Время на прочтение: 19 минут(ы)
Керн (Маркова-Виноградская) Анна Петровна
Письма А. П. Керн к Пушкину и Пушкина к А. П. Керн
Керн (Маркова-Виноградская) А. П. Воспоминания о Пушкине.
Сост., вступ. ст. и примеч. А. М. Гордина. — М.: Сов. Россия, 1987.
OCR Ловецкая Т.Ю.
А. Г. Родзянко и А. П. Керн — Пушкину
10 мая 1825 г. Лубны
<А. Г. Родзянко>
Лубны 10-го маия, 1825-го года
пред глазами Анны Петровны.
Виноват, сто раз виноват перед тобою, любезный и дорогой мой Александр Сергеевич, не отвечая три месяца на твое неожиданное и приятнейшее письмо, излагать причины моего молчания и не нужно, и излишнее, лень моя главною тому причиною, и ты знаешь, что она никогда не переменится, хотя Анна Петровна ужасно как моет за это выражение мою грешную головушку. Но, невзирая на твое хорошее мнение о моих различных способностях, я становлюсь в тупик в некоторых вещах и, во-первых, в ответе к тебе. Но сделай милость, не давай воли своему воображению и не делай общею моей неодолимой лени, скромность моя и молчание в некоторых случаях могут быть вместе обвинителями и защитниками ее, я тебе похвалюсь, что благодаря этой же лени я постояннее всех Амадисов1 и польских и русских, итак, одна трудность перемены и переноски своей привязанности составляет мою добродетель, следовательно, говорит Анна Петровна, немного стоит добродетель ваша! А она соблюдает молчание.— <Керн:> Молчание знак согласья.— <Родзянко:> И справедливо. Скажи, пожалуй, что вздумалось тебе так клепать на меня, за какие проказы? — за какие шалости? — но довольно, пора говорить о литературе с тобою, нашим Корифеем. — <Керн:> Ей-богу, он ничего не хочет и не намерен вам сказать! насилу упросила! — Если б вы знали, чего мне это стоило! — <Родзянко:> Самой безделки, придвинуть стул, дать перо и бумагу и сказать: пишите.— <Керн:> Да спросите, сколько раз повторить это должно было! — <Родзянко:> Repetitia est mater studiorum {Повторение — мать учения (лат.).}. Зачем не во всем требуют уроков, а еще более повторений, жалуюсь тебе, как новому Оберону2, отсутствующий, ты имеешь гораздо более влияния на ее, нежели я со всем моим присутствием, письмо твое меня гораздо более поддерживает, нежели все мое красноречие.— <Керн:> Je vous proteste qu’il n’est pas dans mes fors! {Уверяю вас, что он не в плену у меня! (фр.)} — <Родзянко:> А чья вина? — вот теперь вздумала мириться с Ермолаем Федоровичем, снова пришло остывшее давно желание иметь законных детей, и я пропал, тогда можно было извиниться молодостию и неопытностию, а теперь чем? — ради бога, будь посредником! — <Керн:> Ей-богу, я этих строк не читала! — <Родзянко:> Но заставила их прочесть себе 10 раз.— <Керн:> Право, не 10. — <Родзянко:> А 9 — еще солгал. Пусть так, тем-то Анна Петровна и очаровательнее, что, со всем умом и чувствительностию [светской] образованной женщины, она изобилует такими детскими хитростями — но прощай, люблю тебя, и удивляюсь твоему гению, и восклицаю:
О, Пушкин, мот и расточитель
Даров поэзии святой
И молодежи удалой
Гиерофант и просветитель,
Любезных женщинам творец,
Певец [бр<одяг>] разбойников, Цыганов,
Безумцев, рыцарей, Русланов,
Скажи, чего ты не певец.
Моя поэма Чупка скончалась на тех отрывках, что я тебе читал, а две новые сатиры пошлю вскорости напечатать.
<А. П. Керн>
Вчера он был вдохновен мною! и написал — Сатиру — на меня. Если позволите, я вам ее сообщу.
С_т_и_х_и_ н_а_с_ч_е_т_ и_з_в_е_с_т_н_о_г_о примирения.
Соч. Аркадий Родзянко сию минуту.
‘Поверьте, толки все рассудка
Была одна дурная шутка,
Хвостов <в> лирических певцах,
Вы не притворно рассердились,
Со мной нарочно согласились,
И кто, кто? — я же в дураках.
И дельно, в век наш греховодный
Я вздумал нравственность читать,
И совершенство посевать
В душе к небесному холодной,
Что ж мне за все советы? — Ах!
Жена, муж, оба с мировою
Смеются под нос надо мною:
‘Прощайте, будьте в дураках!’.
NB: Эти стихи сочинены после благоразумнейших дружеских советов, и это было его желание, чтоб я их здесь переписала.
25 июля 1825 г. Михайловское
Я имел слабость попросить у вас разрешения вам писать, а вы — легкомыслие или кокетство позволить мне это. Переписка ни к чему не ведет, я знаю, но у меня нет сил противиться желанию получить хоть словечко, написанное вашей хорошенькой ручкой.
Ваш приезд в Тригорское оставил во мне впечатление более глубокое и мучительное, чем то, которое некогда произвела на меня встреча наша у Олениных. Лучшее, что я могу сделать в моей печальной деревенской глуши,— это стараться не думать больше о вас. Если бы в душе вашей была хоть капля жалости ко мне, вы тоже должны были бы пожелать мне этого,— но ветреность всегда жестока, и все вы, кружа головы направо и налево, радуетесь, видя, что есть душа, страждущая в вашу честь и славу.
Прощайте, божественная, я бешусь и я у ваших ног. Тысячу нежностей Ермолаю Федоровичу и поклон г-ну Вульфу.
25 июля
Снова берусь за перо, ибо умираю с тоски и могу думать только о вас. Надеюсь, вы прочтете это письмо тайком — спрячете ли вы его у себя на груди? ответите ли мне длинным посланием? пишите мне обо всем, что придет вам в голову,— заклинаю вас. Если вы опасаетесь моей нескромности, если не хотите компрометировать себя, измените почерк, подпишитесь вымышленным именем,— сердце мое сумеет вас угадать. Если выражения ваши будут столь же нежны, как ваши взгляды, — увы! — я постараюсь поверить им или же обмануть себя, что одно и то же. — Знаете ли вы, что перечтя эти строки, я стыжусь их сентиментального тона — что скажет Анна Николаевна? Ах вы, чудотворна или чудотворица!
Знаете что? пишите мне и так, и этак,— это очень мило {Последние несколько слов написаны поперек письма в разных направлениях.}.
13 и 14 августа 1825 г. Михайловское
Перечитываю ваше письмо вдоль и поперек и говорю: милая! прелесть! божественная! …а потом: ах, мерзкая! — Простите, прекрасная и нежная, но это так. Нет никакого сомнения в том, что вы божественны, но иногда вам не хватает здравого смысла, еще раз простите и утешьтесь, потому что от этого вы еще прелестнее. Напр., что вы хотите сказать, говоря о печатке, которая должна для вас подходить и вам нравиться (счастливая печатка!) и значение которой вы просите меня разъяснить? Если тут нет какого-нибудь скрытого смысла, то я не понимаю, чего вы желаете. Или вы хотите, чтобы я придумал для вас девиз? Это было бы совсем в духе Нетти1. Полно, сохраните ваш прежний девиз: ‘не скоро, а здорово’, лишь бы это не было девизом вашего приезда в Тригорское — а теперь поговорим о другом. Вы уверяете, что я не знаю вашего характера. А какое мне до него дело? очень он мне нужен — разве у хорошеньких женщин должен быть характер? главное — это глаза, зубы, ручки и ножки — (я прибавил бы еще — сердце, но ваша кузина2 очень уж затаскала это слово). Вы говорите, что вас легко узнать, вы хотели сказать — полюбить вас? вполне с вами согласен и даже сам служу тому доказательством: я вел себя с вами, как четырнадцатилетний мальчик,— это возмутительно, но с тех пор, как я вас больше не вижу, я постепенно возвращаю себе утраченное превосходство и пользуюсь этим, чтобы побранить вас. Если мы когда-нибудь снова увидимся, обещайте мне… Нет, не хочу ваших обещаний: к тому же письмо — нечто столь холодное, в просьбе, передаваемой по почте, нет ни силы, ни взволнованности, а в отказе — ни изящества, ни сладострастия. Итак, до свидания — и поговорим о другом. Как поживает подагра вашего супруга? Надеюсь, у него был основательный припадок через день после вашего приезда. Поделом ему! Если бы вы знали, какое отвращение, смешанное с почтительностью, испытываю я к этому человеку! Божественная, ради бога, постарайтесь, чтобы он играл в карты и чтобы у него сделался приступ подагры, подагры! Это моя единственная надежда!
Перечитывая снова ваше письмо, я нахожу в нем ужасное если, которого сначала не приметил: е_с_л_и_ м_о_я_ к_у_з_и_н_а_ о_с_т_а_н_е_т_с_я, т_о _о_с_е_н_ь_ю_ я _п_р_и_е_д_у и т. д. Ради бога, пусть она останется! Постарайтесь развлечь ее, ведь ничего нет легче, прикажите какому-нибудь офицеру вашего гарнизона влюбиться в нее, а когда настанет время ехать, досадите ей, отбив у нее воздыхателя, опять-таки ничего нет легче. Только не показывайте ей этого, а то из упрямства она способна сделать как раз противоположное тому, что надо. Что делаете вы с вашим кузеном?3 напишите мне об этом, только вполне откровенно. Отошлите-ка его поскорее в его университет, не знаю почему, но я недолюбливаю этих студентов так же, как и г-н Керн. — Достойнейший человек этот г-н Керн, почтенный, разумный и т. д., один только у него недостаток — то, что он ваш муж. Как можно быть вашим мужем? Этого я так же не могу себе вообразить, как не могу вообразить рая.
Все это было написано вчера. Сегодня почтовый день, и, не знаю почему, я вбил себе в голову, что получу от вас письмо. Этого не случилось, и я в самом собачьем настроении, хоть и совсем несправедливо: я должен быть благодарным за прошлый раз, знаю, но что поделаешь? умоляю вас, божественная, снизойдите к моей слабости, пишите мне, любите меня, и тогда я постараюсь быть любезным. Прощайте, дайте ручку. 14 августа
21 (?) августа 1825 г. Михайловское
Вы способны привести меня в отчаяние, я только что собрался написать вам несколько глупостей, которые насмешили бы вас до смерти, как вдруг пришло ваше письмо, опечалившее меня в самом разгаре моего вдохновения. Постарайтесь отделаться от этих спазм, которые делают вас очень интересной, но ни к черту не годятся, уверяю вас. Зачем вы принуждаете меня бранить вас? Если у вас рука была на перевязи, не следовало мне писать. Экая сумасбродка!
Скажите, однако, что он сделал вам, этот бедный муж? Уже не ревнует ли он часом? Что ж, клянусь вам, он не был бы неправ, вы не умеете или (что еще хуже) не хотите щадить людей. Хорошенькая женщина, конечно, вольна… быть вольной {В подлиннике — игра слов: maitresse (фр.) значит — и хозяйка, госпожа самой себе, и любовница.}. Боже мой, я не собираюсь читать вам нравоучения, но все же следует уважать мужа,— иначе никто не захочет состоять в мужьях. Не принижайте слишком это ремесло, оно необходимо на свете. Право, я говорю с вами совершенно чистосердечно. За 400 верст вы ухитрились возбудить во мне ревность, что же должно быть в 4 шагах? (NB: Я очень хотел бы знать, почему ваш двоюродный братец уехал из Риги только 15-го числа сего месяца и почему имя его в письме ко мне трижды сорвалось у вас с пера? Можно узнать это, если это не слишком нескромно?) Простите, божественная, что я откровенно высказываю вам то, что думаю: это — доказательство истинного моего к вам участия, я люблю вас гораздо больше, чем вам кажется. Постарайтесь хоть сколько-нибудь наладить отношения с этим проклятым г-ном Керном. Я отлично понимаю, что он не какой-нибудь гений, но в конце концов он и не совсем дурак. Побольше мягкости, кокетства (и главное, бога ради, отказов, отказов и отказов) — и он будет у ваших ног,— место, которому я от всей души завидую, но что поделаешь? Я в отчаянии от отъезда Анеты, как бы то ни было, но вы непременно должны приехать осенью сюда или хотя бы в Псков. Предлогом можно будет выставить болезнь Анеты. Что вы об этом думаете? Отвечайте мне, умоляю вас, и ни слова об этом Алексею Вульфу. Вы приедете? — не правда ли? — а до тех пор не решайте ничего касательно вашего мужа. Вы молоды, вся жизнь перед вами, а он… Наконец, будьте уверены, что я не из тех, кто никогда не посоветует решительных мер — иногда это неизбежно, но раньше надо хорошенько подумать и не создавать скандала без надобности.
Прощайте! Сейчас ночь, и ваш образ встает передо мной, такой печальный и сладострастный: мне чудится, что я вижу ваш взгляд, ваши полуоткрытые уста.
Прощайте — мне чудится, что я у ваших ног, сжимаю их, ощущаю ваши колени,— я отдал бы всю свою жизнь за миг действительности. Прощайте, и верьте моему бреду, он смешон, но искренен.
28 августа 1825 г. Михайловское
Прилагаю письмо для вашей тетушки, вы можете его оставить у себя, если случится, что они уже уехали из Риги. Скажите, можно ли быть столь ветреной? Каким образом письмо, адресованное вам, попало не в ваши, а в другие руки? Но что сделано, то сделано — поговорим о том, что нам следует делать.
Если ваш супруг очень вам надоел, бросьте его, но знаете как? Вы оставляете там все семейство, берете почтовых лошадей на Остров и приезжаете… куда? в Тригорское? вовсе нет: в Михайловское! Вот великолепный проект, который уже с четверть часа дразнит мое воображение. Вы представляете себе, как я был бы счастлив? Вы скажете: ‘А огласка, а скандал?’ Черт возьми! Когда бросают мужа, это уже полный скандал, дальнейшее ничего не значит или значит очень мало. Согласитесь, что проект мой романтичен! — Сходство характеров, ненависть к преградам, сильно развитый орган полета, и пр. и пр.— Представляете себе удивление вашей тетушки? Последует разрыв. Вы будете видаться с вашей кузиной тайком, это хороший способ сделать дружбу менее пресной — а когда Керн умрет — вы будете свободны, как воздух… Ну, что вы на это скажете? Не говорил ли я вам, что способен дать вам совет смелый и внушительный!
Поговорим серьезно, т. е. хладнокровно: увижу ли я вас снова? Мысль, что нет, приводит меня в трепет.— Вы скажете мне: утешьтесь. Отлично, но как? влюбиться? невозможно. Прежде всего надо забыть про ваши спазмы.— Покинуть родину? удавиться? жениться? Все это очень хлопотливо и не привлекает меня.— Да, кстати, каким же образом буду я получать от вас письма? Ваша тетушка противится нашей переписке, столь целомудренной, столь невинной (да и как же иначе… на расстоянии 400 верст).— Наши письма наверное будут перехватывать, прочитывать, обсуждать и потом торжественно предавать сожжению. Постарайтесь изменить ваш почерк, а об остальном я позабочусь.— Но только пишите мне, да побольше, и вдоль, и поперек, и по диагонали (геометрический термин). Вот что такое д_и_а_г_о_н_а_л_ь {Эта фраза написана из угла в угол письма — по диагонали.}. А главное, не лишайте меня надежды снова увидеть вас. Иначе я, право, постараюсь влюбиться в другую. Чуть не забыл: я только что написал [письмо] Нетти письмо, очень нежное, очень раболепное. Я без ума от Нетти. Она наивна, а вы нет. Отчего вы не наивны? Не правда ли, по почте я гораздо любезнее, чем при личном свидании, так вот, если вы приедете, я обещаю вам быть любезным до чрезвычайности — в понедельник я буду весел, во вторник восторжен, в среду нежен, в четверг игрив, в пятницу, субботу и воскресенье буду чем вам угодно, и всю неделю — у ваших ног. — П_р_о_щ_а_й_т_е.
28 августа.
Не распечатывайте прилагаемого письма, это нехорошо. Ваша тетушка рассердится.
Но полюбуйтесь, как с божьей помощью все перемешалось: г-жа Осипова распечатывает письмо к вам, вы распечатываете письмо к ней, я распечатываю письма Нетти — и все мы находим в них нечто для себя назидательное — поистине это восхитительно!
Да, сударыня, пусть будет стыдно тому, кто дурно об этом подумает. Ах, эти люди, считающие, что переписка может к чему-то привести. Уж не по собственному ли опыту они это знают? Но я прощаю им, простите и вы тоже — и будем продолжать.
Ваше последнее письмо (писанное в полночь) прелестно, я смеялся от всего сердца, но вы слишком строги к вашей милой племяннице, правда, она ветрена, но — терпение: еще лет двадцать — и, ручаюсь вам, она исправится. Что же до ее кокетства, то вы совершенно правы, оно способно привести в отчаяние. Неужели она не может довольствоваться тем, что нравится своему повелителю г-ну Керну, раз уж ей выпало такое счастье? Нет, нужно еще кружить голову вашему сыну, своему кузену! Приехав в Тригорское, она вздумала пленить г-на Рокотова и меня, это еще не все: приехав в Ригу, она встречает в ее проклятой крепости некоего проклятого узника и становится кокетливым провидением этого окаянного каторжника! Но и это еще не все: вы сообщаете мне, что в деле замешаны еще и мундиры! Нет, это уж слишком: об этом узнает г-н Рокотов, и посмотрим, что он на это скажет. Но, сударыня, думаете ли вы всерьез, что она кокетничает р_а_в_н_о_д_у_ш_н_о? Она уверяет, что нет, я хотел бы верить этому, но еще больше успокаивает меня то, что не все ухаживают на один лад, и лишь бы другие были почтительны, робки и сдержанны,— мне ничего больше не надо. Благодарю вас, сударыня, [за ваше] за то, что вы не передали моего письма: оно было слишком нежно, а при нынешних обстоятельствах это было бы смешно с моей стороны. Я напишу ей другое, со свойственной мне дерзостью, и решительно порву с ней всякие отношения, пусть не говорят, что я старался внести смуту в семью, что Ермолай Федорович может обвинять меня в отсутствии нравственных правил, а жена его — издеваться надо мной.— Как это мило, что вы нашли портрет схожим: ‘смела в’ и т. д. Не правда ли? Она отрицает и это, но конечно, я больше не верю ей.
Прощайте, сударыня. С великим нетерпением жду вашего приезда… мы позлословим на счет Северной Нетти1, относительно которой я всегда буду сожалеть, что увидел ее, и еще более, что не обладал ею . Простите это чересчур откровенное признание тому, кто любит вас очень нежно, хотя и совсем иначе.
Михайловское.
Госпоже Осиновой.
22 сентября 1825 г. Михайловское
Ради бога, не отсылайте г-же Осиновой того письма, которое вы нашли в вашем пакете. Разве вы не видите, что оно было написано только для вашего собственного назидания? Оставьте его у себя, или вы нас поссорите. Я пытался помирить вас, но после ваших последних выходок отчаялся в этом… Кстати, вы клянетесь мне всеми святыми, что ни с кем не кокетничаете, а между тем вы на ‘ты’ со своим кузеном, вы говорите ему: я презираю твою мать. Это ужасно, следовало сказать: вашу мать, а еще — лучше — ничего не говорить, потому что фраза эта произвела дьявольский эффект. Ревность в сторону,— я советую вам прекратить эту переписку, советую как друг, поистине вам преданный без громких слов и кривляний. Не понимаю, ради чего вы кокетничаете с юным студентом (притом же не поэтом) на таком почтительном расстоянии. Когда он был подле вас, вы знаете, что я находил это совершенно естественным, ибо надо же быть рассудительным. Решено, не правда ли? Бросьте переписку,— ручаюсь вам, что он от этого будет не менее влюблен в вас. Всерьез ли говорите вы, уверяя, будто одобряете мой проект? У Анеты от этого мороз пробежал по коже, а у меня голова закружилась от радости. Но я не верю в счастье, и это вполне простительно. Захотите ли вы, ангел любви, заставить уверовать мою неверующую и увядшую душу? Но приезжайте, по крайней мере, в Псков, это вам легко устроить. При одной мысли об этом сердце у меня бьется, в глазах темнеет и истома овладевает мною. Ужели и это тщетная надежда, как столько других?.. Перейдем к делу, прежде всего, нужен предлог, болезнь Анеты — что вы об этом скажете? Или не съездить ли вам в Петербург? Вы дадите мне знать об этом, не правда ли? — Не обманите меня, милый ангел. Пусть вам буду обязан я тем, что познал счастье, прежде чем расстался с жизнью! — Не говорите мне о восхищении: это не то чувство, какое мне нужно. Говорите мне о любви: вот чего я жажду. А самое главное, не говорите мне о стихах… Ваш совет написать его величеству тронул меня, как доказательство того, что вы обо мне думали — на коленях благодарю тебя за него, но не могу ему последовать. Пусть судьба решит мою участь, я не хочу в это вмешиваться… Надежда увидеть вас еще юною и прекрасною — единственное, что мне дорого. Еще раз, не обманите меня.
22 сент. Михайловское.
Пушкин и Анна Н. Вульф — А. П. Керн
8 декабря 1825 г. Тригорское
Никак не ожидал, чародейка, что вы вспомните обо мне, от всей души благодарю вас за это. Байрон 1 получил в моих глазах новую прелесть — все его героини примут в моем воображении черты, забыть которые невозможно. Вас буду видеть я в образах и Гюльнары и Лейлы 2 — идеал самого Байрона не мог быть божественнее. Вас, именно вас посылает мне всякий раз судьба, дабы усладить мое уединение! Вы — ангел-утешитель, а я — неблагодарный, потому что смею еще роптать… Вы е_д_е_т_е_ в Петербург, и мое изгнание тяготит меня более, чем когда-либо. Быть может, перемена, только что происшедшая 3, приблизит меня к вам, не смею на это надеяться. Не стоит верить надежде, она лишь хорошенькая женщина, которая обращается с нами, как со старым мужем. Что поделывает ваш муж, мой нежный гений? Знаете ли вы, что в его образе я представляю себе врагов Байрона, в том числе и его жену.
8 дек.
Снова берусь за перо, чтобы сказать вам, что я у ваших ног, что я по-прежнему люблю вас, что иногда вас ненавижу, что третьего дня говорил о вас гадости, что я целую ваши прелестные ручки и снова перецеловываю их, в ожидании лучшего, что больше сил моих нет, что вы божественны и т. д.
Наконец-то, милый друг, Пушкин принес мне письмо от тебя. Давно было пора получить мне от тебя весточку, так как я не знала, что и подумать о твоем молчании, однако из письма твоего я не вижу, что могло тебе помешать писать ко мне, и не могу понять, на какое письмо ты мне отвечаешь — на то ли, которое я тебе послала через мадмуазель Ниндель, или на другое, твои письма всегда меня сбивают с толку. Алексей писал мне, что ты отказалась от намерения уехать и решила остаться. Я поэтому совсем было успокоилась на твой счет, как вдруг твое письмо так неприятно меня разочаровало. Почему ты не сообщаешь мне ничего определенного, а предпочитаешь оставлять меня в тревоге? Не бойся за свои письма, можешь писать теперь просто на мое имя в Опочку. Моих писем больше уже не вскрывают, они тащатся через Новоржев и иногда могут даже затеряться. Вполне ли решен твой отъезд в Петербург? Последнее событие не изменит ли твоих планов? Байрон помирил тебя с Пушкиным, он сегодня же посылает тебе деньги — 125 рублей, его стоимость. Следующей почтой постараюсь прислать тебе свой долг, мне очень неприятно, что я заставила тебя так долго ждать. Сейчас не могу заговаривать об этом с матушкой, она очень больна, уже несколько дней в постели, у нее рожистое воспаление на лице… Что тебе еще рассказать? Этой зимой надеюсь непременно уехать в Тверь, а покамест томлюсь, тоскую и терпеливо жду: отвечай мне поскорее. Бетшер давно уже в Острове, но нам от этого не легче. Прощай, мой друг, навсегда твоя подруга.
Анна Н. Вульф и А. П. Керн — Пушкину
16 сентября 1826 г. Петербург
Петербург, 16 сентября.
Я так мало эгоистична, что радуюсь вашему освобождению и горячо поздравляю вас с ним, хотя вздыхаю, когда пишу это, и в глубине души дала бы многое, чтобы вы были еще в Михайловском, [и] все мои усилия быть благородной не могут заглушить чувство боли, которое я испытываю оттого, что не найду вас больше в Тригорском, куда влечет меня сейчас моя несчастная звезда, чего бы только не отдала я за то, чтобы не уезжать из него вовсе и не возвращаться туда сейчас. — Я послала вам длинное письмо с князем Вяземским — мне хотелось бы, чтобы оно не дошло до вас, я была тогда в отчаянии, узнав, что вас взяли 1, и не знаю, каких только безрассудств я не наделала бы. Князя я увидела в театре и занималась только тем, что лорнировала его в течение всего спектакля, я надеялась тогда рассказать вам о нем!— Я была чрезвычайно рада вновь увидеться с вашей сестрой — она очаровательна — знаете, я нахожу, что она очень похожа на вас. Не понимаю, как не заметила я этого раньше. Скажите, пожалуйста, почему вы перестали мне писать — из равнодушия или забвения? Г_а_д_к_и_й_ вы. Вы не заслуживаете любви, мне надо свести с вами много счетов — но горе, которое я испытываю оттого, что не увижу вас больше, заставляет меня все забыть. Бедному богдыхану 2 сколько хлопот, я думаю, в Москве — я думаю, он устанет внимать гимну беспрестанно. — А. Керн вам велит сказать, что она бескорыстно радуется вашему благополучию <А. П. Керн:> и любит искренно без затей. <Анна Н. Вульф:> Прощайте, мои радости, миновавшие и неповторимые. Никогда в жизни никто не заставит меня испытывать такие волнения и ощущения, какие я чувствовала возле вас. Письмо мое доказывает, какое у меня доверие к вам.— Надеюсь поэтому, что вы не станете меня компрометировать и разорвете это письмо, получу ли я на него ответ? —
Господину
Александру П.—
п_о_д_с_т_а_в_н_о_м_у_ б_р_а_т_ц_у, дабы не скандализовать общество.
Алексей Н. Вульф, Анна Н. Вульф и Пушкин — А. П. Керн
1 сентября 1827 г. Тригорское
Точно, милый мой друг, я очень давно к тебе не писал, главнейшая причина была та, что я надеялся ежедневно ехать в Петербург, но теперь, когда я вижу, что сия желанная минута не так скоро приближится, я решил тебе снова напомнить обо мне.— Судьбе угодно, чтобы прежде, нежели я вступлю на опасную стезю честолюбия, я бы поклонился праху предков моих, как древние витязи севера, оставляя родину, беседовали на могилах своих отцов — коих в облаках блуждающие тени — прости, мой ангел, я было хотел себя сравнить с Оссиановыми героями и уже был на пути — но сестра, которая, стоя перед зеркалом, взбивала кудри, дала мне заметить, как хорошо у ней [ле<вая>] правая {(ошибся, левая). (Примеч. Ал. Н. Вульфа.)} сторона взбита, и тем прервала полет моей фантазии.
Не могу вытерпеть, чтоб не прервать его поэтического рассказа [за кото<рый>] и чтоб не сказать тебе, что ты обязана сему двум тарелкам орехов и яблоков с зернышками, которые он съел для вдохновенья {<Алексей Н. Вульф:> кои для меня столь же вкусны, как для тебя пироги яблочные.}, et cela par sympathie en voyant dans ma lettre que tu mangeais du pate et lui mange des noisettes et des pommes etc. etc. {и это из чувства симпатии, увидев в моем письме, что ты ела пирожные, и он ест орехи и яблоки и проч. и проч. (фр.).} — <Алексей Н. Вульф:> Ты видишь, что сестра не дает.
Анна Петровна, я Вам жалуюсь на Анну Николаевну — она меня не целовала в глаза, как вы изволили приказывать. Adieu, belle lame {Прощайте, прекрасная (фр.).}.
Равно как и Александр Пушкин мне, сказать тебе без дальних околичностей, что я на сих днях еду в Тверь, а после, когда бог поможет, и к Вам, в Питер. Вот тебе покуда несколько слов, приехав в колыбель моей любви, я напишу тебе более. Здравствуй.
1 сентб. 827
Тригорск.
Распечатав пакет, ты найдешь на нем вид Тригорского1, написанный Александром Сергеевичем Пушкиным. Сохрани для потомства это доказательство обширности Гения, знаменитого поэта, обнимающего все изящное.
Май 1833 — март 1836 г. Петербург
Прошу Вас, милая Анна Петровна, прислать ко мне Арндта 1, но только не говорите об этом бабушке и дедушке 2.
Е. М. Хитрово — А. П. Керн
1830-е годы. Петербург
Получила вчера утром ваше милое письмо, сударыня, и сама приехала бы к вам, если бы, не серьезная болезнь моей дочери. Если бы вы смогли посетить меня завтра в полдень, я была бы вам очень рада.
Е. М. Хитрово и Пушкин — А. П. Керн
1830-е годы. Петербург
<Е. М. Хитрово — рукою Пушкина:>
Дорогая г-жа Керн, у нашей малютки корь, и с нею нельзя видеться, как только моей дочери станет лучше, я приеду вас обнять.
У меня такое скверное перо, что госпожа Хитрова не может им пользоваться, и мне выпала удача быть ее секретарем.
Е. М. Хитрово — А. П. Керн
1830-е годы. Петербург
Вот, дорогая моя, письмо от Шереметева — сообщите, что в нем. Я собиралась сама вручить вам его, но мне не везет, начался дождь.
1830-е годы. Петербург
Вот ответ Шереметева. Желаю, чтобы он был вам благоприятен — г-жа Хитрова сделала все, что могла. Прощайте, прекрасная. Будьте покойны и довольны и верьте моей преданности.
1830-е годы. Петербург
Раз вы не могли ничего добиться, вы, хорошенькая женщина, то что уж делать мне — ведь я даже и не красивый малый… Все, что могу посоветовать, это снова обратиться к посредничеству…
В настоящее издание вошли все основные мемуарные произведения А. П. Керн (Марковой-Виноградской) — воспоминания о Пушкине, Дельвиге, Глинке, ‘Дельвиг и Пушкин’ и автобиографические записки, а также из ее эпистолярного наследия — переписка с Пушкиным и имеющая прямое отношение к воспоминаниям о Пушкине переписка ее с редактором первого научного собрания сочинений поэта и автором его первой научной биографии П. В. Анненковым. В приложение включен ‘Дневник для отдохновения’ 1820 года, представляющий большой интерес не только для характеристики самой мемуаристки, но и как яркий документ эпохи, к которой принадлежали и Керн и Пушкин (события, описанные в Дневнике, происходят в Пскове, где всего несколько лет спустя не раз доводилось бывать Пушкину, Керн упоминает места, называет людей, которые были поэту знакомы).
Все тексты приводятся по изданию: Керн А. П. Воспоминания, дневники, переписка.— М.: Худож. лит., 1974. Вступительная статья, подготовка текста и примечания А. М. Гордина.
Под строку вынесены примечания самой А. П. Керн и переводы иноязычных фраз. В некоторых случаях сохранены переводы, принятые при первых публикациях, в других — выполнены заново. В ‘Воспоминаниях о Пушкине’, где Керн широко цитирует письма поэта к ней, под строкой даны переводы, напечатанные при первой публикации и журнале ‘Библиотека для чтения’, с внесением в них некоторых уточнений, наиболее точные переводы, выполненные для академического Полного собрания сочинений Пушкина, приведены ниже, среди переписки.
Все цитаты из писем и сочинений Пушкина приводятся по изданию: Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 1—16.— М.: АН СССР, 1937-1949.
Письма А. П. Керн к Пушкину и Пушкина к А. П. Керн
Печатаются по изданию: Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. 13, 15, 16. М.: АН СССР, 1937, 1948, 1949.
Автографы в Рукописном отделе Института русской литературы (Пушкинского дома) АН СССР в Ленинграде. Фонд 244 (Пушкин).
А. Г. Родзянко и А. П. Керн — Пушкину.
10 мая 1825 года из г. Лубны в Михайловское — т. 13, с. 170—171.
Ответ на письмо Пушкина от 8 декабря 1824 года из Михайловского.
О Родзянко, его отношениях с Пушкиным и Керн см. на стр. настоящего издания.
1 Амадис — герой испанского рыцарского романа.
2 Оберон — персонаж комедии В. Шекспира ‘Сон в летнюю ночь’, царь фей и эльфов.
25 июля 1825 года из Михайловского в Ригу — т. 13, с. 192—193 и 539 (перевод с французского).
13 и 14 августа 1825 года из Михайловского в Ригу — т. 13, с. 207—208 и 543—544 (перевод с французского).
1 Нетти — Анна Ивановна Вульф, по мужу Трувеллер, двоюродная сестра А. П. Керн, дочь ее дяди по матери Ивана Ивановича Вульфа. Жила в Бернове и Петербурге, откуда приезжала гостить в Тригорское к тетке П. А. Вульф-Осиповой и двоюродной сестре Ан. Н. Вульф. Там познакомилась с Пушкиным, была с ним в переписке, Пушкин посвятил ей шуточное стихотворение ‘За Netty сердцем я летаю…’. В 1835 году умерла от родов.
2 Кузина — Анна Николаевна Вульф.
3 Кузен — Алексей Николаевич Вульф.
21(?) августа 1825 года из Михайловского в Ригу — т. 13, с. 212—213 и 545—546 (перевод с французского).
28 августа 1825 года из Михайловского в Ригу. Приложенное письмо якобы ‘тетушке’ — П. А. Вульф-Осиповой фактически предназначалось также А. П. Керн — т. 13, с. 213—216 и 546—547 (перевод с французского).
1 Северная Нетти — А. П. Керн.
22 сентября 1825 года из Михайловского в Ригу — т. 13, с. 228—229 и 549 — 550 (перевод с французского).
Пушкин и Анна Н. Вульф — А. П. Керн.
8 декабря 1825 года из Тригорского в Ригу — т. 13, с. 249—250 и 550—554 (перевод с французского).
1 Издание сочинений Байрона в переводах на французский язык, 4-е (182—1825) или 5-е (1822).
2 Гюльнара и Лейла — героини поэм Байрона ‘Корсар’ и ‘Гяур’.
3 Смерть Александра I.
Анна Н. Вульф и А. П. Керн — Пушкину.
16 сентября 1826 года из Петербурга — т. 13, с. 296—297 и 560 (перевод с французского).
1 Пушкин был увезен из Михайловского в Москву присланным за ним фельдъегерем 4 сентября 1826 года.
2 Под богдыханом А. Н. Вульф подразумевает Николая I, находившегося в Москве по случаю коронации. Там 8 сентября произошла его встреча с Пушкиным.
Алексей Н. Вульф, Анна Н. Вульф и Пушкин — А. П. Керн.
1 сентября 1827 года из Тригорского в Петербург — т. 13, с. 342—343.
1 Вид Тригорского, рисованный Пушкиным, до нас не дошел.
Май 1833 — март 1836 года в Петербурге — т. 15, с. 114 и 323 (перевод с французского), как адресованное предположительно А. П. Малиновской.
В издании ‘Пушкин. Письма последних лет, 1834—1837’ (Л.: Наука, 1969. С. 130) напечатано как адресованное предположительно А. П. Керн. Однако в комментарии убедительно доказано, что адресат этого небольшого письма — именно А. П. Керн. Доводы, приводимые комментатором, могут быть еще дополнены тем фактом, что среди бумаг А. П. Керн, хранящихся в Пушкинском доме АН СССР, имеются две записки к ней Н. Ф. Арендта, свидетельствующие об их близком знакомстве в 30-е годы. Попытки искать каких-то иных адресатов (Временник Пушкинской комиссии. 1983. С. 138—140) лишены всяких оснований.
1 Арендт Николай Федорович (1785 — 1859) — известный врач-хирург, лейб-медик Николая I, лечил Пушкина после дуэли, 27—29 января 1837 года.
2 Бабушка и дедушка — Н. О. и С. Л. Пушкины.
Е. М. Хитрово и Пушкин — А. П. Керн.
1830-е годы. Петербург.
Три записки Е. М. Хитрово и Пушкина к А. П. Керн были включены ею в воспоминания о Дельвиге и Пушкине и впервые напечатаны в 1907 году в сб. ‘Пушкин и его современники’, вып. V. Мы печатаем их по академическому Полному собранию сочинений Пушкина, т. 16, с. 208 и 403—404 (перевод с французского).
Записки связаны с хлопотами (не давшими положительных результатов) Е. М. Хитрово и Пушкина о возвращении А. П. Керн имения, проданного ее отцом, П. М. Полторацким, графу Шереметеву. Хлопоты эти относятся к середине 1830-х годов (после смерти в 1832 г. матери Анны Петровны — Е. И. Полторацкой). Сами записки не датированы.
К этим трем запискам здесь присоединены еще две, написанные самой Е. М. Хитрово, но относящиеся к тому же времени и посвященные той же теме. С текста этих записок, приведенного А. П. Керн в ее воспоминаниях (см. стр. настоящего издания), сделан новый перевод А. Л. Андрес.
Дочь Е. М. Хитрово, о которой идет речь,— Дарья Федоровна Фикельмон, малютка — внучка Е. М. Хитрово, дочь Д. Ф. Фикельмон.
Прочитали? Поделиться с друзьями:
