Петрарка, Маколей Томас Бабингтон, Год: 1824 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 16 минут(ы)

Скачать в PDF

Скачать в FB2

Маколей. Полное собраніе сочиненій.

III. Критическіе и историческіе опыты. 2-е исправленное изданіе.

Подъ общею редакціею Н. Л. Тиблена

Санктпетербургъ и Москва. Изданіе Книгопродавца-Типографа М. О. Вольфа. 1870

Переводъ подъ редакціею г. Резенера.

РАЗБОРЪ ВАЖНЙШИХЪ ИТАЛЬЯНСКИХЪ ПИСАТЕЛЕЙ.

II. ПЕТРАРКА.
(Апрль, 1824.)

Et vos, о lauri, carpara, et te, proxima myrte
Sic positae quoniam suaves miecetis odores.
Вергилій.

Трудно назвать другаго писатели, котораго знаменитость была бы такъ же распространена и такъ же продолжительна, какъ знаменитость Петрарки. Со времени его смерти прошло четыре вка съ половиной. Однако жители всхъ странъ западнаго міра еще такъ же близко знакомы съ его характеромъ и его приключеніями, какъ съ наиболе славными именами и съ самыми недавними анекдотами своей собственной исторіи литературы. Это, поистин, рдкое отличіе. Порицатели Петрарки должны признать, что она не могло быть пріобртено поэтомъ, лишеннымъ заслугъ. Его поклонники едвали станутъ утверждать, что достоинства Петрарки сами по себ могли бы возвести его на высоту европейской извстности, какой еще не достигали ни Шекспиръ, ни Мильтонъ, ни Данте, и обладаніе которою такъ долго не удерживалъ за собою, можетъ быть, ни одинъ изъ новыхъ писателей, за исключеніемъ Сервантеса, и его же, Петрарки.

Не трудно найти нкоторыя изъ причинъ, которымъ этотъ великій человкъ обязанъ своею знаменитостью, несоразмрною, по моему мннію, его дйствительнымъ правамъ на поклоненіе человчества. Вопервыхъ, онъ эготистъ. Эготизмъ въ разговор ненавистенъ всмъ. Влюбленные, и, я думаю, только одни влюбленные, извиняютъ въ немъ другъ друга. Никакія заслуги, никакіе таланты, никакое умнье нравиться не длаютъ эготизмъ сноснымъ. Благодарность, поклоненіе, интересъ, страхъ — едва ли могутъ удержать людей, осужденныхъ слушать его разглагольствованія, отъ проявленія досады и утомленія. Бездтный дядя, могущественный патронъ едва могутъ добиться этой снисходительности. Мы выходимъ изъ мальпоста во время бури и садимся на козлы, чтобы только не слышать исторіи нашего спутника. Капелланъ кусаетъ губы въ присутствіи архіепископа. Мичманъ зваетъ за столомъ перваго лорда адмиралтейства. Но, по какой бы то ни было причин, эта привычка, язва разговора, придаетъ сочиненіямъ остроту, какой не можетъ сообщить имъ ничто иное. Руссо сдлалъ самый смлый опытъ въ этомъ род и усплъ вполн. Въ наше время лордъ Байронъ, рядомъ попытокъ того же самаго свойства, сдлалъ себя предметомъ всеобщаго интереса и поклоненія. Вордсвортъ писалъ съ боле сильнымъ, но не столь явнымъ эготизмомъ и пріобрлъ секту поклонниковъ, сравнительно малую числомъ, но наиболе восторженную въ своемъ обожаніи. Нтъ надобности умножать примры. Даже теперь вс области литературы наводнены попрошайками славы, которые стараются возбудить наше участіе, выставляя на показъ вс уродливой своего ума и срывая повязку со всхъ гноящихся язвъ своего чувства. Нтъ недостатка и въ лицахъ, которыя, въ подражаніи своимъ образцамъ, пищимъ, идутъ еще дальше: они находятъ, что выконючить подачку у зрителя, притворяясь калкой и немощнымъ, гораздо легче, нежели добыть деньги честнымъ трудомъ, къ которому ояя способны по своему здоровью и по своей сил. Между тмъ легковрная публика жалетъ и холитъ эту заразу, для излеченія которой нужны только рабочій домъ со ступальней, да плеть. Эта хитрость, часто удающаяся глупцамъ, придаетъ непреодолимое очарованіе произведеніямъ, которыя обладаютъ внутренними достоинствами. Мы всегда желаемъ знать что-нибудь о характер и положенія тхъ, которыхъ сочиненія мы прочли съ удовольствіемъ. Мста, гд Мильтонъ намекаетъ на обстоятельства своей жизни, читаются, можетъ быть, чаще и съ большимъ интересомъ, чмъ вс другіе стихи его поэмъ. Забавно видть, съ какимъ трудомъ критики старались отъискать въ поэмахъ Гомера нсколько намековъ относительно его положенія и чувствъ. Согласно одной гипотез, онъ хотлъ описать себя самого подъ именемъ Демодока. Другіе утверждаютъ, что онъ одно и то же лицо съ Феміемъ, котораго жизнь пощадилъ Улиссъ. Эта наклонность человческаго ума, мн кажется, объясняетъ, въ большой степени, огромную популярность поэта, котораго сочиненія представляютъ, почти исключительно, выраженіе его личныхъ чувствъ.

Вовторыхъ, Петрарка былъ не просто эготистъ, но эготистъ влюбленный. Описываемыя имъ надежды и опасенія, радости и горести происходили отъ страсти, которая, изъ всхъ страстей, иметъ обширнйшее вліяніе и боле другихъ живетъ воображеніемъ. Онъ обладаетъ также другимъ громаднымъ преимуществомъ. Онъ былъ первымъ замчательнымъ поэтомъ любви, явившимся посл великаго переворота, который измнилъ не только политическое, но и нравственное состояніе міра. Греки, которые, въ своихъ общественныхъ учрежденіяхъ и литературныхъ вкусахъ, были діаметрально противоположны восточнымъ народамъ, представляли значительное сходство съ ними въ своихъ домашнихъ привычкахъ. Подобно имъ, они презирали умственныя способности женщинъ и держали послднихъ въ заключеніи, и къ числу наимене ужасныхъ золъ, произведенныхъ этою гибельною системой, принадлежало то, что вс совершенства ума и все очарованіе манеръ, которыя, въ высоко-цивилизованный вкъ, бываютъ вообще необходимы для возбужденія привязанности мужчинъ къ женщинамъ,— были монополизированы Фринами и Ламіями. Необходимыхъ элементовъ честной и рыцарской любви нигд нельзя было найти соединенными. Матроны и ихъ дочери, заключенныя въ гаремахъ,— тупыя, невоспитанныя, несвдущія ни въ чемъ, кром механическихъ искусствъ, почти невидимыя до замужества,— рдко могли возбудить интересъ, между тмъ ихъ блистательныя соперницы — эти полу-граціи и полу-гарпіи, изящныя и образованныя, но втренныя и жадныя,— никогда не могли внушить въ себ уваженія.

Состояніе общества въ Рим было въ этомъ отношеніи гораздо счастливе, и латинская литература раздляла это преимущество. Римскіе поэты ршительно превзошли греческихъ въ изображеніи страсти любви. Нтъ предмета, о которомъ они говорили бы съ большимъ успхомъ. Овидій, Катуллъ, Тибуллъ, Горацій и Проперцій, не смотря на вс свои недостатки, должны быть поставлены высоко въ этой области искусства. Къ нимъ я присоединилъ бы еще моего любимца Плавта, который, хотя заимствовалъ свои сюжеты изъ Греціи, но оригиналы своихъ очаровательныхъ женскихъ характеровъ нашелъ, какъ я подозрваю, въ Рим.

Однако, и здсь оставалось еще много дурнаго, и во время упадка великой имперіи все, что было гибельнаго въ ея домашнихъ учрежденіяхъ, выказалось съ большею силой. Подъ вліяніемъ правительствъ, въ одно и то же время зависимыхъ М деспотическихъ, которыя, раболпствомъ предъ своими врагами, покупали право топтать своихъ подданныхъ, римляне клали въ самое жалкое состояніе изнженности и низости. Національный характеръ состоялъ изъ лжи, трусости, лни и сознательнаго и безропотнаго униженія. Подобный характеръ ршительно несовмстенъ съ сильными страстями. Въ особенности любовь,— которая, въ новйшемъ смысл этого слова, заключаетъ въ себ покровительство и преданность съ одной стороны, довренность съ другой, уваженіе и врность съ обихъ.— Не могла существовать среди лнивыхъ и бездушныхъ рабовъ, пресмыкавшихся у троновъ Гоноріи и Августула. Въ этотъ періодъ началось великое обновленіе. Воины свера, не смотря на то, что были лишены знанія и гуманности, принесли съ собою, изъ своихъ лсовъ и болотъ, т качества, безъ которыхъ гуманность есть слабость, а знаніе — проклятіе: они принесли энергію, независимость, страхъ стыда, презрніе къ опасности. Было бы въ высшей степени интересно разсмотрть, какимъ образомъ смшеніе дикихъ завоевателей и изнженныхъ рабовъ, посл многихъ поколній мрака и волненія, произвело новйшій европейскій характеръ, прослдить, отъ перваго столкновенія до окончательнаго соединенія, дйствіе той таинственной алхиміи, которая изъ враждебныхъ и негодныхъ элементовъ извлекла чистое золото человческой природы: анализировать массу и опредлить пропорціи, въ которыхъ смшанъ ея составныя части. Но я ограничусь предметомъ, на который я въ особенности указалъ. Свойство страсти любви подверглось полному измненію. Правда, она удерживала тотъ причудливый и сладострастный характеръ, который имла среди южныхъ народовъ древности. Но она получила оттнокъ суеврнаго обожанія, съ которымъ сверные воины привыкли смотрть на женщинъ. Набожность и Война сообщили ей свои наиболе торжественныя и одушевляющія ощущенія. Она была освящаема благословеніями церкви и украшаема внками на турнирахъ. Венера, какъ въ древней басн, вновь стала подыматься надъ темными и бурными волнами, которыя такъ долго скрывали ея красоту. Но она показалась теперь не такъ, какъ въ старину, не въ обнаженной и роскошной прелести. Она все еще носила поясъ своего древняго чародйства, но ея чело было увнчано діадемой Юноны, а въ рук она держала эгидъ Паллады. Теперь любовь могла, въ самомъ дл, назваться новою страстью, и неудивительно, что первый отличный поэтъ, который всецло посвятилъ свой геній этому предмету, произвелъ необыкновенное впечатлніе. Его можно сравнить съ искателемъ приключеній, который случайно пристаетъ къ богатому и неизвстному острову и, хотя бы усплъ поставить на берегу лишь кое-какъ сдланный крестъ,— завладваетъ сокровищами острова и даетъ имъ свое имя. Права Петрарки, въ самомъ дл, были нсколько сходны съ правами Америго Веспуччи на материкъ, который долженъ бы быть названъ по имени Колумба. Провансальскіе поэты были, безспорно, учителями флорентинца. Но они писали въ такой вкъ, который не могъ оцнить ихъ достоинствъ, а ихъ подражатель жилъ именно въ тотъ періодъ, когда сочиненія на отечественномъ язык начали привлекать всеобщее вниманіе. Петрарка былъ тмъ же въ литератур, чмъ Валентинъ въ любви {См. т. 1, стр. 104.}. Публика предпочла его не потому, что его заслуги были особенно высоки, а потому, что онъ былъ первымъ человкомъ, котораго она увидла, пробудясь отъ своего продолжительнаго сна.

Не мене, чмъ отъ сравненія съ предшественниками, Петрарка выигралъ и отъ сравненія съ непосредственными преемниками. Боле столтія посл его смерти Италія не производила ни одного поэта, котораго можно было бы съ нимъ сравнить. Этотъ упадокъ генія, безспорно, должно приписать, въ большой степени, вліянію, которое произведенія Петрарки имли на литературу его страны. Однако, оно иного способствовало его слав. Ничто боле не благопріятствуетъ репутаціи писателя, какъ если за винъ слдуетъ поколніе ниже его, и этимъ преимуществомъ, по очевиднымъ причинамъ, гораздо чаще пользуются т, которые портятъ національный вкусъ, нежели т, которые его улучшаютъ.

Кром упомянутыхъ причинъ, распространенію славы Петрарки способствовала еще одна. Я говорю объ интерес, внушаемомъ событіями его жизни, интерес, который должны были сильно чувствовать его современники, потому что даже теперь, посл пятисотлтняго промежутка, ни одинъ критикъ не въ состояніи вполн освободиться изъ-подъ его вліянія. Среди великихъ людей, которымъ мы обязаны возрожденіемъ науки, Петрарка занимаетъ передовое мсто, и его восторженная преданность этому великому длу составляетъ его наиболе справедливое и блистательное право на признательность потомства. Онъ далъ обтъ литератур. Онъ любилъ ее совершеннйшею любовью. Онъ боготворилъ ее почти съ фанатическою преданностью. Онъ былъ миссіонеромъ, который возвщалъ отдаленнымъ странамъ объ ея открытіяхъ, пилигримомъ, который странствовалъ много и далеко, чтобы собрать ея останки, пустынникомъ, который удалился отъ свта, чтобы размышлять объ ея красотахъ, бойцомъ, который сражался подъ ея знаменемъ, побдителемъ, за тріумфальной колесницей котораго, боле чмъ въ метафорическомъ смысл, шли варварство и невжество, и который, за эту великолпную побду, былъ увнчанъ лаврами въ Капитолі.

Ничто не можетъ быть благородне и трогательне этой церемоніи. Великолпные дворцы и портики, мимо которыхъ нкогда катились колесницы Маріи и Цезаря, давно уже разсыпались въ прахъ. Увнчанныхъ лаврами фасцій, золотыхъ орловъ, ликующихъ легіоновъ, плнниковъ и нарисованныхъ городовъ не было при его побдоносномъ шествіи. Римъ потерялъ свой скипетръ. Но онъ сохранялъ еще боле могущественное вліяніе умственнаго владычества я теперь долженъ былъ наградить боле высокимъ тріумфомъ умственную побду. Вчный городъ платилъ справедливую и славную дань признательности человку, который распространилъ господство его древняго языка, который воздвигъ трофеи философіи и фантазіи въ вертепахъ невжества и дикости, котораго плнниками были сердца поклонявшихся ему народовъ, окованныхъ чарами его псни, котораго добычей были сокровища древняго генія, спасенныя отъ тьмы и погибели. Среди разрушенныхъ памятниковъ древняго искусства и юныхъ сооруженій новаго, этотъ человкъ, возстановившій разорванное звено между двумя вками человческой цивилизацій, былъ коронованъ внкомъ, который онъ заслужилъ отъ народовъ новыхъ, обязанныхъ ему своею образованностью, и отъ древнихъ, обязанныхъ ему своею славой. Никогда Вестминстеръ и Реймсъ не были свидтелями такого величественнаго коронованіи.

Когда мы, отъ этого блистательнаго зрлища, обращаемъ взоръ на домашнюю комнату поэта, когда мы созерцаемъ борьбу страсти и добродтели, эти глаза, отуманенные, и щеки, изборожденныя слезами гршнаго и безнадежнаго желанія, когда мы размышляемъ о всей исторіи его привязанности, начиная отъ веселыхъ грезъ его юности до томительнаго отчаянія его старости,— то къ нашему поклоненію примшиваются состраданіе и любовь. Даже посл того, какъ смерть наложила послднюю печать на его бдствія, мы видимъ его посвятившимъ длу человческаго ума всю силу, всю энергію, которыя у него еще остались отъ любви и горя. При жизни онъ былъ апостоломъ литературы, онъ палъ ея мученикомъ: онъ умеръ, склонивъ голову надъ книгой.

Люди, внимательно изучавшіе жизнь и сочиненія Петрарки, можетъ быть, будутъ расположены сдлать нкоторыя убавленія въ этомъ панегирик. Нельзя отвергать того, что достоинства Петрарки были искажены въ высшей степени непріятною аффектаціею. Его рвеніе въ литератур сообщило оттнокъ педантизма всмъ его чувствамъ и мнніямъ. Его любовь была любовь писателя сонетовъ, его патріотизмъ былъ патріотизмъ антикварія. Интересъ, съ какимъ мы смотримъ на сочиненія и изучаемъ исторію людей, занимавшихъ нашу страну въ прежніе вка, возникаетъ отъ воспоминаній, которыя связываютъ ихъ съ обществомъ, заключающимъ вс предметы нашей привязанности и надежды. Въ душ Петрарки эти чувства находились въ обратномъ положеніи. Онъ любилъ Италію потому, что она изобиловала памятниками, оставшимися отъ древнихъ властелиновъ міра. Его родной городъ, прекрасная и славная Флоренція — эти новыя Аины,— Флоренція, бывшая тогда въ полномъ цвт силы и юности, не могла внушить отличнйшему изъ своихъ гражданъ никакой доли того страстнаго благоговнія, которое онъ питалъ къ одряхлвшему Риму. Эти и многіе другіе недостатки, которые откровенно должны быть признаны, могутъ только въ очень слабой степени уменьшить славу его поприща. Что касается до меня, то я смотрю на нее съ такою любовью, съ такимъ удовольствіемъ, что очень неохотно перехожу отъ нея къ разсмотрнію его сочиненій, которыя далеко не возбуждаютъ во мн такого же восторга.

Не смотря на это, я высокаго мннія о поэтическихъ способностяхъ Петрарки. Правда, онъ не обладалъ искусствомъ ярко представлять воображенію чувственные предметы, и это замчательно тмъ боле, что талантъ, о которомъ я говорю, составляетъ отличительную черту итальянскихъ поэтовъ. Въ ‘Божественной Комедіи‘ онъ выказался во всемъ своемъ совершенств. Онъ характеризуетъ почти каждую знаменитую поэму, писанную на итальянскомъ язык. Можетъ быть, это слдуетъ приписать тому обстоятельству, что живопись и скульптура достигли высокой степени совершенства въ Италіи раньше, чмъ получила широкое развитіе поэзія. Люди были лишены книгъ, но они съ дтства привыкали видть удивительныя произведенія искусства, которыя Италія начала создавать еще въ тринадцатомъ столтіи. Это положило на ихъ воображеніе такой сильный отпечатокъ, что даже въ ихъ письменныхъ сочиненіяхъ замтна наклонность къ графическому очерчиванію предметовъ. Ходъ ддъ въ Англіи былъ во всхъ отношеніяхъ иной. Послдствіемъ этого было то, что англійскія историческія картины суть поэмы на полотн, между тмъ какъ итальянскія поэмы суть картины, писанныя словами. Сочиненія Петрарки почти совершенно чужды этого національнаго характера. Правда, его сонеты, по своему предмету и свойству, и его латинскія стихотворенія, вслдствіе стсненій, которыя всегда связываютъ человка, пишущаго на мертвомъ язык, но могутъ быть приводимы въ доказательство этой истины. Во его ‘Тріумфы’ ршительно требовали этого таланта, а въ нихъ его нтъ и слда.

Однакоже, онъ, безспорно, обладалъ геніемъ высшаго разряда. Его пылкіе, нжные и великолпные обороты мысли, его блистательное воображеніе, его умнье выражаться и сильно, и изящно, должны быть признаны. Природа предназначала его быть главою лирическихъ писателей. Но однимъ роковымъ подаркомъ она любила свои другіе дары половины ихъ цны. Онъ былъ бы гораздо боле великимъ поэтомъ, еслибы былъ мене способнымъ человкомъ. Его остроуміе было язвою для его ума. Онъ оставилъ благородную и естественную манеру, въ которой могъ бы достигнуть совершенства, для фантазій, которыя онъ производилъ съ изумительною и вмст съ проливною легкостью. Его муза, подобно римской женщин у Ливія, соблазнившись пылкими украшеніями, измняла тайн своей силы и была раздавлена подъ тяжестью блестящихъ подарковъ, которые ее прельстили,

Его бдность мыслями очень замчательна. Невозможно смотрть безъ изумленія на этотъ умъ, столь плодовитый на комбинаціи и столь бдный на образы. Вся его эротическая поэзія /состоитъ изъ очень немногихъ темъ, расположенныхъ въ такомъ разнообразномъ порядк и освщенныхъ столь многоразлично, что напоминаетъ намъ т ариметическія задачи о перестановкахъ, которыя такъ изумляютъ незнающихъ. Французскій поваръ, который хвастался, что можетъ приготовить пятнадцать разливныхъ блюдъ изъ одной крапивной верхушки, не былъ боле его мастерокъ своего дла. Умъ Петрарки былъ калейдоскопомъ. При каждомъ поворот, онъ представляетъ намъ, новыя формы, всегда фантастическія, иногда прекрасныя, и мы едва можемъ врить, чтобы вс эти разнообразныя явленія были произведены одними и тми же ничтожными стеклышками. Праща, тожественность его образовъ должна быть приписана, въ нкоторой степени, тожественности его предмета. Было бы безразсудно ожидать постояннаго разнообразія отъ столь многихъ вотъ сочиненій, которые вс одной и той же длины, вс написаны однимъ и тмъ размромъ и вс посвящены одной и той же пошлой и бездушной кокетк. Притомъ, я невольно подозрваю, что извращенный вкусъ, который портитъ его эротическія стихотворенія, долженъ быть приписываемъ вліянію Лауры, которая, вроятно, подобно большей части критиковъ своего пола, предпочитала цвтистый слогъ величественному. Какъ бы то ни было, но едва Петрарка переходитъ къ другому предмету, какъ тотчасъ же измняетъ и свою манеру. Когда онъ говоритъ о бдствіяхъ и униженіи Италіи, опустошенной иноземными завоевателями и лишь слабо защищаемой своими малодушными сынами, изнженный лепетъ советчика превращается въ крикъ — дикій, торжественный и пронзительный, подобный тому, который прокричалъ кровавому дому Коудорскому: ‘Не спи боле’. ‘Италія, кажется, не чувствуетъ своихъ страданій’, восклицаетъ ея восторженный поэтъ, ‘дряхлая, лнивая и медлительная, неужели она вчно будетъ спать? Неужели никто.ее не разбудитъ? О, еслибы мн вцпиться руками въ ея волосы’ {Che suoi guai non par che senta,

Vecchia, oziosa, e lenta,

Dormirа sempre, e non fia chiа svegli?

Le man l’avess’io avvolte entro e capegli.

Canzone XI.}!

Съ неменьшею энергіей онъ объявляетъ мщеніе Европы и Христа магометанскому Вавилону. Его великолпное исчисленіе древнихъ подвиговъ грековъ всегда должно возбуждать удивленіе и не можетъ быть читаемо безъ самаго глубокаго интереса въ то время, когда мудрые и добрые, горько разочарованные и во многихъ другихъ странахъ, съ захватывающимъ духъ безпокойствомъ обращаютъ свои взоры къ родин свободы, къ Мараонскому полю и къ гибельной тснин, гд вступилъ въ бой левъ лакедемонскій {Maratona, e le mortali strette

Che difese il Leon con роса gente.

Canzone V.}.

Его стихотворенія о религіозныхъ предметахъ также заслуживаютъ величайшей похвалы. Во глав ихъ должна быть поставлена ода къ Св. Дв. Это, можетъ быть, прекраснйшій гимнъ въ мір. Его набожное благоговніе получаетъ необыкновенно поэтическій характеръ отъ нжной мысли о пол и прелести идола, и характеръ этотъ мы можемъ прослдить во всемъ стихотвореніи.

Я съ удовольствіемъ остановился бы на этихъ и тому подобныхъ частяхъ сочиненій Петрарки, но я долженъ возвратиться къ его эротической поэзіи: ей вврилъ онъ свою славу, и ей онъ преимущественно обязанъ этою славой.

Преобладающій недостатокъ его лучшихъ сочиненій на эту тему есть разлитый по нимъ общій блескъ. Правда, естественный языкъ страстей часто бываетъ Фигураленъ и причудливъ, и это преимущественно можно сказать о любви. Однако, здсь есть границы. Конечно, чувства должны имть свою нарядную одежду, но, подобно наряднымъ женщинамъ, они не должны быть ни закутаны, ни обнажены. Одежда должна быть такова, чтобы въ одно и то же время и скромно прикрывать, и благоразумно выказывать формы тла. Украшенія должны иногда быть употребляемы для прикрытія недостатка, а иногда для возвышенія красоты, по они никогда не должны скрывать, а тмъ боле искажать прелести, для которыхъ они служатъ вспомогательнымъ средствомъ. Любовь Петрарки, напротивъ того, наряжается подобно щеголю дикарю, котораго носъ проткнутъ золотымъ кольцомъ, кожа разрисована странными фигурами и яркими красками, угаи вытянуты до плечъ тяжестью навшанныхъ на нихъ драгоцнностей. Во всхъ родахъ сочиненія общее правило, которое не допускаетъ исключеній, что главная мысль, преобладающее чувство никогда не должны быть смшиваемы съ сопровождающими ихъ украшеніями. Они должны вообще отличаться отъ украшеній большею простотою выраженія, подобно тому, какъ на картинахъ, изображающихъ битвы Наполеона, мы узнаемъ его, среди множества шитыхъ мундировъ и перьевъ, по его срому сюртуку и шляп безъ пера. Въ стихахъ Петрарки вообще невозможно угадать, какую мысль онъ хотлъ сдлать преобладающею. Все обработано одинаково. Вождь носитъ ту же самую пышную и унизительную ливрею, какъ я его свита, и мы на всхъ глаземъ одинаково равнодушно. Стихотворенія Петрарки не представляютъ ни сильныхъ освщеній и тней, ни задняго, ни передняго плана, они похожи на раскрашенныя фигуры какой-нибудь восточной рукописи, поражающія яркими цвтами, но лишенныя всякой перспективы. Таковы недостатки знаменитйшихъ изъ его сочиненій. О тхъ же, которыя вообще признаны плохими, почти невозможно говорить терпливо. Однако, они имютъ много общаго со своими блистательными товарищами. Они отличаются отъ послднихъ, какъ мишура отъ парчи. Въ нихъ есть пышность, но нтъ богатства. Муза Петрарки принадлежитъ въ многочисленному классу женщинъ, которыя не прочь быть грязными, лишь бы имъ одться повидимому богаче. Когда запасъ его блестящихъ фантазій истощенъ, онъ замняетъ ихъ метафизическими изворотами, натянутыми антитезами, плохими каламбурами и отвратительными шарадами. Въ своемъ пятомъ сонет, онъ, какъ мн кажется, дошелъ до крайнихъ предловъ вычурности. Вообще, это стихотвореніе можетъ быть названо самымъ плохимъ въ мір покушеніемъ на поэзію и на остроуміе.

Сильнымъ доказательствомъ справедливости такого приговора служитъ то, что почти вс сонеты производятъ совершенно одно и то же впечатлніе на умъ читателя. Петрарка говоритъ о всхъ разнообразныхъ настроеніяхъ души влюбленнаго, отъ радости до отчаянія, однако, сколько я могу судить по собственному опыту и наблюденію, сонеты читаются совершенно съ одинаковымъ чувствомъ. Дло въ томъ, что ни въ одномъ изъ нихъ страсть и остроуміе не смшаны въ надлежащемъ отношеніи. Въ нихъ нтъ довольно чувства, чтобы разбавить снадобья, употребленный для ихъ приправы. Столъ, который онъ намъ предлагаетъ, похожъ на испанское угощеніе въ Драйдиновомъ ‘Mock Astrologer’, гд вкусъ всхъ блюдъ и соусовъ былъ заглушенъ запахомъ пряностей. Рыба, мясо, дичь,— все, бывшее на стол, не отзывалось ничмъ, кром краснаго перца.

Правда, сочиненія Петрарки могутъ незаслуженно страдать отъ одной причины, о которой я долженъ упомянуть. Его подражатели до такой степени пріучили итальянское и европейское ухо къ темамъ любовной лести и любовнаго стованія, что мы почти не можемъ считать ихъ оригинальными, когда находимъ ихъ у перваго автора, и даже когда умъ убдилъ насъ, что он были новы для него, он все-таки остаются старыми для насъ. Такова была участь многихъ прекраснйшихъ мстъ въ сочиненіяхъ самыхъ замчательнйшихъ писателей. Грустно слдить за благородною мыслью отъ одной степени ея профанированія до другой: грустно видть ее переходящею отъ носившаго ее знаменитаго липа къ его лакеямъ, выворачиваемою нсколько разъ и наконецъ повшенною на какое-нибудь воронье пугало. Петрарка, дйствительно, сильно пострадалъ отъ этой причины. Во что ему пришлось пострадать до такой степени, это служитъ достаточнымъ доказательствомъ, что его достоинства были не очень высоки. Стихъ можетъ быть украденъ, но всепроникающій духъ великаго поэта не можетъ бытъ похищенъ литературнымъ воромъ. Безпрерывное, въ теченіе двадцати-пяти столтій, подражаніе Гомеру оставило Гомера такимъ же, какимъ его нашло. Еслибы каждое уподобленіе’ каждый оборотъ Данте были скопированы десять тысячъ разъ, ‘Божественная Комедія‘ все-таки сохранила бы всю свою свжесть. Привратнику въ Фаркваровой комедіи было легко разыграть роль Beau Clincher’а, надвъ его кружева и воротникъ. Гораздо трудне было бы выдать себя за сэра Гарри Видьдера.

Прежде чмъ я оставлю этотъ предметъ, я долженъ зашикать Петрарку отъ одного обвиненія, которое въ настоящее время часто слышится противъ него. Многочисленная секта критиковъ объявила его сонеты неимющима качествъ, которыя она признаетъ необходимыми для сонетовъ, съ такою же самоувренностью и съ такимъ же основаніемъ, съ какими встарину ея прототипы настаивали на трехъ единствахъ драмы. Я человкъ непосвященный, ршительно неспособный объяснить таинства этой новой поэтической вры. Я знаю только, что если человкъ не соблюдетъ ее чисто и непорочно, то, безъ сомннія, будетъ названъ глупцомъ. Однако, я не могу удержаться отъ вопроса: въ чемъ состоитъ особенное вліяніе именно четырнадцати, преимущественно предъ всми другими числами? Не зависитъ ли оно отъ того, что число четырнадцать есть кратное семи? Не иметъ ли этотъ принципъ отношенія къ субботней заповди? Или эти странныя свойства связаны съ порядкомъ римъ? Къ несчастью, сонеты Шекспира столько же отличаются въ этомъ отношеніи отъ сонетовъ Петрарки, сколько отъ Спенсерова станса, или отъ восьми-строчнаго. Прочь эта безсмысленная болтовня! Мы сбросили съ себя иго старой критики. Я увренъ, что мы никогда не будемъ сносить столько же педантскій и неразумный деспотизмъ, который нкоторые изъ революціонныхъ вождей хотли бы воздвигнуть на ея развалинахъ. Не для этого мы свергну ли Аристотеля и Боссю.

Этимъ законодателямъ не мшало бы подумать, что хотя манера Петрарки не подходитъ ордъ избранную ими мрку совершенства, но они многимъ обязаны сонетамъ этого поэта, что безъ Петрарки размръ, относительно котораго они издаютъ такіе благоразумные законы, вроятно, никогда не привлекъ бы за себя вниманія, и что ему они обязаны удовольствіемъ — превозносить и славою — сочинять пьесы, о которыхъ можно подумать, что он написаны Слендеромъ, съ помощью его слуги Симпля.

Я не могу кончить разбора, не сдлавъ нсколькихъ замчаній относительно латинскихъ сочиненій Петрарки. Кажется, и онъ самъ, и его современники цнили ихъ гораздо выше его сочиненій на отечественномъ язык. Потомство, этотъ верховный судъ для литературной аппеляціи, не только перевершило приговоръ, но по своему обыкновенію перевершило его со взысканіемъ убытковъ и заставило несчастныя сочиненія поплатиться и за ихъ собственную недоброкачественность, и за несправедливость тхъ, которые оказывали имъ незаслуженное предпочтеніе. И должно признаться, что, не длай большихъ уступокъ во вниманіе къ обстоятельствамъ, при которыхъ появились эти сочиненія, мы не можемъ произнести очень благопріятнаго для нихъ приговора. На нихъ должно смотрть, какъ на экзотическія растенія, пересаженныя въ другой климатъ и воспитанныя въ неблагопріятномъ положеніи, и было бы неосновательно ожидать отъ нихъ здоровья и силы, которыя мы замчаемъ въ окружающихъ туземныхъ растеніяхъ, или которыми они сами могли бы обладать на своей родной почв. Петрарка очень несовершенно подражалъ стилю латинскихъ авторовъ и не вознаградилъ за этотъ недостатокъ обогащеніемъ древняго языка прелестями новйшей поэзіи. Блеска и остроумія, которымъ мы, даже осуждая ихъ, удивляемся въ итальянскихъ сочиненіяхъ Петрарки, здсь почти вовсе нтъ, и эти качества только рдкими и случайными проблесками озаряюшія скучную тьму африканской пустыни. Въ Эклогахъ боле одушевленія, но он могутъ быть названы стихотвореніями только изъ вжливости. Он не имютъ ничего общаго съ его сочиненіями на отечественномъ язык, исключая вчнаго каламбура насчетъ Лауры и Дафны. Ни одно изъ этихъ произведеній не поставило его въ уровень съ Видой или Бохананомъ. Однако, когда мы сравниваемъ Петрарку съ его предшественниками и примемъ въ соображеніе, что онъ поддержалъ погибшую надежду литературы, что онъ первый замтилъ и первый пытался возстановить тонкія красоты древняго всемірнаго языка,— то, можетъ быть, мы будемъ о немъ боле высокаго мннія, чмъ о тхъ, которые никогда не могли бы превзойти Петрарку въ его красотахъ, еслибы ихъ не наслдовали.

Онъ желалъ сравняться въ философскомъ краснорчіи съ Цицерономъ и въ поэтическомъ величіи съ Виргиліемъ.

Его опытъ о ‘Пособіяхъ въ счастіи и несчастіи’ {‘De remediis utriusque fortunae’.} есть странное произведеніе, написанное въ разговорной форм и въ высшей степени схоластическимъ слогомъ. Оно, повидимому, построено по образцу ‘Тускуланскихь вопросовъ’ {‘Quaestioncs Tusculanae‘ Цицерона.},— а съ какимъ успхомъ, это могутъ легко ршить т, которые его читали. Оно состоитъ изъ ряда разговоровъ: въ каждомъ изъ нихъ выводится на сцену лицо, съ которымъ произошло какое-нибудь счастливое или несчастное событіе. Это лицо съ важностью разсказываетъ свое приключеніе, и философъ, или лучше, олицетворенный разумъ, опровергаетъ его,— дло не трудное, потому что ученикъ защищаетъ свое положеніе только тмъ, что упорно повторяетъ его почти въ однихъ и тхъ же словахъ посл каждаго довода своего противника. Этимъ способомъ Петрарка разршаетъ огромное количество разнообразныхъ случаевъ. Въ самомъ дл, едвали возможно назвать какое-нибудь удовольствіе или бдствіе, котораго бы не было въ этой диссертаціи. Онъ даетъ превосходный совтъ человку, который надется открыть философскій камень, другому, который устроилъ прекрасный птичникъ, третьему, который восхищается продлками своей любимой обезьяны. Не мене странны и поученія, которыя онъ читаетъ несчастнымъ. Онъ, повидимому, воображаетъ, что достаточнымъ утшеніемъ во всякомъ страданіи можетъ служить примръ того же бдствіи въ прошедшемъ. ‘Нашъ городъ взятъ’,— говоритъ одинъ изъ жалующихся. ‘Троя тоже была взятая,— отвчаетъ его утшитель. ‘Моя жена бжала’, говоритъ другой. ‘Съ вами случилось это одинъ разъ, а съ Менелаемъ дважды.’ — Одинъ бдняга находится въ большомъ гор, узнавъ, что сынъ его жены не принадлежитъ ему. ‘Это тяжело’,— говоритъ онъ, ‘что мн приходится воспитывать на свой счетъ мальчика, который для меня чужой’. ‘Ты человкъ’, возражаетъ его наставитель, приводя знаменитый стихъ Теренція,— ‘и ничто человческое не должно быть теб чуждо’. Физическія несчастія жизни тоже не пропущены, и въ особенности здсь есть, если не убдительное, то ужъ конечно очень забавное разсужденіе о выгод имть чесотку. Выходки противъ несчастнаго врача или, лучше, противъ врачебной науки заключаютъ боле остроумія. Петрарка совершенно серьезно убжденъ въ истин своихъ мнній относительно этого предмета, и горечь его чувствъ по временамъ порождаетъ, среди его классическаго и схоластическаго педантизма, фразу, достойную второй филиппики. Самъ Свифтъ могъ бы позавидовать главъ о причинахъ блдности докторовъ.

Изъ латинскихъ произведеній Петрарки ‘Письма’ пользуются наибольшею извстностью и уваженіемъ. Какъ сочиненія, они’ безспорно, выше его ‘Опытовъ’. Но ихъ превосходство только относительно. Отъ столь большаго сборника посланій, писанныхъ такимъ знаменитымъ человкомъ, въ продолженіе столь разнообразной и обильной приключеніями жизни, мы могли бы ожидать полнаго и живаго изображенія литературы, нравовъ и политики того вка. Путешественникъ, поэтъ, ученый, влюбленный, придворный, отшельникъ,— онъ могъ бы, въ нетлнномъ разсказ, увковчить форму и отпечатокъ вка и современнаго общества. Т, которые читаютъ его письма въ надежд найти въ нихъ подобныя свднія, ршительно обманутся въ своихъ ожиданіяхъ. Письма эти не заключаютъ въ себ ничего, характеризующаго тотъ періодъ или отдльныя личности. Это рядъ не писемъ, а темъ, и такъ какъ они не пользуются всеобщею извстностью, то могли бы служить въ публичныхъ школахъ, какъ сборникъ общихъ мстъ. Пишетъ ли Петрарка о политик къ императору или дожу, посылаетъ ли онъ совтъ и утшеніе кому-нибудь изъ своихъ частныхъ друзей,— каждая строка наполнена примрами и цитатами и сильно звучитъ именами Анаксагоровъ и Сципіоновъ. Но таковъ былъ интересъ, который возбуждала личность Петрарки, таково было благоговніе къ его эпистолярному слогу, что его письма съ трудомъ достигали мста своего назначенія. Поэтъ описываетъ съ притворнымъ сожалніемъ, а на самомъ дл съ удовольствіемъ, докучливость любопытныхъ, которые часто вскрывали, а иногда и похищали эти любимыя сочиненія. Замчателенъ фактъ, что изъ всхъ его писемъ наимене проникнуты аффектаціей адресованныя къ умершимъ или еще не родившимся. Ничто не можетъ быть нелпе его фантазіи — сочинять важныя укорительныя или хвалебныя посланія въ Цицерону и Сенек, однако, эти странныя произведенія написаны съ гораздо большею естественностью, чмъ его посланія къ живымъ корреспондентамъ. Но изъ всхъ его латинскихъ сочиненій должно отдать предпочтеніе его ‘Посланію къ Потомству‘,— этому простому, благородному и патетическому произведенію, длающему наибольшую честь и его вкусу, и его сердцу. Если позволительна уступка въ пользу поддльнаго смиренія автора, то мы готовы думать, что ни одинъ литераторъ не оставилъ прелестнйшаго мемуара о самомъ себ.

Въ заключеніе мы можемъ сказать, что сочиненія Петрарка были ниже и его генія, и его знаменитости, и что обстоятельства, ори которыхъ онъ писалъ, столько же препятствовали развитію его способностей, сколько были благопріятны распространенію его славы.

Маколей. Полное собраніе сочиненій.

РАЗБОРЪ ВАЖНЙШИХЪ ИТАЛЬЯНСКИХЪ ПИСАТЕЛЕЙ.

II. ПЕТРАРКА.(Апрль, 1824.)

Читайте также:

II. ПЕТРАРКА.
(Апрль, 1824.)