, оказывается, в лице редакции ‘Голоса Алтая’ мы встретили упорных и, надо сознаться, бестолковых противников5.

Я извиняюсь перед Вами за моих товарищей, испортивших до меня еще Вашу статью тем, что напечатали ее в ординарном номере и чуть ли не в виде корреспонденции. Ругался я с ними за это6. …

Привет Марии Георгиевне. Оба ее стихотворения мы напечатали7.

Обнимаю Вас! Ваш Георгий Гребенщиков.

Научная библиотека Томского университета. Отдел редких книг. Архив Г.Н. Потанина, связка 115, N 101.

3 января 1913 г., Томск

Дорогой Григорий Николаевич!

Посылаю Вам рассказы Санабая¹ и при них свой отзыв, может быть, несколько резкий, но искренний. Конечно, я высказываю свое мнение. Кто-либо оценит их иначе, но меня они привели в раздражение своей нарочитой добродетельностью.

Адрес Попова, по словам Вячеслава Яковлевича², старый — на Гоголевской улице.

Завтра зайду попрощаться с Вами, около 1 часу дня. Привет Марии Георгиевне.

Ваш Г. Гребенщиков.

Примечание. К записке приложен отзыв Г. Д. Гребенщикова:

‘Рассказы г-на ‘Санабая’ для печати совершенно не годятся. В них нет ни одного рисунка, ни одного светлого пятна, как нет и искорки дарования, за которую можно было бы ухватиться. Все растянутые разглагольствования, повторения, изложение более чем малограмотно, сюжеты не только неинтересны, но и неверны, плоски и убоги. В авторе чувствуется навязчивый, неискренне-слащавый проповедник убогой добродетели. Почти каждый рассказ содержит в себе назойливый, но голословный совет: ‘Живите тихо и мирно, братие!’ Но этот совет настолько не убедителен, что за ним так и чувствуется отталкивающее фарисейство’.

Таково мое впечатление при всем желании добра автору.

Российский Государственный архив литературы и искусства. Ф.381. Оп.1. Д. 44. Л.10,11.

1 К сожалению, автора рассказов ‘Санабая’ установит не удалось.

2 Вячеслав Яковлевич — В. Я. Шишков. Сведений об упоминаемом в записке Попове обнаружить не удалось.

29 ноября 1912 г., Санкт-Петербург, Казанская, 8, кв.39

Дорогой Григорий Николаевич!

Не писал Вам потому, что до сих пор не видел результатов по Вашим поручениям1. С. П. Швецов все откладывает хождения по письмам, и теперь добился от него слова, что он скоро выполнит все и напишет Вам сам2. Затем я ждал случая и досуга съездить к Репину и только вчера съездил³.

Впечатление у меня превосходное, Вы оказали мне огромное удовольствие и пользу. Я не уронил Вашей рекомендации и своими разговорами об Алтае и Сибири заинтересовал его и всех его гостей. Особенно видных не было, но была Лидия Николаевна Яковлева, поручившая мне низко Вам кланяться⁴. . Репины с большим удовольствием вспоминали о Вас, и Илья Ефимович в трогательных выражениях просил передать Вам его приветствия и пожелания здоровья и бодрости. Просил прислать ему книгу Вашу о Соломоне⁵. Анучину просили они оба также кланяться сам6.

Наталья Борисовна снабдила меня книжками с милыми надписями, а Илья Ефимович пожелал видеть меня у себя в одну из сред еще раз. Вообще благодаря Вашей рекомендации мне повезло у них. Пробыл я 4 часа. О впечатлениях подробно напишу в ‘Жизни Алтая’.

О своих делах я аккуратно сообщал через Вячеслава Яковлевича Шишкова, и надеюсь, он Вам своевременно все излагал. Могу добавить к этим сообщениям еще: всюду мне удавалось популяризировать Сибирь и ее лучшие, хотя и немногие, интеллигентные силы. Моими рассказами заинтересовались, и печатающаяся книга, видимо, ожидается многими сам7. Меня здесь зовут ‘Малый Сибиряк’, относя слово ‘Большой’ непосредственно к Вам. Чтение доклада в Сибирском Собрании вызвало дружный прием и стянуло всех в залусам8. Доклад, кажется, будет целиком напечатан в ‘Сибирских вопросах’сам9, и для чтения в Томске придется его обновлятьсам10.

Конечно, мои питерские успехи я считаю счастливой случайностью, весьма многому обязывающей, и я клянусь Вам на острие своего оружия — пера, — по мере сил оправдать оказанное мне доверие и оплатить данный кредит.

