Письма к Е. А. Ген (Веселовской), Веселовский Александр Николаевич, Год: 1863 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 43 минут(ы)

Наследие Александра Веселовского. Исследования и материалы

С.-Пб, ‘Наука’, 1992

ПИСЬМА ВЕСЕЛОВСКОГО К Е. А. ГЕН (ВЕСЕЛОВСКОЙ)

Публикация Е. В. Свиясова

Значительная часть сохранившейся переписки Веселовского относится к годам, когда он приобрел авторитет в научных кругах, стал всемирно известным ученым, и лишь небольшая — носит личный характер. Это прежде всего его письма к членам семьи, родственникам и друзьям.

Существенный интерес представляют письма, обращенные им к невесте — Елене Александровне Ген (1846(?) — 1906), ставшей в 1864 г. его женой. К сожалению, сведения о ней крайне скудны, в отличие от сведений о ее сестре — Надежде Александровне Белозерской (1832—1912), известной в свое время писательнице, переводчице, жене В. М. Белозерского (1825—1899), одного из основателей Кирилло-Мефодиевского кружка, друга Т. Г. Шевченко, впоследствии издателя украинского журнала ‘Основа’. По-видимому, именно круг Белозерского определил интерес Ген к проблемам славянства, чем и объясняются, в свою очередь, подробнейшие письма-отчеты Веселовского, отправленные ей из южно-славянских земель и частично представленные в настоящей публикации.

Кратко характеризуя письма Веселовского к невесте, а затем жене, необходимо указать, что в большинстве их содержатся пространные описания впечатлений от посещения музеев, библиотек, театров и т. п. Мы находим в них ценные наблюдения, бытовые зарисовки, этнографические экскурсы, все они характеризуются умением разобраться как во всех тонкостях политической обстановки того времени, так и в научных и литературных явлениях эпохи. Письма 1870—1890-х гг., сохранившиеся в архиве (большей частью без дат), не столь развернуты и носят скорее информативный характер, разительно отличаясь тем самым от писем 1860-х гг.

Годы студенчества Веселовского и его заграничного путешествия — эпоха, когда формировалась личность ученого и гражданина, когда складывались и корректировались его научные и общественные взгляды. Отсюда значение публикуемых писем для его биографов.

Из 103 писем Веселовского к Ген (Веселовской) ниже публикуются 10. Известно 16 писем (без дат) Ген (Веселовской) к Веселовскому (No 206).

1

Октябрь—начало ноября 1862 г. Берлин

Суббота.

Моя корреспонденция будет по необходимости монотонна. Я преимущественно движусь в кружке одних и тех же знакомых лиц: нескольких русских, хозяйки и книгопродавца и нескольких студентов. Люди здесь скучные, женщины и того скучнее. Я думаю, любая женщина отпустила бы сюда любимого ею человека без боязни потерять его в сетях другой. В этом отношении безопасность совершенная: нельзя поверить, насколько нам, сложившимся исторически характерам, дики и непонятны немецкие исторически объяснимые характеры. Мещанство, с его расчетливостью и основательностью, доходящей до гроша, — и золотообрезная книжка Шиллера, аккуратный бутерброд и цеховая сентиментальность, всякая partie de plaisir {увеселительная поездка (фр.)} сводятся к пиву, чулку и кухне — все это такие противоположности, которых сочетание вам невдомек, и нужно долго допытываться и додумываться, чтобы понять, как это улеглись рядом такие несоединимые элементы.

Что русскому здорово, то немцу смерть, я, разумеется, не признаю этой пословицы, но зато верю другой, что немец туго варит, что ему нужно по крайности три дня, чтобы пережевать остроту, слышанную им где-нибудь в театре, и только через три дня у себя дома он захохочет над этой остротой. Это не мое мнение, я только ему поверил и, разумеется, немало удивился, когда, войдя в немецкий театр, оглушен был гомерическим хохотом. Но знаете, над чем здесь смеются? Нужны кривлянья и фарсы, песенка на животрепещущие события или какая-нибудь ск<о>ромная выходка, чтобы возбудить хохот у этих толстокожих германцев. Слона погоняют железным чеканом. Берлинские театры наполнены так называемыми pi&egrave,ces d’occasion. {пьесами на злобу дня (фр.)} Содержания меньше, чем современных намеков. Я видел, между прочим, пьесу под названием ‘500 000 дьяволов’.¹ Племянницы Сатаны, числом что-то двадцать или около того, влюбились в двух смертных и просятся у своего дяди на Божий свет. Тот, разумеется, не пускает их, но они, пользуясь его сном, спасаются бегством и уводят с собой Стикса. История любви очень простая: один из смертных пользуется могуществом своей возлюбленной, что наестся и растолстеет донельзя, другой питает к своей подруге какое-то непонятное подозрение, чует в ней что-то демоническое и в видах охранения то и дело целует медальон своей матери. Между тем сатана пронюхал бегство племянниц, и те снова бегут в Китай. Сатана в свою очередь делается китайским императором etc. Все в таком роде. Одним словом, гиль невероятная. Между тем театр хохочет без умолку. В парламенте только что отошел жаркий спор о том, быть ли войску или не быть, город наполнился разноцветными брошюрами, пошли политические дуэли, и в заключение король самовольно распустил парламент.² Китайский император — Сатана тоже распускает парламент, и депутаты расходятся, повеся нос и бормоча под нос незатейливую песенку. Театр в восторге. Племянницы Сатаны поступают на службу к китайскому императору, не зная, что он и есть их дядя Сатана, и очень долго маршируют на сцене, заплетаясь и равняясь, в шлемах и коротких юбочках, с копьями и щитами. Намек на армию. Кроме того, вся пьеса пересыпана куплетами, где говорится о Германском союзе,³и о Шлезвиге,⁴ и о немецком флоте, и еще о многом другом. Так все ненастные дни занимались они делами!⁵ Дни действительно ненастные и в физическом, и в политическом смысле.

От немцев перехожу к ‘Основе’.⁶ Один из многих здешних знакомых, Потебня,⁷ бывший адъюнкт Харьковского университета, послал в ‘Основу’ деньги на высылку ему журнала за этот год. Киев он плохо знает, а там ‘Основу’ превозносят, зато он знает Полтаву, где ‘Основу’ вовсе не превозносят. В Полтаве за этот год 50 экземплярами выписывают менее, чем в прошлый, — правда ли? И знаете почему? Primo {во-первых (лат.)} — полтавские начетчики недовольны несвоевременным выходом книжек и не иначе объясняют несвоевременность, как небрежностью редакции. Ответов на письма корреспондентов часто вовсе не бывает: корреспонденции помещаются иногда так, что прежде печатают второе письмо, а затем первое, переиначивают цифры и т. п. Все это говорит Потебня, жаль, что я поспешил сказать ему о моем знакомстве с редакцией и он воздержался от имени, а то я бы мог сделать указание на лица. Все это сообщается, разумеется, на поучение ‘Основы’, чтобы она вела себя умно и прилежно. Потебня не может понять, на что рассчитывает редакция, переменив формат издания. Я говорил ему и то и се, указывал на возможность более общего содержания, что в газете может быть политический отдел и потом особый, провинциальный (малороссийский), что, пожалуй, и помещики, выписывающие теперь ‘Московские ведомости’, станут выписывать новую газету. Все это, разумеется, мои личные домеки и pia desideria. К pia desideria {заветным желаниям (лат.)} относится также желание, чтобы Надежда Александровна здоровела и не слишком много занималась пагубными вопросами о нравственности и долге, вообще старалась бы жить au jour le jour. {изо дня в день (фр.)} ‘Sie schadet sonst der Gesundheit’, {‘Иначе она (любовь) вредит здоровью’ (нем.)} — добавлю я, перефразируя стихи Гейне.⁸ У моего книгопродавца, с которым я друг и приятель, я видел целый выбор детских книг, заготовленных к Рождеству, самого нового издания. Я намерен выбрать и прислать к вам какую получше. Пусть Н<адежда> А<лександровна> скажет, для какого возраста ей приятнее и способнее работать? Если ваши ‘английские цыгане’ пойдут в ход, я пришлю вам одну очень интересную книжку George Borrow о цыганах в Испании, которая может послужить продолжением предыдущей статьи.⁹

Знаете ли вы, что у меня вашим письмам отведено особое место и установлена особая служба? С кем поведешься, тем и прослывешь, и я заразился романтизмом у немцев. Да романтизм ли это?

Жму и целую вашу ручку.

А. Веселовский.

Попросите Костяковского,¹⁰ чтобы он написал к моему брату¹¹в Москву с запросом: получают ли они мои письма? Я до сих пор не имею никакого известия. Не случилось ли чего? Пусть сообщит мой адрес.

Хранится: No 8, л. 12—13 об.

Датируется октябрем—началом ноября 1862 г. по содержанию (упоминание о роспуске ландтага 11 марта 1862 г., сведения об издании журнала ‘Основа’).

¹ Автора пьесы установить не удалось.

² Речь идет о роспуске прусского ландтага 11 марта 1862 г. в связи с так называемым ‘конституционным конфликтом’.

³ Германский союз — объединение германских государств (1815—1866), руководящую роль в котором играла австрийская монархия.

⁴ Закулисная дипломатия Бисмарка, ставшего 24 сентября 1862 г. канцлером, привела к тому, что в герцогстве Шлезвиг-Гольштейн, находившемся с 1460 г. в унии с Данией, произошли народные демонстрации и выступления в пользу присоединения герцогства к Пруссии, что вовлекло Берлин в конфликт с Австрией.

⁵ Скрытая цитата из ‘Пиковой дамы’ А. С. Пушкина (эпиграф).

⁶ ‘Основа’ — украинский общественно-политический и литературный журнал либерального направления (1861—1862). Редактором этого журнала был В. М. Белозерский.

⁷ Александр Афанасьевич Потебня (1835—1891) — русский и украинский языковед, этнограф, фольклорист. Родом из Полтавской губернии. После опубликования работы ‘Мысль и язык’ (1862) был направлен Министерством народного просвещения за границу. Слушал лекции по санскриту в Берлинском университете, где и встречался с Веселовским.

⁸ Веселовский цитирует стихотворение Г. Гейне ‘Sie saen und tranken am Teetisch’ (1822—1823) из цикла ‘Lyrisches Intermezzo’.

⁹ Джордж Борроу (Borrow) (1803—1881) — английский писатель и филолог. Веселовский имеет в виду его книгу ‘The zincali, or An account of gipsies of Spain’ (London, 1841). О каких-либо научных трудах и переводах Е. А. Ген (Веселовской) сведений нет.

¹⁰ Кистяковский (у Веселовского — Костяковский) Александр Федорович — доктор уголовного права (1833), журналист, сотрудник журнала ‘Основа’. С середины 1861 г. вошел в состав редакции в качестве помощника главного редактора этого журнала. О нем см.: Киевская старина. 1895. No 1. С. 1—38.

¹¹ Алексей Николаевич Веселовский (1843—1918) — историк литературы, один из зачинателей русской компаративистики. Окончил Московский университет в 1863 г. До 1866 г. работал за границей. В 1906 г. избран почетным академиком по разряду изящной словесности Академии наук. Председатель общества любителей российской словесности при Московском университете (1901—1906). Основные монографии посвящены истории западно-европейских литератур. Представитель ‘культурно-исторической школы’ и сравнительно-исторического метода в литературоведении. См. также ниже, с. 281.

