‘Русское Богатство’, No 1, 1913
Письма А. П. Чехова. Том II (1838-1889). Изд. М. П. Чеховой. Москва. 1912, Чехов Антон Павлович, Год: 1913
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Письма А. П. Чехова. Томъ II (1838—1889). Изд. М. П. Чеховой. Москва. 1912. Стр. XVI+460. Ц. 1 р. 50 к.
Съ каждымъ томомъ письма Чехова становятся все интересне, все важне для пониманія его личности и творчества. Въ новомъ. том мы находимъ признанія покойнаго писателя, безъ которыхъ отнын немыслима никакая его писательская характеристика, никакое изображеніе его развитія. Не разъ указывалось на несоотвтствіе между художественной личностью Чехова и той средой, изъ которой онъ вышелъ, казалось непонятнымъ, какъ въ семь таганрогскаго мщанина могла зародиться нжная, аристократическая. муза Чехова — и изъ этого длался общій выводъ, что личность и творчество поэта не находятся ни въ какой связи съ окружающей его обстановкой. Трудно себ представить, какъ значительны поправки, которыя вносятъ въ это банальное предположеніе новыя письма Чехова, вотъ, напримръ, замчательное признаніе: ‘Что писатели-дворяне брали у природы даромъ, то разночинцы покупаютъ цною, молодости,— пишетъ Чеховъ Суворину въ 1889 году:— Напишите-ка разсказъ о томъ, какъ молодой человкъ, сынъ крпостного, бывшій лавочникъ, пвчій, гимназистъ и студентъ, воспитанный на чинопочитаніи, цлованіи поповскихъ рукъ, поклоненіи чужимъ мыслямъ, благодарившій за каждый кусокъ хлба, много разъ сченный, ходившій по урокамъ безъ калошъ, дравшійся, мучившій животныхъ, любившій обдать у богатыхъ родственниковъ, лицемрившій и Богу, и людямъ безъ всякой надобности, только изъ сознанія своего ничтожества — напишите, какъ этотъ молодой человкъ выдавливаетъ изъ себя по каплямъ раба и какъ онъ, проснувшись въ одно прекрасное утро, чувствуетъ, что въ его жилахъ течетъ уже не рабская кровь, а настоящая человческая’. Это изъ области моральной, а вотъ изъ связанной съ ней области. эстетической: ‘Я радъ, что 2—3 года тому назадъ я не слушался Григоровича и не писалъ романа! Воображаю, сколько бы добра я напортилъ, еслибы послушался. Онъ говоритъ: ‘талантъ и свжесть все одолютъ’. Талантъ и свжесть многое испортить могутъ — это врне. Кром изобилія матеріала и таланта, нужно еще кое-что не мене важное. Нужна возмужалость — это разъ, во вторыхъ, необходимо чувство личной свободы, и это чувство стало разгораться во мн только недавно. Раньше его у меня не было: его замняли съ успхомъ мое легкомысліе, небрежность и неуваженіе къ длу’. Очевидно, не такъ ужь были неправы т, которые въ свое время, высоко цня дарованіе Чехова, чувствовали эти его недостатки и, въ полномъ согласіи съ нимъ, напоминали о томъ, что ‘кром таланта, нужно еще кое-что не мене важное’. И Чеховъ считался съ этимъ — ‘выдавливалъ изъ себя раба’, воспитывалъ въ себ ‘чувство личной свободы’, думалъ, учился и шелъ впередъ, понять и оцнить его до конца можно только въ его развитіи.
Однако именно съ этой точки зрнія важно оцнить по достоинству тотъ капиталъ, съ которымъ Чеховъ вышелъ на широкій литературный путь. Онъ не только талантъ, онъ талантъ удивительно сознательный въ области мастерства, онъ превосходный техникъ, превосходный преподаватель писательскаго ремесла, и письма его пестрятъ цнными техническими указаніями. Какъ ясны были ему, напримръ, недостатки его ‘Степи’: ‘Тема хорошая, пишется весело, но, къ несчастью, отъ непривычки писать длинно, отъ страха написать лишнее, я впадаю въ крайность: каждая страница выходитъ компактной, какъ маленькій разсказъ, картины громоздятся, тснятся и, заслоняя другъ друга, губятъ общее впечатлніе. Въ результат получается не картина, въ которой вс частности, какъ звзды на неб, слились въ одно общее, а конспектъ, сухой перечень впечатлній. Пишущій… пойметъ меня, читатель же соскучится и плюнетъ’.
Какое пониманіе всеопредляющей роли стиля въ характеристик ‘Татьяны Рпиной’ Суворина: ‘Вообразите, что ваша Татьяна написана стихами, и тогда увидите, что ея недостатки получатъ иную физіономію. Еслибы она была написана въ стихахъ, то никто бы не замтилъ, что вс дйствующія лица говорятъ однимъ и тмъ же языкомъ, никто не упрекнулъ бы вашихъ героевъ въ томъ, что они не говорятъ, а философствуютъ и фельетонизируютъ — все это въ стихотворной, классической форм сливается съ общимъ фономъ какъ дымъ съ воздухомъ,— и не было бы замтно отсутствіе пошлаго языка и пошлыхъ, мелкихъ движеній, коими должны изобиловать современныя драма и комедія и коихъ въ Вашей Татьян нтъ совсмъ. Дайте Вашимъ героямъ латинскія фамиліи, одньте ихъ въ тоги и получится то же самое… Недостатки Вашей пьесы непоправимы, потому что они органическіе’.
Множество превосходныхъ практическихъ совтовъ разсяно въ письмахъ къ Леонтьеву, Ал. Чехову, Хлопову. ‘Пьеса никуда не будетъ годиться, если вс дйствующія лица будутъ похожи на тебя… Точно вн тебя нтъ жизни?! И кому интересно знать мою и твою жизнь, мои и твои мысли? Людямъ давай людей, а не самого себя. Берегись изысканнаго языка. Языкъ долженъ быть простъ и изященъ. Лакеи должны говорить просто, безъ пущай и безъ теперича. Отставные капитаны съ красными носами, пьющіе репортеры, голодающіе писатели, чахоточныя жены-труженицы, честные молодые люди безъ единаго пятнышка, возвышенныя двицы, добродушныя няни — все это было ужь описано и должно быть объзжаемо, какъ яма’. Замчателенъ цлый рядъ сужденій объ ‘Ученик’ Бурже въ серіи писемъ къ Суворину, здсь Чеховъ ршительно и умно отстаиваетъ право ученаго мыслителя быть матеріалистомъ. Конецъ романа съ обращеніемъ атеиста Сикста къ Богу раздражилъ Чехова, какъ тенденціозная неправда. ‘Сикстъ орелъ, но Бурже сдлалъ изъ него карикатуру. ‘Психологическіе опыты’ — клевета на человка и на науку’. Въ другомъ письм Чеховъ говоритъ: ‘Правда, Бурже придлалъ благополучный конецъ, но этотъ банальный конецъ скоро забывается, и въ памяти остается только Сикстъ и его ‘опыты’, которые убиваютъ сразу сто зайцевъ: компрометируютъ въ глазахъ толпы науку, которая подобно жен Цезаря не должна быть подозрваема, и третируютъ съ высоты писательскаго величія совсть, свободу, любовь, честь, нравственность, вселяя въ толпу увренность, что все это, что задерживаетъ въ ней звря и отличаетъ ее отъ собаки, легко можетъ быть дискредитировано ‘опытами’, если не теперь, то въ будущемъ’. Очень любопытны въ этихъ письмахъ также комментаріи Чехова къ его произведеніямъ, особенно къ ‘Скучной исторіи’: онъ логически отстаиваетъ свое толкованіе, безъ всякой естественной авторитарности: ‘При той наклонности, какая существуетъ даже у очень хорошихъ людей къ сплетн, ничто не гарантировано отъ нечистыхъ подозрній. Таковъ мой отвтъ на Вашъ вопросъ относительно неврно понимаемыхъ отношеній Кати къ профессору. Ужь коли отвыкли отъ вры въ дружбу, въ уваженіе, въ безграничную любовь, какая существуетъ у людей вн половой сферы, то хоть бы мн не приписывали дурныхъ вкусовъ. Вдь еслибы Катя была влюблена въ полуживого старика, то, согласитесь, это было бы половымъ извращеніемъ, курьезомъ, который могъ бы интересовать только психіатра, да и то только какъ неважный и доврія не заслуживающій анекдотъ. Будь только одно это половое извращеніе, стоило бы тогда писать повсть?’
Масса остроумныхъ замчаній, оцнокъ, характеристикъ разбросана въ письмахъ, есть здсь и шаржи, и грубости, и несправедливости — но и это все характерно для писателя и дорого для его любителя. Хочется поблагодарить редакцію писемъ и просить ее о скорйшемъ заключеніи ея труда, въ состав котораго надо упомянуть о содержательномъ біографическомъ комментаріи къ письмамъ, составленномъ М. П. Чеховымъ. Хочется однако также спросить редакцію, почему она такъ различно относится къ людямъ, которыхъ случилось А. П. Чехову задть въ письмахъ обиднымъ словомъ: однихъ она скрываетъ подъ иниціалами и многоточіями, другихъ — выставляетъ на публичное позорище. Объ одномъ живомъ почтенномъ писател Чеховъ пишетъ: ‘Человчина угнетенъ сухою умственностью и насквозь протухъ чужими мыслями’, и мы узнаемъ его имя, и это не единственный случай. Но тогда для чего же скрыты подъ иниціалами ‘болтливый Л.’, когда изъ контекста очевидно, что это Лейкинъ, или ‘плюнувшій себ въ лицо М. Б—скій’, когда тотъ же контекстъ позволяетъ угадать, о комъ идетъ рчь и т. д. Скрывать — такъ ужь все, и мы полагаемъ, что въ такихъ случаяхъ интересы живыхъ людей важне интересовъ исторической науки, которая во всякомъ случа рано или поздно получитъ свое. Едва-ли такъ ужь важно для насъ, что Чехову были ‘одинаково противны, какъ секретари консисторій, такъ и Нотовичъ съ Градовскимъ’, но живому старому Градовскому, беззащитному предъ лицомъ этой загробной обиды, можетъ быть отъ нея нестерпимо больно-и это должно ршать дло. Чужими страданіями нельзя покупать даже высокую теоретическую истину, не то, что такую бездлицу. Да и самъ А. П., конечно, не хотлъ никому сдлать больно, когда въ интимныхъ письмахъ свободно высказывалъ свое рзкое мнніе, не предполагая, что его обидное словечко сдлается столь преждевременно всеобщимъ достояніемъ.