Но я необычайно рад тому, что силы, излучающиеся из Вас, Григорий Николаевич, не уходят в пространство, а питают наши сердца и души, и это питание является лучшею порукой того, что у Сибири будет расти своя (подчеркнуто Г. Д. Гребенщиковым) интеллигентская среда, свято держащая светлое знамя с написанными Вами словами: ‘Все лучшее — для своей родины!..’ От уверенности в этом я чувствую необычайный подъем энергии. Аминь!

Поклон Марии Георгиевне! Обнимаю Вас!

Любящий Вас Георгий Гребенщиков.

Российский Государственный архив литературы и искусства. Ф.381. Оп.1. Д. 44. Л. 8, 9 об.

³ Поездка к И. Е. Репину в Куоккалу подробно описана в очерке X В Финляндии у Репина, входящем в цикл ‘Письма к друзьям’ (Барнаул, 1995, N 4. С.170-172).

⁴ Дополнительных сведений о Л. Н. Яковлевой обнаружить не удалось.

⁵ Книга о Соломоне — речь идет об изданной в Томске книге Г. Н. Потанина Сага о Соломоне: Восточные материалы по вопросу о происхождении Саги (Томск: Изд-во Сибирского тов-ва ‘Печатное дело’, 1912). См. по поводу этой просьбы И.Е. Репина публикацию: Раппопорт Е. Поиски и находки // Ангара. 1968. N 6. С.59-60, — где речь идет о передаче названной книги Г.Н. Потанина И.Е. Репину.

21 июня 1912 г., Барнаул

Дорогой Григорий Николаевич!

Давно уже я не беседовал с Вами. Стосковался. Я совсем утонул в газетной канцелярии, зарылся в мусор, который отбираю, разрываю и ищу что-либо дельное и подходящее. Все же мне многое удалось сделать, и наша газета хорошо идет. Печатается около 3000 экземпляров, иногда и больше. Главное — я стараюсь сделать газету ‘алтайской’, и это, кажется, мне удается, но зато я похоронил себя в газетных делах и мне совершенно нет минуты заниматься беллетристикой. Думаю бросить, когда дело получше поставлю. Брошу, вероятно, осенью, а уж в канун будущей зимы — обязательно. Боюсь, однако, что застряну и дальше, но борюсь за право свое и надеюсь бросить¹…

С Уймона на днях я получил письмо от Онисима Павлыча Чернова, и он передал попутно и Вам письмо, которое я Вам и посылаю.

Я очень извиняюсь через Ваше посредничество перед Марией Георгиевной за то, что не мог найти свободной минуты посетить ее2: как раз слушалось Павловское дело, и я вел отчеты, которыми, кстати сказать, воспользовалась и ‘Сибирская жизнь’, не сославшись на нашу газету3. Может быть она это сделала потому, что перед этим хлестнула нас за дело Шпунтовича4?.. Ссылаться было ‘неудобно’. Очень скучаю по Томску. Думаю, что осенью удастся побывать. Собираюсь осенью прочесть доклад о бухтарминцах.

С Вашего разрешения мы перепечатываем Ваш Той из ‘Сибирской жизни’5. Я в восторге от этой вещи и предварительно даже предупредил публику заметкою в хронике.

Очень радует меня Вячеслав Яковлевич сообщениями о хорошем Вашем настроении и здоровье⁶. Очень радует.

Ну, обнимаю Вас до осени.

Громадный поклон Марии Георгиевне. Пусть не забывает нас и алтайские настроения нам присылает7.

Преданно любящий Вас Георгий Гребенщиков..

Если удосужитесь — напишите мне.

Российский Государственный архив литературы и искусства. Ф. 381. Оп.1. Д. 44. Л.7, 7 об.

⁶Вячеслав Яковлевич — известный писатель В. Я. Шишков (1873—1945)9. В Письмах к друзьям’ Г. Д. Гребенщиков называет В. Я. Шишкова ‘одним из лучших своих друзей.

15 марта 1912 г., Барнаул
Редакция газеты ‘Жизнь Алтая’¹

Дорогой Григорий Николаевич!

Помимо лучших пожеланий по случаю наступивших Праздника и Весны, я шлю Вам и свою жалобу: за что же Вы меня так шибко пообидели?

