Петербургские книгопродавцы — апраксинцы и букинисты, Свешников Николай Иванович, Год: 1897

воспоминания
Время на прочтение: 58 минут(ы)
Скачать в PDF

Н. И. Свешников
Петербургские книгопродавцы — апраксинцы и букинисты

В Петербурге, в старые годы, то есть в половине текущего столетия, книжная торговля сосредоточивалась преимущественно на Невском проспекте, в Гостином дворе и в Апраксином рынке, или, как тогда называли, в Апраксином дворе. Кроме того, несколько магазинов находилось по Садовой улице против Гостиного двора.
По приезде моем в Петербург, в 1852 году, я помню по Невскому проспекту магазины: Шмитдорфа[192], Юнгмейстера[193], Смирдина[194], Базунова[195] и Печаткина, в Гостином дворе — Исакова[196], Овсянникова[197] и Свешникова[198], а с 1853 года открылся уже и магазин Маврикия Осиповича Вольфа[199].
По Садовой улице в то время находились книготорговли: Глазунова[200] (существующая с 1782 года и до сих пор), Кораблева и Сирякова[201], Лоскутова[202], Полякова[203], Панькова[204], Лисенкова[205] и Масленникова[206], впоследствии Шигина[207], затем еще существовала книжная лавка Терского[208] по Чернышеву переулку в доме Пажеского корпуса.
Но я не намерен описывать торговлю больших магазинов, потому что лично мало знаю об этой торговле, а сообщать сведения из посторонних источников нахожу неудобным, так как нельзя всегда поручиться за верность чужого рассказа.
Вследствие этого я постараюсь описать торговлю книгами только в Апраксином и Александровском рынках, на ларях, находившихся в разных местах города, и букинистов, разносивших книги в своих оригинальных мешках.

