ПЕТРОВЪ ДЕНЬ.
ПЕТРОВЪ ДЕНЬ.
ИЗЪ ВОСПОМИНАНІЙ ОХОТНИКА.
|
|
|
эта часть была доведена до совершенства.
——
Н. ОСНОВСКІЙ.
‘Современникъ’, No 12, 1854
Петров день, Основский Нил Андреевич, Год: 1854
Время на прочтение: 31 минут(ы)
Если вы, мой благосклонный читатель, охотникъ, то, конечно, понимаете, какъ бьется сердце молодого стрлка при наступленіи весны. Всю зиму грустно поглядывалъ онъ на свое ружье, повшенное на стнку, какъ будто для отдыха, до будущихъ подвиговъ, да поглаживалъ своего врнаго пса, неутомимаго преслдователя дупелей и бекасовъ.
Что хочешь говори въ защиту нашей сверной зимы, а скучна она съ своими лихими вьюгами и мятелями, съ своими зефирами, отъ которыхъ на русскихъ щекахъ и носахъ рдютъ розы. Спору нтъ, зима иметъ свои прелести, хороша она, но только, воля ваша, не восьмимсячная! Для нашего же брата-охотника, да если онъ къ тому еще не любитель вальсовъ, полекъ, мазурокъ и ералаша, этихъ двигателей большинства человчества, зима просто сущее наказаніе! Что прикажете длать, какъ говорится, въ часы досуга? идти на порошу, но пороша плохая охота и скорй достояніе промышленика или охотника до борзыхъ, нежели того, кто привыкъ слдить за веселымъ поискомъ собаки и быстрымъ, игривымъ полетомъ бекаса.
За то какъ весело, когда начнутся оттепели, наступитъ конецъ марта, покажутся кой-гд проталины: поля на высокихъ мстахъ оголятся, снгъ сдлается рыхлъ и едва-едва поддерживается легкими утренними морозами. Въ оврагахъ шумно и весело журчитъ вода, заикали вражки, какъ говоритъ простой народъ. Перестали роиться блыя мошки, и на мсто ихъ потянули съ юга вереницы гусей, утокъ: понеслись стада мелкихъ пташекъ. Надъ вами, въ вышин, звенитъ псня жаворонка, гд-то въ поднебесьи раздается крикъ журавля… А въ воздух все теплй и теплй… Черная, нсколько отогрвшаяся земля начинаетъ мстами покрываться зеленью, особенно на солнечныхъ припекахъ. Почки деревъ напухаютъ и лопаются, воздухъ напоенъ благоуханіемъ тополей и молодыхъ березъ… Отрадно взглянуть на зелень посл продолжительной суровой зимы, когда усталому взору представлялась всюду только однообразная снжная пелена, а зелень являлась въ тощихъ экземплярахъ тепличныхъ растеній и театральныхъ декораціяхъ…
Начало весны самое дорогое время для охотника. Встртясь съ товарищемъ, онъ непремнно скажетъ: ‘грачи прилетли, жаворонковъ и чибисовъ видли, говорятъ, вальдшнепы есть’…
Апрль и май по преимуществу, мсяцы дятельности, все живущее въ это время большею частію въ хлопотахъ, а охотнику, ‘ели онъ только не промышленикъ, еще пока нтъ работы, но онъ ждетъ..’
Наступаетъ наконецъ іюнь, приближается и Петровъ день, день разршенія стрльбы.
Въ прежніе годы, въ лта моей молодости, т. е. въ счастливйшіе лта, и я встрчалъ этотъ охотничій праздникъ, обыкновенно съ нсколькими товарищами, съ ружьемъ въ рукахъ, въ лсу или въ болот. Въ настоящее время порядокъ измнился. Я сдлался охотникомъ опытнымъ, знаю, что въ Петровъ день охота плоха, что стрлять въ эту пору, выключая молодыхъ, плохо летающихъ бекасовъ и едва-едва перепархивающихъ тетеревей, почти нечего, а стрлять такую дичь и не хочется и какъ-то жалко, а потому уже нсколько лтъ начинаю охоту не ране 20 іюля, то есть когда дичь поокрпнетъ и возмужаетъ. Я говорю о подмосковной охот, въ другихъ же боле южныхъ губерніяхъ можно начинать охоту и ране, потому что туда дичь ране прилетитъ, ране покончитъ дло своего размноженія, ране выведется и, слдовательно, прежде возмужаетъ.
Съ грустью долженъ я, однако, сознаться, что прежде было мн веселе. Время ли, которое не даетъ пощады никому и ничему, привычка ли, которая сглаживаетъ вс впечатлнія, какъ бы он рзки и сильны, ни были, поуменьшили страсть — не знаю. Чувствую только, что теперь не то, что было прежде.
Съ какимъ нетерпніемъ ждешь бывало Петрова дня, какъ долго, кажется идетъ время, каждый часъ не короче дня, день длинне недли! Чмъ ближе подходитъ ожидаемый, вожделенный праздникъ, тмъ боле и боле становишься нетерпливъ. За нсколько еще недль до его прихода начнешь заботитися и приготовляться, длать инспекторскій смотръ всмъ охотничьимъ вещамъ: то взглянешь на ружье и внимательно смотришь, не хватила ли гд его ржавчина, хорошо ли смазаны замки, то поставишь на цлыя сутки въ воду болотные сапоги, для того, чтобъ узнать, не текутъ ли они, не промокаютъ ли, то отправишься за заставу пробовать сто разъ уже выпробованное ружье. Начнешь составлять и обдумывать планы, куда лучше и надежне хать. И тамъ хорошо, и въ другое мсто хочется, и въ третье приглашаютъ. Встртишься съ товарищемъ-охотникомъ, говоришь не наговоришься, спросамъ и распросамъ конца нтъ…
Многіе нападаютъ на охоту, говорятъ, что страсть эта не достойна человка, что она занятіе временъ варварскихъ, младенческихъ, что смшно и нелпо видть человка, иногда даже очень почтеннаго, вязнущаго по колни въ грязи изъ-за того, чтобъ убить какую-нибудь длинноногую птичку. Смйтесь надъ нами, негодуйте на насъ, почтенные наставники и моралисты, но, воля ваша, все-таки охота чудное удовольствіе! Да и кром самой охоты, выключая ея сущности, сколько разсыпано для охотника наслажденій: онъ пользуется лучшимъ временемъ въ году, когда природа въ полномъ убранств, а природу вс любятъ боле или мене (конечно, нкоторые предпочитаютъ мадеру или штоссъ, ну, да это исключенія, а я говорю вообще). Одинъ идетъ любоваться ею на бульваръ, другой отправляется въ паркъ подышать свжею загородною пылью или детъ въ Сокольники упиться ароматнымъ, смолистымъ запахомъ сосны и едва не задыхается отъ самоварнаго дыму, третій спшитъ въ свою тепличку восхищаться зачахлымъ сучкомъ, который носитъ на себ громкое названіе какой-нибудь пальмы или банана. Однимъ словомъ, вс любятъ природу, только каждый но своему. Охотникъ вполн можетъ любоваться ея картинами, разставленными мастерскою рукою, ему нердко предстоятъ случаи восхищаться такими красотами, о которыхъ городскому жителю и не грезилось.
Компанія, съ которой я встрчалъ Петровъ день, почти постоянно состояла изъ людей молодыхъ, веселыхъ. Разнообразіе характеровъ придавало обществу особенно живой и занимательный колоритъ.
Про большинство этихъ охотниковъ теперь можно сказать:
‘Иныхъ ужь нтъ, а т далеко!…’
Въ то время, среди собравшихся, вы могли бы увидать Ивана Петровича, который уже нсколько лтъ подверженъ сплину, воображаетъ себя больнымъ, собирается охотиться, отыскиваетъ непромокаемые сапоги, ходитъ по дорожкамъ Петровскаго парка, въ петровскіе жары, окутанный въ мховое пальто и ваточную шинель и жалуется на холодъ.
Встртили бы иногда и Аркадія Николаича, страдающаго съ малолтства двумя неизлечимыми, хроническими болзнями — сномъ и ревматизмами, послдніе, говоритъ онъ, достались по наслдству отъ бабушки, у которой приключились съ испугу, во время пугачевскаго бунта. Еще Аркадій Николаичъ иметъ непостижимую страсть въ охотничьемъ дд обмануть ваши ожиданія. Зимой онъ собирается на охоту всюду, подетъ съ вами, пожалуй, хоть въ Калифорнію, но какъ скоро наступитъ лто, подошли поля, онъ и въ сторону, даетъ слово хать съ вами вмст и непремнно надуетъ, надуетъ даже самого себя, потому что и ружье велитъ вычистить, и сапоги смазать, и пороху съ дробью подсыпать, да тмъ дло и кончится, останется дома, а посл свалитъ все на ревматизмы, а какіе ревматмзмы! просто проспятъ сутокъ двое, не коротко же знакомому скажетъ, что славно поохотился. Во всемъ остальномъ Аркадій Николаичъ человкъ очень милый и любезный.
Алексй Иванычъ, неразлучный другъ Михаила Васильича, неразлучный до того, что нкоторые зовутъ ихъ inseparable, а другіе самкой и самцомъ, тоже бывалъ почти постояннымъ нашимъ спутникомъ. Алексй Иванычъ человкъ веселый, нердко, кром ружья, важивалъ на охоту фейерверки и постоянно флейту, на которой игралъ очень недурно, и даже однажды, въ Мытищахъ, въ веселый часъ, подъ звуки прародительскаго инструмента протанцовалъ качучу.
Но неизмннымъ нашимъ товарищемъ былъ толстый Василій Васильичъ, который хотя и не охотникъ, но здилъ въ поле, какъ самъ говорилъ, для воздуху, и всегда очень усердно при отъздахъ хлопоталъ объ укладк погребца.
Сборный пунктъ, откуда мы отправлялись на охоту, назначаемъ былъ большею частію у одного нашего общаго знакомаго (назовемъ его Николаемъ Дмитричемъ), человкъ онъ былъ превосходный, радушный и гостепріимный хозяинъ, страстный охотникъ, готовый всегда и всюду хать, были бы лишь добрые товарищи, окрестныя мста около Москвы зналъ онъ превосходно, каждый кустъ, ручеекъ, едва пробитая тропинка были ему хорошо знакомы.
Отъзды наши назначались наканун Петрова дня, въ ночь, чтобъ избжать жару и непріятнаго столкновенія, въ тсныхъ улицахъ, съ экипажами, подъ которые легко могли подвернуться молодыя, неопытныя, весело и рзво бгущія собаки.
— Пора бы и хать, замчалъ кто-нибудь, сгарая отъ нетерпнія.
— Все ли уложено? не забыть бы чего, говорилъ заботливый хозяинъ.
— Все, все уложено, не безпокойтесь, отвчаетъ бывало Василій Васильичъ: — погребецъ я самъ выносилъ.
— Знаю, братецъ, что погребца не забудешь: на этотъ счетъ, когда ты дешь съ вами, я всегда покоенъ.
— А взялъ ли Алексй Иванычъ свою дуду? спрашиваетъ съ насмшкой Александръ Дмитричъ, любившій въ охот принимать на себя роль диктатора и знатока: — а то, не ровенъ часъ, ружье покривится, какъ въ прошломъ году.
Этимъ онъ вамекалъ, что Алексй Иванычъ много пуделялъ и сваливалъ неудачу своей стрльбы на то, что будто покривились стволы.
— Какъ же, какъ же, отвчаетъ Алексй Иванычъ, задтый за живое: — взялъ. Вы знаете, что я безъ моей дудки ни на шагъ. Она, дйствительно, иногда бываетъ нужна, какъ напримръ, въ Воронцов: помнится, въ третьемъ году, осенью, пришлось утшать одного охотника серенадой, который, вмсто вальдшнепа, по своей собак зарядомъ стукнулъ, да еще такъ неосторожно, что та, бдная, недли дв или три не искала.
Насмшникъ, проглотивши пилюлю, начинаетъ хмуриться и придумывать, какой бы замчательно-неудачный случай вспомнить въ охот Алекся Иваныча, чтобъ отомстить ему.
— Чего мы еще ждемъ? говоритъ съ сердцемъ обиженный: — пари готовъ держать, что Аркадія Николаича поджидаемъ.
— Онъ далъ слово непремнно быть съ нами, отвчаетъ снисходительный хозяинъ: — надо подождать, еще успемъ.
— Надйтесь вы на его слово, подетъ онъ! продолжаетъ все еще неуспокоившійся знатокъ охотничьяго дла:— точно вы его, Николай Дмитричъ, не знаете? ужь извстно, что надуетъ.
— А гд же Федулычъ {Смотри ‘Федулычъ’ въ ‘Современник’ за іюль мсяцъ 1854 года.}? спрашиваетъ Николай Дмитричъ: — разв онъ не съ нами?
— Въ Мытищи-съ, нтъ съ вами-съ, откликается откуда нибудь изъ-за угла довольно высокая, сухощавая фигура, облеченная въ блую холстинную блузу: — только я пойду пшкомъ, своимъ трактомъ, у меня свой планъ-съ, каждый охотникъ долженъ имть свой планъ-съ.
— Ну, воля твоя, какъ хочешь, только приходи скорй, прибавляетъ Николай Дмитричъ зная невозможность уговорить Федулыча хать, когда онъ забралъ себ въ голову идти своимъ плавомъ: — я захватилъ такого чайку, что во всемъ Кита только одинъ фунтъ и былъ.
При слов чай Федулычъ улыбается, продуктъ этотъ необходимъ для него такъ же, какъ для рыбы вода, для пьяницы водка.
Наконецъ вс въ сбор, даже сверхъ чаянія и Аркадій Николаичъ явился съ заспанными глазами и нахмуренными бровями, будто бы отъ сильной боли въ рук, но на это никто не обращаетъ вниманія, вс убждены, что боль не надолго, скоро пройдетъ.
Длинныя охотничьи дроги поданы, лихой срый коренникъ, гордо поднявши голову, нетерпливо перебираетъ ногами, пристяжныя жмутся. Компанія усаживается. Собаки съ визгомъ и лаемъ прыгаютъ около лошадей.
— Ну, съ Богомъ, трогай!…
Пока не выхали за заставу, все тихо и покойно, вс сидятъ смирно и молча, боясь прикусить языкъ отъ удобства зды по нкоторымъ мостовымъ, но какъ скоро пахнуло полемъ, дунулъ въ лицо свжій втерокъ, общество оживляется, начинается говоръ, споры, смхъ, подшучиванье.
— Сколько паръ дупелей изволили вы взять съ вашимъ егеремъ въ этомъ болот? спрашиваетъ неугомонный Алексй Иванычъ, прозжая мимо трехъ-аршинной лужи и обращаясь къ диктатору охоты.
— Столько же, сколько у васъ было хорошихъ собакъ, отвчалъ самолюбивый охотникъ.
— Какая чудная ночь! замчаетъ кто-нибудь.
— Природа-то, природа-то какая, добавляетъ толстый Василій Васильичъ, оттыкая пробку довольно объемистой, плоской фляжки, наполненной хересомъ.
— Да, братецъ, эта природа, что у тебя въ рукахъ, чисто испанская, передай-ка и мн полюбоваться.
А ночь въ самомъ дл чудная. Синій сводъ неба обрызганъ звздами. Мсяцъ, повременамъ застилаемый перламутровой рябью полупрозрачныхъ, легкихъ облаковъ обливаетъ окрестность слабымъ, покойнымъ свтомъ. Тепло, тихо, ни одинъ листокъ не трепещетъ, повсюду спокойствіе. Изрдка лишь послышится гд-нибудь вдали голосъ лниво лающей, полусонной сторожевой собаки, или прогремитъ почтовый колокольчикъ, мотаясь подъ дугой бшено промчавшейся мимо васъ тройки съ какимъ-нибудь лихимъ фельдъегеремъ. Временемъ раздается грустный, меланхолическій свистъ кулика. Одни лишь неугомонные перепела и коростели, любители ночныхъ похожденій, вавакая и треща, нарушаютъ тишину ночи, но ихъ голосъ пріятенъ для слуха охотника.
Но вотъ въ воздух становится замтно свже, лсъ зашелестилъ листьями, потянулъ втерокъ, предвстникъ разсвта, вы пріятно вздрагиваете. Начинаетъ брезжиться: на горизонт блеснула свтлая полоса и раздлила небо съ землей. Первымъ подымается пвецъ полей — жаворонокъ, и оглашаетъ еще дремлющую окрестность своими трелями. Солнце выкатывается, въ это время на него можно смотрть и не въ закопченое стекло. Листья и стволы деревъ обливаются краснымъ свтомъ, постепенно переходящимъ въ боле яркій и свтлый. Все оживляется. Повсюду раздаются веселые голоса беззаботныхъ пернатыхъ пвцовъ, полевые цвты, посл ночнаго покоя, поднявши расписныя головки свои, омытыя утренней росой, дышатъ на васъ благоуханіемъ. Отрадно, легко, свободно подымается грудь, куда ни взглянешь все улыбается, все весело… и невольно приходитъ на мысль: какъ могъ бы быть счастливъ человкъ на земл, еслибъ… Читатель, вроятно, такъ и думаетъ, что я скажу: еслибъ было побольше дичи! извините, ошиблись… еслибъ поменьше ея было….
Наконецъ острый шпиль мытищинской колокольни виднется, показываются и самыя Мытищи. Шоссейная застава прохана, и дроги останавливаются у постоялаго двора, поставленнаго смтливымъ хозяиномъ у самаго болота. На двор день. Отдыхать некогда, вс торопятся въ поле. Услужливая хозяйка, не спросясь, приноситъ самоваръ. Напившись наскоро чаю, охотники вступаютъ въ болото и расходятся въ разныя стороны: одни идутъ правой стороной, другіе лвой, нкоторые отбиваются въ лсъ поискать тетеревиныхъ выводковъ.
Охотничьи мста нердко бываютъ живописны, къ нимъ принадлежитъ и мытищинское болото, довольно длинное, оно обрамлено съ одной стороны вковымъ сосновымъ лсомъ, который подходитъ сюда изъ-подъ Сокольниковъ и есть почти единственный представитель роскошнаго растительнаго царства около Москвы, съ другой стороны болото поросло молодымъ, веселымъ березнякомъ, который, какъ скоро поветъ отъ него втеръ, особенно посл теплаго дождя, такъ и обдаетъ васъ миртовымъ ароматнымъ запахомъ. Посреди болотной зеленой равнины голубой лентой, вровень съ берегами, извивается рчка Яуза, поросшая мстами тростникомъ, осокой и водяными блыми цвтами, и скрывается вдали въ кудрявомъ кустарник.
Чмъ дале охотники вдаются въ болото, тмъ чаще и чаще слышны выстрлы. Шумъ и суматоха усиливаются. Населеніе болотнаго царства потревожено: въ одномъ мст, вы видите, проносится со свистомъ стайка быстрокрылыхъ чирятъ, которые вдругъ съ шумомъ падаютъ камнемъ на рку отъ налетвшаго на нихъ хищника-ястреба, въ другомъ мст слышится печальный крикъ крондшнепа, кружащагося въ прозрачномъ воздух — онъ отманиваетъ охотника и собаку отъ своихъ дтей, повременамъ стрлой, изъ зеленой осоки, съ крикомъ порываются бшеные бекасы, и въ погоню за ними летятъ удачные и неудачные выстрлы. Иногда до васъ долетаютъ слова: ‘авансъ, аріеръ, тубо…’, и сердце ваше бьется сильнй и сильнй.
Полдень. Солнечный зной томить. Правое плечо докладываетъ, что яктажъ не пустъ, вы самодовольно его ощупываете и желаете отдохнуть. Отыскиваете, по возможности, красивенькое, удобное мстечко, близь воды — ручейка или ключа — и бросаетесь съ наслажденіемъ подъ широкую тнь раскидистаго дерева, на бархатный зеленый коверъ, сотканный рукою природы, испещренный живыми цвтами. Вы нжитесь, вамъ весело, легко, привольно, кругомъ все тихо… Стада прилегли, мелкія пташки забиваются въ чащу кустарника и смолкаютъ. Одни миріады наскомыхъ, блестя и сверкая радужными крылышками, кишатъ и роятся въ горячемъ воздух, спшатъ насладиться своей кратковременной жизнью. Многимъ поколніямъ ихъ не суждено встртить и завтрашняго солнечнаго восхода, но они счастливы…
На гопанье ваше понемногу собираются товарищи.
— На привалъ, что ли? спрашиваетъ каждый, подходя къ вамъ.
— Да, можно и отдохнутъ, отвчаете вы.
Начинаются разсказы о удачахъ и неудачахъ, о счастливыхъ, блистательныхъ выстрлахъ (о промахахъ, обыкновенно, умалчивается), объ успхахъ молодыхъ собакъ. Въ часы отдыха, разумется, не забываютъ и о тлнныхъ благахъ міра сего: одинъ закуриваетъ трубку, другой сигару, третій достаетъ изъ сумки яктажа какую-нибудь закуску, иной вытаскиваетъ изъ боковаго кармана плоскую фляжку, наполненную водою жизни. Читатель, можетъ быть, придетъ въ ужасъ, узнавши, что охотники въ жару пьютъ водку. Не бойтесь! одинъ глотокъ въ этомъ случа не испортитъ дла, а уйметъ жажду. Здсь русская пословица: ‘клинъ клиномъ выбиваютъ’ и ганеманова система торжествуютъ.
Отдохнувши, а иногда и соснувши, общество пускается въ обратный путь.
Время близится къ вечеру. Солнце укатывается на другую сторону земнаго шара, западный край неба румянится, алетъ, отъ деревъ тянутся длинныя тни, надъ низменными и болотными мстами стелются туманы, подымаются выше и выше и задергиваютъ синющую даль будто флеромъ. Деревья начинаютъ принимать разнообразныя, фантастическія формы, въ ближней рощ кричатъ грачи, прилетвшіе на ночевку, кой-гд еще слышится замирающая вечерняя псня жаворонка, перепла начинаютъ постукивать… Вдали слышится блеянье стадъ, дружный топотъ табуна лошадей, гонимаго крестьянскими дтьми, въ такъ называемое ночное…. Вы близитесь къ дому. Вонъ сверкнулъ огонекъ, другой, третій… А вотъ и деревня, и квартира ваша. Столъ накрытъ, неприхотливое, но сытное кушанье поставлено, и вы, ‘насытивъ желудка бездонную пропасть’, какъ, кажется, сказалъ Гомеръ, бросаетесь на молодое, душистое сно и засыпаете богатырскимъ сномъ.
Въ 18.. году мн суждено было встртить Петровъ день не въ кругу обычныхъ моихъ товарищей и не около Москвы, а въ 150 верстахъ отъ нея, въ Т…. губерніи, въ имніи одной помщицы, дальней моей родственницы, какой-то троюродной тетки.
Такъ какъ я зналъ, что въ узд, гд мн необходимо было пробыть нсколько дней, есть превосходныя мста, но нтъ ни одного охотника, то, частію изъ себялюбія и частію для того, чтобъ доставить удовольствіе въ охот еще кому нибудь, я пригласилъ хать съ собой Николая Семеныча.
Николай Семенычъ былъ молодой человкъ лтъ двадцати-пяти, недурной наружности и принадлежалъ къ числу людей самаго кроткаго и скромнаго характера. Онъ былъ, какъ говорится, сынъ бдныхъ, но благородныхъ родителей, узрлъ свтъ въ одномъ изъ губернскихъ городовъ обширнаго русскаго царства, получилъ образованіе въ губернской гимназіи, учился превосходно и по окончаніи курса, не имя возможности поступить въ университетъ, потому что отецъ и мать его умерли, не оставивъ никакого состоянія, долженъ былъ, по необходимости, скрпя сердце опредлиться на службу въ томъ же самомъ город, гд и родился.
Прослужа безпорочно года три, по одному обстоятельству, о которомъ я скажу на слдующихъ страницахъ, Николай Семенычъ былъ переведенъ на службу въ Москву.
Онъ квартировалъ со мной въ одномъ дом, нанимая небольшую комнату, за которую, помнится, платилъ рублей пять или шесть. Прислуга его состояла изъ кухарки, Мары, существа хотя и довольно оригинальнаго, но привязаннаго къ своему господину безгранично.
Мара готовила для своего барина кушанье, убирала комнаты, чистила сапоги и платье, мыла блье, крахмалила манишки, водила прогуливаться его собаку, посвистывая и похлопывая арапникомъ, и въ разговорахъ съ другими кухарками или съ кмъ бы то ни было называла Николая Семеныча не иначе, какъ мой.
Служа въ Москв, Николай Семенычъ пристально занимался своимъ дломъ, прежде всхъ являлся въ присутствіе, посл другихъ выходилъ изъ него. Придетъ бывало домой, пообдаетъ, выкуритъ трубочку-другую Жукова, побрянчитъ на гитар и засядетъ за какой нибудь докладъ листовъ въ тридцать. Вечеромъ, если погода хороша, пойдетъ прогуляться на бульваръ или на Кузнецкій мостъ, заглянетъ въ окна магазиновъ, полюбуется выставленными картинками, и домой: поужинаетъ, покуритъ, сыграетъ романсикъ-другой и опять пойдетъ скрипть перомъ часу до перваго.
Начальники смотрли на Николая Семеныча благосклонно, товарищи уважали, хотя онъ съ ними не ходилъ ни въ трактиры. ни въ бильярдныя.
Я познакомился съ Николаемъ Семепычемъ, какъ говорится, по охот и за кроткій и тихій нравъ полюбилъ его отъ души. Онъ, въ свою очередь, былъ ко мн привязанъ и посщалъ меня почти ежедневно.
Николай Семенычъ зналъ, что изъ множества пороковъ, которыми меня довольно щедро наградила природа, я не обладалъ насмшливостью, и потому былъ со мною довольно откровененъ. Несмотря однако на это, мн иногда казалось, что на душ моего товарища лежитъ что-то такое, что онъ старается скрыть не только отъ другихъ, но даже отъ себя. Вроятно, отверженная или оскорбленная любовь, думалъ я. И всякій разъ, какъ бывало заговоришь съ нимъ объ этомъ, онъ краснлъ и конфузился, старался замять разговоръ и свернуть рчь на другой предметъ.
— Неужели вы никогда не любили? спрашивалъ я иногда Николая Семеныча.
— Да что, полноте объ этомъ, обыкновенно отвчалъ онъ: — это все пустяки, право пустяки, то ли дло дупельки-съ да хорошенькая собака! Эхъ! прибавлялъ онъ: — кабы, этакъ, знаете, когда-нибудь въ август, на двадцать-восемь дней отпускъ, да въ Окомово {Село Вологодской губернія, въ которомъ отличныя болота.} съ вами, то-то потшился бы! Раздолье, я чай, тамъ, а то подъ Москвой, вамъ извстно, какія мста, и курочки не найдешь, на каждую птицу по десяти охотниковъ, каждую травинку обшарятъ. Я пробовалъ, выйдешь въ болото еще темно, а смотришь впереди тебя человка два-три ужь и сидятъ на кочкахъ да свта дожидаются, ну, гд тутъ дичи быть и можно ли собаку натаскать.
И какъ бывалъ радъ и доволенъ Николай Семенычъ, когда выдадутся два или три свободныхъ дня, и мы отправимся съ нимъ куда-нибудь подальше отъ Москвы.
Въ описываемую мной поздку, когда мы выбрались за заставу, наступила уже ночь, ночь очаровательная, какихъ намъ, свернымъ обитателямъ, немного дается на долю.
Товарищъ мой сидлъ молча и повременамъ гладилъ свою собаку.
— Я думаю, началъ я: — вамъ иногда, любезный Николай Семенычъ, бываетъ и скучно, человкъ вы одинокій, ни впереди, ни за вами никого.
— Да, подъ часъ не безъ того, отвчалъ онъ: — случается, и грустнется, но что же прикажете длать? Чтобы выйдти изъ одиночества, для меня осталось одно средство — жениться, но это средство отчаянное, и я на него никогда не ршусь. Конечно, что говорить, нашего брата, чиновника женатаго, много, только все длается очертя голову. Иной-съ, знаете, и съ приданымъ возьметъ, этакъ цлковыхъ тысячу, да на свадебный балъ рублей семь-сотъ убъетъ, а на житье-то и останется почти нуль, а потомъ пойдутъ дти, нужда, оханье. Одинъ мой сослуживецъ женился, какъ вы думаете, для чего? Единственно для того, чтобъ балъ дать, и денегъ-то всего взялъ двсти-пятьдесятъ цлковыхъ. ‘Хоть одинъ вечеръ, говоритъ, проведу весело, а то дескать одна работа съ утра до ночи, а радости ни на грошъ.’ Секретарь у насъ человкъ почтенный, началъ было его урезонивать: ‘Помилуй, говорить, что ты длаешь, опомнись, жалованья получаешь восемь рублей семьдесятъ-пять копекъ въ мсяцъ, чмъ тутъ жить женатому?’ — ‘О чемъ тутъ, говоритъ, думать, вдь ужъ какъ-нибудь да проживу, зато повеселюсь хоть на свадьб’. И точно повеселился: нанялъ оркестръ музыкантовъ, кандитеръ ужинъ готовилъ, цлую почти ночь были танцы, а на другой день пришелъ ко мн занять рубль серебромъ. ‘Казначей, говоритъ, жалованья впередъ не даетъ’. Умора, да и только! Такъ вотъ и подумаешь, что лучше маячить ужъ одному, нежели свести еще человка на подножный-то кормъ. Теперь идешь себ домой и горя мало, приготовила Марфа обдъ — хорошо, не приготовила — и то не бда, пошлешь купить ситникъ или пирогъ въ десять копекъ и сытъ. Одна забота только, чтобы трезоръ былъ накормленъ, а женатому другое дло: и то надо, и другое надо, откуда хочешь бери, а давай, а мн то…. Фу ты, какая теплынь! добавилъ Николай Семенычъ: — такъ и обдаетъ.
— Но вдь встрчаются иногда обстоятельства, сказалъ я, не желая кончить разговоръ: — встрчаются обстоятельства, съ которыми трудно бороться, напримръ, любовь. Неужели вы серьзно никого не любили?
Вроятно не одно вино, но также и хорошая погода располагаетъ къ откровенности, потому что товарищъ мой, подумавъ немного отвчалъ:
— То есть какъ это вамъ сказать, я, право, не знаю, былъ со мной одинъ случай, только я не люблю говорить о немъ и вспоминать не люблю. Впрочемъ, такъ и быть, я увренъ, вы смяться надо мной не будете.
— Какъ вамъ не стыдно, Николай Семенычъ: — разв вы не знаете меня!
‘По окончаніи курса — началъ мой спутникъ — какъ вамъ извстно, я опредленъ былъ на службу. Однажды начальникъ и говоритъ мн: ‘директоръ учебныхъ заведеній рекомендовалъ васъ съ очень хорошей стороны, говорилъ, что вы прекрасно учились, а какъ отъ служебныхъ занятій времени у васъ остается еще довольно, то я хочу вамъ сдлать предложеніе: займитесь съ моимъ сыномъ изъ русскихъ предметовъ часа два въ сутки, это и для васъ будетъ полезно и для меня, потому что я знаю васъ какъ человка съ хорошими правилами, старательнаго, подумайте-ка!’
‘Ну, о чемъ тутъ думать, я былъ радъ заработать лишнюю копйку, жалованье, знаете, получалъ самое бездльное, да еслибъ и не имлъ желанія быть учителемъ, все-таки отказаться отъ предложенія начальника неловко. Вотъ-съ и сталъ я, посл присутствія, посщать домъ генерала. Ученикъ мой былъ мальчикъ съ большими способностями, учился хорошо, шаловливъ былъ, мать очень баловала, ну, думаю, это дло не твое.
‘Семейство у генерала было небольшое: онъ, жена, сынъ да дв дочери, а народу въ дом тьма-тьмущая, все гувернеры да гувернанки — и французы, и нмки, и англичанки, человкъ, кажется, шесть или семь. Во весь день русскаго слова не услышишь.
‘Мн случалось иногда обдать у его превосходительства, ну какъ начнутъ по англійски или по нмецки, такъ со стыда и сгоришь, особенно когда во время разговора да еще на тебя кто-нибудь взглянетъ, оно, можетъ быть, рчь-то и не о теб, а все думается… Солоны бывали мн эти обды.
‘И все бы это ничего, кое-какъ я попривыкъ, да встртилось тутъ обстоятельство прескверное. Я уже сказалъ вамъ, что у генерала было дв дочери: старшая брюнетка лтъ восьмнадцати, прехорошенькая, только насмшница страшная, все свысока, такъ бывало носикъ кверху и деретъ, а другая блондинка, скромная, тихая, привтливая такая, звали Врочкой. Я, знаете, съ ней и въ разговоръ осмлился вступить, и она ничего, говоритъ со мной бывало, какъ съ ровнымъ себ. День за день, недля за недлей, я все длался смлй да смлй и забралъ себ въ голову, что нравлюсь ей, а самъ, знаете, точно чумной сдлался, только о ней и думаю, и служба на умъ нейдетъ. Придетъ бывало праздникъ, такъ хоть бы въ воду броситься, по праздникамъ-то я къ нимъ не ходилъ. А въ будничные дни только бывало и ждешь шестаго часа, какъ бы поскорй на урокъ, то есть объ урок вовсе и не думаешь. Да пройдетъ бывало она мимо тебя, взглянетъ, скажетъ слово, другое — и счастливъ. Воротишься домой, закуришь трубку, возьмешь гитару, и давай строить воздушные замки: то себя какимъ-нибудь героемъ сдлаешь, то поэтомъ, то миліонеромъ, и Богъ знаетъ чего не взбредетъ въ голову. И вдь не изъ честолюбія, не изъ личности хотлъ бы сдлаться этакъ генераломъ или Ротшильдомъ — нтъ, такъ просто, чтобъ быть только достойнымъ любимаго существа.
‘Бда бывало мн еще, какъ подходитъ первое число, то есть срокъ получать плату за уроки, особенно если при выдач случится Вра Петровна, ну вотъ такъ бы сквозь землю и провалился. А вдь какъ подумаешь хорошенько, что же за стыдъ за свои труды деньги брать!
‘Наступила осень. Тротуары и мостовыя у насъ въ городахъ вамъ извстно какіе — грязь по колни, а у генерала во всхъ комнатахъ ковры. Что тутъ длать? Я и придумалъ штуку: купилъ маленькую щетку, да ваксы бывало въ бумажку захвачу, подойду къ дому, войду тихонько въ сни, сниму калоши, оботру ихъ и сапоги почищу, а у самого сердце такъ и замираетъ, помилуй Богъ, кто-нибудь увидитъ! Чтожь вы думаете, вдь попался-таки! Оканчиваю я однажды это занятіе, какъ вдругъ… изъ передней дверь настежь, и все семейство его превосходительства очутилось передо мной. Трудно пересказать, что я въ то время почувствовалъ. Ну, вообразите себ, что вы торопитесь на балъ, гд вамъ назначено свиданіе, гд васъ ждутъ, вотъ вы пріхали, сбрасываете шубу, охорашиваетесь, поправляете прическу, хотите явиться въ полномъ блеск вашей красоты и вашего наряда, и вдругъ васъ съ головы до ногъ окатили помоями… или, напримръ, вы въ бан желаете освжиться холодною водой и, по ошибк, обдали себя кипяткомъ. Точно въ такомъ же положеніи находился и я въ то время, стою ни живъ, ни мертвъ, точно преступленіе какое сдлалъ, укралъ что-нибудь, да съ поличнымъ и пойманъ. Старшая дочь такъ и покатилась со смху, и гувернанки вс за ней смются, которая по нмецки, которая по англійски. Одна только Врочка вспыхнула да и говоритъ:
‘— Папа, отчего вы за Николаемъ Семенычемъ экипажа не посылаете? вдь у него лошадей нтъ.
‘Мать на нее какъ прикрикнетъ и давай какую-то рчь по англійски читать, должно быть: не въ свое дло, сударыня, вмшиваться изволите, вашихъ совтовъ не спрашиваютъ, или что-нибудь въ род этого. А его превосходительство обратился ко мн:
‘— Помилуй — говоритъ — братецъ, какъ теб не стыдно! разв у меня лакевъ нтъ?
‘Разумется, я вамъ разсказываю все мелочи, да мелочи-то эти, точно чугунныя гири, тяжело мн ложились на сердце, и, приходя домой, я не разъ посматривалъ на свое ружье, только не съ художественной точки зрнія, и не съ охотничьей, вовсе не думая о дупеляхъ или бекасахъ.
‘Наступила зима, подошли праздники, открылись собранія, балы, начались танцы…. Не въ силахъ высказать, какъ я страдалъ во время этихъ удовольствій, самому бывать на балахъ, разумется, не удавалось мн, а какъ подумаю, бывало, что Врочка танцуетъ да разныя любезности слушаетъ, такъ духъ и захватитъ, вся кровь прильетъ къ сердцу. Поврите ли, подъ новый годъ даже пьянъ до безпамятства напился. Проснулся на другой день утромъ часу въ одинадцатомъ, ну, думаю, слава Богу! танцы кончились…. Отправился я къ генералу съ поздравленіемъ, а голова такъ и трещитъ. Первая встртила меня Врочка.
‘— Что это, спрашиваетъ она: — вы нынче очень блдны? Здоровы ли?
‘— Здоровъ, говорю, слава Богу, благодарю васъ.
‘— Какое слава Богу, вы на себя не похожи! Скажите, что съ вами.
‘Ну, ужь, право, не помню, хмль ли у меня изъ головы не совсмъ еще вышелъ, или отчаянье мной овладло, только я и давай ей разсказывать про свою болзнь.
‘Я увлекался все боле и боле, не помню, право, хорошенько, что именно говорилъ ей — должно быть, глупость какую-нибудь, но Врочка меня не испугалась, не убжала отъ меня, даже помню, что слезы навернулись на ея голубенькихъ глазкахъ. Это придало мн еще боле смлости. Послднее слово, слово люблю готово было вырваться изъ моего больнаго сердца, какъ вдругъ позади насъ раздались слова: ‘Хорошо, очень хорошо, я сейчасъ пойду маменьк скажу’. Мы обернулись, передъ нами стояла кривобокая англичанка, она удалилась, злобно усмхаясь.
‘— Намъ не видаться боле, сказала Врочка дрожащимъ голосомъ: — я ихъ хорошо знаю. По крайней мр возьмите хоть что-нибудь на память!
‘Она схватила лежащія на стол ножницы и отрзала мн клочекъ своихъ волосъ. Я судорожно взялъ протянутую ко мн руку, крпко прижалъ ее къ похолодвшимъ губамъ своимъ и машинально вышелъ изъ дому генерала.
‘Я пролежалъ три недли въ горячк и первые дни былъ въ безпамятств. Когда я пришелъ въ себя, то Мара сказала мн, что ко мн здитъ каждый день докторъ, и что приходилъ еще раза два какой-то незнакомый пожилой человкъ.
‘Въ одно утро, когда уже я поправился и могъ вставать, дверь моей комнаты отворилась а въ нее вошелъ генералъ. Я хотлъ вскочить съ постели, но онъ остановилъ это движеніе и, свъ возл меня, спросилъ:
‘— Можете ли вы хать, въ силахъ ли выдержать дальнюю дорогу?
‘Первая мысль, которая блеснула въ голов моей, была: врно въ Сибирь, но мн было все равно, и потому отвчалъ, что готовъ.
‘— Я приготовилъ вамъ мсто въ Москв, началъ генералъ.— Вы видите, что я не золъ, но оставаться здсь вы не можете. Позжайте съ Богомъ! Я все-таки еще считаю васъ человкомъ порядочнымъ и скромнымъ.
‘На слов скромный генералъ сдлалъ сильное удареніе.
‘Разумется, что я благодарилъ генерала, но впослдствіи понялъ, что онъ боялся огласки.’
— Итакъ, вы видите, что отъ всего моего прошедшаго остался только одинъ клочекъ блокурыхъ волосъ, въ настоящемъ дупеля и бекасы, а въ будущемъ — ну, да что будущемъ…
Николай Семенычъ замолчалъ и плотне закутался въ свою шинель. Я тоже началъ всматриваться въ даль, гд начинала блестть свтлая полоса, предтеча солнечнаго восхода.
Часу въ шестомъ вечера, наканун Петрова дня, мы подъхали къ дому, въ которомъ должны были провести нкоторое время.
Хозяйка находилась на крыльц и, по видимому, отдавала какія-то приказанія стоявшему безъ шапки передъ ней крестьянину, вроятно старост.
— Насилу-то, батюшка мой, вздумалъ навстить старуху, давно бы пора, и то, я думаю, только потому, что дло есть, а то, чай, еще бы лтъ двадцать тебя не увидала!
Такъ встртила меня дражайшая родственница.
Поздоровавшись и представивъ ей моего товарища, я пустился болтать т фразы, которыя должны быть наготов у каждаго почтительнаго племянника для троюродныхъ тетокъ, къ которымъ не чувствуется особенно-родственнаго влеченія.
— Парашка! крикнула тетушка: — поди проворнй сюда.
Явилась горничная лтъ пятидесяти, съ флюсомъ на правой щек и небольшимъ количествомъ волосъ на голов.
— Вели въ мезонин приготовить постели, да не забудь сказать двкамъ, что завтра большой праздникъ, работать грхъ, такъ чтобъ собрали блье и перемыли, только не понамеднишнему, понимаешь?
— Слушаю, сударыня.
— То-то слушаю, слушать мало, надо исполнять.
Разсказавъ тетушк вс московскія новости, до которыхъ деревенскіе жители вообще большіе охотники, и распросивъ ее о дл, которое, къ моему удовольствію, было почти кончено и не требовало моего личнаго присутствія, я просилъ ее дать намъ на другой день провожатаго, который бы могъ показать охотничьи мста.
Пожуривъ сначала меня за глупую и пустую, по ея мннію, страсть шляться по лсамъ и болотамъ, тетушка приказала позвать омушку, состоявшаго при барскомъ двор въ званіи егеря и поставлявшаго къ столу дичь.
омушка явился. Ему было лтъ подъ шестьдесятъ, одтъ онъ былъ въ нанковый сюртукъ, когда-то бывшій, надо полагать, синяго цвта. Лицо егеря казалось заспаннымъ и опухшимъ, подъ глазомъ находился порядочный синякъ,
— У тебя опять глазъ подбитъ, опять врно съ кмъ-нибудь подрался.
— Никакъ нтъ-съ! Глазъ — это отъ ружья, очень сильно отдаетъ, нужно казенный винтъ перемнить.
— Должно быть съ лваго плеча стрляетъ, замтилъ мн шопотомъ Николай Семенычъ.
— Я теб перемню казенный винтъ! Иди! да завтра поутру проводи вотъ этихъ господъ на охоту.
омушка молча удалился.
— Вотъ, прибавила тетушка: — что будешь длать съ этакимъ народомъ? Опредлила его въ охотники, хоть бы къ столу дичь поставлялъ, такъ и этого нтъ: что убьетъ, насторону продастъ, дробь же и порохъ ему каждый годъ покупай.
Просидвъ съ хозяйкой еще нсколько часовъ, мы попросили ея позволенія отправиться въ свою комнату, извиняясь, что съ дороги устали, и что завтра надо рано вставать.
На другой день омушка явился къ намъ довольно рано. Онъ былъ съ одноствольнымъ, кремневымъ ружьемъ, съ патронташемъ собственнаго издлія, холстиннымъ мшечкомъ вмсто яктажа, безъ собаки.
— Куда жь ты насъ сегодня поведешь?
— А куда угодно, подемъ, пожалуй, хоть въ Шедиловку, тамъ озеръ много, или, если хотите, въ Дрыновку, и тамъ утьва есть, только сторожка больно, знать, напугана.
Я смекнулъ, что дло наше не совсмъ хорошо, что проводникъ нашъ утятникъ.
— Мы, любезный, до утокъ не охотники, сказалъ я:— а ты покажи-ка намъ лучше, нтъ ли гд дупелей или бекасовъ, понимаешь?
— Какъ не понимать, знаю, видалъ и бекасовъ, только намъ надо хать подальше, къ Осиновк, это верстъ десятокъ будетъ, тамъ болота важнющія. Я, правда, самъ-то за бекасами небольно охочь. Что въ нихъ толку? летитъ кургузый словно бсъ какой. Куличковъ иногда сидячихъ стрляю барын къ столу, за бекасовъ идутъ, скусъ-то, я чай, одинъ.
— Ты здшній урожденецъ?
— Нтъ, я изъ саратовской оттчины.
— А здсь давно живешь?
— Годовъ тридцать будетъ, вдь я не Ольги Тимоеевны.
— Чей же?
— Да Петра Васильича,
— Какого Петра Васильича?
— А родной братъ покойнаго Ивана Васильича, супруга Ольги Тимоеевны.
— Зачмъ же ты сюда попалъ?
— Да Петръ Васильичъ послалъ къ покойному Ивану Васильичу… Вотъ я съ тхъ поръ и живу здсь.
— Чтожь теб не хочется на родину?
— Нтъ, сначала хотлось, крпко скучалъ, а потомъ привыкъ.
— А родныхъ у тебя тамъ разв никого нтъ?
— Никого, я, по правд сказать, не знаю, какъ и въ саратовскую-ти попалъ, изъ Москвы, говорятъ, маленькаго привезли.
— Ну, а у Ольги Тимоеевны теб хорошо?
— Нешто, хорошо, отвчалъ протяжно омушка, поглядывая на меня изъ подлобья.— Вы ей сродственникъ, что ли, доводитесь?
— Дальній.
омушка кашлянулъ. Въ это время намъ подали четверомстныя старинныя дрожки, и мы отправились.
Прохавши врстъ десять или двнадцать, мы увидли чудную картину, преимущественно для глазъ охотника. На пространств, по крайней мр, двадцати верстъ разстилалась зеленымъ ковромъ болотная равнина, изрзанная по всмъ направленіямъ небольшими озерами и рчками, которыя блестли какъ серебро отъ отражавшагося въ нихъ солнца, мстами поросшая кустарникомъ, тростникомъ и осокой. Кругомъ болота разбросаны были села и деревни, а вдали, въ конц болота, блестли золотыя главы монастыря, окруженнаго дремучимъ лсомъ.
— Каково мстечко! вскрикнулъ Николай Семенычъ: — сердце радуется, глядя, а дичи-то, дичи-то, я думаю…
Однако послднему предположенію въ этотъ день не суждено было оправдаться.
Мы слзли у деревни, въ которую отправили нашъ экипажъ, а сами, повернувши вправо и обогнувши деревню, вступили въ болото.
Нужно было сначала пройдти около версты сквозь ольшнякъ, который былъ довольно высокъ и росъ въ ужасной грязи, покрытой огромными кочками.
Такія мста извстны подъ названіемъ ‘крпей’, и надо быть охотникомъ, чтобъ понять, что такое значить пройдти цлую версту крпью, когда нердко и на сто саженяхъ пробьешься три часа и выбьешься совершенно изъ силъ. Длать однако было нечего, омушка же поощрялъ насъ своимъ примромъ, безстрашно перескакивая съ кочки на кочку и повременамъ обрываясь по поясъ въ грязь, и ободрялъ тмъ, что за ольшнякомъ откроется такая Палестина, которую глазомъ не окинешь.
Пробившись кое-какъ сквозь крпь, мы наконецъ выбрались на чистое мсто, но, увы! и здсь надежда на дупелей и бекасовъ рушилась: болото было топкое, ржавое, покрытое рденькой травкой, и то не везд, а, какъ извстно, на такихъ мстахъ дичь почти не держится.
Проходивши нсколько часовъ попусту, потому-что убили всего дв или три утки, мы начали перебираться на другую сторону болота и достигли наконецъ кустарника, въ которомъ мстность была хотя и кочковата, но гораздо суше. Вскочили два или три бекаса, это насъ оживило и прибавило силы, но когда мы вспомнили, что попасть въ деревню, гд остался нашъ экипажъ, можно было только тмъ же трактомъ, потому-что въ обходъ, берегомъ, было верстъ пятнадцать, то, признаюсь, несмотря на петровскій жаръ, насъ подрало, какъ говорится, морозомъ по кож.
Посл общаго совщанія мы ршили наконецъ добраться до берега идти въ первую деревню и нанять тамъ лошадь.
Чтобъ исполнить это предпріятіе, нужно было перейдти узенькую рчку, которая казалась неглубокою. Мы уже начали подходить къ ней, какъ вдругъ, на противуположномъ берегу, въ кустарник раздались довольно звучныя слова: ‘не ходите, здсь топко, возьмите нсколько праве, тамъ кладки’, и въ слдъ за этимъ совтомъ изъ кустовъ показался охотникъ, сопровождаемый крестьяниномъ, на плеч котораго вислъ яктажъ.
— Здшній помщикъ Петръ Александрычъ, шепнулъ мн омушка.
Между охотниками знакомство заводится довольно легко, а ежели еще одинъ изъ охотниковъ помщикъ, то оно почти неизбжно, потому что все-таки находишься въ нкоторой зависимости отъ владльца болотъ и лсовъ, въ которыхъ охотишься, и потому, чтобъ не показаться невжливымъ и частію по необходимости, пошелъ я навстрчу кричавшему господину.
— Помщикъ здшняго узда, сказалъ онъ: — а такъ же и обладатель этого сквернаго болота.
Сказавъ наши имена, мы прибавили, что гостимъ у его сосдки и, имя страсть къ охот, но не зная здшнихъ мстностей, поневол ходимъ тамъ, куда насъ поведутъ.
— Съ перваго разу догадался, что вы прізжіе, иначе не стали бы ломать ноги въ дрянномъ болот, въ которомъ кром утокъ и коростелей ничего не держится, когда не очень далеко отсюда есть превосходныя мста.
Я поблагодарилъ за утшительныя свднія, во въ свою очередь замтилъ, что мн казалось страннымъ, почему онъ, зная хорошія болота, охотится въ дурныхъ.
— Вы, можетъ быть, думаете, что я, по обычаю многихъ охотниковъ, отпустилъ вамъ красное словцо, на этотъ разъ вы ошиблись. Дло вотъ въ чемъ: я охотникъ не страстный, а такъ себ, вотъ съ борзыми — это другое дло, и потому въ даль не зжу, а толкаюсь около своихъ владній ради прогулки, убью какую-нибудь утку, съ меня и довольно. Для охотника страстнаго, записнаго, къ числу которыхъ, по видимому. принадлежите и вы, я знаю, такая охота не по сердцу. и потому дамъ вамъ добрый совтъ, отъ котораго, на, дюсь, вы не откажетесь. На двор ужь не рано, домой вамъ возвращаться не близко, подемте ко мн, закусимъ чмъ Богъ послалъ, я васъ поподчую наливкой, которая, могу сказать безъ хвастовства, у меня отличная, потомъ вы отдохнете, а завтра на зорьк мы съ вами отправимся въ Разсказовское болото, это отъ меня не очень далеко, верстъ восемь, и тамъ вы сдлаете такое поле, что…
Тутъ утшитель приложилъ три пальца своей правой руки къ губамъ и чмокнулъ.
Предложеніе было соблазнительно, къ тому же мы очень устали, протаскавшись нсколько, часовъ по топкому кочковатому болоту и въ добавокъ понапрасну, возвращаться съ пустыми яктажами не хотлось, впереди же, по словамъ разсказчика, ожидали ужинъ, превосходная наливка и успшная охота, а потому, несмотря на то, что я не люблю заводить новыя знакомства, ршился отправиться къ г. Кузанкевичу и переночевать у него.
Мы услись на длинныя дроги, занряженныя парою добрыхъ лошадей, и черезъ нсколько минутъ подъхали къ крыльцу деревяннаго одноэтажнаго дома.
На двор, какъ и у многихъ помщиковъ, насъ встртили пять или шесть борзыхъ собакъ, махая хвостами, и мальчикъ съ трубкою въ рукахъ, состоящій въ званіи камердинера.
— А янтарь опять нечистъ, сказалъ баринъ, принимая набитую и закуренную уже трубку.— Я тебя выучу въ порядк чубуки держать. Времени, что ли, нтъ или дла много? Чай, все дрыхнулъ или въ бабки игралъ. Смотри! Пошелъ, скажи, чтобъ наливки принесли! Позвольте мн переодться, прибавилъ онъ, обращаясь къ намъ, и вышелъ въ смежную комнату.
Пока г. Кузанкевичъ занятъ своимъ туалетомъ, позвольте, снисходительный читатель, описать вамъ въ нсколькихъ словахъ внутреннее убранство дома, а потомъ разсказать біографію хозяина, которая въ нкоторыхъ отношеніяхъ не лишена интереса.
Планъ дома, расположеніе комнатъ и ихъ убранство довольно обыкновенны, выключая кабинета, украшенія котораго состояли изъ чубуковъ всхъ возможныхъ формъ и возрастовъ, начиная съ трехъ-аршиннаго, изъ венгерской черешни, до кожанаго, согнутаго въ нсколько колецъ и похожаго на свернувшуюся змю. По стнамъ кабинета развшена коллекція оружія разныхъ націй, хозяинъ зналъ исторію каждаго изъ нихъ въ одномъ мст изгибалась кривая какъ серпъ турецкая сабля, принадлежавшая какому-то зврообразному, неистовому паш, которой онъ, отъ нечего-длать, для испытанія ея остроты и закалки, срзалъ нсколько сотенъ правоврныхъ головъ, въ другомъ мст висло знаменитое черкесское ружье, изъ котораго покойный Кази-мулла на пятьсотъ шаговъ перерывалъ пополамъ воробья, рядомъ съ ружьемъ красовался, по словамъ владльца, базалаевскій кинжалъ, которымъ не разъ съ одного взмаха перерубали пополамъ кабановъ и отскали буйволамъ головы. Въ углу лежало охотничье, черкесское сдло съ щегольскимъ серебряномъ наборомъ. По об стороны дверей, ведущихъ въ этотъ воинственный кабинетъ, стояло нсколько штукъ рогатинъ, хотя хозяинъ ихъ, по собственному сознанію, не любилъ медвжей охоты, да притомъ и медвди въ той сторон не водились. Окна кабинета украшались огромными бутылями съ наливками разныхъ колеровъ, смиренно ожидавшими очереди перейдти, куда слдуетъ.
Біографія моего героя также обыкновенна и недлинна.
Его мать, добрая, но недалекая женщина, и отецъ, премьеръ-майоръ прошлаго столтія, выучившійся грамот на мдныя деньги, упитывали нжно любимаго сынка до двнадцати-лтняго возраста разными продуктами деревенской кухни: сальниками, ватрушками, нянями, бараньими боками съ кашей и прочими боле или мене легкими и пріятными снадобьями, укрпляющими и развивающими организмъ.
Премьеръ-майоръ однако вспомнилъ наконецъ, что XIX столтіе не XVIII, и что отъ молодыхъ людей при вступленіи въ службу, даже военную, требуютъ какихъ-то экзаменовъ и слдовательно Петруш, кром искусствъ играть въ свайку и пускать зми, необходимо заняться и еще чмъ-нибудь. Разумется, что тутъ дло не обошлось безъ похвалъ доброму старому времени и безъ ругательствъ новому. ‘Ну, вотъ я, напримръ — говорилъ старикъ, негодуя на экзамены,— и неученый, а слава Богу, майоръ и кавалеръ, имю 500 душъ и прожилъ свой вкъ припваючи. А что толку въ учень-то? Только одинъ развратъ!’ Однако, не смотря на то, что ученье и просвщенье развратъ, на семейномъ совт, посл продолжительныхъ совщаній съ сосдями, ршено было по первому пути выписать для возлюбленнаго дтища наставника, который бы взялся обучать юношу всмъ возможнымъ наукамъ, необходимымъ для этихъ несносныхъ экзаменовъ.
Выборъ учителя возложенъ былъ на одного помщика, сосда и пріятеля, который двадцать-третью зиму здилъ въ Москву для справокъ, скоро ли откроется вакансія для балотировки его въ члены англійскаго клуба, а также для покупки сельдей, прованскаго масла, каперсовъ, оливокъ и прочихъ удовольствій. Помщикъ этотъ между-прочимъ слылъ также въ околодк за человка ученаго, вроятно, потому, что ежегодно выписывалъ вс возможные адресъ-календари и многія другія, въ этомъ же род, ученыя и назидательныя книги.
Въ исход марта, вмст съ прилетомъ жаворонковъ и другой дичи, приплылъ и учитель, говорю — приплылъ, потому, что онъ дйствительно дорогой разъ десять выкупался въ лужахъ и зажорахъ.
Въ условіи съ учителемъ между многихъ статей сказано было: дабы не подать дурного примра, то ему, учителю, водки отнюдь не пить.
Ученье шло быстро, время также, и года черезъ три Петруша узналъ, что mensa въ родительномъ падеж будетъ mensae, что Ромулъ и Ремъ основали городъ Римъ, что крымская собака, борзая, хотя и сильна, но не такъ прытка, и потому годится только для степныхъ мстъ, а гд много лса, тамъ необходима псовая.
Неизвстно, чмъ бы кончилось это домашнее воспитаніе, еслибъ одно ничтожное обстоятельство не измнило ходъ дла.
Однажды премьеръ-майоръ, страдая безсонницею, что, мимоходомъ сказать, посл прорзыванья зубовъ, случилось съ нимъ въ первый разъ, вздумалъ войдти къ сыну въ спальню, вроятно для того, чтобъ полюбоваться на безмятежный сонъ дитяти, но, къ изумленію своему, не нашелъ его на мст… Тутъ старикъ смекнулъ, что сынъ его кром наукъ положительныхъ, полезныхъ единственно для экзаменовъ, склоновъ также и къ поэзіи, а потому ршился покончить дло разомъ, и на другой день, посл продолжительнаго и жаркаго спора съ своей женой въ которомъ пролились потоки слзъ, опредлено было Петрушу записать въ одинъ изъ кавалерійскихъ полковъ.
Просьба была подана и принята. Будущаго воина снарядили, напутствовали благословеніемъ, прочитали дисертацію какъ должно себя вести и отправили на службу.
Получая довольно много денегъ, часть которыхъ, собранная при помощи домашней экономіи, присылалась чадолюбивою матерью тайкомъ отъ мужа, юнкеръ зажилъ лмхо. Однако же, дослужившись до чина поручика и получивъ посл смерти отца въ наслдство пятьсотъ незаложенныхъ саратовскихъ душъ, молодой Кузанкевичъ вышелъ въ отставку.
Резиденціей онъ избралъ Москву, городъ, по преимуществу, отдохновенія и покоя, румяныхъ калачей и невстъ.
Московская жизнь понравилась Петру Александрычу, съ утра до ночи, или, врне сказать, съ вечера до утра, онъ былъ постоянно занятъ чмъ-нибудь пріятнымъ, то у пріятелей, то въ клуб, то у цыганъ, то въ другихъ увеселительныхъ заведеніяхъ. Однимъ словомъ, онъ, по словамъ одного поэта,
‘Игралъ и пилъ, и плъ романсы звучнымъ басомъ,
‘И утро начиналъ не кофеемъ, а квасомъ.
Историческая достоврность однако же требуетъ замтить, что вскор посл водворенія отставнаго поручика въ Москв голосъ его охрипъ. Кузанкевичъ приписывалъ это употребленію парнаго молока въ Петровки, по совту медиковъ, которые будто бы подозрвали въ немъ чахотку. При одномъ воспоминаніи объ этомъ леченіи, Петръ Александрычъ приходилъ въ ярость. ‘А! каковы эти латынцы — говорилъ онъ — подозрвали, видите, во мн чахотку и, для исправленія грудныхъ органовъ, заставили пить парное молоко. Тьфу ты, какая мерзость! вспомнить не могу равнодушно.’
Кузанкевичу было лтъ сорокъ, хотя на видъ казалось боле пятидесяти, онъ бы могъ назваться недурнымъ мужчиной, еслибъ нсколько опухловатое лицо, преждевременныя морщины — памятники разгульной жизни, и красноватый отливъ глазъ не придавали его физіогноміи какого-то непріятнаго, отталкивающаго выраженія, которое при первомъ взгляд ускользало отъ наблюдателя.
Несмотря на то, что Петръ Александрычъ, въ отношеніи гигіены, велъ себя діаметрально противоположно всмъ правиламъ макробіотики Гуфланда, онъ былъ здоровъ и силенъ и, по видимому, долго еще намревался влачить цпь веселыхъ дней.
Кузанкевичъ принадлежалъ къ той пород людей, которыхъ всякому, вроятно, не разъ случалось встрчать въ Москв и въ другихъ городахъ, и на большихъ ярмаркахъ, куда они налетаютъ, какъ саранча, для опустошенія чужихъ кармановъ. Господа эти во время оно носили отчаяннаго покроя венгерки (въ настоящее время, при всеобщемъ стремленіи къ усовершенствованію, пальто вытснило эту одежду), неистово затягивались фаллеромъ (впослдствіи замнилъ Василій Жуковъ), умли пускать ртомъ изъ табачнаго дыма очень правильныя кольца, славились физической силой, изобртательностію въ приготовленіи жженокъ, превосходно дирижировали хоромъ цыганъ, знали вс увеселительныя заведенія, могли, не пьяня, выпивать несмтное количество бутылокъ разныхъ прохладительныхъ и превосходно тасовали карты.
Попавши въ сочлены такого почтеннаго и веселаго общества и проживши въ Москв лтъ пять, Петръ Александрычъ замтилъ, что отъ недвижимаго саратовскаго имнія осталась лишь публикація въ ‘Московскихъ Вдомостяхъ’, что оно такого-то числа іюля будетъ продаваться съ аукціоннаго торга, а изъ движимости прекрасныя колекціи вышеупомянутыхъ чубуковъ, трубокъ и азіатскаго драгоцннаго оружія — вещей, какъ видите, очень полезныхъ въ домашнемъ быту.
Дла приняли другой оборотъ, пришло плохо, наступила жизнь сренькая, надо было поститься. Кутила нашъ пріунылъ, не зналъ, что предпринять, на что ршиться. хать къ матери, которую не видалъ со дня отправленія своего въ полкъ, и къ которой со дня смерти отца даже не писалъ, онъ не смлъ, потому что она была на него страшно сердита, не велла пускать его къ себ на глаза и даже свое имніе хотла передать племяннику. ‘Идти опять въ службу’, подумалъ было Петръ Александрычъ, но посл такаго приволья и нги тяжело, не хочется, отвыкъ. Судьба, слово по выраженію Наполеона, не имющее смысла, однако жь помогла нашему герою и выручила его изъ затруднительнаго положенія: старушка мать умерла, умерла вдругъ, неожиданно, не успвши сдлать духовной, и промотавшійся поручикъ вновь, увидлъ себя обладателемъ трехъ-сотъ душъ.
Получивъ имніе и расплатившись съ долгами, Кузанкевичъ вздумалъ перемнить образъ жизни. Москва ли съ ея удовольствіями и пріятелями ему надола, или онъ просто образумился — неизвстно, но дло въ томъ, что онъ ршился хать на житье въ деревню и заняться хозяйствомъ.
Хозяйство началось тмъ, что новый экономъ-помщикъ выстроилъ прекрасный псарный дворъ, вырубилъ въ старинномъ саду густыя липовыя алеи (онъ это, вроятно, сдлалъ для того, чтобъ они не мшали ему любоваться на безконечныя степи, на которыхъ не росло не только деревца, но даже никакого прутика). Началъ разбивать англійскій паркъ и наблюдать за старостой. Особенное вниманіе по хозяйственной части обращено было на производство наливокъ и выгонку различныхъ водокъ, и надо отдать справедливость
эта часть была доведена до совершенства. Можетъ быть, пожелаютъ знать, что длалъ въ деревн Кузанкевичъ, чмъ занимался, какъ проводилъ время. На это можно отвчать, что онъ ничего не длалъ въ особенности, ничмъ не занимался исключительно, его занимали да, питье, сонъ. Умственныя занятія, какъ разстраивающія дятельность пищеварительныхъ органовъ, были изгнаны. Конечно, въ ежедневной, будничной жизни, случались и варіаціи, но вообще вся жизнь сбивалась на одинъ ладъ.
Опишемъ для примра одинъ типическій день.
Часовая стрлка показываетъ половину одинадцатаго. Баринъ только-что проснулся, полу-раскрытые, слипающіеся глаза его не въ состояніи еще явственно различать предметовъ, а ужь черешневый чубукъ отправляетъ свою обязанность, и табачный дымъ ходитъ около головы проснувшагося, въ голов же какъ-то все еще смутно, несвязно, тяжело. Отпитый на-половину стаканъ чаю стоитъ на столик возл кровати. Мальчикъ лтъ четырнадцати, исправляющій должность камердинера, прислонившись къ стн, со вниманіемъ разсматриваетъ свои порыжвшіе сапоги, сквозь носки которыхъ выглядываютъ пальцы.
— Пошелъ, позови повара, говоритъ баринъ осиплымъ голосомъ: — и давай умываться.
Черезъ нсколько минутъ посланный возвращается съ поваромъ, къ фартуку котораго можно присчь огня.
Баринъ лниво встаетъ и совершаетъ омовеніе своихъ измятыхъ членовъ, потомъ обращается къ повару съ приказаніемъ приготовить поскоре и покисле солянку. Камердинеръ въ это время отправляется за живительной влагой. Кузанкевичъ преимущественно любитъ полынную, которой передъ завтракомъ и употребляетъ рюмки по три, по четыре.
Часа за два до обда къ крыльцу подводится верховая лошадь, осдланная черкесскимъ сдломъ, и баринъ, сопровождаемый борзыми собаками, отправляется по хозяйственной части.
— А что, не видать зайцевъ? спрашиваетъ онъ, прозжая мимо жнущихъ.
— Шныряютъ-таки кое-гд. Наднясь, кормилецъ, Васютка троихъ видлъ.
Взглянувъ мелькомъ, что тутъ длается, онъ отъзжаетъ дале.
Посл обда нсколько часовъ, какъ времени никуда негоднаго, убивается сномъ. Посл сна, для освженія, начинается проба наливокъ, которыхъ выпивается количество, могущее произвести воспаленіе въ шести желудкахъ боле слабыхъ и не столь привыкшихъ къ хлбному. Потомъ чай непремнно съ подливкою произведеній Ямайки или Бордо. Дале водка, ужинъ, головная боль и наконецъ безпокойный сонъ. Завтра, посл завтра, черезъ недлю, черезъ мсяцъ то же самое съ небольшими измненіями.
Такъ протекала плавно, пріятно и весело жизнь нашего героя.
Изрдка Александра Петровича посщалъ кяклй-нибудь сосдъ, и тогда наливкамъ, подслащеннымъ и неподслащеннымъ, и водкамъ различныхъ спецій доставалось еще боле.
Прошу у читателя извиненія, что, занявшись біографіей Кузанкевича, я отклонился отъ разсказа.
Минутъ черезъ десять хозяинъ возвратился къ намъ въ халат персидскаго покроя и въ ермолк.
— А наливку еще не принесли? закричалъ онъ такимъ голосомъ, какъ будто командовалъ эскадрономъ.
— Сію минуту, отозвался кто-то изъ смежной комнаты пріятнымъ контръ-альтомъ.
Вошла двушка, довольно просто, но со вкусомъ одтая, и поставила передъ нами графины, наполненные разноцвтной жидкостью.
— Прошу! сказалъ Кузанкевичъ: — какой прикажете: вишневки, терновки или рябиновки? Рекомендую прелесть!
Кузанкевичъ пробовалъ наливки, прищелкивалъ языкомъ и причмокивалъ губами.
— Недурна, очень недурна, говорилъ онъ:— ароматъ такой, точно сейчасъ сорванныя ягоды.
— Не угодно ли, сказалъ хозяинъ, передавая мн одну изъ рюмокъ: — сначала вишневки, а потомъ попробуемъ и другихъ. Вы чтожь не пьете, почтенный Николай Семенычъ?
— Не могу, отвчалъ мой товарищъ: — у меня всегда посл голова болитъ.
— Хорошій признакъ, замтилъ хозяинъ:— значитъ голова есть.
Разговаривая съ Кузанкевичемъ, я спросилъ его, какого онъ мннія объ обществ его сосдей.
— Общество, какое здсь общество! отвчалъ со смхомъ Александръ Петровичъ, принимаясь за десятую или одинадцатую рюмку.— Къ кому прикажете, напримръ, здить, къ старику Хрущину, что ли? Такъ онъ, во первыхъ, поведетъ васъ осматривать свои фабрики, а потомъ усадитъ по копйк въ вистъ играть, если же избавишься висту, то еще хуже, попадешь изъ огня въ полымя: жена его заставитъ гранъ-пасьянсъ раскладывать — куда какъ пріятно! Похалъ я было познакомиться съ Малиновымъ, сказали, что отличное семейство, онъ точно человкъ хоть бы куда, да жена въ рукахъ держитъ, а отъ ихъ ребятишекъ покою нтъ, двченовъ и мальчишекъ, кажется, штукъ десять, то тотъ лзетъ на колни цаловаться, то другой, то третій — просто мочи нтъ, платье твое испачкаютъ все пылью. Былъ я и у Лебева и у Козовича: первый въ науки вдался, на всхъ смотритъ свысока, такъ сказать, съ презрніемъ, пьетъ одну воду, находитъ, видите, это очень здоровымъ, Козовича дома никогда не застанешь, все по ярмаркамъ шляется, лошадей скупаетъ да продаетъ. Вотъ и весь почти нашъ уздъ. Объ остальныхъ и говорить не стоитъ — чуваши, мордва все какая-то. Да ужь что толковать про нашу глушь и въ Москв то нынче плохо стало, людей нтъ, перевелись, что нынче за время, какая молодежь, стыдно смотрть, правду сказалъ блаженной памяти Денисъ Васильичъ:
‘Жомини, да жомини, а объ водк ни полслова’.
Совстно слушать, какъ иной молодчикъ начнетъ разсказывать про ныншнее веселье. Въ Царицыно, говоритъ, здили, пикникъ по подписк былъ, оркестръ отъ какого-то нмца, обдъ какой — чудо! вино все отъ Леви, а какое теб вино, я чай, человкъ тридцать одну бутылку тянули. Нынче все на безе вызжаютъ. Какія теперь гулянья? Выдутъ разв подъ Новинское на масляниц показать свои собольи салопы да жирныхъ лошадей, точно кому нибудь нужно, или забжитъ иной франтъ въ кофейную, папиросу сожжетъ, да и думаетъ, что онъ кутитъ, веселится: воображеніе-то очень сильно. Соберутся тоже иногда въ клубъ покутить, на первой недл поста, т. е. пообдать за рубль серебромъ, когда уха варится, въ пятьсотъ цлковыхъ, на наши штрафныя денежки, вдь клубы-то мы еще поддерживаемъ, играющіе, а то бы и они упали. Истинно скажу вамъ, что нынче общественнаго, кром ломакинскихъ бань, ничего нтъ. Мы кучивали не такъ, продолжалъ Кузанкевичъ, разгоряченный наливкой и воспоминаніемъ: — нтъ, не такъ, не по ныншнему. Заберемся, бывало, въ Перовъ или Марьину, человкъ этакъ десять, народъ, знаете, все лихой, и давай веселиться!… Такъ вся ночь и пролетитъ, не замтишь какъ, да что одна ночь! иногда случалось сутокъ трое, недлю… Вотъ это по нашему называлось веселиться, кутить, воскликнулъ разсказчикъ.— Нтъ, нынче не то время, людей нтъ, а о друзьяхъ и говорить нечего, какіе теперь пріятели, гд они? пхе, вздоръ, пустяки, нигд никого не встртишь, всякой себ подъ носъ глядитъ, вс эгоисты стали, каждый только для себя, въ литературу вдались, въ науку, толкуютъ о какомъ-то прогресс, фабрики заводятъ, сельскимъ хозяйствомъ занимаются. Ты хочешь поговорить о чемъ-нибудь пріятномъ, а онъ теб о посв картофеля или о навоз, оно, конечно, картофель вещь хорошая, да только не въ разговор, а напримръ съ коклетами или росбифомъ, навозъ же просто дрянь. Вотъ прежде такъ друзья были! готовы для тебя въ огонь и въ воду. Бывало, коли не видался съ кмъ дня два-три, ну и знаешь, что нехорошо, что должно быть какая нибудь исторія случилась: дешь справляться, понимаете, куда… ‘Гд, молъ, такой-то и такой-то находится?’ Ну сейчасъ и скажутъ: ‘мстопребываніе иметъ тамъ-то…’ Ну тутъ, знаете, хлопоты, надо выручать… Эхъ, знатное было время! прибавилъ ораторъ, доливая въ свою рюмку рябиновку.
‘Да, нынче, слава Богу, не то время — подумалъ я — повывелись подобные молодцы, не родъ имъ и не водъ…’
Когда Кузанкевичъ кончилъ свой монологъ, я сказалъ, что усталъ и желалъ бы отдохнуть.
Меня проводили въ комнату, гд была постлана постель, комната эта украшалась драпри изъ паутины и имла довольно удушливый запахъ, видно было, что хозяинъ не очень заботился о чистот и опрятности, что эта статья не входила въ составъ его хозяйства.
Я отворилъ окно, которое выходило въ садъ. Свжій ночной воздухъ, напоенный ароматомъ цвтовъ, которые Богъ-знаетъ какимъ-то случаемъ уцлли отъ всесокрушающей системы агрономіи Кузанкевича, освжилъ мою спальную, и я заснулъ тмъ сномъ, которымъ спятъ охотники.
На другой день хозяинъ разбудилъ насъ довольно рано. Экипажъ былъ поданъ, и мы, напившись чаю, отправились въ Расказовское болото, гд дйствительно нашли много дичи.
Вечеромъ, поблагодаривъ хозяина, мы возвратились къ тетушк, у которой пробывъ одинъ день, отправились въ Москву.
Я слышалъ, что Кузанкевичъ, продавъ имніе, перехалъ въ Москву, гд и пользуется по своему всми удовольствіями жизни.
Николай Семенычъ по прежнему скроменъ, играетъ на гитар, пишетъ доклады, покуриваетъ трубочку и получилъ мсто столоначальника.
1854, августа 26.
эта часть была доведена до совершенства.