Письма Г. Н. Жулеву, Чернышев Иван Егорович, Год: 1860

Время на прочтение: 4 минут(ы)

Письма Ив. Евг. Чернышова 1) Г. Н. Жулеву.

1) Иванъ Егоровичъ Чернышевъ (1832—1863) — извстный драматургъ, Е. Жулевъ (Скорбный поэтъ) — извстный поэтъ-юмористъ, авторъ комеди ‘Петербургске когти’. Род. въ 1836 г., умеръ въ 1878 г.

1.

1860 г., октября 9-го.

Любезный дружище Гаврилъ Николаевичъ!

Насилу-то я дождался отъ тебя письма! Я ужъ думалъ: не погибъ ли ты на дорог.
Новостей у насъ особенныхъ не имется. Про похороны Мартынова, чай, читалъ въ газетахъ. Завтра бенефисъ его вдовы и дтей. Идутъ сцены Островскаго изъ ‘Современника’ и разнородный винегретъ. Въ бенефисъ Бурдина идетъ пьеса Потхина — пропустила цензура. Въ ‘Глуши’ комитетъ забраковалъ, положивъ резолюцю: Отдать автору для сокращеня. Сюжетъ-де молъ на пять актовъ! Я, разумется, сокращать не буду, и пьеса не пойдетъ. Я ее послалъ въ ‘Русскй Встникъ’, по совту Пыляева {Михаилъ Ивановичъ, извстный знатокъ Петербургской старины (1842—1899).}. Если тамъ напечатаютъ, я теб тотчасъ же пришлю экземпляръ.
Марковецкй беретъ въ бенефисъ ‘Не въ деньгахъ счастье’. Не шути имъ! Васильевъ дебютировалъ съ успхомъ. Онъ съ большимъ талантомъ, но глупость сдлалъ тмъ, что не согласился сразу на условя, предложенныя дирекцею (80 жалованья, 10 разовыхъ и 1/2 бенефиса), а поломался, въ надежд, что станутъ упрашивать. Но не упрашивали — и онъ пришелъ съ повинной. Глупо!
Не пиши на имя Малышева ко мн, ибо мы съ нимъ, съ твоего отъзда, охладли. Изъ-за чего?— Такъ! Довольно!
Я живу въ дом Щелкова, Дмитровскй переулокъ.
Трескина теб кланяется. Она сдлала то, про что говорила. Да ну, все къ чорту!
Главное дло вотъ въ чемъ. Я теперь въ ужасномъ положени, пойми ты это! Я видлся съ ней (имюще уши слышать — да слышатъ) въ одномъ дом. Она говорила мн откровенно и о своей первой любви къ Базану (?). Ахъ, какъ она говорила!— Божусь теб, если бы ты ее слушалъ, ты бы заплакалъ. Она поняла всю ничтожность этого человка и оплакиваетъ свое заблуждене.— ‘Ахъ!’ говоритъ она, ‘если бы въ первый разъ я попала на человка. Что бы онъ могъ изъ меня сдлать!’ И она говорила не фразы, а правду! Потомъ она мн разсказала исторю сватовства флигель-адъютанта (помнишь?) Про все она мн говорила съ полной дтской откровенностью — какъ брату! Вообрази себ ея тихй голосъ, ея взглядъ… взглядъ ея — и пойми мое положене.
Потомъ я опять тамъ съ нею встртился, потомъ откровенный разговоръ въ театр!.. Однимъ словомъ, она знаетъ о моей любви и очень, очень ласкова со мной.
Я же боюсь надяться на что-нибудь, а между тмъ мучусь всегда, постоянно. Ты ухалъ, не съ кмъ мн поговорить, а нужно высказаться, нужно посовтоваться, а то какъ разъ разыграешь роль Отелло (?). Не знаю, какъ, что, къ чему меня ведетъ. Но, если это кончится не такъ, а иначе,— жизнь меня перекорчитъ окончательно. Веду я себя съ нею совершеннымъ дуракомъ! Ни путнаго слова сказать и обратиться ловко не умю. Помнишь, ты замтилъ, какъ я покраснлъ на репетици ‘Отелло’? Такъ вотъ и теперь! Если бы я говорилъ за другого, я бы многое ей сказалъ, а за себя не могу, совщусь. Чуть хоть небольшая явится надежда или горе, я теб тотчасъ же сообщу. Лучше хоть письменно подлиться, если ужъ нельзя словесно.
Прощай, братъ, пожелай счастья искренно тебя любящему

Ив. Чернышову.

2.

1861 г., марта 23-го.

