Письма, без которых история становится мифом, Лопатин В. С., Год: 1997

История
Время на прочтение: 98 минут(ы)
Скачать в PDF

В. С. Лопатин

Письма, без которых история становится мифом

РАН, серия ‘Литературные памятники’
Издание подготовил B.C. Лопатин
Серия ‘Литературные памятники’
М., ‘Наука’ 1997
OCR Ловецкая Т. Ю
О Екатерине Великой написаны десятки книг, сотни статей. Императрица стала героиней многочисленных романов, пьес, фильмов, причем почти весь XX век Северной Семирамидой (так называли Екатерину еще при жизни) интересовались во Франции, в Англии, Германии, в Соединенных Штатах Америки, но только не на ее Родине, где она фактически была ‘персоной нон грата’. Не случайно авторами последних по времени биографий Екатерины II стали зарубежные историки: член Французской Академии Анри Труайа (эмигрант из России, представитель некогда знаменитой московской династии богачей и меценатов), английская исследовательница Изабель де Мадариага, отдавшая изучению жизни и деятельности Российской императрицы многие годы, молодой американский ученый Дж.Т. Александер {Troyat H. Catherine la Grande. Flammarion, 1977, Madariaga Isabel de. Russia in the Age of Catherine the Great New Haven and London Yale University press, 1981, Alexander J.T. Catherine the Great. Life and legend. New York Oxford, Oxford University press, 1989.}. Только накануне двухсотлетия со дня смерти Великой Государыни выходит в свет первая научная монография, написанная о ней современным русским историком {В номерах журнала ‘Родина’ в 1993—1995 гг. стали публиковаться главы из книги Н.И. Павленко ‘Екатерина Вторая’ (‘Екатерина Великая’).}.
О Потемкине написано гораздо меньше. Две-три наивно анекдотические биографии, вышедшие в Германии сразу же после его смерти. Роман-памфлет ‘Пансалвин — Князь Тьмы’ (1794 г.), направленный против соправителя Екатерины II, был напечатан там же в Германии, а в 1797—1800 гг. в номерах гамбургского журнала ‘Минерва’ увидела свет биография Потемкина, написанная (как выяснили историки) саксонским дипломатом в Петербурге Георгом фон Гельбитом. По словам дерптского профессора А.Г. Брикнера (выпустившего в конце ХIХ в. биографию Светлейшего князя Таврического), Гельбиг ‘сильно предубежден против императрицы и ее друга и сотрудника. Не без основания Екатерина II ненавидела Гельбига и подумывала о довольно бесцеремонном удалении его из России’ {Брикнер А.Г. Потемкин. СПб., 1891. С. 3.}. Поскольку главным источником сведений Гельбига были сплетни, имевшие хождение в высшем свете и среди дипломатов, Брикнер предупреждал о том, что трудом Гельбига ‘нужно пользоваться с крайнею осторожностью’. Но именно этот ‘труд’ был переиздан на немецком (1804), голландском (1806), французском (дважды в 1808), английском (1812 и 1813) и даже русском (1811) языках. Именно Гельбигу принадлежат сомнительные лавры литературного оформления мифа о ‘потемкинских деревнях’. Этот миф дожил до наших дней и стал как бы визитной карточкой соправителя Екатерины II. Три биографии Потемкина, появившиеся в русской периодике в середине XIX в. и богато документированные {Самойлов А.Н. Жизнь и деяния генерал-фельдмаршала князя Григория Александровича Потемкина-Таврического//РА. 1867 (биография написана в 1811—1812 гг.), [Висковатов А.В.] Сведения о князе Потемкине // РВ. 1841. No 4, 6, 8, [Семевский М.И.] Князь Григорий Александрович Потемкин-Таврический. PC. 1875. Т. 12—14.}, почти не сказались на оценках его личности и деятельности, сложившихся под влиянием ‘труда’ Гельбига.
‘Справедливая оценка Потемкина в настоящее время еще невозможна, — писал в 1864 г. крупнейший знаток екатерининского царствования академик Я.К. Грот. — Едва ли правы те, которые считают его за честолюбца, все приносившего в жертву своим личным интересам. Безусловное к нему доверие императрицы в продолжение стольких лет заставляют предположить в нем необыкновенный государственный ум и истинные заслуги’ {Державин Г.Р. Соч.: В 9 т. 1-е акад. изд. / С объясн. примеч. Я.Грота. СПб., 1864—1883. Т. 1. С. 476.}. И это писалось после Крымской войны и героической обороны Севастополя, основанного Потемкиным.
Я.К. Грот публиковал в Сборниках Императорского русского исторического общества обширное литературно-политическое наследие Екатерины Великой. Он имел доступ к архивам. Ему помогло то обстоятельство, что среди его учеников были дети императора Александра II. Всего с 1867 по 1917 г. вышло 148 томов. Без них не обходится ни один исследователь, занимающийся русской историей от Петра Великого до Александра II. Особенно широко в Сборниках представлена переписка Екатерины Великой — ее письма П.А. Румянцеву, Ф.М. Вольтеру, братьям Орловым, Ф.М. Гримму и, разумеется, Г.А. Потемкину. Одновременно в периодической печати (прежде всего в журналах ‘Русский Архив’ и ‘Русская старина’) публиковались документальные материалы по эпохе Екатерины II, иногда повторявшие, но большей частью дополнявшие материалы Сборников. Так, в 1881 г. в ‘Русской старине’ были напечатаны любовные послания анонимной дамы Г.А. Потемкину, вызвавшие большой интерес. ‘Не принадлежат ли некоторые из этих записочек перу Екатерины II, — писал в своей книге о Потемкине А.Г. Брикнер. — Вопрос этот можно бы легко решить по почерку’ {Брикнер А.Г. Указ. соч. Примеч. к с. 251.}. Упрекая публикаторов за отсутствие ссылок на места хранения записочек, профессор Дерптского университета, писавший на немецком языке, даже не подозревал, что среди столичных историков есть лица, знающие и место хранения опубликованных в ‘Русской старине’ любовных посланий, и их автора. Но об этом ниже. Пока же отметим, что своеобразным итогом почти полувековой деятельности таких русских историков, как Я.К. Грот, П.П. Пекарский, С.М. Соловьев, А.Н. Пыпин, П.И. Бартенев, М.И. Семевский, Н.Ф. Дубровин, Д.Ф. Масловский, В.А. Бильбасов и другие, стала статья о Потемкине в ‘Русском биографическом словаре’, издававшемся Императорским русским историческим обществом {РБС. Т. 14. ‘Плавильщиков — Примо’. СПб., 1905. С. 649—668.}. Опираясь на введенные в научный оборот многочисленные документы Екатерины II, Г.А. Потемкина и их современников, автор статьи A.M. Ловягин (учитель истории в одном из петербургских учебных заведений) сумел показать и масштаб личности Потемкина, и размах его деятельности. Редакция ‘Словаря’ сочла необходимым сопроводить статью Ловягина специальным примечанием. Случай беспрецедентный для многотомного издания.
‘В галерее сподвижников Великой Императрицы, — говорилось в редакционном примечании, — портрет Г.А. Потемкина имеет, кажется, наименее сходства с оригиналом. Блеск положения случайного человека затмил в глазах современников государственного деятеля… Только в последнее время, благодаря развитию у нас исторической науки и интереса к ней среди читателей, мало-помалу начинают отставать густо наложенные на изображение Потемкина краски и из-под них выступает более правдивый и интересный облик. Теперь мы можем положительно сказать, что Потемкин был не временщиком только, но одним из наиболее видных и благородных представителей екатерининского царствования, что, хотя и не чуждый недостатков и пороков своего времени, он во многих отношениях стоял выше своих современников и поэтому не мог быть понят и оценен ими по достоинству… Подталкиваемый ежеминутно заботами о государственной пользе (желанием угодить Императрице, говорили современники), Потемкин всю жизнь неутомимо трудился и работал, и в этом отношении мог бы служить примером и образцом не только современникам, но и потомству… Он умирает, и вот она (Екатерина. — В.Л.) восклицает в порыве отчаяния: ‘Теперь вся тяжесть правления лежит на мне одной!’ Эти слова Великой Государыни, очевидно, имели в виду не временщика, а друга и сподвижника, с которым ее соединяла прежде всего общая любовь к России и забота о ее благе’ {Там же. С. 668—669.}.
Казалось бы, за такой оценкой последует создание монографии о выдающемся государственном и военном деятеле России. Тем более что после событий 1905 г. (года выхода в свет тома ‘Русского биографического словаря’ со статьей о Потемкине) были сняты многие цензурные ограничения. Но вместо отечественной монографии о Потемкине пришлось довольствоваться переводами сочинений польского историка Казимира Валишевского, жившего во Франции и писавшего на французском языке. В серии книг по истории России Валишевский посвятил Екатерине два тома {Waliszewski К. Autour d’un trone Catherine II de Russie. 3-me ed. P.: Plon, 1894, Idem. Le roman d’une imperatrice Catherine II de Russie. P.: Plon, 1893.}. Хорошо зная западноевропейскую историческую литературу, Валишевский написал внешне броские очерки из жизни Северной Семирамиды и ее двора, вызвавшие большой интерес у читающей публики в Европе и (после отмены цензурных ограничений) России. Однако при внимательном чтении этих блестящих пассажей возникает ощущение скольжения по поверхности, неосновательности написанного. И дело не столько в многочисленных фактических ошибках (чего стоит утверждение о том, что Потемкин ‘почти ничего не читал’), сколько в предвзятости автора к достижениям екатерининского царствования. Когда читаешь, что ‘Потемкин являлся ловким декоратором’, что дворец на Инкерманских высотах, из которого императрица и ее спутники (в их числе император Иосиф II и послы ведущих европейских держав) увидели Севастопольскую гавань и созданный Потемкиным Черноморский флот, ‘скоро обрушился, а эскадра… так же скоро сгнила, но эффект получился потрясающий’ {Валишевский К. Вокруг трона. М., 1911. С. 156—157.}, невольно вспоминается Гельбиг с его пресловутыми ‘потемкинскими деревнями’. Валишевский не увидел самого хода истории. Победы русской армии и флота под руководством Потемкина в наступившей вскоре войне с турками обеспечили безопасность и экономическое развитие обширнейшего края, а основанные им города превратились в процветающие хозяйственные центры юга Империи. Ссылки Валишевского на опубликованные русскими историками материалы ничего не меняют. Автор не сумел освоить этот огромный документальный материал, хотя и признал за ним ценность выдающегося исторического памятника. В конце книги он справедливо упрекнул русских историков в собирательстве архивных сокровищ, не обработанных и не закрепленных специальными монографиями и исследованиями. ‘Счастливцем будет тот историк, который через сто лет даст историю Екатерины II’, — сказал Вольтер. ‘Я не имел притязания на это счастье: но только пытался открыть путь, по которому — я уверен — пойдут за мной другие’, — писал Валишевский, заканчивая свою книгу {Там же. С. 482.}.
Русские историки так и не успели создать монографий ни о Екатерине Великой, ни о Потемкине. Революционная катастрофа 1917 г. и последовавшие за ней десятилетия нанесли страшный удар по исторической науке в России, по исторической памяти народа. Были снесены памятники ‘царям и их слугам’, среди которых оказались почти все памятники, воздвигнутые в честь Екатерины II. Особенно много их было в городах Северного Причерноморья. Как правило, в их композицию входило изображение Потемкина. Был разрушен памятник Потемкину в основанном им Херсоне, колыбели Черноморского флота, — монументальное произведение замечательного скульптора И.П. Мартоса. Тяжелые репрессии обрушились на русских историков. Сам предмет истории был исключен из высших и средних учебных заведений. Целые поколения были обречены на историческое беспамятство. Лишь угроза военного вторжения заставила правящий режим вспомнить об истории России. Страшные поражения в начале Великой Отечественной войны не в последнюю очередь были связаны с глумлением над историческим опытом народа, принесенным в жертву социальным утопиям. Когда враг стоял у стен Москвы и Ленинграда, народу помогли выстоять не революционеры, запечатленные в книгах, памятниках и фильмах, а великие предки — исторические герои русского народа — Александр Невский, Дмитрий Донской, Кузьма Минин, Дмитрий Пожарский, Александр Суворов, Михаил Кутузов. Уже после войны по повелению Сталина было осуществлено многотомное издание документов выдающихся русских полководцев и флотоводцев: П.А. Румянцева, А.В. Суворова, М.И. Кутузова, Ф.Ф. Ушакова и других. Потемкина не было в их числе. Классовый подход и жесткий идеологический контроль господствовали в исторической науке, не позволяя ей подняться на дореволюционный уровень.
На страницах книг и статей, посвященных екатерининскому времени, неподобающе видное место заняли Емельян Пугачев, Александр Радищев и Николай Новиков, оттеснив на задний план и саму императрицу, и ее сподвижников. Лишь Суворов удостоился небывалой чести. Еще во время войны его именем были названы военные училища и один из полководческих орденов СССР. К сохранившимся памятникам гениального полководца прибавились новые. Тиражи популярных биографий Суворова достигли нескольких миллионов. Но в тех же самых книгах о Суворове деятельность Екатерины II и Потемкина искажалась или умалчивалась. Наглядным примером того, как официальная идеология обращалась с отечественной историей, может служить судьба единственной крупной работы, посвященной Потемкину, написанной в послереволюционное время. В 1944 г. в оккупированной немцами Праге историк-эмигрант Ар.Н. Фатеев выступил в Русской ученой Академии с серией лекций о Потемкине. Лекции были изданы там же в Праге в 1945 г., после освобождения. Очевидно, работа была начата в грозном для судеб России и всего мира 1941 г., потому что в первой главе Фатеев пишет о своем ‘скромном беглом очерке’ как ‘лишь юбилейном напоминании об одном из зодчих России’ {Фатеев Ар.Н. Потемкин-Таврический. Русская Ученая Академия. Прага, 1945. С. 3.}. В октябре 1941 г. исполнялось 150 лет со дня кончины Светлейшего князя Таврического. Автор сразу же ставит вопрос об исторической несправедливости по отношению к Потемкину — одному из гениальных государственных людей России, которому Родина во многом обязана великими геополитическими свершениями, обеспечившими ее развитие и роль в мировой истории. ‘Должно шаг за шагом изучить деятельность Потемкина. Сделать этого нельзя без обширных материалов, хранящихся в Государственном Архиве, Архиве Министерства Иностранных Дел, Архиве военном, Архиве Государственного Совета, собственной Е.И.В. библиотеке и др. А также в архивах на местах деятельности Потемкина. Только тогда потемкинская фигура всем своим богатырским ростом войдет в историю’, — писал русский ученый-эмигрант, не подозревая, что его труд в СССР будет упрятан в спецхран и сделается доступным для исследователей лишь в начале 1990-х годов.
Стоит ли удивляться тому, что первым, кто привлек в нашей стране внимание к Потемкину и Екатерине II, стал не историк, а романист Валентин Пикуль. Его роман ‘Фаворит’, увидевший свет в середине 1980-х годов, продолжает расходиться миллионными тиражами, переведен на многие иностранные языки. Хорошо зная русскую историческую литературу (главным образом дореволюционную), автор написал увлекательную книгу. Но, как отмечали в своем Дневнике братья Гонкуры, ‘история — это роман, который был, роман — это история, какой она могла бы быть’ {Гонкур Эдмон и Жюль де. Дневник: В 2 т. М., 1964. Т. 1. С. 328.}. Винить ли романиста за то, что образы главных героев оказались огрубленными, что само название ‘Фаворит’ закрепляет легенду о ‘всесильном временщике’? Ведь по сей день у нас в стране нет научной биографии Потемкина, а в наших архивах лежат невостребованными настоящие сокровища, не известные историкам и писателям. Прежде всего следует упомянуть переписку Екатерины II с Потемкиным. Еще в 1870-е годы русские историки ознакомили научный и читательский мир с письмами императрицы своему соправителю, относящимися ко времени их совместной деятельности в период борьбы России за укрепление своих позиций в Северном Причерноморье. Из ответных писем Потемкина была опубликована только пятая часть. А судьба любовных писем и записочек Екатерины Потемкину оказалась поистине драматической. И в старой Императорской России, и в наше время (до самых последних лет) эти поразительные исторические свидетельства оказались фактически под запретом. Они не только требовали нового подхода к пониманию личности гениальной женщины, ее союза с Потемкиным. Они раскрывали одну из тщательно оберегавшихся тайн правившей в России династии.

* * *

‘Не раз замечал я, — с изумлением восклицает один из иностранных наблюдателей, побывавший при дворе Екатерины II, — что князю Потемкину оказывали больше почести, чем самой императрице!’ {РА. 1911. No7. С. 330.}
‘Потемкин пользовался более широкою, прочною и самостоятельною властью, чем кто-либо, о ком мы знаем из истории, так как его могущество покоилось на гении и великом характере императрицы’, — отмечает в своих мемуарах князь Станислав Понятовский, племянник последнего польского короля{PC. 1898. No9. С. 574.}.
Подобные свидетельства можно множить и множить. Отзывы коронованных особ, дипломатов, путешественников свидетельствуют: Потемкин был соправителем императрицы. Но даже самые осведомленные из них не догадывались о великой тайне. Гениальный соправитель Екатерины II был ее тайным мужем.
Кому-то из французских философов принадлежит прекрасный афоризм, раскрывающий самую суть диалектической связи большого и малого в окружающем нас мире: ‘Лик земли изменился бы, если бы нос Клеопатры был чуточку короче!’ Глубокое замечание. Действительно, красота египетской царицы, пленившая самого Гая Юлия Цезаря, влияла на ход событий того времени в не меньшей степени, чем ее сан, ум и политический расчет. Что же сказать об императрице, более 30 лет стоявшей во главе Великой Державы?! Совершенно очевидно, что тайный брак Екатерины II с Потемкиным сыграл в истории несравненно большую роль, нежели кончик носа египетской царицы.
Сто лет спустя после смерти Потемкина Валишевский отыскал в архиве французского министерства иностранных дел любопытнейшую депешу графа Луи Филиппа де Сегюра, посланника Версальского двора при дворе Екатерины II. Депеша помечена 10/21 декабря 1787 г. Дипломат сообщает новости о начавшейся русско-турецкой войне, о главнокомандующем Потемкине: ‘Двадцать дней не получали известий от Князя Потемкина и это молчание справедливо гневит Государыню, — замечает Сегюр и тут же прибавляет. — Особое основание таких прав — великая тайна, известная только четырем лицам в России. Случай открыл мне ее, и, если мне удастся вполне увериться, я оповещу Короля при первой возможности’ {Валишевский К. Указ. соч. С. 173. }. Нового оповещения Валишевский не нашел. Возможно, его и не было. Начавшиеся вскоре кровавые события (революция, террор, казнь короля) надолго прервали дипломатические сношения Петербурга с Парижем. Депеша оказалась похороненной в архиве. Но своим открытием Валишевский подтвердил давнюю уверенность русских историков в том, что Екатерина II и Потемкин были связаны брачными узами. Писать об этом в России было непросто: дело затрагивало интересы правящей династии. Известно, как осторожно передавали из рук в руки любители отечественной истории ‘Записки Екатерины II’. Среди тех, кому посчастливилось прочитать их, был А.С. Пушкин. Лишь в 1859 г. А.И. Герцен опубликовал копию ‘Записок’ в Лондоне, вызвав ажиотаж среди европейских историков и широкой публики. В России ‘Записки Екатерины II’ формально оставались под запретом до 1906 г., хотя русские историки ссылались на них в своих научных трудах. Что же заставляло власти держать под спудом такой выдающийся исторический памятник?! Прежде всего признание Екатерины II в том, что наследник престола великий князь Павел Петрович был сыном камергера Сергея Васильевича Салтыкова, а не ее официального мужа — внука Петра Великого по матери, голштинского принца по отцу. Со смертью незадачливого Петра III, свергнутого Екатериной с престола, династия Романовых пресеклась.
Человек, тайно передавший копию ‘Записок Екатерины II’ Герцену звался (по мнению некоторых современных исследователей) Петром Ивановичем Бартеневым. Именно он больше всего сделал для выяснения обстоятельств тайного брака императрицы с Потемкиным.

* * *

Основатель и бессменный издатель (в течение почти полувека!) журнала ‘Русский Архив’ П.И. Бартенев был страстным почитателем великой государыни. ‘Екатерина II, ее царствование, ее судьба, ее великие заслуги перед Россиею занимают меня с юношеских лет моих, — вспоминал Бартенев. — Мой профессор С.М. Соловьев сочувствовал моей приверженности к славной ея памяти. И он считал, что ее воцарение было делом народного избрания, так как тогдашняя гвардия была представительницею всех сословий русского народа (некоторые утверждают даже, что это избрание было законнее избрания Михаила Федоровича)… У нас в доме говорили про Екатерину с благоговением, а когда был я еще студентом, покойный Д.И. Свербеев звал меня загробным фаворитом Екатерины’ {РА. 1906. No 12. С. 614.}. В тех же заметках (1906 г.) Бартенев поведал о своей давней беседе с графом Дмитрием Николаевичем Блудовым, к внукам которого он был приглашен в качестве домашнего учителя. Дело происходило в Москве, в Нескучном дворце, где жил маститый сановник. По долгу службы Блудов (один из самых способных министров николаевского царствования) имел доступ к секретнейшим архивам Империи. Именно ему, занимавшему посты министра юстиции, а затем министра внутренних дел, император Николай I поручил разобрать бумаги Екатерины II, среди которых находились и ее ‘Записки’, и многочисленные письма к Потемкину. Некоторые из этих документов, лично просмотренные Николаем I, были помещены в секретном шкафу императорского кабинета в Аничковом дворце в Петербурге и были извлечены лишь в 1898 г., в царствование его правнука, при подготовке академического собрания сочинений Великой Императрицы.
‘В один из вечеров (осенью 1863 г. — В.Л.), когда я уже начинал утомляться слушанием, вдруг старик-граф как бы мимоходом сказал, что Екатерина II была замужем за Потемкиным. Я изумился, точно как читающий диккенсова Копперфильда изумляется, узнав в конце книги, что у тетушки Бетси был муж. Признаюсь, мне подумалось, уж не стал ли бредить престарелый Председатель Государственного Совета (это был последний год его жизни). Однако я, разумеется, начал допытываться, откуда он про это знает, и граф сообщил мне, что князь М.С. Воронцов, приезжавший в Петербург по кончине своей тещи, племянницы Потемкина графини А.В. Браницкой (умерла в 1839 г.), сказывал ему, что она сообщила ему эту тайну и передала даже самую запись об этом браке’ {Там же.}.
Блудов знал, о чем говорил, и вскоре Бартенев получил новые доказательства тайного брака Екатерины Великой. В 1869 г. он посетил в Одессе внука графини А.В. Браницкой князя С.М. Воронцова. Последний пригласил Бартенева для переговоров об издании обширнейшего семейного архива. Вскоре стали выходить фолианты ‘Архива князя Воронцова’ (всего в течение 30 лет вышло 40 томов!).
‘На первых же порах знакомства, — вспоминал Бартенев, — князь сообщил мне, что у матушки его, тогда еще здравствовавшей княгини Елизаветы Ксаверьевны, хранится список записи о браке императрицы Екатерины II с ее дедом-дядею Светлейшим князем Потемкиным. Позднее, в другую одесскую мою поездку, граф Александр Григорьевич Строганов сказывал мне, что эта запись хранилась в особой шкатулке, которую княгиня Воронцова поручила ему бросить в море, когда он ездил из Одессы в Крым’ {Там же. С. 613.}. Знаменитая красавица, в которую был влюблен молодой Пушкин, сберегла тайну. Бартенев продолжал поиски. В рукописи ‘Записок’ князя Ф.Н. Голицына (образованнейшего аристократа, воспитателем которого был последний фаворит императрицы Елизаветы Петровны И.И. Шувалов) ему попалось поразительное свидетельство: ‘Один из моих знакомых, — вспоминал князь Голицын, — бывший при Павле I в делах и в большой доверенности, уверял меня, что императрица Екатерина, вследствие упорственного желания князя Потемкина и ея к нему страстной привязанности, с ним венчалась у Самсония, что на Выборгской стороне. Она изволила туда приехать поздно вечером, где уже духовник ея был в готовности, сопровождаемая одною Мариею Савишною Перекусихиной. Венцы держали граф Самойлов и Евграф Александрович Чертков’ {Там же. С. 614—615.}.
Используя свои связи, Бартенев находил все новые и новые подробности тайного венчания. ‘Родной, по матери своей, внук графа Самойлова граф Александр Алексеевич Бобринский знал, по преданию, и передал мне, что когда совершалось таинство брака, Апостол читан был графом Самойловым, который при словах ‘Жена да боится мужа своего’ поглядел в сторону венчавшейся, и она кивнула ему головою, и что брачную запись граф Самойлов приказал положить себе в гроб.
Граф Орлов-Давыдов В.П. (человек воздержанный и на язык) передавал мне, что однажды он пришел к престарелому графу Самойлову в то время, как он разбирал свои драгоценности. ‘А вот пряжка, — сказал он ему, — подаренная мне Государынею на память брака с покойным дядюшкою’ {Там же. С. 615.}.
Последние свидетельства особенно ценны, ибо идут от представителей рода Орловых, ревновавших императрицу к Потемкину.
Подводя итоги своим розыскам, Бартенев высказал предположение о том, что венчание состоялось либо осенью 1774 г., когда миновала опасность пугачевщины, либо в первой половине января 1775 г., перед отъездом двора из Петербурга в Москву. ‘Брачная запись, полученная М.С. Перекусихиной, должна, если не истреблена, храниться у Светлейшего князя П.Д. Волконского, и ее также следует искать у Чертковых (бездетному Евграфу Александровичу наследовал его брат)’, — писал Бартенев задолго до того, как ему удалось опубликовать свои записи в 1906 г., после отмены цензурных ограничений. По словам Бартенева, наличие брачных уз убедительнее всего доказывают ‘письма Екатерины к Потемкину, то есть способ выражений в них’ {Там же.}.

* * *

Эти письма (правильнее сказать, записочки) сумел опубликовать в 1881 г. конкурент Бартенева в деле издания архивных сокровищ России Михаил Иванович Семевский, глава журнала ‘Русская старина’, выходившего в Петербурге. В июльском и сентябрьском номерах за 1881 г. была напечатана 91 записочка (с повторами и пропусками некоторых номеров значатся 111) под заглавием ‘Язык любви сто лет назад’. В коротком редакционном предисловии Семевский упомянул опубликованные им ранее любовные письма князя Г.А. Потемкина своей родственнице Прасковье Андреевне Потемкиной (урожденной Закревской). ‘Перед нами теперь несколько коротеньких нежно-любовных ответных цидулок графу Григорию Александровичу Потемкину. Приводим некоторые из них исключительно как материал для наших романистов, материал не бесполезный при обработке ими сюжетов из жизни русского общества во второй половине прошлого столетия’, — деликатно заметил Семевский, придав публикации невинный вид. Получалось, что любовные записочки принадлежат то ли самой Прасковье Андреевне, то ли анонимной светской даме. Но внимательное чтение этих ‘цидулок’, пропущенных цензурой, повергло любителей отечественной истории в изумление. Дама, признававшаяся ‘милому милюше Гришеньке’ в том, что будет любить его вечно, называвшая его ‘милым другом и нежным мужем’, обладала огромной властью. ‘Батя, Ректор Академии, будет наречен по твоей прозьбе’, — говорилось в одной из записочек. В другой дама сообщала о своих ‘камер-юнгферах’, придворных служительницах. Сомнений не оставалось: Потемкину писала императрица.
Публикация в ‘Русской старине’ не осталась без внимания. В 1883 г. венская газета ‘Новая свободная пресса’ в No 6114 поместила статью профессора Вертгейма, который привел извлечение из депеши австрийского посла при дворе Екатерины II графа Людвига Кобенцеля от 15 апреля 1788 г. Ссылаясь на графа Сегюра, Кобенцель сообщал о браке Потемкина с императрицей как о положительном факте. Шел первый год войны России с Турцией. Согласно союзному договору, австрийцы объявили войну агрессору и выставили против турок значительные силы. Руководителям австрийской политики важно было знать, насколько прочны позиции Потемкина, русского главнокомандующего, с которым им приходилось согласовывать свои операции. Кобенцель, очевидно, воспользовался сведениями Сегюра и поспешил сообщить важнейшую новость правительству.
В 1887 г. известный петербургский историк Д.Ф. Кобеко в третьем издании своей монографии ‘Цесаревич Павел Петрович’ сделал важное дополнение, приведя сведения, которых не было в первых двух изданиях 1883 г. ‘Всякий, кто внимательно изучал переписку императрицы Екатерины с Потемкиным, не может не признать, что переписка эта, по тону и интимности, есть переписка жены с мужем. В некоторых письмах Екатерина прямо называет Потемкина ‘владыко и cher Epoux’ или ‘Mon tres cher Epoux’ {‘владыко и милый супруг’ и ‘мой дражайший супруг’ (фр.).}, и принимать эти выражения не в буквальном смысле нет основания. В русской исторической литературе еще не был подвергнут рассмотрению вопрос о том, состоял ли Потемкин в браке с Екатериной, — отметил Кобеко, — хотя на это и встречаются некоторые указания’ {Кобеко Д.Ф. Цесаревич Павел Петрович. 3-е изд. СПб., 1887. С. 360—361.}. Маститый историк сослался на книгу ‘Жизнь Екатерины II императрицы России’ французского автора Ж.А. Кастеры, вышедшую в Париже в конце ХVIII в. По словам Кастеры, Потемкин намеревался склонить императрицу к браку еще в 1775 г., но она якобы не согласилась. Тогда еще были живы князь Г.Г. Орлов, предлагавший ей свою руку 12 лет назад, и граф Н.И. Панин, принципиальный противник этого брака. Когда же они ушли из жизни (оба скончались в 1783 г.), императрица якобы дала согласие, и брак состоялся в 1784 г. вскоре после смерти фаворита А.Д. Ланского, потрясшей Екатерину. ‘Конечно, сочинения Кастеры представляют источник, с которым следует обращаться с большой осторожностью’, — предупредил своих читателей Кобеко, но, по его словам, рассказ Кастеры ‘подтверждается некоторыми указаниями. Действительно, после смерти Ланского Екатерина была опечалена, и только приезд Потемкина рассеял ее грусть. В этом же году она приобрела имение Пелла близ Петербурга, где по преданию и совершено бракосочетание ее с Потемкиным’ {Там же. С. 361—362.}.
Петербуржец Кобеко не знал о поисках своего московского коллеги Бартенева. Он сослался на источники, не попавшие в поле зрения издателя ‘Русского Архива’, в частности, на дневники и письма Я.Е. Сиверса (губернатора в Новгороде и Твери), вышедшие в свет в Германии в 1857 г. Сивере пользовался доверием Екатерины, ценившей его как опытного администратора, сторонника реформ. О степени доверия императрицы говорит красноречивый факт: незадолго до своей смерти (в 1808 г.) Сивере приказал сжечь более 300 писем, полученных им от Екатерины II за десятилетия служебной деятельности. Но и Сивере упоминает о тайном браке императрицы с Потемкиным как о слухе. Поэтому для такого серьезного исследователя, как Д.Ф. Кобеко, самым убедительным доказательством брака стали письма-записочки Екатерины ‘милому другу Гришеньке’, опубликованные М.И. Семевским. Записочки не датированы! По мнению Кобеко, венчание состоялось в 1784 г., по мнению Бартенева, десятью годами раньше!
Никаких новых данных не смог привести и академик Я.К. Грот, под руководством которого печатались письма императрицы в Сборниках Императорского русского исторического общества {Всего в 13, 27 и 42-м томах было помещено более 350 личных писем Екатерины II Потемкину и более 100 недатированных записочек. Письма в основном относятся к периоду русско-турецкой войны 1787—1791 гг.}. В бумагах Грота, хранящихся в Отделе рукописей бывшей Императорской публичной библиотеки, находятся копии любовных и деловых записочек Екатерины Потемкину, часть которых удалось издать Семевскому. Возникает вопрос: не Грот ли передал их издателю ‘Русской старины’?! Письма, опубликованные Гротом, появились почти одновременно с публикацией профессора П.С. Лебедева в ‘Русской старине’ за 1876 г. Они свидетельствовали о едином понимании императрицей и ее соправителем коренных стратегических интересов России, способов достижения целей, обеспечивающих безопасность страны и ее экономическое развитие. Сильное впечатление производит откровенность корреспондентов, их взаимная поддержка в минуты кризисов, задушевность и нежность в обращении друг к другу: ‘Матушка моя родная’, — писал Потемкин. ‘Друг мой сердечный’, — отвечала ему государыня.
Огромный материал собрал для задуманной 12-ти томной истории Екатерины Великой В.А. Бильбасов. Историку удалось выпустить в свет 1-й, 2-й и 12-й тома (последний том вобрал в себя обширную библиографию о Екатерине и ее времени), доведя исследование до 1764 г. Ему пришлось столкнуться с серьезными цензурными ограничениями: через несколько лет после выхода первых двух томов в России последовало берлинское и лондонское издания (1900 г.), свободные от цензурных запретов. Никаких сведений о тайном браке императрицы в сохранившихся бумагах Бильбасова нет.

* * *

Новые письма-записочки Екатерины своему возлюбленному обнаружил С.А. Панчулидзев, работавший над многотомной историей кавалергардов. Во 2-м томе ‘Сборника биографий кавалергардов’ (Петербург, 1904) исследователь поместил в статье, посвященной Потемкину, более 20 таких записочек. Они хранились в Собственной Его Императорского Величества библиотеке в Зимнем дворце (факт сам по себе примечательный!). Среди находок оказались и записочки Потемкина императрице — большая редкость. Ведь сама Екатерина признавалась в том, что бросает нежные послания своего ‘друга сердечного’ в огонь (сохранились лишь те из них, на которых она писала ответы ‘милому Гришеньке’). Подлинной жемчужиной собрания стала ‘Чистосердечная исповедь’ — письмо, написанное Екатериной Потемкину в феврале 1774 г., вскоре после его приезда в Петербург (напечатана в сокращенном варианте). Никому и никогда не писала она подобных писем. Да никто бы и не посмел требовать от нее — императрицы — признаний в ее минувших сердечных увлечениях. Потемкин посмел.
‘Исповедь’ начинается с рассказа о том, как после 8 лет бесплодного брака Екатерины обеспокоенная императрица Елизавета Петровна решила избавить Россию от новых династических неурядиц. По ее настоянию Екатерину свели с молодым красавцем камергером Сергеем Салтыковым. Когда же на свет появился младенец — великий князь Павел Петрович, Салтыкова отослали за границу. Признавшись Потемкину о своей ‘великой скорби’, Екатерина умалчивает о том, что в это самое время великий канцлер граф А.П. Бестужев-Рюмин сделался ее политическим союзником. Опытный дипломат и царедворец увидел в ней надежду на политическую стабильность в случае смерти тяжело больной императрицы. О том неотразимом впечатлении, которое производила на окружающих Екатерина, поведал в своих воспоминаниях польский король Станислав Август. Он прибыл в Петербург в 1755 г. в качестве секретаря нового британского посланника сэра Чарлза Уильямса. Красавец-поляк (ему было 23 года) познакомился с великой княгиней и страстно влюбился в нее. Екатерина переживала трудное время. Сделавшись матерью, она оказалась в изоляции. Ребенка забрала к себе императрица, не позволявшая ей даже видеть сына. Муж давал ей понять, как она неприятна и чужда ему. Екатерина признается в ‘Исповеди’, что поначалу она ‘отнюдь не приметила’ Понятовского, ‘но добрые люди заставили пустыми подозрениями догадаться, что он на свете, что глаза были отменной красоты и что он их обращал, хотя так близорук, что далее носа не видит, чаще на одну сторону, нежели на другие. Сей был любезен и любим с 1755 по 1761…’ Как отмечает английская исследовательница Изабель де Мадариага, прекрасно образованный и воспитанный Понятовский был близок Екатерине по своему интеллекту. Он разделял ее интересы и вкусы {Добавим от себя: страстный коллекционер, Понятовский заронил в Екатерине интерес к собирательству произведений искусства.}. Обожая великую княгиню, граф Станислав Август с уважением относился к ее высокому положению. Единственный из возлюбленных Екатерины Понятовский запечатлел ее портрет: ‘Ей было 25 лет. Она только что оправилась от первых родов, когда красота, данная ей натурой, расцвела пышным цветом. У нее были черные волосы, изумительная фигура и цвет кожи, большие выразительные голубые глаза, длинные темные ресницы, четко очерченный нос, чувственный рот, прекрасные руки и плечи. Стройная, скорее высокая, чем низкая, она двигалась быстро, но с большим достоинством. У нее был приятный голос и веселый заразительный смех. Она легко переходила от простых тем к самым сложным…’ {Poniatowski Stanislas Augustus. Memoires, 2 vol., SPB., 1914—1924. V. 1. P. 136—137.}.
Возможно, Понятовский преувеличивает красоту Екатерины как женщины, но современники единодушно отмечали ее обаяние. В те самые дни, о которых восторженно вспоминал Понятовский, Екатерина решительно вступила в борьбу за престол. Рецензируя ее переписку с британским посланником Уильямсом (опубликованную в 1909 г.), историк Е.В. Тарле отметил, что со стороны великой княгини переписка ‘поражает прямо отчаянной своей смелостью, доходящей кое-где до дерзости, до вызова судьбе’. План действий, о котором она сообщала Уильямсу (на случай смерти императрицы), был столь тщательно продуман, что, попади он в руки правительства, Екатерине грозила высылка из России, а может быть, и ссылка в Сибирь {Тарле Е.В. Соч.: В 12 т. М., 1957—1962. Т. 4. С. 472.}. Шла Семилетняя война, спутавшая все отношения между европейскими державами. В начале 1758 г. (вскоре после рождения у Екатерины дочери Анны) канцлер и еще несколько близких к великой княгине лиц были внезапно арестованы. Понятовский был отозван. Рискуя своим положением, Екатерина безуспешно пыталась вернуть человека, которому отдала свое сердце. Ее супруг, сквозь пальцы смотревший на ее роман с Понятовским (и даже поощрявший его), решил воспользоваться ‘делом Бестужева’, чтобы развестись с Екатериной и жениться на своей любовнице графине Елизавете Воронцовой. Он настаивал на высылке Екатерины из России. Мужество, твердость, обаяние и точный политический расчет спасли великую княгиню. После двух бесед с Елизаветой Екатерина сумела восстановить свои позиции при дворе. Бестужев даже под угрозой пытки не выдал планов провозглашения Екатерины соправительницей недалекого Петра Федоровича.
Поведав о сближении с Григорием Орловым (после трехлетней отлучки Понятовского), Екатерина грустно прибавляет: ‘Сей бы век остался, естьли б сам не скучал… мысль, которая меня жестоко мучила…’ Охлаждение Орлова к ней как к женщине, его любовные похождения заставляли страдать Екатерину. Но она пошла на разрыв лишь после 10 лет близости с человеком, которому во многом была обязана троном. Появление нового фаворита А.С. Васильчикова (совершенно незначительной личности) императрица объясняет ‘дешпирацией’ — отчаянием. ‘Ну, Господин Богатырь, — заканчивает свои признания 45-летняя женщина, — после сей исповеди могу ли я надеяться получить отпущение грехов своих, изволишь видеть, что не пятнадцать, но третья доля из сих… Бог видит, что не от распутства, к которой никакой склонности не имею, и естьли б я в участь получила смолода мужа, которого любить могла, я бы вечно к нему не переменилась. Беда та, что сердце мое не хочет быть ни на час охотно без любви… Но напрасно я сие к тебе пишу, ибо после того возлюбишь или не захочешь в Армию ехать, боясь, чтоб я тебя позабыла. Но, право, не думаю, чтоб такую глупость зделала, а естьли хочешь на век меня к себе привязать, то покажи мне столько же дружбы, как и любви, а наипаче люби и говори правду’.
Поразительное письмо. Императрица исповедуется в своих сердечных увлечениях. Перед кем? Перед простым русским дворянином. По какому праву он требует от нее признаний? По праву любви.
‘Чистосердечная исповедь’ произвела огромное впечатление. Профессор Я.Л. Барсков, заканчивавший после смерти академика А.Н. Пыпина академическое Собрание сочинений императрицы Екатерины II, опубликовал в полном виде это письмо в 12-м томе. В бумагах известного историка Н.К. Шильдера Бартенев отыскал еще одну копию ‘Исповеди’ и напечатал ее в своем журнале вместе с выдержками из пометок Шильдера, поведавшего об истории документа. Некий П.С. Бутягин еще в 1829 г. писал великому князю Константину Павловичу: ‘Священнейшим долгом поставляю поднести Вам манускрипт Екатерины II под заглавием ‘Чистосердечная исповедь’, который по особому поручению блаженной памяти Государя Императора Александра Павловича приобретен мною за границей’. Судя по всему, Бутягин был выдающимся разведчиком. Женатый на гречанке из Марселя, подруге Дезире Клари (первой невесты Наполеона Бонапарта, впоследствии вышедшей замуж за маршала Ж.Б. Бернадотта и ставшей королевой Швеции), Бутягин имел обширные связи в европейских столицах. Ему удалось добыть секретный договор, который король Людовик XVIII (только что восстановленный на французском престоле при решающей поддержке России) заключил с Англией и Австрией. Направленный против России договор был доставлен императору Александру I, ведшему трудные переговоры о послевоенном устройстве Европы. По поручению царя Бутягин сумел ‘купить’ и ‘Чистосердечную исповедь’, бросавшую тень на законность правившей в России династии. Как предположил Бартенев, ‘Исповедь’ хранилась у любимой племянницы Потемкина графини А.В. Браницкой и была выкрадена у нее в Вене, куда она приезжала на свадьбу своей дочери с графом М.С. Воронцовым. Интересна реакция цесаревича Константина Павловича на присланный ему документ. ‘От кого и каким образом, где именно за границей приобретен сей манускрипт?’ — спрашивал у Бутягина брат Александра I. ‘Ответа мы не знаем, — подвел итоги Бартенев и тут же заметил, что ‘оба внука Екатерины, вероятно, знали о неоглашенном браке ее с Потемкиным’ {РА. 1911. No5. С. 105—107.}.
Бартенев умер накануне мировой войны. Умер с именем Екатерины на устах. Барскову довелось быть свидетелем гибели императорской России. Но именно с ним, бывшим тайным советником, любимым историком царя Александра III, связана попытка опубликовать в СССР все письма-записочки Екатерины II своему тайному мужу и соправителю.

* * *

Истребление правящих классов и культурной элиты России превзошло ужасы якобинского террора во Франции. В борьбе с ‘проклятым прошлым’ большевики закрыли ‘Русский Архив’, ‘Русскую старину’ и все другие дореволюционные исторические журналы. Был прекращен выпуск Сборников Императорского русского исторического общества. Само общество было распущено, а его председатель вел. кн. Николай Михайлович расстрелян в Петропавловке в 1919 г. Говорят, после Февральской революции маститый ученый радовался тому, что в республиканской России можно будет писать о тайнах отечественной истории. Но историческая наука и сами историки подверглись беспощадному подавлению со стороны новых властей. Многие ученые погибли в годы гражданской войны, другие эмигрировали. В конце 1920-х годов ГПУ бросило в застенки академиков С.Ф. Платонова, Е.В. Тарле и других крупных историков. И вот в эти-то роковые годы организаторы и составители ‘Литературного наследства’ заключили с профессором Я.Л. Барсковым договор на публикацию любовных писем Екатерины II Потемкину. Бывший тайный советник и сенатор трудился в бывшей Императорской публичной библиотеке в Ленинграде. Репрессии обошли его стороной. Возможно, старого историка спасло случайное знакомство с одним из большевиков. По словам Барскова, его племянник, ‘путавшийся с революционерами’, как-то уговорил его укрыть на несколько дней в своей профессорской квартире молодого большевика. Подпольщика звали, кажется, Молотовым {Сведения о Я.Л. Барскове и о попытке опубликовать в ‘Литературном наследстве’ любовные письма Екатерины II Потемкину взяты из статьи Н.Я. Эйдельмана, предварившей публикацию этих писем (подготовленных Я.Л. Барсковым) в журнале ‘Вопросы истории’ за 1989 г. Статья напечатана в No 7 (С. 111—118).}.
Готовя письма к публикации, Барсков просмотрел хранившиеся в архиве оригиналы, написал примечания и вводную статью. Уже была корректура, но… внезапно договор был расторгнут. Впоследствии один из создателей и бессменных руководителей ‘Литературного наследства’ И.С. Зильберштейн мотивировал это тем, что интимные письма императрицы ‘не имели никакого отношения ни к литературе, ни к истории’ {ВИ. 1989. No 7. С. 112. Со ссылкой на ‘Литературную газету’, 11.1.1984.}. Но, как оказалось, имели. В 1937 г. в Народный комиссариат иностранных дел поступил донос. В нем говорилось, что известный ленинградский исследователь ‘профессор Г.А. Гуковский в разговоре совершенно частного характера рассказал, что год, полтора тому назад в Ленинграде был сотрудник газеты ‘Пари суар’ (Франция) Удар, опубликовавший после возвращения своего в Париж неопубликованную до того интимнейшую переписку Екатерины II с Потемкиным. В это издание вошло около двухсот писем Екатерины вместе с комментариями, расшифровывающими намеки, клички и т.п. В комментариях узнал свою собственную работу известный ленинградский ученый историк-архивист Барсков… обработавший письма для печати. Работа его доведена была до стадии корректурных гранок, когда в Париже вышло помянутое издание Удара, после чего выход книги Барскова не состоялся, а письма Екатерины (подлинники) значатся, как говорил профессор Гуковский, — утерянными!’ {ГА РФ. Ф. 5325. Д. 1219. Л. 2.}.
Началось расследование, к которому подключилось НКВД. Оказалось, что подлинники писем целы, что работа Барскова действительно стояла в плане и была набрана, когда несколько лет тому назад она была продана при посредстве М.Е. Кольцова французскому журналисту Удару, специально приезжавшему для этого в Москву. Тогдашний глава архивного ведомства настаивал на выяснении обстоятельств ‘этой сделки, несомненно не выгодной и политически неправильной’ и требовал привлечь к ответственности виновных {Там же. Л. 4—5об.}
Кольцов вскоре оказался в застенках НКВД. Надо полагать, не за передачу Жоржу Удару писем Екатерины II. Зильберштейн и другой участник сделки К.А. Уманский (тогдашний глава Литературного агентства, впоследствии видный советский дипломат) не пострадали. Барсков умер в 1937 г. своей смертью. Но дело было сделано. Письма появились в печати, правда, в переводе на французский язык {Lettre d’amour de Catherine II a Potemkine, publiees par Georges Oudard. Paris, Caiman-Levy, 1934.}.
Внезапный отказ руководства ‘Литературного наследства’ напечатать уже набранные письма и материалы Барскова становится понятен из заметки В.Д. Бонч-Бруевича — директора Литературного музея, редактора сборников ‘Звенья’, собирателя материалов по истории русской литературы и культуры. Старый большевик сразу оценил значение писем. Он не только приобрел корректурные гранки, но и настаивал на бережном их хранении, хотя и писал (в 1950 г.): ‘Это исследование ‘Писем Екатерины II-ой к Потемкину’ с предисловием и комментариями Я. Барскова не было разрешено к печати в советское время. Придет время, когда его у нас напечатают. Они нуждаются в острополитическом предисловии. Я хотел их напечатать в ‘Летописях’ Гослитмузея. Получил я их в 1932 г. и тогда намеревался поместить в сборниках ‘Звенья’. На время пришлось отложить. Предисловие Барскова аполитично. Он не вскрыл по ним всю ту мерзость и запустение, которые царили при дворе Екатерины II-ой и ее окружении, — этой кульминационной точки разложения феодального дворянства и аристократии. Если написать такое предисловие, то и эти письма, и записочки великой блудницы принесут пользу истории… Может быть, удастся их напечатать при моей жизни. Мне очень желательно написать предисловие и политически осветить эту закулисную придворную жизнь того времени, а также характеристику действующих лиц’ {ВИ. 1989. No7. С 111.}.
Бывший управляющий делами первого Советского правительства и близкий сотрудник В.И. Ленина лукавил. Выходец из культурной дворянской семьи В.Д. Бонч-Бруевич не мог не сознавать, что письма отнюдь не свидетельствовали ‘о разложении дворянства и аристократии’. Запрет на публикацию интимной переписки императрицы был связан с тем, что она (эта переписка) не несла в себе разоблачительного заряда, на который поначалу рассчитывали. Переписка раскрывала не только взаимоотношения влюбленной женщины-императрицы со своим избранником. Она показывала, как в огромной империи можно править, не прибегая к перманентному террору, запущенному в Советской России ‘старой ленинской гвардией’, к которой, кстати говоря, принадлежал и В.Д. Бонч-Бруевич, один из первых организаторов специальных служб нового режима. Знал ли соратник В.И. Ленина о том, что подготовленные профессором Я.Л. Барсковым письма были напечатаны во Франции и вызвали настоящий ажиотаж?!

* * *

В 1934 г. на страницах русского эмигрантского журнала ‘Иллюстрированная Россия’ (выходившего в Париже), среди сотрудников которого были И.А. Бунин, Б.К. Зайцев, М.А. Алданов и другие известные деятели русской культуры, появились заметки под заглавием ‘Великая в любви’. В четырех номерах журнала Анна Кашина-Евреинова (жена известного театрального режиссера Н.Н. Евреинова) рассказала историю появления во Франции писем Екатерины II Потемкину и ознакомила читателей со своим исследованием этой переписки.
‘Жорж Удар, известный французский журналист, побывавший несколько раз в Советской России, — начинает свой рассказ Кашина-Евреинова, — вывез оттуда недавно найденную и еще не опубликованную переписку Екатерины Второй с Потемкиным. Он решил немедленно опубликовать эти письма по-французски и поручил мне их перевод и комментарии’ {Иллюстрированная Россия. No 40. 29 сент. 1934. С. 1.}. Отметив интерес парижской публики к личности императрицы, русская журналистка связала этот интерес с недавними театральными премьерами и шумным успехом у публики пьес знаменитого Бернарда Шоу и менее знаменитого, но популярного парижанина Альфреда Савуара, пьес, посвященных Екатерине II. С возмущением Кашина-Евреинова писала о том, как европейские знаменитости изображали Великую императрицу — друга Вольтера и автора ‘Наказа’. И Савуар, и Шоу буквально упивались в изображении сладострастия замечательной женщины. Журналистка признается, что и она сама, получив от Удара интимные письма императрицы, опасалась ‘потоков сладострастия, которые будут хлестать из каждой строчки этих писем… Я принесла письма домой и, набравшись ‘ратного духа’, засела их читать. Прочла, не отрываясь, всю объемистую пачку, и, только окончив последнее письмо, я глубоко вздохнула и подумала: ‘И может же обывательская легенда и хлестко-фривольные анекдоты до такой степени опоганить образ прелестной женщины, написавшей такие прелестные письма’. Екатерина показалась мне до такой степени привлекательной, человечной, обаятельной и такой ‘чистой женщиной’, несмотря на свои 44 года, возраст, в котором она писала свои письма к Потемкину, что мне естественно захотелось узнать, что представляла ее жизнь до этого возраста. Труд по изучению ее предшествующей жизни занял немало времени, но зато доставил и много радости. Да разве есть большая радость, как реабилитировать невинно оклеветанную. Да еще женщину. Да еще такую прелестную женщину. Да еще русскую Императрицу!’ {Там же.}.
Кашина-Евреинова не претендовала на историческую точность своей работы. Из-под ее пера вышел психологический очерк, основанный на внимательном прочтении писем. ‘Она была истинной женщиной, живым образчиком женственности’, — приводит журналистка слова английского историка доктора Гентша и подтверждает эту характеристику цитатами из писем. Рассказав романтичную историю любви императрицы к Потемкину, журналистка не могла не отметить писем, в которых Екатерина называет своего возлюбленного ‘мужем’, а себя — его ‘верной женой’. Она сослалась на предисловие к письмам профессора Я. Л. Барскова, который утверждал (повторяя версию П.И. Бартенева), что брак был заключен в конце 1774 г. Кашина-Евреинова, следуя за письмами, попыталась понять семейную драму императрицы. По ее мнению, причиной охлаждения Потемкина к Екатерине стало именно венчание. Тайный муж государыни достиг невозможного, причем достиг невероятно быстро и потерял к ней интерес как к женщине. ‘Но Екатерина еще неотступнее тянется к нему… Ведь любовь к нему заполняет ее жизнь… Она впервые узнала, что значит любить по-настоящему. Она ясно понимает, что уже никогда больше она не полюбит так, как она любит сумасшедшего, но гениального Потемкина… При желании дать какое-нибудь определение характеру любви Екатерины к Потемкину, я бы сказала: суеверная любовь… Она плачет по Потемкину, как будто смерть его застала ее в самый разгар их любви, а между тем, прошло пятнадцать лет с тех пор, как эта связь оборвалась. Екатерина пишет Гримму: ‘Этот удар меня сразил. Мой ученик, мой друг, могу сказать, мой идол, Князь Потемкин умер в Молдавии’… Именно идол! В самом широком, в самом хорошем смысле этого слова. Несмотря на своих фаворитов, Екатерина оставалась душой всегда верна Потемкину’ {Иллюстрированная Россия. No 43. 20 окт. 1934. С. 9—10.}.
Так писала на чужбине русская женщина, потрясенная любовными письмами другой женщины, жившей полтора века назад. Переводу Анны Кашиной-Евреиновой выпала счастливая судьба. Ж. Удар опубликовал письма в журнале ‘Revues de Paris’. В том же 1934 г. любовные письма Екатерины II к Потемкину вышли отдельной книгой в известном парижском издательстве Калмана Леви. С тех пор ни один исследователь не обошелся без этих писем — выдающегося свидетельства Истории.