2

3 (15) ноября 1862 г. Берлин

15 ноября н. ст. Суббота.

‘Вы — другое дело, пишите’. И я опять начинаю писать, уже в силу формального приглашения. Ведь я не шутя испугался, что вам наскучу, потому и не писал в прошлую субботу — не подумайте чего-либо другого. Мне так дорого право переговариваться с вами, что я ни за что бы не уступил его — без бою, ваше молчание не остановило бы меня. Теперь, когда вы сами говорите, что писать часто не будете, потому что не умеете (!), я даже не буду перетолковывать вашего молчания, чем толковал до сих пор, т. е. тем, что я наскучил. Не дай Бог, чтобы это когда-нибудь случилось.

Господи, чего-чего не передумает человек, когда очутится один и нет людей, к кому бы летело сердце! Потому что я действительно один, к русским хожу мало, на субботних митингах стараюсь не бывать. Я даже не знаю, к чему они? Общего ничего нет, толкуют и занимаются врассыпную, а кружку пива можно всегда и одному выпить. Разве для заявления своей народности собираться — вот это дело, тогда и кокарду недурно приклеить с отечественными цветами или какую-нибудь шапку надеть вроде шапки стрелков его величества. Ведь носят же немецкие студенты шапки, кокарды и перевязи: саксонцы — зеленого цвета, поляки — белого, промышленная корпорация, так называемая Юная Германия, мечтающая о соединении миниатюрных немецких княжеств в одну немецкую империю, — германская корпорация — носит красные шапки. Каковы! Помимо этих корпораций существует еще множество кружков, без всяких народных и политических целей, так называемые Verein, {общества (нем.)} Verein для пения, для гимнастики, Verein для математиков, философов и т. д., собирающиеся каждый в известной кофейне, имеющие свои статуты, президента, вице-президента, выборы и все подобные формальности, без которых немец ни на шаг. Я был на одном из таких собраний и потому сужу как очевидец. К остаткам древности следует причислить: дуэли на безопасных рапирах, царапины, считающиеся за раны и выводящие пятна из студенческой чести, — и выведенная из употребления обедня богу пива, представляющая в карикатуре католическую обедню.

Вы целые дни работаете — и хорошо и дурно. Вы сидите дома — не знаю, что сказать, хорошо или дурно, только, кажется, по-прежнему, потому что вы всегда любили домоседничать. Я так поневоле изменил своему образу жизни, долго в ночь не зачитываюсь, да и негде, если б и хотел, встаю в 6—7 часов, дома работаю до Х-го часу, потом иду на лекцию, историю искусства читает Ваген ¹ и, что всего лучше, водит по музею, который здесь великолепный. В 2 часа иду обедать, в четыре часа опять лекции — до 7-ми, по средам и субботам у меня после обеда свободное время и частные занятия с профессором Маном ² — провансальский язык. Вы видите, я стараюсь погонять по всем по трем, — попадаю ли, нет ли, этого я и сам еще хорошенько не знаю. Знаю только то, что мне подчас бывает очень скучно, и я буду очень рад, когда приедет сюда Новицкий.³ Сказать лучше — если приедет. Не так давно получил я от него письмо, он узнал из одного письма в Гейдельберге, что я здесь, и написал мне через другого русского несколько строк, полных упреков, что я позабыл его и не даю о себе ничего знать. На другой день другое письмо, на третий третье. Дело в том, что ему плохо, он не знает, как наработать на хлеб, и среди всего этого остался прожектером: переводить на французский язык — что бы вы думали? ‘Мертвый дом’ Достоевского,⁴ хочет издать его в 5000 экземпляров и говорит о 5000 франках. Я должен оказать ему содействие, дать адресов в Париже, приложить мою руку к переводу и много еще тому подобного. Вы читали ‘Мертвый дом’ и знаете, переводим ли он, я его не читал, но, судя по изображаемому быту, надо полагать, что перевод достанется трудом да хорошим знанием языка. Новицкий и я — мы оба успеем — надо будет обратиться en dernier lieu {в конце концов (фр.)}к какому-нибудь французскому литературщику. Попытать это нетрудно, но пойдет ли перевод? Новицкий совершенно уверен. Кто-то предложил доставить у одного гейдельбергского банкира кредит на 100 гульденов, из к<от>орых 75 пойдут на уплату его долгов, а с 25 он хотел бы пуститься в Париж. Между тем я еще прежде сделал ему предложение переехать в Берлин и жить со мной — стеснимся, но немного, да зато нескучно и ему хорошо, за квартиру нечего платить, да если перевод у него пойдет на лад, легче будет помочь. Но, однако, дело решится, и в будущую субботу я напишу вам о ‘бедном Макаре’ Новицком. Право, ‘бедный Макар’ в Париж приехал, в тюрьму посадили, в Гейдельберг — опять в тюрьму, а теперь Блюммер отпечатал его шпионом, которого будто бы послали за границу, чтобы наблюдать за берлинскими русскими и получать 800 талеров в жалованье. Приметы: смуглый, лет 25 и глаза с каким-то недостатком! Что всего хуже, так это то, что Искандер вздумал перепечатать эту подлость в своем журнале. Это просто непростительно, наши заграничные либералы ведут себя как шпионы или как мальчишки. На письмо, написанное Блюммеру из Гейдельберга и подписанное 16 русскими, он отвечал, между прочим, что есть шпионы однофамильные, некоторым из подписавших, Воейкову и Якоби. Что это такое?⁵

Кланяйтесь всем. Костяковскому скажите, чтобы он не высылал Новицкому ‘Мертвого дома’, об этом я сам позабочусь.

Целую вашу ручку (и губки).

А. Веселовский.

Хранится: No 8, л. 24—25 об.

Датируется 1862 г. по связи с предыдущим письмом.

¹ Густав Фридрих Ваген (Waagen) (1794—1868) — немецкий искусствовед и критик.

² Карл Август Фридрих Ман (Mahn) (1802—1887) — профессор Берлинского университета, автор книги ‘Die epische Posie der Provenalen’ (Berlin, 1853).

³ Петр Васильевич Новицкий (1835—1886) — эмигрант, член русской конспиративной организации в Гейдельберге, так называемой ‘Гейдельбергской читальни’, впоследствии публицист, сотрудник ‘Голоса’ и ‘Времени’. Сохранилось три письма Новицкого к Веселовскому 1867—1880 гг. (No 570).

⁴ Новицкий своего плана не осуществил. При жизни Достоевского ‘Записки из Мертвого дома’ были переведены лишь на немецкий язык.

⁵ Имя Новицкого в списке шпионов было обнародовано в журнале ‘Свободное слово’ (1862, No 7—8), издававшемся русским эмигрантом Л. П. Блюммером. Это сообщение было частично перепечатано в ‘Колоколе’ (1862. 22 окт. Л. 1228). Новицкий опубликовал там же письмо-протест (1862. 1 дек. Л. 1225). О каком письме, ‘подписанном 16 русскими’, идет речь, выяснить не удалось. Оправдания Новицкого не устранили подозрений в эмигрантских кругах, в результате чего он был вынужден отказаться от мысли издавать в Гейдельберге студенческий журнал (см.: Лит. наследство. М., 1941. Т. 41—42. С. 6). 27 января 1863 г. А. И. Герцен писал А. А. Черкасову: ‘Итак, вы в Гейдельберге, — здесь слухи о дуэли Блюммера с Новицким, досадно, время ли теперь заниматься этими феодальными распрями’ (Герцен А. И. Собр. соч. М., 1963. Т. 27, кн. 2. С. 290), о предполагаемой дуэли см. также в письме Блюммера Герцену от февраля 1863 г. (см.: Лит. наследство. М., 1955. Т. 62. С. 737—738). Состоялась ли эта дуэль, не установлено. Однако впоследствии самому Блюммеру было предъявлено обвинение в связях с русской полицией (см. заметку Герцена ‘Мы с нетерпением ждем ‘Европейца» — Там же. М., 1959. Т. 18. С. 484).

3

Ноябрь—декабрь 1862 г. Берлин

Суббота.

Я не понимаю, чего вы от себя требуете, беспокойная девочка? Откуда это фаустовское настроение? Эти внутренние упреки, в которых, я уверен, вы часто сами не можете дать себе отчета? И кто это сказал вам, что вы самое бесполезное существо в мире? Вы хотите во что бы то ни стало приносить пользу — интересно бы наперед условиться в том, что вообще называть пользой. У нас привыкли говорить о каких-то общественных обязанностях, о чувстве гражданского долга и прочих красивых вещах, о которых мне можно говорить, даже не подвергнувшись базаровскому упреку, — так въелся в нас мистицизм и непонятная вера во всякие высшие начала. Я предлагаю вам спросить у Льва Фомича, впрочем очень практичного человека, что такое долг, обязанность, польза, я уверен, что он, не задумавшись, надает вам кучу понятий, определений, одно другого непонятнее и неопределеннее.¹ Собственно говоря, дело на простой взгляд объясняется очень просто: польза, принесение пользы есть действительно обязанность, разумеется не для всех людей. Есть господа, которых случай или обстоятельства поставили в особенные условия, у которых всего вдоволь, как сыр в масле катаются, живут себе в свое удовольствие, не оглядываясь на других людей. Мы другое дело, я и вы напр<имер>, мы, собственно составляющие общество, мы не можем жить, не оглядываясь друг на друга, не помогая друг другу. Все наше благосостояние основано на мене, вы делаете одно, я делаю другое — и мы меняемся, выполняем. Предполагается, что всякий здоровый член общества приносит посильную пользу, чтобы иметь право пользоваться тем, что приносят ему на пользу другие люди. Таким образом создается обязанность: мы должны работать, чтобы не быть самыми бесполезными существами в мире, как вы говорите. Но что работать и как работать? Что, если бы я стал чистить сапоги, вместо того чтобы заниматься историей разных непроизносимых литератур! Беда, коль сапоги начнет тачать пирожник² — это было бы только бесполезной затратой сил. Всякий должен делать то, что он лучше может делать, иначе он не устоит против конкуренции, мы должны приносить maximum возможной пользы, разумеется не вредя себе и не обижая других своей ленью. Неужели занятия на кухне, по деревенскому хозяйству — maximum того, что вы можете делать? Не думаю, а так только сказали в минуту раздумья и тяжелого недовольства. Да вы посуды больше перебьете, чем добра наделаете, а зло-то себе причините, наверное. Вот занятие книгой другое дело, я знаю, что у вас есть охота заниматься, вам нечего было извиняться в одном из прошлых писем. А то откуда бы взяться вашему раздумью и недовольству собой? Вы только введите побольше систем в ваше занятие, не упускайте, пожалуй, из виду экзамен на диплом, а я, как приеду, помогу вам выдержать. Займитесь историей: Шлоссер (‘История XVIII столетия’ и всеобщая), курс Шульгина и очень практические руководства Грубе, по русской литературе читайте критики, прочтите если не оба тома Буслаева, то что-нибудь, напр<имер> ‘О Горе-Злочастии’, ‘О женских типах в старинной русской литературе’, по французской литературе — курс Dmogeot (1 том), лучший из существующих, или Gruzez — 2 т<ома>. Древней литературой вам, разумеется, нечего заниматься, но Dmogeot укажет вам на замечательные произведения последнего столетия, и вы, руководясь ими, можете прочесть то или другое. Для всеобщей литературы вышел теперь первый том, под редакцией Милюкова, составленный по Шеру, Гетнеру и др., — ее также можете прочесть, е con arnore, {и с интересом (ит.)}потому что книга, говорят, хорошо написана.³ Вот вам материалы под руками, все книги можете достать, не покупая, зачем бы существовать Милюкову? A Dmogeot стоит всего 5 франков. Примитесь-ка за дело да не унывайте, если иногда будут опускаться руки. Это признак не лени, а неулегшейся силы, которая еще не нашла себе русла, направления, и на меня порой находит такое отчаяние в себе и в своих мыслительных способностях, что, Боже упаси, а между тем живу же и хлеб жую.