Насколько мне помнится, я писал Вам о том, что бухтарминцы меня больше интересуют как люди и менее как староверы, но разве я говорил, что отказываюсь от ‘предпринятого мною исследования алтайских староверов’, как это пишет мне теперь Томское общество изучения Сибири, требующее обратно субсидию в 100 рублей².

Не это требование для меня прискорбно, а самый тон письма, как будто я обманул общество и ничего не сделал. На самом деле это не так, и Вы, Григорий Николаевич, из прилагаемого письма³, которое я направляю Вам как товарищу Председателя, убедитесь, что я общество не обманул и не помышлял обманывать⁴.

Покорнейше Вас прошу заступиться за меня перед Советом Общества и удалить это ошибочное толкование моего переселения в Барнаул.

Преданный Вам Георгий Гребенщиков.

Научная библиотека Томского университета. Отдел редких книг. Архив Г.Н. Потанина, связка 115, N 232.

¹ В своих воспоминаниях о Г. Н. Потанине Г. Д. Гребенщиков сообщает подробности о том, как он стал студентом, а затем редактором газеты ‘Жизнь Алтая’:

‘В феврале 1912 года я неожиданно получаю телеграфное предложение из Барнаула о принятии на себя обязанностей редактора газеты ‘Жизнь Алтая’.

Признаться я был очень удивлен тому, что сравнительно богатая хорошими сотрудниками газета избирает в свои редакторы столь неизвестного и молодого человека. И только приехавши на место, я узнал, что ‘Жизнь Алтая’ делала запрос Григорию Николаевичу, который и рекомендовал меня’ (Литературное наследство Сибири. Т.VII. Новосибирск. 1986. С. 290-291).

Материалы ‘Жизнь Алтая’ подтверждают, что активное сотрудничество с газетой началось с февраля 1912 г. Так, в N 33 за 12 февраля был опубликован первый очерк Г. Д. Гребенщикова На протяжной, где рассказывалось о его рискованном путешествии длиною в 700 верст ‘на одной лошадке’ по льду Иртыша и Оби в Барнаул. В следующем номере (N 34 от 14 февраля) сообщается о

‘только что приехавшем с Южного Алтая Гребенщикове, а 11 мая 1912 г. (N 103) ‘Жизнь Алтая’ извещает своих читателей: ‘С завтрашнего числа газета ‘Жизнь Алтая’ выходит под редакцией Г. Д. Гребенщикова’.

³ Указанное письмо в архиве Г. Н. Потанина не обнаружено.

От декабря 1911 года.

Дорогой Григорий Николаевич!

Чрезвычайно обрадован оказанным Вам вниманием Петербургским Сибирским собранием¹. Это важный общественный факт — праздник.

Вместе с Вами жду нового года с новым: подъемом и полезными общественными начинаниями, сибирским архивом и пробуждением сибирского патриотизма, который заметно растет.

В Вашем лице приветствую с вершины Алтая всю культурную сибирскую интеллигенцию!

Любящий Вас Георгий Гребенщиков.

Алтай,

Катон-Карагай,

декабрь 1911.

Российский Государственный архив литературы и искусства. Ф. 381. Оп.1. Д. 44. Л.6, 6 об.

Примечание: данное открытое письмо написано на обороте фотографической карточки, на лицевой стороне которой под фотоснимком имеется надпись Г.Д. Гребенщикова: ‘Главный расколоучитель всего Бухтарминского края Асон Зырянов’².

² Об Асоне Емельяновиче Зырянове, ‘знаменитом начетчике, живущем в дер. Белой’, Г. Д. Гребенщиков упоминает в своем очерке Алтайская Русь. (Алтайский альманах. Петроград, 1914).

14 сентября 1911 г., Катон-Карагай

Дорогой Григорий Николаевич!

В середине августа был я на Уймоне¹. Чернов принял меня отменно хорошо. Только я его едва нашел, потому что Вы назвали его Павлом Онисимовичем, а он оказался Онисимом Павловичем. Громадная семья, большой дом, приветливость и гостеприимство — вот это оставило во мне хорошее впечатление. В праздник мы устроили целое собрание, главнейшим вопросом которого, впрочем, был вопрос о земельных обидах. Я оформил это в виде статьи в ‘Сибирскую жизнь’. Много воспоминаний о беседах с Вами. Многие с громадным удовольствием рассказывали мне о беседе насчет маршрута на Беловодье и проч. Особенно на этот счет распространялся ‘Матвей Микулаич Огнев’ — как рекомендовался мне он сам.

В общем, уймонцы произвели на меня впечатление наиболее мягких и приветливых людей, нежели наши бухтарминцы². Эти в большинстве еще совсем дикари. В Уймоне больше и новшеств, хотя такой старины в отношении верований, икон и обстановки молитвенных обрядов я нигде, кроме Фыкалки, не встречал.

Дорогу в первый путь я выбрал через Зайчиху, где, ниже истоков Катуни верст на 50, перебрели Катунь, затем по реке Озерной до Тальменего озера, через семь белков, и из Сугаша поднялись на последнее седло, с которого и спустились в Верхний Уймон. Обратно же я избрал новую дорогу через Коксу, Койтанак на Бирюксу, и через ужасную Шихалиху выехали в реку Черновую, которой и выехали на Бухтарму в 20 верстах ниже с. Сенного. В этот же день я сделал43 брода, из них 11 больших, а 32 малых, но опасных до смерти. Всего вперед ехал я 5 дней и обратно так же. Описание географическое сделаю в ‘Сибирской жизни’ в ряде самостоятельных очерков. Думаю, что место дадут мне. Материалы, собранные до сих пор, относятся главным образом к истории края. Мне очень важно связать преданья и документы в нечто более определенное. Фольклор отлагаю на зиму, но не обещаю в этом отношении многого, так как увлекаюсь больше беллетристикой и публицистикой. Впрочем — потом будет видно. Начались ли у Вас ‘пятницы’ и как дела с литературно-артистическим кружком3? Прислать ли что или хватит наличного материала? Собираетесь ли в Питер и когда? Вообще позволяю себе ждать Вашего ответа.

Если не будет трудно — передайте мой искренний привет: Вере Петровне Соболевой, Александру Васильевичу Адрианову, Всеволоду Михайловичу Крутовскому⁴. Ему же не откажите передать мой упрек за его пренебрежение к двум моим письмам, на которые он не похотел мне ответить…

Теперь собираюсь ехать на Рахмановский курорт5. Осенью он оригинальнее. Дело в том, что с реформой Алтайского округа и, главным образом, с переходом этих ключей в заведование нового начальства там предполагаются кое-какие улучшения. А. К. Голимонт, мой друг, старший лесничий6, затевает склонить начальника округа Михайлова⁷ устроить на аржан⁸ наиболее удобные дороги, маленькую ‘гостиницу-станцию’ перед самым трудным перевалом и особый павильон для путешественников и туристов, не нуждающихся в лечении. Он говорит, что на курорт это надо смотреть, помимо лечебных целей, и как на место, куда бы ехали поглядеть на Алтай, и для этого надо дать курорту приличный вид, дабы впоследствии из него выкроилось нечто вроде национального парка⁹. Такие начинания следует, мне кажется, поддержать и помогать их осуществлению. Попав в комиссию (полуофициальную) по составлению проекта и сметы дорог, по определению места для более живописного расположения новых построек и тропинок к водопадам, беседок и проч., я полагаю также сделать описание курорта и местности, вообще дать в ‘Сибирской жизни’ статью, чтобы поддержать Голимонта перед его начальством, с которым он имеет свидания в месяц раз. Михайлов весьма податлив насчет только меркантильных вопросов, его можно прошибить только рублем, почему трудно рассчитывать, на то что проект г. Голимонта пройдет… Но все же попробуем.

В отношении мараловодства материалы собрал и теперь собираю о их численности. Возможно, что к декабрю дам в Обществе изучения Сибири свой доклад о мараловодстве.¹⁰

Итак, жду от Вас ответа.

Да! Чуть не забыл: Максиму Горькому я посылал 8 печатных рассказов и две рукописи11 . Обе рукописи он передал в ‘Современник’, а из восьми — пять рассказов похвалил и просит прислать ему все мои рассказы для издания сборника… Не преждевременно ли пользоваться этим лестным предложением? Горький, между прочим, упрекает меня в несовершенстве языка и советует ‘учиться до смерти’. Копию письма я послал Шишкову. Очень интересуется Гуркиным и просит через меня Гуркина прислать ему репродукции картин, если можно. ‘Сибирью, — пишет, — горячо интересуюсь’, и просит сказать ‘Сибирской жизни’, чтобы она слала ему газету, а он заплатит ей рассказом. Я написал об этом М. Р. Бейлину12 . Спросите, Григорий Николаевич, высылают ли ему газету, а то мне будет неловко, если М. Р. Бейлин забудет сказать в конторе. Потрудитесь!

Горький, между прочим, пишет:

‘Если увидите Г. Н. Потанина — почтительно ему от меня поклонитесь’.

Живем мы в д. Согорной, где нет ни одной интеллигентной семьи и даже души. Особенно скучаем о театре, о музыке и о литературных кружках. Даже кинематограф с каким удовольствием мы посмотрели бы здесь…

Зато совершенно врылся я в здешний народ до разбирательства их интимных семейных невзгод и интриг включительно. Почту получаю раз в неделю, а если дождь (а здесь вечно ненастье), то и в две недели раз. Езжу на своей лошади на почту за 18 верст. В общем, несомненно, за зиму покроюсь плесенью, хотя читаю много и ревностно.

Ну, вот, теперь все.

Всего Вам хорошего!

Любящий Вас Георгий Гребенщиков.

В ‘Алтайской газете’ сотрудничество прекратил навсегда. Хотел бы посылать в ‘Жизнь Алтая’, да зол на Курского13. (Подчеркнуто Г. Д. Гребенщиковым — Т.Г.)

Российский Государственный архив литературы и искусства. Ф. 381. Оп.1. Д. 44. Л. 2, 5 об.

¹Расположенная между Катунским и Теректинским хребтами Алтая Уймонская долина в 1910—1911 годах неоднократно посещалась Г. Д. Гребенщиковым во время его поездок ‘с целью этнографических и бытовых наблюдений’.

⁸ Аржан, аршан — источник (тюркск.). Имеется в виду именно минеральный источник. Слово обозначающее источник ‘суу’ Гребенщиковым опущено.

⁹ Переписка А.К. Голимонта и других чиновников лесного ведомства по поводу благоустройства Рахмановских ключей имеется в Центре хранения архивного фонда Алтайского края, Ф4, Оп.1. Д. 4219. В связи техническими трудностями, встретившимися в процессе строительства удобной дороги к минеральному источнику, и большими финансовыми затратами, работы эти не были доведены до конца.

13 июня 1911., Согорная

Дорогой Григорий Николаевич!

Довольно долго ехал я сюда и только на днях, 10 июня, попал в Катон-Карагай¹. Причины медленного путешествия — попутные наблюдения и остановки в более оригинальных местах: в Колывани, в Змееве, в Шемонаихе, в Усть-Каменогорске, в системе горных приисков приходилось жить от трех до восьми дней.

Очерки свои я печатаю все же в ‘Алтайской газете’, которая первая просила меня об этом и более других аккуратна в выпуске их и оплате. Компромисса здесь я не вижу, так как решительно не нахожу позорным печататься в этой, вполне опрятной газете². Только приходится сожалеть о том, что здесь сравнительно небольшая аудитория, нежели в ‘Сибирской жизни!. Но в ‘Сибирской жизни’ я постараюсь давать рассказы более художественные³.

В ‘Сибирь’ иркутскую буду давать зимою⁴, а теперь как-то не сидится за письменным столом. В ‘Сибирское слово’⁵ давать не буду, вероятно, в ‘Обскую жизнь’⁶ — тоже, не хочется да и материал не хочется расточать. В ‘Алтайской газете’ даю очерки под общим заголовком По Алтаю. Дал уже около 10 небольших, от 150-200 строк. Очерки имеют характер пестрых корреспонденций, хотя иногда и в беллетристической форме.

Здешний Алтай, по крайней мере до устья Нарыма включительно, произвел на меня тяжелое впечатление во всех отношениях. Природа сухая, ободранная, пыльно-песчанная, а люди — это те самые пестрые полу крестьяне, полу казаки, полу мещане, полу переселенцы, которых коснулась ‘свобода’ с ‘правой’ стороны на 90%, с левой на 10%, а в общем ни с какой… Из-за жажды к водке и хамству они совсем потеряли христианский облик, и если их поставить рядом с занарымскими киргизами, то перед последними они покажутся чудовищами в смысле дикости и варварства, хотя и носят сатиновые рубахи и сапоги с калошами. Даже в Медведке население сшито уже совсем на ‘косую складку’, со скрипом и под ‘ваксу’… Оказывается, в Медведке всего 4 семьи староверов, да и те не знают, какого они согласия…

Поэтому первые дни пришлось ездить и узнавать более типичную и более близкую к алтайской старой деревне, где можно было поселиться. Только сегодня нашел, и невдалеке от Медведки, — деревню Согорную, в 4 верстах от долины Бухтармы, в 17 верстах от Катона и в 7 верстах от Медведки. Хотел поселиться в Черновом, но там нет подходящей квартиры и сама деревня стоит в 27 верстах от Катона. В Каменухе, отстоящей от Катона в 8 верстах, нет перевоза, а она стоит за Бухтармой, — здесь же у меня близко, в 20-25 верстах, самые старые деревни ‘каменщиков’ — Фыкалка и Белая, и мой хозяин, очень богатый старовер Ананий Блинов, имеет за ними, верстах в 35 от Согорной, маральник, как и его сосед Красков…

Сразу по приезде в Согорную меня захватила красота одежд и типов, и я жертвую всякими удобствами культуры во имя удовольствия наблюдать этих людей, какими положительными или отрицательными сторонами богата их жизнь…

Но пока я хочу пожить вольготно, ‘почить от дел’, приблизительно на месяц, а потом уж взяться за поездки. Первой поездкой будет поездка, вероятно на Уймон, а потом на Кабы, и дай Бог ими закончить сезон, а зимою засяду за книги и перо.

Конечно, буду ездить в белую и Фыкалку на свадьбы и вечерки…

Вот краткий отчет о моих наблюдениях и делах, пока что. Дальше буду писать. Посылаю Вам номерок приложения ‘Сибирского слова’ с заметкой о Григории Ивановиче, которого обнимаю и жму руки всей его семье⁷.

Пишите, Григорий Иванович, пожалуйста.

Любящий Вас Георгий Гребенщиков.

Адрес: Катон-Карагай, Семипалатинской области, Г. Д. Гребенщикову.

Научная Библиотека Томского университета. Отдел редких книг. Архив Г.Н. Потанина, связка 115, N 100.

21 апреля 1911 г., Томск

Дорогой Григорий Николаевич!

23-го апреля вечером с 7-ми часов ко мне соберутся мои друзья по литературе для того, чтобы еще один вечерок провести вместе1. В. Я. Шишков что-либо прочтет нам. Кажется, последние главы из повести Озимые всходы².

Очень прошу Вас прийти к нам в этот день. Если будет у Вас Мария Матвеевна, и ее попросите: я не знаю адреса, а то написал бы ей лично³.

К этому дню я все узнаю насчет пароходов и скажу. Вероятно, поедем вместе⁴.

Будет у нас все скромно, и незнакомых Вам Лиц не будет. Все наши близкие.

Не откажитесь, Григорий Николаевич!

Прилагаю вырезку из ‘Сибири’ о бурятском вечере⁵.

Ваш душою Георгий Гребенщиков.

21 апреля 1911 г.

Российский Государственный архив литературы и искусства. Ф.381. Оп.1. Д.44. Л.1

⁴ В статье Большой сибирский дедушка Г. Д. Гребенщиков сообщает: ‘Весной 1911 года мы вместе с ним (Г. Н. Потаниным — Т.Ч.) выехали из Томска на Алтай’. — Литературное наследство Сибири. Т. VII. Новосибирск, 1986. С. 289.

⁵ Григорий Николаевич Потанин был глубоким знатоком быта и культуры бурятского народа. Об этом свидетельствуют, в частности, публикации в журнале ‘Сибирский студент’ (1915, N1-2), посвященные его 80-летнему юбилею. В статье Гребенщикова Большой сибирский дедушка Георгий Дмитриевич пишет, что во время совместной поездки на пароходе от Томска до Барнаула Потанин вспоминал ‘об этнографическом бурятском вечере в Иркутске’. — Литературное наследство Сибири. Т. VII. Новосибирск, 1986. С. 290.

Газета ‘Сибирь’ издавалась в Иркутске (1906-1918). О какой ‘заметке о Григории Ивановиче’ идет речь в письме Гребенщикова, установить не удалось.

Оригинал здесь

Дорогой, любимый Григорий Николаевич!

Дорогой Григорий Николаевич!

Любимый, дорогой Григорий Николаевич!

Дорогой, милый Григорий Николаевич!

Дорогой Григорий Николаевич!

Любимый, дорогой Григорий Николаевич!

Дорогой, любимый Григорий Николаевич!

Дорогой Григорий Николаевич!

Дорогой Григорий Николаевич!

Дорогой Григорий Николаевич!

Дорогой Григорий Николаевич!

Дорогой Григорий Николаевич!

Дорогой Григорий Николаевич!

Дорогой Григорий Николаевич!

Дорогой Григорий Николаевич!

Дорогой Григорий Николаевич!

Читайте также: