Гончаровъ о любви и художественномъ творчеств.
Гончаровъ о любви и художественномъ творчеств.
‘Сверный Встникъ’, No 2, 1895
Гончаров о любви и художественном творчестве, Гончаров Иван Александрович, Год: 1895
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Въ январьской книжк ‘Русскаго Обозрня’ мы находимъ очень любопытную посмертную статью Гончарова надъ названемъ ‘Намреня, задачи и идеи романа Обрывъ’. Нкоторыя разсужденя Гончарова представляютъ большой интересъ, рисуя совершенно законченное писательское мровоззрне съ опредленными эстетическими и нравственными требованями. Объяснене, относящееся къ Обрыву, отличается, какъ и все, что выходило изъ подъ пера этого замчательнаго художника, необычайною ясностью и точностью. Гончаровъ интересовался развитемъ человческой страсти, и его романъ даетъ изображене этой страсти, въ самыхъ различныхъ, типичныхъ формахъ. ‘Прежде всего, пишетъ онъ, я сосредоточился на Вр, на образ ея честной женской любви, обратившейся по несчастнымъ обстоятельствамъ въ гибельную страсть. Меня увлекали проявленя страсти въ чистой и гордой натур женщины и борьба ея съ нею’.
Вообще меня всюду поражалъ процессъ разнообразнаго проявленя страсти., т. е. любви,— который, что бы ни говорили, иметъ громадное вляне на судьбу — и людей и людскихъ длъ. Я наблюдалъ игру этой страсти всюду, гд видлъ ея признаки, и всегда порывался изобразить ихъ,— можетъ быть, потому, что игра страстей даетъ художнику богатый матералъ живыхъ эфектовъ, драматическихъ положенй, и сообщаетъ больше жизни его созданямъ. Работая надъ серьезной и пылкой страстью Вры, я невольно расшевелилъ и исчерпалъ въ роман почти вс образы страстей. Явилась страсть Райскаго къ Вр, особый видъ страсти, свойственный его характеру, потомъ страсть Тушина къ ней-же, глубокая, разумно-человческая, основанная на сознани и убждени въ нравственныхъ совершенствахъ Вры, дале безсознательная, почти слпая страсть учителя Козлова къ своей неврной жен, наконецъ, дикая, животная, но упорная и сосредоточенная страсть простого мужика Савелья къ жен его Марин, этой крпостной Мессалин. Я не соображалъ и не разсчитывалъ этого, какъ алгебраическую выкладку: нтъ, вс эти параллели страстей явились сами собою, какъ сами-же собой, будто для противоположности этимъ страстямъ, явились дв женскя фигуры — безъ всякаго признака страстей: это — Софья Бловодова, петербургская дама, и Марфинька, сестра Вры.
Гончаровъ такъ заключаетъ эту свою мысль:
Весь рядъ этихъ личностей представляетъ нкоторую градацю, гд на высот стоятъ безупречныя — Бловодова и Марфинька, потомъ — Бабушка и Вра, и, наконецъ, нисходитъ до крайняго злоупотребленя человческой натуры — въ жен Козлова и въ Марин- Послдняя уже представляетъ окончательное падене человка до животнаго. Нердко слышишь упреки: зачмъ художникъ избираетъ таке сюжеты, какъ, напримръ, болзни страсти, ихъ уродливости, безобразныя явленя, и такя лица, какъ Вра, Бабушка, съ ихъ паденями, и, наконецъ (quelle horreur!), жена Козлова и Марина? Какъ скоро эти лица — люди, такъ и нельзя обходить ихъ, и нельзя отворачиваться отъ ихъ пороковъ и слабостей. Лучше бы изображать только чистыхъ и безупречныхъ героевъ и героинь, но тогда искусство было-бы, какъ въ прежнее bon vieux temps, только забавой, развлеченемъ досуга. Между тмъ, въ наше время, когда человческое общество выходитъ изъ дтства и замтно зретъ, когда наука, ремесла, промышленность — длаютъ серьезные шаги, искусство отставать отъ нихъ не можетъ. Оно иметъ тоже серьезную задачу — это довершать воспитане и совершенствовать человка. Оно такъ-же, какъ наука, учитъ чему-нибудь, остерегаетъ, убждаетъ, изображаетъ истину, но только у него друге пути и премы: эта пути — чувства и фантазя. Художникъ — тотъ-же мыслитель но онъ мыслитъ не посредственно, а образами. Врная сцна или удачный портретъ дйствуютъ сильне всякой морали, изложенной въ сентенци.
Изображене страстей — это одна задача ‘Обрыва’. Другая задача его — прослдить въ лиц Райскаго натуру художника, ея проявленя въ искусств и въ жизни. Кром этихъ двухъ задачъ Гончарова смолоду занималъ вопросъ о такъ называемомъ падени женщины, одинъ изъ самыхъ, по его словамъ, важныхъ, вопющихъ но своей несправедливости вопросовъ. И вотъ что пишетъ на эту тему этотъ тонкй художникъ съ поразительнымъ чутьемъ къ простой человческой правд, свободной отъ всякой аффектаци:
‘Меня всегда поражали, пишетъ онъ, во первыхъ — грубость въ поняти, которымъ опредлялось это падене, а во вторыхъ — несправедливость и жестокость, обрушиваемая на женщину за всякое падене, какими-бы обстоятельствами оно ни сопровождалось, тогда какъ о падени мужчинъ вовсе не существуетъ никакого вопроса. (Въ послднемъ случа все ссылаются на разницу, которую вложила сама природа въ женскй организмъ, на назначене, указанное женщин, и на нкоторыя особыя условя и свойства женской натуры. Въ этой ссылк есть очень маленькая доза правды, а больше лукавство. Но я не касаюсь этого вопроса: это не мое дло). Падене женщинъ опредляютъ обыкновенно извстнымъ фактомъ, не справляясь съ предшествовавшими обстоятельствами: ни съ лтами, ни съ воспитанемъ, ни съ обстановкой, ни вообще съ судьбою невинной двушки. Ранняя молодость, сиротство или отсутстве руководства, экзальтаця нервической натуры — ничто не извиняетъ жертву,— и она теряетъ вс женскя права на всю жизнь, и нердко, въ безнадежности и отчаяни скользитъ дальше по тому-же пути. Между тмъ, общество биткомъ набито такими женщинами, которыхъ ршетка тюрьмы, т. е., страхъ, строгость узды, а иногда еще хуже — разсчетъ на выгоды — уберегли отъ факта, но которыя тысячу разъ падали и до замужества, и въ замужеств, тратя вс женскя чувства на всякаго встрчнаго, въ раздражительной игр кокетства, легкомысля, празднаго тасканья, притворныхъ нжностей, взглядовъ и т. п., куда уходитъ все, что есть умнаго, тонкаго, честнаго и правдиваго въ женщин. Мужчины тоже со своей стороны поддерживаютъ это, и топятъ молодость въ чаду разгула страстей и всякой нетрезвости, а потомъ гордо являются къ брачному внцу, съ болзненнымъ или изношеннымъ организмомъ, послдствями котораго награждаютъ двственную подругу и свое потомство,— какъ будто для насъ, неслабаго пола, чистота нравовъ вовсе не обязательна. Смшно вооружаться и гремть противъ этого, слишкомъ укоренившагося зла,— я и не вооружаюсь (всякй почти изъ насъ попалъ бы камнемъ въ перваго себя), я вооружаюсь только противъ тяжкой отвтственности, которой слпо и безъ разбора подвергаютъ женщинъ. Я и въ роман взялъ защиту этого дла, по напомню опять, что романистъ — не моралистъ, слдовательно, и я не могъ взять на себя ршене вопроса о паденяхъ женщинъ, а старался изобразить — двухъ, виновныхъ въ факт, но не падшихъ женщинъ. Затмъ, уже пусть читатель самъ ршаетъ вопросъ о томъ, что такое падене женщины.
Въ той-же стать мы находимъ слдующее отчетливое разсуждене чисто-эстетическаго характера:
‘Я отнюдь не согласенъ, пишетъ Гончаровъ, съ тми эстетиками, изъ новыхъ поколнй, которые ограничиваютъ цль искусства одними крайне-утилитарными цлями, требуя, чтобы оно отражало только жизнь, кишащую заботами ныншняго дня, изображало вчера родившихся и завтра умирающихъ героевъ и героинь и чтобы несло въ свои предлы всякую мелочь, вс подробныя черты, не успвшя сложиться въ какой-нибудь боле или мене опредленный порядокъ, т. е., образъ. Искусство серьезное и строгое не можетъ изображать хаоса разложеня, всхъ микроскопическихъ явленй жизни, это дло низшаго рода искусства: карикатуры, эпиграммы, летучей сатиры. Истинное произведене искусства можетъ изображать только устоявшуюся жизнь въ какомъ-нибудь образ, физономи, чтобы и самые люди повторились въ многочисленныхъ тонахъ подъ влянемъ тхъ или другихъ началъ, порядковъ воспитаня, чтобы явился какой-нибудь постоянный, опредленный образъ формы жизни и чтобы люди этой формы явились во множеств видовъ или экземпляровъ съ извстными правилами, привычками. А для этого ну ясно, конечно, время. Только то, что оставляетъ замтную черту въ жизни, что поступаетъ, такъ сказать, въ ея капиталъ, будущую основу, то и входитъ въ художественное произведене, оставляющее прочный слдъ въ литератур.
Это можно пояснить недалекимъ примромъ. Росся переживаетъ теперь великую эпоху реформъ: такой эпохи, такой великой работы всего царства не было съ Петра. Старые люди, какъ старые порядки, доживаютъ свой срокъ, новые пути еще не установились, все поглощено напряженнымъ трудомъ и ожиданями благихъ результатовъ. Искусству не надъ чмъ остановиться пока. Старые художники дописываютъ старую жизнь и прежнихъ людей. Новыхъ еще нтъ: сама новая жизнь не вложилась въ опредленную физономю, и люди не имютъ опредленнаго лица и характера. Тургеневъ (въ ‘Запискахъ охотника’), Писемскй, Григоровичъ — обезсмертили нравы русскаго крпостного крестьянина, Писемскй, сверхъ того, наплодилъ мполсество типовъ мелкаго провинцальнаго чиновничества, Островскй исчерпалъ весь купеческй бытъ, и все это до реформъ. Старые люди еще не перевелись, а новые не созрли и не представляютъ никакихъ опредленныхъ физономй, съ которыхъ художникъ могъ-бы писать портреты. Реформамъ всего 15, а инымъ — 10 лтъ отъ роду,— и только тогда, когда он установятъ жизнь, и когда жизнь эта окрпнетъ въ прочной форм и дастъ общй широкй образъ, тогда въ сред ея опредлятся безчисленные образы людей. Явится уже другой крестьянинъ, не похожй на крпостного, друге чиновники и купцы, не прежне, а какъ ихъ образуетъ духъ реформъ,— и тогда явится и обильная жатва для будущихъ Тургеневыхъ, Писемскихъ и Островскихъ. А до тхъ поръ нельзя и обвинять насъ, стариковъ, что мы изображаемъ только старую жизнь, какъ печатно упрекали меня. Новая жизнь и новые люди не вылупились еще изъ яйца. Я, въ свою очередь, спрошу, отчего-же въ молодомъ поколни не являются таке писатели, какъ Островскй, Тургеневъ, Писемскй? Все по той-же причин: не съ кого и не съ чего имъ писать, оттого они и пишутъ мелочи, пустяки, или придираются къ старикамъ.