Не упускайте из виду английский язык и поминайте мисс Лавинию,⁴ только не во всем подражайте ей.

Вы хотите приносить пользу — так прежде приготовьтесь. Готовясь, вы тоже приносите пользу, хотя непосредственных, мгновенных результатов и не видно. Мы, напр<имер>, посланные министерством, тоже не приносим непосредственной пользы и никому от того <ни> тепло ни холодно (по выражению Милюкова), ni chaud, ni froid, {ни тепло ни холодно (фр.)} что я обыкновенно переводил по-русски, что мы здесь занимаемся или в баклуши бьем, но придет час, в онь же сущие и будущие услышат, что такое мы, — и тогда мы станем приносить пользу. И вы подождите и позаймитесь.

Вы хотите приносить пользу, я бы ответил вам, что вы уже приносите пользу, если б не боялись упрека в эгоизме. Вы мне принесли пользу, и я вам ее никогда не забуду. С вашего ли то было ведома или нет, физическими или нравственными качествами вы подействовали на меня — в том дела нет: вы знаете, что я не отделяю одного от другого и беру всего человека — и плотью и кровью и духом. Вы, разумеется, не удовлетворитесь этим, вы захотите чего-нибудь другого, труда, усилия, работы руками и головой. К чему же такое презрение к тому, что вы сделаете без труда и усилия, а как само собой, может быть, с маленькой дозой сердца? Я никогда не забуду вам прошлого лета — Бог даст, то еще повторится и будет еще лучше. Прошлым летом мы еще только знакомились, сходились, я ссорился с вами и радовался за вас, но вообще мы мало жили. Может быть, оно и лучше было, если б вернуть невозвратимое, мы стали бы заниматься и работать на общую пользу, если бы у вас на ту пору не пропал жар занятий и презрение к себе, самому бесполезному существу в мире.

Успокойтесь, и все будет хорошо. Пишите мне иногда, когда вам что-нибудь понадобится в книгах и указаниях, какие я могу дать. Только об учительстве и думать не могите: вы не знаете еще, как солоно хлебать. Видите ли, я к прекрасному полу не имею чести принадлежать и гувернером не был, а только учителем, а минуты такие выдавались, что Испания была не в Испанию.⁵ А гувернантка не только учит, но и управляет большею частью, смотрит за детьми. К счастью, у вас нет диплома, а экзамен вы будете держать мне. Если у Белозерских вам хорошо и они к вам хороши, чего же вы хотите? Денег вы у них не заеда<е>те , много не стоите, а немногое вы можете переводом заработать.

Я очень рад, что дело с вашим братом⁶ устроилось, и вы немного спокойнее, хотя в этом отношении я до тех пор не успокоюсь, пока вы не перестанете вычеркивать половину ваших писем — не стыдно ль? Так и узнаешь вас в каждой черте, как в письме к вашей матушке вы отрывали клочки бумаги и извинялись с недостачей. Не делайте этого и пишите все, что на ум придет, а то вы будто чинитесь.

Прощайте, жму крепко вашу руку и расцеловал бы вас, если б вы позволили, милая девочка. Позволите? Кланяйтесь всем.

Александр Веселовский.

Хранится: No 8, л. 30—31 об.

Датируется ноябрем—декабрем 1862 г. по содержанию.

¹ Имеются в виду слова Базарова, обращенные к Кирсанову: ‘О друг мой, Аркадий Николаич! <...> об одном прошу тебя: не говори красиво’ (‘Отцы и дети’ И. С. Тургенева, гл. XXI). Лев Фомич — лицо неустановленное.

² Неточная цитата из басни И. А. Крылова ‘Щука и кот’.

³ Имеются в виду книги немецкого ученого Ф.-К. Шлоссера ‘Geschichte des XVIII. Jahrhundert’ (Heidelberg, 1823. Bd 1—2) и ‘Weltgeschichte fr das deutsche Volk’ (Heidelberg, 1844—1857. Bd 1—19, впоследствии переведена H. Г. Чернышевским (1868—1872)), ‘Курс истории древнего мира’ (СПб., 1856) В. Я. Шульгина, ‘Очерки из истории и народных сказаний. (Древняя история)’ А.-В. Грубе (М., 1861), ‘Исторические очерки русской народной словесности и искусства’ (М., 1861. Т. 1—2) Ф. И. Буслаева, а также следующие издания: Dmogeot J.—С. Histoire de la littrature franaise depuis son origine jusqu’ nos jours. Paris, 1857, Gruzez E. Histoire de la littrature franaise jusqu’en 1789. Paris, 1861. T. 1—2, История литературы древнего и нового мира, составленная по И. Шерру, Ф.-К. Шлоссеру, Г. Геттнеру, Ф. Шлегелю, Ю. Шмидту, Р. Готтшалю и др. / Под ред. А. Милюкова. СПб., 1862. Т. 1. Эллада и Рим.

⁴ Очевидно, преподавательница английского языка, обучавшая детей семьи Ген.

⁵ В конце 1859—начале 1860 г. Веселовский был домашним наставником детей русского посланника в Испании кн. М. А. Голицына.

⁶ Константин Александрович Ген, участник студенческого революционного движения в Петербургском университете, в 1862 г. находился в ссылке в Петрозаводске.

4

Начало января 1863 г. Берлин

Праздник я встретил самым непраздничным образом, как и подобало. Чутье веселья обыкновенно возбуждает зависть, в лучшем случае — любопытство, что на чужое счастье душа радуется, это, разумеется, только фраза, в большей части случаев ничего не значащая. А радуемся мы на чужое счастье, когда сами в нем интересованы, следовательно, радуемся, собственно, на собственное счастье.

На западе Рождество совершенно национальный праздник, у немцев и англичан в особенности. Немцы надевают чистые перчатки, что с ними редко бывает. Англичане жгут свой yule-log, {полено, сжигаемое в сочельник (англ.)} и Диккенс читает святочные рассказы.¹ Немецкая рождественская елка перешла даже к нам, и в Англии уже успели выдумать improved german christmas trees {усовершенствованные немецкие рождественские елки (нем.)} из жести и с газовым освещением. Все это, кроме газового освещения, разумеется, основано на древних народных поверьях, которые существуют и у нас, только при разрозненности наших сословий у нас не успело образоваться ничего похожего на немецкую елку, которую на Рождество зажигает и ремесленник и барин, между тем как гаданье и ряженье у нас в салоны не допускаются.

Накануне Рождества я брал уроки провансальского языка у пр<офессора> Ман.² Ман живет на краю города, и я прошелся назад пешком мимо целого ряда зажженных елок, которые торчали в каждом окне. Шум с улиц удалялся в дома, деловые басы заменялись детскими дискантами. Рождество собственно — детский праздник, в славянских землях в ‘щедрый вечер’ ³ взрослые играют с детьми, приноравливаясь к их возрасту и пониманью. Я не дома, да и некому со мной играть. Я успокоился ужином.

Тут я понял, какой сильный исторический двигатель — зависть. Неужели в самом деле сидеть дома сложа руки, когда против тебя в окнах противоположного дома горят три елки и все люди так животным образом счастливы? Я сделал попытку повеселиться так, пошел отыскивать своих знакомых: того нет, другого нет. Театры закрыты. Оставался один ужин.

Ужин ужину рознь. Ужин у Донона,⁴ несмотря на свою курьезную обстановку, имеет-таки смысл, ужин накануне Рождества, от скуки и с полнейшим отсутствием аппетита — не имеет никакого смысла. Но скука научила калачи есть и даже курить. Я часто застаю себя курящим и жующим безо всякого толка и позыва, так себе, потому что голова устала работать и нет на ту пору человека, с кем бы слово сказать. Наше ученое изгнание за границу имеет по крайней мере тот смысл, что воспитывает любовь к одиночеству. Кельнская газета рукой махнула на наше воспитание. Это целый скандал, к которому, быть может, и я буду причастен со временем. Дело вот в чем: один из посланных от министерства с ученой целью, ein gewisser Novoseloff, {некий Новоселов (нем.)}⁵ написал отчет о своих занятиях в Берлинском университете, где очень неучтиво отозвался о некоторых здешних профессорах. Он нашел, что они слишком долго и почти исключительно останавливаются на буквах, целые лекции читают о том, как произносить то или другое слово, между тем главные стороны предмета совершенно упускаются из виду. Профессора на беду оказались европейскими знаменитостями. Петербургский немец, корреспондент кельнской газеты, поднял вопль. Как! отзываться таким образом о немецких заслуженных профессорах? ⁶ Назвать Бёка ⁷ выжившим из ума? И это люди, из которых выйдут будущие ученые деятели, министерство печатает их отчеты — значит, оно согласно с их мнением? Отличный повод изобразить в самых темных красках плачевное состояние нашего просвещения, с министерством включительно, мы, русские, поверхностны, наше образование энциклопедическое, наша передовая молодежь ничего не делает, неучи, и не им повести Россию на путь к прогрессу и т. д., и т. д. Die Thoren! {Дураки! (нем.)} Неразумные, продолжает немец, они не знают (т.е. Новоселов et C^о), что только такие люди, как Гаупт ⁸ и Бёк, и такая мелкая — не мелочная деятельность и в состоянии что-нибудь сделать для науки, а не широкие взгляды на воздушной подкладке и не стремление к жизни, к практике, когда ничего не сделано для понимания той и другой. Одним словом, ‘смутно в воздухе, ужасно в ухе’, как выразился Тредиаковский, описывая бурю.⁹

Кто тут прав, кто виноват? Новоселов, разумеется, погорячился и по русскому обычаю за словом в карман не лазит, пригнул к Гаупту и Бёку не совсем приличные эпитеты. Зато тут же и немец! Как в самом деле не различить, что одно дело работать в библиотеке, другое лекции читать? В кабинете можно себе заниматься буквами сколько душе угодно, если такова специальность и если вообще наука от этого идет вперед. Профессор на кафедре готовит не специалистов, а образованных людей, и что за образованные люди, которые в подробности знают (?) произношение всякого греческого слова и не знают хорошенько греческой литературы и греческой поэзии, с которой не всякому придется познакомиться впоследствии. На месте Новоселова я бы ответил непременно!