I. Книгопродавцы-апраксинцы

В Апраксином рынке, в старину, как рассказывают, торговля книгами производилась только на развалке и с рук[209]. Основателем же постоянной торговли в лавках считают Василия Васильевича Холмушина. Но я этого с точностью не могу утверждать, потому что когда я поступил в Апраксин мальчиком, то там книжных лавок было уже в изобилии. Там существовала даже особая книжная линия.
Эта линия, как и большинство прочих торговых линий Апраксина рынка, состояла из небольших деревянных лавок, построенных не корпусами, а каждая особо, но тесно сплоченных между собою. У каждой из лавок, снаружи, понаделаны были прилавки и столы, на которых торговцы выкладывали кипы разных старых и новых книг и журналов, а также раскладывали поодиночке дешевые, преимущественно московские издания, с заманчивыми названиями и с обложками, украшенными картинками трагического содержания.
Всех книгопродавцев, или, как их просто звали, книжников в Апраксином рынке до пожара, бывшего там в 1862 году, находитесь человек до двадцати.
Из числа их более прочих выделялись как состоятельностью, так и деловитостью — Яков Васильевич Матюшин[210], Иов Герасимович Герасимов, Василий Васильевич Холмушин и Дмитрий Федорович Федоров, но у каждого из этих торговцев была своя специальность.
Яков Васильевич Матюшин раньше служил в книжной торговле Ф. Панькова[211], а в 1815 году начал уже вести дело самостоятельно. Матюшин держался торговли более старыми книгами, русскими и иностранными. Он был в полном смысле знаток книжного дела, обладал замечательною памятью, и, кроме того, у него был особый нюх, как иногда выражались о нем. Этот нюх заключался в следующем: если какая-нибудь книга или журнал, выходившие в свет, обращали на себя внимание публики, то он наверняка знал, что это издание разойдется, и потому всегда скупал попадавшие на рынок экземпляры и приберегал их до более благоприятного времени, когда они подберутся в магазинах и их можно будет продавать втридорога. С этою целью он ежедневно, по утрам, обходил других книжников и осведомлялся, не приобретали ли они чего-либо новенького. Прочие книжники, особенно небогатые, охотно показывали ему свои приобретения и так же охотно продавали, если он что-либо выбирал, потому что продать Матюшину часто было выгоднее, чем постороннему покупателю. Он любил книги и хорошую, редкую из них никогда не выпускал из рук и иногда платил довольно высокую иену.
Зато он сам держался крепко товара, не торопился продавать и за некоторые книги назначал буквально чудовищные цены. Для примера приведу следующий факт.
Однажды меня с товарищем гусарский офицер попросит достать ‘Дворянское гнездо’ Тургенева. Отдельного издания этой книги еще не было, и в редакции ‘Современника’, где она печаталась в первом номере 1859 года, тоже невозможно было достать этой книжки. Мы и отправились искать на Апраксин. Сначала мы обошли всех книжников, и так как ни у кого не оказалось этого номера ‘Современника’, то принуждены были обратиться к Матюшину.
— Яков Васильевич, нет ли у вас первого номера ‘Современника’ за прошлый год? — спрашиваем мы.
— Вам ‘Дворянское гнездо’ нужно? Да? Есть. — говорит Яков Васильевич. — есть, и хороший экземпляр найдется, чистый.
— А сколько вы возьмете?
— Десять рубликов.
— Что вы, Яков Васильевич, господь с вами, за номер журнала десять рублей? Да это не слыхано!
— А не слыхано, так вот слушайте: десять рублей — меньше я не возьму.
— Да у нас барин-то, — говорим. — взбесится, скажет, как это возможно: десять рублей за такую книжку.
— Ну и пусть его бесится. А вы с него меньше пятнадцати рублей не берите, а нет — так пускай он сам поищет, а ко мне придет, я с него и двадцать спрошу. Надо, так даст, а не надо, так нечего и покупать такую книжку.
На этот раз мы не купили у Якова Васильевича книги, а прежде объяснили барину цену, и он велел нам принести ее за двенадцать рублей, а Яков Васильевич с десяти рублей скинул нам два рубля.
— Вот так-то лучше, я нажил, и вы наживете, а то что господ баловать: я говорил вам, что надо — так даст, наверно, его какая-нибудь барышня просила достать этот роман, — говорит он, завертывая книгу, и затем, когда мы выходили из лавки, добавил:
— Если потребуется, так есть еще экземпляр, тоже хороший, чистый.
Вначале я упомянул, что Матюшин обладал хорошею памятью. Упомнить книгу, раз бывшую в руках, и особенно книгу редкую или ценную, и каждый книгопродавец упомнит, если только он заинтересован своей торговлей. Но Матюшин иногда несколько лет помнил, что такую-то книгу — даже маленькую брошюрку — спрашивали у него, и хотя не помнит, кто именно спрашивал, но все-таки берег ее и ценил.
Так, не особенно давно, мне довелось разговаривать с одним известным писателем, который в старые годы очень часто похаживал по Апраксину и собирал исторические книги и брошюры.
‘Писал я раз статью историческую. — говорит почтенный писатель. — и потребовалась мне небольшая старенькая книжонка: книжонки этой я никогда не видал, а только знал о ее существовании. Вот я и пошел на Апраксин, обошел всех книжников, ни у кого не нашел. Прихожу к Матюшину, спрашиваю, нет ли такой-то книжечки.
— Знаю. — говорит, — я эту книжечку, знаю, но только она очень редко попадается: бывала она у меня раз-другой, а теперь нет.
Так я и не нашел этой книжечки.
Проходит года два посте этого, прохожу по Апраксину, Матюшин и зазывает: зайдите-ка, говорит, господин, ко мне, вот я сегодня купил разные книжонки исторические. Захожу, смотрю, у него лежит на прилавке стопка, так в пол-аршина вышины. Начинаю разбирать. Все такая дребедень неподходящая. Смотрю дальше и вдруг вижу — эта самая книжонка и попадается. Как тут быть, думаю: если ее одну выбрать, так он сейчас догадается и заломит за нее баснословную цену. Дай, наберу побольше дряни, может быть, он вместе-то и не обратит на нее внимания. Ну, и выбрал я еще несколько штук, не помню уже именно сколько. Спрашиваю: сколько это стоит? Он начинает перекидывать, доходит до этой книжки, откладывает ее в сторону и говорит:
— Вот за эти хоть два рублика, а за эту рубликов восемь.
— Что вы, — говорю, — разве возможно за такую маленькую и пустяшную книжонку восемь рублей?
— Ах, не скажите, что пустяшная, у меня тут давно какой-то господин эту книжечку спрашивал, так десять рублей давал, только бы достать ее.
Что тут делать? Я — торговаться, да за все-то, кажется, рублей семь и заплатил. Так вот он какой был Матюшин, не мог запомнить личность, кто у него спрашивал книжечку, а все-таки помнит, что ее искали’, — пояснит писатель.
Впрочем, несмотря на то, что Матюшин продавал свой товар дорого, библиофилы охотно его посещали, потому что у него действительно был хороший выбор книг по всем отраслям знания, а особенно ни у кого нельзя было найти такого выбора мелких и редких брошюр, оттисков и журнальных статей, как у Матюшина. Частенько он берег и такой товар, который, по мнению других книжников, считался прямо бумагою. Однажды за границу искали полные коллекции ‘Русского инвалида’ и ‘Северной пчелы’ и не могли найти этих изданий не только у торговцев, но и в редакциях, а у Матюшина они нашлись, и он, конечно, взял за них столько, сколько хотел.
Пожар уничтожил все его собрание, у него сгорели такие книги, каких теперь уже и не отыщешь. После пожара он так же, как и другие, открыл торговлю на Семеновском плацу, но, проторговав года два, должен был прекратить ее по случаю болезни (его разбил паралич). Устарелый, больной и обедневший, он умер в 1869 году. Некоторые из старых собирателей книг и до сих пор вспоминают о нем как о знатоке и любителе своего дела.
После Матюшина старейшим из книжников Апраксина рынка следует считать Иова Герасимовича Герасимова. Он был уроженец Ярославской губернии Рыбинского уезда, деревни Харитонова, и был совершенно неграмотный.
Иов Герасимов родился в 1796 году и, еще мальчиком, по собственным его рассказам, был отправлен в Москву, где и находился прислугою в трактире.
В 1812 году, когда, по случаю нашествия Наполеона, стали высылать всех из Москвы, хозяин его, в числе прочих, также отослал в деревню.
— Дал он нам шестерым, — говаривал Иов Герасимович. — пуд каленых орехов на дорогу, разделили мы их и пошли домой. В деревне меня взяли в подвозчики, я подвозил провиант к войскам, а когда кончилась война, поехал в Петербург и здесь первое время торговал сбитнем на Сенной.
Затем Иов Герасимов начал торговать лубочными картинами, сказками, соломонами и другими мелкими изданиями, а в двадцатых годах текущего столетия он уже является самостоятельным и дельным книжником. Так, когда после наводнения 7 ноября 1824 года в складе Синодальной типографии оказалось громадное количество попорченных водою книг, то он купил их более десяти возов за сто рублей.
‘Все книжники, — рассказывал он, — боялись и подступиться к этим книгам, потому что многие из них совсем смокли и слежались, как кирпичи, да и не знали, какую цену давать за них, ведь тут их смоченных-то было на несколько тысяч. Я тогда был еще молодой и смелый. Вот и пошел и говорю: я слышал, что здесь продаются моченые книги, если угодно, так я куплю их. — А сколько ты дашь? — спрашивают. — Да вот, — говорю, — есть у меня сто рублей, отдам последние, может, я выберу что, а может, и свои денежки потеряю. — Там подумали, потолковали что-то между собою, да и велели забирать. Вот я и принялся их возить. Больше десяти возов вывез. А сколько же мне пришлось и выбросить их, и как жалко-то было… Посмотришь, бывало, книга хорошая, денег стоит, а развернуть никак нельзя, — вся слепилась. Ну, значит, и бросай ее. Все же, слава богу, я много выручил на них, наверно не могу сказать сколько, а, должно быть, не одну тысячу выручил: с этой покупки я и жить пошел. Ведь тогда книги-то ценились не по-нынешнему’, — добавлял он.
Около сороковых годов у Иова Герасимова было уже несколько книжных лавок. Несмотря на свою безграмотность, Герасимов обладал такою замечательною памятью, что если он раз видел какую-нибудь книгу, то непременно запоминал ее так хорошо, что знал, кто ее автор, сколько должно быть томов или частей, сколько раз, где и в каких годах она издавалась. Но особенно он был большой знаток в старинных книгах церковной печати: этот товар был его коньком, и он скупал его почти у всех других торговцев. Он лучше других знал все старинные церковные книги и по печати мог определить, из какой типографии вышла та или другая и при каком патриархе, царе или императоре.
Надобно отдать ему справедливость, он не замыкал в себе это знание и охотно делился им с прочими книжниками и другими лицами. К нему частенько заходили люди ученые и поучались от него церковно-славянской библиографии. Покойный Н.С. Лесков мне не раз говорил, что он много почерпнул знания в старинных книгах от Иова Герасимовича.
После пожара Герасимов поторговал года два на Семеновском плацу, перебрался сначала в Апраксин двор, а затем, в скором времени, перешел в Александровский рынок, где до конца своей жизни и торговал в еврейском пассаже. Умер он в 1884 году в преклонной старости. Года за два или за три перед смертью он ослеп, но все-таки постоянно целый день просиживал за выручкой и сам наблюдал за торговлей, которую вели его внуки.
Василий Васильевич Холмушин начал книжную торговлю в двадцатых годах. Первое время он торговал на развалке, раскладывая свой товар на рогожке, а с 1830 года перевел торговлю в постоянное помещение. В пятидесятых годах он имел в Михайловском проезде, против книжной линии, довольно большую лавку, в которой занимался торговлею, преимущественно народным товаром. Он торговал синодальными изданиями, житиями святых и другими духовными книгами, затем — оракулами, письмовниками, песенниками, московскими романами, каковы, например, ‘Битва русских с кабардинцами'[212], ‘Киевская ведьма, или Страшные ночи за Днепром'[213] и т. п., повестями вроде ‘Гуака'[214] и ‘Английского милорда'[215], сказками и картинами лубочных изданий. У него очень много было собственных изданий, но почти все они были народные и преимущественно мелкие. Его покупателями в большинстве были торговцы на ларях и на столиках, каковых было несколько на Сенной площади, по Невскому проспекту и в других улицах — разносчики по Петербургу, а также провинциальные торговцы и офени.
Кроме Петербурга. Холмушин ездил сам и посылал своих приказчиков торговать также и по ярмаркам — в Нижний Новгород, в Ирбит, в Ярославль, в Кострому, в Ростов Ярославский, Рыбинск и другие города. Он вел большое дело с Москвою, покупал и выменивал там разные книги на свои издания.
Из его учеников и приказчиков вышли также очень деловитые торговцы, каковы, например, Д.Ф. Федоров, И. А. Архипов, Ив. Семенов и др.
В начале шестидесятых годов, чувствуя себя уже устарелым и, вероятно, потрясенный громадным убытком, причиненным ему пожаром, Василий Васильевич передал хозяйство сыну Александру Васильевичу[216]: последний стал уже менее обращать внимание на народный мелкий товар, а старался расширить торговлю более крупными и ценными книгами, но это у них не привилось, и дела их стали ухудшаться.
В 1872 году умер Александр Васильевич, а в 1874 году — и Василий Васильевич. По смерти В. В. наследники выбрались из большой лавки, находившейся в каменном корпусе, в так называемой инструментальной линии, и перевели торговлю в металлический корпус в книжную линию. Но внук В.В. Александр Александрович и тут почему-то не мог продолжать торговлю и прикончил ее совсем. Только впоследствии, получив в наследство после своего родственника Василия Гавриловича Шатаева довольно богатую лавку с товаром, он опять принялся за торговлю и опять занялся производством мелких народных книжек и картин.
Дмитрий Федорович Федоров, дальний родственник Холмушина, сначала жил у него в мальчиках 6 лет, а затем был приказчиком на отчете у Иова Герасимова. Прослужив два года у Герасимова, он по предложению своего хозяина взял совсем за себя лавку, в которой торговал. Но Федоров не преследовал той торговли, которой держался его учитель Холмушин, так же мало обращал внимания и на церковные книги, которые так любил И. Герасимов: он любил поторговать теми книгами, которые читались более образованною публикою. Он до некоторой степени старался быть последователем Александра Филипповича Смирдина, но только с тою разницею, что последний предпочитал почти исключительно так называемую изящную литературу и предпринимал издания не с одною целью получить барыши, а хлопотал, более всего, о распространении этой литературы, а Дмитрий Федорович придерживался учебного товара и книг по разным отраслям знания и вел торговлю более спекулятивно.
Конечно, он не отказывался от книг и беллетристического содержания, но из них очень охотно приобретал только выдающиеся сочинения известных авторов, именно те сочинения, которые ценились, как распроданные, или на которые был большой спрос. С этой целью он так же, как и Матюшин, ежедневно обходил всех мелких торговцев Апраксина рынка, а впоследствии нередко навещал и букинистов, торговавших по Невскому и в других местах, и скупал у них хорошие и ценные издания. Но зато он и поберегал редкие книги, держался цены на них крепко: иные стояли у него десятки лет, а он все не спускал цены. Так, например, один раз он у букиниста Ивана Семенова выменял ‘Требник’ Петра Могилы[217] на целый воз разных книг и журналов, добавил к этому товару восемьдесят рублей деньгами, а сам назначил за него пятьсот рублей. Эта редкость стояла у него годов пятнадцать, и только в 1875 году он продал ‘Требник’ за триста пятьдесят рублей.
Но главное, что ему составило капитал, это собственные издания. Им издано в течение своей жизни более ста пятидесяти сочинений, и в числе их есть очень хорошие, например. ‘Жизнь птиц’ А. Брема, ‘Чудеса древней страны пирамид’ К. Оппеля, ‘Крошка Доррит’ Ч. Диккенса, сочинения Мятлева и другие. На издания у Дмитрия Федорова было какое-то особое чутье: он в большинстве случаев угадывал, пойдет или нет книга, вследствие чего, при выборе издания, не задавался какою-либо специальностию, а также не заботился и о полезности книги, но охотно издавал все, что, по его мнению, могло иметь сбыт, хотя бы это отзывалось и шарлатанством. Но самым выгодным изданием для него была ‘Библейская история’ Базарова[218]: она выдержала до тридцати издании и разошлась в сотнях тысяч экземпляров.
С мелкою сошкою из книжников, особенно с молодыми, Дмитрий Федоров не очень был сообщителен, но зато со всеми был поклончив и приветлив, с старыми же торговцами он был как товарищ, и многие из них, считая его за опытного торговца и издателя, нередко обращались к нему за советом при каком-нибудь предприятии. Кроме того, он был на приятельской ноге с многими учеными и литераторами: последние очень часто заходили к нему и беседовали по несколько часов в его лавке.
Пожар в 1862 году принес ему большие убытки, но у него была еще кладовая на Банковской линии, в которой находилась масса товару, вследствие чего он после пожара скоро оправится и заторговал лучше прежнего.
Проторговав года два на Семеновском плацу, который после пожара временно был отведен апраксинцам для торговли, Дм. Федоров опять перебрался в Апраксин рынок, сначала в железный корпус, в книжную линию, а затем уже в инструментальной линии в каменном корпусе открыл большой магазин. Но тут не особенно долго дела его были блестящи, года через три-четыре они стали упадать. Это произошло вследствие смерти московского книгопродавца-издателя Салаева[219], все издания которого в Петербурге находились на складе у Федорова, и наоборот, Салаев в Москве также был единственным производителем изданий Федорова.
В половине семидесятых годов Дм. Федоров начал серьезно похварывать: приходилось передать дело сыну, но все же следует сказать, что он до самой смерти, которая последовала в 1880 году, наблюдал за торговлею и предпринимал кое-какие издания.
Посте смерти Дмитрий Федоров оставил наследникам значительный капитал и более чем на сто тысяч рублей книжного товара. Сын его, Дм. Дм., выдав прочим наследникам деньги за их части, сделался полным хозяином отцовской фирмы, но он не сумел вести дело или, вернее сказать, взялся не за свое дело и не по средствам. Он увлекся изданием нот и, кроме того, предпринял два периодических издания: ‘Посредник печатного дела'[220] и иллюстрированный журнал ‘Наше время'[221], которые втянули его в долги и быстро расстроили дела.
Теперь эта крупная, в свое время, фирма окончательно рушилась. Большую часть товара с правами на издания (на двенадцать тысяч рублей) приобрел Губинский[222], остальное также все перепродано разным торговцам.
Кроме этих четырех книгопродавцев, знанием и умением вести книжное дело в то время выделялись также братья Вагановы и Ив. Ив. Ильин.
Старшего Ваганова, Ивана Андреевича, я не знал, он умер в 1850 году[223], но брат его, Осип Андреевич, был дельный торговец, он очень хорошо знал как русские, так и иностранные книги, и отличался особенною энергией к стяжательности. Это был человек — так называемый — загребистая лапа, он не любил поделиться с товарищем барышом, и если ему приходилось сделать какое дело с кем-либо из своих собратий, то непременно старался забрать себе львиную долю, особенно тогда, когда компаньон был слабее его по средствам.
Напротив. Семен Васильевич Ваганов, хотя был также человек довольно сведущий и, вместе с тем, человек достаточно начитанный, был противоположного характера — мягкий, уступчивый и доброжелательный, он всегда старался помочь другим делом и советом.
Покойный Е. Ив. Екшурский частенько вспоминал о следующем случае, характеризующем его доброжелательность.
‘Я, — рассказывал Екшурский, — открыл уже лавку (раньше Екшурский был букинистом-мешочником, и об нем я скажу ниже), повадился с одной компанией погуливать, как бывало наступает вечер, так мы и заберемся в трактир ‘Стамбул’ у Пяти Углов, и пойдет у нас попойка. Вот однажды сидим мы тут у окошка, — пируем, на столе у нас бутылочки, рюмочки, закуска и все такое. Сидим, попиваем. Случайно мимо этого окна проходит Семен Васильевич и увидал меня. Я, конечно, его не заметил, а он остановился, посмотрел на меня, посмотрел с кем сижу и что у нас на столе. Наутро выхожу я в лавку и, немного погодя, вижу — подходит ко мне Семен Васильевич.
— Пойдем, — говорит, — Елеся, чай пить (Екшурского до старости в глаза и за глаза товарищи-книжники называли Елеся).
Мы пошли. Привел он меня в отдельный кабинетец, подали чаю: налили по чашке и выпили. Потом он и спрашивает меня:
— А что, Елеся, ты когда-нибудь читал псалтирь?
— Читал, — говорю. — хоть не всю, а читал, ведь я торгую же Псалтирями.
— А ну-ка, скажи мне, как начинается первый псалом.
— Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых… — начал я.
— Довольно, — говорит Семен Васильевич, — я только к тому тебя спросил, что я знаю, что ты читал это, может быть, сотни раз, а слова царя-пророка послушать не хочешь. Ты вчера вечером где был? С кем сидел, угощался? Ведь это все матушкины сынки да приказчики. Ведь у них у всех деньги-то краденые: у одних из отцовской выручки, а у других из хозяйской. А ты сам хозяин, сам работаешь, сам и деньгу наживаешь. Так след ли тебе связываться с такой компанией? Тебя теперь зовут Елеся, будут величать и Елисей Иванович, а повадишься с этими людьми, так достукаешься до того, что будут звать Елеськой.
И вот, — продолжал Екшурский. — до того он меня усовестил, что я по вечерам с полгода не ходил мимо этого трактира. Нужно идти на квартиру по Чернышеву переулку, а я обходил на Семеновский мост, да по Лештукову переулку и выбирался на Загородный’.
К Семену Васильевичу многие из людей ученых и сочинителей того времени относились с уважением, но особенно благоволит к нему бывший в то время министр народного просвещения А.С. Норов[224]. Семен Васильевич был у него свой человек и в кабинет к нему ходил без доклада. Про него говорили, что если бы он хотел провести какой-нибудь учебник или пособие обязательным в школы, то это мог бы сделать очень легко через Норова, но он никогда не добивался таких привилегий.
Семен Васильевич торговал русскими и иностранными книгами и более всего любит духовную литературу и журналы и скупал этот товар в остатках изданий большими партиями. А.А. Краевский и Н.А. Некрасов всегда предпочитали его другим книгопродавцам, и остатки ‘Отечественных записок’ и ‘Современника’ по истечении года поступали в его лавку. Из этих журналов он иногда выделял лучшие статьи и приложения, отдавал брошюровать, перепечатывал к ним титулы и обложку и продавал за отдельные издания.
Иван Иванович Ильин был природный книжник и хорошо знающий свое дело. Его отец, обучавшийся книжному делу у Глазунова, впоследствии был самостоятельным и довольно видным книгопродавцем, но под конец он расстроил свои дела, и Ивану Ивановичу пришлось жить в услужении у Печаткина, а затем уже он открыл свою лавку в Апраксином рынке.
Иван Иванович в своей торговле не придерживался никакой специальности: торговал он русским и иностранным товаром и при покупке его не отказывался ни от чего. Покупал он и беллетристику, и духовные книги, и по разным отраслям наук, и всевозможные специальные и неспециальные журналы, и остатки каких бы то ни было изданий. Конечно, мелкие покупки он производит один, а крупные, особенно остатки больших и ценных изданий, приходилось делать в компании с другими книжниками.
Пожар и у него, как и у других, уничтожил весь товар, но у него была еще кладовая в Гостином дворе, в которой находилось также много товара, и с этим-то товаром он возобновит торговлю сначала на Семеновском плацу, а года через два перебрался опять в Апраксин, где открыл уже две лавки, но в половине шестидесятых годов вторую лавку передал своему приказчику П.А. Истомину, который впоследствии перевел ее на Садовую улицу в дом Пажеского корпуса, где и до сих пор торгуют его наследники.
Ильин, оставшись в одной лавке, производил торговлю исключительно сам, хотя при лавке и находился у него помощником его шурин, но так как тот не был настоящим книжником, то и не мог ни купить, ни продать ничего самостоятельно. Ильин был человек честный и справедливый, но вместе с тем тяжелый, и прочие книжники вели с ним дела не особенно охотно. Он был какой-то ноющий, постоянно жалующийся на настоящее время, и при покупке и продаже крайне неподатливый. Бывало, торговцу-книжнику потребуется какая-нибудь книга, то хотя он и знал, что непременно найдет ее у Ивана Ивановича, но прежде обойдет десяток других книжников и потом уже идет к нему. Для примера приведу следующий случай: один раз мне потребовался ‘Дневник’ Берхгольца[225] Обойдя Александровский рынок и Апраксин и не найдя этой книги, я зашел к Ильину.
— Есть у вас, Иван Иванович, ‘Дневник’ Берхгольца?
— Есть-то есть. Да ты, брат, сколько дашь? — говорит он как будто нехотя, растягивая слова.
— А сколько же вы возьмете?
— Да я ведь меньше тринадцати рублей не возьму. Ведь у меня экземпляр-то хороший.
— А покажите-ка ваш экземпляр.
— Да что тебе казать-то, ведь не купишь. Только книгу ломать надо. Ну, на, посмотри, пожалуй. Да все равно не купишь. — приговаривал он, доставая книгу с полки. Экземпляр был хотя и подержанный, но довольно чистый.
— Возьмите десять рублей, цена хорошая.
— Нет, брат, меньше тринадцати не возьму, — и поставит опять книгу на полку.
— Ну, наконец, я вам дам одиннадцать рублей, мне не хочется ходить, а то ведь найду и дешевле.
— Иди, пожалуй, а я меньше не возьму.
Действительно, я ушел, не купив книги, и на Литейной приобрел за девять рублей тоже хороший экземпляр.
При всей честности и правдивости Ильина в покупке и продаже он был очень прижимист. Раз Иван Семенов продал ему какое-то крупное издание без одного тома, — продал, конечно, за дешевую цену, но потом ему пришлось отыскать и недостающий том. Вот он и приносит его к Ивану Ивановичу и говорит:
— Я тебе продал тогда издание, но без тома, а теперь вот нашел и этот том, давай полтора целковых, так у тебя полное будет.
— Что ты, брат, — говорит Иван Иванович, — ведь я у тебя те-то тома купит по четвертаку, так ты и за этот возьми с меня четвертак, тебе ведь все равно, один-то том бросить надо в бумагу.
— Я не в бумагу его брошу, а разорву. Даешь полтора рубля?
— Нет, не дам.
— Даешь? — тебе говорят, а то сейчас разорву, — и начинает перегибать переплет.
— Да ты постой, постой, ну, возьми полтинник.
— Нет, — настаивал Иван Семенов, держа в обеих руках вывороченную из корешка книгу, — полтора рубля, меньше не возьму. Дашь или нет?
— Нет, больше полтинника не дам, — твердит Ильин.
Тогда Иван Семенов сразу разрывает книгу.
— Ай! не рви, не рви! — спохватывается Ильин. — На, получи деньги.
— Нет, уж теперь поздно, — говорит Семенов и разрывает книгу на мелкие части.
Впрочем, такой казус не испортил их отношений, им приходилось много раз и после этого совершать многие сделки.
Иван Иванович, в свое время, нажил хороший капитал, а так как он был человек бездетный, то последние годы своей жизни не особенно интересовался торговлею, а вел ее только ради того, чтобы не скучать без дела.
Чтобы покончить с апраксинскими книгопродавцами старого времени, следует сказать еще несколько слов о Василье Гавриловиче Шатаеве и Елисее Ивановиче Екшурском.
Василий Гаврилович Шатаев в молодых годах торговал посудою, почему его в насмешку другие книжники и называли горшечником, но родственник его, В.В. Холмушин, сам быстро расторговавшись и нажив капитал от книжного дела, присоветовал и ему заняться этой торговлей. Кроме того, Холмушин, как опытный торговец, передавал ему свои знания в этой торговле, а также оказывал материальную поддержку. Василий Гаврилович до самой смерти ценил эту поддержку Холмушина и всегда относился к нему с самым искренним уважением. He имея большого знания в книжном деле, он все-таки вел его очень успешно. Василий Гаврилович был вполне человек русского пошиба — с русскою верою, честностью и добротою, будучи сам безукоризненно трезвый, аккуратный, расчетливый и набожный, он был совершенно лишен ханжества и вместе с тем всегда благодушно относился к слабостям других: я с ним был хорошо знаком и никогда не слыхал, чтобы он кого-либо осуждай за беспорядочную жизнь.
Шатаев торговал исключительно русскими книгами и преимущественно духовными, но все-таки он держал в своей лавке и беллетристику и учебники. У него было несколько сотен и собственных изданий, как-то: житий святых, сказок, песенников и разных мелких рассказов. Рукописи у разных безызвестных авторов он покупал без разбору, не только не вникая в смысл написанного, но и не читая, лишь было бы подходящее заглавие. Свои издания он часто украшал в тексте и на обложках оригинальными рисунками, которые ему делал какой-то придворный кучер, и нередко одни и те же рисунки печатались в разных книжках. В прежнее время интеллигентные литераторы не писали книжек для народа[226], а этим занимались преимущественно такие авторы, как Нестер Око[227], П. Татаринов[228], Суслов[229], Волокитин[230] т. п., и писались эти книжки не ради преследования какой-либо идеи, а исключительно ради хлеба. Бывало, принесет какой-нибудь писака Шатаеву рукопись.
— Купите, — говорит, — Василий Герасимович, у меня рассказ.
— Какой же это, барин, у тебя рассказ — большой или маленький? (Шатаев не стеснялся с такими писателями и в большинстве говорил им ‘ты’, но это выходило у него так просто и добродушно, что нельзя было обижаться.)
— Да порядочный, вот посмотрите, — и подает ему рукопись.
Взяв в руки рукопись. Шатаев начинает разбирать заглавие.
— Это как у тебя: ‘Степан Ко-р-шу-н, или Ст-ра-ш-ный Вор и Про-й-до-ха’. (Следует заметить, что Шатаев был совсем малограмотный и чужое писанье разбирал очень медленно.)
Затем разворачивает рукопись и главное соображает, каков ее объем, а после спрашивает:
— Про кого же ты тут пишешь?
— А вот… — и тут автор начинает объяснять происхождение своего героя и разные изумительные его похождения, местами вычитывая их из рукописи.
— Да уж не знаю, барин, брать или нет. — снимая шляпу и почесывая в голове, говорит Василий Гаврилович. — у меня тут в ящике сотни полторы валяется этих рукописей, давно бы надо которые напечатать, да все никак не соберусь, времени нет.
— Да купите, Василий Гаврилович, как-нибудь соберетесь, напечатаете. — умоляет автор, — мой рассказ пойдет, а я недорого с вас возьму.
— Да знаю, что недорого, — за что тут дорого давать? Много ли тут писанья-то? Да, право, будет лежать: когда его соберешься печатать?
— Да вы напечатайте поскорее, уверяю вас, что эта штучка пойдет.
— Да пойти-то пойдет, у меня, слава богу, что ни напечатаю, все идет, все тащат понемногу. Ну, а сколько же тебе за это?
— Да рубликов двадцать положите, Василий Гаврилович.
— Двадцать, что ты? Ведь это писал не Пушкин или Крылов, а ты.
— Так сколько же вы дадите?
— Да рублей бы пять-шесть я, пожалуй, бы и дал.
— Да что вы, Василий Гаврилович, ведь этак и на хлеб не заработаешь, а у меня жена да двое ребятишек.
— Ну, господь с тобой, на ребятишек-то я прибавлю. Так и быть, уж дам тебе красненькую[231], пиши вот расписку[232], что продал свой рассказ в вечное и потомственное владение.
Автор, довольный, пишет расписку, и получает красненькую, а Шатаев говорит:
— Ну, барин, теперь пойдем в трактир, чайком попою.
Золоторотцы[233] частенько, пропившись, заходили к Шатаеву с просьбою дать им книжонок на поправку, и он почти никогда не отказывал, а наберет какого-нибудь хламу копеек на двадцать и даст.
— На, — говорит Василий Гаврилович. — поправляйся, но не пропивай же хоть это, а то я больше не дам.
Своею трезвою и аккуратною жизнью он скопил под старость порядочный капитал, а так как у него не было прямых наследников, то отказал его на богоугодные дела, преимущественно на монастыри и церкви, а лавку со всем находившимся в ней товаром, в знак признательности к своему родственнику и учителю Холмушину, завещал его внуку Александру Александровичу, который и теперь продолжает его дело.
Елисей Иванович Екшурский, как я уже упоминал, раньше был букинистом-мешочником. Сметливый и достаточно развитый человек, он во время своей молодости хотя также не прочь был погулять с компанией товарищей, но все же вел себя сдержанно и прилично. Когда он ходил торговать еще с мешками, то и тогда имел уже небольшой достаток и пользовался доверием состоятельных книжников. Нередко многие из букинистов, получив какой-нибудь порядочный заказ и не имея ни средств купить требуемое, ни доверия, принуждены были обращаться к Екшурскому и брать его в долю для выполнения заказа. Когда же у них встречались покупки, то они из-за денег также приглашали его в компанию. В начале шестидесятых годов Екшурский открыл в Апраксином рынке небольшую лавку. В первое время он торговал чем придется, а затем познакомился с московскими издателями народных книг, начал выписывать от них разную мелочь и продавать торговцам, преимущественно разносчикам, ходившим по трактирам, портерным и т. п. заведениям, и торговцам на ларях. Вскоре он сделался и сам издателем разной мелочи. Став на приятельскую ногу с некоторыми писателями мелкой прессы, он давал им поручения составлять песенники, сонники, разные гадальные книжки и мелкие повести и рассказы с интересными заглавиями. Но более всего принесли ему пользы самоучители французского, немецкого и английского языков, составленные Фурманом[234], а также толковые молитвенники.
Елисей Иванович был человек ходовой и для того, чтобы заручиться покупателями, не скупился на угощения. Каждое утро он собирал партию мальчишек-спичечников, которые в то время торговали и книжками, и водил их в трактир поить чаем, для этих его покупателей в трактире была особая комната, называвшаяся ‘Кавказом’. Покупателей же, которые были посостоятельнее и покупали сразу на несколько рублей, он водил в чистое зало и тут вместе с чаем делал и другое угощение. По вечерам иногда он обходил старых своих приятелей-букинистов, которые в то время расплодились на всех мостах и у скверов главных улиц, и собирал их в знаменитый тогда трактир Михайловский: здесь для этих покупателей он раскошеливался уже на десятки рублей. Всеми этими угощениями он, так сказать, закрепощал своих покупателей.
Шестидесятые годы, изобиловавшие разными реформами и полною свободою, были самыми блестящими для книжной торговли: в те годы книжная торговля, ничем еще не стесняемая, доставляла большую пользу ее производителям, почему многие из мелких книжников и нажили капиталы. Это главным образом происходило оттого, что спрос на книги во всех классах общества развивался, а книгопродавцев, как крупных, так и мелких, сравнительно с настоящим временем, было менее чем наполовину, да притом же и не было такой массы периодических изданий, которыми теперь, в большинстве, удовлетворяется публика, а книжная торговля тормозится.
Екшурский в то время торговал так хорошо, что до конца своей жизни вспоминал об этом.
‘Эх, — говорил он, — как мы прежде торговали! Бывало, летом раньше семи часов утра выходишь в лавку, а уж тут тебя дожидается партия золоторотцев да спичечников: поторгуешь часов до девяти, глядишь, в выручке-то и скопилось рублей семьдесят, а ведь покупателей-то на рубли мало было, — больше все на копейки. Полная лавка наберется разной шишгали с утра-то, только успевай повертываться — и достать книжку надо, и сосчитать, кто на сколько взял, и деньги получить, да надо и посматривать в оба, чтобы другой с полки-то за пазуху чего не пихнул’.
Такие успехи по торговле развили в нем до некоторой степени жадность к наживе и скупость, положим, что он не отказывал иногда своим покупателям-эолоторотцам давать пятачки на хлеб или на похмелье, но более этой суммы на истинную нужду трудно было у него выпросить. Характерною чертою его следует считать и то, что, приходя к какому-нибудь приятелю в лавку или встречаясь с ним у себя, он никогда не осведомлялся ни о здоровье, ни о чем другом, и первый вопрос его был постоянно таков: ну, как наживаешь деньги? продал ли сегодня хотя рублей на полтораста? — И если кто говорил, что плохо, то и он начинал жаловаться, что в данное время тоже плохо наживает. Но все-таки, если было у него время, он вел приятеля в трактир и там заводит речь о прежних золотых днях.
Через излишнюю стяжательность и скупость Екшурский погубил сам себя: в 1891 году он был убит своим сыном, которому отказал в сравнительно небольших средствах для открытия своей торговли. Но я не буду описывать этого процесса, потому что о нем в свое время много было уже писано во всех газетах.
Это был последний из книгопродавцев Апраксина рынка, начавший свою торговлю в допожарное время. На нем я и покончу.
Теперь в Апраксином рынке, исключая Холмушина, о котором было уже сказано, находятся только два книгопродавца[235]: Т.Ф. Кузин и А.Ф. Нарышкин, получивший лавку по наследству от своего дяди Игнатия Архипова. Первый из них так же, как и Холмушин, занимается торговлею исключительно народными книгами и картинами, а у Нарышкина хотя и имеется большой выбор книг новых и подержанных по всем отделам для частных покупателей, но более всего он занимается комиссией для иногородных книготорговцев и ведет это дело довольно аккуратно и честно.
Впрочем, в корпусе, выходящем на Фонтанку и принадлежащем также к Апраксину рынку, находится и еще книготорговля В.И. Губинского, но это скорее книжный склад, преимущественно собственных изданий. Однако о торговцах настоящего времени я теперь не намерен писать, а опишу, как сумею, букинистов-мешочников.

II.Букинисты-мешочники

Кроме книгопродавцев, имевших постоянную торговлю на местах, то есть в магазинах, в лавках или так где-либо раскладывавшихся со своим товаром, — в то время существовал еще особый тип букинистов-мешочников, которые носили книги в перекидных мешках.
Такие мешки делались обыкновенно 2 1/4 аршина длины и 3/4 ширины, оба конца их зашивались наглухо, а посередине одна треть оставалась не зашитою, таким образом они могли наполняться с обеих сторон и перекидывались через плечо. Эти букинисты разносили свой товар по преимуществу интеллигенции того времени, как-то: академикам, профессорам и прочим любителям, библиоманам, а самыми лучшими их покупателями были богатые офицеры военной академии и кавалерийских полков гвардии. Несмотря на то, что большинство из них ходили в армяках, подпоясанных кушаками, и в сапогах, смазанных дегтем, им нередко удавалось попадать в кабинеты богатых княжеских и графских домов, потому что они являлись, большею частью, поставщиками таких книжных редкостей, которые достать было довольно трудно. Через них же можно было приобрести все что угодно, как дорогие распроданные издания на русском и иностранных языках, так и книги, не дозволенные в продаже — политического или порнографического содержания. Из числа этих букинистов-мешочников были довольно интересные типы, на которых не мешает остановиться впоследствии, а теперь я хочу сказать о них в общих чертах и о приемах их торговли.
Все эти букинисты были люди, так сказать, разбитные, то есть ловкие, изворотливые и смелые. Они выходили, в большинстве, из свихнувшихся приказчиков книжных магазинов, или с Апраксина двора, посему все вообще знали хорошо книжное дело. Кроме того, они отлично умели делать фальсификацию книгами — положим, что фальсификациею в то время занимались и апраксинские книжники, но более всего она практиковалась букинистами.
Фальсификация производилась таким образом: в хорошие книги, оказывавшиеся неполными, вкладывали листы из других книг, подходящих по формату и по печати, на титулах подчищали численность томов, чисто, почти незаметно, из какой-нибудь нестоящей и рваной книги вклеивали конец и затем отдавали в переплет. Все эти переработки были настолько аккуратны, что только опытный человек мог заметить такую фальшь: такими книгами букинисты нередко снабжали своих покупателей. Впрочем, надо сказать, что они частенько бывали и вполне полезными для некоторых господ, потому что без них иному довольно трудно было бы найти нужную книгу, а они хорошо знали, у кого из книгопродавцев какие имелись редкости, а также знали и то, кто каких книг более придерживался.
Когда у них не было своего товара, а у них зачастую его не случалось, то они брали его на снос из лавок Апраксина рынка, то есть брали книги, чтобы только ‘предложить’ покупателю, и если продавали, то обязаны были заплатить условленную цену, а если нет — возвращали их обратно. Но не всегда у них были готовые покупатели, приходилось их разыскивать. Тогда, наложив мешки товаром, а иные, вместо книжек, и пустыми ящиками из-под сигар, ходили по улицам и, останавливая богатых господ, преимущественно военных, предлагали им интересные или выдающиеся сочинения. Конечно, богатые господа на улице у них не покупали, но очень часто, принимая их предложения, делали им заказы. Излюбленным местом ловли покупателей служили им военная академия, академия наук и университет. Для этого некоторые из них постоянно, от 2 и до 4 часов, бродили около сказанных зданий и каждому, выходящему оттуда, предлагали свои услуги.
Но самая блестящая у них торговля была в то время, когда войска находились в лагерях. В лагерях, исключая той поры, в которую производились маневры, доступ к офицерам, пажам, кадетам и проч. был гораздо свободнее, чем в казармах, а потому у них и сбыт интересного товара был несравненно изобильнее. Иные из них, которые были, как говорится, покрепче, зарабатывали в лагерное время, в продолжение полутора-двух месяцев, по пятисот рублей. Следует заметить, лишь бы только не оскорбить кого, что в те времена военные люди были как-то падки вообще на все то, что считалось недозволенным цензурою, и за томик лондонского или брюссельского издания на русском языке платили десятки рублей. Надо сказать правду, что тогда многие из них цены деньгам не знали. Деньги для них зарабатывали крепостные крестьяне, а потому таким господам стоило только написать своим родителям или управляющим, и им высылалось на все нужное и излишнее.
Когда же войска выходили из лагерей, то букинисты расходились по дачам. Так, они ездили торговать в Царское Село, в Павловск, в Петергоф, в Лесной корпус, в Новую Деревню и другие дачные места, в которых в прежнее время господа проживали частенько до глубокой осени.
Следует также сказать, что между ними была большая солидарность-сообщительность. Так, в городе они ежедневно сходились в одном трактире на углу Большой Мещанской, ныне Казанской улицы, и Вознесенского проспекта, где для них была отведена и особая комната. Сходясь тут, они перекупали и выменивали друг у друга товар, передавали один другому адреса господ, а иногда составляли компанию и отправлялись за покупкою, тут же они уговаривались, кому куда идти торговать Если удавалось купить товар или расторговаться, то они опять собирались в тот же трактир и совершали разные сделки. Конечно, сделки эти заканчивались чаепитием, закускою, а иногда и попойкою.
Отправляясь торговать в лагеря, они все останавливались в одной харчевне, и у них между собою были распределены полки, где кому торговать. А когда они перебирались на дачи за Неву, то их пристанищем был трактир Налисова на Черной речке. Здесь им также отведено было особое помещение, в котором они одни угощались и спали и оставляли товар, когда нужно было съездить за чем-либо в город.
Кроме торговли по домам, в лагерях и по дачам, букинисты являлись еще посредниками торговли между рынком и магазинами. Очень часто случалось кому-нибудь из апраксинцев купить хорошие книги, которые он считал выгоднее продать в магазин, чем постороннему покупателю, потому что по рынку хотя и ходило много собирателей книг, но последние были уверены, что в рынок попадали книги за бесценок, и старались приобрести их дешево, почему иной книжник, хотя и состоятельный, отчасти совестясь сам нести книгу в магазин, отчасти не имея времени, посылал букиниста продать ее. Кроме того, в те времена на рынок много попадало так называемого темного товара. Этот товар таскали переплетчики, служащие в типографиях, а зачастую и прислуга сочинителей и издателей книг.
Лавочникам было неудобно самим носить такой товар продавать в магазины, чтобы не выказать себя с неблаговидной стороны, то есть чтобы не обнаружить занятия темною торговлею, и они отдавали его всегда на комиссию букинистам, которые и распродавали по магазинам. В магазинах хотя и знали, каким путем приобретен товар, но не отказывались покупать повыгоднее, а особенно у кого подобные книги находились на комиссии, потому что, распродав комиссионные экземпляры, оставленные, положим, из 20 %, — могли их заменить более дешевыми. И это в старину практиковалось почти у всех книгопродавцев: в иных магазинах пользовались такою выгодою сами хозяева, а в иных приказчики без ведома хозяев.
Впрочем, в магазины букинистам случалось ходить и с своим товаром, им приходилось довольно часто и самим покупать в домах хорошие книги, а еще чаше случалось у разных писателей выменивать новые издания. Приобретя такой товар, они прежде всего отправлялись к Вольфу, в то время еще только начинавшему торговать и по новости покупавшему лучше других.
Маврикий Осипович Вольф и сам ходил по рынку, собирая нужные или просто недостающие в его магазине книги, а в 6 часов вечера принимал всех книжников, приносивших ему книги на продажу. Близ задних дверей магазина у него был поставлен стол и стул, и вот туда приносили мешки с книгами, выкладывали их на стол, а Маврикий Осипович садился на стул и рассматривал товар. При покупке он любил поторговаться и никогда не назначал сразу окончательной цены. Он покупал новые и подержанные книги, и никогда не справлялся, каким путем достались они тому, кто приносит их.
Но нередко у букинистов случался и такой товар, который не только не покупали магазинах, но и на толкучке трудно было сбыть. Тогда они тащили его к Ивану Тимофеевичу Лисенкову, в полной уверенности, что хотя и дешево, но все-таки продадут. Хотя я имел в виду описывать только типы апраксинцев и других букинистов, но полагаю, что не лишним будет сказать несколько слов и о Лисенкове.
Иван Тимофеевич Лисенков, — как видно из его воспоминании, напечатанных в весьма редкой книжке ‘Материалы для истории русской книжной торговли’ (Спб. 1879)[236], — в молодых годах служит у московского книгопродавца О.Л. Свешникова[237], в течение восьми лет ездил торговать по ярмаркам, преимущественно по Малороссии, Новороссии и к Макарию, что ныне Нижегородская, а в 1826 году перешел на службу к М.П. Глазунову, который поручил ему заведовать его книжным магазином в С.-Петербурге. Прослужа 10 лет у Глазунова, в 1836 году он открыл собственный довольно большой магазин, который находится, как я уже упоминал, по Садовой улице в доме Пажеского корпуса. Сам по себе, он был большой оригинал. Одевался он по-немецки, всегда чисто выбритый и всегда в цилиндре. В обращении со всеми постоянно был вежлив, тих и, кажется, никогда ничем не возмущался.
Иван Тимофеевич не отказывался ни от какого товара, который ему приносили, покупал все и без выбора, почему букинисты, распродав ходовые книги по другим магазинам, с остатками всегда направлялись к Лисенкову. Принесет, бывало, ему букинист пачку пуда в полтора и положит на выручку.
— Здравствуйте, Иван Тимофеевич!
— Здравствуйте, здравствуйте, почтеннейший. — отвечает Иван Тимофеевич, снимая шляпу и кланяясь.
— Вот, Иван Тимофеевич, я вам принес книги хорошие. Не купите ли?
— Покажите, покажите, почтеннейший, посмотрю, — и, развязав пачку, начинает рассматривать книги.
— Да, книги, все книги, хорошие книги, — приговаривает он, рассматривая, и затем спрашивает: — А сколько же стоят ваши книги?
— Восемь с полтиной. Иван Тимофеевич.
— Восемь с полтиной дорого. Нет, я так не куплю. Кабы подешевле, я бы купил.
— А сколько для вас стоят, Иван Тимофеевич?
— Семьдесят пять копеек, извольте.
— Что вы, что вы, Иван Тимофеевич? За такие книги и в таких переплетах…
— Да-с, и переплеты хороши. Только я больше не могу дать. Если угодно, я вам помогу завязать пачку.
— Нет, покорно благодарю, Иван Тимофеевич. Да вы покупайте.
— Я покупаю, извольте получить семьдесят пять копеек.
— Нет, нельзя, убыток будет. Давайте настоящую цену. Ну, хоть пять целковых.
— Нет, как можно пять рублей! Пять рублей дорого.
— Ну, я три рубля возьму с вас.
— Нет-с, и трех рублей не могу дать.
— Так сколько же вы окончательно дадите? Ведь надо же прибавить.
— Извольте-с, я прибавлю вам три копеечки на булку.
— Вы уж хоть рубль давайте для ровного счета.
— Нет-с, я уж больше ничего не могу дать.
Наконец букинист решается отдать. Иван Тимофеевич вынимает из выручки 75 копеек и затем 3 копейки.
— А это вам на булку, — говорит он, — когда будете чай пить, и купите булку. А водочки-то не пейте, не надо водку пить.
Лисенков часто делал большие объявления для иногородних, рекламировал в этих объявлениях свой товар и за брошюру в два печатных листа назначат иногда рублевые цены.
Но следует также заметить, что Лисенков, при всей своей скупости и какой-то мании к спекулятивному торгашеству, был человек небесполезный. Он хотя немного, но занимался и изданиями, а главная его заслуга состояла в том, что он выпустил два издания ‘Илиады’ в переводе Гнедича[238], с которым он очень дружил, и также два издания ‘Пана Халявского’ Квитки-Основьяненко, и от этих изданий составил себе капитал.
Иван Тимофеевич умер в 1877-1878 году и похоронен в Невской лавре, рядом с Гнедичем. Он еще при жизни сделал себе надгробный памятник и сам составил надписи, которые считаю не лишним здесь поместить.
Надписи на камнях над могилою Ивана Тимофеевича Лисенкова:
Сверху
Отрадно
живым
Отошедшим
В ногах
Река времен в своем теченьи
Уносит все дела людей.
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства, и царей.
(Между третьей и четвертой строфами не особенно ясно высечен на камне юноша, возлежащий с книгою.)
В головах
Родятся люди, чтоб лет несколько поцвесть, потом скорбеть, дряхлеть и смерти дань отнесть. Один шел малый путь, другой прошел поболе, в гробу покоятся сном крепким в равной доле!..
(Высечено без разделения строф.)
На всех глядит неумолимо смерть
И точит лезвее косы…
Бьют часы, проходят минуты,
и все ближе к смерти
С правой стороны от ног
(На средине сверху)
Неувядаемый цвет живая речь поэзии
(Левее)
К гробам усопших приступая.
Сознай, сколь тщетна жизнь земная
И твердо в жизнь иную верь!
Что смертный? Бренный злак в пустыне.
Я тем был прежде, что ты ныне,
Ты будешь тем, что я теперь.
(Правее)
Гробницы, гробы здесь на явке
Стоят, как книги в книжной лавке
Чисто страниц их видно вам,
Заглавье каждой книги ясно,
А содержанье беспристрастно.
Подробно разберется там!
С левой стороны от ног
(Левее)
Уходит человек из мира,
Как гость с приятельского пира.
Он утомился кутерьмой.
Бокал свой допил, кончил ужин.
Устал — довольно! отдых нужен:
Пора отправиться домой!
(Правее)
Прохожий! Бодрыми шагами
И я ходил здесь меж гробами,
Читая надписи вокруг,
Как ты мою теперь читаешь?
…………….
Намек ты этот понимаешь?
Пр… же! До… сви
(Внизу)
Золотые правила жизни:
I. Употреби труд, храни мерность — богат будеши. IL Воздержно пий, мало яждь — здрав будеши. III. Делей благо, бегай злого — спасен будеши.
На нижнем камне в головах
Всем добро, никому зло, то законное житье
В ногах
Юбиляр
50-ти летия 26-го сентября
(Ниже)
1870
На нижнем камне с левой стороны
Отдежурил.
Завяла жизнь…..и я
Угас… И. е. к. ъ. т.
18 г (Безвестный.)
Прочие стороны нижнего камня тоже все иссечены разными изречениями, но их прочесть трудно, полагаю, довольно и того, что написано.
После смерти Лисенкова наследники перевезли книги на Фонтанку к Симеоновскому мосту, открыли там торговлю и до сих пор распродают товар.
Перехожу снова к описанию букинистов. В числе старых книгопродавцев не один Иов Герасимов был неграмотный, были также и из мешочников такие, которые не знали что называется, аза в глаза, но безграмотность искупалась памятью и не мешала им вести книжное дело. Я упомянул об этом только потому, что и из числа грамотных книжников невелик процент людей начитанных, пристрастных к чтению. Это происходит не от недостатка времени или нежелания читать, а просто потому, что книжнику нет возможности увлечься книгою: как бы она ни была хороша, как бы она его ни интересовала, он все-таки смотрит на книгу как на товар, и у него всегда является соблазн ее сбыть, чтобы получить прибыль. Но все-таки книжникам приходится кое-что прочитывать, знакомиться с содержанием книги, хотя бы для того, чтобы знать, что предлагать покупателю, почему букинисты-мешочники, если и не были людьми образованными, начитанными, но не были и совсем невеждами, и из числа прочих торговцев выделялись кое-каким знанием и развитием.
Сделав общий очерк торговли букинистов-мешочников, я теперь приступлю к описанию нескольких типов этих исчезнувших уже книжников.
Вначале я упомянул, что все они были люди разбитные, то есть ловкие, изворотливые и смелые. Но особенною ловкостью и развязностью из них отличался Николай Московский, известный более между книжниками под именем Графа.
Представительный по внешности и развязный на словах. Граф (настоящим именем его книжники почти совсем не называли, а всегда величали Графом) обладал такою смелостью, что часто в дом или в гостиницу, к какому-нибудь именитому господину, являлся без приглашения и с особенным тактом умел предложить и заинтересовать его своим товаром. При продаже какой-нибудь книги он так умел обставить покупателя, что тот ему платил за рубль пять и десять рублей и был в восторге от своего приобретения, а при покупке дорогие и редкие издания забирал за ничтожную цену.
Бывали такие случаи, что Граф наживал по сотне рублей в день и мог бы составить хороший капитал, но он не берег денег и прокучивал их. Кроме того, он имел особенное пристрастие к шикарству и самозванству, любил, что называется, пустить пыль в глаза. Когда ему удавалось устроить какое-нибудь выгодное дело и заполучить хороший барыш, то у него непременно являлась фантазия выказать себя богачом, а иногда и именитостью. Он покупал или брал на время хороший костюм, ездил на лихачах по богатым ресторанам, гуляньям и там кутил, как миллионер, — даже сигары для шику закуривал пятирублевыми кредитками.
Один раз он в своей мании к самозванству дошел до того, что купил офицерский костюм и саблю и в такой одежде не только разгуливал по Невскому, по садам и ресторанам, но заходил в именитые дома и рекомендовал себя графом, отчего и получил это прозвище. Другой раз они с Екшурским забрались в дом к какому-то богатому господину в Поварском переулке (рассказ самого покойного Екшурского), желавшему продать свой дом. Граф, выдавая себя за сына известного винного откупщика, а Екшурского за своего поверенного, окончательно сторговал у этого господина дом, очень выгодно дня последнего, причем оставалось только ждать его на другой день совершить запродажную запись и вручить домовладельцу задаток. Домовладелец, видя у себя таких выгодных покупателей, предложил им очень приличное угощение и, кроме того, в своем экипаже приказал кучеру отвезти их домой. ‘А мы. — добавлял Екшурский, — проехались сперва по Невскому, а потом подкатили прямо к трактиру’. В третий раз он под каким-то предлогом тоже зашел в богатый дом, с ним был товарищ, одетый в костюм крайне неприглядный и рваный, почему последний и остался ждать Графа у ворот. В этом доме его пригласили завтракать, за завтраком Граф вспомнил о товарище и сообщил хозяевам, что он не один, но так сумел отрекомендовать оборванца товарища, что те принуждены были пригласить и его к завтраку. Много было и других проделок у Графа, но следует сказать, что все подобные штуки он проделывал совершенно бескорыстно, просто, как говорится, из любви к искусству.
В 1865 году Граф имел ларь у Александровского — ныне Екатерининского — сквера, но тут дела его уже были не блестящи, он считался одним из самых небогатых книжников, торговавших на ларях. Затем он куда-то скрылся, говорили, что уехал в Москву, и с тех пор о нем не было никакого слуха.
По ловкости, изворотливости и способности на разные проделки вторым после Графа следует считать еще недавно сошедшего со сцены в книжном мире Гаврилу Волкова, который так же, как и Граф, был очень дельный букинист, также способный пустить пыль в глаза и посамозванствовать, но только с тою разницею, что у Графа почти все проделки были бескорыстны и совершались, как я сказал, ради искусства, Волков же самозванством и пусканием пыли в глаза непременно преследовал какую-нибудь корыстную цель.
В молодости своей он был хорошо знаком со многими писателями и вхож в дома именитых господ: кроме того, у него много было знакомства между офицерами кавалерийских полков, которых он снабжал более всего порнографиею во всех ее видах. Он был смел до отчаяния и много промышлял книгами, не дозволенными цензурой, за что в начале шестидесятых годов ему пришлось поплатиться. Однажды князь Г., которого Волков остановил на Невском проспекте, предлагая всевозможные книги, приказал принести ему ‘Колокол’ Герцена: Волков не задумался исполнить поручение князя и на другой день отыскал требуемое, явился к нему на квартиру, которая находилась в Аничковом дворце. Здесь его сейчас же арестовали и отвели в Третье Отделение, а затем перевели в Литовскую тюрьму, откуда он вышел только по милостивому манифесту. В тюрьме он познакомился с некоторыми выдающимися дельцами темных профессий, через которых впоследствии тоже имел своего рода выгоду. По выходе из тюрьмы он знакомил этих дельцов с Вс. Крестовским, который черпал у них материал для ‘Петербургских трущоб’. Впрочем. Волков после ареста долго не мог оправиться, но в начале семидесятых годов, через одного из тюремных товарищей, он сразу разбогател и начал заниматься крупными покупками книг, преимущественно остатков и целых изданий. При подобных покупках он всегда выдавал себя за московского или какого-нибудь провинциального книгопродавца и так умел вести дело, что автор или издатель книги охотно уступал ему свое издание для распространения, по уверению Волкова, чуть не по всей России. Смело можно сказать, что устраивать подобные покупки не находилось ему равного: он как будто заранее знал, в чем заключается конек того лица, с которым ведет дело, и потому так и действовал на него.
Раз он пришел к моему знакомому издателю Кожанчикову[239] купить тысячу экземпляров одной детской книги, рекомендуя себя при этом домовладельцем из Коломенской улицы и распространителем общеобразовательных книг в провинции, причем просил Кожанчикова, чтобы он уступил ему товар половину на деньги, а другую на вексель Во время беседы с Кожанчиковым он так заинтересовал его рассказами о своем знакомстве с разными выдающимися писателями, что тот, как говорится, и уши развесил, послал для него за бутылкою водки и целый день удерживал, слушая его рассказы. На другой день повторилось то же, и Кожанчиков уже готов был уступить его предложению, однако, спохватившись, навел о нем справки у книгопродавцев и отказал в продаже. Но Волков и тут недаром вел рассказы, он взял у Кожанчикова на несколько рублей игрушек для своих внучат и, конечно, не заплатил денег. Впрочем, Кожанчиков не обижался на это, он сказал мне, что Волкова можно неделю слушать, платя ему по три рубля в день за рассказы.
Кроме своей деятельности по продаже и покупке книг, Валков с сестрою открыл в Красном, или близ Красного Села, харчевню и мелочную лавку, но тут дело было не в торговле, а в том, что, имея большое знакомство между офицерами, доставляя по-прежнему им разные книги, он вместе с тем от имени сестры ссужал их небольшими деньгами за большие проценты. Для характеристики его деятельности на этом поприще не мешает привести следующий случай.
Однажды Волков ссудил служившего в конвое его императорского величества князя N небольшою суммою под расписку.
Через месяц или полтора он, прослышав, что князь получил деньги, явится к нему с предложением каких-то книг. Князь, купив у Волкова книги, отдает вместе с тем и долг, занятый у него под расписку.
— Ах! Ваше сиятельство. — говорит Волков. — действительно, мне деньги очень нужны, но я сегодня пришел к вам только предложить вот эти книжечки, так расписку-то вашу и не захватил с собой. Впрочем, все равно, если можете, так уж позвольте мне должок-то, а я, как приду домой, так и разорву вашу расписочку.
— Хорошо. — отвечает князь. — наверно вторые деньги с меня не спросишь?
— Нет, как это можно, ваше сиятельство! Вы уж будьте покойны.
Проходит после этой получки месяца два. Волков обращается к одному из своих приятелей, букинисту Груздеву.
— Андрей, — говорит он, — хочешь заработать красненькую?
Груздев был человек без средств и притом семейный.
— Как красненькую не хотеть заработать! — отвечает он. — Да за красненькую я дня тебя что хочешь сделаю. Ведь ты меня не пошлешь же кого-нибудь душить или поджигать.
— Нет, я пошлю тебя только в Царское Село — вот по этой расписке получить деньги. Видишь ты, этот князь мой хороший знакомый, он занял у меня деньги и сказал: ‘Вы уж не беспокойтесь ко мне ездить за деньгами, я сам пришлю’. Да вот и не присылает. Мне самому совестно ехать к нему за получкой, а деньги-то нужны, так уж я лучше тебе красненькую дам за то, что ты съездишь к нему да получишь. Я и надпись сделаю на расписке, что доверяю получить тебе.
Груздев, ничего не подозревая, поехал в Царское Село. Придя в квартиру князя, подает ему расписку.
— Вот, ваше сиятельство. — говорит Груздев. — Волков послал меня получить с вас по этой расписочке.
— Как, — вспылил князь, — ведь я ему заплатил долг!
— Я не знаю, — сказал оторопевший Груздев, — он послал меня к вам и говорил, что не получал.
Тут князь еще больше озлобился и, показывая на лежавший на столе револьвер, проговорит:
— Если бы он сам ко мне теперь явился, так я бы его, подлеца, сейчас из этого револьвера застрелил, как собаку.
‘А я стою, — рассказывал покойник Груздев. — ни жив ни мертв, хотел было бежать да и то боюсь. Потом князь несколько раз прошелся по комнате и, подойдя к столу, вынул из него деньги и отдал мне’.
— На, отвези ему, подлецу, — сказал он. — только скажи, чтобы он мне не попадался на глаза.
Но Волков и приятеля своего надул: он не только не отдал обещанные десять рублей, но и за проезд Груздев с трудом получит свои деньги[240].
Подобными проделками везде и всюду Волков настолько испортил свою репутацию, что в настоящее время и знакомые, и покупатели, и торговцы от него отстраняются. Притом же и пьянство настолько его заело, что он совершенно опустился и теперь попеременно находится или в больнице или в Вяземской лавре.
Был между старыми мешочниками-книжниками и такой оригинал, которого нельзя пройти молчанием. Это памятный еще всем книгопродавцам и собирателям книг букинист Семен Андреев, известный более под именем Семена Гумбольдта. Такое прозвание он получил отчасти потому, что своею физиономиею (фигурою) действительно был похож на бюст Гумбольдта, а вместе с тем и потому, что любил пофилософствовать: он всегда в трактире сидел за чтением какой-нибудь книги и непременно критиковал и рассуждал о прочитанном.
Гумбольдт зарабатывал очень хорошие деньги и никогда не пил никаких спиртных напитков, но при всей своей безукоризненной трезвости он имел пристрастие к биллиарду и к женщинам. На биллиарде он проигрывал не только десятки, но и сотни рублей. Раз, я знаю, накануне Пасхи, у Гумбольдта не было денег ни гроша, он отправляется к одному именитому графу, которому доставлял очень много разных редкостей.
— Ваше сиятельство, — говорит Гумбольдт, — завтра Пасха, у меня нисколько нет денег, а нужно пальто и еще кое-что купить, да нужно и на праздник на расходы. Позвольте у вас попросить в долг денег, я после праздников принесу вам книги и рассчитаюсь.
— Сколько же тебе, Семен? — спрашивает граф.
— Да позвольте уж сто рублей.
Граф, будучи очень богатым и, вместе с тем, очень добрым, приказал камердинеру дать ему сто рублей.
Семен, получив эти деньги, вместо того, чтобы идти в рынок и купить себе что нужно, отправился в трактир к Симеоновскому мосту и там через два-три часа все сто рублей спустил на биллиарде. Затем снова отправится в графский дом и у швейцара выпросит еще семнадцать рублей, с которыми опять вернулся в трактир и опять проиграл из них четырнадцать рублей. Но самым излюбленным коньком Гумбольдта был театр. Он до того увлекался театром, что не пропускал ни одного выдающегося спектакля, а если играла какая-нибудь знаменитая актриса или танцовщица, и ему самому не удавалось достать билета, то он платил за него барышникам тройную цену, и если у него не было денег на билет, то продавал в убыток товар и все-таки попадал в театр. Увлечение его театром было так сильно, что, сидя иногда в компании за чаем и рассказывая про виденный им спектакль, он вдруг вскакивал со стула и начинал распевать какую-нибудь арию.
Надо сказать, что Гумбольдт действительно был странный человек. Он в продолжение восьми лет не имел ни паспорта, ни квартиры: иметь паспорт он считал лишнею формальностью, а квартиру — лишнею обузою. При хороших делах он ночевал в гостиницах, в которых его знали и часто делали доверие. Когда же дела его были плохи, он или выпрашивал у кого-либо из своих знакомых ночлег, или ночевал на улице. Все его состояние было на нем и при нем. В баню он ходил очень редко — через месяц и через два — и в продолжение этого времени никогда не менял белья. Несмотря на то, что в деревне у него была земля и порядочный дом, в котором жила его мать с сестрами, он никогда не позаботился послать им письмо, чтобы выслали паспорт, и попал туда только поневоле, был забран где-то полициею и отправлен этапом.
Конечно, при такой жизни он нередко прибегал и к разным неблаговидным поступкам как с своими покупателями, так и с торговцами, и наконец уже не пользовался ничьим доверием, но все-таки его везде терпели и принимали, потому что через него можно было достать какую угодно книгу, хотя бы она никогда не поступала в продажу.
Гумбольдт ходил с своим товаром ко всем писателям, редакторам и собирателям книг, но, кроме того, быт допускаем более, чем прочие букинисты, и в дома разных знаменитостей и лиц высокопоставленных.
Его следует считать уже последним из букинистов-мешочников (да и он в последнее время уже не носил мешков), и с ним совершенно исчез старый тип букинистов.
Чтобы покончить с букинистами, не имевшими постоянных мест для торговли, следует упомянуть еще о Суслове и Вишневском.
Первый из них, торговавший прежде с мешками и вследствие невоздержанной жизни проторговавшийся до последней книжейки, начал промышлять тем, что переписывал произведения Баркова[241] и с успехом продавал их в трактире в Толмазовом переулке своим собратам букинистам, которые, в свою очередь, находили покупателей на этот товар, преимущественно из молодежи купеческой складки. Затем, установившись немного, Суслов занялся скупкою всевозможной неполноты. Скупая у торговцев неполные книги и журналы по дешевой цене, он составлял полные экземпляры, отдавал их в переплет и опять продавал тем же торговцам.
Хотя эта торговля и не давала больших барышей, но все-таки после него осталось более двухсот пудов разного товара, за который книгопродавец Хлебников заплатил пятьсот рублей.
Вишневский начал свою торговлю с рук, затем стал ходить по аукционам, а впоследствии начал делать объявления в газетах о покупке книг. Так как ранее его делал объявления только Н.И. Герасимов и других подобных конкурентов еще не было, то дело его шло весьма успешно. В то время плата за объявления была недорога, почему он каждую неделю и публиковал раза четыре в ‘Голосе'[242], что покупает книги по хорошей цене.
Являясь в дом за покупкою, он в большинстве случаев выдавал себя за любителя, старался выбирать только лучшие книги и отказывался от других под предлогом, что таковые у него уже имеются или не требуются в его библиотеку. Ловля на эту удочку вначале была вполне успешна, и он в короткое время заработал порядочные деньжонки, но его пример увлек и других, и дела его под конец шли не бойко. Все же Вишневский, как человек ничего не пьющий, работал недурно и после смерти оставил тысяч шесть наличного капитала и небольшую, но довольно ценную библиотечку.

III. Торговцы с ларей

После пожара, уничтожившего в 1862 году Апраксин рынок, апраксинцам отвели места для торговли на Семеновском плацу. Книжники, в большинстве, также переселились туда, но некоторые пристроились торговать и в других местах. Так. Холмушин временно открыл торговлю в магазине русских изделий по Невскому проспекту, у Казанского моста в доме Ольхина, человека три или четыре — в проходах Гостиного двора, а иные мелкие торговцы начали раскладываться с своим товаром в прогалах решеток Государственного банка с Екатерининского канала и у Юсупова сада.
На Семеновском плацу для торговцев место отведено было временно, кажется на два или на три года, почему на другой же год многие из книжников и начали перебираться во вновь отстраивавшиеся корпуса Апраксина рынка, но только теперь они не группировались, как прежде, в одном месте, а открывали свои лавки кому где пришлось. Впрочем, об апраксинских торговцах я уже писал, а теперь скажу, что знаю, о букинистах, торговавших с ларей.
Первые лари были открыты у Думы, затем они начали располагаться и на мостах — на Казанском, Полицейском, Синем, Аничковом и других. Первыми основателями торговли на ларях были Лепехин и Петр Ефимов, за свою лысую голову прозванный Беранже, а за ними постепенно начали открывать лари и другие торговцы, так что в 1865 году книжных ларей по улицам и на мостах расплодилось более пятнадцати. В это время на ларях, исключая упомянутых выше, торговали следующие лица: Федор Семенов с братом Андреем Семеновым[243] (тогда еще мальчишкою, а впоследствии сделавшимся крупным книгопродавцем и владельцем двух домов в Симеоновской и Фурштатской улицах, умершим в конце прошлого, 1895 года), Иван Семенов, Сергей Васильев, Хлебников, братья Доновы[244], Н. Петров, Осип Бон, Н. Московский, о котором было уже сказано, и в то же время открыл собственную торговлю на Симеоновском мосту раньше служивший приказчиком у Сенковского[245] и у Юнгмейстера И.М. Клочков[246], отец известного теперь букиниста-антиквара Василия Ивановича Клочкова[247].
Сначала лари были очень небольшие, наподобие стола с крышкою и с шкафами внизу, вверху же совершенно открытые, на них невозможно было почти совсем торговать в ненастное время: как только начинал кропить дождь, книги прикрывали клеенкою. Но в 1867 году градоначальник Трепов[248] приказал построить книжникам особый тип крытых ларей, который впоследствии еще усовершенствовали.
Несмотря на то, что с таких ларей торговать книгами было не очень удобно — книги портились от дождя, солнца и снега, да и сами торговцы принуждены были выносить жару и стужу, — первые уличные книжники-букинисты торговали очень хорошо. Тут, именно на этих ларях, многие нажили деньги и впоследствии сделались капиталистами.
С размножением книжных торговцев на ларях и цены на их места постепенно росли, потому что бакалейщики и другие торговцы неохотно уступали им хорошие места и при каждых торгах непременно наносили на них цену. Но книжники вели дело, если можно так выразиться, корпоративно. Они раньше торгов в городской управе делали между собою условие: кто, где и за какую цену должен торговать. Если кто из них покупал место дешевле той цены, какая между ними была за него назначена, то обязан был своим товарищам доплатить до условленной суммы: если же кому оно доставалось дороже, то переплаченные им деньги выдавали ему товарищи.
Вообще старые книжники, зачастую ссорившиеся между собою, постоянно ругавшиеся друг с другом и обносившие один другого разными прозвищами, когда дело касалось общей выгоды, тесно сплачивались и умели постоять за себя. Между ними существовал общий дух и, несмотря на частые ссоры, не было разъединенности. При частых покупках книг большими партиями они приглашали друг друга в компанию и покупали товар вместе, после чего одинаковые звания делили между собой и устанавливали цену, ниже которой ни один из товарищей не мог продать книгу, а звания, которых было по одному экземпляру, они разделяли на небольшие партии (нумера) и пускали их в вязку. Когда же случалось, что книги продавали с аукциона из магазинов или домашние библиотеки, то уличные букинисты соединялись и с апраксинскими торговцами и поручали всю покупку вести одному лицу, хотя для виду торговались и прочие, а затем с каждого, желавшего быть в паю (пайщики, внесшие залог и имеющие право на вязку, называются хозяевами, а не имеющие залога, но присутствующие на аукционе, — племянниками), брали известный залог, вручали залоговые деньги тому, кто считался благонадежнее, и после того вязали товар.
При аукционах они не отстраняли также и неимущих, за иного кто-нибудь клал залог и его принимали в вязку на правах хозяина, а прочим, которые числились племянниками, по окончании вязки отделяли небольшую часть общего барыша и выдавали смотря по достоинству каждого. Более сведущим, опытным торговцам давали по три и по пяти рублей, а малосведущим — рубль, полтора и два, соображая количество выделенной суммы и число находившихся на аукционе племянников.
Старые книжники не гнушались своим собратом, как бы он ни был неимущ, лишь бы знал дело. Они охотно давали ему работу: посылали по адресам посмотреть и приторговать книги или давали ему их для продажи. Эта общность в деле уравновешивала также и их знание: они между собою охотно делились своим знанием и за чашкою чая в трактире рассказывали один другому, какие издания редки и как следует их ценить.
У букинистов, торговавших с ларей, не было ни у кого особой специальности, они торговали всякими книгами, но все-таки у каждого был какой-нибудь любимый товар, который они часто перекупали один у другого. Так, например. Иван Семенов, носивший прозвание Земский Ярыжка, живший сначала в мальчиках и приказчиках у Холмушина, затем торговавший с мешками и в разных местах на ларях, а под конец имевший лавку в доме графа Шереметева по Литейному проспекту, — любил торговать преимущественно древними книгами, как русскими церковной и гражданской печати, так и иностранными — инкунабулами, эльзевирами и т. п. изданиями. Он лучше других знал, какое из подобных изданий реже и в чем заключаются особенности ценных изданий, лучше всех прочих из своих собратий он понимал толк в книгах древнецерковной печати. Известный библиограф Каратаев[249] очень часто беседовал с Иваном Семеновым в трактире и пользовался его знанием. Между ними были вполне приятельские отношения, и Семенов вместе с Шигиным приобрел его издания по библиографии старопечатных книг.
Собиратели редких книг, гравюр, рукописей и т. п. вообще любили Ивана Семенова, потому что он не дорожился своим товаром и при первом мало-мальски выгодном случае старался продать его, а затем и заменить каким-нибудь новым приобретением. С торговцами он отличался особенною общительностью и почти в каждую крупную покупку приглашал к себе компаньонов, зато и у других редкая покупка совершалась без участия Ивана Семенова. Он очень любил вязку, хорошо знал расчет в ней и умел ее вести с таким тактом, что его повышенки при вязке, т. е. барыши, всегда были значительнее других.
Иван Семенов умер в 1884 году. После него торговлю продолжал его сын, Василий Иванович[250], который тоже в 1894 году умер, а наследники последнего торговали до прошлого, 1896-го года, но известный антиквар-книгопродавец Л.Ф. Мелин[251] переснял помещение и выжил их из лавочки.
Сергей Федулович Хлебников, раньше известный более под прозвищем Перцова, был московский уроженец и там в молодых годах занимался уличною торговлею книгами и картинами. В пятидесятых годах он был сдан в солдаты и служил в л. — гв. гренадерском полку. Выйдя в бессрочный отпуск, он принялся за ту же торговлю и, будучи чрезвычайно деятельным, скоро расширил свои дела и уже до пожара Апраксина рынка имел там небольшую лавочку. После пожара он сначала принялся торговать в прогалах ограды Государственного банка, а затем снял ларь у Думы.
Хлебников отличался особенным пристрастием или, как говорили, жадностью к покупкам. Он не был разборчив на товар и покупал все — хорошее и худое. Зачастую он покупал такой хлам, от которого все прочие торговцы отказывались. Он так следил за покупками, что по какому-нибудь адресу, если ему назначали прийти в девять часов утра, он являлся раньше восьми. Но коньком его были иностранные крупные издания и всевозможные увражи, дорого или дешево такие книги продавались, он никогда не отпускал их от себя. Впрочем, его считали очень счастливым на торговлю, потому что, как бы дорого ему ни доставался товар, у него всегда находились покупатели.
В семидесятых годах Хлебников опять открыл торговлю в Апраксином рынке и здесь, вместе с книгами, начал торговать и нотами, которых ему удалось купить в одном нотном магазине очень большую партию на вес, а в начале 1883 года, незадолго перед смертью, он прикончил совсем торговлю на Невском проспекте, где торговал с ларя на Казанском мосту.
Хлебников, вероятно, мог бы и еще лучше вести свое дело, но он очень предавался спиртным напиткам. Смолоду он пил почти ежедневно, но вино на него мало действовало, он не терял энергии: частенько случаюсь, что он вечером бывал совершенно в ненормальном состоянии, а утром, в пять-шесть часов, принимался уже за какую-нибудь работу, но затем он стал пить запоем и в то время не выходил уже торговать.
Но все-таки, несмотря на такую слабость, он составил довольно солидный капитал и купил несколько небольших домов на Петербургской стороне.
Посте его смерти весь товар в лавке и в кладовых продавался с аукциона. Торговаться приходили все книжники, но они не согласились между собою, и все книги приобретены были гостинодворским игрушечником Соколовым[252], который через эту покупку теперь сделался довольно видным книгопродавцем.
Земляк и товарищ Хлебникова. Владимир Владимирович Лепехин, более всего любил торговать учебниками. Целый год он скупал учебники и приберегал их до того времени, когда начинали открываться классы. Тогда у него, по его же выражению, начиналась жатва: в августе и сентябре он почти ежедневно торговал на пятьдесят и семьдесят рублей в день. Лепехин был так стоек, что ни в какую погоду не отходил от ларя — тут и обедал, тут и чай пил, но впоследствии, получив ревматизм, он принужден был расстаться с ларем и передал его со всем товаром другому букинисту, а сам открыл лавку в Думской улице, где начал производить торговлю преимущественно новыми книгами, которые скупал, иногда один, а иногда в компании, целыми изданиями, а затем начал уже и сам издавать разные сочинения. Последние десять лет Лепехин имел кладовую в Апраксином рынке и распродавал свои издания и другие оставшиеся у него книги. Тут его покупателями были только торговцы.
Лепехин был человек очень расчетливый, но вместе с тем очень честный и справедливый. Он умер в декабре 1895 года и после смерти оставил, кроме капитала в несколько десятков тысяч и дач на Удельной станции, до пятидесяти собственных изданий с правами на них и большое количество разнообразных книг, которые купил его сосед, книгопродавец Нарышкин, за три тысячи рублей.
В шестидесятых и семидесятых годах у Думы, сначала на ларе, а потом в маленькой лавочке в серебряном ряду торговал книгами бывший букинист-мешочник Сергей Васильев, иначе называемый прочими книжниками Дяденькою и Пихлером, почему его звали Дяденькою, не могу сказать, но прозвание Пихлер он получил потому, что, большею частью, как и тот[253], ходил в крылатке и под ней прятал пачки с книгами. Из всех книжников Дяденька один держал себя особняком и, исключая торгов на места, не вступал с прочими ни в какие сделки.
Сначала он торговал, как и прочие букинисты, подержанными и вообще случайными книгами, но потом мало-помалу начал приучать к себе разную молодежь, которая стала носить к нему новые издания. На таком видном месте, где он торговал, заниматься таким делом было неудобно, и у него для этих операций был приспособлен один невзрачный трактир, куда его клиенты приносили книги и оставляли слуге, а последний передавал Дяденьке. Но все-таки шила в мешке утаить было невозможно, и Дяденька был привлечен к ответственности, хотя по суду его оправдали на первый раз, но общее мнение о нем было не в его пользу. Тогда он, опасаясь, чтобы его проделки впредь не открылись, с Невского проспекта перебрался торговать в Александровский рынок.
В рынке у него, по Садовой улице, была маленькая лавочка, и Дяденька открывал ее постоянно ранее всех других торговцев. Проживая близ этого места несколько лет, я имел обыкновение каждое утро в 7 часов ходить в трактир пить чай мимо его лавки и всегда видел ее открытою, Дяденька иногда что-нибудь перебирал в ней, увязывал, а иногда прикрывал стеклянные двери и, бог весть куда, уходил. Здесь также он был привлечен к суду, и хотя очень искусно вел свои дела и умел оправдываться, но все-таки один раз был осужден за нелегальную покупку на месяц под арест.
Дяденька умер года четыре тому назад. В последнее время он торговал уже по Невскому проспекту между Литейным проспектом и Надеждинской улицей.
Я упомянул о Сергее Васильеве и его неблаговидной деятельности не потому, чтобы он был единственно исключительный производитель темного товара (такою торговлею не брезговали, да, по всей вероятности, и сейчас не брезгуют и другие, более его солидные торговцы), а потому, что Сергей Васильев просто имел манию к такой торговле и к другим плутовским поступкам, наживал же от всего этого, сравнительно с прочими торговцами, пустяки, от этого, наверное, более пользовались те, кому он перепродавал товар.
После Сергея Васильева я нахожу уместным сказать несколько слов о торговле братьев Доновых.
Доновы, имевшие ларь на Полицейском мосту, преимущественно занимались торговлею газетами. Старший из них, Михаил Константинович, раньше был разносчиком ‘Полицейских ведомостей'[254]. Когда редакции получили разрешение продавать свои издания отдельными нумерами, то первый за эту торговлю принялся М.В. Попов, его примеру последовал и Донов. Купив место для ларя, Донов, вместе с газетами, начал производить и книжную торговлю. Хотя в книгах он имел мало понятия или, вернее, никакого не имел, но все-таки дела его шли недурно, потому что газеты и журналы давали очень хороший барыш.
В то время газеты из редакций отпускались на комиссию обандероленные, и непроданные экземпляры принимались обратно. Ежедневные издания редакции отпускали по 5 коп. за нумер, а еженедельные, как-то: ‘Искру’, ‘Будильник’ и др., по 12 коп., торговцы же первые из них продавали по 10, а последние по 20 коп. У Донова расходилось всех газет и журналов каждый день до 150 нумеров, что и доставляло ему пользы от 7 до 8 рублей.
Видя такие успешные дела, Донов в скором времени открыл еще два ларя, один тоже на Полицейском, а другой на Пантелеймоновском мостах, и порядком стал развивать книжное дело, но, не имея практического знания в этом деле, не мог его вести так, как прочие букинисты. Притом же к этому времени и газетная торговля стала приносить несравненно меньшую пользу: у него появилось много конкурентов по этой торговле. Прочие букинисты также начали торговать газетами, а разносчики с ними стали появляться уже на всех углах главных улиц и продавать их дешевле прежнего. Кроме того, места для торговли с каждым годом возвышались в цене, а сам Донов повет жизнь довольно слабую, почему в начале семидесятых годов он и принужден был совсем прекратить торговлю. Младший его брат около этого времени умер.
Впоследствии Донов сделался золоторотцем и торговал книжечками по трактирам.
Всех букинистов, торговавших на ларях, перечислять излишне, но все-таки нужно заметить, что и из прочих большинство знали хорошо книжное дело и умели его вести. Особенно удачно шли дела у Андрея Семенова, Клочкова и Н.И. Герасимова: первые два торговали на Аничковом мосту, а последний на Симеоновском. Затем следует упомянуть о теперешнем старосте артели газетчиков, П.Б. Богданове, который хотя не из книжников и мало имеет знания в книгах, но обладает особенною смекалкою и ведет книжное дело энергичнее и выгоднее многих старых торговцев.
Но здесь я остановлюсь. В этой статье я говорил только о книжниках, уже покончивших свою деятельность, а о тех, которые продолжают ее до настоящего времени, я поговорю в следующий раз[255].
В 1884 году городская управа прекратила продажу мест для торговли по Невскому проспекту и в других многолюдных улицах, вследствие чего букинисты и принуждены были искать помещение в частных домах. Теперь они расплодились в разных местах, но главный центр их торговли — Литейный и Владимирский проспекты и Симеоновская улица.

IV. Книжники Александровского рынка

В заключение я должен сказать несколько слов о книжниках Александровского рынка.
Я уже упоминал, что после пожара Апраксина рынка, в 1862 году, апраксинцам для торговли отведен был временно Семеновский плац. Хотя на следующий год и начали вновь отстраивать Апраксин рынок, но сообразно новому плану в нем не могли уже поместиться все ютившиеся прежде тут торговцы, почему и решено было приискать место для нового рынка.
Между Большою Садовою[256], Фонтанкой, Вознесенским проспектом и Малковым переулком во время откупов находилась питейная контора. По уничтожении откупов вся эта местность оказывалась праздною, и вот тут-то и построили еще рынок, назвав его Новым Александровским, в отличие от Александровского рынка, находящегося близ Невского монастыря. В этот новый рынок, вместе с прочими торговцами, перебрались также и некоторые книжники.
Первыми пионерами из книжников в Новом Александровском рынке были — Иов Герасимов, Н.Г. Ваганов и Загряжский, но затем, в скором времени, здесь появились и торговцы с улиц — Алексей Гаврилов, прозванный Дубом, и Брандер. Эти первые торговцы все-таки были настоящие книжники — Загряжский, Ваганов и Герасимов торговали в Апраксином рынке, Дуб раньше торговал на Сенной площади и потом у Государственного банка, а Брандер, хотя был и неграмотный, но сначала долго вел небольшую торговлю у Юсупова сада, а затем имел ларь у церкви Вознесения.
Так как в первое время в Александровском рынке книжных лавок было немного, то торговля шла довольно бойко. Известно, что у букинистов главную роль в торговле занимает покупка, а в те годы — годы всевозможных реформ — очень многие сбывали свои старые библиотеки для того, чтобы вместо них обзавестись новыми целесообразными книгами. Кроме того, очень многие обедневшие помещики принуждены были изменять прежний образ жизни и поневоле расставались с своим достоянием и излишнее спускали на рынок, в том числе и книги.
В Александровском рынке в первое время покупок было множество: туда заходили и господа, оставляя свои адреса и приглашая за покупкой на дом, туда тащила и прислуга книги в узлах и корзинках, а также несли татары и тряпичники, покупавшие книги вместе с разным скарбом. Но, кроме случайных, держаных книг, туда поступала масса и новых из книжных складов, магазинов, типографий и от переплетчиков. И вот вследствие такого обилия покупок дела книжников шли довольно хорошо.
Для букиниста случайная покупка — то же, что для спортсмена приз, покупая книги в доме или с рук, ни один самый честнейший букинист не предложит за них настоящей цены, если сам продающий просит дешево или не знает их цену. Но это одна сторона наживы букинистов, и сторона, оправдываемая законом, и потому, стало быть, честная. Но есть и еще другая — именно покупка темного товара, а в прежнее время и такою покупкою не брезговал никто, и об этом свидетельствуют неоднократные судебные процессы. Только нужно заметить, что такие покупки, исключая двух уже умерших и одного и до сих пор здравствующего и продолжающего торговлю, немногим пошли в пользу.
Перехожу к описанию нескольких типов из тех книжников, которые раньше населяли Александровский рынок.
Об Иове Герасимове я уже упоминал, а теперь скажу о его ученике и затем приказчике, Григории Иванове Загряжском.
Загряжский, земляк Иова Герасимова, служил у последнего сначала мальчиком, потом приказчиком, а в сороковых годах имел уже собственную торговлю в Апраксином рынке. После пожара он так же, как и другие, перебрался на Семеновский плац, а когда отстроили Александровский рынок, перевел свою торговлю в него. Это был человек тяжелый, ни с кем не уживчивый и вместе с тем, если сказать правду, не совсем добросовестный.
Нелюдимость его была так велика, что он не только ни с кем из торговцев не сходился, но даже ни с кем не кланялся, да и смотрел на всех как-то исподлобья.
Загряжский, как настоящий старый букинист-апраксинец, торговал всевозможными книгами, русскими и иностранными, и в этом отношении надо отдать ему справедливость, знал хорошо их цену и достоинство, а также, как ученик Иова Герасимова, он понимал толк и в книгах церковнославянской печати, и этого товара после смерти оставил своим наследникам большое количество.
Но он был торговец старого апраксинского пошиба, а прежде, я помню, в Апраксином рынке существовали пословицы: не побожиться — не продать, не обмануть — не продать. Этих правил он и держался всю свою жизнь, а потому, если нужно было купить у него какую-нибудь книгу, то прежде следовало ее перелистовать от начала до конца, да и перелистывая, необходимо было тщательно просматривать, а то очень часто, для счета страниц, у него вкладывались листы из другой книги и так отдавались в переплет или брошюровку.
Торговцы знали хорошо такую манеру Загряжского, и когда им приходилось что-либо покупать в его лавках, то всегда проверяли и просматривали каждую книгу, как говорится, досконально, но посторонние покупатели очень нередко попадали впросак. Особенно таким образом подсортированный или, вернее, подделанный товар у него в большом количестве заготовляли на Вербную неделю, во время которой он ежегодно снимал три или четыре места у Гостиного двора, и на ярмарку в город Ладогу, куда он постоянно ездил к 8 июля.
Не могу наверное сказать, насколько было достаточно состояние Загряжского до пожара, но когда он торговал на Семеновском плацу, я хорошо помню, что его лавка была далеко не обильна товаром. Зато в Александровском рынке он очень скоро расторговался, а когда подросли у него сыновья, то он имел дом по линии Вознесенского проспекта и Садовой улицы и пять лавок. Кроме случайных покупок — в домах и у себя в лавках — он имел и постоянных поставщиков дешевого товара, который покупал не только книгами, но и в листах. Такой товар его сыновья и мальчики в свободное время брошюровали, сшивали и оклеивали в обложку.
У Загряжского было четыре сына, но сыновья его, исключая старшего, который в настоящее время имеет три лавки (одну в Александровском рынке, другую по Литейному и третью по Владимирскому проспектам), были горчайшие пьяницы, двое младших уже померли, а второй, размотав оставшуюся ему в наследство часть товара, бросил семейство и теперь нанимается к гробовщикам в факельщики.
Около того же времени, в Александровском рынке, открыл книжную торговлю Николай Гаврилович Ваганов (его отец был родным братом Семену Васильевичу Ваганову), но вследствие своей слабости не имел постоянной торговли, а носил свой товар в мешках, как и прочие букинисты-мешочники. Николай Гаврилович обучался книжному делу у своего дяди Семена Васильевича, у которого жил с мальчиков, а по смерти его открыл собственную небольшую торговлю. Он хотя был и не из бойких торговцев, но все-таки книжное дело знал довольно порядочно. Первое время — лет семь или восемь — он торговал очень недурно и вел себя хорошо. Он выписал из деревни младшего брата, приучил его также к книжному делу и имел уже три книжные лавочки. Когда же подрос у него брат, то он отделил его, дав ему одну из лучших лавок по Вознесенскому проспекту, а сам остался торговать в двух небольших лавках. Но затем Николай Гаврилович начал выпивать и вместе с тем сводить знакомство с разными духовными лицами, преимущественно с монахами, а также с начетчиками духовных книг, да и сам стал зачитываться духовными книгами.
Ваганов был человек женатый и имел уже троих или четверых детей, но, несмотря на это, он однажды, встав рано утром, вынул из своих карманов ключи от лавки, бумажник, в котором находился паспорт, разные торговые записки и семнадцать рублей, оставил все это на столе и сам скрылся неизвестно куда. Прошло два, три дня, неделя, все поиски за ним оказались тщетными: о нем не было никакой вести.
Жена, заявив полиции об его исчезновении, начала продолжать торговлю. Но так как дело вести порядком было некому, то, поторговав с полгода или немного более, она сдала сначала одну лавку, а потом и другую и уехала в деревню.
Где пребывал и по какому виду проживал Ваганов, неизвестно, но только на третий год после своего исчезновения он прислал из Сибири письмо, в котором извещал, что заарестован, а потом, через некоторое время, и самого его привезли на родину этапом. По возвращении на родину он месяца три или четыре проживал дома, находясь более в соседнем с его деревнею Улейменском монастыре, а потом опять приехал в Петербург.
Здесь нашлись для него благодетели из прежних товарищей, снабдили его товаром и помогли снять небольшую лавочку в том же Александровском рынке по Вознесенскому проспекту. Николай Гаврилович снова заторговал. Но это продолжалось недолго: не прошло и полгода, как опять пришла ему мысль бросить торговлю и уйти. Он опять в одно утро, оставив на квартире ключи от лавки, исчез бесследно.
С тех пор прошло уже более четырех лет: о нем нет никакого известия, а товар его и посейчас гниет у хозяина лавки, которую он снимал.
Алексей Гаврилов, прозванный Дубом, начал торговлю книгами с своим отцом, будучи еще мальчуганом. Отец его, ‘дедушка Гаврила Старый Дуб’, как мы его звали в отличие от сына, был уроженец Костромской губернии и раньше занимался малярным мастерством. Оставаясь на зиму в Петербурге, он, за неимением работы по своему ремеслу, начал приторговывать мелкими духовными книжками и картинами, сначала вразноску, а потом с ручных санок, которые устанавливал постоянно на одном месте — по Садовой улице, у Спаса на Сенной, против часовни. Так как он вел себя довольно крепко — за что и прозван Дубом — и, вместе с тем, был до некоторой степени начетчиком и умел натолковать своим, по большей части малограмотным, покупателям, в чем заключается интерес предлагаемой им книги, то торговля его шла недурно. Когда же он начал немного стареться, то окончательно бросил свое мастерство, привез из деревни сына и стал заниматься торговлею зиму и лето. Кроме торговли народными книгами, они начали заводить торговлю также и прочими старыми и новыми книгами, которые они покупали на домах и с рук у посторонних лиц, отчего товар у них постоянно прибывал и улучшался. Зимою сани, а летом тележка всегда были переполнены книгами, и, кроме того, у них было много товару в кладовой.
Таким образом они благополучно и довольно прибыльно проторговали до 1866 года, а когда, по приказанию Ф.Ф. Трепова, запретили торговлю разносчикам с постоянных, приспособленных ими мест на главных улицах, тогда и Дуб с сыном переселились торговать на Екатерининский канал к Государственному банку. Тут они торговали сначала на решетке и с тележки, а затем сняли у пешеходного мостика пустовавший ларь. Но с ларя им не пришлось долго торговать, их место перекупили другие, и в 1867 году они сняли лавку в Александровском рынке на углу Садовой улицы и Вознесенского проспекта.
Вскоре после переселения в рынок Алексей Гаврилов женился и разделился с отцом: молодой Дуб остался торговать в лавке, а старый снял себе в Малковском проезде подвальное помещение для кладовой и тут торговал, разваливая свой товар на рогожке. Но Старый Дуб под конец обессилел и торговал уже плохо, а в начале восьмидесятых годов он кончил земное существование, не оставив после себя никаких средств. Молодой Дуб первое время вел дело довольно хорошо, он охотно покупал всякий товар и еще охотнее его сбывал, не дожидаясь больших барышей. Он хотя и знал ценность книгам, но не любил их выдерживать и очень часто купленный товар перепродавал другим книжникам. А если ему приходилось покупать книги с товарищами, то он всегда старался только о том, чтобы получить причитавшуюся ему часть барыша, а товар уступал другим. Несмотря на то, что Алексей Гаврилов торговал книгами почти с детства, он не имел к ним никакого пристрастия, смотрел на них только как на товар и во всю свою жизнь не прочел ни одной книги, не поинтересовался содержанием ни одного сочинения.
Но так как по Вознесенскому проспекту от Садовой улицы его лавка была первая и желающие продать книги прежде всего заходили к нему, то Алексею Гаврилову волей-неволей довольно скоро пришлось переложить ее и находящийся под ней подвал товаром, и, кроме того, он сколотил небольшой капиталец, так что, исключая других денег, одних выигрышных билетов внутренних займов у него было около 20 штук. Но верно уж место это такое, что чуть не каждый книжник тут спивается, так и Алексей Гаврилов стал выпивать сперва понемногу, а затем — больше и больше, и под конец лет семь или восемь сряду, по его словам, он не бывал ни одного дня трезвым. Но он был довольно крепок, редко упивался, да и притом же был очень скуп и всегда любил, чтобы его махорили, т. е. угощали. Некоторые торговцы знали такое пристрастие Дуба к даровому стаканчику и пользовались им. Бывало, угостят его на гривенник, а рубль или два выторгуют у него на товаре. Но все-таки, как ни был крепок Дуб, а водка подточила и его дубовое здоровье, и в конце восьмидесятых годов он от пьянства в одни сутки свалился и умер.
После смерти Алексея Гаврилова его жена с приказчиком продолжала торговлю, но и тот года через три умер, вследствие чего она, продержав еще несколько времени лавку, принуждена была продать ее теперешнему владельцу, слепому книгопродавцу Щетинкину.
При каких условиях начал книжную торговлю Брандер (его настоящее имя Александр Федоров, но почему-то все его называли Брандер), с достоверностью сказать не могу. Помню только, что в конце пятидесятых годов он раскладывался с книгами по решетке Юсупова сада, а в 1867 году открыл ларь у церкви Вознесения. Вследствие своей безграмотности он мало имел понятия в книгах, но так как был человек непьющий и аккуратный, то вел дело очень прибыльно и в начале семидесятых годов открыл довольно просторную и изобильную товаром книжную лавку в Александровском рынке по Садовой улице. Не имея сам достаточно опытности в книжном деле, Брандер взял себе сведущего приказчика и торговал очень недурно. Но его торговля продолжалась недолго, года через два он умер, а его лавку взял за себя бывший его приказчик Конин. Последний вначале вел дело очень толково, но затем, сдружившись с писателем Омулевским[257], Автократовым[258] и другими, начал манкировать торговлею, погуливать и пить и в конце концов, года через три, совсем проторговался и в последнее время перебивался уже как золоторотец.
Кроме этих старых торговцев в Александровском рынке начали открывать книжные лавочки и разные новички. Из них много было таких (да и теперь их немало), которые раньше были совсем непричастны к книжному делу и брались за него не из пристрастия к книгам, а их просто соблазняли барыши, которые получают книжники от своего товара. Но такие торговцы редко выдерживали книжную торговлю до конца: большинство их, поторговав несколько лет, переходили на другое дело или, не сумев справиться с такою сложною торговлею, совсем прогорали, а некоторые, посдержаннее и более сметливые, хотя и продолжали книжное дето, но перебирались торговать куда-нибудь в другое место.

Примечания

192
Шмитдорф (Шмицдорф) Генрих (?—1845) — петербургский книгопродавец 1820-1840-х гг. После его смерти эта фирма до конца XIX в. существовала под его именем.
193
Юнгмейстер Юлий Андреевич — книгопродавец 1840-х — первой половины 1860-х гг. См. о нем: Материалы. С. 30, Баренбаум И. Е., Костылева Н. А. Книжный Петербург-Ленинград. Л., 1986. С. 388-389.
194
Смирдин Александр Филиппович (1795-1857) — знаменитый издатель и книгопродавец, отличавшийся большими масштабами деятельности и много сделавший для пропаганды русской литературы. См. о нем: Материалы. С. 12-15.
195
Базунов Федор Васильевич — крупный книгопродавец и издатель 1840-х — первой половины 1850-х гг. См. о нем: Материалы. С. 29.
196
Исаков Яков Алексеевич (1811-1881) — книгопродавец, владелец большой издательской фирмы. См.: Материалы. С. 16-21. Баренбаум И. Е., Костылева Н. Л. Книжный Петербург-Ленинград. Л 1986., Симони П.К. Я. А. Исаков и его ученики//Книжный мир. 1907. No 1. С. 1-8, II.C. [П. Н. Столпянский] Я. А. Исаков//Рус библиофил. 1911. No 6. С. 99-100.
197
Овсянников Николай Григорьевич — видный петербургский книгопродавец, фирма которого была основана в 1832 г., торговал — до 1868 г., автор ‘Воспоминаний старого книгопродавца о петербургской книжной торговле за пятидесятилетие до 1870 года’ (помещены в сборнике ‘Материалы для истории русской книжной торговли’ Спб., 1879).
198
Свешников Федор Осипович (1824-1885) — книгопродавец-букинист.
199
Вольф Маврикий Осипович (1825-1883) — крупный издатель и книгопродавец, фирма которого просуществовала с 1853 по 1917 г. См. о нем: Материалы. С. 27-29, Либрович С. Ф. На книжном посту. Пг., М., 1916.
200
Глазунов Иван Ильич (1826-1889) — крупный издатель и книгопродавец, внук основателя фирмы М П. Глазунова. См.: Краткий обзор книжной торговли и издательской деятельности Глазуновых за сто лет. 1782-1882. Спб., 1882.
201
Кораблев Николай Петрович (1814-1877) и Сиряков Михаил Никитич (1825-1878) — друзья и компаньоны, книгопродавцы и издатели духовной литературы См. о них: Материалы. С. 30-33.
202
Лоскутов Иван Петрович — книгопродавец.
203
Поляков Василий Петрович (1810-е гг.-1875) — издатель и книгопродавец, открывший собственную торговлю еще в 1837 г. См. о нем: Материалы. С. 34-35, Баренбаум И. Е., Костылева Н. А. Книжный Петербург-Ленинград. Л., 1986. С. 382-384, Свешников дает, по-видимому, неверный адрес его магазина, который располагался в Гостином дворе (см.: Греч А. Весь Петербург в кармане Спб., 1851. С. 294).
204
Паньков Алексей Федорович (?-1895) — книгопродавец-букинист. См о нем: Материалы С. 38-39.
205
Лисенков Иван Тимофеевич (1795-1881) — книгопродавец и издатель. Из крестьян Харьковской губернии. Собственный магазин открыл в 1836 г. См. о нем: Материалы. С. 21-22, Теплинский М.В. И. Т. Лисенков и его литературные воспоминания // Рус. литература. 1971. No 2. С. 108-113, а также его собственные воспоминания: Материалы. С. 61-70.
206
Масленников Александр Евграфович (1813-1862) — книгопродавец и издатель. См.: Материалы. С. 39.
207
Шигин Николай Афанасьевич — книготорговец и издатель.
208
Терский Александр Васильевич — книгопродавец. О нем см: И. А. Лейкин в его воспоминаниях и переписке. Спб… 1907. С. 95-96.
209
Не помню, где-то я читал, что и основатель фирмы Глазунова начал здесь же свою торговлю, раскладывал товар на рогожке.(прим. автора).
210
Матюшин Яков Васильевич (конец XVIII в.- 1869) — один из старейших книгопродавцев-апраксинцев. В некрологе отмечалось, что до пожара 1862 г. ‘он был единственный книгопродавец-собиратель книжных древностей и редких изданий, в лавке которого можно было найти то, чего напрасно стали бы искать у других книгопродавцев и в библиотеках для чтения, за исключением может быть только публичной библиотеки. Матюшин был лично известен Карамзину, Пушкину и другим писателям их эпохи, нередко обращавшихся к нему за справками и за книгами, которых напрасно искали у других книгопродавцев’ (Иллюстрированная газета. 1869. 25 сент).
211
Паньков Федор Харитонович (1783-1840) — букинист начала XIX в. См. о нем: Материалы, С. 36-39.
212
‘Битва русских с кабардинцами’ — роман Н И. Зряхова ‘Битва русских с кабардинцами, или Прекрасная магометанка, умирающая на гробе своего мужа’, впервые вышедший в 1840 г. и неоднократно переиздававшийся вплоть до Октябрьской революции. О романе см.: Памятные книжные даты. 1990 М., 1990. С. 76-79, переиздание его — в сб.: Лубочная книга. М., 1990.
213
‘Киевская ведьма, или Страшные ночи за Днепром’ — имеется в виду роман Александра Ивановича Чуровского (?—1853) ‘Ведьма, или Страшные ночи за Днепром’, изданный в 1834 г. и в дальнейшем несколько раз переиздававшийся
214
‘Гуак’ — лубочный роман ‘Гуак, или Необратимая верность’ был впервые издан на русском языке в 1789 г. и с тех пор неоднократно переиздавался.
215
‘Английский милорд’ — речь идет о книге ‘Повесть о приключениях английского милорда Георга и бранденбургской маркграфини Фридерики-Луизы’, которую Матвей Комаров издал впервые (в своей обработке) в 1782 г. С тех пор она выходила неоднократно вплоть до 1918 г. Переиздание см. в сб.: Лубочная книга. М., 1990.
216
Холмушин Александр Васильевич (1837-1872), — букинист, сын В. В. Холмушина
217
Имеется в виду подготовленная к изданию киевским митрополитом Петром Симеоновичем Могилой (1596-1647) книга ‘Евхологион, или Требник’, отпечатанная в 1646 г. в типографии Киево- Печерской лавры.
218
‘Библейская история’ Базарова — имеется в виду книга священника Иоанна Иоанновича Базарова (1819-1895) ‘Библейская история, сокращенно извлеченная из Священных книг Ветхого и Нового завета’, впервые изданная в 1857 г., ставшая школьным учебником и неоднократно переиздававшаяся вплоть до 1913 г. См. воспоминания И. И. Базарова (Рус. старина. 1901. No 3. С. 541-544).
219
Неясно, о каком Салаеве идет речь, Иван Григорьевич, основатель фирмы, умер еще в 1858 г., а его сын, Федор Иванович, возглавивший фирму после смерти отца, — в 1879 г., т. е. за год до смерти самого Д. Ф. Федорова.
220
‘Посредник печатного дела’ — ‘журнал издательской деятельности’, выходивший в Петербурге в 1891-1892 гг.
221
‘Наше время’ (1892-1912) — ‘литературно-музыкальный журнал с иллюстрациями’, в 1895 г. перешел от Д. Д. Федорова к другому издателю.
222
Губинский Василий Иванович — издатель и книгопродавец См.: Г. Губинский как издатель//Книжный вестник 1888. No 10. 603-604, Шилов Ф. Г. Записки старого книжника. — Мартынов П. Н. Полвека в мире книг. М., 1996. С. 64-66.
223
Г.Ф Курочкин утверждает (в публикуемых ниже воспоминаниях), что И. А. Ваганов умер позднее.
224
Норов Авраам Сергеевич (1795-1869) — министр народного просвещения в 1854-1858 гг., библиофил, владелец богатой библиотеки и собрания рукописей.
225
‘Дневник Берхгольца’- Речь идет о книге: Дневник камер-юнкера Ф. В. Берхгольца. В 4-х частях. М., 1857-1860 (2-е издание: М., 1858-1862).
226
Ради идеи в 1864 году первую книжку для Апраксина двора написал гимназист А.Н Канаев — ‘Рассказ извозчика’, а в 1866 голу — ‘Мертвец и пьяница’, которые разошлись в 200 000 экземпляров и идут еще и теперь безостановочно. Эта сведения получены нами от самого автора упомянутых книжек (прим. автора).
227
Нестер Око — псевдоним Александра Кононовича Нестерова (1835 — не ранее 1899), сидельца бумажной лавки, автора более 30 мелких брошюр, листков и сборников, адресованных городским низам.
228
Татаринов Петр Петрович (?-1858) — поэт, автор большого числа книг, выпущенных в первой половине 1850-х гг. для низового городского читателя.
229
Суслов Николай Филиппович (1822 — не ранее 1864) — петербургский мещанин. Работал наборщиком, принимал участие в Крымской войне. Автор книг ‘Сказка о Семене Воре и правда о том, как вредно торговать’ (Спб., 1857), ‘История о том, как я вылетел в трубу’, ‘По бороде быть бы тебе в воде’, ‘Черт новой ловли’ др. См. о нем: Отдел рукописей РНБ. Ф. 438. Оп. I. Ед. хр. 12. Л. 210-220.
230
Волокитин Николай Иванович (1835-1893) — журналист, автор книг для простонародья. Сын купца. Учился на медицинском факультете Московского университета, но не окончил его. Был тесно связан с апраксинским книгопродавцем Е. И. Екшурским, выпустившим его книги (под псевдонимом Н.В.) ‘Жены-преступницы’ (Спб… 1866), ‘В уголовном суде’ (Спб… 1866), ‘Герои острогов и каторги’ (Спб… 1866) См. о нем в биографическом словаре ‘Русские писатели. 1800-1917’ (Т. I. М… 1989).
231
Красненькая — десятирублевая ассигнация красного цвета.
232
Традиции писать подобные расписки существовала в низовой книжности издавна (‘солидные’ литераторы продавали обычно не право на произведение, а право на одно издание). Уже в начале XIX в на рукописи обычно делалась передаточная запись такого характера: ‘Рукопись сию в вечное право предоставляю такому-то и деньги за оную получил сполна’.
233
Золоторотцы — бродяги, босяки, оборванцы.
234
Фурман Петр Романович (1816-1856) — журналист, детский писатель.
235
Я не считаю книгопродавцами Максима Алексеева и двух Михайловых, у которых торговля ведете! преимущественно бумагою, а книги являются, как случайный товар(прим. автора).
236
Эта книжка издана Глазуновым в количестве 100 экземпляров (прим. автора).
237
Свешников Осип Леонтьевич (1785-1847) — московский книгопродавец. См. о нем: Менталитет и культура предпринимателей России XVII-XIX вв. М., 1996. С. 58-82.
238
Гнедич Николай Иванович (1784-1833) — известный русский поэт.
239
Кожанчиков Дмитрий Ефимович (1820 или 1821-1877) — книгопродавец и издатель, близкий революционно-демократическим кругам. См. о нем: Материалы. С. 42.
240
Этот факт может подтвердить старик Курочкин, тоже бывший букинист (прим. автора).
241
Барков Иван Семенович (1732-1768) — поэт, получивший широкую известность своими эротическими стихами, распространявшимися в рукописи.
242
‘Голос’ — либеральная политическая и литературная газета, выходившая в Петербурге в 1863-1884 гг.
243
Семенов Андрей Семенович (?-1895) — букинист.
244
Донов Константин Константинович — букинист. О его брате см. примеч к с. 76.
245
Речь идет, по-видимому, о книгопродавце Н. А. Сеньковском. См. о нем Материалы. С. 43-44.
246
Клочков Иван Матвеевич — букинист.
247
Клочков Василий Иванович (1861 или 1862-1915) — владелец большого книжно-антикварного магазина в Петербурге. См. о нем: Лазаревский И. Среди коллекционеров. Пг., 1917. С. 67-70, Соловьев Н. В. И. Клочков//Рус. библиофил 1915. N? 5. С. 126-127, Шилов Ф. В.И.Клочков и Н. М. Волков//Альманах библиофила. Л., 1929.
248
Трепов Федор Федорович (1812-1889) — генерал-адъютант, петербургский градоначальник.
249
Каратаев Иван Петрович (1817-1886) — библиограф, собиратель старопечатных славянских книг, составитель ‘Описания старопечатных славяно-русских книг, напечатанных кирилловскими буквами’ (Спб., 1878).
250
Семенов Василий Иванович (?—1894) — петербургский букинист.
251
Мелин Лев Федорович — крупный петербургский антиквар-книгопродавец. См. о нем: Шилов Ф. Г. Записки старого книжника. — Мартынов П. Н. Полвека в мире книг М., 1990. С. 118-120, 254-255.
252
Соколов Яков Аверьянович — книгопродавец 1890-х гг.
253
Пихлер Алоизий — капеллан и лектор Мюнхенского университета, доктор богословия Приехал в Петербург в 1869 г по приглашению русского правительства и был зачислен сверхштатным библиотекарем Императорской публичной библиотеки. Систематически крал книги, выносил их под пальто. В 1871 г преступление было раскрыто. Пихлер был присужден к ссылке в Тобольскую губернию, но по ходатайству баварского правительства выслан за границу.
254
То есть ‘Ведомостей С.-Петербургской городской полиции’.
255
Этот свой замысел Свешников не реализовал.
256
Прежде было две Садовых — Большая и Малая (прим. автора).
257
Омулевский Иннокентий Васильевич (1835-1883) — популярный прозаик 1860-х гг. (наст, фамилия — Федоров).
258
Автократов — по предположению Л. Б. Модзалевского и С. П. Шестерикова — Серафим Петрович Автократов (1838-1881), бывший преподаватель философии в Новгородской семинарии.

————————————————————

Источник текста: Н. И. Свешников. ‘Воспоминания пропащего человека’ — Москва, 1996.
Свешников Николай Иванович
Прочитали? Поделиться с друзьями:

Читайте также:

  1. В Петербурге, Добужинский Мстислав Валерианович, Год: 1950
  2. Дедушка, Добужинский Мстислав Валерианович, Год: 1949
  3. После 25 октября, Лопухин Владимир Борисович, Год: 1933
  4. Воспоминания об Италии, Добужинский Мстислав Валерианович, Год: 1923
  5. Визит к Тургеневу, Бойесен Хьялмар, Год: 1874
  6. Наша петербургская квартира, Добужинский Мстислав Валерианович, Год: 1949
  7. Татьяна Васильевна Шлыкова (17731863), Шереметев Сергей Дмитриевич, Год: 1888
  8. То, что вспомнилось, Гольдберг Исаак Григорьевич, Год: 1925
Электронная библиотека