* * *

Только через 50 с лишним лет эти письма были опубликованы в России. Оттиск, сохранившийся в архиве В.Д. Бонч-Бруевича, привлек внимание Н.Я. Эйдельмана, работавшего над политической историей императора Павла I. Письма, комментарии и статья Я.Л. Барскова были опубликованы в журнале ‘Вопросы истории’ {ВИ. 1989. No 7—10, 12.}. Эйдельман сопроводил публикацию кратким предисловием, в котором отметил большое историко-культурное значение писем и выразил надежду, что когда-нибудь они будут тщательно исследованы и, по возможности, датированы. Казалось бы, круг замкнулся. Работа Барскова увидела свет на родине. Однако публикация в ‘Вопросах истории’ далека от совершенства. Французские фразы, часто встречающиеся в письмах Екатерины, даны в переводе на русский без указаний на изменение текста. В корректурных оттисках, выполненных при жизни Барскова, сохранялся язык оригинала. Сами письма содержат большое количество ошибок и неточностей. Так, например, письмо No 738 заканчивается пожеланием императрицы скорее увидеть отсутствовавшего несколько дней Потемкина. ‘Кажется, год, как не видала, — пишет Екатерина и прибавляет: Прощай, Бог с тобою, я цалую Вас, мой друг, приезжай весел и здоров или бит будешь’. Характерный для государыни народный оборот речи превратился у Барскова в нелепицу и пошлость: ‘Приезжай весел и здоров и любить будешь’ {ВИ. 1989. No 12. С. 118.}. Историк пытался сверить копии писем с оригиналами, но то ли возраст (ему было 70 лет), то ли другие причины помешали выполнить работу на должном уровне. Сами комментарии старого историка несут на себе приметы времени. Так, постоянно подчеркиваются сведения о суммах, якобы выплаченных фаворитам Екатерины при их отставке. Сведения, взятые зачастую из сомнительных источников. К месту и не к месту приводятся сведения о раздаче императрицей в частные руки государственных крестьян. Советские историки, напоминая о раздаче 500 тысяч государственных крестьян, усматривали в этом факте большой разоблачительный заряд. На самом деле правовое положение крестьян мало менялось, а их имущественное положение могло заметно улучшиться. Княгиня Е.Р. Дашкова, рассказывая об обстоятельствах своей ссылки при Павле I, приводит красноречивый эпизод общения с крепостными крестьянами села Коротово, в 33 верстах от Весьегонска (куда была выслана бывший президент Российской академии). ‘Я несколько раз спрашивала крестьян, почему они были так привязаны ко мне, несмотря на то, что они уже несколько лет перешли во владение моего сына. Они неизменно отвечали: ‘За время твоего управления нами мы разбогатели и сделались счастливыми, и ты воспитала и нашего батюшку-князя в таких же правилах, хотя он и повысил оброк, но он все-таки значительно меньше оброка, который наши соседи платят своим господам’ {Дашкова Е. Записки / Подг. текста, ст. и примеч. Г.Н. Моисеевой. Л., 1985. С. 197.}. Обличая Екатерину Великую, советские историки были вынуждены молчать о расправе над миллионами крестьян в период гражданской войны и в годы коллективизации.
Многие важные сведения в комментариях Барскова опущены. Так, о статс-секретаре императрицы С.М. Козьмине говорится, что он ‘был в литературном кружке М.М. Хераскова’, а его высокая должность не называется. ‘Параша’ (из письма No 83) отождествлена с Прасковьей Андреевной Потемкиной (урожденной Закревской), женой троюродного брата Светлейшего — П.С. Потемкина. На самом деле речь идет о близкой подруге императрицы графине Прасковье Александровне Брюс (сестре фельдмаршала П.А. Румянцева). Письмо легко датируется и относится к июлю 1774 г. Брюсша (как звали ее при дворе) способствовала сближению Екатерины с Потемкиным. Параше Закревской было в ту пору всего 10 лет!
Значительная часть писем-записочек (несмотря на их лаконичность) поддается расшифровке и датировке. Но за 100 лет, прошедших после первой публикации Семевского, никто этим не занимался. Попытка Барскова носила ограниченный характер и не может быть признана удачной.
Сегодняшний читатель в России судит о времени Екатерины II и Потемкина по романам прошлого столетия, по книгам Валишевского и ‘Фавориту’ Пикуля. Переиздание ‘Записок Екатерины II’ (к слову сказать, без сверки с оригиналом!), ‘Дневника А.В. Храповицкого’ (по весьма неточной публикации 1862 г., хотя имеется научное издание 1872 г.) и других подобных материалов почти ничего не меняет. Отечественные историки так и не удосужились создать монографии ни о Великой Государыне, ни о ее гениальном соправителе. Редчайшим исключением является работа Е.И. Дружининой ‘Северное Причерноморье. 1775—1800’ (М., 1959 г.) о созидательном подвиге России в Крыму и причерноморских степях, о роли Потемкина в заселении и хозяйственном освоении южных земель. Что же касается зарубежных авторов, то они, как правило, опираются на материалы, введенные русскими историками в научный оборот главным образом до 1917 г. Между тем в архивах России лежат невостребованными такие первоклассные источники, как письма Потемкина Екатерине II, как переписка Потемкина с П.А. Румянцевым, А.А. Безбородко, Н.В. Репниным, с императором Иосифом II и королем Станиславом Августом. Малоизвестны и далеко не полностью собраны письма Потемкина А.В. Суворову, не оставляющие камня на камне от мифа о бездарности Светлейшего как полководца, о его зависти и враждебности к своему гениальному подчиненному. Ждут научного издания такие памятники истории XVIII в., как переписка Екатерины II с бароном Ф.М. Гриммом, доктором И.Г. Циммерманом, принцем К.-Г. Нассау-Зиген и другими деятелями ее времени. Чтобы идти вперед, надо активно осваивать новые материалы. Ведь еще две с половиной тысячи лет назад Гераклит Эфесский — великий диалектик древности — высказал простую истину: ‘Очень много должны знать мужи-ученые!’

* * *

Предлагаемая вниманию читателей книга ‘Екатерина II и Г.А. Потемкин. Личная переписка. 1769—1791’ не просто собрание писем, когда-то публиковавшихся в Сборниках Императорского русского исторического общества и на страницах журналов ‘Русский Архив’, ‘Русская старина’, ‘Исторический вестник’ и других. Это самое полное издание переписки двух выдающихся государственных деятелей России. В него вошло много новых, ранее не известных материалов, составляющих (по своему объему) около трети книги. Прежде всего это письма Потемкина императрице, большая часть которых никогда не публиковалась (факт сам по себе поразительный!). Никогда не публиковались и письма Екатерины II Потемкину, относящиеся к первым неделям начавшейся в 1787 г. войны с Турцией. Каким-то образом историки, занимавшиеся изданием писем императрицы, проглядели целую пачку ее писем Потемкину за август—сентябрь 1787 г. Поиски в архивах позволили выявить новые письма-записочки Екатерины, относящиеся к периоду ее сближения с Потемкиным.
Во-вторых, переписка проработана с целью установления времени написания недатированных писем и записочек. В значительной мере это относилось к письмам и записочкам 1774—1776 гг. В этих нежных, порой грустных, порой счастливых посланиях к возлюбленному, затем к мужу и соправителю Екатерина не ставила дат. Когда между супругами установилась регулярная переписка (1783—1791), Потемкин зачастую ставил только день и месяц отправления письма. По сопоставлению этих писем с письмами аккуратной императрицы (всегда начинавшей свой ответ с упоминания дат отправления его писем и их получения) удалось практически полностью восстановить хронологию переписки. Составитель, отдавший поискам писем более десяти лет, вынужден с сожалением отметить, что не все письма Потемкина, известные по ответным письмам государыни, удалось отыскать. Недостает более 40 писем. Может быть, они сохранились и когда-нибудь будут найдены. Наши архивы способны преподнести исследователям большие сюрпризы. Ведь начиная в 1978 работу над книгой, составитель не мог и предположить, что в один прекрасный день он будет держать в руках автографы писем Потемкина к Екатерине (более 150!), о существовании которых знал великий русский историк С.М. Соловьев {С.М. Соловьев процитировал некоторые из этих писем в своей книге ‘История падения Польши’ (М., 1863), но не указал места их хранения. }, но практически не знали и не знают исследователи и писатели, занимавшиеся после него историей екатерининского времени. На долгом пути поисков этот день можно назвать счастливейшим. Нельзя не упомянуть и о невосполнимых утратах. Если Потемкин бережно хранил письма своей возлюбленной (затем жены), то императрица, напротив, сжигала его любовные послания. Она знала, чем могут грозить ее избраннику эти письма. Слишком памятны были угрозы гвардейских офицеров убить братьев Григория и Алексея Орловых в случае, если не будет расстроен предполагавшийся брак Екатерины с Григорием Григорьевичем. Помнила она и о широкой оппозиции этому браку со стороны таких сановников, как Н.И. Панин. Поэтому переписка 1774—1775 гг. носит односторонний характер. Мы слышим голос Екатерины, но почти не слышим голоса Потемкина. Позднее, когда между супругами установилась регулярная переписка и его голос зазвучал в полную силу, письма свидетельствуют: в политическом дуэте императрицы и Потемкина первый голос часто принадлежал ему — мужу и соправителю. Их политическому союзу Россия обязана многими свершениями.
Не так думали о Екатерине и ее эпохе дети и внуки современников Великой Государыни. ‘Униженная Швеция и уничтоженная Польша — вот великие права Екатерины на благодарность русского народа. Но со временем История оценит влияние ее царствования на нравы, откроет жестокую деятельность ее деспотизма под личиной кротости и терпимости, народ, угнетенный наместниками, казну, расхищенную любовниками, покажет важные ошибки ее в политической экономии, ничтожность в законодательстве, отвратительное фиглярство в сношениях с философами ее столетия — и тогда голос обольщенного Вольтера не избавит ее славной памяти от проклятия России’, — писал молодой А.С. Пушкин в 1822 г., в Кишиневе {Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 17 т. М., Л., 1937—1959. Т. 9. С. 15.} вращаясь среди таких оппозиционно настроенных членов тайных обществ, как П.И. Пестель и В.Ф. Раевский. Страшные и несправедливые слова эти могли бы стать девизом людей, которым преобразование России на новых началах казалось легко исполнимым делом. Недавнее славное прошлое бездумно и огульно осуждалось.
Годы спустя, зрелый Пушкин, занявшийся изучением истории Пугачева, высказал на страницах своего шедевра ‘Капитанской дочки’ мнение о революции в России. ‘Не приведи Бог видеть русский бунт — бессмысленный и беспощадный. Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердые, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка’, — читаем мы в опущенной автором главе {Там же. Т. 6. С. 370. В окончательный текст повести вошла только первая фраза: ‘Не приведи Бог видеть русский бунт — бессмысленный и беспощадный’.}. В той же повести Пушкин вывел образ Екатерины II — сильной и справедливой правительницы. Все помнят со школьной скамьи прекрасную сцену в Царскосельском парке, приведшую к счастливой развязке роковых обстоятельств в жизни Петра Гринева и Маши Мироновой, попавших в вихрь гражданской войны. Правда, автор знакомит нас с Екатериной, больше напоминающей портрет кисти В.Л. Боровиковского: государыня в голубом салопе идет по аллее парка в сопровождении своей любимой левретки. Это последние годы ее долгого царствования. Встреча же с капитанской дочкой состоялась осенью 1774 г., когда мятеж был подавлен. Только три—четыре месяца отделяли сцену, описанную в повести Пушкина, от сцены тайного венчания с Потемкиным. Судя по письмам, государыня находилась на высшей ступени счастья, испытывала душевный подъем, который только может испытывать любящая и любимая женщина. Несмотря на свои 45 лет, Екатерина чувствовала себя молодой, полной сил и новых планов.
Справедливости ради следует отметить, что Пушкин, бичующий в своих исторических заметках Екатерину Великую, почувствовал магию личности ее соправителя: ‘…не нужно было ни ума, ни заслуг, ни талантов для достижения второго места в государстве. Много было званых и много избранных, но в длинном списке ее любимцев, обреченных презрению потомства, имя странного Потемкина будет отмечено рукою истории. Он разделит с Екатериной часть воинской ее славы, ибо ему обязаны мы Черным морем и блестящими, хоть и бесплодными победами в Северной Турции’ {Там же. Т. 9. С. 15.} (далее следует текст, приведенный выше, начинающийся словами ‘Униженная Швеция…’).
Унижение Швеции и уничтожение Польши не входили в планы императрицы и Потемкина. Главным содержанием их деятельности стало закрепление России в Северном Причерноморье: ликвидация постоянной угрозы разорительных набегов крымской конницы, обеспечение безопасности жителей южных губерний, заселение и хозяйственное освоение обширного, полупустынного края, вскоре ставшего житницей России. Победы Потемкина были не бесплодны, раз ‘ему обязаны мы Черным морем’.
Личная переписка Екатерины II с Потемкиным является выдающимся историко-культурным памятником второй половины XVIII в. Ввод в научный оборот новых и малоизвестных материалов (наряду с давно известными) позволит историкам и романистам по-новому взглянуть на жизнь и деятельность императрицы и ее соправителя — уникального политического дуэта в мировой Истории. Их письма — настоящий роман, роман, не выдуманный писателем, пусть даже гениальным, а подлинный и потому вдвойне интересный, прекрасный и трагичный, как сама жизнь. Прежде, чем пройти по страницам этого романа в письмах, следует сказать несколько слов о том, кем были его герои, как жили они до того мгновения, когда судьба властно соединила их.

* * *

Незадолго до своего пятидесятилетия Екатерина II написала шутливую эпитафию самой себе: ‘Здесь лежит Екатерина Вторая, родившаяся в Штеттине 21 апреля/2 мая 1729 г. Она прибыла в Россию в 1744 году, чтобы выйти замуж за Петра III. Четырнадцати лет от роду она возымела тройное желание: нравиться своему мужу, Елизавете и народу. Она ничего не забывала, чтобы предуспеть в этом. В течение 18 лет скуки и уединения она поневоле прочла много книг. Вступив на Российский престол, она желала добра и старалась доставить своим подданным счастье, свободу и собственность. Она легко прощала и не питала ни к кому ненависти. Милостивая, обходительная, от природы веселого нрава с душою республиканскою и с добрым сердцем, она имела друзей. Работа ей легко давалась. Она любила искусства и быть на людях’ {РА. 1878. Кн. 3. С. 41.}.
В каждой шутке есть доля правды. ‘Эпитафия’ подводила итоги первой половины долгого и славного царствования. Вольтер, с которым Екатерина переписывалась более десяти лет, уже успел назвать ее ‘Великой’ и откровенно сообщал о своей мечте увидеть ее ‘хозяйкой Константинополя’. Вольтеру вторил прусский король Фридрих II, один из самых вероломных политиков Века Просвещения, возмутитель спокойствия в Европе, завоевательный пыл которого был охлажден во время Семилетней войны силой русского оружия. ‘России для завершения устройства ее огромного здания нужна была такая Императрица… Она все включает в круг своей деятельности, ни одна часть управления не ускользает от нее, она вникает даже в полицию. Она служит укором для многих монархов, закоченевших на своих тронах и не имеющих ни малейшего понятия о великих делах, какие она приводит в исполнение. Во Франции четыре министра не работают столько, сколько эта женщина, которую следует зачислить в ряды великих людей’, — писал король-полководец своему брату в Петербург {РА. 1906. Кн. 2. С. 113.}.
Всего несколько цифр дают представление о достижениях России под скипетром Екатерины Великой. Только за первые 19 лет ее правления построено 144 новых города. Количество мануфактур выросло в несколько раз, крупных — втрое. Ведущая промышленная держава континента Франция не могла, несмотря на все усилия, добиться положительного торгового баланса с Россией. Балтийская торговля выросла к 1796 г. в пять раз. Черноморская, начавшись с нуля, составила в конце царствования около двух миллионов рублей. Русское железо (выдающегося качества!) способствовало ходу промышленной революции в Англии. Британский флот ходил под парусами, сшитыми из русского холста. Численность населения страны за 30 лет увеличилась с 19 до 29 миллионов человек, не считая 7 миллионов жителей территорий, присоединенных к Империи в ходе борьбы с Польшей и Турцией. Все это несмотря на войны, которые пришлось вести России и которые заняли в общей сложности половину времени правления Екатерины II. Замечательны достижения в области науки, военного дела, образования, в искусстве и архитектуре. Прибавим строительную эпопею, охватившую Россию, и станут понятны выводы непредвзятых историков о том, что ‘экстенсивная мощь русской Империи в конце XVIII столетия является одним из важнейших и грандиознейших феноменов всемирной истории’ {Тарле Е.В. Соч.: В 12 т. М., 1957—1962. Т. 4. С. 443.}.
Когда в семье Штеттинского коменданта, генерала прусской службы Христиана-Августа принца Ангальт-Цербстского родилась дочь, названная при крещении Софией Фредерикой-Августой, вряд ли кто мог предположить, что эта бедная германская принцесса станет самодержицей великой страны. Благодаря родственным связям ее матери Иоханны-Елизаветы (урожденной принцессы Гольштейн-Готторпской) ‘маленькая Фике’ (так звали Екатерину в семье) была обручена 29 июня 1744 г. с наследником российского престола голштинским принцем Петром-Ульрихом, родным племянником императрицы Елизаветы Петровны. Выбор дочери Петра Великого, как считают историки, был связан с сентиментальными воспоминаниями о своем безвременно умершем женихе (родном брате матери Екатерины). Но главным в этом выборе стал трезвый политический расчет: женить наследника на принцессе из незначительного германского княжества, дабы не оказаться втянутыми в сложные и противоречивые германские отношения. Ровно через 18 лет, почти день в день, 28 июня 1762 г. Екатерина, опираясь на широкую поддержку, свергла с престола своего супруга. Император Петр III процарствовал всего шесть месяцев. Он поторопился заключить мир с противником России прусским королем, нарушив союзные обязательства перед Австрией и Францией, и тут же начал приготовления к новой войне — против Дании во имя своей Голштинии. В целях личной безопасности Петр III подчинил часть русской гвардии своим голштинским родственникам. Император открыто презирал религию и обычаи страны, которой собирался править в силу своего рождения. За короткое время ему удалось настроить против себя все круги русского общества. Его не спас Манифест о вольности дворянства, отменявший обязательную службу дворян, установленную Петром Великим. Манифест был подготовлен влиятельными елизаветинцами, составившими ядро новой администрации и практически вершившими все дела. Сам император, опьяненный властью, отдавал львиную долю времени парадам, застольям и развлечениям.
Имеются сведения о том, что во время смертельной болезни Елизаветы Петровны влиятельные придворные круги предлагали Екатерине возвести ее на престол в обход мужа. Она ответила отказом и решила выждать. Она не ошиблась. Через полгода число ее сторонников стало подавляющим, а ненависть к ее мужу — всеобщей. Была еще одна причина. В конце 1761 г. Екатерина ждала ребенка. Отцом мальчика, родившегося в апреле, был Григорий Орлов, блестящий гвардейский офицер, храбрец и душа общества, ставший под руководством Екатерины одним из главных действующих лиц переворота.
Ранним утром 28.VI. 1762 г. из Петербурга в Петергоф прискакал Алексей Орлов. Он разбудил Екатерину и передал ей известие об аресте одного из ее сторонников — гвардии капитана П.Б. Пассека. Оскорбления и унижения, которым Петр III последнее время подвергал свою жену, заставляли Екатерину быть начеку. Арест Пассека стал поводом к готовившемуся выступлению. Пока Петр III со своей любовницей графиней Воронцовой отдыхал после очередного кутежа, Екатерина спешила в Петербург. Через 3 часа она была в столице, восторженно встреченная гвардией и народом. Переворот совершился. Екатерина была провозглашена самодержицей. Оскорбленное национальное чувство оказалось сильнее сословных привилегий, дарованных российскому дворянству от имени Петра III. Гвардия, объединявшая в своих рядах цвет русского дворянства, видела в Екатерине главу национальной партии. Новая власть действовала решительно. Своевременно принятыми мерами удалось привести к присяге все находившиеся в столице войска и гарнизон Кронштадта. В ночь на 29.VI императрица во главе нескольких полков двинулась на Петергоф, куда накануне прибыл со свитой ее муж. Все действия императора в роковые для него часы производят впечатление мелочности и трусости, весьма однозначно характеризуя его, как личность. 29.VI покинутый всеми, кроме своей любовницы, Петр III подписал присланный ему акт отречения от престола. Его перевозят в одну из загородных резиденций императорской фамилии — в Ропшу. Начальником стражи назначен Алексей Орлов. Именно в его письме из Ропши (от 2.VII), посланном самой императрице, имя Потемкина впервые появляется на страницах Истории. ‘Матушка Милостивая Государыня, здравствовать вам мы все желаем нещетныя годы. Мы теперь по отпуске сего письма и со всею командою благополучны, только урод наш очень занемог и схватила ево нечаенная колика, и я опасен, штоб севоднишную ночь не умер, а больше опасаюсь, штоб не ожил. Первая опасность для того, што он все здор говорит и нам ето несколько весело, а другая опасность, што он дествительно для нас всех опасен для тово, што он иногда отзывается, хотя в прежнем состоянии быть. В силу имяннова вашего повеления я салдатам деньги за полгода отдал, також и ундер-офицерам, кроме одного Потiомкина, вахмистра, для того, што он служит без жалованья’, — говорилось в этом письме {Соч. имп. Екатерины II. СПб., 1907. Т. 12. 2-ой полутом. С. 766.}. Тот факт, что Потемкин, еще не имевший офицерского чина, оказался среди видных участников переворота, примечателен. В письме Екатерины Станиславу Августу Понятовскому (от 2.VIII.1762) императрица, отдав должное Григорию Орлову и его братьям, подробно рассказала о перевороте, упомянув Потемкина. ‘В Конной гвардии один офицер по имени Хитрово, 22 лет, и один унтер-офицер 17-ти лет по имени Потемкин всем руководили со сметливостью, мужеством и расторопностью’ {Там же. С. 554.}. Это писалось уже после смерти мужа Екатерины, смерти, окутанной завесой тайны. Только в самое последнее время историк О. А. Иванов (в течение нескольких лет изучавший биографию графа А.Г. Орлова-Чесменского) сумел приподнять эту завесу. Он доказал подложность так называемого третьего письма Орлова из Ропши. Убедительны доводы О.А. Иванова об авторстве Ф.В. Ростопчина, утверждавшего, что именно ему удалось снять копию перед тем, как император Павел I якобы вторично потребовал к себе письмо (уже убедившее его в невиновности матери) с тем, чтобы… сжечь это важнейшее доказательство!? А ведь на основании этого письма (опубликованного в 1881 г., но известного уже в 1810-е годы) и зиждилась версия об убийстве Петра III во время обеда с караулившими его офицерами (‘…мы были пьяны и он тоже, он заспорил за столом с князь Федором, не успели мы рознять, а его уже и не стало…’). Выводы автора исследования (публикация еще не закончена) однозначны: ‘Убийство Петра III было результатом тонко задуманного заговора против Екатерины группы лиц, желавших обезопасить себя и связать руки императрице. Безнаказанность их в том тяжелом переходном положении была практически обеспечена’. Историк называет по имени одного из главных участников переворота и убийства Петра Федоровича, сумевшего остаться в тени: это Никита Иванович Панин — влиятельнейший делец первой половины екатерининского царствования {См. публикацию О.А. Иванова ‘Загадки писем Алексея Орлова из Ропши’. Московский журнал, 1995, No9 и 11, 1996. No 1—3.}. Недаром в течение долгих лет императрица вела глухую, упорную и непримиримую борьбу именно с ним, с панинскими попытками ограничить ее власть. Для нашей темы важно подчеркнуть, что Екатерина не была причастна к убийству своего мужа. В.А. Бильбасов, опираясь на все доступные ему материалы, решительно исключил участие Потемкина в устранении свергнутого с престола императора.
Следует упомянуть новую версию биографии незадачливого мужа Екатерины Великой. Согласно этой версии он был высокообразованным человеком, с широкими взглядами на реформы в России {Мыльников А.С. Искушение чудом. Л., 1991.}. Правда, все это плохо согласуется со свидетельствами современников и сохранившимися документами. Автор версии не пожелал процитировать письма Петра III прусскому королю Фридриху II. Император явно заискивал перед возмутителем европейского спокойствия, врагом России, открыто демонстрируя свою нелюбовь к русским {PC, 1871. Т. 3. С. 308.}. Из писем уже отрекшегося от власти мужа императрицы (посланных Екатерине из Ропши) следует, что вчерашний повелитель миллионов не беспокоился за судьбу якобы задуманных им реформ. Любовница Елизавета Воронцова, ‘мопсинька, скрыпка, любимый лакей’ занимают его мысли. Он умоляет о личной безопасности, рассчитывая получить ее в родной и любезной сердцу Голштинии {Соч. имп. Екатерины II. Т. 12. 2-ой полутом. С. 764—765.}. Поразительное желание человека, столько лет проведшего при дворе, на вершинах власти. Похоже, Петр Федорович не понимал азбучных истин большой политики: династическая борьба во многом определяла политическую историю государств. Опираясь на эти и другие свидетельства, историки с полным правом писали о ничтожности личности первого мужа Екатерины. Его парадные портреты, написанные, надо полагать, не с целью разоблачения портретируемого, передают облик слабого человека.