Вчера былъ у насъ юбилей Сосницкому. Сдлали обдъ, поднесли внокъ и вазу. Царь прислалъ ему золотую медаль на Андреевской лент, съ надписью ‘за усерде’, для ношеня на ше, и эта медаль во время обда была возложена самимъ его превосходительствомъ г. директоромъ на выю проливающаго слезы юбилятора (sic) при восторженныхъ кликахъ и пискахъ окружающихъ.
Сосницкй сидлъ за обдомъ между настоящимъ и прошедшимъ директоромъ, Гедеоновымъ, который, между прочимъ, сталъ еще похоже на тотъ бюстъ, который ты оставилъ въ дом Хрущова. Обдъ былъ у Полицейскаго моста, въ дом Руадзе.
Въ пятомъ часу привезли юбилятора. Впрочемъ, вс эти подробности ты можешь прочесть въ ‘Инвалид’. Петръ былъ распорядителемъ праздника и врно опишетъ его съ свойственнымъ краснорчемъ своего пера.
Въ спичахъ боле всего отличились — Богдановъ — балетный и молодой Потхинъ, авторъ ‘Быль молодцу не укоръ’, личность замчательно самолюбивая и нахальная до-нельзя, нчто среднее между Свтъ-Львовымъ и нашимъ Бурдинымъ.
Богдановъ прочелъ четверостише, имъ же самимъ сочиненное, какъ пишутъ о его разнобалетныхъ афишахъ. Изъ всего его стихотвореня я запомнилъ только римы:
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .привтъ
Пятьдесятъ лтъ на сцен
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .балетъ.
. . . . . . . . . . . любимецъ мельпомены.
Потхинъ же взялъ за образецъ для своей рчи стихотворене Пушкина ‘Къ клеветникамъ Росси’.
‘Сосницкй’, началъ онъ, ‘имя твое извстно отъ Камчатки до Финскаго залива, отъ Благо до Чернаго моря’. Посл границъ Росси начались комплименты, наборъ общйшихъ мстъ.— Иванъ Ивановичъ, позволь мн, въ заключене, сказать нсколько стиховъ, которыя я здсь же написалъ’. Иванъ Ивановичъ, само собой, изъявилъ согласе.
Онъ откашлянулся и началъ (за врность стиховъ не ручаюсь, передаю только фактъ):
Ты полстолтя служилъ искусству…
Пауза.
Онъ откашливается и повторяетъ:
Ты полстолтя служилъ искусству…
Двойная пауза. Легкй смхъ въ публик.
— Простите!.. Позабылъ!
Смхъ.
Онъ достаетъ бумажку и дочитываетъ остальныя три строки.
Конечно, Григорьевъ настрочилъ вс 56 куплетовъ. Каратыгинъ — съ остротами. Куликовъ — написалъ то же что-то также до-нельзя позорное, такъ что невозможно было читать. Крику и ликованй было множество. Больше другихъ энтузаствовали Малышевъ и Озеровъ. Послднй сидлъ за столомъ рядомъ со мной и ужасно радовался, что въ нашъ вкъ такъ высоко цнятъ артиста.
Ну, да къ чорту ихъ! Дло вотъ въ чемъ.
Не могу я встртиться съ Курочкинымъ, чтобы онъ не спрашивалъ о теб. Въ самомъ дл, ты ужасная свинья! Отчего ты пересталъ писать? Онъ о теб отзывается, какъ о лучшемъ своемъ сотрудник, и постоянно проситъ писать къ теб. Лнишься ли ты иль пьянствуешь и въ карты играешь. И я, съ своей стороны, теб прибавлю, что ты поступаешь до нелпости глупо. Ты очень ошибаешься, если разсчитываешь на свой сценическй талантъ и пренебрегаешь литературнымъ. Послднй у тебя гораздо выше, чмъ первый, и на него слдуетъ обратить теб особенное внимане. Я никакъ не хочу врить, чтобы ты въ это время ничего не писалъ. Я убжденъ, что ты привезешь или что-нибудь большое, или кучу разныхъ разностей. Если у тебя есть мелке стихи, вышли ихъ тотчасъ же, не прерывай ты связи съ редакторами. Нужно постоянно напоминать о себ публик. Неужели теб не горько читать въ ‘Искр’ разныя пошлости, когда сознаешь въ душ, что можешь написать въ миллонъ разъ умне и лучше. Занимайся, пожалуйста, пробуди свое самолюбе. Эта пишущая братя ужасно занята своимъ университетскимъ образованемъ. Докажемъ же имъ, что талантъ дается природой, и человкъ самъ въ состояни образовать себя. Жаль (?) тебя. Беретъ меня страшная злость. На кой чортъ ухалъ? Пиши же хоть письма, по крайней мр, или и это ужь лнь?

Твой другъ Ив. Чернышовъ.

Сообщилъ В. А. Алексевъ.

‘Русская Старина’, No 12, 1906

Прочитали? Поделиться с друзьями:
Электронная библиотека