От Хорошевского¹⁰ недавно получил письмо. Ему, бедному, плохо приходится, денег не высылают, между тем как Василевский,¹¹ напр<имер>, выехавший в одно время с ним, уже получил. Хорошевский выводит отсюда заключение, что с министерством трудно иметь дело и, пожалуй, придется отказаться от поручения и ехать назад. Вы, может быть, знаете, что у него была история с Пироговым.¹² Пирогов, несмотря на свою честность и гуманность, забывает вчистую, что образованное общество не фельдшерский и не перевязочный пункт, где дозволяется браниться неприличными словами. Когда Хорошевский был у него, Пирогов принял его немного резко, может быть, и Хорошевскому так показалось — и сразу заявил свое мнение, что ехать ему следует в Бонн. Но мне говорил Хорошевский, что в Бонне ему делать нечего и его прямой путь в Париж. Пирогов упорно стоял на Бонне. На следующий день Хорошевский принес ему бумагу, в которой отказывался от своей командировки и просил переслать ее куда следует. Пирогов перетрусил, что ли, или только опомнился, только между ними произошло объяснение, и с тех пор всякому русскому, являющемуся к нему на аудиенцию в Гейдельберг, его превосходительство объявляет, что его мнение и советы вовсе не должны стеснять кого бы то ни было. И выходит, что Пирогов все-таки хороший человек, только его положение какое-то странное.

Что вы делаете? Скучаете или нет? В этом одном, пожалуйста, не симпатизируйте мне.

Ваш Александр Веселовский.

Хранится: No 8, л. 8—9 об.

Датируется началом января 1863 г. по содержанию.

¹ Речь идет о ‘Рождественских сказках’, или ‘Рождественских рассказах’, Диккенса, которые он публиковал в 1843—1846 гг. в каждом рождественском номере издававшегося им журнала ‘All the Year Round’.

² См. примеч. 2 к письму 2.

³ ‘Щедрый вечер’ — канун Нового года.

⁴ Донон — петербургский ресторатор, неоднократно упоминавшийся в письмах M. E. Салтыкова-Щедрина, И. С. Тургенева и др.

⁵ Александр Григорьевич Новоселов (1834—1887) — студент Петербургского университета, участник Педагогического кружка, впоследствии директор 4-й московской гимназии. Его отчет появился в ‘Журнале Министерства народного просвещения’ (1862. Окт. С. 56—63).

⁶ Как свидетельствуют воспоминания Л. Ф. Пантелеева, суждения, высказанные Новоселовым (а также В. И. Модестовым), имели отклик и в русской печати: ‘Первые отчеты В. И. Модестова и А. Г. Новоселова, в которых они весьма нелестно отзывались о лекциях некоторых немецких светил в области классической филологии, вызвали бурю негодования со стороны Каткова, уже тогда открывавшего энергическую кампанию против Головнина (министра народного просвещения, пользовавшегося репутацией либерального деятеля). Одно время можно было думать, что В. И. Модестов и А. Г. Новоселов будут отозваны, однако Головнин этого не сделал’ (Пантелеев Л. Ф. Воспоминания. М., 1958. С. 206). В отчетах самого Веселовского критических замечаний о берлинских преподавателях не содержится (см.: Журн. М-ва нар. просв. 1862. Февр. С. 152—160, Май. С. 216—223, Сент. С. 440—448).

⁷ Август Бёк (Бок, Bckh) (1785—1867) — профессор Берлинского университета, филолог-классик. Вспоминая о своих занятиях в Берлинском университете в 1838 г., И. С. Тургенев в письме к Н. В. Ханыкову от 17 (29) декабря 1871 г. писал: ‘Особенно выдавался он (К. Риттер. — Е. С.) после птичьего свиста Ранке, шепелявого мурлыканья А. Бока…’ (Тургенев И. С. Поли. собр. соч. и писем: В 28 т. Письма: В 13 т. М., Л., 1965. Т. 9. С. 194). В отчете Новоселов писал, в частности, о А. Бёке: ‘…этот почтенный профессор до того устарел и одряхлел, что для более живых и умных лекций у него недостает ни физических, ни духовных сил: у кого нет жизни в душе, от того, разумеется, нельзя требовать жизни и в деятельности…’ (Журн. М-ва нар. просв., 1862. Окт. С. 57).

⁸ Мориц Гаупт (Haupt) (1808—1874) — профессор Берлинского университета, филолог-классик, комментатор античных авторов. В отчете Новоселова о Гаупте говорилось еще резче, чем о Бёке: ‘Стоит ли молодому, истинно любознательному человеку 30 часов в неделю убивать на слушание таких комментарий? Неужели здесь есть для него что-нибудь живое, развивающее ум и сердце, внушающее любовь к гражданским доблестям и приготовляющее его к жизни?’ (Там же. С. 58).

⁹ Цитата из стихотворения В. К. Тредиаковского ‘Описание грозы, бывшия в Гаге’, помещенного во второй части книги ‘Езда в остров любви’ (1730).

¹⁰ Владислав Юлианович Хорошевский (ум. 1900) — студент Петербургского университета, один из участников Польской студенческой корпорации, находился под большим влиянием идей А. И. Герцена Активный участник студенческих волнений 1861—1862 гг. В конце 1862 г. был послан на учебу в Гейдельберг.

¹¹ Василий Григорьевич Васильевский (у Веселовского—Василевский) (1838—1899) — студент Петербургского университета, участник Педагогического кружка. Был послан на учебу в Берлинский университет. Впоследствии — профессор Петербургского университета, византинист, академик.

¹² Н. И. Пирогов побывал в Берлине и Геидельберге в качестве профессора-ассистента. Краткие воспоминания о его пребывании в Геидельберге оставил протоиерей И. И. Базаров (Рус. старина. 1901. No 8. С. 261—262), а о пребывании в Берлине — Н. А. Белоголовый (Белоголовый Н. А. Воспоминания и другие статьи. СПб., 1901. С. 328—330).

5

9 (21) января 1863 г. Берлин

Генваря 21 н. с.

Вы, вероятно, сердились на меня за мое последнее письмо, да и, правда, сердиться есть за что. В самом деле — первый блин, да и комом, новый год так и не следовало начинать. Признаться, я и сам не хотел его посылать, но послал-таки, чтоб отучить себя от лицемерия, чтобы на письме и на деле всегда было то же самое, что и на языке. Конечно, у нас на Руси существует пословица, учащая совершенно противоположному способу действия: сору из избы не выносить. Но, во-первых, я себя за сорную избу не считаю, а если и есть сор, то честному человеку следует предупредить, чтоб входящий не замазался.

Новый год производит на меня всегда одно и то же дурное впечатление. Все хорошее и дурное, что было позади, подымается в памяти разом с небывалой силой, и, сравнивая эту квинтэссенцию прошедшего с мелкою действительностью дня, человек, разумеется, всегда останется неудовлетворенным. Хорошее позади его покажется ему слишком хорошим — и он осудит свое настоящее, дурное позади его покажется ему слишком дурным — и он осудит свое прошедшее за то, что оно не все сплошь и рядом писано розовыми красками. Такова идеализация дали. Поидеальничал и я, простите мне, если я слишком резко высказался, и начните в мире новый год.

Мои планы на этот год не совсем определились, кроме поездки в Киль и оттуда, может быть, в Швецию во время двухнедельных ферий¹ среди лета. Все это, разумеется, может измениться, я от университетов не завишу, теперь даже вовсе не хожу на лекции, считая это вовсе не нужным. Занятия дома отнимают все время, а тут еще русский Васильев² вздумал тиснуть что-то очень неприличное о нашей командировке за границу, будто мы ничего не делаем, да и денег слишком много получаем. Уж добро бы ‘Кельнские ведомости’ и учитель накинулись на Новоселова, а то ‘Вестник’ туда же.³ Даже какая-то русская дама⁴ пишет мне, что я, дескать, на праздниках буду там-то и там-то и вы, говорит, тоже, вероятно, будете веселиться, да, может быть, больше нашего. Русская дама, видно, не знает, что в Берлине все можно делать, заниматься, скучать, тратить деньги, только не веселиться и не разводить чувствами. Балов частных и общих много — да что в них? На будущей неделе назначен бал в залах Оперы, по три талера за вход — цена для немцев неслыханная, зато и бал чисто аристократический, на котором можно видеть всю здешнюю lite, {избранное общество (фр.)} редко показывавшуюся в иных местах. Я, разумеется, не буду. Бывают несколько раз зимою так называемые Bezirksblle {окружные балы (нем.)} для граждан средней руки, с ужином и разными другими удовольствиями. Все это должно быть чрезвычайно занимательно с точки зрения нравов, если б изучение их не требовало так много времени. Ярые москвичи затевают праздновать 12 генваря (по-здешнему, 24-го) годовщину Московского университета,⁵ но дело затеяно так глупо, что ваш покорнейший слуга исключает себя заранее из числа участников. Москвичи, (в числе двенадцати), вероятно, считают себя старыми представителями русской науки, намерены угощать студентов других русских университетов. Каково? Что за помещичьи отношения, откуда это право одних хозяйничать и посылать поздравительные депеши, принимать гостей на своем хлебе-соли. Вы видите, я не так люблю Москву, как вы полагаете, если б не известные вам отношения, я бы перестал думать о ней, потому что для меня не существует той чисто животной привязанности к теплоносительному месту, которую другие зовут любовью к родимому месту. Любовь всегда обращена к людям, а не к месту, к месту тогда, когда с ними соединено воспоминание о лицах. Привязанность Акакия Акакиевича к своей шинели есть чисто личное.

Новицкий уже недели две как у меня, с тех <пор> он бог знает сколько переменил планов, и в Таити съехать, и домой, когда Блюммер оскорбил его новой выходкой,⁶ он не спал целую ночь и к утру додумался до такого плана: съехать в Америку — читать лекции о русском расколе и переводе ‘Мертвого дома’! Теперь он толкует о том, как бы пробыть во Львове до весны и оттуда писать корреспонденции в русские журналы. О чем? Кстати, что говорит ‘Основа’? Надежде Александровне мой поклон. Сообщите ей, что я выписал себе очень интересную книгу: Grove. ‘On the correlation of physical forces’ (она переведена по-французски).⁷ Книга выдержала уже четыре издания и написана популярно. Мне рекомендовал ее Г<ерцен>,⁸ когда я был в Лондоне 2 года тому назад. Вот бы на русский язык перевести? Не прислать ли? Прощайте и не журите меня. Если бы вы знали, как часто я о вас думал, не стали бы журить. Н<адежда> А<лександровна> написала как-то в своем письме, что мы (т. е. я и она — и вы?) не поссоримся, ‘если и не увидимся, то все же друзья’. Поверите ли, что эта фраза меня даже приводила в смущение. Ужели не увидимся?

Ваш Александр Веселовский.

Хранится: No 8, л. 28—29 об.

Датируется 1863 г. по связи с предыдущим письмом.

¹ Ферии — каникулы (от нем. Verien).

² Лицо неустановленное.

³ См. примеч. 5 и 6 к письму 4. Очевидно, Веселовский имеет в виду журнал ‘Русский вестник’. Однако никаких материалов о пребывании русских студентов в Берлине в журнале в 1862—1863 гг. не появлялось.

⁴ Лицо неустановленное.

⁵ Московский университет был основан по замыслу М. В. Ломоносова указом императрицы Елизаветы Петровны 12 (23) января 1755 г.

⁶ См. примеч. 5 к письму 2.

⁷ Первое издание книги английского физика У. Гроува вышло в Лондоне в 1853 г. Французский перевод (1856) был осуществлен аббатом Ф.-Н.-М. Муаньо.

⁸ Настоящее письмо впервые устанавливает факт знакомства Веселовского с А. И. Герценом, состоявшегося в 1861 г. В письме к сыну, А. А. Герцену, А. И. Герцен писал, обратив внимание на статью Веселовского, посвященную новой картине H. H. Ге ‘Воскресение’ (С.-Петербургские вед. 1862. 28 февр. No 58, подп.: ‘Д.’): ‘Скажи Ге, что в ‘С.-П<етер>б<ургских> в<едомостях>‘ <...> длинная статья о его ‘Воскресении’ — и совершенно в его пользу’ (Герцен Л. И. Собр. соч. М., 1963. Т. 29. С. 64).

6

Март—апрель 1863 г. Берлин

Я, кажется, ваш присяжный чтец, как Аскоченский у Марьи Александровны¹ и романист Ауербах у здешней королевы.² Если я сам не читаю, то регулярным образом поставляю материал для чтения. Разница, разумеется, в таланте и ранге да еще в том, может быть, что я стою к вам ближе и имею некоторым образом право надоедать вам. Не наскучил ли я вам моими письмами?

В таком случае поделитесь с Надеждой Александровной, особенно этим письмом. Передано оно вам будет одним хорошим человеком, Орестом (кажется, Федоровичем) Миллером. Может быть, слыхали о нем, его диссертация ‘О нравственной стихии в поэзии’ произвела скандал, критика нашла ее ультраправославной, чуть не византийской. Критика хватила через край. Орест Миллер вздумал говорить об идеалах древнеязыческой и новой христианской поэзии и с точки зрения последней вздумал обвинить в безнравственности все развитие древнего мира. В самом деле не назвать же нравственными божественных жуиров греческого Олимпа, у которых только и дело что волочиться за смертными красавицами. Христианский Бог или карает, или страдает — и как-то воздушно, не пластически любит, за ним едва найдется одна страстишка. Все это Орест Миллер в расчет и положил, что христианство лучше и христианская поэзия тоже. Таким образом, камень был брошен в классические красоты Греции, зане они слишком много любили. Так или почти так отозвалась критика о книге, которую сам я не читал. Если, таким образом, критика не врет, то Миллер, разумеется, не прав. Каждая эпоха имеет свою нравственность, и ее можно судить только с точки зрения нравственного кодекса. Вот у некоторых народов убиение старых и негодящих в работу людей было нипочем,⁴ не даром же им хлеб есть, а у нас строят богадельни. Мы еще подаем милостыни, а, глядишь, некоторые политэкономы доказывают безнравственность милостыни. Катон был великим человеком⁵ у римлян, а нам самоубийство запрещено по катехизису Филарета,⁶и, чего доброго, самого Сократа мы готовы свести в чистилище и за неимением его во аде.⁷ Положения Ореста Миллера разрушаются сами собой.

Мне интересно было встретиться с ним, я ожидал найти в нем византийца или по крайней мере оригинального человека. Я не нашел ни того ни другого. В первый раз увидел я человека тридцати лет, тех лет, когда мы большею частью сложились и определились, физически и нравственно, человека, который еще не считает себя сложившимся, который на свое недавнее прошедшее смотрит как на переходное состояние, говорит, что он ошибался, и не думает защищать своих промахов. Хоть мне и нет тридцати лет, на такое самозабвение я не способен, я слишком самолюбив для этого, втайне сознавая свою ошибку, я бы старался скрыть ее в глазах других людей, — недосмотрел, кривая не вывезла, как пророка в отечестве его не признают. Мало ли что еще можно найти в оправдание себя, на что и диалектика существует. Орест Миллер мне именно понравился покойным сознанием своих промахов, безо всякой тени самолюбия. А между тем он матушкин сынок, т. е. матери-то у него давно нет, но дядя и тетка воспитали его как родного сына, чуть не молятся на него,⁸ посылают ему за границу травяную помаду для поправления волос, а он везет тетушке теплые чулки. Он больше года не останется за границей, чтобы не быть слишком долго в разлуке с родными. Я тоже был матушкин сынок и знаю, откуда идет самолюбие. Ваша милость тоже немало его развила.

Орест Миллер передает Надежде Александровне книгу Густава Шваба. Посылаю одну не потому, чтобы не мог послать больше, но потому что решительно не из чего выбирать. Книг с сотню вышлю к празднику в хороших переплетах и с хорошими картинками, да тексты-то из рук вон плохи и для вас не годятся. Половина занята описанием американских флибустьеров, золотопромышленников, охотою за буйволами и разными неведомыми странами. Есть история Англии и Германии в рассказах и картинках для детей — не для русских, история Египта в 1 т<оме> и Рима в 2 т<омах>, хорошо написанная и с гравюрами — да больно специальная и объемистая. Особая литература для девочек: я заметил ‘Дневник шестнадцатилетней девочки’ — с какой бы вы думали виньеткой? Мать или воспитательница надевает на хорошенькую головку автора — подвенечный наряд! Дневник кончается у церкви, за церковью начинаются хозяйство и материнские заботы, — это награда за трудолюбие — искусство автора дневника. Не правда ли, что все это слишком практично и слишком по-немецки, чтобы заслужить воззрение Надежды Александровны.

Густав Шваб — хороший поэт, у него есть великолепные баллады, и в книге, которую я вам посылаю, он пытался пересказать fr jung und alt, старым и молодым, так называемые народные книги, собственно романическую литературу немецкого народа. Рассказ, говорят, очень хорош, и книга пережила несколько изданий.⁹ Надежде Александровне я посылаю ее для того, чтобы она взяла с нее принципы, как обработать подобного рода матерьял, которого у нас много. Пусть она попробует сделать что-нибудь в этом роде на наших ‘народных книгах’. Источники: песни и былины (из собрания Киреевского), изданные Бессоновым, сказки (Афанасьева), легенды (Афанасьев и жития), духовные стихи (бессоновские и четыре тома ‘Памятников старинной русской литературы’, изд<анных> Кушелевым).¹⁰ Орест Миллер объяснит ей остальное, если Надежда Александровна захочет его увидеть. Лучше этого чтения для детей и придумать нельзя. Книги поучительные, по естественным наукам напр<имер>, надо предоставить специалистам.

Я думаю на лето отправиться в Киль, городок в 30 т<ысяч> жителей, на берегу моря, с купаньем и лесом и воспоминаниями о Выборге. Туда съезжаются на купальный сезон, но вообще народу мало, русских и того меньше, а вас таки и вовсе не будет. Вы знаете, что мне в Выборге было дороже и моря, и леса, и всего. От Берлина до Киля всего полдня езды, жизнь дешевая, студенческий обед в 18 к<опеек> с<еребром>, квартира с прислугой в месяц 5 талеров. Где-то вы будете? В Софиевке?¹¹ Напишите как-нибудь, чтобы знать ваш адрес, если вы хотите, чтобы я снабжал вас моими письмами. Не забывайте меня, пожалуйста. От Миллера узнаете о нашем здешнем бытье.

Любящий вас А. Веселовский.

Хранится: No 8, л. 10—11 об.

Датируется мартом—апрелем 1863 г. по содержанию.

¹ Виктор Ипатьевич Аскоченский (1813—1879) — прозаик, историк, журналист, пользовавшийся репутацией мракобеса и крайнего монархиста. Смысл иронии Веселовского не совсем ясен: письма современников, а также дневник самого Аскоченского, опубликованный в извлечениях и пересказе (Ист. вестн. 1882. No 1—9), не позволяют говорить о какой-то близости его к царской семье, в том числе к супруге Александра II — Марии Александровне. Однако А. И. Герцен в статье ‘Богомокрицы и богосаранча’ (1860) высмеивал его, а также А. П. Башуцкого и С. А. Бурачка за их предложение Марии Александровне, которую Герцен не раз обвинял в религиозном, ханжестве, завести ‘торговый дом благочестия, учредить нечто вроде ставропигиального откупа для распространения, укрепления и поддержания православия’ (Герцен А. И. Собр. соч. М., 1958. Т. 14. С. 311).

² Бертольд Ауэрбах (Auerbach) (1812—1882) — немецкий писатель, некоторые прризведения которого носили сентиментальный характер, содержали идеализацию патриархальной жизни немецкого крестьянства. Был близок к императорскому дому, в частности пользовался симпатиями прусской императрицы Марии-Луизы-Екатерины-Августы (1811 — 1890).

³ Полное название труда литературоведа, фольклориста, общественного деятеля Ореста Федоровича Миллера (1833—1889) — ‘О нравственной стихии в поэзии на основании исторических данных. По поводу вопроса о современном направлении русской литературы’ (СПб., 1858). В основу работы ученого было положено сочинение гегельянца К. Розенкранца ‘Die Posie und ihreGeschichte’ (Кенигсберг, 1855). Исследование Миллера вызвало критические отзывы в печати, в частности, резкой критике подвергся он со стороны Н. А. Добролюбова, посвятившего его труду рецензию (Современник. 1858. No 10. Отд. 2. С. 155—166, без подписи,, ср.: Добролюбов Н. А. Собр: соч. М., Л., 1962. Т. 3. С. 336—347). Мысли Веселовского перекликаются со взглядами критика на труд Миллера. Добролюбов, в частности, писал: ‘Разве классическая поэзия, рыцарские поэмы и Шекспир достаточны для того, чтобы дать понятие о том, каким образом нравственные идеалы воплощались в поэзии разных народов? Разве можно при этом даже ограничиться разбором одних лучших произведений? Разве не может легко случиться, что тот нравственный идеал, которого г. Орест Миллер не находит у Горация, окажется в трагедиях, известных под именем Сенеки, или в поэме Энния? Разве не может быть, что те нравственные начала, которые г. Орест Миллер признает невозможными у греков, потому что они были язычниками, найдутся у кого-нибудь в китайской поэзии? И что это за манера разбирать поэтические произведения на основании заранее составленной таблички добродетелей и пороков? <...> Он заговорил о поэзии не ради поэзии, а ради нравственности. Ему нужно было доказать некоторые идейки относительно нравственного значения человеческих поступков: вот он и вздумал прибегнуть для этого к поэзии. Известно, что поэзия как отражение жизни разнообразна, как сама жизнь…’ (Там же. С. 341—342). Еще более резкие отзывы на работу молодого филолога содержались в рецензии А. А. Котляревского (Атеней. 1858. No 5). Подробнее о полемике вокруг книги Миллера^—см.: Глинский Б. Б. Орест Федорович Миллер. СПб., 1896. С. 19—27.

⁴ О подобных случаях, существовавших на острове Сардиния и у дербикков (племя, жившее к востоку от Каспийского моря), писал еще во II в. н. э. Элиан (Элиан. Пестрые рассказы. М., Л., 1963. С. 42, 43).

⁵ Катон Младший (или Утический) (95—46 до н. э.) — республиканец, противник Цезаря. Покончил жизнь самоубийством.

⁶ Речь идет о катехизисе митрополита московского Филарета (в миру В. М.. Дроздов, 1783—1867), изданном в 1827 г.

⁷ Сократ (470 или 469—399 до н. э.) — древнегреческий философ. В ‘Божественной Комедии’ Данте поместил Сократа вместе с некрещеными младенцами и добродетельными язычниками в Лимбе (круг первый Ада).

⁸ Отец О. Ф. Миллера Фридрих (Федор) Петрович, надворный советник, чиновник таможенного ведомства, умер в 1836 г., пережив на несколько лет жену — Аделаиду Егоровну (урожд. баронессу Унгерн-Штернберг, 1805—1833) и оставив сына сиротой. О них см. подробнее: Рус. старина. 1889. No 9. С. 655— 682. Ребенок был усыновлен дядей, генерал-лейтенантом Иваном Петровичем Миллером (1800—1867), и теткой, Екатериной Николаевной Миллер (урожд. Чириковой). Позднее в письме к Веселовскому Миллер писал: ‘Мой добрый дядя-отец, которого вы несколько знали, вдруг слег и после четырехдневных страданий скончался 16 марта. С этой поры и горя-то и хлопот без конца! У тетушки я один — и все теперь, естественно, лежит на мне’ (письмо от 22 апреля (4 мая) 1867 г.: No 531, л. 1).