* * *

Жизнь и судьба Григория Александровича Потемкина невероятны даже по меркам ‘самого романтического века’ русской истории (А.С. Пушкин), начавшегося деяниями Петра Великого и закончившегося Итальянским и Швейцарским походами Суворова.
Потемкин родился 13.IX.1739 г. в семье петровского штаб-офицера, участника Полтавской битвы. Родина его село Чижево Духовщинского уезда Смоленской губернии. Бездетный в первом браке Александр Васильевич Потемкин в одну из своих поездок нечаянно увидел 20-летнюю красавицу-вдову Дарью Васильевну Скуратову (урожденную Кондыреву), влюбился в нее и начал свататься, объявив себя вдовцом. Ему было 50 лет. Уже будучи на сносях первым ребенком, молодая женщина узнала об обмане. В отчаянии она кинулась к первой жене Потемкина и сумела уговорить ее постричься в монастырь. Сначала шли девочки. Шестой ребенок оказался мальчиком. Поверив сплетням о том, что Григорий не его сын, старый ревнивец подал на развод, но его двоюродный брат Григорий Матвеевич Кисловский усовестил отставного подполковника. Вскоре Кисловский взял мальчика к себе в Москву и воспитывал его в своей семье. Григорий Матвеевич занимал видный пост — президента камер-коллегии — слыл образованным человеком и сумел привить юному Потемкину любовь к книге. Семи лет отроду Григорий лишился отца. Его мать с дочерьми переехала в Москву. Потемкин учился сначала в частном училище немца Литкена, затем в гимназии при Московском университете. Уже в годы учебы он выказал блестящие способности к наукам и феноменальную память. В 1757 г. куратор университета И. Шувалов решил представить императрице Елизавете лучших студентов, в числе которых оказался Потемкин. Именно тогда 18-летний Григорий впервые увидел 28-летнюю великую княгиню Екатерину Алексеевну. Поездка в Петербург изменила планы молодого человека, мечтавшего о духовной карьере. Записанный с 16-ти лет в Конную гвардию, он проходил чины с дозволением ‘не являться в полк до окончания наук’. Так правительство, следуя заветам Петра I, поощряло молодых дворян к учению.
Питомец университетской гимназии, выучивший греческий язык, проявлявший большой интерес к богословию, вдруг перестал ходить в классы, был отчислен из университета и на взятые взаймы деньги отправился в Петербург и явился в полк. Переворот 1762 г. он встретил в чине вахмистра и в должности адъютанта принца Георга Голштинского, дяди императора Петра III. В списках награжденных пособников Екатерины II, открывающихся именами братьев Орловых, Потемкин значится в самом конце. Но молодой, рослый конногвардеец был замечен императрицей и отличен. Екатерина лично написала на представлении полка о производстве Потемкина в корнеты — ‘быть подпоручиком’, т.е. повысила его через чин. Вскоре он был пожалован в камер-юнкеры и был допущен в узкий кружок личных друзей государыни, в котором сумел не потеряться. Собирая вокруг себя талантливых и преданных людей, Екатерина не могла не обратить внимания на бывшего питомца Московского университета. Среди окружавших ее гвардейских офицеров Потемкин выделялся своей ученостью и культурными запросами. Из его послужного списка видно, что он исполнял разнообразные служебные обязанности по Конногвардейскому полку. По сравнению с братьями Орловыми, ставшими графами и важными вельможами, успехи Потемкина кажутся скромными. К тому же молодого человека постигло большое несчастье: в 1763 г. он повредил роговицу глаза и окривел. Кого угодно подобное несчастье могло повергнуть в отчаяние. Но не Потемкина. В литературе встречаются сведения о том, что молодой камер-юнкер собирался уйти в монастырь, но был удержан Орловыми, которые протежировали Потемкину. Определенно можно утверждать лишь то, что подтверждается документами. 19 августа 1763 г. Екатерина II подписала указ Синоду, в котором повелевала ‘в Синоде безпрерывно при текущих делах, особливо при собраниях, быть Нашему камер-юнкеру Григорию Потемкину и место свое иметь за обер-прокурорским столом, дабы он слушанием, читанием и собственным сочинением текущих резолюций и всего того, что он к пользе своей за потребно найдет, навыкал быть искусным и способным к сему месту для отправления дел, ежели впредь, смотря на его успехи, заблагоусмотрим его определить к действительному по сему месту упражнению. Чего ради, по доверенности в допущении к делам привести его повелеваем к присяге’ {ЧОИДР. 1917. Кн. 2. Отд. ‘Смесь’. С . 25.}. Сохранилась и ее собственноручная инструкция Потемкину, данная в связи с этим назначением. О деятельности конногвардейского офицера за обер-прокурорским столом нам ничего неизвестно. Зато известно, что в 1767 г., когда в Москве открылась Комиссия по составлению нового уложения (свода законов), Потемкин оказался среди 572 депутатов Комиссии, в основу работы которой был положен ‘Наказ’, написанный Екатериной II. ‘Наказ’ содержал прогрессивные идеи, выдвинутые западноевропейскими просветителями, и намечал программу реформ. Историк Г.В. Вернадский в своем исследовании {Вернадский Г.В. Императрица Екатерина II и законодательная Комиссия 1767—1768 годов. Отд.оттиск. Пермь, 1918.} показал неготовность русского общества к восприятию этих идей и к новым формам законотворчества. Дискуссии достигли особой остроты при обсуждении вопросов, связанных с ограничением крепостного права. ‘Волна дворянского недовольства обрушилась на Комиссию и смыла ее, — отмечает Вернадский. — Если бы Екатерина не распустила своего парламента, эта волна обратилась бы на нее самое’ {Там же. С. 20—21.}.
Потемкин получил важные политические уроки. 22.IX. 1768 г. по случаю годовщины коронации Екатерины II он был пожалован в действительные камергеры. Этот придворный чин соответствовал чину генерал-майора. Через семь недель по повелению императрицы он был отчислен из Конной гвардии, как состоящий при дворе. Но придворная карьера Потемкина была непродолжительной. Началась война, объявленная Турцией (25.IX. 1768 г.), последовал указ о прекращении пленарных заседаний Комиссии (18.XII. 1768 г.), а 2.I.1769 г. маршал (председатель) собрания А.И. Бибиков объявил депутатам, что ‘господин опекун от иноверцев и член комиссии духовно-гражданской Григорий Потемкин по Высочайшему Ея Императорского Величества соизволению отправляется в армию волонтиром’ {СБК. Т. 2. С. 101.}. Так один из депутатов несостоявшегося российского парламента оказался в действующей армии.
27.V.1769 г. помечено первое письмо Потемкина императрице, посланное из ‘квартиры Князя Прозоровского’ — начальника авангарда Первой армии. С большим достоинством молодой камергер изложил мотивы своего решения. Императрица, по его словам, своим примером показала, как надо служить благу Отечества. Настал час отплатить за все оказанные милости, если потребуется, кровью на поле брани. ‘Сей случай представился в настоящей войне, и я не остался в праздности’, — писал Потемкин (письмо No1). Он просил числить себя в армейских списках только на время войны. Но судьба его решена. Какие бы важные должности ни поручались Потемкину, он навсегда связал себя с русской армией. 17 лет он будет возглавлять военное ведомство. Его военные реформы значительно повысят боевую мощь армии и дадут ей силы выстоять в грозном нашествии 1812 года.
Настоящий талант проложит себе дорогу. Война стала серьезной школой для Потемкина. Уже 19 июня он отличился в авангардном деле. 2 июля при овладении турецкими укреплениями под крепостью Хотин под ним убита лошадь — маленький штрих к ненаписанной биографии Потемкина {РГВИА. Ф. 52. Оп. 1. Д. 41. Ч. 3. Л. 62об.}.
23 июня последовало повеление императрицы главе Военной коллегии графу З.Г. Чернышеву. ‘Нашего камергера Григория Потемкина извольте определить в армию’ {Дубровин Н.Ф. Пугачев и его сообщники. Т. 2. С. 402.}. Его переименовывают в генерал-майоры и помещают в армейский список. В боях и походах проходит кампания 1769 г. Главнокомандующий князь A.M. Голицын с похвалой отзывается о молодом генерале. Вскоре армию принимает граф П.А. Румянцев. В кампании 1770 г., обессмертившей имя Румянцева блестящими победами при Ларге, Рябой Могиле и Кагуле, Потемкин выполнял ответственные боевые задачи, проходя школу лучшего полководца России. Ордена Св. Анны и Св. Георгия 3-й степени были наградами Потемкину за его подвиги. В обширнейшем архиве Светлейшего князя Таврического, почти не тронутом рукой историка, сохранились письма боевых товарищей Потемкина, написанные до его возвышения. Из них видно, что Потемкин сделался любимцем своих подчиненных и всей армии. Среди его друзей такие разные люди, как доблестный заместитель командующего Алексей Ступишин и надменный князь Николай Репнин, осторожный граф Иван Салтыков (сын победителя Фридриха II) и отважный кавалерист граф Иван Подгоричани, честолюбивые братья — князья Юрий и Василий Долгоруковы и талантливый генштабист Матвей Муромцев. Сам Румянцев, суровый и властный, которого, кстати говоря, побаивался Суворов, оценил незаурядную личность Потемкина, способствовал его росту и продвижению по службе. Отпуская осенью 1770 г. Потемкина в Петербург, фельдмаршал дал ему рекомендательные письма к Григорию Орлову и к самой императрице. В письме к Екатерине II Румянцев отметил инициативность и решительность своего подчиненного, отличное знание им театра военных действий и способов ведения войны {ЧОИДР. 1865. Кн. 2. Отд. II. С. 111—113.}.
Камер-фурьерский церемониальный журнал за октябрь и ноябрь 1770 г. свидетельствует о том, что боевой генерал был отменно принят при дворе. Одиннадцать раз он приглашался к царскому столу, присутствовал на первом празднике георгиевских кавалеров, ставшим с тех пор традиционным собранием воинов, прославившихся своими подвигами. Гостивший в Петербурге брат прусского короля принц Генрих после нескольких бесед с Потемкиным предрек ему большое будущее. Не могла не обратить внимания на молодого генерала и государыня. Правда, в это самое время звезда братьев Орловых находится в зените. Фаворит пользуется полной благосклонностью Екатерины. Его братья Алексей и Федор прославили свои имена в Чесменской битве. ‘Подлинно Алехан, описан ты в аглинских газетах, — писал Алексею младший брат Владимир. — Я не знаю, сведомо ли тебе. Конечно, так хорошо, что едва можно тебя между людьми считать’ {Орлов—Давыдов. Т. 1. С. 229.}. Алексей Орлов получил Георгия 1-й степени, Федор-2-й. Ими восхищался в письмах к Екатерине Вольтер. Но государыня не выпускает из поля зрения Потемкина. В письме к храброму гусарскому полковнику И.Е. Сатину, другу и старшему товарищу Потемкина, императрица сообщила, что ‘Крест монастыря Волохского Радовозы, о котором объявили тамошнее духовенство, что оный весь из Животворящего Креста, который вы ко мне прислали чрез господина Генерал-майора Потемкина, он в целости довез, за что много вам благодарствую. Я сей крест для достодолжного почитания поставила в придворной церкви и письмо ваше отдала в ризницу для сохранения и чтоб память осталась, откуда сия святыня прислана’ {РА. 1896. No2. С. 187.}… И Орловы, и Румянцев, и другие генералы посылали императрице подарки — богатое трофейное оружие, породистых арабских лошадей. Но, кажется, никто, кроме Потемкина, не привозил ей христианскую святыню.
Возвращаясь в армию, Потемкин вез множество писем своим друзьям. Два письма предназначались Румянцеву. Фаворит рекомендовал фельдмаршалу ‘своего приятеля’ Потемкина Григория Александровича {Старина и новизна. 1897. Кн. 1. С. 283.}. Екатерина писала о нем как о ‘человеке, наполненном охотою отличить себя. Также ревность его ко мне известна. Я надеюсь, что Вы не оставите молодость его без полезных советов, а его самого без употребления, ибо он рожден с качествами, кои Отечеству могут пользу приносить’ {Северный архив. 1822. Ч. 1. No 1—6. С. 335—336.}.
Что же привлекало столь разных людей к Потемкину? Обаяние, душевная щедрость, остроумие, чувство товарищества, отвага? Прежде всего ум, самостоятельный, глубокий ум! ‘Потемкин чертовски умен!’ — отзывался о нем Григорий Орлов. Знаменитый богач-оригинал Прокофий Демидов называл его ‘умницей’. ‘У него были смелая душа, смелое сердце и смелый ум!’ — напишет Екатерина, потрясенная смертью своего мужа.
Долгие три года, полные опасностей, провел Потемкин в армии прежде, чем императрица сделала решительный шаг к сближению.

* * *

Война, начавшаяся блистательными победами русской армии и флота, затянулась на 6 лет. Противник был серьезный. Османская империя простиралась от Атлантики на западе до Кавказа на востоке, от среднего течения Дуная на севере до южной оконечности Аравийского полуострова. Всего несколько десятилетий назад османы едва не овладели Веной!
Московская Русь и сменившая ее императорская Россия век за веком продвигали границу на юг, обеспечивая свою безопасность от кровавых набегов крымских ханов — вассалов Турции. Естественной границей Империи должно было стать северное побережье Черного моря, включая Крым. Напомним, что война 1768—1774 гг. началась набегом крымской конницы на южные поселения страны. Были разорены и сожжены деревни и села, мирные жители захвачены в полон, в рабство. Но это был последний набег. В 1771 г. русские войска под командованием князя В.М. Долгорукова вступили в Крым. Хан запросил пощады. На Дунае блестящие рейды генерал-майора Отто фон Вейсмана (одного из самых талантливых генералов румянцевской армии) заставили Верховного везира пойти на мирные переговоры. Казалось, война близится к концу. Но столкновение двух империй затрагивало интересы европейских держав. Франция и Австрия (вчерашние союзники по Семилетней войне) занимали враждебную позицию по отношению к России. Шведскому королю Густаву III при помощи французской дипломатии удалось совершить государственный переворот и занять угрожающую позицию на северных границах Империи. Прусский король Фридрих II, союзник Екатерины, использовал затягивание войны и смуту в Польше для расширения своих владений. Именно он вынудил императрицу пойти на раздел Речи Посполитой, в котором приняла участие соперница Пруссии Австрия. Лишь Англия занимала благожелательную позицию.
Мирные переговоры с турками начались летом 1772 г. в Фокшанах. Со стороны России их вел граф Григорий Орлов, прибывший с большой свитой. Его помощником и советником стал опытный дипломат A.M. Обресков, посланник в Константинополе, проведший в заключении более трех лет. Год назад Орлову удалось погасить чумной бунт в Москве, ставший серьезным предупреждением об усталости народа от тягот войны. Теперь фаворит решил отличиться на поприще дипломатии. Румянцев был отодвинут в сторону. Он переписывался с Орловым и Обресковым из Ясс, поддерживая свои войска в боевой готовности. Есть сведения о том, что Потемкин приезжал в Фокшаны и виделся с Орловым {Письмо генерал-поручика П. А. Текелли Г.А. Потемкину от 30.VII.1774 (Подлинник. — РГВИА. Ф. 52. Он. 1. Д. 41. Ч. 6. Л. 14).}. Переговоры закончились провалом. Турецкие дипломаты отказались принять условия России: независимость Крымского ханства, свобода мореплавания на Черном море. Твердость Орлова не дала результатов. Конгресс был разорван. Императрица, давно задумавшая освободиться от опеки Орловых, посоветовала Григорию Григорьевичу остаться при армии. Дипломатичный совет, ибо она уже сблизилась с молодым гвардейским офицером А.С. Васильчиковым. Нового фаворита поддержал противник Орловых граф Н.И. Панин. Узнав новость, Орлов поскакал в Петербург, но был задержан в Царском Селе под предлогом карантина. Умело лавируя между партиями Орловых и Паниных, Екатерина за 11 лет царствования упрочила свое положение. Их противостояние позволяло императрице поддерживать равновесие в правящих кругах. Орловы, которых она называла ‘своими ангелами-хранителями’ обладали значительной властью. Особенно Григорий Григорьевич. Он командовал артиллерией (имел звание генерал-фельдцейхмейстера) и Кавалергардским корпусом — личной стражей императрицы. Ему подчинялась Конная гвардия — один из 4-х гвардейских полков, расквартированных в Петербурге. Другой полк — преображенцы — подчинялся Алексею Орлову. Григорий Григорьевич имел также звание генерал-адъютанта и часто нес дежурство во дворце. Никита Иванович Панин бессменно возглавлял Коллегию иностранных дел, сохраняя пост воспитателя наследника престола. Его родной брат Петр Иванович считался одним из самых видных генералов русской армии. В начале русско-турецкой войны (1770 г.) он командовал Второй армией и штурмом овладел мощной крепостью Бендеры, став одним из первых кавалеров ордена Св. Георгия Большого креста. Очевидно, он мечтал о фельдмаршальстве, обиделся на недооценку своих заслуг и, выйдя в отставку, жил в Москве, собирая вокруг себя недовольных. Тесные связи Паниных с наследником престола придавали их партии особый вес. К Паниным примыкали князья Голицыны — двоюродные братья, оба Александры Михайловичи — фельдмаршал и вице-канцлер. На стороне Орловых были: глава Военной коллегии граф З.Г. Чернышев, генерал-прокурор князь А.А. Вяземский и видный сановник И.И. Бецкой. Большое значение за годы войны приобрел фельдмаршал граф П.А. Румянцев. Но кагульский победитель был далеко, на театре военных действий. Освободившись от опеки Орловых, Екатерина почти одновременно с этим сумела ослабить влияние графа Н.И. Панина. Она перехватила инициативу в деле устройства женитьбы сына (достигшего совершеннолетия) и 29.IX.1773 г. пышно отпраздновала свадьбу наследника с принцессой Вильгельминой Гессен-Дармштадтской (нареченной при православном крещении Натальей Алексеевной). Воспитательная миссия Панина была объявлена законченной. Осыпав его наградами, императрица повелела ему сосредоточиться на ведении иностранных дел. За неделю до свадьбы Чернышев был пожалован из вице-президентов Военной коллегии в президенты с чином генерал-фельдмаршала. По настоятельным просьбам императрицы Григорий Орлов (получивший княжеский титул) вернулся к исполнению своих многочисленных обязанностей. Осенью 1773 г. в Петербурге собрались четверо из пяти братьев Орловых. Князь Григорий 23.XI поднес императрице драгоценный алмаз по случаю ее тезоименитства. Примирение состоялось, но прежней близости не было. Сознавая, что только выдающиеся успехи могут обеспечить ей поддержку правящих кругов, Екатерина чувствовала необходимость найти человека, способного разделить с ней бремя власти. Разразившийся в конце 1773 г. мятеж ускорил ее выбор.

* * *

Кампанию 1773 г. Потемкин встретил в новом чине: он был пожалован в генерал-поручики. 2 года миновало с тех пор, как он побывал в столице. Он набрался опыта, вырос как военачальник. На войне опасности подстерегают на каждом шагу. Для русской армии самой страшной опасностью стали моровые болезни — массовые эпидемии, уносившие больше жизней, нежели боевые действия. Эпидемия чумы не обошла стороной и Потемкина, спасшегося, по преданию, благодаря старинному народному средству, которому его научили сражавшиеся под его командованием запорожцы.
8.VI. 1773 Румянцев начал переправу главных сил армии через Дунай. Ему содействовали корпуса генералов Вейсмана и Потемкина. Целью наступления была мощная турецкая крепость Силистрия. Разбив на подходе к крепости крупные силы противника, Румянцев приступил к ее штурму. В разгар боев, во время которых Потемкин едва не погиб, главнокомандующий узнал о движении 20-тысячного корпуса Нуман-паши, стремившегося отрезать его войска от переправ. Военный совет принял решение на отход, который должен был прикрыть генерал Вейсман с 5-тысячным отрядом. 22.VI доблестный генерал разгромил в кровопролитном сражении корпус Нуман-паши, заплатив за победу жизнью. Посланный к его отряду Потемкин привел полки к главным силам. После нового военного совета (Потемкин был в числе тех, кто поддержал главнокомандующего в его решении) армия ушла за Дунай. Тяжело переживал неудачу Румянцев. Из Петербурга послышались раздраженные голоса, советы, критика. Особенно нетерпелив был князь Орлов. В одном из писем Румянцев был вынужден напомнить Орлову басню об осле, который тянет поклажу под крики недовольных погонщиков. В письме императрице фельдмаршал подчеркнул малочисленность армии и повторил просьбу о подкреплениях. Осенью он решил воспользоваться крупным успехом А.В. Суворова под Гирсово и бросил за Дунай два корпуса. Потемкину было приказано начать бомбардировку Силистрии для отвлечения противника от направления главного удара. Поначалу успех был полный. Противник бежал, бросая артиллерию. Но разрозненные попытки овладеть крепостями Варна и Шумла окончились неудачей. Румянцев приказал отводить войска на зимние квартиры. Последними залпами кампании стали выстрелы пушек Потемкина по Силистрии. В Петербург поскакал дежурный генерал армии князь В.В. Долгоруков. Из письма к нему Румянцева видно, как фельдмаршал нетерпеливо ожидал известий о результатах его личного доклада государыне. 6.ХII. 1773 Екатерина уведомила Румянцева о приезде Долгорукова и о получении (с ним) известий и о победах за Дунаем, и о неудачах под Варной и Шумлой. ‘Что же у Силистрии произошло, о том вовсе Вы не упоминаете и оставляете меня в глубоком неведении, а мысли мои в произвольном волнении’ {РД. Т. 2. С. 693.}, с тревогой писала она в конце. Под Силистрией, как доносил ей Румянцев, сражался Потемкин. Двумя днями ранее (4.ХII) она уже написала ему письмо, заканчивавшееся знаменательными словами: ‘Но как с моей стороны я весьма желаю ревностных, храбрых, умных и искусных людей сохранить, то Вас прошу по-пустому не даваться в опасность. Вы, читав сие письмо, может статься зделаете вопрос, к чему сие писано? На сие Вам имею ответствовать: к тому, чтоб Вы имели подтверждение моего образа мыслей об Вас’. Потемкин понял. Императрица нуждается в нем и зовет его в Петербург.
Далеко от Дуная беглый донской казак Емельян Пугачев поднял мятеж. Самозванцу, принявшему на себя имя покойного мужа государыни — Петра III — сдавались почти без сопротивления небольшие крепости, прикрывавшие границы от набегов кочевников. Брошенный против мятежников крупный отряд правительственных войск был разбит. К началу декабря у Пугачева собралась армия (25 тысяч при 86 орудиях), по численности почти не уступавшая армии Румянцева. Обещанные фельдмаршалу резервы пришлось посылать под Оренбург, осажденный самозванцем.
‘Два года назад у меня в сердце Империи была чума, — писала императрица в Новгород губернатору Я.Е. Сиверсу. — Теперь у меня на границах Казанского царства политическая чума, с которой справиться нелегко. Все же с Божиею помощию надеюсь, что мы возьмем верх… По всей вероятности это кончится виселицами. Какая перспектива, господин Губернатор, для меня, не любящей виселиц. Европа подумает, что мы вернулись к временам Ивана Васильевича’ {РА, 1870. No 7—9. С. 1431—1432.}.
Время Грозного царя, кровавые казни, последовавшая вскоре смута, самозванец, овладевший русским престолом, крах государства, нашествие поляков, неисчислимые беды для народа — все это вставало перед мысленным взором императрицы, прекрасно знавшей русскую историю. Не раз выходившая из трудных положений, Екатерина ищет опору. Ей нужен сильный человек, государственный муж, соправитель. И она делает выбор: Потемкин. Сам Орлов хвалил ей его. На него указывал Румянцев. Против Потемкина ничего не имел Панин. Ведь генерал давно в армии и не примыкает ни к одной из придворных группировок. Наконец (и это очень важно) подруга императрицы графиня П.А. Брюс, которой Екатерина поверяла свои сердечные тайны, успела шепнуть о том, что Потемкин давно и страстно любит одну женщину. Эта женщина — Екатерина.
По зимней дороге курьеры скакали из Петербурга в Яссы 8—10 дней. Получив в середине декабря неожиданное для себя письмо императрицы, Потемкин не бросился (как любят рассказывать писатели), сломя голову, из армии в столицу. Почти месяц он занимался делами своего корпуса, устраивая полки на зимних квартирах. 11.I. 1774 г. помечен его ордер бригадиру П.С. Потемкину: принять в свою команду пехотные полки корпуса. Ордер отправлен из Ясс, где находилась главная квартира фельдмаршала Румянцева {Автограф. — РГВИА. Ф. 52. Оп. 1. Д. 60. Л. 19. С ошибочной датой — 1773 г.}. Отпуская Потемкина в столицу, главнокомандующий, без сомнения, дал ему важное поручение: лично доложить государыне о нуждах армии и о мерах, необходимых для скорейшего окончания слишком затянувшейся войны. Из других документов следует, что сам Потемкин считал свою поездку временной и обещал скоро вернуться {РГВИА. Ф. 52. Оп. 1. Д. 71. Ч. 1. Л. 21.}.

* * *

Ежедневные записи в Камер-фурьерском церемониальном журнале отмечали все официальные события при дворе. Под 4.II. 1774 г. читаем: ‘По полудни в 6-ом часу из Первой Армии прибыл ко двору Ея Императорского Величества в Село Царское генерал-поручик и кавалер Григорий Александрович Потемкин, который и проходил к Ея Императорскому Величеству во внутренние апартаменты’. Через час Екатерина в сопровождении наследника вышла в картинную залу и до 9-го часа забавлялась с кавалерами игрой в карты. Первое свидание длилось не более часа. Скорее всего, беседа касалась армии и положения дел в империи. Отметим небольшую подробность: честь представить Потемкина государыне выпала на долю дежурного генерал-адъютанта князя Г.Г. Орлова. Вряд ли бывший фаворит догадывался о том, что ‘его приятель’ Потемкин был вызван секретным письмом Екатерины. В эти самые дни знаменитый гость императрицы Дени Дидро, проведший в Петербурге 5 месяцев, готовится к отъезду. Екатерина так занята своими сердечными делами, что не может найти свободной минуты, чтобы попрощаться с философом, обсуждавшим с ней во время долгих и частых бесед вопросы о положении народа, о необходимых реформах.
Второй раз имя Потемкина появляется в Камер-фурьерском журнале 9.II. Он показан среди 42 приглашенных на большой воскресный прием и обед. Но могли быть тайные свидания, о которых официальный журнал хранит молчание. О первых шагах к сближению рассказывают письма. Сначала Екатерина пишет Потемкину по-французски, называет его ‘милым другом’, обращается к нему на ‘Вы’. Она просит его выбрать ‘какие-нибудь подарки для ‘духа» (письмо No 5), затем посылает ему что-то — ‘для духа Калиостро’ (письмо No 6). Этот шифр легко читается. ‘Духи Калиостро’ — согласно учению модного в Европе графа-авантюриста — руководят чувствами людей. Подарок предназначался самому Потемкину. Но не любившая мистики Екатерина скоро отбрасывает игру в слова. 14.II двор переезжает в Петербург, и Потемкин чуть ли не через день приглашается на официальные приемы в Зимний дворец. Инициатива в руках Екатерины. Она добивается свидания наедине и горячо благодарит ‘милого друга’ (письмо No 9). И вдруг все меняется. Игривый тон писем, которым она пыталась прикрыть свое чувство, уступает место серьезному и грустному признанию. Как отмечает Камер-фурьерский журнал, 21.II государыня не выходит из своих покоев. Попытка решительного объяснения закончилась неудачей. Потемкин потребовал от нее признания в ее прошлых увлечениях. И потребовал так твердо, что она затворяется в своих покоях и пишет ‘Чистосердечную исповедь’ (письмо No 10). Она посылает письмо-признание своему возлюбленному и нетерпеливо ждет ответа. О силе ее чувств говорят письма (No 11 и 12).
‘Я жаловалась, что спать хочу, единственно для того, чтоб ранее все утихло, и я б Вас и ранее увидеть могла. А Вы, тому испужавшись и дабы меня не найти на постели, и не пришли. Но не изволь бояться. Мы сами догадливы. Лишь только что легла и люди вышли, то паки встала, оделась и пошла в вивлиофику к дверям, чтоб Вас дождаться, где в сквозном ветре простояла два часа, и не прежде как уже до одиннадцатого часа в исходе я пошла с печали лечь в постель, где по милости Вашей пятую ночь проводила без сна…’ (письмо No 12). Эти два часа в библиотеке на сквозном ветру, эти бессонные ночи говорят о многом. Ее внимание к Потемкину уже замечено. Кто-то (может быть, И.И. Бецкой, сторонник Орловых), кого остроумный Потемкин уже окрестил ‘Аптекарем’, доказывает Екатерине ‘неистовство ее… поступков’ и добивается разрешения уговорить генерала вернуться в армию. Но она знает: Потемкин ее судьба. ‘Чистосердечная исповедь’ и другие письма достигают цели. 27.II происходит решительное объяснение: она любима, она счастлива. ‘Гришенька не милой, потому что милой, — начинает она письмо на другой день после решительного объяснения. — Я спала хорошо, но очень немогу, грудь болит и голова, и, право, не знаю, выйду ли сегодня или нету, и естьли выйду, то это будет для того, что я тебя более люблю, нежели ты меня любишь… Выйду, чтоб тебя видеть. Не всякий вить над собою столько власти имеет, как Вы, да и не всякий так умен, так хорош, так приятен… Мне кажется, во всем ты не рядовой, но весьма отличаешься от прочих’. И тут же следует урок политической мудрости, которой она владеет в совершенстве. ‘Только одно прошу не делать — не вредить и не стараться вредить Кн[язю] Ор[лову] в моих мыслях, ибо я сие почту за неблагодарность с твоей стороны. Нет человека, которого он боле мне хвалил и, по видимому мне, более любил… как тебя. А естьли он свои пороки имеет, то не тебе, не мне непригоже их расценить и разславить. Он тебя любит, а мне оне друзья, и я с ними не расстанусь. Вот те нравоученье: умен будешь — приимешь…’ (письмо No 15). Потемкин был умен. Сколько раз она будет признаваться ему, что он ее ‘советодатель’, что без него она как без рук.
Из Москвы спешит в Петербург ‘Алехан’ — самый решительный из Орловых. Он прямо спрашивает императрицу: ‘Да или нет?’ (‘смеючись’, как сообщает Екатерина Потемкину об этом разговоре). ‘Об чем?’ — отвечает вопросом на вопрос влюбленная женщина. ‘По материи любви’, — режет правду-матку Алехан. ‘Я солгать не умею’, — признается государыня. И тогда Чесменский герой, богатырь Алексей Орлов говорит, что ему уже известно о ее тайных свиданиях с Потемкиным в ‘мыленке’, потому что ‘дни с четыре в окошке огонь виден был попозже обыкновенного’ (письмо No 19). Этот смех человека, которому молва приписывала убийство ее мужа, не останавливает императрицу. 1 .III двор узнает о пожаловании Потемкина в генерал-адъютанты. Теперь он может открыто бывать во дворце, войдя в узкий круг самых доверенных людей Екатерины. ‘Новый генерал-адъютант дежурит постоянно вместо других, — сообщает своему мужу Е.К. Сиверс. — Говорят, он очень скромен и приятен’ {Брикнер А.Г. Указ. соч. С. 26.}. С первых же шагов своего возвышения Потемкин не только постоянно дежурит во дворце, но и становится единственным докладчиком по военным делам. Именно по его совету Екатерина решает направить в Оренбуржье против Пугачева Суворова, который наконец-то получает чин генерал-поручика (17.III.1774). Потемкин, хорошо знавший генералов и офицеров действующей армии, рекомендует ей дельных людей, на которых можно положиться. Уже 7.III в письме А.И. Бибикову, направленному с чрезвычайными полномочиями для утушения бунта, Екатерина спешит поделиться своими чувствами: ‘Во-первых, скажу Вам весть новую: я прошедшего марта 1 числа Григорья Александровича Потемкина по его просьбе и желанию к себя взяла в генерал-адъютанты, а как он думает, что Вы, любя его, тем обрадуетеся, то сие к Вам и пишу. А кажется мне, что по его ко мне верности и заслугам немного для него сделала, но его о том удовольствие трудно описать. А я, глядя на него, веселюсь, что хотя одного человека совершенно довольного около себя вижу’ {РА. 1866. С. 396—397.}. Далее следует деловая часть письма о мерах борьбы с Пугачевым, причем императрица ссылается на мнение Потемкина относительно подполковника Александра Попова, сумевшего отстоять Кунгур от набега мятежников.
Поначалу новый генерал-адъютант живет у своего зятя Н.Б. Самойлова, затем переезжает к сенатору и камергеру И.П. Елагину, верность которого Екатерине была испытана во время дела канцлера графа А.П. Бестужева. 15.III следует новое пожалование: Потемкин назначается подполковником в лейб-гвардии Преображенский полк. Жена фельдмаршала Румянцева графиня Екатерина Михайловна (супруги жили врозь, графиня, занимая должность обер-гофмейстерины при малом дворе, была в курсе придворных течений) спешит поделиться с мужем поразительной новостью: ‘Подполковничество гвардии их (т.е. Орловых и их сторонников. — В.Л.) с ног срезало и доказывает, что он преодолел, потому что Алексей Григорьич здеся и в бытность его при нем определяется другой в полк… Граф Чернышев весьма смутен, ходит и твердит, что в Ярополец жить поедет… Я теперь считаю, что ежели Потемкин не отбоярит пяти братов, так опять им быть великим. Правда, что он умен и может взяться такою манерою, только для него один пункт тяжел, что Великий Князь не очень любит’ {Письма Румянцевой. С. 179—180.}. Не письмо, а целая реляция с поля сражения. Напомним, полковником всех гвардейских полков была сама императрица. Подполковники, когда они находились в столице, считались фактическими командирами своих полков. Для Алексея Орлова — подполковника преображенцев — назначение Потемкина — явный знак немилости. Кажется, Екатерина не забыла недавнего разговора с Алеханом. Но Потемкин помнит данный ему урок: он сам посещает Алексея Орлова и беседует с ним о делах полка. Алехан оценил этот жест и 29.III в коротеньком письме к новому подполковнику просил представить императрице рапорты по полку, заверив его в своей дружбе. Сам он, якобы по причине болезни, не может быть в столице (письмо послано из Ижор). Болезнь Алехана, конечно, носит дипломатический характер, потому что уже 31.III он вместе с братом Григорием присутствует за столом императрицы на обеде в Царском Селе. Алехан понял преподанный ему урок: Екатерина не даст в обиду своего избранника.
Потемкин не только быстро разобрался в сложных придворных интригах, но и сумел сблизиться с графом Н.И. Паниным, который, в свою очередь, поддержал нового генерал-адъютанта, видя в его возвышении важный противовес влиянию своих противников — Орловых и Чернышева. Генерал-аншеф граф Петр Иванович Панин, с которым Потемкин виделся в Москве, оценил перемену: ‘Мне представляется, что сей новый актер станет роль свою играть с великою живостью и со многими переменами, если только утвердится’, — писал он 7.III своему племяннику камер-юнкеру князю А.Б. Куракину, пожурив последнего за недостаточную остроту понимания придворной обстановки {PC. 1873. Т. VIII. С. 343.}.
За переменами при дворе Северной Семирамиды внимательно следят дипломаты. ‘Повидимому Потемкин сумеет извлечь пользу из расположения к нему императрицы и сделается самым влиятельным лицом в России, — доносит Фридриху II граф В.Ф. Сольмс (прусский посол в Петербурге). — Молодость, ум и положительность доставят ему такое значение, каким не пользовался даже Орлов’. Депеша заканчивается сведениями о скором отправлении Алексея Орлова в Архипелаг и о намерении Григория Орлова уехать путешествовать за границу. ‘Потемкин никогда не жил между народом (простолюдинами. — В.Л.) а потому не будет искать в нем друзей для себя и не будет бражничать с солдатами. Он всегда вращался между людьми с положением, теперь он, кажется, намерен дружиться с ними и составить партию из лиц, принадлежащих к дворянству и знати’ {РА. 1873. No 2. С. 126—127.}. Другой дипломат — англичанин Р. Гуннинг — отмечает связи Потемкина с духовенством.
10.IV новый генерал-адъютант переезжает в Зимний дворец в специально отделанные для него покои. Поток записочек Екатерины не уменьшается. Каждое утро она посылает цидулки своему возлюбленному: как он себя чувствует? как его лихорадка? любит ли он ее? Нет таких нежных слов, какими бы она не награждала Потемкина: и голубчик, и миленький, и душенька. Иногда она пишет ему по нескольку раз в день. ‘Душа моя милая, чрезмерно я к Вам ласкова, и естьли больному сердцу дать волю, то намараю целый лист, а Вы долгих писем не жалуете, и для того принуждена сказать: прощай Гяур, москов, казак, сердитый, милый, прекрасный, умный, храбрый, смелый, предприимчивый, веселый. Знаешь ли ты, что имеешь все те качества, кои я люблю’, — читаем мы в одном из писем (No 45). ‘Красавец мой миленький, на которого ни единой король непохож, я весьма к тебе милостива и ласкова’, — признается она в другом (No 49). Екатерина клянется, что никогда не забудет Гришеньку, будет любить его вечно, даже если он разлюбит ее. Императрица признается в том, что поглупела от любви: ‘Стыдно, дурно, грех Екатерине Второй давать властвовать над собою безумной страсти… разстроил ты ум мой. Как это дурно быть с умом без ума!’ (No 32 и 37). И наконец: ‘Миленький, какие счастливые часы я с тобою провожу… я отроду так счастлива не была, как с тобою’ (No 20). Ответных писем Потемкина нет. Екатерина сжигала их.
21.IV, в день рождения, императрица возлагает на своего возлюбленного ленту и знаки ордена Св. Александра Невского. Польский король Станислав Август Понятовский присылает Потемкину орден Белого Орла. В письме к мадам Бьельке (подруге своей матери) влюбленная императрица признается, что она не очень жалует свой день рождения, потому что он так часто возвращается и ‘приносит мне в подарок лишь лишний год… что бы ни говорили, а стареться очень неприятная вещь’ {СБРИО. Т. 13. С. 406.}.
28.IV в Зимнем дворце на большом приеме появляются четверо братьев Орловых (Григорий, Алексей, Федор и Владимир) — все рослые богатыри, как на подбор. Придворные и дипломаты, затаив дыхание, следят за новым любимцем императрицы, который словно не обращает внимания на этот явный вызов. Английский посланник доносит в Лондон: ‘Поведение нового любимца подтверждает все то, что я слышал о живости его ума и его проницательности, но оно показывает мало разсудка и осторожности’ {Русский двор сто лет тому назад. С. 199.}. Но, кажется, Потемкин твердо стоит на ногах. Доверие Екатерины к нему безгранично. Важную услугу ему оказывает граф Н.И. Панин: под его влиянием жена наследника великая княгиня Наталья Алексеевна становится на сторону Потемкина. Фельдмаршал Румянцев для подкрепления своего протеже посылает в Петербург камер-юнкера Михаила Сергеевича Потемкина (троюродного брата нового генерал-адъютанта). Он должен лично вручить императрице редкий трофей — особо почитаемое у турок знамя, захваченное во время осенних боев. Сама Екатерина приказывает графу З.Г. Чернышеву отозвать из действующей армии Павла Сергеевича Потемкина, недавно произведенного в генерал-майоры.
‘Григорий Александрыч столько много тебе служит во всяком случае и, пожалуй, поблагодари его, — наставляет Румянцева его жена, — вчерась он мне говорил… чтобы ты к нему обо всем писал прямо, что я советую. Во-первых, что и он во все входит, да и письма все кажет (Екатерине. — В.Л.)…’ {Письма Румянцевой. С. 183.}. В большом, сердечном письме фельдмаршал не замедлил поблагодарить своего подчиненного. Он готовился к новой кампании и нуждался в поддержке. Двенадцать лет спустя Екатерина вспоминала о трудном времени в беседе со статс-секретарем А.В. Храповицким: ‘Кн[язь] Вяземский, Гр[аф] За[хар] Чернышев и Н.И. Панин во все время войны разные делали препятствия и остановки, решиться было должно дать полную мочь Г[рафу] П.А. Румянцеву, и тем кончилась война. Много умом и советом помог К[нязь] Г.А. Потемкин. Он до безконечности верен, и тогда-то досталось Чернышеву, Вяземскому, Панину…’ (Запись от 30.V.1786). Возможно, в этом отзыве есть преувеличение, но письма подтверждают участие Потемкина в выработке условий мирного договора с турками и в принятии решения о даче ‘полной мочи’ фельдмаршалу Румянцеву (см. No 43 и 44).
10.V Гуннинг доносит в Лондон: ‘Потемкин действительно приобрел гораздо больше власти, чем кто-либо из его предшественников’ {Русский двор сто лет тому назад. С. 199. Даты в депешах Гуннинга даны по новому стилю.}. Через неделю следует новое важное сообщение: ‘Хотя ни в одной стране любимцы не возвышаются так быстро, нет примеров даже здесь возвышения такого быстрого, как Потемкина. К великому удивлению большинства членов Тайного Совета, генерал Потемкин занял место среди них’ {Там же.}. В Совет при императрице входили самые важные лица империи, имевшие чины 1-го и 2-го классов (согласно Табели о рангах): граф Н.И. Панин, оба князя A.M. Голицыны, граф З.Г. Чернышев, граф К.Г. Разумовский, князь Г.Г. Орлов, князь А.А. Вяземский. Потемкин имел чин генерал-поручика (3-го класса), когда 5.V он первый раз появился в Совете. Но уже 30.V 1774 г. последовал указ о его назначении вице-президентом Военной коллегии {Дубровин. Пугачев и его сообщники. Т. 2. С. 410.}. Эта должность требовала чина генерал-аншефа и в тот же день 30.V Потемкин получил его {В ‘Списке воинского департамента’ на 1776 г. указано, что чин генерал-аншефа Потемкин получил 30 мая 1774 г.}.
Дипломаты сразу сделали вывод: Чернышев скоро будет смещен с поста главы военного ведомства. Хорошо осведомленный Гуннинг спешит донести в Лондон (депеша от 21.VI.1774): ‘Генерал Потемкин присоединен к графу Захару Чернышеву в Военный департамент. Это такой большой удар, нанесенный последнему, что несмотря на всю снисходительность и легкость, с которой он подчинялся всему, чему не мог препятствовать, он не мог долго оставаться в должности, которую занимал… Это последнее очень встревожило Орловых. Говорят, что результатом было больше, чем объяснение, и что горячий спор имел место по этому случаю между Князем и Императрицей. Добавляют, что она была больше смущена, чем когда бы то ни было, и что она побудила его путешествовать’ {Русский двор сто лет тому назад. С. 200.}. О некоторых подробностях горячего объяснения Екатерины с Григорием Орловым дают представления ее письма (No 69 и 70). Спор произошел либо 31.V, либо 1.VI. Назначенный на 2.VI Совет не состоялся, хотя члены Совета прибыли в Царское Село. Расстроенная императрица не вышла обедать из своих покоев. ‘Сумазброд’, как она называет Орлова в письмах Потемкину, упрекнул ее в несоразмерности наград и пожалований новому генерал-аншефу с его заслугами. Особенно задело Орлова назначение Потемкина вице-президентом Военной коллегии, что давало последнему право указывать и ему — Орлову, начальнику артиллерии, сохранявшему известную автономию по отношению к коллегии. В раздражении Орлов спрашивал императрицу, не собирается ли она пожаловать Потемкину чин фельдмаршала. Смущенная Екатерина отвечала, что об этом не было и речи. Она поторопилась успокоить Потемкина ссылками на давно известную ей горячность Орлова, которого могли подбить на объяснение другие. Знала она и отходчивость князя Григория Григорьевича, который действительно на другой день после устроенной сцены сообщил ей о своем отъезде в Петербург. 5.VI в столицу возвратился и царский двор. А 6-го за малым обеденным столом в Летнем дворце Екатерина сумела усадить Орлова рядом с Потемкиным. Тут же два фельдмаршала: З.Г. Чернышев — сторонник Орлова и его противник A.M. Голицын. На другой день Орлов получает отпуск и уезжает в Москву вместе с младшим братом Владимиром. Самый решительный из братьев ‘Алехан’ (Алексей Орлов) еще две недели назад предусмотрительно был отправлен в Италию, к флоту. Екатерина сумела добиться удаления (на время) Орловых из Петербурга. Имевший надежных информаторов Гуннинг 10/21.VI подчеркнул в своей депеше: ‘…если рассматривать характер любимца Императрицы, которому она, кажется, хочет доверить бразды правления, нужно бояться, что она кует себе цепи, от которых легко не освободится’ {Там же.}. Осведомленный дипломат даже не подозревает, насколько он близок к истине. Именно в эти дни происходит тайное венчание Екатерины со своим избранником.

* * *

По меньшей мере в 28 письмах-записочках Екатерина называет Потемкина ‘мужем’ и ‘супругом’ (30 раз), а себя именует ‘женой’ (4 раза). Иногда эти сокровенные слова она прописывает полностью, иногда обозначает их начальными буквами. Чаще всего она обращается к нему со словами ‘муж дорогой’, но встречаются и такие сочетания, как ‘муж любезный’, ‘муж милый’, ‘нежный муж’, ‘безценный муж’, ‘муж родной’, ‘собственный мой муж’.
‘Гришенок безценный, безпримерный и милейший в свете, я тебя чрезвычайно и без памяти люблю, друг милой, цалую и обнимаю тебя душою и телом, му[ж] доро[гой]’ (письмо No 72).
Записочки не датированы. Но в одной из них (No 439), начинающейся словами: ‘Батинька, Cher Epoux’ (дорогой супруг. — В.Л.), говорится о приезде в Ригу 21.III принца Генриха. Это 1776 г., когда брат прусского короля прибыл с визитом в Россию. Период первого и самого серьезного кризиса в отношениях между Екатериной и Потемкиным. В другом письме, относящемся к тому же времени (No 434), говорится: ‘Владыко и Cher Epoux, я зачну ответ с той строки, которая более меня трогает: хто велит плакать? Для чего более дать волю воображению живому, нежели доказательствам, глаголющим в пользу твоей жены? Два года назад была ли она к тебе привязана Святейшими узами? … Переменяла ли я глас, можешь ли быть нелюбим? Верь моим словам, люблю тебя и привязана к тебе всеми узами…’.
Екатерина прямо говорит о ‘святейших узах’, которыми она — ‘жена’ привязана к Потемкину — ‘владыке и дорогому супругу’, говорит в письме, вызванном упреками и жалобами Потемкина. Это время появления нового фаворита Завадовского, время, когда между супругами часты ссоры, доводящие Екатерину до отчаяния, до слез. Подробно об этом будет сказано ниже, пока же обратим внимание на упоминание Екатериной двух лет, прошедших со дня, связавшего ее с Потемкиным ‘святейшими узами’. Это прямо указывает на 1774 г.
Вплотную к дате тайного венчания подводит нас письмо No 79, в котором говорится: ‘В викториальные дни производилась всегда пальба во время войны с шведами. А во время мира не стреляют, а сегодня стрелять нельзя, не шокируя шведы, ми[лый] д[руг], м[уж] доро[гой]’. Эту записочку легко датировать. Петр Великий постановил напоминать о славной Полтавской виктории пушечным салютом. Потемкин, уже распоряжавшийся в военном ведомстве, запросил императрицу о салюте. Она ответила ласковым отказом. Тому была причина. В ближайшее время ожидался визит в Петербург шведского короля Густава III, с которым осложнились отношения. Не желая ‘шокировать шведы’ накануне встречи с королем, Екатерина отменила салют. В Камер—фурьерском журнале за 27.VI. 1774 г. говорится, что в день поминовения Полтавской победы в церкви (в Петергофе) отправлялась Божественная литургия, ‘по окончании был молебен, а пальбы не было’. Следовательно, накануне 27.VI.1774 г. Екатерина называет Потемкина ‘мужем дорогим’. Сближение началось в феврале. Решительное объяснение произошло 27.II, а 3.III наступил Великий пост. По церковным правилам во время поста таинство бракосочетания не совершается. Не совершается оно и на Светлой Пасхальной Седмице. Пасха 1774 г. приходилась на 20.IV. Следовательно, до 28.IV Екатерина не могла венчаться. 29.IV двор переехал в Царское Село. П.И. Бартенев установил, что венчание происходило в храме Св. Сампсония на Выборгской стороне, в Петербурге. Двор вернулся в столицу только 5.VI. Лишь 7-го Екатерина могла вздохнуть свободно: никого из Орловых в городе не было. Но 7-е — суббота — запретный день (наряду со вторником и четвергом) для венчания. Через неделю (15.VI) наступал Петровский пост, длившийся почти месяц. Во время этого поста таинство брака также не совершается. Остаются всего четыре дня, пригодные для венчания: воскресенье 8 июня, праздник Животворящей Троицы, понедельник 9.VI — праздник Сошествия Святаго Духа, среда 11.VI и пятница 13-го. Близость Потемкина к церковным кругам, его приверженность к церковным обрядам позволяют утверждать, что венчание состоялось на Троицу — 8.VI. По приметам, брак, заключенный в такой большой праздник, считался особенно счастливым.
Внимательно посмотрим на записи в Камер-фурьерском журнале. На Троицу литургию служил духовник императрицы Иван Панфилов. По окончании службы императрица принимала поздравления и жаловала к руке придворных, генералитет и чужестранных министров (дипломатов). Затем она отправилась на торжественный обед со штаб- и обер-офицерами лейб-гвардии Измайловского полка. На Троицу приходился их полковой праздник. После обеда она с небольшою свитою поплыла на шлюбках в Екатерингоф и вернулась в Летний дворец в начале 10-го. Для венчания оставались поздние часы — между 10 и 12.
Стояла светлая белая ночь, когда шлюбка отвалила от Летнего дворца на Фонтанке, затем вошла в Неву, пересекла ее и двинулась по Большой Невке. Там в отдаленной, глухой части города возвышался храм Св. Сампсония Странноприимца, основанный по повелению Петра I в честь Полтавской победы. Виктория, поставившая Россию в ряды великих держав, пришлась на Самсона. Храм сохранился до наших дней. Чуть более 500 шагов отделяют его от берега Большой Невки. В соборе перед прекрасным иконостасом (барокко, заставляющее вспомнить великого Бартоломео Растрелли) духовник императрицы Иван Панфилов и обвенчал ее с Григорием Александровичем Потемкиным. Свидетелями были: камерюнгфера Марья Савишна Перекусихина, камергер Евграф Александрович Чертков и адъютант Потемкина, его родной племянник Александр Николаевич Самойлов, поручик лейб-гвардии Семеновского полка.
Следует сказать несколько слов о свидетелях. Молодая провинциальная дворяночка М.С. Перекусихина, приехав в Петербург, сумела (без связей и родных) обратить на себя внимание императрицы, сделалась ее другом и собеседницей. Екатерина советовалась с ней о своих сердечных делах. Не выходя на первый план, Марья Савишна пользовалась влиянием при дворе. Сам Суворов (не любивший придворных), уже будучи прославленным полководцем и генерал-фельдмаршалом, не считал зазорным посылать Перекусихиной подарки. Павел I, по воцарении, наградил ее пенсией. Е.А. Чертков принадлежал к числу самых доверенных лиц Екатерины II. В чине подпоручика Преображенского полка он участвовал в перевороте 1762 г. и закончил карьеру тайным советником и камергером. Имеются свидетельства того, что он дружески относился к Потемкину, высоко ценил его достижения на юге, подвергавшиеся хуле влиятельных кругов в Петербурге {PC. 1876, янв. С. 33.}. Из всех родственников Светлейшего, сделавших карьеру в царствование Екатерины II, наибольшим доверием пользовался А.Н. Самойлов. После смерти Потемкина императрица назначила его генерал-прокурором (к удивлению многих опытных чиновников). Этот важный пост (в руках генерал-прокурора находились финансы, тайный сыск, контроль за государственным аппаратом) Самойлов занимал до кончины Екатерины II и был уволен в отставку Павлом I.
9.VI. 1774 г. (на другой день после венчания) Екатерина не покидала дворец. Вместе с сыном и невесткою она присутствовала на литургии, принимала поздравления членов Святейшего Синода, обедала в кругу своей семьи и нескольких приближенных. Среди них был Потемкин. Зато 10.VI императрица с небольшою свитою (помимо ее мужа, свиту составляли Евграф Чертков, графиня Прасковья Брюс, братья Павел и Михаил Потемкины и еще несколько лиц) отправилась на шлюбках на Крестовский остров в гости к графу К.Г. Разумовскому. Старинный поклонник Екатерины, родной брат тайного мужа императрицы Елизаветы, граф Кирилл Григорьевич выказывал дружеские чувства новому генерал-адъютанту, которые сохранил до кончины князя. Из дворца Разумовского гости (как отмечает Камер-фурьерский журнал) ‘соизволили на дрогах прогуливаться по увеселительным местам’, затем вернулись к хлебосольному графу, отужинали у него и только в начале 11-го возвратились на шлюбках в Летний дворец. Все это напоминает маленькое свадебное путешествие. Кажется, была и еще одна причина шлюбочных прогулок и возвращений в вечерние часы: не привлекать внимания к плаванию императрицы по Неве поздним вечером 8 июня, на Троицу.
Только в одном-единственном письме (кроме писем мужу) Екатерина позволила себе упомянуть о своих чувствах к Потемкину. 19.VI в большом письме к барону Ф.М. Гримму (недавно начавшаяся переписка с этим, по словам А.С. Пушкина, странствующим агентом Просвещения длилась более 20 лет) Екатерина, сославшись на последнюю европейскую новость — смерть Людовика XV от оспы, не без иронии отозвалась об успехах просвещения во Франции, где король умирает от болезни, средство предупредить которую давно известно. Она сама 6 лет назад подала пример своим подданным, привив себе оспу. И только обсудив эти вопросы, она решилась ‘поговорить об оригиналах, которые смешат меня, и особливо о генерале Потемкине, который более в моде, чем другие, и который смешит меня так, что я держусь за бока’ {СБРИО. Т. 13. С. 407—410.}. Государыня умела хранить тайну.

* * *

9.VI.1774 г. в сражении при Козлудже посланный Румянцевым за Дунай генерал-поручик А.В. Суворов (при содействии М.Ф. Каменского) нанес решительное поражение туркам, открыв путь на Балканы. В тот же день граф И.П. Салтыков успешно отбил атаку противника под Туртукаем. Везир запросил перемирия, но Румянцев, имея на руках ‘полную мочь’, ответил ультиматумом: или мир на условиях России, или продолжение войны. Переговоры начались 5.VII в деревне Кучук-Кайнарджи и 10-го завершились подписанием мирного договора. Мир был заключен на условиях победителей. Екатерина могла счесть все происшедшее как доброе знамение, осенившее ее брак с Потемкиным. Дипломаты, аккредитованные при Петербургском дворе, отмечали уныние, царившее в столице до получения известия о мире. Вести с внутреннего фронта были неутешительные. Внезапная смерть генерал-аншефа А.И. Бибикова, сумевшего переломить обстановку в пользу правительственных сил, повлекла за собой новую вспышку мятежа. Пугачев прорвался к Казани, сжег и разграбил богатый губернский город. Защитникам удалось удержать только Кремль. В дыму пожара Павел Потемкин, присланный императрицей расследовать в секретной комиссии обстоятельства и причины возмущения, писал панические письма Екатерине и своему могущественному родственнику.
21.VII в Петергофе собрался Совет при императрице. Читали известия о разорении Казани. Удрученная Екатерина заявила о намерении лично отправиться в Москву и встать во главе защитников древней столицы. Члены Совета были поражены и не возражали. И тогда слово взял глава Коллегии иностранных дел граф Никита Иванович Панин. Он заявил, что отъезд государыни только усилит смятение и поставит Империю на грань катастрофы. Панин предложил дать чрезвычайные полномочия кому-либо из доверенных лиц и поручился за своего брата, заслуженного генерала, живущего в отставке в Москве, в том, что он согласится принять на себя трудную миссию. Совет расходится, не приняв решения. Екатерина колеблется. У нее давние сложные отношения с Паниными. Ей известны их планы ограничения самодержавной власти (по шведскому образцу), их фрондирование в пользу наследника престола. Панин вызывает на объяснение Потемкина (в письме к брату он называет его ‘фаворитом’, не подозревая о тайном браке его с императрицей). Убежденный его доводами, Потемкин докладывает Екатерине. Она просит пригласить Панина и в присутствии Потемкина обсуждает вопросы, связанные с назначением графа Петра Ивановича Панина главноначальствующим против внутреннего возмущения. Предварительное соглашение заключено, и Панин-старший извещает брата о его назначении как о решенном деле. Но он поторопился. 23.VII вечером сын Румянцева привозит известие о мире с Портой. ‘Я сей день почитаю из щастливейших в жизни моей, где доставлено Империи покой, ей столь нужный’, — поделилась радостью императрица с князем М.Н. Волконским, московским главнокомандующим {Осм. век. Кн. 1. С. 112.}. Примечательно никогда не публиковавшееся письмо Потемкина правителю секретной канцелярии Румянцева П.В. Завадовскому, посланное 25.VII, из Петергофа: ‘Здравствуй с миром, какова никто не ждал… Пусть зависть надувается, а мир полезный и славный. Петр Александрович — честь века нашего, которого имя не загладится, пока Россия — Россия’ {РГАДА. Ф. 1261. Оп. 3. Д. 2665. Л. 1.}.
На большом приеме в Ораниенбауме по случаю мира Екатерина наблюдает за лицами иностранных дипломатов: все они, кроме датского и английского, не могут скрыть досады. Из письма No 88 следует, что императрица еще не отказалась от мысли ехать в Москву. Условия, выставленные графом П.И. Паниным (см. письмо No 91), вызывают ее настороженность. Но Потемкин находит выход: он предлагает перехватить инициативу и в тот самый день, когда Екатерина подписывает полномочия Панину (29.VII), направляет ему письмо. Потемкин напоминает генералу об их беседе в январе и сообщает, что именно он рекомендовал его императрице. ‘Я благонадежен, что Ваше Сиятельство сей мой поступок вмените в приятную для себя услугу. Я пустился на сие еще больше тем, что мне известна беспредельная Ваша верность к Императрице’, — пишет он в конце письма {РА. 1876. Кн. 2. С. 38.}, тон и содержание которого показывают, как быстро талантливый ученик овладевал искусством управления государством.
Властные полномочия Потемкина расширяются. 31.V.1774 г. он получает в свое управление Новороссийскую (пограничную!) губернию. В конце июля становится во главе легкой конницы и иррегулярных войск (казаков). Вскоре граф З.Г. Чернышев подает в отставку и Потемкин делается главным в военном ведомстве.
Мир с Портой позволил двинуть против Пугачева крупные силы. По совету Потемкина Екатерина приказывает Румянцеву отправить Суворова для борьбы с мятежниками. Потемкин попытался сделать его своего рода противовесом Панину, назначив Суворова командовать передовыми войсками с определением в Московскую дивизию. Опытный Панин разгадал этот ход и опротестовал его. Екатерина, уже уверенная в скором успехе, приказала Суворову ‘до утушения бунта’ быть в команде Панина. Суворов прискакал на новый театр военных действий уже после того, как Михельсон нанес мятежникам смертельное поражение. За Волгу удалось уйти Пугачеву и 150 казакам. Повстанческая армия перестала существовать. Энергичное преследование беглецов Суворовым на несколько дней ускорило развязку. Казачьи атаманы арестовали самозванца и выдали его отряду правительственных войск. Шедший по пятам за Пугачевым Суворов оказался первым из старших начальников, прискакавших в Яицкий городок, где содержался лже-Петр III. В осеннюю непогоду и распутицу стремительный генерал двинулся к Москве. Но Панин не собирался уступать ему славу спасителя отечества и приказал везти пленника в Симбирск. 1.Х.1774 г. Суворов сдал Пугачева Панину и тот при многочисленных свидетелях поблагодарил генерала за ревность и труды. Павел Потемкин поспешил уведомить об этом императрицу, не поскупившись на критику. ‘Голубчик, Павел прав, — заявила государыня, подводя итог беседе с Потемкиным, хвалившим своего боевого товарища. — Суворов тут участия более не имел, как Томас (комнатная собачка императрицы. — В.Л.), а приехал по окончании драк и по поимке злодея’ (письмо No 127). Она уже продумала меры по ослаблению панинской группировки и выдвинула на первый план никому не известного Михельсона. Суворов остался без награды, а Потемкин получил еще один предметный урок государственного подхода к делу. Добавим, что он никогда не забывал Суворова и смело поручал ему ответственные задания.
С поимкой Пугачева восстание быстро угасло. И снова Екатерина не могла не подумать о правильности своего выбора. Рука об руку с Потемкиным она справилась с тяжелейшим кризисом, грозившим России неисчислимыми бедами. Поголовное истребление культурного класса — дворянства — и победа неграмотного народного царя могли означать одно: крах государства и огромные жертвы. При всей справедливости возмущения крестьян крепостническими порядками, мздоимством и неповоротливостью администрации на местах (об этом честно доносили А.И. Бибиков, С.И. Маврин, Г.Р. Державин, П.С. Потемкин) беспощадная гражданская война была самой настоящей ‘политической чумой’. Страна нуждалась в успокоении и серьезных реформах. Екатерина уверенно смотрела в будущее: рядом был Потемкин, с которым все становилось легко, все получалось. Она впервые ощутила, что значит разделить бремя власти с человеком, способным нести эту страшную ношу. В их союзе было что—то мистическое. Даже Екатерина с ее реалистическим складом ума чувствовала это. ‘Батинька Князь, до рождения моего Творец назначил тебя мне быть другом’, — напишет она два года спустя (письмо No 443). В другом письме (No 399) она прямо признается в том, что он дал ей новые способы царствовать. Екатерина обрела точку опоры, внутреннюю уверенность и свободу от грубоватой опеки Орловых и паутины интриг Панина. Ее письма 1774 г. пронизаны какой-то светящейся нежностью. ‘Миленький, душа моя, любименький мой, у меня нет сегодня здравого смысла. Любовь, любовь тому причиною. Я тебя люблю сердцем, умом, душою и телом. Всеми чувствами люблю тебя и вечно любить буду. Пожалуй, душенька, я тебя прошу — и ты меня люби, зделай милость. Вить ты человек добрый и снисходительный, приложи старанье у Гри[гория] Александровича], чтоб он меня любил. Я умильно тебя прошу. Также напиши, каков то он, весел ли он и здоров?’ (письмо No 81). Это лишь одно из многих подобных писем. Приступы полученной на Дунае лихорадки, частые простуды Потемкина беспокоят Екатерину. В ее заботах о его здоровье слышится нерастраченное материнское чувство (письма No 98, 99, 141, 145). И одновременно со всем этим императрица терпеливо приучает своего мужа к искусству управления, к технике власти. Талантливый ученик схватывает все на лету. ‘Ах, что за светлая голова у этого человека, — делится своей радостью с Гриммом государыня. — Ему более, чем кому-либо мы обязаны этим миром. И при всей своей деятельности он чертовски забавен’ (письмо от 3.VIII.1774 г.) {СБРИО. Т. 23. С. 5—7.}.
Круг обязанностей Потемкина очень широк. Как глава Военной коллегии, он ведает кадровыми перемещениями и назначениями в армии, награждениями, производством в чины, пенсиями, отпусками, утверждением важных судебных приговоров. В его архиве сохранились сотни писем и прошений, поданных самыми разными людьми, начиная от простых солдат и крепостных крестьян и кончая офицерами и генералами. Как генерал-губернатор Новороссии, он принимает меры по обеспечению безопасности границ своей губернии, формирует и переводит туда на поселение пикинерные полки. Чтобы заполучить для новых полков опытных боевых офицеров, Потемкин добивается для них привилегий в производстве в чины. Одним из первых докладов Потемкина императрице становится доклад о корпусе легких войск, о драгунских, гусарских и о всех нерегулярных войсках, поданный 16.I.1775г. Верный принципам боевой целесообразности и бережливости (усвоенным во время службы под начальством Румянцева), Потемкин писал: ‘Старался я, Всемилостивейшая Государыня, представленные здесь полки очистить от всех неупотребительных излишностей и каждый род войска поставить на такой ноге, чтоб вся в нем благоустроенность была соответствована стремительному его движению’ {АВПРИ. Ф. 2. Оп. 2/8а. Д. 20. Л. 6—33.}. Екатерина утвердила все предложения без изменений. Она довольна его успехами, ласково именует Потемкина ‘милой юлой’, полусерьезно-полушутливо жалуется на его невнимание к ней (письмо No 58) из-за множества дел и напоминает слишком самостоятельному ‘ученику’ о необходимости соблюдать субординацию: представлять ей на утверждение ‘репортицию’ — расписание командного состава армии по дивизиям (письмо No 153). Нет таких вопросов, по которым бы она не советовалась с Потемкиным. Государыня обсуждает с ним свои отношения с сыном и невесткой, причем касается таких интимных подробностей, как связь великой княгини с графом Андреем Разумовским, близким другом наследника престола (письмо No 121). Подготовка суда над Пугачевым и его сообщниками, мотивы приговора (Екатерина использует давний прецедент — ‘дело Мировича’) — все идет для предварительного чтения и одобрения к Потемкину и только после этого зачитывается в Совете (письма No 150—152). В декабре 1774 г. Потемкин награждается орденом Св. Андрея Первозванного — высшим орденом Империи, учрежденным еще Петром Великим. В январе нового 1775 г. после казни Пугачева двор переезжает в Москву. В древнюю столицу собирается цвет российского дворянства, собирается для торжества мира с турками и по случаю внутреннего замирения. На московский период приходится кульминация семейной жизни Екатерины и Потемкина.

* * *

Еще до отъезда в Москву Екатерина обсуждала со своим мужем такие важные мелочи семейной жизни, как устройство своих и его покоев в спешно перестраивавшемся дворце у Пречистенских ворот. Большой дворец в Лефортове погиб в огне пожара. В Кремлевском дворце из-за грандиозных работ, начатых В.И. Баженовым, жить было неудобно. Дворец у Пречистенских ворот стал их домом. Из загородных резиденций Екатерина предпочитает Коломенское с сохранившимся от времен царя Алексея Михайловича сказочным дворцом и маленький домик в купленном у князя С.Д. Кантемира имении Черная грязь (переименованном в Царицыно). Потемкин постоянно находится при императрице. По-прежнему все важные дела идут либо на совет, либо на исполнение к ‘батиньке’, ‘милому другу’, ‘дорогому мужу’. Ратификация мирного договора султаном и манифест о забвении бунта и прощении участников возмущения, указ о сбавке цены с соли и устройство воспитательного дома, сложные отношения с крымским ханом и упразднение Запорожской Сечи, разработка положений губернской реформы и многие другие вопросы, занимавшие Екатерину II и ее соправителя, нашли отражение в личной переписке.
В Москве императрица встретилась с матерью Потемкина, своей свекровью, и оказала ей особые знаки внимания, одарив ее богатыми подарками. Она приняла близко к сердцу смерть старшей сестры Потемкина Марфы Александровны Энгельгардт и пообещала взять во фрейлины его племянниц-сирот. Как и в любой семейной жизни, не обходится без теней. Споры по делам часто заканчиваются ссорами, причем первой идет на мировую Екатерина. Замечательно ее письмо, написаное после одной из таких ссор. ‘Признаюсь, нарошно не посылала к Вам до девяти часов, чтоб видеть, придешь ли ко мне, а как увидела, что не идешь, то послала наведаться о твоем здоровье. Ты пришел и пришел раздут. Я притворялась, будто то не вижу, и, норовнее во всем тебя, довела сердце и дуванье до упадка и видела с удовольствием, что ты сам уже от нее рад был отделаться… Видишь, как ласка хитра. Она всех видов с радостию приимет, лишь бы дойти до тебя. Ты ее ударишь кулаком, она отпрыгнет с того места и тот же час перейдет занимать способнейшее по ситуации, дабы стать ближе не к неприятелю, но к ее другу сердечному. Кто же он? Его зовут Гришенька. Она преодолевает его гнев. Она ему прощает неправильное коверканье ее слов: она крутым его речам присваивает смысл уменьшительный, спыльчивые пропускает мимо ушей, обидные не принимает на сердце или старается позабыть. Одним словом, ласка наша есть наичистосердечнейшая любовь и любовь чрезвычайная’, — заканчивает Екатерина свое признание о силе женской ласки (письмо No 391), признание, заставляющее вспомнить монолог Фигаро о женщинах. Не забудем, что это пишет императрица и самодержица, что у нее самой сильный и властный характер. Она тоже вспыльчива и умеет постоять за себя. Но суровая школа жизни, которую она прошла в молодости, научила ее разбираться в людях и умению владеть собой. Она много страдала в первом браке и даже годы спустя не могла забыть унижений, испытанных ею от первого мужа. ‘Нет ничего хуже, как иметь мужем ребенка. Я знаю, чего это стоит и принадлежу к числу тех женщин, которые думают, что мужья, которые нелюбимы, всегда виноваты в том сами, потому что поистине я бы очень любила моего мужа, если б к тому представилась возможность и если бы он был так добр, чтобы пожелать этого’, — признается она в письме (1767 г.) своей постоянной корреспондентке госпоже Бьельке {СБРИО. Т. 10. С. 164.}. ‘Браки совершаются на небесах’, — гласит древняя притча.
8.VII.1775 г. в Москву приезжает герой минувшей войны граф П.А. Румянцев. Перед въездом в древнюю столицу сооружены триумфальные ворота. Встретивший фельдмаршала Потемкин сопровождает своего бывшего начальника во дворец, в покои императрицы. Через два дня, 10-го начинаются торжества. Сквозь толпы народа вереница карет следует в Кремль. В каретах — государыня, ее свита — самые известные и прославленные военачальники, за исключением Орловых. В Успенском соборе Екатерина выстаивает благодарственной молебен. Затем снова шествие в каретах к Пречистенским воротам, во дворец. Потемкин, получивший в этот день титул графа и осыпанный бриллиантами портрет императрицы, сопровождает ее карету верхом. Когда Екатерина выходит из кареты и следует ко дворцу, где все готово для торжественного приема, шлейф ее парадного платья несут четыре фельдмаршала: Румянцев, Чернышев, Разумовский и Панин. Дипломаты поражены великолепием торжества, свидетельствующего о силах страны, выдержавшей 6 лет изнурительной войны и страшное внутреннее возмущение. Фейерверк озаряет московское небо. На 12.VII назначены народные гулянья на Ходынском поле, где лучшие архитекторы России В.И. Баженов и М.Ф. Казаков возвели причудливые павильоны, символизирующие победы минувшей войны. Народ ждет увеселений, во время которых на площадях будут жарить быков и раздавать вино. Внезапно следует уведомление о переносе празднеств на неделю. Причина — болезнь императрицы. Екатерина 7 дней не выходит из внутренних покоев дворца. Только Потемкин и врачи имеют к ней доступ, да еще наследник престола. ‘Всемилостивейшая Государыня! В какой бы мы очутились тревоге, если бы о положении, в котором Вы изволили находиться, узнали каким-либо иным путем, а не из письма графа Потемкина к фельдмаршалу (князю A.M. Голицыну, остававшемуся в Петербурге. — В.Л.)… Нет, Всемилостивейшая Государыня, я не в силах выразить овладевшее нами удручающее беспокойство, — писал И.И. Бецкой 21.VII из северной столицы. — Признаюсь Вам, я был даже готов сам ехать в Москву, первое известие было не настолько удовлетворительно, чтобы меня успокоить… Я дрожу еще и теперь при одной мысли…’ {PC. 1896. Т. 88. С. 412.} Что же произошло? Сама Екатерина в письмах госпоже Бьельке, Гримму, лифляндскому губернатору графу Ю.Ю. Броуну уверяет, что причиной ее болезни стали немытые фрукты. Никто не догадывается о том, что произошло. Это государственная тайна. Когда в конце мая Екатерина с гордостью известила Потемкина коротеньким письмецом (No 321) о том, что она прошла пешком шесть верст во время паломничества в Троице-Сергиеву Лавру, императрица была на предпоследнем месяце беременности. Торжества 10 июля потребовали от нее напряжения всех физических и духовных сил. 12 или 13.VII Екатерина подарила своему мужу девочку. Это был пятый, последний ребенок Екатерины. Первым был Павел, второй Анна (дочь Понятовского), затем дети от Григория Орлова — сын Алексей (будущий граф Бобринский) и, если верить слухам, дочь Наталья (будущая графиня Буксгевден). И, наконец, дочь Елизавета, рожденная в законном браке, от горячо любимого мужа.
Елизавета Григорьевна Темкина воспитывалась в семье племянника Потемкина А.Н. Самойлова, одного из трех свидетелей тайного брака ее родителей. Вряд ли она знала, кто ее мать. Темкиной не было и двадцати лет, когда ее выдали замуж за генерала И.Х. Калагеорги, грека на русской службе. Кисть В.Л. Боровиковского запечатлела ее облик. На двух портретах мы видим молодую женщину, черты лица которой напоминают отца, фигура — мать. У Елизаветы Григорьевны было несколько сыновей и дочерей. Потомство ее живет и по сей день.

* * *

Казалось бы, рождение ребенка должно было закрепить семейный союз. Случилось иначе. Еще до мирных праздников, будучи на сносях, Екатерина посылает грустно-ироничную записочку Потемкину (No 329). Она желает ему ‘проиграться в карты’, потому что ‘Вы меня внизу вовсе позабыли и оставили одну, как будто я городовой межевой столб’. Эта тональность записочки так поразила Я.Л. Барскова, что он усомнился в принадлежности письма Екатерине. Но, кроме обращения ‘Милостивый Государь’, все написано рукой императрицы. Потемкин на том же листке написал ответ. Он имитирует арабские письмена и дает ‘перевод’: ‘То есть ответ. Если сметь сказать или доложить, что все писанное неправда, ибо Вас сюда нетерпеливо ожидали’. Оправившись после родов, Екатерина почти месяц живет в небольшом домике в Царицыне и постепенно входит в привычный ритм деятельности. Потемкин все время рядом. Вместе они совершают сначала небольшие путешествия (посещают знаменитую усадьбу графа П.Б. Шереметева Кусково), затем поездки, длящиеся несколько дней: в Новый Иерусалим, в Коломну. Письма полны спокойной ласки, нежности.
Прибывший в августе 1775 г. в Москву французский дипломат шевалье Мари Даниэль де Корберон отмечает в своем дневнике (октябрь—ноябрь) влюбленные взгляды, обращенные императрицей на Потемкина, во время придворных балов и торжественных приемов. 26.XI.1775 г. Потемкин жалуется в кавалеры ордена Св. Георгия 2-ой степени за отличия в войне против оттоманов. Фельдмаршал Румянцев (старший кавалер) даже предлагал повысить своего бывшего подчиненного в кавалеры 1-го класса, но Потемкин не позволил ронять достоинство ордена, снискавшего уважение среди боевых офицеров и генералов. Первый класс Военного ордена, согласно статуту, надо было подтвердить выдающейся победой на суше или на море.
26.ХII.1775 г. двор возвратился в Петербург. По случаю Нового года Екатерина и Потемкин обмениваются ласковыми письмами. 1.I.1776 г. Григорию Александровичу повелено командовать войсками Санкт-Петербургской дивизии до возвращения из отпуска графа К.Г. Разумовского. В тот же день государыня жалует Дарью Васильевну Потемкину в свои статс-дамы. Мать мужа императрицы жила в Москве и никогда не приезжала в северную столицу. Зато в ближайшем окружении Екатерины появляются многочисленные племянники и племянницы Потемкина. Одним из первых среди флигель-адъютантов царицы (должность учреждена осенью 1775 г. по предложению Потемкина) оказывается Н.П. Высоцкий, племянник главы Военной коллегии. Другой племянник (уже знакомый нам) А.Н. Самойлов получает важный пост секретаря Совета при императрице. В круг близких друзей Екатерины входит ее новая фрейлина А.В. Энгельгардт. 13.I.1776 г. государыня посылает в Вену письмо. Послу, князю Д.М. Голицыну, поручается исхлопотать княжеское достоинство для Потемкина. ‘Григорий Александрович по наружности так велик, велик, что захочет, то сделают, — спешит поделиться придворными новостями с мужем графиня Е.М. Румянцева. — Третьего дня, в вечеру уже это было, на братнином дежурстве {Речь идет о родном брате графини Е.М. Румянцевой генерал-фельдмаршале и генерал-адъютанте князе A.M. Голицыне. Во время его дежурства Потемкину хотели поручить (и поручили) Конную гвардию. Письмо от 2.II.1776 г.}, чтобы Конную гвардию отдали в команду, что как полк весь этот опустился. Это было поутру, что дала приказ писать, а там остановили. Опять в вечеру послали, а многие уверяют, что горячность уже прошла та, которая была, и он совсем другую жизнь ведет, вечера у себя в карты не играет, а всегда там прослуживает. У нас же на половине (у наследника престола. — В.Л.) такие атенции в угодность делает, особливо по полку, что даже на покупку лошадей денег своих прислал 4 000 р., и ходит с представлениями, как мундиры переменять и как делать, и все на апробацию. Вы бы его не узнали, как он нонеча учтив предо всеми. Веселым всегда и говорливым делается. Видно, что сие притворное только. Со всем тем, чего бы он ни хотел и ни просил, то, конечно, не откажут’ {Письма Румянцевой. С. 197.}. Письмо умной и наблюдательной женщины. В нем же Румянцева дает понять мужу о появлении нового фаворита — Петра Васильевича Завадовского. Не менее наблюдательный француз Корберон почти в те же дни записывает в дневнике беседу с шевалье Козимо Мари, приехавшим из Пизы другом графа Алексея Орлова. ‘Он сказал мне еще, что Григорий (Орлов. — В.Л.) состоит в браке с Императрицей, что он все еще в милости и что неблагодарной креатуре Потемкину недолго сохранять свой фавор…’ {РА, 1911, No5. С. 41.} Корберон прибавляет, что новые богатые пожалования Потемкину (о подаренных ему деревнях пишет и Румянцева), по слухам, означают его скорую отставку и опалу.
Кризис в отношениях Екатерины с Потемкиным длился с конца января по конец июля 1776 г. О его фазах можно судить по письмам императрицы своему мужу и соправителю. Тяжелое впечатление оставляют эти письма при чтении: ссоры, размолвки, взаимные упреки и обвинения — вот их главное содержание. Чтобы понять происходящее, следует напомнить о том, что Екатерина играла отнюдь не декоративную роль в управлении государством. Она знала цену власти и умела пользоваться ею. Слишком часто она видела, как меняются люди под бременем власти. Недаром, заканчивая ‘Чистосердечную исповедь’, она просит Потемкина не только любить ее, но и говорить правду. Известно изречение Екатерины: ‘Мешать дело с бездельем’. Современники отмечали ее умение шуткой, непринужденной беседой ослаблять гнет власти и государственных забот. Она любила до самозабвения играть с маленькими детьми, с чужими детьми, потому что своих почти не знала. Признаваясь Потемкину в пороке своего сердца, которое ‘не хочет быть ни на час охотно без любви’, она как бы говорила: жить без любви и взаимной ласки невозможно. Екатерина пыталась сохранить для себя и своего избранника тепло семейного уюта, оградить свой интимный мир от страшной силы государственной необходимости. С Потемкиным это оказалось невозможным. Она сама вовлекла его в большую политику и… потеряла для себя. Два крупных, сильных характера не смогли ужиться в семейных рамках. ‘Мы ссоримся о власти, а не о любви’, — признается Екатерина в одном из писем (No 425). Первой она поняла суть этого противоречия, первой почувствовала необходимость отдалиться от Потемкина (как женщина), чтобы сохранить его, как друга и соправителя. Еще в начале декабря 1775 г., до обострения отношений, она писала: ‘Я твоею ласкою чрезвычайно довольна и она, конечно, есть мое утешение… все пройдет и моя бездонная чувствительность сама собою уймется и останется одна чистая любовь’ (письмо No 358).
В начале 1776 г. императрица сближается со своим новым секретарем П.В. Завадовским, кстати говоря, одногодком Потемкина, которого К. Валишевский почему-то изобразил ‘молодым, обворожительным’ соперником отставленного фаворита. Менее известно, что именно Потемкин рекомендовал его императрице, что Завадовский в льстивом письме заверял своего благодетеля в преданности. Он сделался секретарем государыни в одно время с А.А. Безбородко (своим старым другом). Но если его товарищ сумел стать фактическим главой Коллегии иностранных дел, третьим лицом в государстве (после Екатерины и Потемкина), то Завадовский и во время своего фавора и после него оставался незначительной фигурой.
Камер-фурьерский журнал отметил первое появление Завадовского за обеденным столом императрицы 26.VII.1775 г. Екатерина отдыхала в Царицыне после рождения дочери. Вскоре учтивый и хорошо образованный полковник становится завсегдатаем в узком кружке государыни. Его включают в свиту, сопровождавшую Екатерину во время поездок в Новый Иерусалим, Коломну, Тулу. После возвращения двора в Петербург Завадовский получает повышение — жалуется в генеральс-адъютанты императрицы (не путать с генерал-адъютантом). Он восторженно пишет о своем неожиданном счастье своему другу графу С.Р. Воронцову. Как контрастирует этот восторг маленького человека с письмом Потемкина московскому архиепископу Платону. ‘Угодно было Всемогущему Богу возвысить меня так, как мне в ум не приходило, — пишет Потемкин после пожалования в генерал-адъютанты. — Я крепко уповаю, что Он со мною и днесь, и впредь будет и даст мне силу служить Его Святой Церкви. Сие правило началось во мне с младенчеством и кончится с жизнею. Аще Бог по нас, кто на ны’ {РА, 1879, No9. С. 20.}. Не в личном счастье, не в упоении властью видел он свое призвание, а в служении Церкви, Государыне и Отечеству.
Отношения резко обостряются после возвращения в Петербург (из заграничного путешествия) князя Г.Г. Орлова. Этот приезд некогда самого влиятельного сотрудника императрицы наряду с фавором Завадовского побуждают противников Потемкина к активизации усилий с целью его свержения. Огромная власть, которой наделила его государыня, власть, помноженная на его самостоятельность и деятельность, вызывала зависть и злобу. Английский поверенный в делах Оак доносит в Лондон в январе 1776 г.: ‘Императрица начинает видеть в другом свете вольности, которые позволяет себе ее любимец…’ {Русский двор сто лет тому назад. С. 209.}. В том же донесении говорится о возросшем влиянии Орловых. Очевидно, Оак передал слухи, уловил ожидания придворных кругов, но через две недели все же был вынужден поправиться: ‘Власть любимца, т.е. Потемкина, по-видимому, более обширна, чем когда-либо’ {Там же.}.
Потемкин с его обостренным чувством собственного достоинства не мог не задуматься о своем будущем. Всего 14 лет прошло с того дня, когда он, молодой вахмистр Конной гвардии, почувствовал свою причастность к таинственному ходу истории. Переворот возвел на престол Екатерину, переворот извлек Потемкина из неизвестности, ввел его в круг государственных людей. Общение с императрицей и ее сотрудниками сформировало его интересы, а затаенная любовь к Екатерине заставляла постоянно работать над собой, чтобы быть достойным ее внимания. Годы боевой деятельности научили Потемкина бесстрашно смотреть в лицо опасности, закалили характер. Внезапная перемена в его положении не сломала его сильную натуру. Он оказался достойным выбора великой женщины. Но он знает: пока он на вершине власти, перед ним будут заискивать, стоит ему лишиться поддержки государыни, вчерашние льстецы превратятся в самых непримиримых врагов. Ведь все они смотрят на него как на очередного фаворита, баловня счастья, случайного человека. Не может же Потемкин объявить, что он не фаворит, не временщик, а муж императрицы и самодержицы Всероссийской. Он свято хранит опасную тайну, помнит участь своего товарища по полку Федора Хитрово, приговоренного вместе с другими гвардейскими офицерами к казни за угрозы убить Орловых и свергнуть Екатерину с престола, если ее брак с Григорием Григорьевичем не расстроится. Екатерина помиловала заговорщиков, заменила казнь высылкой в деревни. Но еще опаснее для нее была широкая оппозиция этому браку со стороны виднейших сановников, таких, как Никита Панин. Еще непрочно чувствовавшая себя на престоле, она не решилась тогда пойти против традиций и предрассудков дворянства. Ему — Потемкину — она принесла эту жертву, по-прежнему таящую угрозу и для него, и для нее самой.
Тайный брак с Екатериной наложил трагический отпечаток на всю жизнь Потемкина. Современники (и потомки) судили его по понятным им законам, не подозревая о великой тайне. И этот суд был тем пристрастнее, чем больше трудился Потемкин на благо Отечества и во славу Государыни, чем больше властных полномочий передала ему Екатерина. Проклятье фаворита тяготело над ним при жизни, преследовало его после смерти.
Все это следует помнить, читая переписку за февраль—июнь 1776 г. Потемкин не раз срывается: угрожает уйти со всех постов, оскорбляет свою жену как женщину, требует для себя Курляндского герцогства, настаивает на удалении Завадовского. Проявляя поразительное терпение, Екатерина делает все для того, чтобы сохранить Потемкина на вершине власти. Из письма в письмо она не устает повторять, что ее доверие к Потемкину безгранично, что она любит его и никогда не оставит (письма No 420, 447, 451). Екатерина умоляет его устоять в его новом положении (письмо No 452), называет его по-прежнему ‘владыкой и дорогим супругом’, а себя ‘женой’, связанной с ним ‘ Святейшими узами’ (письмо No 434). В минуту безысходного отчаяния, охватившего Потемкина, она спешит придти ему на помощь: ‘Мой муж сказал мне недавно: ‘Куды мне идти, куды мне деваться?’ Мой дорогой и горячо любимый супруг, придите ко мне, Вы будете встречены с распростертыми объятиями’ (письмо No 430). Потемкин устоял, сумел подняться над личным интересом и написал своей жене-императрице слова, которых она так ждала. В двух сохранившихся письмах (No 435 и 436) поражает даже не столько задушевность и нежность, с какими он обращается к Екатерине, называя ее ‘голубушкой’, сколько его жизненное кредо, высказанное с такой определенностью. ‘Моя душа бесценная, ты знаешь, что я весь твой и у меня только ты одна. Я по смерть тебе верен, интересы твои мне нужны, как по сей причине, так и по своему желанию. Мне всево приятней твоя служба и употребление заранее моих способностей…’ (письмо No 436). Он пожертвовал своей личной свободой ради служения Государыне. Екатерина оценила эту жертву. Фавориты менялись. Могущество и влияние Потемкина росли.

* * *

Уже в мае 1777 г. дипломаты заговорили о немилости императрицы к Завадовскому и о подлинном влиянии Потемкина на дела. 8.VI. 1777 г. Завадовский получает 3-х месячный отпуск и покидает Петербург. Заливаясь слезами, отставленный фаворит умоляет Екатерину о сохранении ее милости и… милости князя Григория Александровича. Государыня обещает исполнить просьбу. Тон ее письма, в котором она рассказывает Потемкину о прощании с Завадовским, спокоен и деловит (письмо No 496): роман с Завадовским кончился, место самого близкого друга остается за ее мужем.
Все фавориты, сменявшие друг друга после Завадовского (кроме Зубова, о котором будет сказано особо), прежде, чем стать любимцами императрицы, служили адъютантами у Потемкина. Очевидно, после кризиса, вызванного появлением Завадовского, между Екатериной и Потемкиным было заключено негласное соглашение: каждый фаворит должен защищать интересы князя при дворе. Императрица требовала от фаворитов беспрекословного подчинения Потемкину. При нарушении этого правила фаворит получал отставку. Можно осуждать эту практику с точки зрения высокой морали. Политическая ее разумность очевидна. Не случайно любимцами императрицы становились молодые люди, не имевшие ни богатства, ни влиятельных родственников. Своим возвышением они всецело были обязаны Потемкину и Екатерине. Ни один из них не играл самостоятельной роли, даже Зубов, получивший после смерти Потемкина огромную власть.
После удаления Завадовского новым фаворитом стал храбрый гусарский офицер, серб Семен Гаврилович Зорич. Он был представлен императрице Потемкиным. Когда же темпераментный гусар (осыпанный наградами) возомнил себя важной персоной и бросил вызов тайному мужу государыни, он тут же получил отставку и был сменен 24-хлетним прапорщиком-преображением Иваном Николаевичем Римским-Корсаковым. Надо ли говорить, что Корсаков был адъютантом Потемкина. В письмах к мужу Екатерина ласково называет Корсакова ‘дитятей’. Барону Гримму она описывает античную красоту нового любимца. Сохранилось несколько любовных писем императрицы молодому красавцу. Вот одно из них. ‘Нетерпеливость велика видеть лучшее для меня Божеское сотворение. По нем грущу более сутки, уже навстречу выезжала. Буде скоро не возвратишься, сбегу отселе и понесусь искать по всему городу’ {РА, 1881. Кн. III. С. 403.}. Но стоило ‘милому дитяти’ примкнуть к противникам Потемкина (под влиянием Орловых), как влюбленная женщина берется за перо и на бумагу ложатся четкие строки. ‘Ответ мой Корсакову, который называл Князя Потемкина общим врагом. Примечание о слове общий враг.
Буде бы в обществе или в людях справедливость и благодарность за добродеяние превозходили властолюбие и иных страстей, то бы давно доказано было, что никто вообще друзьям и недругам и безчисленному множеству людей делал более неисчисленное же добро, начав сей щет с первейших людей и даже до малых. Вреда же или нещастье нанес ни единой твари, ниже явным своим врагам, напротиву того во всех случаях первым их предстателем часто весьма оказался. Но как людским страстям упор не редко бывает, того для общим врагом наречен. Доказательства вышеписанному не трудно сыскать, трудно будет именовать, кому делал нещастье. Кому же делал добро, в случае потребном подам реестр предлинной тех одних, кого упомню’ {Соч. имп. Екатерины П. Т. 12. 2-ой полутом. С. 656.}. И красавец Корсаков получил отставку. Ходили слухи о том, что фаворит был удален якобы из-за любовной связи с графиней Прасковьей Брюс. Приведенное выше письмо раскрывает подлинную причину: когда дело касалось чести Потемкина, Екатерина была непреклонной. Государыня брала верх над женщиной.
Вчитаемся в строки письма Екатерины Потемкину (No 572), написанного в те же самые дни, что и письмо-отповедь Корсакову. ‘Слышу я, батинька, что ты живешь в лагерь. Весьма опасаюсь, что простудися. Пожалуй к нам в покой, каков ни есть — суше и теплее, нежели в палатке. Мне кажется год, как тебя не видала. Ay, ay, сокол мой дорогой. Позволь себя вабить. Давно и долго ты очень на отлете’. Вся музыка письма с прелестным обращением: ‘Ay, ay, сокол мой дорогой’, с употреблением старинного русского глагола ‘вабить’ (приласкать, приручить) — свидетельство того, что Потемкин в ее душе занимал больше места, чем все фавориты вместе взятые.
Корсакова сменил Александр Дмитриевич Ланской, небогатый смоленский дворянин, кавалергард (с 1776), имевший чин армейского поручика. Екатерина обратила на него внимание, Потемкин взял Ланского в адъютанты, а через месяц молодой красавец (ему шел 22-ой год) стал флигель-адъютантом императрицы. О силе привязанности Екатерины к некоторым из фаворитов свидетельствует то безысходное отчаяние, которое охватило ее после скоропостижной смерти 26-летнего Ланского в 1784 г. Она затворяется в своих покоях (в Царском Селе) и никого не хочет видеть. ‘Моего счастья не стало, — признается она в своем горе Гримму. — Я думала, что не переживу невознаградимой потери моего лучшего друга, постигшей меня неделю тому назад. Я надеялась, что он будет опорой моей старости, он усердно трудился над своим образованием, делал успехи, усваивал себе мои вкусы. Это был юноша, которого я воспитывала, признательный, с мягкой душой, честный, разделявший мои огорчения, когда они случались, и радовавшийся моим радостям… со вчерашнего дня я встала с постели, но слаба и до такой степени болезненно расстроена в настоящее время, что не в состоянии видеть человеческого лица без того, чтобы не разрыдаться и не захлебнуться слезами. Не могу ни спать, ни есть, чтение нагоняет на меня тоску, а писать я не в силах. Не знаю, что будет со мной…’ {СБРИО. Т. 23. С. 316—317.}
Императрица потеряла волю к жизни. Один из самых доверенных сотрудников государыни А.А. Безбородко (по совету лейб-медика И. Роджерсона) вызывает с юга Потемкина, занятого устройством своих губерний. ‘Нужнее всего — стараться об истреблении печали и всякого душевного безпокойства, — писал он Потемкину. — К сему одно нам известное есть средство — скорейший приезд Вашей Светлости, прежде которого не можем мы быть спокойны…’ {СБРИО. Т. 26. С. 281.} Потемкин поспешил в Царское Село.
‘Я глубоко убеждена, что у меня много истинных друзей, — поведала позднее Гримму Екатерина. — Самый могущественный, самый деятельный, самый проницательный — бесспорно, фельдмаршал Потемкин. О, как он меня мучил, как я его бранила, как на него сердилась! Но он не переставал вертеться и все перевертывать вокруг меня, пока не извлек из маленького моего кабинета в десять сажен, которым я завладела в Эрмитаже, и надо отдать ему справедливость, что он умнее меня, и все, что он делал, было глубоко обдумано’ {СБРИО. Т. 23. С. 326.}. Сохранились письма Ланского Потемкину, в которых он называет его ‘дядюшкой’, трогательно сетует на скуку, царящую в отсутствие князя, сокрушается о болезни Светлейшего и постоянно сообщает ему о состоянии здоровья и о настроении государыни.
Не занимая официальных постов, фаворит был постоянным собеседником императрицы, ее доверенным лицом, которому поручалось докладывать письма князя, его мнения (помимо Безбородко), сообщать Потемкину мнения Екатерины по тем или иным вопросам. Особенно возросла роль фаворита с началом русско-турецкой войны, потребовавшей длительного присутствия Потемкина на театре военных действий. Письма полковника М.А. Гарновского (доверенного человека Потемкина, обладавшего обширными связями при дворе) показывают, как много значила поддержка фаворита Александра Матвеевича Дмитриева-Мамонова, бывшего адъютанта князя и его дальнего родственника. Годы брали свое. Психологические нагрузки возрастали и государыня нуждалась в моральной поддержке. Когда основные силы русской армии оказались скованными на юге, шведский король Густав III вероломно начал боевые действия в непосредственной близости от Петербурга. За спиной турок и шведов обозначилась мощная антирусская коалиция во главе с Англией и Пруссией. Потребовалось огромное напряжение всех сил, чтобы выдержать этот натиск. Хотя у Потемкина имелись в столице сторонники и надежные информаторы, сильной партии у него никогда не было. Гарновский в своих донесениях на юг показал, как ‘социетет’ — придворная группировка во главе с графом А.Р. Воронцовым и П.В. Завадовским (к ним поначалу примыкал и главный докладчик Екатерины граф А.А. Безбородко) пыталась воспользоваться военными обстоятельствами для того, чтобы подорвать значение и доверие Потемкина в глазах государыни и добиться его замены (на посту главнокомандующего главной действующей армией) Румянцевым. Противовесом ‘социетету’ стал Мамонов. В дни тяжелого кризиса, который пережил Потемкин после получения известия о гибели от шторма Черноморского флота (см. письма No 790, 793, 799, 800 и примеч. к ним), князь просил у императрицы разрешения приехать в столицу, временно сдав армию Румянцеву. Мамонов сумел смягчить формулировку первого ответа расстроенной Екатерины. Он начинался словами: ‘Я думаю, что в военное время фельдмаршалу надлежит при армии находиться’. Ему же удалось добиться требуемого разрешения на приезд князя, хотя он поспешил уведомить начальника канцелярии Светлейшего B.C. Попова о нежелательности приезда Потемкина в Петербург. ‘Вам, как другу, должен признаться, — писал Мамонов 25.IX.1787 г., — что желание ево сюда приехать Государыню огорчило, хотя все по требованию ево отсюда и отправляется. Я как почитаю и люблю ево безмерно, то желал бы, чтоб он отложил свой вояж на несколько времени, а к зиме приехал бы сюда’. Потемкин оценил совет и приписал на полях: ‘Я, конечно, прежде времени не поеду, но, имея дозволение в руках, я вольнее думать могу’ {РНБ ОР. Ф. 609. Д. 164. Л. 33.}. Императрица и фельдмаршал Румянцев поддержали Потемкина, сознавая ответственность, которая лежала на его плечах. Вскоре большая часть флота собралась в Севастополе, а Суворов разгромил турецкий десант под Кинбурном и заставил противника отказаться от активных наступательных действий. Кризис благополучно миновал. Тот же Мамонов твердо поддерживал князя во время затянувшейся очаковской осады, когда нажим на Екатерину был особенно сильным. К ‘социетету’ присоединились союзники-австрийцы, терпевшие неудачи. Они требовали скорейшего взятия Очакова и наступления русской армии в Молдавии, что позволило бы оттянуть главные силы противника, действовавшие против австрийцев. Екатерина оценила усилия Мамонова и стала чаще привлекать его к делам, как подающего надежды государственного деятеля. Она постоянно хвалила ‘милого Сашу’ в письмах к Потемкину. В 1788 г. он получил графское достоинство. ‘Моя милая Катиша. Уведомь, каково почивала, — писал ей осчастливленный фаворит. — Скажи мне, что меня очень любишь, и верь, что я с моей стороны верно, искренно и нежно тебя люблю’ {Шубинский СМ. Исторические очерки и рассказы. М, 1995. С. 135—136.}. Мамонову было 28 лет, Екатерине 59. Она любила его и ревновала к великой княгине — жене сына. Каким же ударом стало для Екатерины признание Мамонова в том, что он почти год любит фрейлину княжну Дарью Щербатову и просит разрешения соединить с ней свою судьбу. И Гарновский, и статс-секретарь Храповицкий пишут о слезах императрицы, страдающей от сердечных мук. Но Екатерина находит в себе силы и лично обручает жениха и невесту. Она простила Мамонова, богато одарила его и не без колебаний настояла на его отъезде в Москву. Ее предсказание о том, что брак не будет счастливым, сбылось. В письмах к Потемкину она не в состоянии скрыть своих страданий. ‘Утешь ты меня, приласкай нас’, — просит она своего мужа, единственного человека, который по-настоящему понимает и ценит ее (письма No 966, 975). Не без смущения признается она о появлении ‘чернявого’ (Зубова), заботы о котором вернули ее к жизни. 22-летний ротмистр Конной гвардии Платон Зубов занял место фаворита в нарушение установленной договоренности. В письме B.C. Попову Гарновский дал понять разницу между Мамоновым и Зубовым. Упомянув Н.И. Салтыкова и А.Н. Нарышкину, стоящих за спиной новичка, осведомленный и наблюдательный Гарновский отметил: ‘Однако же все до сих пор при воспоминовении имяни Его Светлости неведомо чего трусят и безпрестанно внушают Зубову иметь к Его Светлости достодолжное почтение… Бог знает, что будет впереди. Зубов… не заменит того, что был Граф Александр Матвеевич, что доказывают слезы, пролитые в день свадьбы’. В том же письме прямо говорится о страхе самой государыни, нетерпеливо ждущей от Потемкина ответа на сообщенную ему новость {PC, 1876. Т. XVI. С. 404.}.
Готовясь к решающим сражениям, Потемкин понимал, как важно в трудное для страны время поддержать силы и твердость духа Екатерины. С нарочитой грубоватостью он утешает свою жену-императрицу, бранит Мамонова и заявляет о своей готовности услужить ее новому любимцу (письма No 976, 979). Появление Зубова нарушило равновесие, сложившееся при дворе. Поначалу это почти никак не сказалось на отношениях между государыней и князем. Потемкину удалось наладить тесное деловое сотрудничество с Безбородко, а блестящие победы армии и флота в 1789—1790 гг. лишили его противников малейшей возможности поколебать авторитет Светлейшего в глазах Екатерины, хотя ей самой стало труднее противостоять интригам и давлению извне. Пока ‘чернявый’ осторожно и робко привыкал к своему новому положению, европейский кризис достиг своего апогея. Несмотря на то, что летом—осенью 1790 г. России (при активном участии самой императрицы) удалось заключить мир со Швецией, несмотря на сокрушительные поражения, нанесенные Порте (почти на год затянувшей переговоры о мире), англо-прусская коалиция в ультимативной форме потребовала от России прекращения военных действий на юге. Под давлением новых европейских диктаторов Австрия была вынуждена пойти на сепаратный мир с Турцией. Прусские и польские войска стали концентрироваться у границ России. Британский флот готовился к походу на Петербург. Англо-прусские дипломаты убеждали турок продолжать войну, сулили шведскому королю большие суммы денег за разрыв недавно заключенного мирного договора. Оскорбленная ультиматумами прусского короля, его интригами в Турции и Польше, усиленными антирусской политикой британского кабинета, императрица занимала жесткую позицию. В любой момент дипломатическая борьба могла перерасти в новую войну, грозившую России тяжелыми испытаниями. Созданный коалицией кризис во внешних отношениях мог вызвать серьезные внутриполитические осложнения в самих правящих кругах Империи. Через масонские ложи прусский король установил тайные контакты с наследником престола Павлом Петровичем. В берлинских влиятельных кругах стали поговаривать о замене царствующей особы на российском троне. Потемкин почувствовал угрозу. Пользуясь зимним затишьем, он стал настойчиво добиваться разрешения на приезд в Петербург (письма No 1101, 1102, 1104, 1105). Государыня побаивалась встречи с ним из-за Зубова, к которому она успела привязаться. Не без колебаний она согласилась на приезд своего мужа и соправителя (письма No 1107, 1108). Потемкин прибыл в столицу и принял активное участие в сложной дипломатической борьбе, развернувшейся весной 1791 г. Он настаивал на разумных компромиссах, государыня плакала, но не соглашалась даже на формальные уступки новоявленным диктаторам. О напряжении тех дней дает представление запись в ‘Дневнике’ (который велся тайно) статс-секретаря императрицы А.В. Храповицкого от 17.III.1791: ‘Захар (старший камердинер государыни Зотов. — В.Л.) из разговоров с Князем узнал, что упрямясь, ничьих советов не слушает. Он намерен браниться. Плачет с досады, не хочет снизойти переписаться с Королем Прусским. Князь сердит на Мамонова, зачем, обещав, его не дождался и оставил свое место глупым образом’. После бурных сцен с Екатериной, Потемкин решил действовать через ‘Платошу’ — нового фаворита. Его решительно поддержал опытный и осторожный А.А. Безбородко. В мае 1791 г. совместными усилиями императрицы, Потемкина, Безбородко, посланника в Лондоне Воронцова и других лиц удалось выиграть дипломатическую битву. Англия и Пруссия согласились на условия, давно предлагаемые Россией для мира с Портой. По приказу Потемкина русская армия перешла в наступление и победоносно завершила войну. Последней победой стала решительная победа Черноморского флота в тот самый день, когда покинутый своими союзниками южный сосед России подписал предварительные условия мира. Еще до этой победы Потемкин поскакал на юг, считая своим долгом подвести итоги войне, утвердившей Россию в ранге Черноморской державы. В литературе имеет распространение версия о том, что Светлейший Князь Таврический интригами Зубова и его партии был поставлен в невыносимое положение, что императрица уже не доверяла ему, как прежде, и потребовала его отъезда. Громадная власть, сосредоточенная в руках соправителя, якобы пугала ее. Письма не подтверждают этих домыслов. Екатерина и Потемкин уже в течение нескольких лет прекрасно уживались друг с другом, разделив полномочия по управлению Империей: государыня правила на севере, князь на юге. По окончании войны Потемкин (давно не любивший Петербурга) мог продолжить прерванную турецкой агрессией грандиозную программу хозяйственного и культурного строительства в Северном Причерноморье. Судьба распорядилась иначе. Потемкин умер накануне открытия мирных переговоров. Умер после тяжелой, изнурительной болезни (см. письма No 1160,1162 и примеч. к ним). Платон Зубов много лет спустя жаловался на князя, якобы помешавшего ему сделаться вдвое богатым: ‘Хотя я победил его наполовину, — сетовал фаворит, — но окончательно устранить с моего пути никак не мог. А устранить было необходимо, потому что Императрица всегда сама шла навстречу его желаниям и просто боялась его, будто взыскательного супруга. Меня же она только любила и часто указывала на Потемкина, чтоб я брал с него пример’ {PC, 1876, сентябрь. С. 43.}. Каким контрастом к этим словам являются последние письма смертельно больного Потемкина своей жене-императрице. Благо и честь Государыни, благо и честь Отечества — вот главный мотив этих писем, пронизанных предчувствием близкой смерти. И почти в каждом письме приписка с поклоном ‘Платону Александровичу’, уже выказавшему к нему свою ненависть. Не о Зубове думал в последние минуты жизни Светлейший Князь Таврический. В недатированной записочке (написанной, очевидно, во время последнего пребывания в Петербурге и адресованной А.А. Безбородко — главному докладчику императрицы) Потемкин признался: ‘Естли есть кто, имеющий право не терпеть от зависти, то ето я, ибо в жизнь никому не позавидовал. Будучи впротчем довольно филосов, дабы не ослепляться тщетою дел, великих дел я не производил, а много усердных. И сим я обязан источнику моего счастия, кому все и отношу.
Ежели придет кстате, то упомяни: всем видна моя благодарность и усердие к Ея особе. И сие правда’ {Автограф. — ГИМ ОПИ. Ф. 197. Ед./хр. 1. Л. 32.}. Он совершил великие дела. Наблюдательные современники писали о том, что блеск царствования Екатерины Великой померк со смертью Потемкина. Сама императрица, потрясенная смертью своего мужа и соправителя, призналась: ‘Теперь вся тяжесть правления лежит на мне’ {РА, 1878. Кн. 3. С. 199.}.

* * *

В одной из своих книг о Екатерине Великой К. Валишевский привел мнение знаменитого французского критика прошлого века Ш. Сент-Бёва, сравнившего российскую императрицу с Елизаветой Английской и Христиной Шведской: когда фаворит переставал нравиться Екатерине, она осыпала его подарками, королевы предавали отставленных фаворитов казни. Вывод Сент-Бёва не в пользу Екатерины: ‘Это было уж слишком и явно выражало презрение к людям и народам’. Валишевский находил этот парадокс ‘слишком строгим’ {Валишевский К. Роман одной императрицы. С. 157.}. Кстати говоря, западноевропейская историография и литература всегда были слишком строги (за редкими исключениями) ко всему, что связано с историей и политикой России. Екатерине не могли простить разделов Польши (как будто в них участвовала только Россия), Потемкину — его фаворитизма. Но фаворитизм был распространенным явлением не только в России и не только в XVIII в., хотя Век Просвещения дал своего рода ‘образцы’. Вспомним маркизу де Помпадур, влиятельную фаворитку Людовика XV. Вспомним Струэнсе — лейб-медика душевнобольного датского короля Христиана VII. Сделавшись фаворитом его жены Каролины-Матильды, врач захватил в свои руки управление страной. Струэнсе был свергнут придворными кругами и погиб на эшафоте. Королеву с позором изгнали из страны. Ее брат — король Великобритании Георг III — всю жизнь страдал психическим расстройством, которое упорно скрывали сменявшие друг друга политические лидеры. Его семью сотрясали постоянные скандалы. Дочери императрицы Марии-Терезии имели дурную репутацию. Исключение составляла Мария-Антуанетта, муж которой король Людовик XVI сумел подарить ей детей лишь после специальной операции. Король Польши Станислав Август взял в фаворитки любовницу своего брата князя Казимежа Понятовского, погрязшего в кутежах и разврате. Слабовольный и недалекий испанский король Карл IV находился под башмаком своей жены Марии-Луизы. Страной правил ее фаворит князь Годой. Фридрих Великий Прусский и Густав III Шведский обходились без прекрасных фавориток, предпочитая им лиц своего пола. О разврате, царившем при дворах мелких германских и итальянских владетелей, известно из сочинений писателей-просветителей. ‘Исповедь’ великого женевца Жан-Жака Руссо свидетельствует о гнусном обращении с женщиной автора и его подгулявших друзей — поборников высоких идеалов. Говоря об английской аристократии, лорд Френсис заметил, что если бы он написал мемуары, то многие великосветские дамы были бы вынуждены признать, что фамилии их сыновей не могли совпадать с фамилиями их законных мужей.
Французская революция во имя идеалов свободы, братства и равенства отправила на гильотину короля и королеву, казнила многочисленных представителей дворянства и духовенства, а также тысячи мужчин и женщин, не принадлежавших к привилегированным сословиям. Разврат и коррупция буквально захлестнули страну во время террора и после падения якобинцев. Диктатор Франции, а затем Европы Наполеон Бонапарт грубо и бесцеремонно обращался не только с женщинами. Почти все европейские государства либо лишились независимости, либо подпали под власть диктатора. Об этом не любят вспоминать, рассказывая о наполеоновской эпопее. Если пишут о русском походе, в котором император потерял свою армию и свою страшную силу, то на первый план обязательно выдвигают миф о генерале-морозе. Мощь Российской империи, сумевшей остановить претендента на мировое господство, в значительной степени была подготовлена деятельностью Екатерины Великой, Потемкина и их соратников. Не одно европейское государство обязано этой мощи восстановлением самостоятельности и независимости. Но стоит заговорить с западным интеллектуалом о Екатерине и Потемкине, как в ответ последуют сентенции о ‘разделах Польши’, о фаворитах и фаворитизме, о ‘потемкинских деревнях’. Отечественный интеллектуал прибавит жертвы деспотизма императрицы — Радищева и Новикова. Эти мифы обладают большой устойчивостью.
Завершая исторический экскурс, посвященный фаворитизму, отметим, что и Орлов, и Завадовский, и Ермолов, и Дмитриев-Мамонов обзавелись семьями еще при жизни Екатерины. По-разному сложилась их судьба. Орлов не пережил смерти горячо любимой молодой жены и умер, не дожив до 50 лет. Завадовский при внуке Екатерины стал первым министром народного просвещения. У него было несколько детей. Он умер в начале 1812 г. Зорич не был женат. Растратив свое огромное состояние, он умер в 1799 г. Всего на 4 года пережил его Дмитриев-Мамонов. Как и предсказывала Екатерина, он не был счастлив в браке и жил раздельно с женой, родившей ему четверых детей. Последний фаворит императрицы Зубов почти все время жил вдали от Петербурга (он был участником заговора и убийства императора Павла I). Незадолго до своей смерти (в 1822 г.) он женился на молоденькой, незнатной и небогатой красавице-полячке и страшно ревновал ее. А вот Римский-Корсаков счастливо прожил почти 30 лет с чужой женой (графиней Строгановой), подарившей ему двух дочерей и сына. Он умер в 1831 г. и мог многое рассказать московским знакомым — историкам, писателям, тому же А.С. Пушкину, который серьезно интересовался Екатериной и ее временем. В 1805 г. после злосчастного аустерлицкого поражения большое участие в судьбе русских пленных принял отставной генерал-майор Ермолов, незадолго до того переселившийся в Австрию с женой и детьми. В Австрии он и умер в 1834 г. — последний из длинного списка любимцев великой женщины.
И только Потемкин не имел ни дома, ни семьи. Его любили женщины, боготворили племянницы, которых он вывел в люди. Все они сделали блестящие партии. В письмах к дядюшке они (уже матери семейств и хозяйки в собственных домах) называют его отцом, жалуются на то, как им без него скучно и мечтают о встрече с ним, как о празднике. С почтением и любовью писали к нему и жены его родственников. Потемкин не был равнодушен к прекрасному полу. Незадолго до смерти он посылает ‘Прасковье Андреевне’ (Потемкиной? Голицыной?) страстные любовные письма, полные какого-то мистического чувства. Грустью веет от этих посланий, пронизанных сознанием невозможности земного счастья — в семье, с любимой женщиной. Вокруг Потемкина кипела жизнь, а он — глава и благодетель обширного рода — оставался соломенным вдовцом, одиноким странником на дороге бытия. Символична его смерть — в дороге, в степи, под широким южным небом. Князь скончался на руках своей племянницы графини Браницкой (см. письмо No 1162 и примеч. к нему), о которой британский посланник Джеймс Гаррис доносил в Лондон как о возможной супруге всесильного соправителя императрицы. Искушенный дипломат ухаживал за Потемкиным в надежде при его содействии добиться важного для Англии союза с Россией. Гаррис даже не подозревал, что князь не может жениться, будучи связан ‘Святейшими узами’ с самой Екатериной. О том, что могли знать и знали доверенные лица из окружения государыни, красноречиво свидетельствует письмо графа А.А. Безбородко, написанное всего за два с половиной года до смерти Потемкина. ‘Мы живем весело и, ежели пребывание Князя Григория Александровича облегчает нас в делах публичных, то для меня оно еще особенную выгоду приносит, что я облегчен со стороны нападок злых людей, — писал Безбородко 9.III.1789 в Лондон своему племяннику В.П. Кочубею. — Князь у Льва Александровича (Нарышкина. — В.Л.) всякий вечер провождает. В городе уверены, что он женится на Марье Львовне. Принимают туда теперь людей с разбором, а вашу братью, молодежь, исключают…’ {СБРИО. Т. 29. С. 113—114. (С ошибочной датой — 1791 г.).}. Безбородко знал многие государственные тайны. Он выдал новому императору Павлу I завещание его матери, оставлявшей престол не сыну, а внуку Александру. Но, как видим, и Безбородко не подозревал о браке Екатерины с Потемкиным. Немногочисленные свидетели их венчания сохранили тайну брачного союза императрицы и простого дворянина. Одну из самых романтичных тайн русской и мировой истории. Но история не была бы Историей, если бы лица, действующие на ее подмостках, не оставляли бесчисленных свидетельств словом и делом. Когда в 1870-е годы были обнаружены письма Екатерины барону Ф.М. Гримму, П.И. Бартенев предварил их публикацию восторженной фразой: ‘Здесь представляются в русском переводе выдержки из этих драгоценных писем, обнародование которых составляет эпоху в изучении XVIII века и которые несомненно должны сделаться настольной книгой для историка Екатерины и ее времени’ {РА. 1878. Кн. 3. С. 5.}. Что же сказать о личной переписке государыни с Потемкиным, впервые собранной воедино?! Ни один официальный документ не говорит столько о сокровенных движениях мысли и чувства, как письмо, написанное по горячим следам, не предназначенное для чужих глаз. Письма позволяют услышать живые голоса Екатерины и Потемкина. Приведем только один-единственный пример: письмо Потемкина с ответами государыни, написанное в трудное для них время — в феврале—марте 1776 г. (см. письма No 416—436 и примеч. к ним). Не отступая ни на йоту от текста письма, позволим себе изменить каноническую форму его публикации.
Потемкин: Позволь, голубушка, сказать последнее, чем, я думаю, наш процесс и кончится.
Екатерина: Дозволяю. Чем скорее, тем луче.
Потемкин: Не дивись, что я безпокоюсь в деле любви нашей.
Екатерина: Будь спокоен. Рука руку моет.
Потемкин: Сверх безсчетных благодеяний твоих ко мне, поместила ты меня у себя на сердце.
Екатерина: Твердо и крепко.
Потемкин: Я хочу быть тут один преимущественно всем прежним для того, что тебя никто так не любил.
Екатерина: Есть и будешь. Вижу и верю.
Потемкин: А как я дело рук твоих, то и желаю, чтоб мой покой был устроен тобою, чтоб ты веселилась, делая мне добро…
Екатерина: Душою рада. Первое удовольствие.
Потемкин: Чтоб ты придумывала все к моему утешению и в том бы находила себе отдохновение по трудах важных, коими ты занимаешься по своему высокому званию. Аминь.
Екатерина: Само собою придет. Дай успокоиться мыслям, дабы чувства действовать свободно могли, оне нежны, сами сыщут дорогу лучую. Конец ссоры. Аминь.
Получился диалог из пьесы, автором которой является сама жизнь.

* * *

Впечатляющие достижения екатерининского царствования в значительной мере объясняются пониманием государыней и ее ближайшими сотрудниками коренных интересов России. Здесь следует сделать небольшое отступление и сослаться на мнения русских историков. Еще в 60-е годы прошлого века М.Ф. Шугуров, предваряя публикацию перевода ‘Записок’ графа Сегюра (французского посланника при дворе Екатерины II), привел два разительные примера. В царствование Анны Иоанновны Бирон, стоявший во главе русского правительства, оскорблял русских государственных деятелей, презрительно называя их ‘русские’. При Екатерине имя ‘русские’ для служилых иностранцев стало ‘почетным титлом и необходимым условием’ для приобретения уважения и доверия императрицы. ‘Вы, надеюсь, уже стали русским?’ — спрашивает государыня одного из иностранных принцев, прослужившего около года в России. ‘Восстановление уважения к русской народности, — делает вывод историк, — составляет величайшую историческую заслугу Екатерины’ {РА. 1866. Стб. 1595—1596.}.
Серьезнее и глубже посмотрел на правление Екатерины Н.Я. Данилевский. В своем уникальном труде ‘Россия и Европа’ (высоко оцененным Ф.М. Достоевским и графом Л.Н. Толстым) он указал на одно из последствий петровских преобразований. После Петра правящие государством лица относились ко всему русскому с презрением. ‘После этого тяжелого периода долго еще продолжались, да и до сих пор продолжаются еще колебания между предпочтением то русскому, как при Екатерине Великой, то иностранному, как при Петре III или Павле… Во все царствование Екатерины Великой Россия деятельным образом не вмешивалась в европейские дела, преследуя свои цели… С императора Павла, собственно, начинаются европейские войны России… Интересы Европы, особливо интересы Германии, так близко лежали к ее сердцу, что оно билось только для них…’ {Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М., 1991. С. 40 и 267.}. Крупнейший геополитик своего времени, Н.Я. Данилевский выделил правление Екатерины Великой по двум причинам. Она почти завершила собирание того, что ‘в несчастные времена истории России было отторгнуто от нее соседями’. В ее царствование Россия встала в ряды великих держав, вызвав уважение, зависть и страх Европы. По мысли ученого, политическая система европейских государств, наследница Западной Римской империи Карла Великого, ‘получила себе противовес в возобновленной Иоаннами, Петром и Екатериной Восточной Римской империи… Мысль о таковом значении России обнаружилась и определилась в гениальной русской монархине и в гениальном полномочном министре ее Потемкине Таврическом’ {Там же. С. 322.}. Взгляды Н.Я. Данилевского на Россию, как ‘на самобытную славянскую силу’, особенный ‘культурно-исторический тип’, были негативно встречены общественными течениями, господствовавшими в стране, видевшими поступательный ход истории только в русле западноевропейской цивилизации. Но ученый оказался провидцем. Он указывал на историческую роль России, ссылаясь на пример наполеоновского нашествия. Не похожая на Европу империя сумела сокрушить европейского диктатора. В XX в. во время двух мировых войн, потрясших основы строившейся по единому образцу западной цивилизации, Россия сыграла свою важную роль в восстановлении международного равновесия.
Есть еще один принципиальный вопрос оценки деятельности Екатерины II. На него указал в 1950-е годы русский историк В.В. Леонтович (вынужденный после революции трудиться за пределами родины). ‘В кругах западноевропейских просветителей, — писал он в своем блестящем исследовании ‘История либерализма в России. 1762—1914′, — было особенно ярко выражено абсолютно отрицательное отношение к историческому прошлому России. Этим людям вся русская история представлялась варварским периодом, которому необходимо как можно скорее и самым коренным образом положить конец’ {Леонтович В.В. История либерализма в России. 1762—1914. М, 1995. С. 43.}. Исследователь цитирует слова знаменитого французского юриста, экономиста и администратора Мерсье де ла Ривьера, посетившего Россию по приглашению Екатерины II. ‘В этой стране, — заявил де ла Ривьер, — все необходимо уничтожить и делать заново’. Лучше не скажешь! В этой связи, отмечает В.В. Леонтович, понятно, почему только Петр Великий пользуется некоторым уважением на Западе: ‘он радикальным образом порвал с прошлым своего народа и… совершенно серьезно хотел именно ‘разрушать’ и ‘делать заново’. Но друг Вольтера и Дидро исповедовала иной принцип. Под влиянием идей Монтескье императрица считала, что законы должны соответствовать характеру народа, страны и другим условиям человеческого бытия, ‘в сознании Екатерины существовали также положительная оценка настоящего порядка и положительный подход к исторической реальности’ {Там же.}. Далеко не случаен интерес Екатерины к русской истории, которую она изучала, как профессиональный исследователь.
‘Я тысячу раз говорила Вам,— признавалась она одному из своих зарубежных корреспондентов, — что я годна только для России’ {РА, 1878. Кн. 3. С. 37.}. Екатерина имела в виду не одни огромные пространства своей родины, не тронутые цивилизацией. Она знала ее возможности и верила в творческую силу народа. ‘Русский народ есть особенный народ в целом свете, который отличается догадкою, умом, силою, — писала Екатерина. — Я знаю это по двадцатилетнему опыту царствования. Бог дал русским особое свойство. … Взойдет звезда Востока, откуда должен воссиять свет, ибо там больше, чем где-нибудь, хранится под пеплом духа и силы’ {РА, 1911, No7. С. 316.}.
На пьедестале Медного всадника в Петербурге помещена надпись: ‘Петру Первому Екатерина Вторая’. Она считала себя продолжательницей дела Петра, открывшего России выход к морю. Поколение Екатерины Великой сумело осуществить то, перед чем остановилось поколение царя-преобразователя. Замечательно рассуждение Екатерины о его успехах. ‘У Петра Великого были такие люди, которые и грамоте не знали, а все таки дело шло вперед. Стало быть, неурожая на людей не бывает. И как скоро есть такой двигатель, все пойдет прекрасно’ {РА, 1911, No7. С. 313.}. Она сама и ее избранник были такими двигателями. Уже на склоне лет М.М. Сперанский отметил, что в России XVIII в. было четверо гениальных государственных деятелей: Меншиков, Потемкин, Суворов и Безбородко (с оговоркой, что последний ‘не имел характера’). Трое из них — ‘екатерининские орлы’. Особенно ярко на государственном поприще развернулся талант Потемкина.
Письма показывают, как быстро рос этот человек, которого императрица любовно называла своим учеником. Порученное Потемкину управление военным ведомством могло поглотить творческие силы не столь одаренной, как он, натуры. Екатерина словно почувствовала призвание своего мужа и соправителя: назначила его генерал-губернатором Новороссии! А может быть, он сам вызвался на этот пост. Оказавшись ответственным за судьбы обширного, малонаселенного, пограничного края, своего рода предполья для борьбы с османскими завоеваниями, Потемкин не мог не задуматься о перспективах Новороссии и о коренных целях политики России. Инерция политического мышления после Петра I сводила приоритеты внешней политики к европейским делам. Крымские походы Петра, его поход против Порты 1711 г. и Прутская катастрофа, поход в Персию — казались его наследникам чем-то побочным, вынужденным. Они все более и более втягивались в сложный клубок борьбы между европейскими государствами, не сулившей России никаких выгод и только отвлекавшей ее силы от национальных нужд. Таким политиком в первый период царствования Екатерины II был граф Н.И. Панин, сторонник прусского короля Фридриха II, творец ‘северной системы’, обременительной для государства. Потемкин возглавил новый курс — поворот с запада на юг. По его инициативе (это признает сама императрица — см. письмо No 820) был заключен русско-австрийский союз, развязавший руки в достижении того, что оказалось не под силу Петру I. Обосновывая необходимость присоединения Крыма, Потемкин привел неотразимые доводы, звучавшие смело и убедительно: ‘Всемилостивейшая Государыня! Неограниченное мое усердие к Вам заставляет меня говорить: презирайте зависть, которая Вам препятствовать не в силах. Вы обязаны возвысить славу России. Посмотрите, кому оспорили, кто что приобрел: Франция взяла Корсику, Цесарцы без войны у Турков в Молдавии взяли больше, нежели мы. Нет державы в Европе, чтобы не поделили между собой Азии, Африки, Америки. Присоединение Крыма ни усилить, ни обогатить Вас не может, а только покой доставит’ (письмо No 635). На первом месте для Потемкина стоит безопасность южных губерний, подвергавшихся грабительским набегам крымских ханов, вассалов Турции. Граница России медленно продвигалась на юг и должна была остановиться на естественной черте — на берегах Черного моря. Несколько лет Екатерина и Потемкин готовились к присоединению Крыма. В этом историческом акте приняли участие П.А. Румянцев, А.А. Безбородко и другие лица (при противодействии панинской партии), но главная роль принадлежала соправителю императрицы. Момент был выбран очень удачно. Ведущие европейские державы Англия и Франция сошлись в очередной войне за торговую и колониальную гегемонию. Они не смогли использовать свое влияние при дворе султана, и Крымское ханство вошло в состав империи. Почти в то же время царь Картли-Кахети Ираклий II подписал договор о протекторате России над его владением. В том же направлении действовал и соперник Ираклия царь Имеретин Соломон I. Переговоры с грузинскими правителями велись через Потемкина. ‘Матушка Государыня, — писал он 5.VIII.1783 г. из Крыма — Вот, моя кормилица, и грузинские дела приведены к концу. Какой Государь составил столь блестящую эпоху, как Вы. Не один тут блеск. Польза еще большая. Земли, на которые Александр и Помпеи, так сказать, лишь поглядели, те Вы привязали к скипетру российскому, а Таврический Херсон — источник нашего християнства, а потому и людскости, уже в объятиях своей дщери. Тут есть что-то мистическое. Род татарский — тиран России некогда, а в недавних времянах стократный разоритель, коего силу подсек царь Иван Васильич, Вы же истребили корень. Граница теперешняя обещает покой России, зависть Европе и страх Порте Оттоманской…’ (письмо No 674).
Ученик императрицы, как и она сама, прекрасно знал всемирную и отечественную историю. Он обладал редким стратегическим даром и политическим реализмом, свободным от евроцентристских догм, присущих политикам типа Панина. Большой реалисткой в политике была государыня. Но даже она уступает в этом Потемкину. У него нет и намека на геополитические фантазии в духе Греческого проекта (написанного А.А. Безбородко). Екатерина всерьез помышляла о воссоздании Византийской империи, о буферном государстве Дакии, об изгнании турок из Европы. Потемкин, все чаще и чаще покидавший столицу ради вверенного его управлению южного края, лучше и реалистичнее оценивал возможности и перспективы. Его цель — заселить, обустроить, обеспечить безопасность южных земель, создать там земледелие и промышленность. За 10—13 лет под руководством Потемкина возникли новые города и села, были построены верфи и корабли Черноморского флота, заведены фабрики, литейные заводы, проложены дороги. В столице юга — основанном Потемкиным Екатеринославе — он предполагал открыть университет, который должен был стать рассадником знаний не только среди местного населения, но и среди балканских народов, находившихся под игом Османской Турции. Не о захвате новых земель думал Потемкин (см. письма!), а о процветании южных губерний, о развитии торговли, земледелия, ремесел, науки, искусств. Знаменитое путешествие Екатерины II на юг в 1787 г. должно было показать Европе, что России есть, что защищать, и есть чем защищать. Потемкин сделал на юге больше, чем Петр I на севере. Полномочные министры Великобритании, Франции, Австрии сопровождали Российскую государыню в этом путешествии. В районе днепровских порогов к ней присоединился император Иосиф II, который во время торжественной церемонии закладки нового города Екатеринослава ассистировал своей союзнице. Иностранцы были не в силах скрыть своего изумления созидательным подвигом России в Северном Причерноморье. Они называли увиденное чудом из ‘Тысячи и одной ночи’. Ответом на продемонстрированные Потемкиным (получившим почетную приставку к своему имени — Таврический) достижения стал не только миф о ‘потемкинских деревнях’. Новой войной ответила Европа на этот мирный вызов России. Войну начала Турция. Вскоре к ней присоединилась Швеция. Но за спиной воюющих явственно обозначились такие ведущие державы Европы, как Пруссия и Великобритания. Им удалось вовлечь в антирусскую коалицию Голландию и Польшу. Под их нажимом Россию оставили ее союзницы — сначала Дания, затем Австрия. Эта война стала самым серьезным испытанием внутренней и внешней политики, проводимой Екатериной Великой и Потемкиным. Четыре года войны, потребовавшие от императрицы и ее соправителя напряжения всех физических и духовных сил, с предельной полнотой отразились в их переписке, которая составляет большую половину книги. Нет нужды и смысла пересказывать эту переписку. Ее нужно читать. Заметим только, что подавляющее большинство писем Потемкина императрице этого периода публикуется впервые и позволяет понять и оценить все перипетии борьбы против мощной европейской коалиции, борьбы, закончившейся блистательным успехом русской армии и флота, русской дипломатии. Письма 1787—1791 гг. развенчивают миф о несостоятельности Потемкина как полководца. Возглавив армию и флот на юге России, Светлейший князь Таврический сумел добиться не виданных ранее успехов малой кровью. Боевые действия велись на огромном пространстве от Северного Кавказа до Дуная. Победы одерживали командовавшие отдельными корпусами генералы: Суворов, Репнин, Гудович, Дерфельден, Текелли, Герман. На море неувядаемой славой покрыл себя адмирал Ушаков, поставленный во главе молодого Черноморского флота Потемкиным. Победы гребной флотилии связаны с именами Алексиано, Нассау, Рибаса. Но общее руководство войной, планирование кампаний и операций осуществлял Потемкин. Он и здесь, далеко опередив свое время, не был понят и оценен по достоинству современниками, привыкшими видеть полководца на поле брани. Русские военные историки, опубликовавшие в самом конце XIX в. бумаги князя Потемкина-Таврического, уже тогда (с большим опозданием!) сделали вывод о том, что вторая турецкая война должна быть названа ‘потемкинскою’. Они не знали писем Светлейшего императрице, приведенных в настоящем издании. Эти письма свидетельствуют: через все трудности военного времени Екатерина Великая и Потемкин уверенно и твердо вели государственный корабль к цели. Не раз государыня писала князю, что она гордится им — своим учеником. Когда ей удалось заключить мир со Швецией и ослабить напряжение, созданное противниками России, Потемкин поздравил ее словами: ‘Здравствуй, матушка Всемилостивейшая Государыня, с плодом неустрашимой твоей твердости’! Великая женщина в письме к барону Гримму приводит эти слова, как самую высокую оценку своей деятельности на благо России. Письма красноречиво повествуют о том, что ‘наставница и друг’ Потемкина в трудное для России время обращалась к мужу и соправителю за советами, признавая за ним авторитет учителя.
Лопатин В. С.
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. М. Е. Салтыков-Щедрин, Бушмин Алексей Сергеевич, Год: 1980
  2. Два брата. Рассказ крестьянина С. Т. Семенова, Семенов Сергей Терентьевич, Год: 1887
  3. Творческая история и историко-литературное значение романа А. Белого ‘Петербург’, Долгополов Л. К., Год: 1981
  4. Спор о переводах Шекспира, Шекспир Вильям, Год: 1941
  5. Гончаров о любви и художественном творчестве, Гончаров Иван Александрович, Год: 1895
  6. ‘Стихи о России’ Александра Блока, Иванов Георгий, Год: 1915
  7. Писатель-праведник, Струве Никита Алексеевич, Год: 1992
  8. ‘Бирюк’. Тургенева., Тургенев Иван Сергеевич, Год: 1872
Электронная библиотека