⁹ Густав Шваб (Schwab) (1792—1850) — немецкий поэт-романтик, представитель ‘швабской школы’. По-видимому, имеется в виду книга ‘Buch der schnsten Geschichten und Sagen’ (Berlin, 1836—1837. Bd 1—3), которую Шваб выпустил, будучи популяризатором и издателем памятников старинной немецкой литературы. К 1894 г. она выдержала 15 изданий (выходила под названием: ‘Die deutschen Volksbcher’).

¹⁰ Речь идет о ‘Песнях, собранных П. В. Киреевским’ (М., 1860—1874. Ч. 1—10), изданных П. А. Бессоновым, ‘Народных русских сказках’ (М., 1855—1863. Вып. 1—8), собранных и изданных А. Н. Афанасьевым, и его же сборнике ‘Народные русские легенды’ (М., 1859, на обложке: 1860), сборнике ‘Калики перехожие’ (М., 1861—1863), изданном Бессоновым, ‘Памятниках старинной русской литературы’ (СПб., 1861—1862), изданных Г. Кушелевым-Безбородко под редакцией Н. И. Костомарова.

¹¹ Родовое имение семьи Ген находилось недалеко от Тихвина.

7

7 (19) июня 1863 г. Берлин

Вчера мне покою не было: с утра шли мимо моих окон солдаты да солдаты, остатки армии 1813 года. Берлин, или, лучше сказать, король, праздновал пятидесятилетнюю годовщину нашествия двунадесять язык.¹ Со всех концов Пруссии свезли ветеранов, даже нескольких русских выписали, юная армия одета в парадную форму, ею командуют принцы королевского дома, и она по команде кричит ‘ура’. Город убран траурными знаменами, черными с белым, с изображением прусского орла и креста, статуи героев 1813 года в зеленых венках. Смотрят и умиляются пережившие ветераны и целой процессией движутся к площади перед замками, где закладывается памятник. Затем, как водится, пушечная пальба, даровые угощения, вечером иллюминация и ветеранам даровые спектакли. Tout comme chez nous? {Все как у нас? (фр.)}² При всем усилии сделать праздник народным он остался тем, чем должен быть: военной демонстрацией. В то же время как в парламенте идет серьезный разговор о военном бюджете и на военный успех смотрят косо, король ³ пользуется случаем показать народу красоту мундира, бравость своих солдат и таким образом декорацией заставить забыть сущность дела. Насколько это удается — другой вопрос. Цехи отказались принять участие в процессии потому, что на их вопрос, где же придется идти, впереди ли армии или позади, им ответили, что позади. Между тем армия содержится на счет граждан, это наемники, и не видано, чтобы наемник где-либо ходил поперед хозяина. Представителей университета тоже не было, студенты отпраздновали 13-й год отдельно, процессией на Крейцберг,⁴ где похоронены убитые при Ватерлоо, и при всем несочувствии цехов и университета народ лез на мундиры и вечером на улицах не было проходу. Вот и толкуй о политике!

Вы не удивитесь, если я перейду к вопросу более меня интересующему. Я, кажется, писал вам, что, может быть, еще на будущий семестр останусь в Берлине. Кажется, это так и будет, лекции интересные. Мой факультет здесь хорошо составлен, есть кого послушать, зато есть где и поскучать. Кабы не скука, которой причины вам отчасти известны, я бы и на будущий год остался в Берлине. Переезды из одного университета в другой только время отнимают, Кавелину⁵ да Пыпину⁶ хорошо было ездить, они не учиться отправлялись, а осматривать. А мне еще так много дел впереди, что поневоле приходится экономничать временем. Разумеется, у меня еще остаются вакации, зимние и летние, летние длятся два месяца, и по тем дорогам — только хотя б в Испанию проехать. Был у меня сейчас русский, подозрительной наружности, не то лакей, не то шпион, говорил, что не только в Испании — в Африке бывал, и теперь бы еще был там, да денег не хватает. Два месяца прожил в Турине, при помощи будто бы тамошнего секретаря, Жеребцова,⁷ и в Берлине ищет шубы и денег, чтоб пробраться в Россию, в Варшаву, откуда он давно не получал писем. Кто-то сообщил ему адресы Мещерского,⁸Виноградова,⁹ Сорокина¹⁰ и мой. Я что-то не понял, почему ему именно в Варшаву ехать и зачем вообще Варшава так часто упоминалась.

Приезжая из России, говорил, что в Петербурге жил невесело. Я отчасти упрекал себя в том, что пустил П<етра> В<асильевича>¹¹ уехать сегодня. Разумеется, ему здесь нечего было делать, он скучал и дулся, как всякий обойденный судьбой человек. Что-то будет с ним после?

Хорошевский¹² снова сбирается в Россию, денег нет, и наше министерство не всегда аккуратно. Знаете ли, что меня утешает среди берлинской скуки, что утешает среди невыносимого летнего жара и пыли? Мысль о том, что я в трех днях езды от вас, что от вас легче получить известие здесь, чем затесавшись в какой-нибудь уездный немецкий университет. Это лучше, чем ничего, и я не верю пословице, что от добра добра не ищут. Околдовали вы меня, что ли, Бог с вами? Я ношусь с вашим портретом по всем углам, иногда работать не хочется, а работаешь, когда вы со мною, как будто не для себя одного работаешь.

На вас лежит ответственность — выйдет ли из меня человек или нет.

Если как-нибудь станете писать, адресуйте пока на старую квартиру, на которой я останусь еще недели две. В будущем письме сообщу новый адрес. Не позабудьте меня, моя милая девочка, а то мне плохо будет. Кланяйтесь H<адежде> А<лександровне> и всем. Крепко целую вашу ручку.

Любящий вас А. Веселовский.

Хранится: No 8, л. 26—27 об.

Письмо датируется 19 июня 1863 г. на основании упоминания празднования Пруссией пятидесятилетнего юбилея победы при Ватерлоо.

¹ После вторичного правления Наполеона (‘Сто дней’) был подписан союзный договор между Россией, Англией, Австрией и Пруссией, по которому коалиционные войска вступили во Францию. В решающем сражении при Ватерлоо 18 июня 1813 г. армия Наполеона была наголову разбита. Прусские военные воспользовались юбилеем для разжигания милитаристских настроений.

² Выражение, восходящее к комедии Нолана де Фатувиля ‘Арлекин — император на Луне’ (конец XVII в.).

³ Вильгельм I (1797—1888) — император германский и король прусский.

⁴ Крейцберг — район Берлина.

⁵ Константин Дмитриевич Кавелин (1818—1885) — историк, публицист и либеральный общественный деятель, профессор Петербургского университета. После студенческих волнений в конце 1861 г. и подачи заявления, в котором он выражал протест против притеснения студентов, в начале 1862 г. был командирован министром народного просвещения А. В. Головниным за границу для изучения положения западно-европейских университетов.

⁶ Александр Николаевич Пыпин (1833—1904) — историк литературы, впоследствии академик (1898). После аналогичных заявлений протеста Пыпин также отправился в начале 1862 г. в заграничную поездку.

⁷ Неизвестный, пришедший к Веселовскому, очевидно, ошибся: известен лишь один сотрудник при зарубежных миссиях с фамилией Жеребцов: Андрей Дмитриевич, служивший секретарем при русской миссии во Франкфурте-на-Майне.

⁸ Лицо неустановленное. Упоминается также в письме к Н. А. Белозерской от 9 ноября 1862 г. (No 8, л. 7 об.).

⁹ Очевидно, Николай Андреевич Виноградов (1831—1886)—впоследствии профессор клинических внутренних болезней в Казани. В 1861 г. был командирован на два года за границу.

¹⁰ Иван Максимович Сорокин (род. 1833) — впоследствии профессор судебной медицины и токсикологии Военно-медицинской академии в Петербурге. В. начале 1860-х гг. находился за границей, где совершенствовался в знаниях.

¹¹ Речь идет о Петре Васильевиче Новицком. См. примеч. 3 к письму 2.

¹² См. примеч. 10 к письму 4.

8

30, 31 августа (11, 12 сентября) 1863 г. Вена

Вена. 11 сентября.

Вена мне не нравится, в ней 600 с чем-то тысяч жителей, но запахов еще больше. Я не видал другого города, где бы обоняние поражалось так постоянно и столь разнообразно, как здесь. Закрывши глаза, чувствуешь, что находишься в большом городе. Такова сила цивилизации.

Дорогу в Вену, довольно скучную, вы можете прочесть в любом гиде, хотя бы в Бедекере, той красной книжке, которую нам оставил Новицкий. Почтенный Бедекер! Мы с ним ходили вчера круглый день, ни разу комиссионера не брали и не плутали. Только в одном сделали худо, что не посторонились обманщика динстмана,¹ который провожал нас со станции железной дороги к отели. Он запросил с нас 20 крейцеров, а взял 40, потому же, что с каждого, и вдобавок привел в другую отель, чем в какую сказали. А мы войди да и расположись, и только позже, сидя за столом и ужиная, Михайлов ² обратил мое внимание на Speisekarte, {меню (нем.)}на которой обман явно был написан: мы стояли не в ‘Черном орле’, как предполагали, а в гостинице пражской железной дороги. А Бедекер обо всем этом предупреждает.

Так и вышел первый блин комом. Может быть, вследствие этого я невзлюбил Вены, может быть, и потому, что первый попавшийся мне номер здешней ‘Presse’ принес большой фельетон о русских посетителях и посетительницах вод, где наши степенные ухватки, наш великий русский дубняк под парижским лоском выставлен так ярко и отчетливо, что нельзя не узнать себя. Попов,³— тут и я вспомнил вас! Я только тем и утешаюсь, что во брани существует взаимность, что если немцы нас бранят, то и мы не прочь отыскать их слабые стороны. Все это было 9 числа. 10-го мы уже шлендали по городу, с гидом в руках, поглазели на собор св. Стефана ⁴ и отыскали здешнего русского попа, Раевского,⁵ к которому у меня был поклон от Марковой.⁶ Поп как поп, умный, но без прочного образования, занимающийся делом славянской пропаганды потому разве, что больше ему делать нечего, вроде того как издавна знакомый мне поп Колосовский,⁷ испанской миссии, занимался изучением испанской национальности. Раевский распространяет до 100 экземпляров ‘Дня’,⁸ познакомил нас с главными словацкими деятелями, которые все съехались сюда, чтобы благодарить императора ⁹ до открытия словацкой Матицы.¹⁰ Они все сильные русофилы, — кажется, потому, что им приходится вести постоянную распрю с мадьярами, как нам с поляками, а кто не любит мадьяров, тот и поляков не любит, как выразился один австрийский полковник в Брне. Они все понимают по-русски, некоторые говорят, в одном округе насчитывают до 4000 крестьян, научившихся по-русски в своих торговых поездках по России.

Кроме св. Стефана, да Раевского, да словаков и словачек, мы более никого и ничего не видели. За русинами ходили на тот конец света, но не застали, оставили записку, что были тогда-то, с поклоном от Потебни¹¹ и Щербакова,¹² и будут к 8 часам в кафе ‘Шваб’, где есть и русские газеты. Газеты мы действительно нашли, но русинов не было.

Сегодня вечером ждали сюда приезда Константина Николаевича.¹³

12 сент<ября>.

Хотел было отослать письмо еще вчера вечером, да раздумал. Пусть больно еще ничего не видел, да, вероятно, не увижу. Кроме Раевского и газет — ничего, собраний, музеев и театров так много, что лучше и не ходить рассматривать, не успеешь. Мы думали было вчера же вечером отправиться в Пешт, но приехал Ламан-ский, которого венгерские бюрократы успели выжить из Венгрии, ¹⁴ приехал просить помощи нашего посольства. Потом пришли русины, Шапковский,¹⁵ Крыницкий ¹⁶ — и мы решили остаться еще до завтрашнего дня. Кстати, сегодня мои именины, к тому же можно порасспросить о Сербии Ламанского, где и как остановиться, как путешествовать. Он дал нам адресы в Новый Сад ¹⁷и Белград. Завтра отъезжаем с пароходом в ¹/₂ седьмого утром.

Великий князь был сегодня у обедни в посольской церкви. От нечего делать пошел и я, пошел Ламанский, Михайлов, пошли русины, словацкие депутаты с своими женами. Словацкая депутация образовалась порядочная, только приехавший с в<еликим> к<нязем> австрийско-русский генералитет безобразничал, громко говорил и на благочинное служение отца Раевского не обращал никакого внимания. Константин Н<иколаевич> немного похудел, седые волосы, говорят, показались, одним словом, обстрелянный. Зато какие тут о его приезде ходят слухи — просто уши вянут. Австрийско-жидовские газеты толкуют о какой-то секретной миссии, о попытке русского правительства сблизиться с венским.¹⁸Император выехал К<онстантину> Николаевичу навстречу, музыка встретила его на железной дороге, войско дефилировало, и сегодня был праздничный обед. В три часа пополудни он выехал из Вены в Пешт, особый пароход поставлен в его распоряжение.

О польском вопросе говорят всюду, в газетах и кофейнях. Вы знаете, как он меня занимает. Здешние жидовские газеты (‘Пресса’, ‘Wanderer’, ‘Ost-deutsche Post’, ‘Neueste Nachrichten’) оказываются подкуплены польскою эмиграциею, то же сделано с некоторыми из французских. И немудрено, что у той эмиграции не хватает теперь денег на покрытие самых необходимых расходов и на уплату по заказам. А в Австрии они заказывали многое, косы для косиньеров носят фирму известного завода в Штирии (‘Mrzstaal’), из верных источников мы узнали, что 12 пушек было передано отсюда в Польшу и старые ружья из арсеналов сбыты неведомо куда. Благодаря своей двуличной политике, продающей, с одной стороны, ружья инсургентам, с другой, приказывающей обыски и аресты, Австрия дождалась того, что ей теперь самой приходится заботиться о своем спокойствии. Недавно схвачен здесь один член Государственного совета с верными доказательствами его соучастия в польском народном ржонде,¹⁹ потом найденные у многих арестовали все бумаги, даже книжки с надписями и именами лиц, которые готовились принять на себя правленье в Галицкой Польше, поблагодарив австрийское правительство за его отеческое попечение. А это правительство обвиняло наше в мании величия.

Русины оказались людьми великолепными, такими полякоедами, что любо-дорого. <Нрзб> совсем казак и зимой ходит совсем по-своему, по-народному. С русинами, словаками да Ламанским я отвел душу от чтения простейших либеральных журналов. Лишний день в Вене даром не пропал.

Что-то вы делаете, моя милая девочка? Скучаете или нет? Как у Марковых ²⁰ устроились? Смотрите, вы обещали мне поправиться без меня, поздороветь — сдержите же слово. А я веду себя здесь так экземплярно, как только можно ожидать, только о вас иногда вспоминаю, иногда скучно станет, и я тороплюсь вперед Михайлова, который, пожалуй, готов бы и засидеться в Вене. Такая галка, подумаешь.

Из Пешта напишу, если в нем останусь, что весьма сомнительно, надо спешить и деньгу беречь. В таком случае напишу из Нового Сада. До тех пор прощайте и почаще вспоминайте обо мне. Целую вас изо всех сил.

Ваш Александр В<еселовский>.

Хранится: No 8, л. 3—4 об.

Датируется 1863 г. по содержанию.

¹ Динстман (от нем. Dienstmann) — посыльный, носильщик.

² Н. Михайлов — студент Берлинского университета, где он слушал курсы общей истории и истории средневековой литературы.

³ Нил Александрович Попов (1833—1891) — историк, славист. В 1863—1864 гг. находился в зарубежной командировке, в то же время являясь корреспондентом ‘С.-Петербургских ведомостей’, ‘Современной летописи’, ‘Русского вестника’. Известны два письма Попова к Веселовскому (1870—1885) — No 635.

⁴ Собор св. Стефана — один из известнейших в Европе памятников готической церковной архитектуры, заложен австрийским герцогом Генрихом Язомир-готом в 1144 г.

⁵ Михаил Федорович Раевский (1811—1884) — настоятель русской посольской церкви в Вене, протоиерей, общественный деятель славянофильского направления, осуществлял посредническую связь между русскими славистами и славянами, а также представителями науки и культуры Австрии. О нем см.: Матула В., Чуркина И. В. Архив М. Ф. Раевского как источник по истории связей между славистами России и Австрии (40—70-е гг. XIX в.) // Культура и общество в эпоху становления наций. М., 1974, см. также: Зарубежные славяне и Россия: Документы архива М. Ф. Раевского. 40—80-е годы XIX в. М., 1975.

⁶ Учительница Е. А. Ген. См. письмо 10.

⁷ Павел Ефимович Колосовский (ум. 1863) — священник при русской миссии в Мадриде. Веселовский познакомился с ним в 1859 г. во время своего пребывания в Испании.

⁸ ‘День’ — еженедельная газета (1862—1865), издававшаяся И. С. Аксаковым. Письма корреспондентов М. Ф. Раевского — Л. В. Березина, А. С. Ионина, И. Раковского, И. М. Рубия — свидетельствуют о том, что Раевский был не только распространителем этой газеты в Вене, но и активно привлекал к участию в ее издании различных деятелей культуры. См. об этом: Зарубежные славяне и Россия: Документы архива М. Ф. Раевского. 40—80 годы XIX в. С. 34, 181, 384, 399.

⁹ Франц-Иосиф (1830—1916) — император Австрии и король Венгрии с 1848 г., из династии Габсбургов.

¹⁰ Матица — у австрийских славян — общество ревнителей славянских народностей.

¹¹ См. примеч. 7 к письму 1.

¹² Лицо неустановленное.

¹³ Константин Николаевич (1827—1892) — великий князь, сын Николая I, в годы польского восстания (1862—1863) — наместник Царства Польского.

¹⁴ Владимир Иванович Ламанский (1833—1914) — фольклорист-славист, этнограф, историк и общественный деятель, в 1865—1899 гг. — профессор Петербургского университета, теоретик панславизма, активно участвовал в деятельности С.-Петербургского славянского комитета. Во время заграничной командировки в начале 1863 г. посетил Словакию, присутствовал на учредительном собрании Матицы словацкой в г. Турчанский св. Мартин. Во время пребывания Ламанского в августе—сентябре в г. Липтовский Микулаш местные венгерские власти заподозрили в нем русского агента, в результате чего он после допроса и обыска был выслан из Венгрии. Подробнее см.: Matula V. I. Lamanskij a Slowensko // Slovensk stdie. Bratislava, 1967. R. 9. S. 138—168.

¹⁵ Аврозий Петрович Шапковский (1832—1906) — галицкий священник, писатель и собиратель фольклора.

¹⁶ Феофил Иванович Крыницкий — общественный деятель в Галиции, член Народного дома во Львове и Ставропигийского института.

¹⁷ Город в Австро-Венгрии, в котором находилась Сербская матица.

¹⁸ Настоящее письмо Веселовского написано в разгар польского восстания 1863—1864 гг. В нотах западных стран, еще в апреле 1863 г. направленных министру иностранных дел А. М. Горчакову, содержалась резкая критика русского правительства за использование силы против польских повстанцев, высказывались требования предоставить Польше политическую самостоятельность (английская нота), предложения перенести обсуждение вопроса на Европейский конгресс (французская нота). В австрийской ноте говорилось лишь о беспокойстве, которое, по мнению общественности, вносил польский вопрос в жизнь Габсбургской монархии. Боясь объединения Германии вокруг Пруссии, русское правительство стремилось вбить клин в отношения между Берлином и Веной, с чем и был связан приезд Константина Николаевича в австро-венгерскую столицу.

¹⁹ Ржонд народовый — правительство, существовавшее в восставшей Польше с весны 1863 г. до лета 1864 г., состав его на протяжении этого времени несколько раз менялся.

²⁰ См. примеч. 6.

9

4 (16) сентября 1863 г. Нови Сад

Новый Сад.
16 сент<ября>.

Только что приехал в Новый Сад и спешу написать вам несколько строк в объяснение того, почему мое письмо от 14-го (из Будима) не отправилось к вам четырнадцатого же числа и пойдет только сегодня. Дело объясняется очень просто: письмо было написано и запечатано и в ожидании дальнейших распоряжений отправилось в мой боковой карман, где я об нем совершенно забыл. Только позднее, когда мы были уже на пароходе. Михайлов напомнил мне о нем, но было поздно. Но лучше поздно, чем ни когда.

Весь вчерашний день (15 число) и ночь мы ехали, только ночью сделали небольшую стоянку. Берега Дуная неинтересны, вода серая, широко разлегшаяся, местами, где обходит она острова, кажется, перед вами целое озеро. Плавучие мельницы на якорях, все одинаковые, одна как другая, иная размал<ев>анная образами. При нашем приближении они раскачиваются на воде, как будто раскланиваются с нами на прощанье. Это, видите ли, пароход пришел и причинил ужасные невзгоды, качает барки, подбрасывает лодки, женщины, мывшие на берегу, стада, стоявшие у воды, — все поднимается и спешит прочь, завидя наше приближенье. Говорят, сегодня под вечер целую лодку опрокинуло с людьми, да я не видел.

На пароходе драли с нас страшно, как вообще на всех пароходах, да это уже не ново. Не ново также и то, что большая часть спутников наших с раннего утра завалились спать и только к обеду да ужину просыпались. Книги были, кажется, только у нас двоих, и мы кое-как скоротали время.

Новый Сад показался мне с первого раза совершенно нашим губернским городом. Улицы, которые в него входят, точь-в-точь наши так называемые ‘дворянские’ улицы, которых в редком городе не встретишь. Надписи большей частью немецкие, и есть писанные и нашей азбукой. Интересно будет посмотреть, насколько германизация проникла к австрийским сербам. Чехи в этом отношении народ более чем отпетый.

А. Веселовский.

Хранится: No 8, л. 34.

К письму приписка Н. Михайлова:

‘В Новом Саде предполагаем остаться четыре дня. Адрес получите из Белграда. От Александра Николаевича поклон Хорошевскому. Желательно иметь от него какие-нибудь сведения.

Челом бью до сырой земли.

Н. Михайлов.

Новый Сад.

16 сент<ября> 63′.

10

11 (22) сентября 1863 г. Нови Сад

Новый Сад.
22 сент<ября> н. ст. 1863.

Не сердись, моя милая девочка, что я так долго оставлял тебя без всякого известия обо мне. Не закутился я и не запился, а загулялся по здешним монастырям, забыв о Белграде, а из монастырей почты не ходит. Но я расскажу все, как было, по порядку. В Новом Саде мы не нашли никого из здешних деятелей, все были на деревне, была пора собирания винограда, а это здесь праздник. Павловича¹ тоже не было, а на него мы главным образом рассчитывали. Ты, может быть, помнишь маленького приземистого серба, заходившего к нам в ‘Голубую звезду’ в самый день получения веревки. Брат Павловича,² здешний адвокат, сообщил нам, что его младший брат и наш знакомый уже пять недель как обретается в Кувеждине, монастыре часах в 6 езды от Нового Сада, и поправляет там свое здоровье, расстроенное успешными приготовлениями к экзамену. Что было делать? В Новом Саде скука, съехать в Белград, ничего не ведавши в Сербском воеводстве, тоже не хотелось. (Сербским воеводством называется часть Сербии, принадлежащая Австрии, Белград — столица княжества Сербии). Оставалось одно — ехать на Фрушку Гору.

Фрушка Гора — это здешний Афон, напоминает Киевские пещеры, святыня австрийской Сербии. Небольшой хребет проходит здесь по южной стороне Дуная, весь покрытый лесом — это то, что здесь называется ‘планиной’, — гора в лесе. 12—13 монастырей рассеяны здесь в разных местах, прислонясь к подошве отлогих холмов, — каждый непременно вблизи какого-нибудь села. Монастыри небогатые. Монахов человек по три, по четыре, игумены, влюбленные в Россию и Казанскую богородицу, жалующиеся на уменьшение благочестия в народе. В Язацком монастыре игумен Савва, яростный поклонник Николая Павловича,³ готовый поцеловать конец того кнута, которым его попрекали другие. Везде даровой стол, местные вина, с очень резким запахом почвы и мутные, кушанья совершенно национальные, которых названия я записал с дипломатическою точностью. Все это облито большим количеством ракии, т. е. водки, которая здесь большею частью делается из слив, — сливовица. Ее подают утром перед кофеем, к приходу гостя, за обедом и ужином, раз мы пришли вечером, и нам тотчас же предложили винограду и ракии. Все это напоминает мне сильно ужин боснийского паши, описанный у Гильфердинга.⁴

Это о монастырях и монахах. Крестьяне? Крестьяне бранят монахов и мало ходят в церковь, хотя все они ультраправославные. Желание свободы ограничивается стремлением освободиться от десятины, платимой монастырям, и разными домашними протестациями. Краль австрийский — их собственный краль, и толковать им об эмансипации и будущей самостоятельности — то же, что горох об стену метать. Немцев здесь зовут швабами. Шваб у них хороший человек, и они относятся к нему с известной иронией, в которой еще не лежит ничего неприязненного.

Литераторы, ученые, образованные люди? Ученых здесь нет, литература ограничивается политическими журналами и литературными, которых годовое издание объемом не сравняется с любой книжкой любого нашего журнала за месяц. С издателем ‘Даницы’,⁵ очень безалаберным господином и большим неучем, я поругался вчера довольно сильно. Собственно не из-за чего было, по крайней мере, не из-за меня самого. Мы вчера были на одном деревенском празднике близко от Нового Сада. Было освящение церкви, плясали коло, род нашего хоровода, только по форме, так же сплетаются в круг и у нас, только не поют, а под звуки цыганской сиринки и волынки пляшут на месте похожее на наш трепак. Стреляют из разных мортир, пьют и голосят, женщины все в кринолинах, одетые по-европейски, и только на 2-3-х я видел старый национальный головной убор. Я потерялся в толпе — в это время подошел к Михайлову и Павловичу Попович, издатель ‘Даницы’, какой-то Полит,⁶ также серб, и приезжий немец из жидов, Каниц, археолог, с которым я впоследствии познакомился.⁷ Пользуясь тем, что Михайлов по-немецки не говорит и не все говоримое разумеет, он, т. е. Попович, задумал отпускать шуточки насчет того, как с легкой руки Гильфердинга русские полюбили Сербию и как вслед за тем потекли русские рубли etc., etc. Когда Михайлов сообщил мне это, я был вне себя, хотя Павлович и уверял меня, что Попович совершенный неуч и не имеет у них никакого авторитета etc. Возвращаясь втроем с Михайловым и Павловичем, мы зашли поужинать в одну пивную. Сюда же и зашли и Каниц с С^о. Я скоро привязался к разговору и начал Поповича лупить и справа и слева. Он шуточкой отделается или смехом, а я тут же говорю, что смеяться нечего, что нужно прежде поучиться, и указываю ему то на ту, то на другую книгу. Объездил его по-редкому, жаль только, что разговор нельзя было перевести на почву политическую, но я это сделаю сегодня за обедом — надо этих шалопаев проучить.

Возвращаюсь обратно к монастырям. Мы осмотрели их несколько: Кувеждин, Петковицу, Шашатовац, Бешенова, Малую Реметцу, Язак, Раваницу. Около Раваницы село Врдник, здесь мы познакомились с одной чешской поэтессой, дочерью деревенского попа Милицией Стоядиновичевой, старой девой лет сорока. Она пишет и печатает свой дневник, первую часть, которого вторую часть нам подарила, а остальные вышлет мне на имя Патеры.⁸Барыня очень сентиментальная, так как пора цветов прошла и в огороде краснел только клевер, она сорвала три головки и подарила нам на память. Деревенскою жизнью не нарадуется, негодует на то, что сербский князь Михайло взял за себя мадьярку Юлию, очень, впрочем, красивую, но крестящуюся латинским крестом и носящую мадьярский костюм.⁹ Поэтесса она незначительная, у нас подобные дневники сентиментальных барышень остаются много в семейных архивах, если не идут на более полезное употребление, а здесь всякое лыко в строку, потому что все лыка наперечет.¹⁰ Вообще заметно здесь преобладание стиха над прозой, а в поэзии — лирический отдел. У них также есть народные гимны, сочиненные патриотами, в которых воспевается Михайло Славный (нынешний сербский князь), иногда Душану равный (Стефан Душан¹¹ — старый князь и законодатель Сербии). Эти господа сговорились с чешскими сочинить народные гимны с разными непонятными народу аллюзиями. Что знает народ о Душаие и много ли? А князь Михайло здешнему сербу довольно далек, чтоб он мог иметь какое бы то ни было право на народный гимн. Вообще в сербском народе, т. е., собственно говоря, в образованном классе, разладица страшная. Хорваты (т. е. сербы) игнорируют сербов новосадских, Белград игнорирует тех и других, католические сербы до того отстали от своей народности, что даже сербами перестали называться, а зовутся просто шокцами.¹² Вы понимаете, к чему все это может повести? К будущему славянскому Bund’у {союзу (нем.)} на манер настоящего немецкого Bund’a. Вам обещают то же, Малороссию и Великороссию, так же связанных друг с другом, как Сербия и Хорватия, хотят разорвать во имя свободы и самоуправления. Какие судьбы нас ожидают при такой разрозненности — один Бог весть. Немцы хотя и разрозненные, но крепки своей цивилизацией, им меньше опасности потеряться. А мы? Но от нас опасность еще далека. Что же с турецкими славянами? Но это скучная материя, о которой можно толковать целые дни и до конца не дотолковаться. Поговорю лучше о себе. Сегодня 22 сентября, а к первым (1-е, 2-е) (числам) хочу непременно быть в Праге. Мне скучно здесь, я не нашел много, чего ожидал встретить, а главным образом по тебе соскучился, милая девочка моя. Мне иногда страшно становится, когда я иногда стараюсь вспомнить тебя и как-то неясно тебя представляю, как будто Бог знает как давно тебя видел и позабыть успел. Нет, надо назад во что бы то ни стало. А между тем я еще в Белграде не был, только в Новом Саде и на Фрушковой Горе. Не беда, лучше ничего не видеть, чем видеть кое-как, спеша, и вечно думать о том, как бы не опоздать отъездом. Единственно затруднение в Михайлове, денег ему из Праги пока не высылали, не знаю, получили ли они там или нет, и он не знает, куда велеть их адресовать, в Новый Сад или Вену. Я думаю, дожидаться их не стану, он может переслать в Прагу мой долг, а покамест станет жить в Вене, где ему есть чем позаняться. В Прагу он едва ли вернется.

Что-то вы делаете? Что ваши занятия чешским языком, ваши волосы и проч., и проч., и проч. Павлович видел вас всего раза два, и его поразило, что вы с первого раза подали ему руку. Значит, народная барыня, заключает он и усердно просит послать ему вашу карточку. Каквы? Я обещал, но не знаю, согласитесь ли вы. В крайнем случае можно будет и обмануть.

Сбирался было написать и своим, и Казанскому ¹³ о квартире, но это всего удобнее будет учинить в Праге. Кланяйтесь там всем знакомым, Патере, Щербакову, коли они еще не уехали, Нилу Попову, если он еще в своем уме, и особенно вашей учительнице Марковой, которой карточка передана нами сербу Павловичу.

Затем вам всенижайший поклон. О моем приезде уведомлю тебя, коли будет возможность, — приеду этак 1-го-2-го. Если ты взумаешь прийти на железную дорогу, то приходи, пожалуйста.

Любящий тебя Александр В<еселовский>.

Хранится: No 8, л. 35—36 об.

¹ Дамян Павлович (Pavlovic) — брат С. Павловича.

² Стефан Павлович (Pavlovic) (1829—1908) — сербский писатель, политический деятель, юрист.

³ Имеется в виду Николай I.

⁴ Описание ужина паши см. в статье Гильфердинга ‘Дечанский монастырь в старой Сербии’ (СПб., 1860. С. 15).

⁵ Имеется в виду Милош Попович (Popovic) (1820—1874) — сербский консервативный публицист. Помимо ‘Даницы’ редактировал также ‘Српске новине’ (1844—1859) и ‘Видов Дан’ (1861 — 1876).

⁶ Михайло Полит-Десанчич (Polit-Desancic) (1833—1920) — сербский политический деятель и публицист.

⁷ Об этом лице сведений найти не удалось.

⁸ Адольф Патера (Patera) (1836—1912) — чешский языковед и историк литературы, в 1861—1904 гг. работал в Чешском национальном музее, член многих ученых обществ, в том числе и русских.

⁹ Михаил Обренович (Михайло Обренович) (1823—1868) — сербский князь (1839—1842, 1860—1868). Был женат на графине Юлии Гуниади, с которой развелся в 1865 г.

¹⁰ О М. Стоядиновичевой более подробных сведений не обнаружено.

¹¹ Стефан Душан Сильный (ок. 1308—1355) — сербский король (с 1331 г.), царь (с 1346 г.). В 1349 г. издал ‘Законник Стефана Душана’, укрепивший феодальные порядки.

¹² Православные сербы называли сербов-католиков ‘шокцами’ и ‘буневцами’, в свою очередь католики-сербы называли православных сербов ‘влахами’.

¹³ Лицо неустановленное.

ПИСЬМА ВЕСЕЛОВСКОГО К Е. А. ГЕН (ВЕСЕЛОВСКОЙ)

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

Читайте также: