Пеший конному -- не товарищ, Шмид Герман, Год: 1869 читать онлайн, скачать электронную книгу fb2, pdf бесплатно

Время на прочтение: 285 минут(ы)

ПШЙ КОННОМУ — НЕ ТОВАРИЩЪ.
РОМАНЪ
въ пяти частяхъ.

ГЕРМАНА ШМИДТА.

I.
Тихій домъ.

Въ конц столицы, по некрасивому переулку, въ которомъ, казалось, жилъ все бдный классъ населенія, хала дорожная карета. Въ окно кареты, выглядывало личико замчательно красивой двушки. Темные вьющіеся волосы еще боле оттняли близну ея овальнаго лица, а голубые глаза свтились изъ-подъ крутого лба какъ будто какимъ-то внутреннимъ, скрытымъ огнемъ.

Карета въхала въ довольно просторный дворъ, въ конц переулка, гд высокая, статная двушка была встрчена пожилой дамой, матерью ея жениха, профессора Фюрера.

— Добро пожаловать, вскричала мать съ неподдльной радостью,— я не спрашиваю, что точно ли вы та, кого мы ждемъ въ нашемъ тихомъ дом. Ну идемте же на верхъ, милая… Ульрика. Вдь васъ такъ зовутъ?

Профессоръ былъ на лекціи, и не встртилъ свою невсту. Войдя въ переднюю, совтница обмакнула руку въ чашку съ святой водой, висвшей на стн, и окропила двушку.

— Не смйтесь надо мною, сказала она,—я человкъ стараго вка и старой вры. Вамъ я отъ души рада, милая моя дочь, я благословляю вашъ пріздъ.

Сначала Ульрика хотла улыбнуться, но простыя слова старухи такъ задли ее за живое, что она бросилась ей на шею.

— Да, будьте мн матерью, я никогда не наслаждалась счастьемъ имть мать! вскричала она, и слезы потекли по ея щекамъ.

— Я буду вамъ матерью, ласково отвчала совтница,— я знаю на что вы намекаете, мн сынъ все разсказалъ, но плакать не надо, а то Фридрихъ придетъ и увидитъ заплаканные глаза.

Домъ, гд все это происходило, былъ старинный, но удобный и пріютный. Онъ стоялъ въ узкомъ, скверномъ переулк, но войдя во дворъ, обсаженный деревьями и кустами, и въ комнаты съ старинной мебелью и деревянными рзными украшеніями,— узкій переулокъ забывался.

Вскор пришелъ профессоръ, очень разстроенный, и сказалъ встртившей его матери, что нелпыя мры правительства вызвали сильное раздраженіе города.

— Господи! вскричала испуганная мать,— неужели опять начнутся волненія въ нашемъ мирномъ уголк!

— Судя по мрачнымъ лицамъ и ршительнымъ рчамъ, кажется, дло приметъ серьезный характеръ.

— Несчастные! Да охранитъ Господь каждаго добраго христіанина отъ чего нибудь подобнаго! И въ особенности же того, у кого свой собственный очагъ, и которому нечего заботиться о томъ, что происходитъ вн его дома. Хорошо, если бы и ты сдлался семьяниномъ.

— Собственный очагъ! вскричалъ Фридрихъ, вскочивъ съ кресла, на которое онъ прислъ, и торопливо зашагавъ по комнат.— Да, великое дло, въ сущности самое важное дло принадлежать семь, основать семью! Но конечно не для того, чтобы тогда запереться эгоистично въ четырехъ стнахъ! Я радъ, дорогая матушка, что кругъ моихъ обязанностей увеличится семейными обязанностями, но радъ потому, что тогда я еще ближе буду стоять къ великому цлому. Для мыслящаго человка его собственное счастье есть врное мрило чужого несчастія. Но, продолжалъ онъ, останавливаясь передъ матерью,— вдь я знаю, что вы, милая и дорогая матушка, не сочувствуете моимъ взглядамъ.

— Нтъ, право нтъ, отвчала совтница.— Мн только кажется, что было бы лучше, чтобы каждый длалъ то, что назначено ему провидніемъ. Но если всякій будетъ вмшиваться въ общее цлое и стремиться руководить имъ, то безпорядки неизбжны. Это былъ взглядъ твоего отца, и онъ честно прожилъ съ нимъ всю жизнь, и поврь мн, что ты съ такимъ взглядомъ прожилъ бы лучше, чмъ съ твоимъ настоящимъ.

— Оставимъ это, матушка, улыбаясь сказалъ Фридрихъ.— Покойный отецъ былъ отличный человкъ, но въ немъ чиновникъ шелъ прежде человка, и такъ какъ онъ былъ слишкомъ занятъ своей службой, то и смотрлъ на весь свтъ въ канцелярское окно.. Матушка, нтъ ли писемъ отъ Ульрики?

Дверь отворилась и на порог показалась прелестная Ульрика.

Вскор посл ея появленія раздался звонокъ, и Фридрихъ заявилъ, что онъ пригласилъ къ обду одного пріятеля.

— Кого же? съ удивленіемъ спросила мать.

— Вашего политическаго врага. Маленькое общество встртило пріятеля Фридриха въ саду. При вид Ридля можно было объяснить отвращеніе къ нему совтницы, такъ какъ онъ былъ поразительно безобразенъ. Худое, блдное, осыпанное веснушками лицо совершенно скрывалось въ густыхъ рыжихъ волосахъ, закрывавшихъ голову, подбородокъ и щеки. Изъ- подъ густыхъ, тоже рыжихъ, бровей сверкали свтло-голубые лукавые, разбгающіеся глаза, а узкія, небольшія блдныя губы придавали всмъ чертамъ непріятное, насмшливое выраженіе. Только при боле внимательномъ наблюденіи по высокому лбу можно было судить о здравомъ смысл, а по блеску глазъ о замчательномъ ум.

День былъ ясный, лтній, и обденный столъ накрытъ въ саду. Разговоръ не прерывался и наконецъ Ридль навелъ его на воспоминанія о студенческой жизни и о знакомств Фридриха съ принцемъ.

— Слушайте, какъ было все дло, продолжалъ Ридль.— Когда мы учились въ геттингенскомъ университет, тогда съ нами учился нашъ теперешній наслдный принцъ Феликсъ. Это былъ живой молодой человкъ, ласковое обращеніе котораго удивительно пріятно дйствовало. Можете себ представить, какое впечатлніе производило на молодыхъ людей, что молодой принцъ съ такой будущностью обращался съ своими товарищами, какъ съ равными себ. Мн конечно и тогда все это не нравилось! Другіе же были въ совершенномъ отъ него восторг, и Фридрихъ былъ изъ числа восторженныхъ. Онъ былъ одной изъ выдающихся личностей и обратилъ на себя вниманіе принца, которое еще боле усилилось, когда онъ узналъ, что Фридрихъ ему землякъ и будущій его подданный. Конечно Фридрихъ былъ очень польщенъ этимъ вниманіемъ, пріятные идеалы Шиллера казались ему тогда дйствительностью — и понятно, что онъ сталъ мечтать о романической связи между собою и принцемъ и воображать себя чмъ-то въ род Позы, только съ лучшими результатами.

— Ты преувеличиваешь, перебилъ его Фюреръ,— что нердко случается съ тобою въ длахъ, въ которыя ты не вришь! Принцъ былъ — я и до сихъ поръ въ этомъ убжденъ — дйствительно расположенъ ко мн. Онъ слушалъ мои мннія съ интересомъ и съ жаромъ, и я убжденъ, что многія изъ словъ моихъ не забудутся имъ и принесутъ въ свое время плоды.

— Можетъ ли это быть? вскричалъ Ридль.— Неужели время, прошедшее съ тхъ поръ, не излечило тебя отъ твоихъ мечтаній? Поврь мн, что ты сешь на камн.

Совтница слушала до сихъ поръ молча и со вниманіемъ. Послднее же замчаніе Ридля взорвало ее.

— Ахъ, не говорите такъ, господинъ Ридль! вскричала она.— Я не могу слушать, когда говорятъ неуважительно о властяхъ, поставленныхъ надъ нами Богомъ.

— Мн право жаль, что я разсердилъ васъ, отвчалъ Ридль,— и если тэма эта вамъ не нравится, то мы можемъ отбросить ее въ сторону. Ну впрочемъ оставимъ это. Скажи-ка мн лучше Фридрихъ, когда твоя свадьба?

— Она зависитъ отъ матушки, какъ отъ главы дома, отвчалъ Фридрихъ.

Ршено было внчаться черезъ дв недли въ день рожденія профессора. Вс подняли полные бокалы и стали чокаться другъ съ другомъ,— но тутъ раздался глухой сильный грохотъ, гд-то вдали, какъ будто ударъ молота по колоколу. Вс поблднли, раздался второй ударъ, еще боле сильный — вс въ страх поставили стаканы, не выпивъ ихъ, не усплъ еще никто произнести ни слова, какъ послышался третій ударъ, еще боле грозный, чмъ два первыхъ, и вслдъ за этимъ удары посыпались быстро и безпорядочно.

— Господи, вскричалъ Фридрихъ, вскочивъ,— вдь это набатъ!

— Вроятно, хладнокровно сказалъ Ридль,— похоже на то! Неужели дло дошло уже до этого? Послушаемъ-ка.

Въ туже секунду раздался вдали выстрлъ, покрывшій гулъ голосовъ.

— Это ужь не шутки, сказалъ Ридль,— это звуки, изъ которыхъ можетъ выйдти боевая симфонія.

Въ то время, какъ Ульрика успокоивала совтницу, чуть не упавшую въ обморокъ, въ комнату, запыхавшись, вбжалъ Беппо, старый слуга, итальянецъ.

— Что тамъ такое? спросилъ его Фридрихъ.

— Ахъ, синьоръ, отвчалъ онъ ему, задыхаясь,— страшное несчастье! Вы знаете, сколько народа толпилось на улицахъ и площадяхъ, но все было тихо, потому что они послали герцогу депутацію, чтобы просить его отмнить новые налоги. Вдругъ какому-то офицеру пришло въ голову гнать народъ, а такъ какъ народъ не шелъ, то онъ веллъ стрлять. Говорятъ, убито восемь или десять человкъ. Народъ въ ярости, потому что, говорятъ, депутація арестована. Богъ знаетъ, чмъ все это кончится!

— Значить терять нельзя ни минуты, вскричалъ Ридль.

Онъ хотлъ проститься, но Фюреръ просилъ его подождать,такъ какъ и онъ пойдетъ съ нимъ. Это ршеніе вызвало протестъ. Ульрика съ трудомъ скрывала свое безпокойство за дружескими словами. Совтница же, напротивъ того, пыталась употребить вс зависящія отъ нея средства, чтобы удержать сына отъ безразсуднаго поступка мшаться не въ свое дло.

— Сынъ мой, говорила она,— оставь, это до тебя касается, ты, мирный человкъ науки, будешь между возмутившимся народомъ? Оставайся съ нами — мсто твое съ нами.

— Матушка, спокойно, но твердо отвчалъ Фридрихъ,— прошло то время, когда наука считала своимъ мстомъ только комнаты и домъ. Теперь ей надо входить въ жизнь, и она будетъ только тогда имть значеніе и цну, когда будетъ неразрывна съ жизнью. Не безпокойтесь обо мн — и ты тоже, дорогая Ульрика! Я скоро вернусь, и дай Богъ вернуться съ встью о спокойствіи.

II.
Въ замк принца.

Въ одной изъ громадныхъ галлерей герцогскаго замка бесдовали два сановника. Одинъ изъ нихъ, толстый высокій мужчина въ генеральскомъ мундир, а другой, маленькій, худенькій человчекъ съ впалыми глазами и въ золотыхъ очкахъ. Они говорили о томъ, какъ бы не допустить до герцога депутацію народа, громко просившую свиданія съ нимъ и вошедшую уже на галлерею. Но шумъ былъ такъ великъ, что герцогъ вдругъ очутился въ дверяхъ и вскричалъ сильнымъ и недовольнымъ голосомъ: ‘Что тамъ такое?’

При этихъ словахъ вс приняли почтительное положеніе.

Генералъ Бауэръ хотлъ отвчать, но былъ прерванъ вопросомъ герцога: ‘Что надо этимъ людямъ? Кто они?’

Купецъ изъ депутаціи выступилъ впередъ.

— Ваше высочество, началъ онъ,— горожане послали насъ…

— Послали? вскричалъ герцогъ и густая краска на его довольно полномъ лиц, окаймленномъ сдыми курчавыми волосами, еще боле побагровла.— Это смло, клянусь честью! До сихъ поръ въ стран я былъ единственнымъ лицомъ, могущимъ посылать посланниковъ, и власть, пославшую васъ, я не признаю! Кто же вы? Чего хотите?

— Простите, ваше высочество, отвчалъ купецъ съ замтною сдержанностью, — если неумнье мое выражаться заставило меня сказать что нибудь непріятное. Въ такомъ случа, ваше высочество, не смотрите на насъ, какъ на посланныхъ, а какъ на людей своевольно дерзнувшихъ сообщить вамъ просьбу вашего народа… Толпа въ возбужденномъ состояніи. Намъ съ трудомъ удалось успокоить ее только до тхъ поръ, пока не будетъ передано ея желаніе вамъ. Если мы вернемся теперь ни съ чмъ, то Богъ знаетъ, до чего дойдетъ ея ожесточеніе…

— Ожесточеніе? Еще лучше! вскричалъ герцогъ, также быстро вскочивъ съ кресла, какъ быстро онъ передъ тмъ бросился въ него.— Какія же причины быть ему ожесточеннымъ?

— Ваше высочество, сказалъ купецъ спокойно, но серьезно,— на площади св. акова лежатъ четверо убитыхъ.

— Что же случилось съ ними? быстро спросилъ герцогъ.

— Войска стрляли въ народъ, четверо остались на мст, не говоря уже о раненыхъ. Трое изъ убитыхъ были молодые люди, полные силъ, а посл четвертаго осталась вдова и пятеро сиротъ.

При этихъ словахъ лицо герцога посинло и на вискахъ замтно забились жилы.

— Что, я глава въ стран, вскричалъ онъ голосомъ, заставившимъ задрожать придворныхъ,— или нтъ? Зачмъ мн не доложено объ этомъ?

— Я думалъ… пробормоталъ генералъ, которому казалось крайне непріятнымъ направленіе разговора.

— Вы должны думать только о своихъ обязанностяхъ, продолжалъ герцогъ.— Кто приказалъ стрлять? Отвчайте! Вы приказали, генералъ…

Генералъ не нашелся, что отвтить, и сдлалъ что-то въ род отрицательнаго жеста.

— Подъ военный судъ того, кто далъ подобное приказаніе. Я сейчасъ разберу все. Идите!

Въ то время, какъ генералъ уходилъ съ низкимъ поклономъ, герцогъ продолжалъ, обращаясь къ гражданамъ:

— Вы видите, что я не желалъ этого. Я хочу дйствовать строго, но не жестоко. Ну такъ идите и разскажите, что виновный будетъ наказанъ.

— Мы были уврены въ справедливости вашего высочества, отвчалъ купецъ, и, пользуясь хорошимъ расположеніемъ герцога, поспшно продолжалъ: — но мы просимъ не только наказанія виновныхъ, но и защиты невинныхъ! Новый налогъ на самые необходимые жизненные припасы такъ обременителенъ, что чувствуется даже среднимъ классомъ народа, для рабочихъ же онъ просто невыносимъ!

— Это неправда! возразилъ герцогъ.— Я самъ просматривалъ проэктъ.— Народъ жить можетъ.

Но депутатъ продолжалъ умолять герцога обратить вниманіе на налогъ и вся депутація встала передъ нимъ на колни.

Минута была торжественная и молчаніе, водворившееся посл колнопреклоненія, доказывало, что вс находились подъ впечатлніемъ этой минуты. Глаза герцога тоже съ большей кротостью устремились на колнопреклоненныхъ и слово согласія, казалось, готово было сорваться съ его устъ.

Но тутъ вдругъ отворилась боковая дверь и вошелъ камердинеръ Кюндихъ, держа въ рукахъ серебряный подносикъ съ письмомъ, которое онъ подалъ герцогу.

— Отъ ея высочества герцогини-матери, прошепталъ онъ.

Герцогъ распечаталъ записку и сталъ читать. Во время чтенія кроткое выраженіе глазъ изчезло и приняло обычное суровое.

Онъ обратился въ гражданамъ и сказалъ имъ съ ледяною холодностью:

— Вотъ мое ршеніе. Скажите мятежникамъ, что я не отступлю ни передъ чмъ.

И съ этими словами онъ изчезъ въ боковую дверь. Присутствующіе стали расходиться.

Маленькій человкъ въ золотыхъ очкахъ, графъ Шроффенштейнъ, вышелъ съ однимъ изъ адъютантовъ, своимъ сыномъ, въ другія комнаты.

— Сегодня генералъ общалъ мн произвести тебя въ капитаны, сынъ мой, началъ отецъ.

— А! сказалъ сынъ, совершенно равнодушно.

— Мн кажется, теб слдовало бы радоваться, продолжалъ отецъ.— Этимъ уничтожается послднее препятствіе. Теперь ты можешь посвататься на баронесс. Состояніе ея теб не будетъ лишнее.

Въ эту минуту одна изъ дверей отворилась и на порог показалась дама. Господинъ въ очкахъ, министръ графъ Шроффенштейнъ, тотчасъ же обратился къ ней.

— Ахъ! какъ мы счастливы, сказалъ онъ, подойдя къ рук дамы,— прелестная баронесса фонъ-Фалькенгофъ, какъ всегда, очаровательна и добра.

— Я заслышала вашъ голосъ, отвчала двушка съ холодною вжливостью и холодно раскланиваясь съ адъютантомъ,— и потому пришла сюда. Ея высочество герцогиня-мать постоянно спрашиваетъ васъ.

— Съ вашимъ услугамъ, отвчалъ человчекъ, скользнувъ въ другую комнату, гд остановился на порог, чтобы раскланяться.— Позвольте, баронесса, сказалъ онъ,— чтобы сынъ мой подождалъ меня тутъ, пока я не вернусь отъ герцогини. Онъ можетъ сообщить вамъ интересныя новости.

— Если это угодно графу, отвчала двушка, знакомъ приглашая его ссть на табуретъ. Сама же она подошла въ окошку и стала пристально смотрть въ него, потомъ обернулась къ графу и небрежно опустилась на мягкія подушки дивана.

Лицо двушки было совершенно правильное, но красивымъ назвать его было нельзя. На небольшомъ лбу и густыхъ высокихъ бровяхъ виднлась необыкновенная энергія, темносиніе глаза горли жизнью и умомъ, на прелестныхъ губкахъ играла такая гордая, такая побдоносная улыбка, что двушка эта, статная, какъ Юнона, одтая въ темное платье съ алой лентой на ше, казалось, была создана чтобы повелвать.

Сидвшій противъ нее графъ точно будто чувствовалъ это и молчалъ до тхъ поръ, пока баронесса не заговорила первая.

— Ну, графъ, сказала она голосомъ, въ которомъ слышались и нетерпніе, и насмшка,— куда это вы мысленно унеслись. Разв вы не хотите удовлетворить моему любопытству и сообщить мн интересныя новости?

— Батюшка шутилъ, баронесса, отвчалъ все еще смущенный адъютантъ.— Въ сущности я хотлъ сказать вамъ то, что вы давно уже знаете: какимъ страстнымъ чувствомъ и нжнымъ уваженіемъ горю я къ вамъ, и…

— Ахъ, какая пошлость, графъ, я не считала васъ способнымъ на нее. Какъ низко надо упасть, чтобы говорить такія вещи!

— Вы пользуетесь всякимъ случаемъ, чтобы унизить меня, баронесса, и не перестаете избирать меня мишенью своихъ насмшекъ.

— Но кто же въ этомъ виноватъ? Зачмъ вы даете мн такъ много матерьяловъ.

— Вы находите ихъ безъ моего вдома. Что же мн длать въ этой вчной войн: серьезно уврять васъ въ своей любви, и серьезно начать штурмовать ваше непокорное сердце?

— Новая пошлость, и еще пошле прежней. Вы сегодня несчастливы, графъ, поэтому оставьте въ поко войну и штурмы.

При этихъ словахъ на лиц двушки выразилась такая насмшка, что графъ, встртивъ ея взглядъ, не нашелся, что отвтить и, пожавъ плечами, сталъ перебирать перья своей шляпы.

— Лучше успокойте меня, сказала баронесса посл нсколькихъ минутъ молчанія.— Разскажите мн, что длается въ город и какой успхъ имла депутація народа у герцога.

— Никакого, отвчалъ графъ, видимо довольный, что разговоръ перенесенъ на другую почву.— Посланники черни съ отказомъ обратились вспять. А что случилось и ршилось съ тхъ поръ — я не знаю. Вроятно, народъ разбжался.

— Дай Богъ, чтобы ихъ удовлетворили! вскричала баронесса, быстро вставъ и безпокойно подойдя къ окну.— Отсюда площади не видно. Я боюсь, чтобы раздраженіе не перешло въ инсуррекцію и простое недоразумніе не сдлалось источникомъ великихъ бдъ.

Потосъ она вдругъ замолчала, остановилась и стала пристально смотрть на графа.

— Вы ничего не слыхали? Правда ли это, что его высочество наслдникъ здсь въ город.

— Пустяки! чистыя сплетни! отвчалъ графъ,— принцъ Феликсъ весело поживаетъ въ своемъ охотничьемъ замк въ Сентъ-Венделин, я знаю это отъ егеря, котораго онъ прислалъ вчера сюда съ порученіемъ, онъ и не думаетъ хать сюда.

Баронесса замолчала, какъ человкъ, услыхавшій подтвержденіе того, что она давно знала, и что она спросила только для того, чтобы имть предлогъ сдлать слдующій вопросъ:

— А прежнее порученіе мое, графъ, равнодушно сказала она,— вы не забыли?

— Вы говорите о молодомъ юрист, друг вашего покойнаго брата? Я счастливъ, что могу служить вамъ въ этомъ случа. Этотъ господинъ вернулся годъ тому назадъ изъ далекаго путешествія, и теперь здсь.

— Здсь?

— Да, профессоромъ въ университет.

— И хорошо поживаетъ.

— Кажется, что хорошо. Господинъ профессор Фюреръ живетъ у своей матери вдовы, живетъ обезпечено, и, если не ошибаюсь, собирается жениться.

Какъ баронесса не умла владть собою, но тмъ не мене не могла въ эту минуту пересилить себя и краска выступила на ея лиц.

— Жениться! вскричала она какъ-то нершительно, но волненіе ея такъ же быстро изчезло, какъ и появилось. И она совершено спокойно продолжала:— Отлично! Тмъ лучше! Ну а узнали ли вы, не принадлежитъ ли молодой человкъ къ какой нибудь политической партіи и къ какой именно?

— Боюсь ошибиться, и потому не могу сказать вамъ этого наврное, отвчалъ графъ, пристально глядя въ глаза баронессы, волненіе которой отъ него не укрылось.— А пока полиція изъ предосторожности помстила его въ разрядъ либераловъ.

— Хорошо, хорошо. А знаете вы, кто главный предводитель народа?

— Главнымъ въ депутаціи былъ купецъ Рундъ изъ Вальштрассе. Но къ чему вы все это спрашиваете? Мн даже приходитъ въ голову, что вы занимаетесь политикой, и что выбрали своимъ орудіемъ профессора. Кром того ваша краска, когда я говорилъ о его женитьб, привела бы другого къ глупому заключенію, что вы интересуетесь имъ такъ горячо, потому что…

Графъ не могъ кончить. Гордо выпрямившись во весь ростъ, какъ королева, и сверкая глазами, стояла передъ нимъ баронесса.

— Вы безсовстный! не смйте боле показываться мн на глаза, пока не выучитесь, какъ слдуетъ говорить съ дамами!

Съ этими словами разгнванная двушка вышла въ сосднюю комнату и оставила сконфуженнаго адъютанта съ его догадками и сомнніями.

——

Въ тотъ же вечеръ Фридрихъ отправился въ харчевню Красной Звзды, гд хотлъ его встртить Ридль. Онъ прошелъ черезъ темныя сни въ садикъ харчевни или пивной. Громадныя густыя деревья такъ затемняли садъ, что висвшія тутъ лампы едва только освщали фигуры присутствовавшихъ и вс остальные предметы.

Вблизи одной изъ лампъ сидли дв какія-то подозрительныя личности въ оборванной одежд, играли въ карты и, казалось, не обращали ни малйшаго вниманія на входящихъ.

Неподалеку отъ нихъ дремала дочь хозяина, блдная двушка, съ изнуреннымъ и соннымъ лицомъ и стекловидными глазами. Она поставила передъ Фридрихомъ бутылку вина и снова сла дремать въ уголъ.

Фридрихъ сидлъ въ такой задумчивости, что не замтилъ, какъ вслдъ за винъ въ садъ вошелъ еще поститель. Поститель этотъ стоялъ въ тни и теперь положилъ руку на плечо Фридриха.

— Фридрихъ! произнесъ чей-то нжный, пріятный голосъ изъ-подъ сильно нахлобученной шляпы.

Фридрихъ хотлъ вскочить, но почувствовалъ, что его тихо удерживаютъ за плечо, а голосъ проговорилъ: ‘Не возбуждайте вниманія, Фридрихъ! Разв вы не узнаете меня?’

При этихъ словахъ фигура плотно закутанная въ плащъ приподняла шляпу, такъ что показала черты своего лица.

— Я не врю ни глазамъ своимъ, ни ушамъ? прошепталъ Фридрихъ.— Только голосъ этотъ я слышалъ когда-то въ своей жизни. Примитива… фрейленъ… неужели это вы?

— Это я, отвчала она.— Сидите спокойно, Я сяду съ вами, и присутствіе мое будетъ мене замчено. Мн надо многое сказать вамъ, а мн некогда.

— Ничего не понимаю! Вы здсь, со мною, въ такой одежд и въ такое время.

— Все тотчасъ же станетъ вамъ ясно. Я искала васъ, и теперь воспользовалась всеобщимъ безпокойствомъ, чтобы остаться незамченною и неузнанною.

— Вы страшно возбуждаете мое любопытство. Что могу я сдлать, и что надо мн длать?

— Я разсчитывала на васъ, Фридрихъ, разсчитывала ради воспоминанія о нашихъ счастливыхъ дняхъ.

— Для женя они останутся лучшими во всей моей жизни!

— Право? прошептала Примитива, и въ тон ея голоса послышалось волненіе, котораго она не могла преодолть.— Въ такомъ случа просьба моя будетъ не напрасна.

— Говорите!

— Вы знаете, что длается въ город, и знаете меня настолько, что поймете, какъ отъ этого сердце мое обливается кровью. Но вы вроятно не знаете, что при двор есть партія, готовая идти на вс мры.

— Можетъ ли быть! Какже такой справедливый герцогъ…

— Находится подъ вліяніемъ герцогини, своей матери, которой онъ подчиняется по чувству сыновняго уваженія, и которая, въ свою очередь, находится подъ самымъ опаснымъ вліяніемъ. Вы можете врить мн, потому что я нахожусь постоянно при ней. Она женщина прошлаго вка и старыхъ взглядовъ, и у ней нтъ другого желанія и мысли, какъ возстановить въ прежней сил и величіи достоинство своего рода. Каждая уступка кажется ей ущербомъ этого величія, кром того вмст съ потерею зрнія религіозность ея дошла до изуврства, нетерпящаго возраженій.

— Въ несчастію, все это мы знаемъ. Но что же длать?

— Слушайте дальше. Герцогъ отказалъ въ просьб депутаціи.

— Господи! Что изъ этого будетъ?

— Герцогъ, казалось, готовъ былъ уже согласиться съ желаніемъ народа, какъ вдругъ записка герцогини измнила его намреніе. Я писала подъ ея диктовку эту записку, она можетъ обезпокоить хоть кого. Долго искала я средствъ къ спасенію, какъ вдругъ мн представилось ясно это средство! Надо найти, вліяніе, которое могло бы уравновшивать вліяніе герцогини, или, въ крайнемъ случа, уничтожать его. Такое вліяніе можетъ имть только наслдникъ.

— Такъ точно! И я думаю, что онъ способенъ на это, и я живо сожаллъ о его отсутствіи.

— Вотъ почему мн пришло въ голову вызвать его сюда. Его надо увдомить о томъ, что здсь происходитъ, но главная трудность въ томъ, какъ увдомить его объ этомъ! При двор я не знаю никого, кому бы я могла довриться. Искать я не могла, не выдавъ себя. А надяться на то, чтобы наслдникъ узналъ о происшествіяхъ оффиціально я никакъ не могла. Тутъ мн представилась ваша личность. Я знала, что вы не злоупотребите моимъ довріемъ, хотя мы не видались съ вами столько лтъ, и я ршилась тотчасъ же искать васъ, и слава Богу нашла!

— Вы не ошиблись во мн, фрейленъ. Укажите мн мстопребываніе принца, и я поспшу исполнить ваше приказаніе.

— Я была уврена, что встрчу въ васъ такую готовность. Принцъ живетъ по ту сторону нашей границы въ охотничьемъ замк въ Венделин. Поспшите къ нему! Хотя онъ ведетъ совершенно уединенную жизнь, но вамъ удастся увидаться съ нимъ. Вдь, говорятъ, вы прежде знали его. Разскажите ему все, убдите его пріхать сюда немедленно, и тогда примите мою искреннюю благодарность — впрочемъ что она значитъ въ подобныхъ вещахъ!— тогда благодарить васъ будутъ милліоны.

— Мн, мн надо благодарить васъ, Примитива! вскричалъ Фридрихъ, съ жаромъ схвативъ руку двушки, щеки которой пылали отъ волненія.— Вы доставляете мн возможность достигнуть того, что должно быть самымъ смлымъ и отважнымъ желаніемъ каждаго человка. Я ду тотчасъ же, и будьте уврены, что если только возможно, то я исполню ваше желаніе. И можно ли мн будетъ, сказалъ онъ еще тише, и нжно, и почтительно цлуя ея руку,— сообщить вамъ объ успх моей поздки, или вы снова скроетесь отъ меня?

— Вы видите, отвчала Примитива, и въ ея голос снова послышалось прежнее волненіе,— что никто не долженъ знать о нашемъ свиданіи. Слдовательно, между нами не можетъ быть никакихъ сношеній. Поэтому, въ настоящую минуту, мы простимся съ вами на вкъ, если только сила обстоятельствъ снова не столкнетъ насъ также неожиданно, какъ сегодня.

— Я на это надюсь.

— Надйтесь, если это вамъ пріятно. Да и къ чему намъ свидться? Гд бы и когда бы мы не встртились, мы будемъ все тми же, будь обстоятельства въ десять разъ мене похожи на сегодняшнія, какъ сегодняшнія не похожи на т, при которыхъ мы видлись съ вами въ послдній разъ. Помните? Это было въ замк моего отца, вы пріхали туда осенью съ моимъ братомъ, съ тмъ, чтобы ухать съ нимъ же въ городъ учиться. Ежедневныя свиданія соединили насъ троихъ. Я была третія въ вашемъ союз, товарищемъ вашихъ занятій, вашихъ плановъ, повренной вашихъ молодыхъ надеждъ и мечтаній.

— О, Примитива! вскричалъ Фридрихъ въ страшномъ волненіи и закрывъ лицо руками,— какія картины напоминаете вы мн!

— Добрыхъ духовъ вызываю я, другъ мой! отвчала она, и голосъ ея задрожалъ еще сильне.— Хотя все случилось не такъ, какъ ни предполагали! Карлъ, цвтущій юноша, десять лтъ тому назадъ сошелъ въ могилу, я, тогда такая слабая и хилая, пережила его, а вы…

Примитива остановилась, потому что волненіе Фридриха дошло до такой степени, что жилы его бились, и грудь отъ недостатка воздуха чуть не разрывалась.

— А я, вскричалъ онъ вдругъ, давая волю своему чувству,— несчастнйшій изъ людей! О Примитива, это воспоминаніе… ахъ, зачмъ я не встртился съ вами раньше!

— Что вы говорите! вскричала Примитива, и щеки ея вспыхнули.— Нтъ, Фридрихъ! Вы ошибаетесь сами! Разв тотъ, кто врно исполняетъ свой долгъ, можетъ быть несчастливъ? И человкъ вашего ума? Исполняйте врно долгъ вашъ и идите по избранному вами поприщу. Помните, сказала она вставая и смотря на него съ чарующинъ выраженіемъ въ глазахъ,— что у разума нтъ границъ, что сознаніе лучшее сокровище, какимъ только можно обладать! Помните, что святыня перестаетъ быть святыней, когда она высказана — и не забывайте меня!

Фридрихъ почувствовалъ горячій мимолетный поцлуй на своей щек, но прежде чмъ онъ собрался отвчать, двушка изчезла, и деревья, качаемыя вихремъ, шумли надъ его одинокой головой.

Ридль засталъ его въ страшномъ волненіи въ ту самую минуту, какъ Примитива удалялась.

— Это что такое? сказалъ онъ,— Я держу пари, что это переодтая женщина.

— Что это ты! возразилъ Фюреръ съ видимымъ смущеніемъ.

— Да и ты совсмъ вн себя! Право ничего не понимаю! Ты образецъ нравственности, и такое приключеніе передъ свадьбой.

— Говорю теб, что ты ошибаешься! повторилъ Фридрихъ.— Какъ это случилось? Вотъ какъ…

— Ну довольно, смясь сказалъ Ридль.— хорошо, что не невста застала тебя, а то бы ты плохо отвчалъ ей.

— Но увряю тебя…

— Не трудись.

— Ну въ такомъ случа я признаюсь теб, что со мною случилось нчто необыкновенное, но объ этомъ мн надо молчать.

— Право?

— И мн надо тотчасъ же хать.

— Какъ, такъ внезапно? И нельзя знать куда?

— Это не моя тайна, и потому извини…

Ридль съ минуту пристально смотрлъ на стоявшаго противъ него Фюрера.

— Ты знаешь, сказалъ онъ потомъ,— что я не терплю эти тайны, въ особенности между друзьями. Поэтому я прямо говорю теб, что въ этой таинственной особ я узналъ придворную даму.

— Никогда. Съ чего ты взялъ? отвчалъ сконфуженный Фридрихъ.

— Отнкиваніе твое убждаетъ меня въ томъ, что я угадалъ врно. Но будь покоенъ, я умю молчать — а что мн думать о теб. Неужели ты вдался въ интриги, которыя могутъ унизить тебя… въ такомъ случа, какъ ни привязанъ я къ теб, но мы разойдемся.

— Будь покоенъ, вскричалъ Фюреръ.— Я скоро вернусь, и ты будешь доволенъ мною.

— Дай Богъ, чтобы это было такъ, избавь меня отъ несчастія быть принужденнымъ причислить и тебя къ погибшимъ.

Онъ хотлъ еще что-то сказать, но на городской башн часы стали бить девять. Оба невольно притаили дыханіе и стали считать роковые удары. Съ послднимъ ударомъ послышался вдали барабанный бой и смшался съ безчисленными криками.

— Дерутся! сказалъ Ридль посл нкотораго молчанія и съ силою пожимая руку своему другу.— До девяти часовъ условлено было ждать возвращенія депутаціи — срокъ прошелъ. Ну пусть каждый идетъ своей дорогой, и посмотримъ кто куда прійдетъ!

Съ этими словами оба они пошли къ толп. При выход изъ сада взоры Фридриха упали на какой-то предметъ яркаго цвта, лежавшій на полу. Подойдя къ нему, онъ увидлъ, что это алая лента, которую вроятно потеряла Примитива. Онъ задумчиво посмотрлъ на ленту, потомъ механически спряталъ ее на груди и пошелъ за Ридлемъ.

Черезъ нсколько секундъ игроки тоже бросили карты и встали.

— Слышалъ, сказалъ одинъ съ сиплымъ смхомъ, проходя въ сняхъ,— время наступило. Мы тоже пойдемъ своей дорогой, но знаемъ, по крайней мр, куда она ведетъ.

III.

Въ то время, какъ на улицахъ города разыгрывались печальныя сцены народнаго возмущенія, въ герцогскомъ замк въ покояхъ старой герцогини царствовала мертвая тишина. Въ комнат, обитой зеленой матеріей, за зеленымъ альковомъ, покоилась слпая герцогиня. Въ другомъ углу у лампы съ абажуромъ сидла Примитива.

Она сидла такъ неподвижно, что ее скоре можно было принять за статую, чмъ за живое существо, и только тяжелое дыханіе и яркая краска на щекахъ противорчили этому вншнему спокойствію. Вдругъ тишина была прервана тремя тихими ударами въ стну.

Осторожно подошла Примитива въ стн, гд слышались удары и гд была потайная дверь, такъ искусно сдланная,— что неопытный глазъ не могъ ее замтить. ‘Кто тамъ?’ спросила она, прикладываясь ухомъ въ двери. ‘Говорите пароль’.

— Роза и крестъ, отвчалъ глухой мужской голосъ.

Примитива пожала пружину, и въ маленькую дверцу, тотчасъ же опять затворившуюся, нагнувшись, вошелъ высокій, стройный мужчина. Когда онъ выпрямился во весь ростъ, статная фигура его еще боле выказалась, а совершенно сдые волоса показывали, что это былъ человкъ преклонныхъ лтъ.

Одтъ онъ былъ хотя и изящно, но съ замтной склонностью къ темнымъ цвтамъ, и во всхъ движеніяхъ его видно было достоинство.

— Ея высочество легли отдыхать, начала Примитива,— и я не знаю, можно ли безпокоить ее.

— Разбудите герцогиню, фрейленъ, отвчалъ старикъ,— я беру это на свою отвтственность, мн надо непремнно говорить…

Легкій звонокъ въ альков обратилъ вниманіе Примитивы.

— Будить не зачмъ, сказала она,— она проснулась. Я доложу о васъ.

Старикъ, увидя, что въ комнат никого не было, казалось, остался этимъ очень доволенъ. Занавсъ въ альков заколыхался и оттуда вышла подъ руку съ Примитивой старая герцогиня.

Это была высокая, величественная фигура съ рзкими, но не некрасивыми чертами лица, дйствующими однако чрезвычайно непріятно вслдствіе упорнаго взгляда слпыхъ глазъ. Сдые густые волосы были прикрыты темнымъ чепцомъ, похожимъ на монашескую султану, и срое длинное платье тоже напоминало монастырь.

— Гд вы, милый мой Овербергенъ? спросила слпая,— я чувствую потребность говорить съ вами.

Герцогиня и Овербергенъ сли за столъ, а Примитива пріютилась въ амбразур окна. Слпая начала полушепотомъ.

— Ну, какъ идутъ дла? Какія новости принесли вы?

Овербергенъ колебался.— Не знаю, могу ли я говорить, прошепталъ онъ,— мы не одни.

— Ничего, ничего! Говорите, не бойтесь. Тамъ у окна ничего не слышно, что тутъ говорятъ. Да хоть бы и слышно было, Фалькенгофъ предана мн, и я могу на нее положиться. Ну говорите скоре, что устроили?

Долго шептались они, взглядъ Овербергена, казалось, хотлъ заглянуть въ самую душу слпой герцогин, а на устахъ его явилась полунасмшливая, полуторжествующая улыбка.

— Мн кажется, что мн все еще ме удалось уничтожить сомннія вашего высочества, продолжалъ онъ.— А между тмъ въ сущности я не вижу причинъ этихъ сомнній, разв только предположить, что взглядъ вашего высочества о правахъ вашего рода колеблется.

Ллдо герцогини покрылось яркой краской, она выпрямилась и ея слпые глаза, казалось, съ гнвомъ искали того, кто осмлился ей сказать нчто подобное.

— Чтобы я впередъ этого не слышала, господинъ фонъ-Овербергенъ, или разговоръ этотъ съ вами будетъ послднимъ, чего бы мн это ни стоило! Что вы обо мн думаете! Я посдла въ борьб съ противниками моихъ убжденій, и никакой мятежный крикъ въ нашей стран не заставитъ меня поступиться ни однимъ изъ моихъ прежнихъ мнній.

— Но кто хочетъ достигнуть цли, тотъ долженъ идти на всякія средства! сказалъ Овербергенъ.

— И на такія средства! Разв вы не слышите пальбу?..

— Точно такъ же не слдуетъ, чтобы теперь былъ здсь наслдный принцъ. Онъ слишкомъ молодъ и любитъ все новое для того, чтобы дать теперь хорошій совтъ. А будь онъ теперь тутъ, совтъ его былъ бы неизбженъ.

— Такъ онъ не прідетъ?

— Кажется, можно положительно сказать, что нтъ.

— Что же вы сдлали для этого? Право, я не знаю…

— Все вышло такъ, какъ я ожидалъ. Лишь только герцогъ удалился, какъ оберъ-камердинеръ Кюндихъ,— онъ, какъ извстно вашему высочеству, преданъ вамъ и кром того истинный сторонникъ добраго стараго времени,— получилъ приказаніе позвать секретаря Винтера. Черезъ часъ секретарь вышелъ отъ герцога, чтобы отправиться курьеромъ съ собственноручнымъ письмомъ его высочества. Кюндихъ сообщилъ мн, что письмо было къ принцу, съ приказаніемъ ему тотчасъ же хать сюда.

— Ну, а вы?

— Въ Венделянъ идутъ дв дороги. Понятно, что курьеръ подетъ по кратчайшей, черезъ рку. Я убдилъ Кюндиха уговорить курьера подождать дальнйшихъ приказаній. Кюндихъ это устроилъ. Я же воспользовался этимъ временемъ и послалъ народъ снять мостъ. Самъ же я переодлся, вмшался въ народъ и разсказывалъ, что мостъ снимается для того, чтобы оттуда не могло пройти войско. Курьеръ поэтому долженъ будетъ вернуться и хать по другой дорог, на нсколько часовъ дальше, такъ что онъ же можетъ быть у принца ране завтрашняго утра, а принцъ если и выдетъ сейчасъ, то здсь не будетъ ране послзавтрашней ночи.

Шумъ упавшей на полъ книги прервалъ Овербергена, который, забывшись, заговорилъ такъ громко, что Примитива могла все слышать. Когда она вспомнила о Фридрих, то волненіе ея было такъ сильно, что она не могла удержать книгу и уронила ее.

— Что случилось? спросила герцогиня.— Что съ вами, фрейленъ Фалькенгофъ?

— Извините, ваше высочество, что я помшала вамъ, отвчала Примитива, оставаясь вдали изъ страха, чтобы волненія ея не замтили.— Сонъ одоллъ меня!

— Бдное дитя, ласково отвчала герцогиня,— я врю, что ни утомлены. Спите же, вы теперь мн не нужны.

Примитива сла опять, какъ будто бы для того, чтобы уснуть.

— Будемте говорить тише, снова начала герцогиня, обращаясь въ Овербергену.— Я восхищаюсь вашей ловкостью и жалю, что такія геніальныя способности не нашли себ достойной оцнки.

— Ваше высочество слишкомъ милостивы къ своему покорному слуг. Но не все еще сдлано. Принцъ все-таки прідетъ и потому къ его прізду надо устроить такъ, чтобы все было ршено безвозвратно. Возстаніе должно быть не только подавлено, но уничтожено навсегда. Герцогу необходимо дйствовать энергично, и вы одн можете имть на него ршительное вліяніе.

Герцогиня вздохнула:— Вы безпощадны! Вы кладете все новыя тяжести на несчастное сердце! А между тмъ — нтъ другого выбора.

— Тогда дло удастся! вскричалъ Овербергенъ.— И вмст со славою вашего дома возстанетъ и слава нашей святой католической церкви.

— Я сдлаю все, что могу, чтобы доказать свою признательность и покорность церкви, снова принявшей меня въ свое лоно, отвчала герцогиня.— Но вы знаете, что я не правительница, а сынъ мой…

— Его высочество герцогъ — вашъ покорный сынъ, отвчалъ Овербергенъ,— и вліяніе его матери надъ нимъ велико. Вы можете сдлать все, что хотите. И внуку своему оставите престолъ уже совершенно непоколебимый.

— Великое дло! Тяжелая ноша! вскричала герцогиня, глубоко взволнованная,— но я подниму ее, а вы благословите меня на этотъ подвигъ.

Герцогиня привстала съ этими словами со стула и опустилась на колни передъ чернымъ распятіемъ, висвшимъ на стн. Овербергенъ положилъ руки на ея сдую голову, и уста его стали шептать что-то въ род молитвы.

Торопливый шумъ шаговъ послышался по сосднему корридору.

— Его высочество идутъ по корридору, проговорилъ лакей въ полуотворенную дверь.

— Онъ идетъ ко мн, сказала герцогиня.— Фрейленъ фонъ Фалькенгофъ уведите господина фонъ Овербергена. Еще не время, продолжала она, обращаясь къ послднему,— чтобы онъ засталъ васъ у меня. До свиданья!

Примитива поспшно взяла свчу, зажгла ее и изчезла съ Овербергеномъ въ потайную дверь. Дверь эта выходила черезъ узенькій проходъ на черную лстницу замка, откуда выходъ Обербергена не былъ бы ужъ замченъ.

Посл легкаго поклона Овербергену, она хотла удалиться, но онъ, желая вроятно удостовриться, слышала ли она ихъ разговоръ, остановилъ ее словами:

— Ну теперь вамъ можно будетъ отдохнуть, фрейленъ. Трудная у васъ служба.

— Можетъ ли быть труднымъ то, что длаешь съ удовольствіемъ, отвчала Примитива холодно и гордо.— Недостатокъ сна нельзя считать лишеніемъ, въ особенности въ такіе дни, какъ нынче.

Съ этими словами она поклонилась и изчезла. Фонъ-Овербергенъ посмотрлъ ей вслдъ и прошепталъ: ‘Она слышала, надо остерегаться’.

Едва только Примитива успла войти въ потайную дверь и затворить ее за собою, какъ въ комнату поспшно вошелъ герцогъ въ сопровожденіи графа Шроффенштейна и генерала Бауера.

Герцогиня сдлала нсколько шаговъ ему на встрчу.

— Ты пришелъ такъ поздно, сынъ мой. Что случилось?

— Я пришелъ посовтоваться съ вами, матушка, отвчалъ герцогъ, взявъ ее руку и нжно цлуя ее.— Я страшно взбшенъ. Представьте себ, мн доносятъ со всхъ сторонъ, что войска наши отступили.

— А что совтуютъ теб, твои совтники, сынъ мой? спросила герцогиня.

— Чтобы я отдалъ приказъ дйствовать артилеріей, но мн не хочется поступать такъ съ бднымъ народомъ.

Герцогъ на минуту задумался. Шроффенштейнъ, пользуясь этимъ молчаніемъ подошелъ къ нему.

— Не народъ бунтуетъ, сказалъ онъ, — и сопротивляется не онъ. Есть партія безпорядка, которая къ несчастію и у насъ завелась, и отъ которой я часто остерегалъ ваше высочество. Они руководятъ народомъ.

— Тмъ хуже! проговорилъ герцогъ.— Гд же та партія, о которой вы говорите? Гд предводители ее? Зачмъ давно они не обезоружены, если ихъ знаютъ, а если ихъ не знаютъ, то откуда же извстно о существованіи ихъ?

— Полиція постоянно слдила за ними, и вела подробный списокъ ихъ, отвтилъ нсколько смущенный Шроффенштейнъ.— А для дйствія противъ нихъ не достаетъ доказательствъ.

— Слдила! вела списки! ворчалъ герцогъ.— Вотъ какова ваша помощь? Впредь я не буду полагаться на такое маранье бумаги! Но теперь длу не поможешь, дайте мн совть, но о дальнйшемъ кровопролитіи я и слышать не хочу. Да, кстати, генералъ, исполнили вы мой приказъ, и узнали кто этотъ неосторожный, давшій первый выстрлъ.

— Я узналъ, ваше высочество, униженно отвчалъ Бауэръ,— но преслдованіе его безполезно: полчаса тому назадъ онъ былъ убитъ у площади св. Якова. Это былъ лейтенантъ фонъ-Бергдофъ.

— Такъ убитъ? прошепталъ герцогъ.— Ну такъ онъ тамъ отвтитъ за это.

— А на что же ты ршился, сынъ мой? спросила герцогиня.— Время не терпитъ!

— Почемъ я знаю, что мн длать! вскричалъ герцогъ, вставая въ сердцахъ.— Ахъ если бы сынъ мой былъ здсь!

— Его высочество наслдный принцъ, замтилъ Бауэръ,— врно были бы одного мннія съ нами.

— Вы думаете, рзко спросилъ герцогъ.— Я сомнваюсь въ этомъ, и потому желалъ бы, чтобы онъ былъ тутъ для того, чтобы слышать хоть одинъ совтъ кротости.

— Мнніе Феликса, санъ мой, серьезно начала герцогиня,— было бы мнніемъ юноши, неопытнаго въ государственныхъ длахъ. Можно ли было бы предпочесть его совтъ совту опытныхъ людей. Слдуй совту строгости, это и мой совтъ тоже.

Герцогъ по своему обыкновенію заходилъ крупными шагами взадъ и впередъ по комнат. Потомъ вдругъ остановился.

— Какъ, и вы, матушка, совтуете мн это? вскричалъ онъ.— Ахъ, если бы я могъ теперь бросить хоть одинъ взглядъ на будущее!

— Къ чему? Господствуй надъ настоящимъ, и будущее твое, отвчала герцогиня.

— Дайте, ваше высочество, приказъ дйствовать, просилъ Бауэръ,— и я головой отвчаю, что уже въ восходу солнца спокойствіе будетъ возстановлено.

— Дайте, ваше высочество, приказъ! прибавилъ Шроффенштейнъ.

— Длай, что они говорятъ, настаивала герцогиня.— Дай приказъ!

Герцогъ стоялъ, сложивъ на груди руки, и смотрлъ въ нершимости.

Когда онъ пошевелился и поднялъ глаза, взоръ его упалъ на Примитиву, стоявшую незамченной въ глубин комнаты. Она ждала ршенія, затаивъ дыханіе. Сложивъ съ мольбою руки какъ бы невольно, она стояла величественно и вмст съ тмъ покорно, какъ умоляющій ангелъ. Она не смла вмшаться въ разговоръ, но въ ту минуту, какъ взоръ герцога устремился на нее, она тихо покачала головой въ знакъ отрицанія.

Взоры герцога съ удивленіемъ и напряженіемъ стали разсматривать это явленіе. Но тутъ отворилась дверь, и въ комнату вбжалъ адъютантъ Штроффенштебнъ.

— Простите, ваше высочество, сказалъ онъ,— что я вхожу такимъ образомъ. Возстаніе достигло крайнихъ предловъ.

— Что же случилось? вскричали вс присутствующіе въ одинъ голосъ.

— Слышите крики? Весь городъ въ волненіи. Говорятъ, что наслдный принцъ здсь, всталъ во глав возстанія, и его провозгласили герцогомъ.

Вс присутствующіе молчали, только герцогъ воскликнулъ: ‘Сынъ мой!’ и на лбу у него налились жилы и все лицо покрылось багровымъ румянцемъ. ‘Правду ли вы говорите?’ закричалъ онъ дрожащимъ отъ гнва голосомъ.

— Къ несчастію, отвчалъ адъютантъ.— Принцъ, переодтый, былъ въ народ. Профессоръ Фюреръ, рьяный приверженецъ его, подговаривалъ народъ провозгласить его.

— Дайте приказъ, ваше высочество, злобно вскричалъ Бауэръ.— Не медлите боле.

Герцогъ хотлъ отвчать, но не могъ. Гнвъ все боле и боле усиливалъ приливъ крови къ голов, онъ затемнилъ ему глаза и связалъ языкъ. Онъ зашатался и упалъ на руки подоспвшаго Шроффенштейна.

— Ради Бога, ваше высочество, вскричалъ Бауэръ,— не волнуйтесь такъ. Скоре за докторомъ.

— Что такое съ моимъ сыномъ? кричала между тмъ слпая герцогиня.— Отвть мн, что съ тобой?

— Его высочеству дурно, успокоивалъ ее Бауэръ,— но это вроятно пройдетъ. Уведите же ея высочество, фрейленъ, сказалъ онъ Примитив.

Примитива, сама едва держась на ногахъ, увела герцогиню въ альковъ, гд та почти безъ чувствъ упала на постель.

Между тхъ явился докторъ и все суетилось около герцога, лежавшаго безъ чувствъ. Тщетно сняли съ него все стснявшее его платье, тщетно давали нюхать спирты, а когда докторъ разрзалъ жилу, то крови показалось только нсколько капель.

— Ударъ! прошепталъ пожимая плечами докторъ и обращаясь въ присутствующимъ, стоявшимъ въ какомъ-то оцпененіи.— Нтъ надежды привести въ чувство его высочество.

Въ эту минуту дверь отворилась и въ комнату вошелъ принцъ.

— Батюшка, гд вы? вскричалъ онъ.— Мн надо видть васъ, сказать вамъ…

Тутъ онъ увидлъ умирающаго и съ крикомъ бросился передъ нимъ на колни и покрылъ руку его поцлуями.

— Ахъ, батюшка! вскричалъ онъ,— не разставайтесь со мною, не взглянувъ на меня!

Казалось, будто голосъ сына на минуту пробудилъ угасавшую жизнь. Глаза герцога открылись и устремились на колнопреклоненнаго принца. Видимо онъ узналъ его. Улыбка озарила безжизненное лицо его, потомъ онъ вытянулся и тнь смерти покрыла черты его.

Черезъ минуту принцъ уже успокоился.

— Велите перенести его высочество въ его покои, сказалъ онъ.— А вы, господа, можете явиться ко мн черезъ часъ съ отчетомъ и донесеніемъ обо всемъ тутъ случившемся. Велите надть трауръ и дайте знать въ город, чтобы тамъ было покойно, пока мн будетъ возможно принять на себя обязанности. Теперь же я принадлежу только дорогому покойнику.

Тло было тихо и торжественно перенесено сановниками.

Принцъ, дойдя до комнатъ герцога, выслалъ всхъ присутствующихъ.

Вс молча удалились. Принцъ со слезами опустился передъ тломъ того, у кого въ рукахъ часъ тому назадъ была судьба цлаго народа.

ГЛАВА IV.
Маркизъ Поза.

Всть о внезапной кончин герцога разлетлась по всему городу, но еще не достигла отдаленной части его, гд жилъ профессоръ Фюреръ. Тамъ и мать, и невста ждали съ замираніемъ сердца возвращенія дорогого имъ человка. Наконецъ дверь съ улицы отворилась и черезъ дворъ прошелъ Фридрихъ.

— Это онъ, онъ идетъ! вскричала Ульрика и бросилась на встрчу къ жениху, чтобы обнять его, но при вид его въ страх отступила.

— Господи! Что съ тобой, Фридрихъ? Ты блденъ и самъ не свой!

— Что съ тобой, сынъ мой? тоже спросила совтница.— Вдь ты здоровъ и невредимъ?

— Успокойтесь, матушка, успокойтесь, вскричалъ Фридрихъ.— Я, благодаря Бога, здоровъ и невредимъ, но совершенно врю вашимъ словамъ, что я блденъ. Вдь я видлъ вещи, отъ которыхъ всякій способенъ поблднть, вещи… о, Богъ мой, теперь здсь въ тишин мн кажется, что все это я видлъ во сн!

— Но что же случилось? спросила Ульрика.— Скажи же…

— Нтъ, нтъ, перебила ее совтница.— Ничего не разсказывай, я не хочу слышать о подобныхъ вещахъ, пусть такіе призраки будутъ всегда далеко отъ моего тихаго, мирнаго дома.

— Да еслибы я и хотлъ, то не могъ бы разсказать, отвчалъ Фридрихъ.— Впечатлніе пережитаго слишкомъ ново, слишкомъ сильно для того, чтобы можно было проанализировать и передать его. Да и кром того мн надо сейчасъ же хать.

— Какъ, ты хочешь опять уйти? поспшно вскричала совтница.— Но вдь ты врно сначала отдохнешь да пошь чего нибудь. Вдь теб должно быть вредно ходить такъ по ночамъ.

— Ты отправишься опять въ городъ? Разв еще спокойствіе не возстановлено? спросила Ульрика.

— Не спрашивай, милая, отвчалъ онъ,— я не могу и не долженъ всего говорить вамъ. Скажу вамъ только, что мн тотчасъ же надо хать.

— хать? но куда же? спросили об женщины.

— И это не могу вамъ сказать. Черезъ нсколько дней скажу. Я уже послалъ за лошадьми. Завтра въ вечеру я буду назадъ.

— Но… снова начала совтница.

— Пожалуйста, матушка, безъ но, сказалъ Фридрихъ.— Ничего не бойтесь. Поздка небольшая и совершенно безопасная. Но главное надо спшить. Дло идетъ о благ тысячей…

— Въ такомъ случа нехорошо было бы тебя удерживать. Я пойду приготовить теб вещи, сказала совтница,

— Пожалуйста, только поскоре, поскоре!

— Безъ стакана горячаго вина, я не отпущу тебя, сказала мать.

— Все, что угодно, матушка, отвчалъ Фридрихъ, — только поскоре.

— Значитъ, мн нечего о теб безпокоиться? спросила, нжно ласкаясь въ жениху, Ульрика, когда они остались вдвоемъ.— Поздка безопасна и завтра ты дома?

— Да, дорогая моя. Сегодня я пережилъ многое, что касается и тебя…

— Какъ меня?

— Да, потомъ я все объясню теб. Знай, что сегодня я одоллъ врага, который могъ быть опасенъ для нашего счастья.

— Ты говоришь загадками.

— Теперь онъ не будетъ боле безпокоить насъ, сказалъ Фридрихъ, обнимая Ульрику.

Но при этомъ движеніи лента, спрятанная имъ, упала на полъ.

— Какъ это, сказала Ульрика, поднимая ленту, — ученый и женихъ носитъ на груди такую вещь.

Она произнесла эти слова какъ будто въ шутку, но только блдность лица доказывала, какъ сильно она была взволнована.

Фридрихъ былъ смущенъ не мене ея. Не имя права сказать всю правду, онъ пробормотать какія-то пустыя оправданія, посл чего Ульрика, рыдая, сла на диванъ.

— Лошади сейчасъ будутъ готовы, сказалъ вошедшій Беппо,— и внизу какой-то господинъ желаетъ говорить съ вами.

— Теперь? Мн не когда — невозможно. Что ему надо?

— Не знаю, отвчалъ Беппо.— Онъ поручилъ мн сказать вамъ, что посланъ его высочествомъ, наслднымъ принцемъ…

— Такъ ли это? вскричалъ удивленный Фридрихъ.— Въ такомъ случа скоре проси этого господина сюда. Ульрика прими его, а я пока однусь въ дорогу.

Когда Беппо вышелъ, Фридрихъ подошелъ къ Ульрик и взялъ ее за руку.

— Успокойся, искренно сказалъ онъ,— успокойся, милая, скоро ты узнаешь, что подозрнія твои напрасны.

Онъ ушелъ. Ульрика же, огорченная, все сидла на диван и неясно сознавала, что между нею и Фридрихомъ есть что-то необъясненное.

Мысли ея были прерваны Беппо, отворившимъ дверь незнакомцу. При вид вошедшаго Ульрика точно будто окаменла.

Незнакомецъ тоже не могъ скрыть своего удивленія. Съ минуту оба стояли въ непріятномъ смущеніи.

— Какъ, милостивый государь, гнвно начала Ульрика,— вы осмливаетесь являться даже сюда?

— Увряю васъ, фрейленъ… отвчалъ незнакомецъ, но появленіе Фридриха прекратило дальнйшее объясненіе.

При вид незнакомца и Фридрихъ казался пораженнымъ.

— Возможно ли! вскричалъ онъ, почтительно подходя,— ваше высочество здсь?

— Да, любезный Фюреръ, отвчалъ принцъ.— Обстоятельства могутъ извинить меня, что я прихожу къ вамъ такихъ образомъ и въ такую пору.

Ульрика стояла, точно громомъ пораженная, то красня, то блдня и едва могла пошевелиться. Взглядъ Фридриха только привелъ ее въ себя, и она удалилась, низко кланяясь, посл вжливаго поклона принца.

— Я не могу прійти въ себя отъ удивленія, началъ Фюреръ.

— А мн надо серьезно поговорить съ вами. Хотя мн сказали, что вы узжаете сегодня ночью, до если поздка эта не крайне необходима, то отложите ее для меня.

— Присутствіе вашего высочества избавляетъ меня отъ этой поздки.

— Какъ такъ? Вы удивляете меня.

— Поздка моя касается вашего высочества. Такъ какъ вы здсь, то слдовательно знаете о несчастныхъ происшествіяхъ сегодняшняго дня и ночи. Когда я узналъ, что герцогъ намренъ прибгнуть къ крайнимъ мрамъ, то мн пришло въ голову, что посредничество ваше, какъ наслдника престола, помшаетъ свершиться несчастію. Поэтому я, думая, что прежній взглядъ вашъ на вещи не измнился, ршился хать въ Сентъ-Венделинъ разсказать вамъ все и убдить пріхать сюда.

— Благодарю васъ, что вы это думали! вскричалъ принцъ, — я никогда этого не забуду. Поэтому-то вы и могли такъ утвердительно сказать, что завтра утромъ я буду…

— А вашему высочеству извстно?..

— Все. Я былъ самъ свидтель. Благодарю васъ еще разъ, хотя пріхалъ я и самъ, лишь только услышалъ о происшествіяхъ. Къ несчастію, разобранный мостъ задержалъ меня, и я пріхалъ позже, чмъ хотлъ. Въ город меня тоже задержала давка, и такимъ образомъ я не могъ остановить несчастія. Но за то впередъ я буду стараться объ этомъ и потому-то я здсь.

Фридрихъ въ ожиданіи молча поклонился.

— Отвтьте мн на нкоторые вопросы, продолжалъ принцъ, подумавъ немного.— Скажите мн, помните ли вы наши прежніе разговоры въ Геттинген о политическихъ предметахъ?

— Какже не помнить? Это лучшія воспоминанія моей жизни.

— Хорошо. А остались ли вы врны тмъ взглядамъ? Считаете ли вы возможнымъ осуществить вс хорошіе планы, составленные вами тогда.

— Т взгляды и планы сдлались убжденіями моей жизни, я такъ искренно убжденъ въ нихъ, что готовъ ихъ сдлать задачей всей своей жизни.

— Я этого ожидалъ. Еще одинъ вопросъ: что думаете вы обо мн?— Считаете ли вы меня способнымъ осуществить вс эти планы?

Фридрихъ задумался на минуту.

— Положеніе на престол трудное, сказалъ онъ наконецъ.— Т новвоведенія, о которыхъ мы говоримъ, невозможно сдлать сразу въ одну ночь, цлой жизни человка недостаточно для этого. Я поэтому не ошибаюсь, говоря, что человку, ршившемуся осуществить такіе планы, не предстоитъ блестящей участи. Слишкомъ много людей и партій, которымъ выгодно удержать старый порядокъ вещей. Поэтому они не оставятъ въ поко разрушителя ихъ спокойствія. Такой человкъ будетъ походить на сятеля лса. Вс труды и заботы посва достанутся на его долю, а въ награду только мысль, что внуки его будутъ пользоваться тнью и прохладою лса. Поэтому ему необходимо искреннее одушевленіе, которое бы заставило его преодолть вс препятствія, вс непріятности. Я нарочно, ваше высочество, говорю такъ обстоятельно, боясь быть непонятымъ въ такомъ серьезномъ вопрос.

— Кончайте.

— Посл того, что я сказалъ, отвтить остается вамъ самимъ. Чувствуете ли вы въ себ это высокое призваніе? Если же вы въ себ его не чувствуете, то, по крайней мр, вы все-таки можете ослабить цпи для своихъ соотечественниковъ.

Фридрихъ замолчалъ.

— Благодарю васъ за вашу откровенность, началъ потомъ принцъ.— Вы доказали мн, что я въ васъ не ошибся. Но мн кажется, что вы не знаете, что для меня наступила ршительная минута.

— Какъ мн понять это?

— Человкъ, который часъ тому назадъ повелвалъ надъ милліонами, теперь лежитъ бездыханнымъ. Престолъ принадлежитъ мн. Надъ тломъ покойнаго, отца обдумалъ я, какая страшная задача предстоитъ мн. Но при этомъ я ясно созналъ, что одинъ ничего не сдлаю. Поэтому я мысленно сталъ искать себ помощника и друга, который могъ бы поддержать меня. Выборъ мой палъ на васъ.

— На меня? поспшно вскричалъ Фюреръ.

— На васъ, Фюреръ, отвчалъ герцогъ.— Васъ я знаю и довряю вамъ. Поэтому позвольте возобновить наши прежнія отношенія. Будьте моимъ другомъ и моимъ первымъ совтникомъ, соединенными силами мы дйствительно сдлаемъ то, что считаемъ правымъ, соединенными силаии мы начнемъ заботиться о счастіи нашей бдной страны.

— Ваше высочество, это предположеніе такъ неожиданно для меня, отвчалъ Фюреръ, помолчавъ немного,— что я не могу дать тотчасъ же отвтъ. Дайте мн время…

— Къ чему? вскричалъ герцогъ.— Разв мн дали время одуматься? Ну такъ раздлите со мною тяжесть и не отказывайтесь.

— Я боюсь, что во мн нтъ необходимыхъ способностей для такого положенія. До сихъ поръ я жилъ только для науки и не знаю жизни.

— А разв я знаю больше васъ? Потому-то именно я и нуждаюсь въ васъ, что не хочу употреблять старое орудіе, которому не врю. Ршайтесь! Вдь говоря серьезно, вы не можете отказываться. Вдь то, что я предлагаю вамъ, было всегда, сознательно или безсознательно, желаніемъ, хранившимся въ глубин вашей души. Дло идетъ объ осуществленіи вашего идеала — можете ли вы тутъ колебаться?

— Ну, а если я соглашусь, будете ли вы, ваше высочество, всегда такимъ, какъ теперь, и съ тми же взглядами? Не станете ли вы глухи, когда я буду напоминать вамъ о настоящихъ вашихъ намреніяхъ?

— Никогда, общаю вамъ это, вскричалъ герцогъ и снялъ съ пальца дорогое кольцо, которое надлъ на руку Фюрера.— Носите кольцо это въ воспоминаніе этого общанія, продолжалъ онъ.— Если я когда нибудь начну колебаться и буду невренъ себ, то покажите мн это кольцо, и будьте уврены, что я стану опять такимъ же, какъ сегодня.

— Хорошо, сказалъ Фюреръ, не безъ волненія, — въ такомъ случа берите и меня, и жизнь мою. Я готовъ.

— Ну такъ обнимите меня, вскричалъ герцогъ,— и пусть союзъ нашъ будетъ заключенъ на вки!

Они обнялись.

— Ну скоре за дло, вскричалъ герцогъ.— Сегодня же утромъ я жду васъ у себя въ кабинет, гд вы примете свою должность. А до тхъ поръ вы принадлежите еще себ. Итакъ прощайте!

Герцогъ поспшно вышелъ, оставивъ Фридриха еще въ сильномъ смущеніи, въ которомъ застала его и мать. За матерью вошли Ридль и Ульрика.

Между тмъ стадо уже почти свтло.

— Можетъ ли быть, поспшно спросила совтница, которой Ульрика сказала о посщеніи принца,— точно ли у тебя былъ его высочество, наслдный принцъ? И правда ли говоритъ Беппо, будто старый герцогъ умеръ отъ удара?

— Все правда, матушка, отвчалъ Фридрихъ.

— Господи какая честь, что его высочество постилъ мой домъ! Если бы я это знала, я…

Ридль между тмъ, поздоровавшись съ Фридрихомъ, спросилъ его:

— А можно знать, зачмъ былъ у тебя новый герцогъ?

— Да, это не тайна, отвчалъ Фридрихъ.— Онъ былъ у меня, потому что знаетъ взглядъ мой на государственное управленіе и раздляетъ его, и потому, что онъ ршился примнить его къ длу. Онъ предложилъ мн министерство.

— Теб? сынъ мой? Да это неслыхано! вскричала совтница, всплеснувъ съ удивленіемъ руками. Глаза Ульрики блеснули. А Ридль быстро воскликнулъ:

— Ты конечно отказался?

— Нтъ, отвчалъ Фридрихъ.— Я готовъ отдать жизнь за осуществленіе своихъ принциповъ.

Ридль замолчалъ и смотрлъ внизъ въ какомъ-то смущеніи. Потомъ онъ взялъ Фридриха за руку, искренно пожалъ ее и сказалъ грустно, но серьезно,

— Въ такомъ случа прощай, дороги наши расходятся.

Фридрихъ былъ чрезвычайно удивленъ поведеніемъ Ридля, потому что въ словахъ его не слышалось обычной ему ироніи, а напротивъ звучала грустная торжественность, столь ему несвойственная.

— Не дурачься! вскричалъ онъ.— Зачмъ хочешь ты разстаться со мною? Разв при новомъ моемъ положеніи мы не можемъ остаться друзьями?

— Пока я живъ, я останусь твоимъ другомъ, отвчалъ Ридль,— но дальнйшія наши отношенія поведутъ за собой только ожесточеніе и отчужденіе. Я не въ состояніи буду не высказывать своихъ принциповъ, поэтому намъ лучше разойтись. Я поду куда нибудь далеко.

— Какое упрямство! возразилъ ему Фридрихъ.— Вдь ты знаешь меня, и увренъ, что я желаю хорошаго! Неужели ты не можешь сродниться съ мыслью, что хорошее это будетъ длаться не такъ, какъ ты себ представлялъ?

— Я не заслуживаю упрека въ упрямств, отвчалъ Ридль,— именно потому, что я тебя знаю и увренъ въ твоихъ хорошихъ намреніяхъ, я и недоволенъ этимъ, такъ какъ предвижу, что сила твоя тратится ложно въ этомъ предпріятіи.

— Но отчего же не можетъ удасться то, что я предполагаю? спросилъ Фридрихъ.

— Потому, что ты затялъ невозможное, холодно отвчалъ Ридль.— Ты давно знаешь мои воззрнія. Мы не сходимся съ тобою во взглядахъ на призваніе народовъ. Я признаю только дв формы государственнаго правленія: полное неограниченное или совершенно свободное. Средняго быть не можетъ, и каждая попытка устроить середину есть самообольщеніе или просто обманъ.

— Я знаю страсть твою въ крайностямъ, отвчалъ Фридрихъ,— но опасности такой тутъ не предвидится. Герцогъ полонъ хорошихъ намреній.

— Да, теперь, на время! Я съ этимъ согласенъ,— вскричалъ Ридль.— Но долго ли это будетъ продолжаться, въ особенности при такомъ слабомъ характер, какъ у молодого герцога. Поврь мн, что рано или поздно онъ сознаетъ свою силу, и не будетъ пренебрегать ею. Просмотри исторію, и ты увидишь, что я правъ. Герцогъ еще молодъ, и ты тоже, и мечты теб не чужды, вотъ почему за и заключили союзъ. Вамъ непремнно хочется быть дономъ-Карлосомъ и маркизомъ Поза…

— Не смйся!.. перебилъ его Фридрихъ.— Я вижу, что мы скоро разошлись бы съ тобою. Позжай, и будь увренъ, что найдешь меня всегда такимъ же, какъ и прежде.

— Другъ! вскричалъ Ридль, взявъ его за об руки,— послушай меня. Еще не поздно, все можно измнить. Возьми свое слово назадъ.

— Нтъ, вскричалъ Фридрихъ,— я ршился. Я не могу и не хочу отступать.

— Одумайся, умолялъ его Ридль, — право ты будешь несчастливъ, если не послушаешься меня. Поврь мн, конный пшему — не товарищъ?

— Нтъ, я ршился.

— Ну, такъ прощай. Надюсь еще увидаться съ тобой. Если когда нибудь понадобится теб другъ — вспомни обо мн.

Ридль торопливо поклонился и вышелъ. Фридрихъ долго, задумчиво смотрлъ ему вслдъ, потомъ обратился къ матери и сказалъ:

— Разв я не правъ, матушка? Скажите мн.

— Иди, и старайся осчастливить человчество, вскричала совтница, нжно обнимая сына,— и да будетъ надъ тобою благословеніе матери.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.
Темный путь.

Столица шумно и весело праздновала вступленіе на престолъ новаго герцога и отмну ненавистнаго и рокового налога. Во многихъ харчевняхъ давалось, по распоряженію правительства, даровое пиво и закуски. Харчевня ‘Красной Звзды’, гд отпускаюсь тоже даровое пиво, была полна постителями, преимущественно изъ рабочаго класса. За однимъ изъ столиковъ сидлъ черный слесарь Губеръ и товарищъ его Ганъ, а за сосднимъ столомъ, повернувшись къ нимъ спиною, сидлъ какой-то старикъ въ очень поношенномъ плать.

— Правда ли это, говорилъ Ганъ Губеру,— Что не будутъ преслдовать тхъ, кто бунтовалъ въ послднемъ дл.

— Не будутъ, если только онъ не укралъ и не сдлалъ чего нибудь такого.

— Ну, конечно. Ну, а если это такъ, то почему же старикъ Виндрейтеръ, вотъ уже нсколько дней какъ изчезъ?

— А кто его знаетъ. Вдь самъ знаешь, какой онъ чудакъ. Вотъ и господинъ Ридль, говорятъ, куда-то ухалъ. Отчего это, хозяинъ, сказалъ онъ, обращаясь къ хозяину, подошедшему къ столу, чтобы наполнить кружки,— сегодня никого кром васъ не видно? Гд же это Марія?

Хозяинъ, худой, блдный мужчина, съ непріятными кошачьими глазами, скорчилъ жалобное лицо и отвчалъ:

— Бдная двушка! Опять въ такомъ состояніи, что нельзя показаться въ люди.

Хотя слова эти были произнесены кроткимъ голосомъ, но замтно было, что хозяинъ такой человкъ, который мягко стелетъ, да жестко спать.

Губеръ, казалось, зналъ это, и потому замолчалъ и задумался. Но скоро вниманіе его было привлечено высокимъ старикомъ въ поношенномъ плать, который до сихъ поръ сидлъ къ нимъ спиною. Теперь, при приближеніи хозяина, онъ полуобернулся къ нему, такъ что часть лица его была видна. Слесарь пристально посмотрлъ на него, какъ будто припоминая что-то, и потому отъ вниманія его не укрылось, что хозяинъ подмигнулъ старику, и тотъ отвтилъ ему тоже знакомъ и наклонился въ кружк. Черезъ нсколько секундъ старикъ допилъ свою кружку и пошелъ къ выходной двери. Губеръ продолжалъ слдить за каждымъ его движеніемъ.

— Послушай, прошепталъ онъ, обращаясь къ Гану, — сдлай мн одолженіе, пойди за этимъ чернымъ старикомъ, и не выпускай его изъ вида.

— На что теб? Кто онъ такой? спросилъ Ганъ, но Губеръ заторопилъ его.

— Не спрашивай, мн надо знать, куда онъ идетъ. Потомъ скажу теб все.

Ганъ всталъ и вышелъ вслдъ за старикомъ. Когда онъ воротился и слъ на старое мсто, Губеръ тихо спросилъ его:

— Ну?

— Странно, отвчалъ также тихо Ганъ.— Человкъ этотъ не вышелъ изъ дому.

— Я такъ и думалъ. Куда же онъ пошелъ?

— Сначала онъ прямо вышелъ на улицу, но только-что я хотлъ пойти за нимъ, какъ онъ воротился. Я едва усплъ спрятаться за уголъ. Онъ не замтилъ меня и проскользнулъ мимо меня внизъ въ сни и въ дверь…

— А, въ кухню, пробормоталъ Губеръ.— Другой двери нтъ, я знаю домъ.

— Но скажи же мн, что все это значитъ? съ любопытствомъ спросилъ Ганъ — Ты знаешь этого человка?

— Нтъ, отвчалъ Губеръ, — а между тмъ онъ мн не неизвстенъ. Я разсказывалъ теб, какъ недавно приходилъ во мн человкъ, нчто въ род отставного военнаго, и спрашивалъ меня, не сдлаю ли я ему ключей. Мн показалось это подозрительнымъ, потому что онъ предложилъ мн цну, какую не платятъ за честный трудъ. Вроятно онъ замтилъ, что попалъ не къ тому, къ кому слдовало, и потому я не усплъ опомниться, а его и слдъ простылъ. Ну, такъ этотъ господинъ похожъ на него, вотъ какъ дв капли воды…

— Но зачмъ же онъ здсь? проговорилъ Ганъ.— Если это человкъ, работающій съ фальшивыми ключами, то не здсь ему мсто, кого онъ найдетъ по себ въ Красной Звзд.

— Ну этого ты не понимаешь, отвчалъ Губеръ.— Но мн надо знать, что тутъ въ дом длается. Я тотчасъ же замтилъ, что мошенникъ хозяинъ съ нимъ за одно. Да вотъ и онъ. Спроси-ка у него, такъ незамтно, кто этотъ человкъ.

Хозяинъ подошелъ съ новыми кружками пива, приторно улыбаясь работникамъ.

— Ну это послднія, сказалъ онъ,— даровое пиво на исход.

— Ну да и довольно, сказалъ Ганъ,— а скажите-ка мн, хозяинъ, кто этотъ старикъ, который сидлъ тутъ, заслоняя намъ спиною всю комнату?

Хозяинъ быстро, внимательно посмотрлъ на спрашивавшаго, и заговорилъ съ своей обычной усмшкой:

— Вы говорите о старик съ лысиной и въ поношенномъ плать? это какой-то бдняга, но очень ученый и благочестивый человкъ. Я не знаю, какъ его зовутъ. Онъ хотлъ быть проповдникомъ, да пришлось отправиться на войну, и теперь на старости лтъ долженъ заниматься преподаваніемъ. Онъ иногда стъ у насъ, а сегодня пришелъ выпить дарового пивца.

Тутъ хозяина отозвали.

— Ахъ ты лгунишка, плутъ! злобно проворчалъ вслдъ за нимъ Губеръ,— Вотъ погоди, скоро я узнаю, что ты затваешь.

Губеръ и Ганъ пошептались еще немного и потомъ оба вышли изъ комнаты.

Между тмъ въ кухн Красной Звзды собралось общество совершенно другого рода. Какъ въ общей зал было свтло и шумно, такъ тутъ царствовали полнйшій мракъ и мертвая тишина. Кухня была такъ отдалена, что шумъ изъ залы доходилъ до нея только, когда отворялась дверь. Огонь на широкомъ очаг потухъ, и едва тлвшіе угли едва освщали громадный окорокъ, висвшій надъ очагомъ. Въ самомъ темномъ углу кухни сидла Марія, дочь хозяина, она казалась спящей, утомленныя блдныя черта лица ея, освщенныя красноватымъ свтомъ, придавали ей видъ покойницы. Въ противуположномъ углу стояли три человка и съ жаромъ тихо шептались между собою. Двое изъ нихъ были какіе-то оборванцы и говорили съ третьимъ, чернымъ старикомъ изъ общей залы, съ какимъ-то боязливымъ почтеніемъ, несмотря на короткость.

— Такъ вы сдлали все, что я приказалъ? спросилъ тихо незнакомецъ.

— Все въ точности, прошепталъ ему въ отвтъ одинъ изъ оборванцевъ.— Все было такъ, какъ вы описали намъ. Направо дверь, оклеенная обоями, на лво письменный столъ, въ середин потаенная ниша съ шкатулкой.

— Ну и вы достали бумаги? Гд он?

— Я зашилъ ихъ сюда въ пальто, въ подкладку, снова отвчалъ оборванецъ,— но сначала отдайте намъ плату за труды.

— Вы получите ее тотчасъ же всю сполна. Но чтобы это было похоже на обыкновенное воровство, какія взяли вы еще цнныя вещи?

— Разныя. Тамъ висли золотые часы, такъ заманчиво щелкавшіе, что я никакъ не могъ не прихватить ихъ.

— Подавайте сюда. Вы знаете условіе.

— Но…

— Безъ возраженій! Вс эти вещи должны быть у меня въ рукахъ. Вамъ он безполезны и наведутъ только на вашъ слдъ слдователей. Я заплачу вамъ за вещи. Что стоятъ часы?

— Меньше пяти золотыхъ отдать ихъ нельзя.

— Вы ихъ получите. Ну а что у васъ еще?

— Немногое. Вотъ перстень! Чистое золото, сударь! Для васъ, сударь, я отдамъ въ ту же цну, а вотъ еще медальонъ. Онъ какъ-то нечаянно попалъ мн къ руки.

— Хорошо. Положите все на окно, а я отсчитаю деньги. Но сначала покажите мн бумаги, т ли вы взяли.

Незнакомецъ получилъ цлую связку бумагъ, съ которыми онъ подошелъ къ очагу, и сталъ ихъ разсматривать.

— Все въ порядк, сказалъ онъ довольнымъ голосомъ.— Вотъ ваша плата. Тутъ будетъ лишнее. Будьте благоразумны. Если попадетесь, такъ пеняйте на себя.

Посл этого онъ дернулъ за снурокъ, висвшій у очага прямо съ потолка. Колокольчика не раздалось, хотя дверь тотчасъ же отворилась, и въ нее вошелъ хозяинъ, проводившій по знаку незнакомца обоихъ оборванцевъ вонъ изъ дома. Шаговъ слышно не было, какъ будто во мрак двигались тни. Хозяинъ вскор воротился.

— Вы хорошо обдлали дло, Мозеръ, сказалъ ему незнакомецъ.— Я доволенъ вами, расчитывайте на мою благодарность.

— Это длаетъ меня совершенно счастливымъ, отвчалъ хозяинъ, съ благочестивымъ смиреніемъ сложивъ на груди руки.— Я слабое орудіе — и какое счастіе, если я могу служить къ распространенію славы нашего Господа.

— Вы и служите. Если бы я смлъ все сказать вамъ, вы увидли бы, что все находится въ связи съ нашимъ великимъ предпріятіемъ, и что для такой цли можно употребить и такія средства.

— Я не сомнваюсь, покорно отвчалъ хозяинъ,— и не требую видть. Блаженны врующіе.

— Ну, а что длаетъ тотъ молодой человкъ, о которомъ вы мн говорили? Годится ли онъ и приготовили ли вы его?

— Кажется. Позвать его? Онъ тутъ.

По знаку незнакомца, хозяинъ изчезъ и вернулся съ писаремъ Биллингеромъ. Этотъ Биллингеръ во время народнаго волненія едва не поплатился жизнію. Въ немъ узнали шпіона, разъяренная толпа хотла разорвать его на части, но онъ спасся отъ смерти, только благодаря профессору Фюреру, который уговорилъ народъ отпустить этого негодяя.

— Мн указали на васъ, какъ на способнаго человка, сказалъ незнакомецъ вошедшему, пристально посмотрвъ на него.— Хотите поступить на службу, которую я вамъ предложу.

— Не знаю, что отъ меня будетъ требоваться, отвчалъ Биллингеръ, пожимая плечами.

— Объ этомъ безпокоиться нечего. У насъ только два условія, исполненіе которыхъ обязательно. Вы должны исполнять каждое порученіе слпо, не спрашивая и не вывдывая, кмъ оно дается. Хотите? Жалованья боле, чмъ вы думаете.

— Я готовъ, отвчалъ Биллингеръ.

— Ну, такъ мы сдлаемъ пробу. Вотъ ваши деньги, сказалъ незнакомецъ, подавая Биллингеру туго набитый кошелекъ.— Знаете вы бывшаго профееора Фюрера, новаго министра ныншняго герцога.

Писарь отвтилъ утвердительно, поспшно и сверкая глазами.

— Есть лица, которымъ чрезвычайно важно знать, продолжалъ незнакомецъ,— гд былъ министръ въ ночь городскихъ безпорядковъ, и кто говорилъ съ нимъ. Черезъ недлю я жду отъ васъ отчета.

Биллингеръ наклонялся и вышелъ съ хозяиномъ. Незнакомецъ тоже хотлъ уйти, но въ труб что-то упало въ род камня и онъ сталъ прислушиваться.

— Что это такое? спросилъ онъ.

— О, ничего, отвчалъ хозяинъ, — можетъ быть, летучая мышь. А вотъ посмотримъ.

Когда незнакомецъ ушелъ, хозяинъ зажегъ свчу и освтилъ боровъ.

Все было спокойно и ничего не было замтно. Но за то, при свт свчки, онъ увидлъ въ углу комнаты двушку. Онъ на минуту остановилъ свой взглядъ на ней, и трудно было ршить, что выражалъ этотъ взглядъ, ненависть или пріязнь. Потомъ онъ подошелъ къ двушк, нсколько грубо дернулъ ее за плечи и вскричалъ: — Пошла къ себ въ комнату, пора! Или ты хочешь пробыть здсь всю ночь?

Марія, казалось, точно будто пробудилась отъ тяжелаго сна и не понимала, что съ нею длается. Но вслдъ за этимъ она узнала хозяина и, съ дикимъ крикомъ, оттолкнула его отъ себя такъ сильно что этотъ, вовсе не слабый человкъ, зашатался и долженъ былъ придержаться за стну.

— Прочь отъ меня, хозяинъ звзды, крикнула она,— прочь, у тебя ядовитые глаза — прочь!

— Что ты длаешь, каналья? вскричалъ Мозеръ, дрожа отъ бшенства.— Ты смешь драться и называть меня опять хозяиномъ звзды? Постой, я проучу тебя, я покажу теб, что я твой вотчимъ.

Съ этими словами онъ выбралъ изъ хворосту толстый прутъ, и хотлъ броситься на Марію, которая покорно опустилась на колни, какъ будто ожидая терпливо наказанія. При этомъ она стала пристально смотрть въ уголъ и что-то шептать.

— Ты тутъ, мать? Это хорошо, что ты тутъ, теперь хозяинъ звзды не будетъ бить твою дочь, ты не допустишь этого. Вотъ ты сидишь тамъ въ углу съ кровавой полосой на лбу. Погрози ему, мать. Матушка, милая, дорогая…

Остальное пропало въ какомъ-то шепот.

Уже съ первыхъ ея словъ Мозеръ какъ будто замеръ, потомъ онъ отступилъ и уронилъ прутъ, когда же двушка стала указывать въ уголъ, гд ей чудилась мать, волосы поднялись у него дыбомъ, онъ, скрежеща зубами, бросилъ свчку, и кинулся вонъ изъ кухни.

— Постой негодная, проворчалъ онъ въ дверяхъ,— придетъ время, когда я отдлаюсь отъ тебя.

Брошенная свча погасла, и въ кухн стало опять совершенно темно, угли уже потухли, и слышалось только дыханіе Маріи.

Спустя нкоторое время послышался осторожный зовъ: ‘Марія!’

— Марія, послышалось снова,— не испугайся. Я здсь на верху въ труб. Это я, Мартинъ.

Пока двушка вставала и смотрла въ трубу, сверху спустился человкъ и сталъ передъ Маріей. Это былъ Губеръ, весь выпачканный въ саж.

— Какъ это ты попалъ сюда? спросила его Марія.— И что теб тутъ надо? Что если хозяинъ увидитъ тебя!

— Онъ меня не увидитъ, отвчалъ Губеръ.— Ты цлый вечеръ не показывалась. И я не могъ утерпть, чтобы не посмотрть, гд ты, и не обижаетъ ли онъ тебя!

По мертвенному лицу двушки пробжала свтлая улыбка.

— Благодарю тебя, добрый ты мой, сказала она, взявъ руку Губера и сжимая ее.— Ты только одинъ и заботишься обо мн. Но хозяинъ не обижалъ меня. Только въ кухн было столько дла, что мн пришлось остаться, и…

— Я вдь все слышалъ, сказалъ Губеръ.— Я сижу ужь давно тамъ наверху. Скажи-ка мн, кто этотъ господинъ, что былъ тутъ?

— Не знаю, да я знать не хочу, печально отвчала Марія,— Вдь измнить я ничего не могу…

— Нтъ, можешь, Марія, въ волненіи началъ Губеръ, — если бы ты согласилась, ты ушла бы изъ дому, гд ничего хорошаго не длается.

— Уйти изъ дому я не смю, прошептала Марія, — мать не пускаетъ. Да и куда мн идти?

— Да разв меня нтъ? вскричалъ Губеръ, и все существо его озарилось такимъ глубокимъ и нжнымъ участіемъ, что трудно было узнать прежняго парня.— Неужели ты думаешь, что я брошу тебя? Идемъ со мною, прибавилъ онъ посл нкотораго молчанія.— Я не богатъ, но то, что я заработываю, достанетъ для насъ обоихъ, и еще для нсколькихъ, если ты согласишься быть моей женой.

Онъ замолчалъ и, казалось, ждалъ отвта. Марія стояла передъ нимъ съ своимъ обычнымъ безжизненнымъ лицомъ, но дрожь, пробгавшая по всему ея тлу, доказывала, что она не оставалась равнодушною къ его словахъ. Наконецъ она съ трудомъ заговорила.

— Благодарю тебя, Мартинъ, но этого быть не можетъ. Ты честный человкъ, зачмъ же хочешь ты бросить сердце свое въ лужу, и навалить себ такую обузу на шею, какъ я.

— Не говори такъ, чуть не рыдая отвчалъ Губеръ,— я не могу этого слышать. Ты честная и хорошая двушка и невиновата въ своемъ несчастій.

— Почемъ ты это знаешь, Мартинъ?

— Я знаю это и скажу передъ цлымъ міромъ! Вдь никто не знаетъ тебя такъ, какъ я, съ тхъ поръ, какъ умерла твоя мать. Разв я не росъ съ тобою? Разв дтьми мы не играли вмст, и разв я не люблю тебя съ той поры, какъ только помню себя? Ну согласись же, идемъ изъ этого несчастнаго дома.

Голосъ слесаря сталъ мягокъ и въ немъ слышалась мольба. Одною рукою онъ обнялъ Марію за талью, какъ будто желая увести ее. Она вздрогнула отъ этого прикосновенія, но не отстранялась, а пристально смотрла на что-то, и какъ будто прислушивалась къ голосу, понятному только ея одной, и видла образъ, доступный только ей одной.

Потомъ она печально покачала головою и прошептала:

— Не должна… надо остаться въ дом… мать этого желаетъ. Вонъ она опять, съ кровавымъ рубцомъ на лбу… кровь такъ и течетъ… она не хочетъ, чтобы я уходила.

Она, слабо вскрикнувъ, снова опустилась на стулъ, и погрузилась въ прежнее безчувственное состояніе.

Тщетно расточалъ ей Губеръ ласки и нжныя слова, она ничего не слышала и не чувствовала. Машинально помшалъ онъ въ очаг, и покраснвшіе угли немного освтили блдное лицо двушки. Долго стоялъ онъ на колняхъ и смотрлъ на нее съ глубокой жалостью и любовью. Потомъ всталъ на очагъ и изчезъ въ труб. Марія не замтила его ухода.

II.
Первый шагъ.

Черезъ нсколько недль въ передней комнат, ведущей въ парадное зало герцогскаго замка, собралось многочисленное и блестящее общество. Богатые шитые мундиры сановниковъ перемшивались съ пестрою военною формою. Между тми и другими виднлись иногда черные фраки какихъ нибудь гражданъ и сюртуки духовныхъ лицъ. Видно было, что люди эти собрались для чего-то необыкновеннаго. Вс были въ какомъ-то волненіи, но говорили шепотомъ.

Около двери въ тронную залу, въ амбразур окна стояла группа, состоявшая изъ генерала Бауэра, графа Шроффенштейна и его сына.

— Ну, почтеннйшій, что скажете вы на все это? началъ Шроффенштейнъ.— Чего ожидаете вы отъ этихъ приготовленій?

— Мн кажется это не трудно угадать, отвчалъ холодно генералъ.— Правительство намрено дать реформу. Сегодня предполагается обнародовать или реформу или какой нибудь новый законъ.

— И для этого приглашены тоже граждане? отвчалъ Шроффенштейнъ.— Едва врится! Ну что простонародью въ законахъ?

— Какъ что? смясь сказалъ Бауэръ.— Разв въ эти мсяцы, что вы въ отставк, вы забыли политическія науки? Разв вы не знаете, что теперь въ мод, давая законъ подданнымъ, предварительно вжливо спросить ихъ, нравится ли имъ законъ, и угодно ли имъ будетъ подчиниться ему? Новая политика переворачиваетъ все верхъ дномъ, и потому граждане теперь лица самыя важныя, а мы, дворяне, чиновники, солдаты служимъ только для того, чтобы улучшать положеніе новомоднаго божка. Вотъ почему сегодня здсь граждане. Безъ нихъ дло обойтись не можетъ, а мы служимъ декораціей.

— Вы хорошо обрисовываете новую идею государства, сказалъ Шроффенштейнъ, принужденно улыбаясь,— но мн кажется, что вы смотрите на эти вещи слишкомъ мрачно. Я не думаю, чтобы его высочество находился подъ такимъ сильнымъ вліяніемъ нововведеній, чтобы придавать такое коренное значеніе народу. Онъ сдлаетъ какія нибудь распоряженія, о которыхъ будутъ много кричать, ну и только! Да и кром того, какъ же обнародовать законъ, не обсудивъ его предварительно въ государственномъ совт.

— Ахъ мой золотой эксминистръ, отвчалъ Бауэръ,— pastor! вы не замчаете, что и вы и весь государственный совтъ сталъ лишнимъ? Герцогъ — повелитель неограниченный, что же можетъ заставить его держаться прежнихъ формъ? Разв новый министръ не замняетъ ему государственнаго совта.

— Къ несчастію, замтилъ молодой Шроффенштейнъ,— мн кажется, что господинъ генералъ совершенно правъ. Но тмъ не мене есть что-то загадочное въ страшномъ вліяніи, какое пріобрлъ въ такое короткое время такой выскочка, какъ Фюреръ. Неужели прежде о немъ ничего не было слышно!

— Батюшка вашъ долженъ знать его, замтилъ Бауэръ, съ ядовитой усмшкой,— молодой человкъ принадлежалъ прежде къ его вдомству.

— Хотя бы и такъ отвчалъ бывшій министръ.— Можно ли винить какого нибудь министра, что онъ не знаетъ цлой бездны молодыхъ людей, ищущихъ мстъ! Вроятно онъ написалъ нсколько порядочныхъ статеекъ, его сочли поэтому годнымъ для кафедры, гд онъ занимался дйствительно хорошо. Вотъ и все, что я о немъ знаю.

— Но говорятъ, онъ еще въ Геттинген былъ очень близокъ съ его высочествомъ, напомнилъ сынъ.

— Вроятно не очень коротокъ, отвчалъ отецъ,— а иначе герцогъ не оставилъ бы его безъ вниманія такъ долго.

— Впрочемъ въ конц концовъ совершенно все равно, вскричалъ генералъ,— какъ онъ добился до настоящей власти. Фактъ тотъ, что власть эта теперь при немъ, если только у него достанетъ охоты и силы удержать ее.

— Что же мы-то длаемъ, генералъ? быстро возразилъ Шроффенштейнъ отецъ.— Неужели мы такъ будемъ только смотрть.

— Да, это хотлъ и я спросить? прибавилъ сынъ.

— Что мы длаемъ, господа? съ усмшкой спросилъ генералъ.— Мы употребляемъ время нашего покоя на наблюденія суеты мірской, и при этомъ ждемъ, не наступитъ ли и на нашей улиц праздникъ.

— А и вы тутъ, господинъ судья Веберъ, обратился старый Шроффенштейнъ къ господину, почтительно раскланивавшемуся съ нимъ.— Ну какъ идутъ дла? Какой вопросъ! прибавилъ онъ, насмшливо искрививъ ротъ,— впрочемъ его можно извинить человку, который такъ долго былъ вашимъ начальникомъ, и до сихъ поръ не привыкъ къ праздности.

— Ваше сіятельство, можете быть уврены, вскричалъ судья,— что мы не безъ глубокаго сожалнія вспоминаемъ объ вашей отставк.— Служба наша идетъ по старому, но сколько слышно профессоръ, осчастливленный милостью его высочества, намренъ преобразовать многое и въ нашемъ вдомств.

— Въ самомъ дл? Это для меня ново. Ну, а какого рода будутъ эти преобразованія?

— Да предполагается устроить все такъ, какъ устроено заграницей. То есть открытое судопроизводство и судъ присяжныхъ.

— Что вы такъ смущены, графъ? вскричалъ генералъ.— Ну вы скоро согласитесь со мною, что ничто не останется на старомъ мст? Мы можемъ похоронить себя!

— Это такъ! сказалъ смущенный графъ.— Это будетъ основательное преобразованіе! Съ судебнымъ дломъ связана вся жизнь народовъ.

— Да, съ этимъ надо согласиться, со вздохомъ сказалъ судья.— Министръ теоретикъ, а теоретикамъ часто приходитъ въ голову посмяться надъ практиками. Въ практик онъ несиленъ. Я знаю профессора, то есть я хочу сказать министра, потому что онъ работалъ у насъ въ суд нсколько мсяцевъ. Въ его бумагахъ нтъ настоящаго юридическаго тона, а замтны литературныя наклонности, что не годится для истаго юриста.

Бывшій министръ улыбнулся.

— А, понимаю, сказалъ онъ,— это мн знакомо.

Тутъ онъ былъ прерванъ сыномъ, который между тмъ говорилъ съ какимъ-то господиномъ среднихъ лтъ, одтымъ по мод, съ темными длинными волосами, отброшенными назадъ.

— Извините, что я прерываю васъ, батюшка, сказалъ капитанъ, представляя незнакомца.— Я полагаю, что вамъ пріятно будетъ сдлать новое знакомство: господинъ Риголлетъ, архитекторъ изъ Брюсселя, которому его высочество поручилъ постройку новаго дворца.

Новые знакомые раскланялись.

— Сегодня, кажется, мн приходится узнавать все новое, сказалъ Шроффеншгейнъ.— Его высочество строитъ новый дворецъ?

— Еще это не вполн ршено, отвчалъ Риголлетъ съ сильнымъ иностраннымъ акцентомъ.— Въ настоящее время идутъ только переговоры о планахъ для постройки. Случай устроилъ такъ, что я только-что окончилъ планъ подобнаго зданія, и этотъ планъ попалъ въ руки къ его высочеству.

— Рисунки, говорятъ, вмшался капитанъ,— по великолпію и роскоши превосходятъ все, что строилось до сихъ поръ.

— А гд будетъ строиться дворецъ, и какъ будетъ называться? спросилъ генералъ Бауэръ.

— Мстность выбрана очень удачно, часа за два отъ города, отвчалъ Риголлетъ.— А названіе мн неизвстно.

Тутъ открылась дверь и вс присутствующіе въ порядк вошла въ тронную залу.

Въ это самое время новый герцогъ ходилъ у себя въ кабинет взадъ и впередъ въ сильной задумчивости. Комната была богато убрана всевозможными предметами роскоши.

Посреди стоялъ круглый столъ, заваленный разными рисунками и планами.

Фигура самого герцога совершенно гармонировала съ окружавшею его роскошью. Великолпный военный мундиръ обрисовывалъ его статную фигуру. Лицо, чрезвычайно красивое, носило на себ отпечатокъ чего-то воинственнаго и сильнаго, напоминавшее покойнаго герцога. Но въ выраженіи рта и улыбк было нчто женственное, смягчавшее суровый характеръ всей фигуры. Знатокъ человческаго сердца сказалъ бы, что такая улыбка есть признакъ мягкости или безхарактерности. Въ движеніяхъ молодого герцога замтна была безпокойная торопливость.

Наконецъ онъ остановился передъ планами, что лежали на стол, и лицо его все длалось довольне и довольне.

Такъ засталъ его Фридрихъ, котораго Кюндихъ впустилъ безъ доклада.

— Здравствуйте, любезный Фюреръ, сказалъ ему герцогъ,— Вы, вроятно, удивляетесь, что застаете меня за такимъ занятіемъ. Я сегодня ужь усталъ, занимаясь все серьезными да великими длами.

Онъ указалъ при этомъ на множество конвертовъ, запечатанныхъ большими печатями и лежавшихъ на письменномъ стол.

— А вотъ, продолжалъ онъ,— и отдохновеніе. Какъ находите вы эти планы?

Фридрихъ посмотрлъ на нихъ съ минуту.

— Я не знатокъ, сказалъ онъ, и не могу съ перваго взгляда сказать свое мнніе. Но вообще, мн кажется, что въ этихъ планахъ много оригинальности.

— Совершенно такъ, воскликнулъ герцогъ.— Это чрезвычайно удачные планы, тутъ красота деталей соединена съ прелестью цлаго!

— Это кажется планъ замка?

— Да. Мн очень нравятся эти планы и я горю нетерпніемъ употребить ихъ въ дло.

— Какъ вашему высочеству угодно…

— Я ршился построить замокъ и построить немедленно. Настоящее время года чрезвычайно удобно для начатія работъ, архитекторъ тутъ, и если все пойдетъ какъ слдуетъ, то постройка можетъ кончиться въ два года.

Герцогъ снова заходилъ взадъ и впередъ по комнат. Онъ, казалось, ждалъ отвта, но не дождавшись его, онъ остановился и сталъ смотрть на Фридриха, задумчиво перебиравшаго планы.

— Что вы думаете? вскричалъ герцогъ.— Отчего вы ничего не скажете?

— Я думаю, отвчалъ Фридрихъ,— что такое великолпное зданіе нельзя выстроить меньше, чмъ за два милліона.

— Можетъ быть. Но, кажется, вы слишкомъ высоко цните его. Во всякомъ случа мн очень пріятно, что мы напали на этотъ разговоръ. Я хотлъ говорить съ вами объ этомъ. Вы пока подумайте, откуда намъ взять эти деньги?

Фридрихъ промолчалъ еще съ минуту.

— Этого нельзя, ваше величество, сказалъ онъ потомъ.— Это невозможно.

Герцогъ остановился отъ удивленія и пристально посмотрлъ на дерзкаго, и краска гнва вспыхнула на его лиц.

— Какъ это такъ?.. сказалъ онъ потомъ,— невозможно?

Фридрихъ спокойно выдержалъ взглядъ герцога.

— Я повторяю то, что сказалъ, не безъ волненія отвчалъ онъ. Онъ чувствовалъ, что наступаетъ столкновеніе съ юнымъ повелителемъ. Но когда онъ сталъ говорить, голосъ его звучалъ обычной увренностію.

— Вашему высочеству извстно, продолжалъ онъ,— что я при поступленіи въ должность счелъ нужнымъ и необходимымъ узнать основательно положеніе финансовъ страны. О результатъ моихъ открытій я сообщилъ вамъ прямо и безъ обиняковъ. Они неутшительны. Долгъ страшно великъ, а налоги такъ высоки, что не выдержатъ боле ни малйшаго напора. Ваше высочество сами пережили доказательство этой печальной истины.

Фридрихъ перевелъ духъ. Герцогъ слъ въ кресло передъ письменнымъ столонъ и молчалъ, закрывъ рукою лобъ.

— Въ настоящую минуту всего важне, продолжалъ Фридрихъ,— нкотораго рода бережливость. Ваше высочество сами видли это и согласились съ этимъ, а какже соединить съ понятіемъ о бережливости такой страшный и, простите мою смлость, такой безполезный расходъ. Я долженъ повторить, что изъ государственныхъ доходовъ невозможно взять требуемой суммы.

Онъ замолчалъ. Герцогъ тоже сидлъ молча.

— Право, вскричалъ онъ потомъ, сердито поворачиваясь,— я узнаю жизнь правителя съ очень непривлекательной стороны! Цлая куча работы для того, чтобы не вполн быть оцненнымъ, куча заботъ, при исполненіи желаній всякаго, а первое желаніе, касающееся моей страсти, наталкивается на невозможность. Если я долженъ заботиться о народ, разв я не могу подумать и о себ? Разв не могу?

— Ваше высочество — неограниченный повелитель этой страны. Вы можете все, что хотите. Но вы этого не захотите. Страсти правителей къ чему нибудь нердко бываютъ несчастіемъ для народа. Ваше высочество конечно не пожертвуете ради какой нибудь страсти, серьезной, великой цлью народнаго блага, а такъ непремнно будетъ!

— Слдовательно я не повелитель моего народа, а рабъ его.

— Если бы я не зналъ принципы и взгляды вашего высочества, то отвтилъ бы на это, что каждый человкъ въ нкоторомъ род рабъ своего положенія. Онъ ради самого себя долженъ желать сохранить его и потому долженъ переносить лишенія, если они необходимы для сохраненія положенія. Такъ сказалъ бы я, ваше высочество, если бы не зналъ, что вашъ взглядъ на призваніе государя основанъ на боле возвышенныхъ, а не на такихъ матеріальныхъ принципахъ!

Герцогъ всталъ.

— Въ такомъ случа, сказалъ онъ, смягчаясь,— намъ нельзя любить искуство.

— Нтъ, возразилъ Фридрихъ,— я не отвергаю правъ искуства, но скажу только, что благоразумный семьянинъ никогда не станетъ покупать предметовъ роскоши, если ему нужны деньги на необходимое. У вашего высочества много прелестныхъ замковъ, прелестныхъ помстій, довольствуйтесь ими, пока не наступитъ время, когда можно будетъ удовлетворить вашей страсти въ искуству, тогда будетъ лежать на васъ обязанность давать пріютъ человческому генію. Тогда въ потребностяхъ къ изящному, вы такъ же будете стоять впереди вашего народа, какъ теперь въ перенесеніи лишеній.

Герцогъ задумчиво слушалъ слова Фридриха. Но тутъ онъ подошелъ къ нему, взялъ его за руку и вскричалъ:

— Вы правы, другъ мой! Благодарю васъ, говорите мн всегда правду, какъ теперь. О постройк мы больше не будемъ говорить.

— Ршеніе, вскричалъ тронутый Фридрихъ,— достойное государя, который намренъ возвратить своему народу вмст съ свободой и его человческое достоинство.

— Молчите, отвчалъ герцогъ,— ни слова объ этомъ! Насъ ужъ ждутъ, ну, такъ идемте и начнемте наше дло! Берите бумаги.

Фридрихъ подошелъ къ письменному столу, чтобы взять лежавшія на немъ бумаги.

Въ эту минуту Кюнтихъ отворилъ дверь. ‘Ея высочество герцогиня-бабка’, доложилъ онъ, и сдая герцогиня вошла въ комнату подъ руку съ Примитивой.

Удивленный герцогъ подошелъ встртить ее.

— Дорогая бабушка у меня? спросилъ онъ.

— Мн приходится придти къ теб, дитя мое, сказала она,— такъ какъ ты, кажется, забылъ ко мн дорогу. Мн надо многое о чемъ поговорятъ съ тобой. Мы одни?

— Тутъ, никого нтъ, кром моего министра, господина Фюрера, отвчалъ онъ.

Герцогиня зажмурила глаза и сказала обращаясь въ ту сторону, гд ей послышалось движеніе:

— Вы будете такъ добры, г. министръ, что оставите насъ на нсколько минутъ съ моимъ внукомъ, герцогомъ. Фрейленъ Фалькенгофъ, подайте мн стулъ и ждите меня въ прихожей.

Примитива исполняла приказаніе.

— Идите, Фюреръ, сказалъ герцогъ,— и позаботьтесь, чтобы это замедленіе не подйствовало непріятно.

— Присядь ко мн, Феликсъ, сказала герцогиня, когда щелкнувшій замокъ возвстилъ ее, что они остались одни съ герцогомъ.— Вроятно дла твои не такъ смшны, чтобы ты не могъ мн удлить минуты? Пняй самъ на себя, если я тебя безпокою и удерживаю. Если бы ты имлъ ко мн довріе, то я вроятно узнала бы ране то, что заставило меня прійти къ теб въ послднюю минуту.

— Кажется, я всегда съ должнымъ почтеніемъ…

— Почтеніемъ? Нтъ, внукъ мой ни въ чемъ не виноватъ передо мною, но для герцога я просто слпая старуха, выжившая изъ ума!

— Право не знаю…

— Къ чему я веду рчь? Я хочу просто напомнить теб то, чего теб не слдовало бы забывать, что теб не найти нигд столько опытности, столько желанія дать совтъ, какъ у старухи, нкогда находившейся въ такомъ же высокомъ положеніи, въ какомъ находишься теперь ты! Или ты такъ уменъ, что не нуждаешься въ совтахъ? Нтъ, нуждаешься, но въ совтники ты выбралъ себ какого-то Фюрера!

— Но, дорогая бабушка…

— Молчи, и выслушай меня. Уважь мою сдину, если не хочешь уважить моихъ взглядовъ! Дитя мое, Феликсъ, герцогъ, что я слышу о теб! Ты выбралъ совтника изъ гражданъ… разв благородные роды, окружающіе твой престолъ, вымерли, что ты не могъ найти между ними достойнаго твоего доврія? Что можетъ посовтовать сынъ народа, выросшій въ грязи? Но этого еще мало, ты хочешь наложить руку на вковое зданіе государства, хочешь отдягь часть твоей власти въ руки народа..

— Нтъ, этого я не хочу. Права моего престола останутся совершенно неприкосновенными. Но у меня въ стран слово и мысль и совсть будутъ свободны! Вс будутъ равны передъ закономъ! Прочный коренной законъ на вки установитъ отношенія между государемъ и народомъ.

— Довольно, довольно! избавь непривычный слухъ мой отъ вхъ этихъ глупостей, которыя мн пришлось выслушать отъ тебя. Неужели ты такъ мало знакомъ съ исторіей народовъ, или такъ мало понялъ духъ этой исторіи, что не знаешь, что свобода мысли — это потокъ, который поднимается все выше и выше и смываетъ престолы съ земли? А ты хочешь самъ открыть шлюзы и прорвать плотину, устроенную тысячелтнею врою людей?

Герцогиня замолчала и герцогъ тоже ничего не отвчалъ.

— Отчего ты молчишь? продолжала она,— отчего не побиваешь меня? Да и кром того, уступить долю своей власти народу ты не имешь права!

— Почему? спросилъ герцогъ.

— Не имешь права! Корону ты получилъ не отъ людей, а по милости Бога. Смешь ли ты тратить то, что не самъ пріобрлъ? Смешь ли ты отнимать отъ своихъ будущихъ дтей часть сокровища? Не смешь… ты отвтишь и Богу, и имъ!

— Ну, я не думаю, что отвчу за это.

— Разв ты такъ смлъ? А если ты отвтишь за это еще раньше? По прекращеніи нашего рода, ближайшія права на наслдіе нашего престола иметъ царствующій домъ сосдней великой державы. Неужели ты думаешь, что такой могущественный родъ будетъ спокойно смотрть на такія перемны? Ты готовишь себ непріятности, которыя врядъ ли хорошо кончатся.

Герцогъ вскочилъ съ своего мста и сталъ ходить взадъ и впередъ по комнат.

— Ты взволнованъ, дитя мое, продолжала герцогиня, прислушавшись съ минуту,— такъ слова мои не потеряли надъ тобой силы?

— Но, дорогая бабушка, слова ваши напрасны, все это давно уже обдумано, и теперь уже поздно.

— Нтъ еще не поздно, еще ты не сказалъ ршительнаго слова, торопливо отвчала герцогиня.— Прошу тебя, не высказывайся окончательно и все будетъ хорошо.

— Хорошо, сказалъ герцогъ,— сегодня я не обнародую коренной реформы, чтобы доказать вамъ, какъ я высоко цню вась и уважаю ваши принципы! Довольны ли вы этимъ?

— Могу ли я быть недовольна, дитя мое. А тобой довольна. Теперь позови мою даму, я не хочу больше удерживать тебя.

Герцогъ позвалъ Примитиву, которая и увела слпую герцогиню. Посл ихъ ухода вошелъ Фюреръ, а незамтно вслдъ за нимъ проскользнулъ и Кюндихъ и остановился въ полуотворенной двери.

— Разговоръ длился доле, чмъ я предполагалъ, началъ герцогъ.— Надо поспшить.

Съ этими словами онъ подошелъ къ своему письменному столу и, собравъ бумаги, подалъ ихъ Фридриху. Фридрихъ пересмотрлъ ихъ и сказалъ:

— Тутъ только три акта. Ваше величество забыли коренной законъ.

— Нтъ, нтъ, отвчалъ герцогъ обернувшись, чтобы взять свою шляпу.— Но мн пришли въ голову нкоторыя сомннія относительно редакціи его, и мн хотлось бы еще переговорить съ вами. Сегодня намъ надо ограничиться только обнародованіемъ другихъ постановленій.

— Возможно ли, ваше высочество? Теперь еще сомннія? спросилъ Фридрихъ, смотря прямо на герцога.

Герцогъ немного смшался.

— Не думайте чего нибудь дурного, сказалъ, онъ,— но теперь мн некогда выяснять вамъ это дло.

— Политическіе взгляды ея высочества герцогини-бабки извстны, скромно продолжалъ Фридрихъ.— Вслдствіе этого, вашему высочеству будетъ понятно, какъ кажется мн страннымъ, что сомннія эти явились именно теперь, посл разговора съ герцогиней. Неужели ваше высочество…

— Все это пустяки, увряю васъ, другъ мой, началъ герцогъ, я…

Онъ хотлъ продолжать, но вдругъ увидлъ въ дверяхъ подслушивавшаго оберъ-каммердинера, который насмшливо улыбался, глядя на министра.

— Что вы тутъ слушаете? спросилъ онъ у Кюндиха.

— Я… я хотлъ доложить вашему высочеству, прошепталъ онъ,— что въ зал ждутъ вашего высочества…

Герцогъ съ минуту пристально смотрлъ на него.

— Вы ужъ состарлись, Кюндихъ, сказалъ онъ потомъ.— Вы долго врно служили моему отцу, и потому вамъ можно выйти съ сегодняшняго дня въ отставку.

Гордо прошелъ герцогъ мимо уничтоженнаго Кюндиха. Это обстоятельство прервало дальнйшій разговоръ съ Фридрихомъ, и министръ послдовалъ въ залу въ чрезвычайно смущенномъ состояніи.

Въ зал герцогъ вошелъ на тронъ и, съ гордостью осмотрвшись кругомъ, началъ рчь:

— Врные мои подданные! Въ лтописяхъ нашего отечества будетъ въ первый разъ записано такое собраніе, какъ настоящее. Я позвалъ сюда всхъ васъ, чтобы доказать вамъ, что вс вы одинаково близки моему сердцу, позвалъ для того, чтобы вы были свидтелями, какъ забочусь я о благ своей страны. Я вступилъ на престолъ въ такое время и при такихъ обстоятельствахъ, когда, прежде всего, мн было необходимо довріе народа. Чтобы пріобрсти его, я намренъ высказать сегодня принципы, по которымъ надюсь съ Божьей помощью царствовать. Начну обнародованіемъ новыхъ законовъ, какъ плодовъ этихъ принциповъ. Съ настоящаго дня начнется открытое судопроизводство съ помощью присяжныхъ, и съ сегодняшняго дня у меня въ стран пользуются свободой и совсть, и печать!

Герцогъ былъ прерванъ крикомъ искренней благодарности. Нкоторые кричали отъ истиннаго воодушевленія, а нкоторые, чтобы не отстать отъ другихъ и не броситься въ глаза, какъ партіи оппозиціи.

— Эти перемны, продолжалъ герцогъ,— не единственныя, я намренъ сдлать еще больше, а васъ прошу помогать мн въ моихъ чистыхъ намреніяхъ.

Въ эту минуту раздался новый страшный возгласъ, въ город загремла пальба, и на всхъ колокольняхъ загудли колокола, чтобы разнести всюду всть о счастливомъ событіи.

III.
Скрытый огонь.

Къ новому году, въ первый годъ царствованія герцога, готовилось великое празднество какъ бы для того, чтобы показать народу, что для него начинается новая жизнь. Погода стояла великолпная, городъ горлъ отъ иллюминаціи, а въ зал ратуши назначенъ былъ большой балъ.

Герцогъ Феликсъ тоже ходилъ по улицамъ и вмшался въ толпу. Желаніе быть незамченнымъ и слышать мнніе народа о его намреніяхъ побудило его къ этому. Ему легко было привести въ исполненіе свое намреніе. Въ такой давк обыкновенно мало обращается вниманія на сосда, и потому переодтый герцогъ благополучно прошелъ цлую часть города и пришелъ на площадь, гд народъ толпился около какого-то казеннаго зданія, на которомъ красовался огромный Ф. Герцогъ остановился передъ зданіемъ, около кучи молодыхъ людей, весело болтавшихъ.

— Что означаетъ этотъ громадный Ф., спросилъ одинъ изъ нихъ.

— Вроятно имя герцога, вдь его зовутъ Феликсъ, отвчалъ кто-то.

— Такъ, замтилъ первый,— но отчего же это имя герцога? Вдь, можетъ быть, это имя новаго министра Фюрера.

— Это правда, смясь отвчали другіе, — ужъ если кто стоитъ почести, такъ, конечно, министръ боле, чмъ герцогъ. Что бы былъ герцогъ безъ него? Еще когда они были студентами, они поршили, какъ имъ управлять.

— Правду ли говорятъ, спросилъ кто-то,— будто онъ еще тогда далъ ему слово — сдлать его министромъ?

— Да, это ему и слдовало сдлать! вскричалъ еще кто-то,— онъ все время былъ въ тайныхъ съ нимъ сношеніяхъ и Фюреръ предписывалъ ему…

Тснота помшала слышать дале. Герцогъ слушалъ сначала съ улыбкой, потомъ въ душ у него явилось какое-то горькое чувство.

— Что же это такое? думалъ онъ.— Неужели вс обо мн такъ думаютъ, неужели подданные мои считаютъ меня только способнымъ быть хорошимъ орудіемъ въ рукахъ другого.

Онъ пошелъ въ противоположный уголъ площади, гд стоялъ букинистъ и продавалъ какую-то брошюру, какъ первый плодъ свободы печати. Герцогъ вмст съ другими купилъ эту брошюру и сталъ ее читать. Въ брошюр выставлялись вс выгоды новыхъ учрежденій и она заканчивалась торжественно похвалой человку, который все это сдлалъ, и отъ котораго можно было ожидать еще большаго. Человкъ этотъ былъ Фридрихъ Фюреръ. Онъ назывался сыномъ народа и потому возвращалъ народу то, что ему принадлежало. О герцог хотя говорилось и съ уваженіемъ, но, какъ о лиц придаточномъ.

Непріятное чувство герцога усилилось и онъ невольно, измявъ брошюру, швырнулъ ее отъ себя. Онъ уже былъ нсколько утомленъ и хотлъ вернуться домой, какъ, проходя мимо какой-то харчевни, услышалъ тамъ возгласы.

Онъ быстро вошелъ туда и слъ въ отдаленномъ углу залы. Комната была полна только около выхода, а дале нсколько столовъ были пусты. Не подалеку отъ герцога сидлъ сапожникъ Ремпельманъ съ женой и сыномъ. Утомясь прогулкой по городу, они старательно занялись жаренымъ мясомъ и пивомъ.

Вдругъ въ толп послышался голосъ: ‘Благородный другъ народа, да здравствуетъ народный министръ Фюреръ!’ Крики снова начались, стаканы зазвучали и трубы затрубили тостъ.

— Онъ, все онъ! прошепталъ Феликсъ и нахлобучилъ шляпу глубже на лицо.

— Странные люди, сказалъ въ тоже время Ремпельманъ, кладя себ на тарелку кусочикъ жаркого.— Они только все и кричатъ о министр и не думаютъ о герцог! Вотъ, Грете, такъ-то все идетъ на свт. Вдь я давно знаю г. Фюрера, когда онъ былъ еще профессоромъ, онъ честный, отличный человкъ, но все-таки мн кажется тутъ главное лицо герцогъ. Разв онъ не сдлалъ его своимъ министромъ? И если бы герцогъ не хотлъ, то посмотрлъ бы я, что бы онъ тогда сдлалъ! Но я всегда говорю, что свтъ не благодаренъ.

Феликсъ слышалъ слова сапожника и они возбудили въ немъ желаніе заговорить съ нимъ.

— Вы, кажется, любите герцога, сказалъ онъ ему черезъ столъ.— Знаете вы его?

— Никогда не видалъ, сударь, отвчалъ Ремпельманъ, вжливо приподнимая шляпу,— но слышалъ о немъ много хорошаго. Онъ должно быть отличный молодой человкъ, и я, какъ слдуетъ каждому доброму гражданину, уважаю его! За его здоровье! сказалъ онъ, залпомъ опорожнивъ стаканъ.

— Мн пріятно это слышать, отвчалъ Феликсъ.— У меня тоже есть причины любить герцога и я съ удовольствіемъ прислъ бы къ вамъ, чтобы поболтать, если бы у васъ надъ столомъ не было газоваго рожка… у меня глаза слабы.

— Этому помочь можно, сказалъ Ремпельманъ и закрылъ газовый рожокъ.— Идите къ намъ, вдь вы тамъ одни, съ людьми все-таки веселе.

Феликсъ слъ противъ сапожника.

— Мн, кажется, вы сказали, что знаете герцогскаго министра?

— Да, я знаю его, отвчалъ Ремпельманъ,— не разъ работалъ на него. Онъ уже студентомъ не походилъ на. другихъ молодыхъ людей, втреныхъ и легкомысленныхъ. Онъ всегда былъ серьезнымъ и солиднымъ, такъ что и тогда видно было, что изъ него выйдетъ толкъ. Такъ и случилось, но все-таки меня сердятъ эти глупые возгласы. Они превозносятъ его выше герцога, а что, если тотъ вдругъ узнаетъ… ну, вы знаете, вс мы люди и высокомріе сидитъ у насъ въ крови… легко могло бы случиться, что герцогъ почувствовалъ бы себя оскорбленнымъ и тогда конецъ дружб.

Феликсъ былъ пораженъ. Въ манерахъ сапожника и въ его простой рчи было что-то, пріятно на него дйствовавшее.

— Врядъ ли это можетъ случиться, замтилъ онъ.

— Да почемъ знать! все-таки, сударь, было бы жаль, если бы это случилось. Я знаю, какъ г. профессоръ или г. министръ, какъ слдуетъ его теперь называть, преданъ герцогу и какъ любитъ его!

— Право? А почемъ вы это знаете?

— Ну, теперь вамъ это можно сказать, отвчалъ Ремпельманъ.— Теперь вдь это неопасно, такъ какъ все забыто и прощено. Знайте, въ ту ночь, какъ умеръ старый герцогъ, когда въ город была революція, я былъ тоже на улиц. Новый налогъ былъ тяжелъ, а вдь знаете какъ больно, когда видишь, что не можешь дать хлбушка своей семь… тогда и идешь, куда идутъ вс… ну такъ въ ту ночь я тоже былъ на площади и слышалъ, какъ профессоръ уговаривалъ народъ, какъ превозносилъ до небесъ наслднаго принца и общалъ, что все пойдетъ хорошо, лишь только тотъ прідетъ въ городъ.

Герцогъ былъ страшно взволнованъ. Простой разсказъ сапожника вдругъ напомнилъ ему происшествіе роковой ночи и въ особенности группу, которую онъ самъ видлъ. Вмст съ этимъ воспоминаніемъ изчезло въ немъ и непріятное чувство, появившееся противъ Фюрера.

— Я слышалъ объ этомъ, сказалъ онъ,— и вмст съ вами желаю, чтобы отношенія герцога и министра не перемнились. Недурно было бы выпить бутылочку вина за ихъ здоровье.

— Ну это трудно, отвчалъ Ремпельманъ смясь,— я простой, ремесленникъ, и вино не про насъ писано! Мы сегодня ужъ сдлали свое дло и угостились жаркимъ. Все въ честь герцога, министра и сегодняшняго дня.

— Ну такъ позвольте мн угостить васъ виномъ, вскричалъ Феликсъ, приказавъ принести дорогого вина, къ немалому удивленію Ремпельмана и его семейства.

— За здоровье обоихъ, воскликнулъ сапожникъ,— и дай Богъ, чтобы они всегда оставались друзьями! Господи! что за вино! прибавилъ онъ,— такъ и чувствуешь, какъ оно разбгается по жиламъ. Выпей-ка, Грете, и замть себ этотъ день, почемъ знать, придется ли когда нибудь еще пить такой нектаръ!

Жена мастерового выпила немного и дала мальчику, прислонившемуся въ ней отъ желанія спать.

— Вы, кажется, счастливы и довольны жизнью? спросилъ Феликсъ, смотря на семейную картину.

— Довольны, сударь, сказалъ Ремпельманъ, съ удовольствіемъ попивая вино,— да, мы довольны и слдовательно счастливы. Въ такомъ положеніи, какъ наше, гд все превращается, если руки не дйствуютъ, конечно не всегда есть все, что нужно, и не всегда найдется двсти гульденовъ на покупку нужныхъ инструментовъ, но такъ какъ налогъ уничтоженъ, то работать опять пріятно! А теперь, при новыхъ порядкахъ, наши дла вроятно пойдутъ еще лучше!

— Такъ вы довольны ими? спросилъ Феликсъ,— и ждете, что впередъ будетъ еще лучше?

— Ужь конечно! отвчалъ охмлвшій Ремнельманъ.

— Ну мн однакожъ пора, сказалъ вставая Феликсъ.— Вы, кажется, говорили, мастеръ, прибавилъ онъ,— что нуждались въ двухъ стахъ гульденахъ?

Ремпельманъ съ удивленіемъ утвердительно кивнулъ, головой.

— Ну такъ прощайте, сказалъ герцогъ.— Возьмите это въ воспоминаніе о человк, которому вы оказали громадную услугу.

Съ этими словами онъ изчезъ. Сапожникъ съ удивленіемъ смотрлъ ему вслдъ и только по настоянію жены сталъ разсматривать бумажки, оставленныя незнакомцемъ на стол. Увидавъ, что это были двсти гульденовъ, онъ вн себя закричалъ:

— Жена, Грете, что я одурлъ отъ вина, или съ ума сошелъ? Посмотри-ка, деньги, настоящія бумажки!

Жена была удивлена не мене, но думая, что лучше объ этомъ не толковать въ народ, увела домой шатавшагося мужа.

Герцогъ былъ доволенъ тоже, и весело пробирался домой.

Въ вал ратуши, между тмъ, ждали съ нетерпніемъ его прізда, чтобы начать танцы Зала убрана была съ необыкновенною роскошью и вкусомъ, и кругомъ ея образовался точно пестрый внокъ изъ сидвшихъ дамъ. Рядомъ съ простой гражданкой сидла дочь офицера, и тутъ же помщалась жена сановника. Посреди залы образовалась группа мужчинъ, одтыхъ, по желанію герцога, въ черные фраки.

Съ лвой стороны зада сидла Ульрика въ великолпномъ розовомъ плать и разговаривала съ нсколькими дамами. Красота ея была поразительна, но вся фигура ея бросалась въ глаза еще боле вслдствіе брилліантоваго украшенія, надтаго на черныхъ волосахъ и на ше, и заставлявшаго бросать на нее удивленные и завистливые взгляды. Она, казалось, сознавала производимое ею впечатлніе, и потому часто въ разговор она окидывала взоромъ зало, какъ будто желая убдиться, что ею восхищаются, или какъ будто отыскивая кого нибудь.

— Но моя милая, дорогая, говорила госпожа фонъ-Вердингъ, жена директора канцеляріи,— вы ужъ черезъ чуръ домосдка. Молодой женщин въ вашемъ положеніи и такой, какъ вы, не слдуетъ жить монахиней. Надо показываться въ свтъ, и въ большой свтъ! Понятно, что ваша свекровь, госпожа совтница, хочетъ сдлать изъ васъ такую же домосдку, какъ она сама, но вдь добрая старушка женщина прошлаго вка и старыхъ понятій. Или, можетъ быть, мужу вашему будетъ непріятно, что его женою восхищаются?

— Нтъ, вы несправедливы, отвчала покраснвъ Ульрика,— и ко мн, и къ мужу. Относительно меня вы слишкомъ любезны, а его напрасно осуждаете. Фридрихъ былъ бы очень доволенъ, если бы я бывала въ обществ, но, къ сожалнію, множество занятій не позволяетъ ему…

— Ну, это еще не бда, отвчала директорша.— А я-то на что? Прізжайте только ко мн, вы знаете, что у меня собирается общество, и вы познакомитесь со всми. Надо измнить вашу однообразную жизнь.

— Вы слишкомъ добры, улыбаясь отвчала Ульрика,— я право не знаю…

— Пожалуйста не церемоньтесь! Право, мн будетъ истиннымъ удовольствіемъ всюду здить съ вами. Вонъ, видите тамъ, полную даму небольшого роста, въ темномъ бархатномъ плать, что идетъ къ намъ съ тмъ старымъ господиномъ? Это генеральша Гелмьгангъ, женщина, у которой собирается самый высшій кружокъ. Съ нею васъ надо тотчасъ же познакомить.

Он подошли къ генеральш, и знакомство устроилось.

Молодой графъ Шроффенштейнъ между тмъ съ лорнеткою въ глазу избралъ Ульрику предметомъ своихъ наблюденій и сообщилъ объ этомъ молодому человку, съ которымъ ходилъ подъ руку.

— Надо отдать справедливость нашему выскочк, шепталъ онъ,— вкусъ у него не дуренъ! Жена его дйствительно очаровательна! Посмотри-ка, Адельговенъ, что за ростъ, что за бюстъ!

— Да, холодно, отвчалъ тотъ,— она недурна.

— Какъ недурна! Ахъ ты идіотъ! вскричалъ Клеменцъ.— Да это не женщина, а гурія… и недурна! Впрочемъ ты по этому пункту несиленъ. Если бы это была породистая лошадь или охотничья собака!

— Тогда я съумлъ бы оцнить, отвчалъ Адельговенъ?— относительно же женщинъ я не знатокъ, такъ что брилліанты ея кажутся мн боле достойными удивленія, чмъ она сама!

— Еще лучше! смясь сказалъ Клеменцъ.— Ты неисправимъ.

— У насъ въ семейств очень развитъ практическій духъ, я потому я не могу отвязаться отъ мысли объ этихъ брилліантахъ. Что это продуктъ новой власти, или у гуріи было свое состояніе.

— Не знаю, но, кажется, ни то, ни другое.

— Такъ откуда же такія дорогія вещи? продолжалъ Адельговенъ.

— Не мучь себя догадками, отвчалъ Клеменцъ.— Это свадебный подарокъ герцога, я слышалъ это отъ каммердинера, относившаго его.

На устахъ молодого Адельговена показалась насмшливая улыбка.

— Свадебный подарокъ? Мужу или жен? Или черезъ мужа жен? Разв герцогъ зналъ твою гурію?

— Нтъ, ее здсь никто не зналъ. Неужели ты считаешь меня такимъ болваномъ, что въ такомъ случа я не съумлъ бы многое объяснить?

— Ну, чего еще нтъ — то можетъ быть. На здоровье. У выскочки, не только вкусъ, какъ ты говоришь, но и смтка. Что тамъ внизу?

Клеменцъ обернувшись увидлъ, что все устремлено въ выходной двери, гд была страшная давка.

— Вроятно пріхалъ герцогъ, сказалъ онъ.— Слава Богу, что онъ наконецъ тутъ. Теперь мн надо попасться ему на глаза. Скверно, если онъ при настоящихъ обстоятельствахъ будетъ считать меня въ оппозиціи. А потомъ я отправлюсь изъ этой атмосферы, мщанской атмосферы… брр… тутъ такъ и пахнетъ чернью!

— Куда же ты отправишься? спросилъ Адельговенъ.

— демъ со мною, сказалъ Клеменцъ, — ручаюсь теб, что ты повеселишься. Мы вознаградимъ себя за здшнюю скуку. Черезъ четверть часа жди меня тамъ внизу у выхода.

— Пожалуй, отвчалъ Адельговенъ.— Надо отправиться съ тобою, чтобы знать, по крайней мр, зачмъ я ухалъ изъ своего помстья на время охоты.

Они разошлись. Между тмъ герцогъ былъ встрченъ внизу лстницы властями города, и вошелъ въ зало, гд въ свою очередь былъ встрченъ оглушительными криками и музыкой. Фридриха, встртившаго герцога вмст съ другими, онъ нарочно привтствовалъ чрезвычайно ласково, и прошелъ рядомъ съ нимъ всю залу. У эстрады, приготовленной для него и его святы, онъ вдругъ увидлъ Ульрику и на секунду остановился, но потомъ улыбаясь обратился къ Фридриху.

— Велите начать балъ, мой любезнйшій, сказалъ онъ,— я не хочу еще доле задерживать всеобщаго удовольствія, да вотъ и моя дама!

Тутъ онъ подошелъ къ Ульрик. Ульрика не могла говорить отъ смущенія и, вся вспыхнувъ, протянула ему руку. Она дрожала, какъ въ лихорадк, и шла подъ звуки страстнаго польскаго подл герцога, опустивъ глаза. Пары все составлялись, и шествіе по залу началось.

Клеменцъ и Адельговенъ видли, какъ герцогъ приглашалъ Ульрику. Оба ову переглянулись.

— Ну что ты скажешь? спросилъ баронъ, сдерживая улыбку.

Клеменцъ дожалъ плечами и оба отошли къ зрителямъ.

Между тмъ герцогъ началъ разговоръ съ Ульрикой, котораго желалъ со дня своей встрчи съ нею въ дом Фюрера.

— Мн надо благодарить свою счастливую звзду, сказалъ онъ,— которая украсила мн эту формальность такой прелестной спутницей! Могу ли я надяться, что вамъ не непріятна моя смлость.

— Ваше высочество… прошептала Ульрика.

— Я говорю это не безъ намренія. Обстоятельства давно выяснили для васъ, что я, входя въ первый разъ въ домъ своего друга, никакъ не надялся встртить васъ тамъ, но тмъ не мене вы вроятно точно также, какъ и я, чувствуете, что намъ необходимо объясниться. Можете ли вы, продолжалъ онъ, въ то время какъ Ульрика молча все смотрла внизъ,— можете ли вы простить меня?

Наконецъ Ульрика пришла въ себя и отвчала:

— Простить? сказала она.— Конечно…

— Вы щадите меня… благодарю васъ, но тмъ не мене я чувствую, что долженъ просить у васъ прощенія. Прежнее мое поведеніе должно было оскорблять васъ.

— Ваше высочество придаете слишкомъ большое значеніе давно забытой вещи, отвчала Ульрика, уже спокойне.— Ваше высочество не знали меня, не знали…

— Да, это такъ. Вы не ошиблись, я не зналъ, какую нашелъ жемчужину, и чего лишился. Если бы я зналъ васъ тогда, какъ теперь, то никакая сила земная не оторвала бы меня отъ васъ.

— Не говорите дале, ваше высочество, прошептала Ульрика снова въ страшномъ смущеніи.— Что можетъ отвчать вамъ на это жена вашего друга?

— Жена! жена! И пришлось мн вновь найти васъ женою! Не отвчайте мн ничего, я не требую этого, только позвольте мн говорить, позвольте мн сказать, какъ страшно завидую я этому другу!

Смущеніе Ульрики дошло до крайнихъ предловъ, но все-таки она ясно видла, что теперь наступила пора отвергнуть ухаживаніе герцога, чтобы честь мужа ея не была задта. Она твердо на это ршилась, и въ тоже время страсть герцога ей такъ льстила, что она остановилась въ раздумь. Она чувствовала, что теперь ей молчать не слдовало и все-таки молчала.

Герцогъ тоже боролся между охватившей его страстью и чувствомъ долга относительно своего друга. Серьезное, ршительное слово Ульрики, можетъ быть, навсегда бы удержало его отъ дальнйшихъ признаній, а молчаніе ея онъ принялъ за поощреніе.

— Мн не слдовало бы снова видться съ вами, страстно продолжалъ онъ,— близость ваша мн опасна, она доказываетъ мн, что то, что я нкогда почувствовалъ къ вамъ, не было мимолетной склонностію, а было любовью, которая горитъ во мн тмъ сильне, чмъ она безнадежне.

Уста Ульрики шевелились, она, казалось, пыталась говорить, но не произнесла ни единаго звука.

— Съ окончаніемъ танца оканчивается и мое счастіе, снова началъ герцогъ.— Не сердитесь на меня, если новая просьба простить меня сопровождалась новой смлостью. Забудьте то, что я осмлился сказать, и то, что я никогда не раскаиваюсь, что сказалъ.

Съ этимъ польскій кончился. Послднія слова герцогъ произнесъ съ такимъ улыбающимся лицомъ, какъ будто это былъ самый невинный комплиментъ, затмъ онъ вжливо раскланялся съ Ульрикой и повелъ ее на встрчу къ мужу, съ которымъ завелъ тотъ-часъ же какой-то веселый, пустой разговоръ.

Балъ между тмъ шелъ своимъ чередомъ. Подъ звуки вальса пары летали по залу. Въ числ ихъ была Ульрика. Ея красота, ея, положеніе и предпочтеніе, оказанное ей предъ всми, сдлали изъ нея царицу бала. Герцогъ, поговоривъ съ городскими властями о прелестномъ убранств зала, посмотрвъ съ эстрады на танцы, не возбудивъ вниманія, ухалъ домой. Пріхавъ въ замокъ, онъ долго не могъ заснуть отъ волненія и прелестный образъ Ульрики не покидалъ его.

Фридрихъ хотя и не танцовалъ, но долженъ былъ остаться ради Ульрики. Долго смотрлъ онъ на проносившіяся мимо него танцующія пары, какъ вдругъ вниманіе его было приковано одной фигурой, показавшейся ему знакомой. Онъ сталъ взглядами слдить за нею, какъ она неслась по залу, и ждалъ, когда увидитъ ея лицо.

Фридрихъ не ошибся, это была Примитива.

Черное бархатное платье обрисовывало высокую, благородную фигуру. Густые блокурые волосы живописно вились около нжнаго прозрачнаго лба и сходились сзади большимъ узломъ. Роза на груди и прелестная улыбка на устахъ были единственными ея украшеніями. При вид ея сердце Фюрера забилось сильне, казалось, вся кровь его хлынула къ своему источнику, чтобы возвстить о близости дорогого существа. Фюреръ еще разъ взглянулъ на прелестное явленіе и потомъ съ сожалніемъ отвернулся, какъ будто желая отстранить его вліяніе: ‘Что за слабая вещь человческое сердце!’ подумалъ онъ. ‘Она для меня чужая и можетъ только быть для меня милымъ воспоминаніемъ, а между тмъ какъ я сильно волнуюсь при вид ея! Точно также было и тогда, когда она вошла въ комнату герцога. Неужели я такъ слабъ, что не могу отдлаться отъ этой глупости? Никогда, никогда не хочу ее боле видть!’

Встрча съ какимъ-то знакомымъ прервала его размышленія и отвлекла мысли.

Между тмъ въ толп тоже встртились старый графъ Шроффенштейнъ и генералъ Бауэръ. Разговоръ ихъ, какъ бывало обыкновенно при всякой ихъ встрч, шолъ о новыхъ измненіяхъ въ государств. Генералъ только-что собирался высказывать свое неудовольствіе, какъ самъ вдругъ прервалъ разговоръ вопросомъ:

— Скажите-ка мн, графъ, кто это вонъ тотъ высокій мужчина съ лысиной и сдыми волосами? Онъ идетъ къ намъ, я часто его видлъ и встрчалъ, но никогда не могъ узнать…

— Это богатый голландскій купецъ, отвчалъ графъ.— Если я не ошибаюсь, онъ изъ Батавіи. Онъ не ведетъ больше длъ и проживаетъ здсь свое богатство. А знакомъ съ нимъ и представлю васъ другъ другу, это очень интересная личность, съ громадныя связями и ярый католикъ, зовутъ его фонъ-Овербергенъ.

Голландецъ подошелъ къ разговаривающимъ, былъ представленъ генералу и потомъ началъ, обращаясь къ Шроффенштейну:

— Мн очень жаль, графъ, что я до сихъ поръ не могъ исполнить своего общанія. Я только сегодня говорилъ съ совтникомъ, которому поручено слдствіе. Ему тоже не удалось открыть ни малйшаго слда совершеннаго воровства.

— О чемъ это вы говорите? спросилъ генералъ въ то время, какъ Шроффенштейнъ раскланивался въ вид благодарности.— О воровств, сдланномъ у васъ въ дом, не такъ-ли? я слышалъ объ этомъ. Мошенники ловко выбрали время. Они вроятно думали, что въ такой день, когда вс заняты, никто не обратитъ на нихъ вниманія. Вдь это было во время празднества, не такъ ли? И вы сильно пострадали отъ этого?

Шроффенштейнъ утвердительно кивнулъ головой.

— Потеря не была бы такъ ощутительна, Такъ какъ вещей пропало немного, еслибы мошенники не взяли у меня бумагъ, неимющихъ для нихъ ни малйшей цнности, а для меня чрезвычайно важныхъ. Это чрезвычайно важныя семейныя бумаги, документы о старыхъ помстьяхъ. Никто, даже сынъ мой не зналъ о существованіи ихъ, а то, право, могло придти въ голову, что воры только и добирались, что до бумагъ.

— Ну этому трудно поврить, отвчалъ Овербергенъ, пристально устремивъ взглядъ свой на Шроффенштейна.— Вдь вы говорите, что кром васъ никто не зналъ о существованіи ихъ.

— Ну въ такомъ случа вы наврно отыщите бумаги, утшалъ генералъ.— Воры народъ глупый и врно думали, что нашли Богъ знаетъ что. Но когда увидятъ, что он имъ совершенно безполезны, то конечно постараются отдлаться отъ опаснаго пріобртенія.

— Очень можетъ быть, замтилъ Овербергенъ и снова пристально взглянулъ на графа.— Надо только желать, чтобы бумаги, которыя, какъ вы говорите, имютъ цну только для васъ, не попали въ дурныя руки.

Графъ вздрогнулъ, какъ будто отъ электрическаго удара.

— Конечно, конечно! вскричалъ онъ, принужденно улыбаясь.— Я тоже убжденъ, что пропажа отыщется.

— Я тоже убжденъ, многозначительно отвчалъ Овербергенъ.— Вы знаете, что у меня много связей и я не успокоюсь до тлъ поръ, пока не въ состояніи буду сказать вамъ: бумаги найдены.

— Вы слишкомъ добры, сударь, отвчалъ Шроффенштейнъ.— Право я не знаю, какъ благодарить васъ за такое вниманіе.

— Что говорить объ этомъ, вскричалъ любезно Овербергенъ,— мн пріятно услужить вамъ. Не сдлаете ли вы мн чести отобдать у меня посл завтра? Можетъ быть, до тхъ поръ я и успю узнать что нибудь. Можетъ быть, и вы, генералъ, не откажетесь отъ моего приглашенія? продолжалъ онъ, обращаясь къ генералу,— чужихъ никого не будетъ. Мн очень пріятно познакомиться съ вами. Въ такія времена, какъ теперь, есть много вещей, о которыхъ стоить потолковать.

Оба поклонились, и вс разошлись.

Между тмъ Фридрихъ, утомленный однообразіемъ, ушелъ въ одну изъ сосднихъ комнатъ. Во время танцевъ въ дальнихъ комнатахъ было пусто и тихо, поэтому онъ надялся, что отдохнетъ тамъ. Только-что онъ хотлъ ссть на диванъ около окна, какъ послышался шорохъ за занавсками, и Примитива стояла передъ нимъ.

— Вы тутъ, фрейленъ? вскричалъ онъ съ удивленіемъ.— Простите, что я помшалъ вамъ. Я не зналъ…

— Полноте, отвчала Примитива, и прелестные голубые глаза ея съ нжностью устремились на Фридриха. Сердце его затрепетало отъ этого взгляда и нжнаго голоса, такъ сильно на него дйствовавшаго.

— Оба мы искали уединенія, и эта встрча миритъ меня съ тмъ, что я согласилась отправиться на балъ съ своей кузиной, баронессой фонъ-Остенридъ. Я уже замтила васъ, когда танцовала съ племянникомъ, а теперь еще боле рада, что могу выразить вамъ свою благодарность.

— Что вы говорите! отвчалъ Фридрихъ.— Вдь я ничего не могъ сдлать, все устроилось само собою.

— А благодарю васъ за готовность, продолжала Примитива.— Да, вы правы, все устроилось иначе и гораздо лучше, чмъ мы надялись. Съ тхъ поръ, какъ мы съ вами свидлись въ послдній разъ, я часто думала о клятв, которую мы дали въ дни нашей юности. Вы блистательно начали исполненіе своего общанія. Не отнимайте отъ меня мысли, что въ томъ, что вы длаете, есть и моя доля, и что теперешнія ваши дйствія — плодъ тхъ юношескихъ ршеній.

Въ душ Фридриха происходило что-то невообразимое. Глаза его встртились съ глазами Примитивы, и оба они смотрли, другъ на друга, какъ будто желая слиться душами. Примитива протянула ему руку.

— Продолжайте такъ, какъ вы начали, заговорила она.— Не уставайте! Вамъ предстоитъ большая, тяжелая борьба… но вотъ вальсъ кончился и намъ надо разстаться. Прощайте, Фридрихъ, Не бойтесь борьбы! Выдержите ее и оставайтесь врнымъ себ.

Она изчезла.

Долго сидлъ Фридрихъ, погруженный въ тяжелыя думы, въ этой пустой комнат и очнулся только, почувствовавъ у себя на плеч чью-то руку.

Передъ нимъ стоялъ лакей, одтый въ ливрею.

— Что вамъ надо? съ удивленіемъ спросилъ Фридрихъ.

— Разв ты меня не узнаешь? отвчалъ ему лакей.— Неужели и для тебя я сталъ неузнаваемъ, сбривъ себ бороду и выкрасивъ волосы?

Фридрихъ едва врилъ своимъ глазамъ.

— Ты, Ридль, здсь? вскричалъ онъ наконецъ.— Такъ ты не ухалъ. И что значитъ это маскированье?

— Я узжалъ, отвчалъ Ридль,— но нашелъ нужнымъ тихонько вернуться. Тутъ происходитъ нчто слишкомъ важное, и мн трудно не быть тутъ. Но для того, чтобы присутствіе мое тутъ не было замчено, мн надо было измнить свою вншность. Сегодня вечеромъ я купилъ эту ливрею у одного бдняка подъ тмъ предлогомъ, что мн хочется посмотрть балъ.

— Это недостойный поступокъ! вскричалъ Фридрихъ.— Что за предпринимаешь?

— Это ты узнаешь, но не теперь и не здсь. Еще ничего неготово. Скоро я явлюсь къ теб, въ твой домъ, и поговорю съ тобой. Не выдавай тогда, что ты мена знаешь. А теперь мн хотлось только поздороваться съ тобой, такъ какъ обстоятельства очень благопріятствовали этому.

Фридрихъ хотлъ продолжать разговоръ, но Ридль уже изчезъ. Когда Фридрихъ халъ уже подъ утро съ Ульрикой домой, они коснулись разговора ея съ герцогомъ. Фридрихъ равнодушно спросилъ ее о содержаніи разговора. Ульрика, ожидавшая этого вопроса, отвчала, что они говорили объ убранств залы.

Молча, погруженные каждый въ свои мысли, дохали они домой.

IV.
Мать и дочь.

— Какъ и ты на старости лтъ съума спятилъ? говорила совтница старому слуг Беппо, стоявшему передъ нею съ газетою въ рук.

— Я говорилъ уже вамъ, сударыня, отвчалъ Беппо,— что хочу хать совсмъ не потому, что мн дурно у васъ, но теперь, услыхавъ что длается у меня, на родин, я почувствовалъ, что люблю ее.

— Убирайся ты съ своей родиной! Удерживать тебя я не могу, но и согласія моего на твой отъздъ тоже нтъ.

Совтница ушла. Беппо остался въ смущеніи и хотлъ тоже уйти, какъ въ комнату вошла Ульрика. Она была великолпно одта, какъ бы для вызда.

— Вы сказали кучеру, что я велла? спросила она.

— Да, синьора. Ровно въ семь часовъ онъ будетъ здсь.

— Да что вы, Беппо, спросила Ульрика, пристально посмотрла на него,— что съ вами?

Беппо объяснилъ Ульрик желаніе свое хать въ Италію, на что Ульрика отвчала ему, что поговоритъ съ нуженъ, который вроятно не будетъ его удерживать.

Вошедшая совтница услыхала послднія слова.

— Старый дуракъ, сказала она,— вроятно обратился къ вамъ, потому что я слушать его не хотла. Онъ врно говорилъ вамъ, что хочетъ хать въ Италію.

— Да, отвчала Ульрика, садясь на диванъ въ то время, какъ совтница сда на свое обычное мсто у окна и взялась за работу.

— Старикъ точно съума спятилъ. Вы конечно накалили ему голову?

— Нтъ, сказала Ульрика, перелистывая книгу.— Мн кажется, тутъ нтъ ничего дурного, что ему хочется видть свою родину. Поэтому я общала ему поговорить съ Фридрихомъ и замолвить за него словечко.

Совтница опустила свою работу.

— Такъ! сказала она.— Впрочемъ я могла этого ожидать, такъ какъ съ нкоторыхъ поръ мы постоянно различныхъ съ вами мнній. Вы вроятно не постуете на меня, что я останусь при своемъ. Я говорю, что старикъ впалъ въ дтство отъ старости, и вмсто того, чтобы пускать его по блу свту, его лучше запереть.

Ульрика засмялась.

— Ну нтъ! сказала она.— Вы несправедливы къ доброму старику и смотрите на все это съ дурной стороны. Разв не извинительно, что человкъ желаетъ видть свою родину, въ особенности итальянецъ при ныншнихъ обстоятельствахъ.

— Конечно, конечно, отвчала совтница съ возростающимъ неудовольствіемъ.— Все можно извинить, когда этого желаешь. Я ужь стара и глупа и многаго не понимаю, не то, что вы, люди ныншняго времени. Вы все куда-то стремитесь, вамъ везд тсно! Потому-то вы и защищаете такого стараго дурака.

Ульрика вспыхнула отъ гнва, но совладла съ собой.

— Прошу васъ, сказала она потомъ,— не сердитесь на такіе пустяки. Намеки, которое вы, кажется, желаете длать, могутъ повести насъ слишкомъ далеко.

— А не имю замашки говорить намеками, колко отвчала совтница.— Я настолько свободна, что могу говорить прямо все, что желаю сказать. Если же въ словахъ моихъ вамъ слышатся намеки, то это вроятно потому, что вы сознаете, что есть на что намекать.

Ульрика встала, и въ тоже время на двор послышался стукъ подъхавшей кареты.

— Прекратимте этотъ разговоръ, сказала она, — это будетъ всего благоразумне.

Совтница замтила карету, потомъ увидала, что Ульрика подошла къ зеркалу и стала надвать платокъ.

— А вы сегодня въ гости? спросила она.— Я только теперь вижу, что вы одты.

— Да, я ду къ генералу Гельмгангъ. У нихъ сегодня наша спвка, отвчала Ульрика, кончая одваться.

— Но, ради же Бога, начала совтница, не въ силахъ доле удерживать свое неудовольствіе,— къ чему все это приведетъ? Опять въ гости! Не понимаю, какое находите вы удовольствіе вчно быть въ гостяхъ. Можно повеселиться, но что много, то много! Вдь вы больше въ гостяхъ, чмъ дома. Васъ только и видишь что за обдомъ, а когда вы были дома вечеромъ ужъ я и не помню!

— Разв Фридрихъ высказывалъ свое неудовольствіе на это? спросила Ульрика, какъ-то странно улыбаясь.

— Станетъ ли онъ говорить! продолжала совтница.— Онъ — сама доброта и слишкомъ любитъ васъ, но вы сами можете себ представить, что онъ чувствуетъ и думаетъ! Наработавшись до утомленія, онъ приходитъ домой и желаетъ найти отдохновеніе отъ своихъ трудовъ и находитъ мсто своей жены пустымъ. Та, которую онъ избралъ въ подруги жизни, только и думаетъ что о театрахъ, о концертахъ и объ обществ и забываетъ свои первыя обязанности.

— Я очень благодарна вамъ за ваши старанія напомнить мн о моихъ обязанностяхъ, отвчала Ульрика холодно и гордо. Но это совершенно напрасно. Я знаю сама…

— Нтъ, кажется, не знаете, гнвно перебила ее совтница,— и потому совершенно не напрасно надо напоминать вамъ о вашихъ обязанностяхъ, какъ хозяйки дома и жены! Главная ваша ошибка заключается въ праздности, праздность есть мать пороковъ. Побряньчите немного на фортепіано, да почитаете романъ и думаете, что заняты! Напрасно смотрите вы такъ насмшливо… я имю право говорить вамъ такъ, я мать, и не хочу, чтобы сынъ мой былъ несчастливъ изъ-за васъ.

— Какъ я уважаю и какъ почитаю васъ, какъ мать моего мужа, начала, Ульрика, когда совтница остановилась,— я доказала вамъ тлъ, что выслушала васъ молча. Теперь позвольте мн сдлать замчаніе. Если мужъ мой замтитъ мн что нибудь насчетъ образа моихъ дйствій, то я подумаю, что мн тогда длать, но онъ не находитъ этого нужнымъ. Вмшательства же третьяго лица я не допущу.

Она церемонно поклонилась и вышла.

Совтница только очнулась отъ задумчивости, когда въ комнату вошелъ Беппо со свчей и за нимъ Фридрихъ. Фридрихъ держалъ въ рук письмо, поданное ему Беппо.

— Матушка, сказалъ онъ, прочитавъ его,— велите протопить маленькую угловую комнату, рядомъ съ библіотекой.

— Сегодня? спросила съ удивленіемъ совтница.

Фридрихъ подойдя въ ней поближе, чтобы Беппо, накрывавшій на столъ къ ужину, не слыхалъ его, отвчалъ:

— Этой запиской увдомляютъ меня объ одномъ странномъ посщеніи на сегодняшній вечеръ. Тамъ мн будетъ всего удобне, потому что комната отдалена. Велите тоже приготовить пуншу.

Совтница кивнула головою.

— Гд Ульрика? продолжалъ онъ, замтивъ, что Беппо ставитъ только два прибора.— Разв мы одни будемъ ужинать?

— Жена твоя въ гостяхъ, отвчала совтница,— у генеральши сегодня спвка.

Фридрихъ замолчалъ. Совтница тоже молчала, пока Беппо не подалъ ужина и по ея знаку не вышелъ изъ комнаты.

— Ты, можетъ быть, будешь мною недоволенъ, начала совтница,— если я скажу теб, что мы съ женой твоей довольно крупно поговорили.

— Да, это мн дйствительно крайне непріятно, съ удивленіемъ отвчалъ Фридрихъ.— Какъ же это случилось и за что?

— Ахъ, не вздумай и ты бсить меня, не представляйся, что будто ты не угадываешь! вскричала совтница.— Я высказала ей свое мнніе о ея образ жизни, я нахожу дурнымъ, что она почти каждый вечеръ въ гостяхъ и безъ своего мужа.

— Ахъ, матушка, этого вамъ не слдовало говорить. Вы не можете, вдь, сказать, чтобы я, мужъ ея, когда нибудь былъ этимъ недоволенъ, слдовательно…

— Такъ слдовательно и мн нтъ до этого никакого дла? Не такъ ли? О, я очень хорошо поняла, хотя ты и позолотилъ мн пилюлю, которую супруга твоя приподнесла мн безцеремонно. Для нее я непріятная, чужая особа, и она напрямикъ объявила мн, что не потерпитъ вмшательства третьяго лица.

— Я этого не хотлъ сказать, матушка. Вдь вы знаете мое мнніе о такихъ вещахъ и какъ я люблю васъ, но я полагалъ только, что было бы лучше, если бы вы подождали, чтобы я высказалъ что нибудь въ этомъ род. Во всякомъ случа было бы лучше, если бы объ этомъ поговорили сначала мы съ Ульрикой.

— Это все равно, отвчала совтница.— Вдь я могла бы и совсмъ не вмшиваться въ это дло, но вспылила! Я ужь была раздосадована на Беппо и на желаніе его хать… врно онъ сказалъ теб о своемъ намреніи.

— Да я знаю о немъ, отвчалъ Фридрихъ.

— Ну такъ, продолжала совтница, — я порядкомъ намылила старику голову. Супруга твоя, конечно, была другого мннія, ну я такъ пошло слово за слово. Конечно, я могла бы подождать, пока ты самъ скажешь, но вдь ждать этого мн пришлось бы очень долго. Ты слишкомъ добръ и слишкомъ влюбленъ въ свою хорошенькую жену, чтобы замтить ей что нибудь серьезно, и поэтому все это вышло очень хорошо и я ничуть не раскаиваюсь, что старуха мать заговорила первая. Теперь хочешь не хочешь, а теб надо будетъ поговорить!,

— Это мн до крайности непріятно, отвчалъ подумавъ Фридрихъ.— Ульрика живая и веселая женщина, новая жизнь, въ которую она вдругъ такъ бросилась, увлекла ее своей новизной. Она съ дтской радостью носится по блестящей поверхности…

— Пока челнокъ, перебила его совтница,— не налетитъ на утесъ и не погибнетъ съ играющимъ ребенкомъ!

— Ну до этого дло не дойдетъ, улыбаясь замтилъ Фридрихъ.— Ловкій кормчій въ случа нужды можетъ еще поправить все дло, но я не боюсь этого, потому что знаю Ульрику и ея благородное сердце. Предоставимъ еще на нкоторое время пользоваться ей удовольствіемъ пустой жизни, она скоро сама убдится, что въ этой жизни чего-то недостаетъ. Возвратъ и будетъ пріятне и прочне, потому что онъ будетъ добровольный.

— Дай Богъ, чтобы ты былъ правъ, серьезно сказала совтница.— Но я надюсь боле на кормчаго, чмъ на что нибудь другое. Я не хочу обидть тебя, сынъ мой, но мн кажется, что если можно ожидать такого возврата, то онъ долженъ бы былъ свершиться давно. Но дла идутъ все хуже и хуже, и съ того бала въ ратуш Ульрик нтъ удержу.

— Ну, ну, мамаша, сказалъ Фридрихъ вставая и пожимая ей руку,— не сердитесь же. Что будетъ, то будетъ. Будьте снисходительны къ Ульрик, а остальное предоставьте мн. Неудовольствіе ваше доказываетъ вашу любовь ко мн, и поэтому, ради этой любви, будьте въ ней снисходительны.

Такъ какъ совтница сидла молча, то онъ продолжалъ:

— Велите же приготовить то, что я просилъ. Гость мой будетъ въ девять часовъ. А я еще пройдусь, сегодня много сидлъ. Ну такъ спокойной ночи, вы врно скоро ужь ляжете.

Онъ вышелъ. Совтница долго смотрла ему вслдъ съ искренней материнской любовью. Потомъ она встала, чтобы идти въ кухню приготовить пуншъ, какъ въ дверяхъ къ ней таинственно подошелъ Беппо.

— Тамъ на улиц, сказалъ онъ,— стоитъ какой-то господинъ, который непремнно желаетъ говорить съ вами.

— Со мной? Въ это время? съ удивленіемъ отвчала совтница.— Ты врно ослышался, онъ врно хочетъ говорить съ сыномъ.

— Нтъ, нтъ, отвчалъ Беппо,— я слышалъ очень хорошо. Онъ хочетъ видть васъ, госпожу совтницу, говоритъ онъ,— ему надо сказать вамъ что-то очень важное, касающееся вашего сына.

— Моего сына? Ну такъ проси его.

— Но онъ не хочетъ, чтобы кто нибудь видлъ его, онъ говоритъ, что пришелъ теперь, потому что видлъ, что господинъ министръ вышли.

— Странно, качая головой сказала совтница?— Но почемъ знать, въ чемъ тутъ дло. Надо все-таки его выслушать. Ну такъ введи его такъ, чтобы горничная не видала его и провели прямо въ зеленую угловую комнату. Но, во всякомъ случа, стой гд нибудь около.

Вскор въ означенную комнату вошла совтница и застала тамъ высокаго старика, закутаннаго въ темный плащъ, въ то время какъ Беппо ходилъ взадъ и впередъ по корридору.

Незнакомецъ былъ Овербергенъ.

— Я прихожу ночью, какъ воръ, торжественно сказалъ онъ кланяясь совтниц,— но причина прихода моего извиняетъ меня, потому что дло идетъ о служеніи Господу.

Съ удивленіемъ смотрла совтница на говорившаго, какъ будто желая спросить, что означаетъ это странное предисловіе.

— Я объяснюсь коротко, продолжалъ тотъ, — такъ какъ времени у меня немного. Вы, сударыня, принадлежите къ немногимъ избраннымъ въ этой несчастной стран, совершенно обратившейся къ реформатской вр, принадлежите къ тмъ, которые признаютъ истинную, великую церковь…

— Я католичка, отвчала совтница.

— Основываясь на этомъ, наши подавленные единоврцы посылаютъ меня къ вамъ.

— Ко мн?

— Вашъ сынъ счастливо пользуется довріемъ герцога, отъ васъ зависитъ, чтобы онъ сдлался избранникомъ Господа, и чтобы потомство благословляло его.

— Отъ меня зависитъ?

— Уговорите его, чтобы онъ употребилъ на то свою силу, чтобы возвратилъ церкви вс права, отнятыя отъ нея невріемъ и злобою, чтобы онъ…

— Извините, что я перебью васъ. За то, что сынъ мой длаетъ по своей обязанности, отвтитъ онъ передъ Богомъ, и какъ можетъ мн, старой, необразованной женщин прійти въ голову — говорить ему что нибудь объ этомъ!

— Тутъ дло идетъ не объ образованіи, а о тепломъ, горящемъ врою сердц! Оно должно говорите съ вашимъ сыномъ и заставить его говорить есть долгъ вашъ!

Совтница молчала.

— Разв вы не знаете, сказала она потомъ,— что сынъ мой, какъ и отецъ его, не нашей вры?

— Да, мы знаемъ это и знаемъ также, что вліяніе материгромадно на покорнаго сына.

— Я не хорошо понимаю, къ чему могу я примнить такое вліяніе. Мн кажется, что герцогъ уже сдлалъ то, что вы желаете. Онъ далъ свободу совсти — разв въ такомъ случа можно сказать, что какая нибудь религія угнетена?

— О, близорукость человческаго разума! съ сожалніемъ вскричалъ Овербергенъ.— Что значитъ эта кажущаяся свобода, она хуже всякаго рабетва? Разв церковь свободна, если она не можетъ господствовать!

— Можетъ ли это быть?

— Господь тронулъ сердце одной высокопоставленной особы, такъ что она увидала свое заблужденіе и снова обратилась къ матери, чтобы найти спасеніе. И въ город, и во всей стран, богобоязливые люди разбудили много сердецъ, которыя теперь стремятся къ истинному свту и горятъ нетерпніемъ открыто высказывать свою вру. Если вы не хотите открыто дйствовать за насъ, то уговорите, по крайней мр, вашего сына, не возставать противъ нашей дятельности. Когда онъ будетъ снисходителенъ къ намъ, намъ легче будетъ утвердиться во всей стран, вернуть страну къ спасенію души и достигнуть того, чего мы желаемъ.

— Я очень сожалю, отвчала совтница, подумавъ,— что вы обратились за этимъ ко мн. Какъ бы я лично ни смотрла на эти вещи, я все-таки не могу дйствовать на сына моего въ этомъ направленіи.

— Какъ, вы отказываетесь содйствовать такому благочестивому длу?

— Я съ любовью и искренностью предана своей религіи, въ ней нтъ ничего такого, почему бы она могла бояться свта, вотъ почему въ моихъ глазахъ такая таинственность, какою вы облекаетесь, не есть принадлежность религіи.

Овербергенъ на минуту призадумался.

— Сколько намъ извстно, продолжалъ онъ потомъ,— сынъ вашъ не богоотступникъ. Первыя послдствія дарованной свободы совсти вроятно убдили его, что онъ посялъ ядовитое смя. Свободныя общества выросли, какъ грибы. Вы не можете сочувствовать разнымъ проискамъ неврующихъ. Уговорите его, по крайней мр, чтобы онъ ограничилъ и не терплъ…

— Главная причина, почему я должна была отклонить ваше первое желаніе, заключается въ томъ, что я не хочу вмшиваться не въ свое дло, отвчала совтница.

— Подумайте, что вы длаете, съ пафосомъ вскричалъ Овербергенъ.— Вмст съ моимъ предложеніемъ вы отклоняете предостереженіе, чрезвычайно важное для вашего сына! Если онъ не будетъ дйствовать по нашему, онъ подготовитъ себ борьбу, которая кончится не въ его пользу.

Совтница подумала немного.

— Вы угрожаете, сказала она, смотря съ подозрніемъ на Овербергена,— несмотря на то, что вы только-что говорили объ угнетеніи? Но, впрочемъ, я передамъ сыну своему содержаніе нашего разговора, передамъ какъ предостереженіе, онъ можетъ длать, что ему угодно. Но передамъ только подъ однимъ условіемъ.

— Подъ какимъ же? нетерпливо спросилъ Овербергенъ.

— Что я ему назову имя того, кто его предостерегаетъ, твердо сказала совтница.

— Къ чему это, сказалъ Овербергенъ.— Къ чему тутъ имя.

— А мн кажется, имя тутъ много значитъ, отвчала совтница.— Впрочемъ, если у васъ есть причины хранить его въ тайн, то разговоръ нашъ конченъ.

Съ этими словами она отворила дверь и раскланялась.

— озефъ! крикнула она,— проводи этого господина.

Мрачно закутавшись въ плащъ, Овербергенъ пошелъ за свтившимъ ему слугою.

Совтница ушла къ себ въ спальню. ‘Чего не бываетъ на свт!’ думала она.— ‘Разсказать ли мн сыну о странномъ разговор или нтъ? Я высплюсь, помолюсь, чтобы Господь научилъ меня, что длать’.

Черезъ полчаса кто-то тихо постучалъ въ ворота. ‘Кто тамъ?’ спросилъ Беппо, стоявшій около нихъ на сторож. ‘Девять часовъ’, отвчалъ съ улицы глухой голосъ.— ‘Пожалуйте’, сказалъ Беппо, отворяя калитку въ воротахъ. -‘Все уже готово’.

Не взглянувъ на пришедшаго, Беппо пошелъ черезъ дворъ къ углу дома, гд было что-то въ род башни, въ нижнемъ этаж которой была маленькая хорошенькая комнатка. Комната эта выходила въ-садъ и лтомъ Фридрихъ работалъ въ ней. Она соединялась узкимъ корридоромъ съ библіотекой, а изъ библіотеки шла винтовая лстница на верхъ въ зало. Вошедшаго пріятно охватила теплота, такъ какъ на улиц былъ сильный морозъ. Около печки стоялъ маленькій диванчикъ, а передъ диванчикомъ на кругломъ стол ярко горла лампа и по всей комнат пріятно пахло пуншемъ.

Беппо молча удалился, а незнакомецъ, снявъ плащъ, удобно расположился на диван

Вскор пришелъ домой и Фридрихъ и, узнавъ отъ Беппо, что его ждутъ, направился къ башн. Подойдя къ двери, онъ отослалъ старика, а самъ вошелъ.

— Ну что, чудакъ, сказалъ онъ незнакомцу, встртившему его,— угодилъ ли я теб? По твоему ли вкусу вс эти приготовленія.

— Сверхъ всякаго ожиданія, смясь отвчалъ Ридль.— Твой старый Беппо не взглянулъ на меня даже украдкой и принялъ меня страшно таинственно.

— Ну и хорошо, отвчалъ Фюреръ.— Ты видишь, что я не пренебрегаю странностями, которыя ты мн приписываешь и на которыя я имлъ бы право не обращать вниманія, но за то и ты скажи мн, что значитъ это новое маскированье и вся эта таинственность.

— Нтъ, еще потерпи, сказалъ Ридль, поставивъ пуншъ на столъ, наливъ стаканы и закуривъ сигару.— Сначала насладимся свиданіемъ, а потомъ ужь займемся разговорами и разсужденіями о томъ, какимъ образомъ намъ пришлось свидться.

Онъ чокнулся съ улыбающимся другомъ.

— Какъ это согласить, вскричалъ онъ,— что могущественный министръ сидитъ съ демократомъ, чуть не эмигрантомъ, за стаканомъ пунша, in bonissima caritate, какъ будто мы еще добродушные студенты alma Augusta!

На двор, между тмъ, холодный втеръ заколыхалъ деревья въ саду и застоналъ между задерживавшими его стнами.

Этотъ втеръ и выпавшій снгъ были причиной того, что ни Фридрихъ, ни Ридль не слыхали, какъ во дворъ въхала карета. Это была Ульрика, пріхавшая домой необыкновенно рано ко всеобщему, худо скрытому удивленію прислуги.

Быстро оглядла она, выходя изъ кареты, присутствующихъ и, казалось, смутилась, увидавъ только Беппо и свою горничную. Она такъ робко побжала на верхъ, что оба они едва могли поспть за нею.

На верху она пошла въ гостиную, но когда Беппо замтилъ ей, что совтница уже отправилась спать, она поспшно повернулась и пошла къ себ въ комнату. Въ дверяхъ Беппо, какъ будто ожидавшій какого-то вопроса, пожелалъ ей покойной ночи и удалился, покачивая головой.

Придя къ себ въ комнату, Ульрика, но говоря ни слова, бросилась на стулъ, гд ее начала раздвать горничная, наконецъ осмлившаяся выразить ей удивленіе о ея раннемъ возвращеніи.

— У меня страшно голова болитъ! отвчала равнодушно Ульрика.— Я хочу отдохнуть.

— Господинъ врно будутъ жалть, что именно сегодня ихъ нтъ дома, замтила горничная.

— Разв мужа нтъ? спросила Ульрика, стараясь придать этому вопросу какъ можно больше равнодушный характеръ.

— Они ушли тотчасъ же посл ужина.— И съ тхъ поръ еще не бывали.

Ульрика, повторивъ, что у нея болитъ голова, отослала горничную, хотя та просила позволенія остаться при ней, чтобы помочь ей.

Когда наконецъ горничная удалилась, Ульрика заперла за нею дверь, и стала въ волненіи ходить взадъ и впередъ по комнат. Хотя слова совтницы она приняла довольно равнодушно, но въ сущности они произвели на нее такое впечатлніе, что она не могла быть веселою. Она нашла, что общество скучно, что разговоръ не занималъ ее, и что ей лучше ухать домой. Ей вдругъ представился Фридрихъ, какъ онъ придетъ домой и, не найдя ее, будетъ огорченъ. Быстро ршилась она отправиться домой и, заявивъ о страшной головной боли, простилась съ обществомъ. Дома же между тмъ она узнала, что совтница уже легла спать, а мужа нтъ у себя. Это обстоятельство точно будто оскорбило ее, и она, чуть не плача, ходила взадъ и впередъ по комнат.

Она подошла къ окну и безсознательно стала смотрть на носившійся снгъ, вдругъ она замтила, что сквозь ставни комнаты въ башн виднется свтъ. Это ее поразило, такъ какъ она знала, что зимою комната эта необитаема. Неужели Фридрихъ работаетъ тамъ? Зачмъ же тогда горничная сказала, что его нтъ дома? Она вспомнила, что въ башню можно пройти черезъ зало, быстро накинула платокъ, и такъ же быстро дошла до зала, и спустилась по витой лстниц въ библіотеку. Но на послдней ступени она остановилась. Фридрихъ былъ не одинъ. Она ясно слышала чей-то мужской голосъ, на который голосъ Фридриха отвчалъ что-то съ хохотомъ. Ульрика едва помнила себя отъ удивленія. Какъ! Она хотла броситься на шею этому человку и общать ему отказаться отъ всхъ удовольствій? А онъ такъ скоро утшился въ ея отсутствіи и могъ хохотать, запивая виномъ? Никогда, никогда! твердила она, идя обратно къ себ въ комнату.

Между тмъ, между Ридлемъ и Фридрихомъ шелъ живой разговоръ.

— Итакъ, говорилъ Ридль,— мн надо наконецъ сказать теб, что лежитъ у меня на сердц. Во-первыхъ, сначала я твердо рцгился ухать въ Америку, чтобы своими собственными глазами убдиться тамъ въ положеніи длъ, но мысль о теб, другъ мой, удержала меня.

— Обо мн?

— Ну да, смйся надъ этимъ. Меня постоянно грызла мысль, что я бросилъ тебя, именно тогда, когда ты, можетъ быть, всего боле во мн нуждаешься. Я все упрекалъ себя за это и колебался между ршеніемъ ссть на корабль или вернуться, какъ вдругъ слава твоя, какъ государственнаго человка, дала перевсъ послднему ршенію. Назначеніе твое встрчено было съ волненіемъ. Вс ждали, что ты создашь нчто цлое, а ты вдругъ выпускаешь какія-то два-три постановленія.

— Что же ты думалъ обо всемъ этомъ?

— То, что оказалось въ дйствительности. Что съ перваго своего шага ты встртилъ препятствіе, что чужая рука обрывала съ твоего дерева лучшіе листы. И поэтому я явился, но чтобы мое присутствіе не повредило теб и не помшало бы мн продолжать свои наблюденія, я пріхалъ инкогнито, и надюсь, что это инкогнито до сихъ поръ сохранено. Первая причина моего прихода къ теб — это просьба.

— Какая?

— Убдительнйшая, хотя, можетъ быть, очень странная, но совершенно серьезная и искренняя просьба: откажись отъ министерства.

Фридрихъ улыбнулся.

— Къ чему же это?

— Потому что ты имлъ время и случай убдиться, что привести въ исполненіе планы твои совершенно невозможно. Не говори мн ничего, дай мн высказаться, чтобы доказать теб, какъ хорошо знаю я положеніе вещей. Ты стараешься, чтобы коренной законъ, противъ котораго дйствуетъ герцогиня-бабка, былъ обнародованъ. Ты расчитываешь при этомъ на расположеніе герцога къ теб и на его взгляды. Ты опираешься на то, что онъ отказался вслдствіе твоихъ уговоровъ отъ постройки замка, но несмотря на это, я говорю теб, что теб не привести въ исполненіе твоихъ намреній. Теперь ты еще съ честью можешь отступить, не трудно найти причины въ нершимости герцога. Вотъ почему, я прошу — откажись отъ своего министерства, выйди добровольно и предупреди свое паденіе.

— Ты, во всякомъ случа, хорошо знаешь, что длается при двор, сказалъ Фридрихъ, пристально взглянувъ на Ридля,— но только прежде, чмъ отвть что нибудь, я спрошу у тебя о причинахъ, почему теб кажется неизбжнымъ мое паденіе.

— О причинахъ я не умолчу, отвчалъ Ридль,— но он собственно принадлежатъ ко второй половин моего разговора, къ предостереженію.

— Къ предостереженію?

— Объ этомъ потомъ. Отвчай мн сначала просто на мою просьбу. Согласенъ ты на нее.

— Какъ же ты могъ это думать?

— Я былъ увренъ, что ты откажешь, слдовательно мн остается только предостереженіе. Пытайся идти впередъ, но знай, что почва подъ тобой подкопана и каждый ршительный шагъ твой произведетъ взрывъ.

— Говори ясне, на что ты намекаешь?

— Сосдняя великая держава ршилась во что бы то ни стало противодйствовать нововведеніямъ.

Фридрихъ съ удивленіемъ всталъ.

— Если ты это знаешь, отвчалъ онъ,— то ты конечно знаешь и отвтъ, полученный на это посланникомъ короля. Отвтъ этотъ отстраняетъ всякое вмшательство.

— Да, оффиціальное, но такъ какъ войны изъ-за этого не начнутъ, то гмъ дятельне станутъ работать тайными путями, интригой.

— А не понимаю, что можетъ случиться, спросилъ Фридрихъ.

— Такъ слушай, продолжалъ Ридль, садясь ближе къ Фюреру и понижая голосъ,— сосдняя держава ведетъ противъ насъ тайныя козни. Ты врно знаешь, что въ нашей стран образовалась секта изувровъ, очень недовольныхъ господствующей у насъ религіей. Секта эта держится принциповъ старой церкви и ведетъ дятельную пропаганду. Число ея приверженцевъ увеличивается съ каждымъ днемъ. На этихъ тайныхъ союзниковъ опирается политика сосдней державы, которая желаетъ дйствовать у насъ въ стран нашимъ же собственнымъ оружіемъ! Союзъ или, лучше сказать, заговоръ зретъ въ тиши, но какъ далеко они пойдутъ — я не знаю. Какъ хорошо дйствуетъ эта секта, ты можешь судить изъ того, что ты министръ и ничего не знаешь объ ней.

— А самъ ты, спросилъ Фридрихъ,— откуда ты все это знаешь!

— И ты не угадываешь? смясь сказалъ Ридль,— я членъ этого тайнаго общества, куда вступилъ съ цлью получше развдать о немъ.

— Фи! вскричалъ Фридрихъ.

— Отчего? смло спросилъ Ридль,— разв безчестно для полководца изслдовать мины, которыя подъ него подкапываютъ, чтобы прокапывать контрмины?

— А доказательства твоего сообщенія? спросилъ подумавъ Фридрихъ.

— Ну, пока надо довольствоваться моими словами. Общество осторожно и мн, какъ новичку, не довряютъ ничего важнаго. Но пока прими все это, какъ предостереженіе человка, искренно привязаннаго къ теб. Мн, конечно, нечего прибавлять, что ты считаешься главнымъ противникомъ, котораго надо уничтожить или устранить. Когда же ты будешь безвреденъ, то общество, по его мннію, съуметъ управиться съ герцогомъ. Примромъ, какъ слдятъ за твоими поступками, можетъ теб служить то, что общество употребило порядочную сумму, чтобы узнать, съ кмъ ты говорилъ въ ночь революіи, или, лучше сказать, кто былъ таинственнымъ постителемъ въ Красной Звзд. Помнишь?

Фридрихъ соскочилъ съ своего мста, ему было страшно не пріятно сознаніе, что его честныя побужденія и планы встртили такихъ коварныхъ противниковъ и окружены такими низкими интригами. Ридль, коротко знавшій его, понялъ, что въ немъ происходило, онъ подошелъ къ нему и положилъ руку на плечо.

— Я знаю, что ты теперь чувствуешь, съ участіемъ сказалъ онъ.— Ты чувствуешь, что холодный наблюдатель одержалъ верхъ надъ пылкимъ мечтателемъ. Ты залетлъ въ паутину и чувствуешь теперь какъ, тебя тянутъ холодныя, эгоистичныя нити и какъ он опутываютъ теб сердце. Улетай отъ нихъ, Фридрихъ, ты юноша съ прекрасной душой и чистымъ дыханіемъ. Знай, что то, что мы хотли оба — дло, оскорбляющее весь существующій порядокъ, и которое возможно только при уничтоженіи этого порядка! Ты не хочешь, продолжалъ онъ, видя, что Фридрихъ молчитъ,— а молчаніе твое меня въ этомъ убждаетъ. Ну, хорошо, мы не будемъ говорить объ этомъ. Теперь ты знаешь, что я хотлъ сообщить теб, ну и довольно, выпьемъ пуншу и поговоримъ о чемъ нибудь другомъ. Садись, пой и разсказывай мн о твоей жизни, о твоихъ домашнихъ. Что я все еще попрежнему пугало для твоей доброй матушки? Какъ поживаетъ твоя жена и хорошо ли вы съ ней живете?

Фридрихъ провелъ рукою по лбу, какъ бы желая прогнать непріятныя мысли, давившія его.

— Твоя правда, сказалъ онъ,—лучше поговоримъ о боле пріятныхъ вещахъ — eras in gens derabimus quor.

Онъ слъ подл друга и вскор разговоръ коснулся его домашнихъ обстоятельствъ.

— А ты еще до сихъ поръ не разсказалъ мн, какъ познакомился съ своей женой? сказалъ Ридль, когда рчь зашла объ Ульрих.— Намъ еще осталось поболтать съ тобой съ часокъ, такъ разскажи-ка мн этотъ періодъ твоей жизни.

Стаканы были снова налиты и Фридрихъ началъ свой разсказъ.

— Ты конечно помнишь мой отъздъ изъ Геттингена. Ты остался тамъ, а я по желанію отца отправился домой, чтобы вступить на практическое поприще. Вслдствіе этого, я ршилъ употребить все остальное свободное время на боле продолжительную поздку по сверной Германіи. Такимъ образомъ, пріхалъ я въ Гамбургъ. Лишь только я осмотрлся въ нсколько дней въ шумной жизни торговаго міра, съ его утонченными наслажденіями и съ страшными бдствіями, какъ вдругъ мн представился неожиданный случай хать въ Берлинъ. Я ршилъ выхать изъ Гамбурга на слдующее утро и долго проходилъ за разными покупками. Дло было около полуночи. Въ это время въ Гамбург уличная жизнь переселяется въ погребки и другіе дома, и кипитъ тамъ бурнымъ потокомъ. Я, полюбовавшись темнымъ моремъ, направился въ Германштрассъ къ себ въ отель, какъ около меня пробжала задыхаясь какая-то, плотно закутанная, женщина. Можетъ быть, я я не обратилъ бы на нее вниманіе, еслибы за ней не шла кучка мужчинъ, грубый видъ которыхъ невольно заставилъ меня предположить, что тутъ происходитъ что-то недоброе. Я смотрлъ вслдъ за этой толпой и участіе мое увеличилось, когда я замтилъ, что преслдуемая, утомленная бгствомъ, прислонилась къ стн и преслдователи уже достигли до нея. Не обдумавъ хорошенько, что я длаю, бросился я впередъ и подбжалъ къ двушк именно въ ту минуту, какъ одинъ изъ мужчинъ схватилъ уже несчастную и кричалъ, грубо захохотавъ. ‘Ну, вотъ и мамзель. Теперь она отъ насъ не узкользнетъ и на водку мы заработаемъ’. Другіе — все это были матросы, хотли тоже схватить ее, какъ вдругъ увидали меня, и присутствіе чужого человка такъ сконфузило ихъ, что они отступили. Это не укрылось отъ меня я потому я энергически спросилъ ихъ, что имъ нужно отъ двушки и какое право имютъ они ее преслдовать. Но одинъ изъ нихъ скоро опомнился и, снова схвативъ двушку, сказалъ: ‘Что вы вмшиваетесь, сударь, не въ свое дло, мамзель эта убжала отъ своихъ родителей, и мы ведемъ ее назадъ’. Несмотря на грубость, съ какой слова эти были произнесены, все-таки сквозь нее просвчивало что-то въ род нершимости и нечистой совсти, что и утверждало меня въ моемъ подозрніи. Этого замшательства было достаточно, чтобы привести въ себя главное дйствующее лицо. Съ быстротой молніи вырвалась она отъ матроса и бросилась ко мн. ‘Спасите меня, спасите! вскричала она.— Это неправда, что они хотятъ вести меня къ родителямъ, я не убжала отъ матери!’ Я обратился къ матросамъ, остановившимся въ смущеніи. ‘Вы слышите сами, ну такъ пойдемте, чтобъ полиція разобрала дло’. Въ это время въ конц улицы показались дозорные, что и заставило матросовъ обратиться въ бгство. Посл этого я предложилъ руку двушк и спросилъ ее, куда мн ее проводить. ‘Къ матери, сударь, быстро отвчала она.— Господи, какъ она безпокоится обо мн!’ Дорогой она горячо благодарила меня и разсказала, что живетъ съ больной матерью, которую содержитъ своими трудами, что занимается шитьемъ блья у одного богатаго купца, откуда приходитъ домой уже поздно вечеромъ. Что однажды вечеромъ она обратила на себя вниманіе какого-то молодого человка, который преслдуетъ ее съ тхъ поръ, и что сегодняшнее нападеніе происходило, какъ она думаетъ, по его наущенію. Она разсказала мн, что вышла изъ магазина и пошла по одной изъ пустыхъ улицъ, гд вдругъ ее схватили матросы, завязали ротъ и понесли къ недалеко стоявшему экипажу. Но что, къ счастью, лошади зашалили, такъ что ихъ пришлось держать, чмъ она воспользовалась и убжала. ‘О, снова вскричала она,— какъ я вамъ благодарна, сударь, что было бы со мной и съ моей бдной матерью. Идемте къ намъ, пусть она сама благодаритъ васъ. Благодарность матери, можетъ быть, въ нкоторомъ род вознаградитъ васъ за вашъ благородный поступокъ!’ Хотя я уврялъ ее, что сдлалъ только то, что сдлалъ бы всякій на моемъ мст, но она не успокоилась до тхъ поръ, пока я не согласился идти съ ней къ ея матери. Къ этому ршенію меня понудило участье къ двушк я частью удивленіе къ ея красот. Описывать ея красоту безполезно, ты врно уже угадалъ, что то была Ульрика. Тогда ей было едва семнадцать лтъ.

Войдя съ Ульрикой въ ихъ квартиру, я увидлъ, что они живутъ въ двухъ бдныхъ, но весьма чистенькихъ комнаткахъ, гд попадались вещи, напоминавшія о былой роскоши. Впечатлніе, произведенное на меня матерью Ульрики, было крайне непріятно. Это была старая больная женщина, глаза которой горли какимъ-то чрезвычайно непріятномъ огнемъ. Я полагалъ, что мы найдемъ ee въ отчаяніи и въ слезахъ, но нашли совсмъ иное. Она.отворила намъ дверь весьма нескоро и заспанные глаза ея выражали и удивленіе, и неудовольствіе. Ульрика бросилась въ слезахъ къ ней на шею и разсказала о всемъ случившемся. Посл разсказа, мать завопила и стала благодарить меня, какъ спасителя своей дочери, но въ тон ея голоса недоставало искренности, и мн показались точно заученными ея фразы, когда она стала жаловаться, что беззаботно легла спать, не предполагая, что съ дочерью ея можетъ случиться что нибудь нехорошее, ибо нердко случалось, что Ульрика, засидвшись за работой, оставалась ночевать въ магазин. Не могу выразить теб, какъ все это показалось мн противнымъ. Когда я сталъ уходить и прощаться, Ульрика посмотрла на меня своими темными глазами и съ такой грустью, какъ будто хотла просить еще разъ о спасеніи. ‘Разв я васъ больше не увижу!’спросила она и голосъ ея задрожалъ. Я только-что хотлъ отвтить, что ду на слдующій день, какъ, взглянувъ на мать, подмтилъ такое отвратительное выраженіе лица ея, что испугался. Я посмотрлъ на Ульрику и твердо уврился, что ей еще нужна будетъ моя помощь. Я общалъ ей увидться съ нею на слдующій вечеръ, и затмъ вышелъ. Вскор я раскаялся въ моемъ ршеніи и упрекалъ себя, что пропускаю случай хать. Не было никакого основанія идти еще разъ къ двушк, но тмъ не мене я не хотлъ не исполнить своего общаніи. Не знаю, какъ это случилось, но на слдующій вечеръ я очутился около того магазина, гд работала Ульрика. Мн пришло въ голову ждать ее и проводить до дому и такимъ образомъ исполнить общаніе. Вскор показалась Ульрика. Увидавъ меня, лицо ея озарилось радостью, такъ что у меня сердце затрепетало. Мы пошли вмст и провели вечеръ такъ пріятно, что я со страхомъ думалъ о необходимости отъзда и съ радостью выслушалъ любезное приглашеніе Ульрики и вжливо-холодное подтвержденіе матери постить ихъ еще разъ. Я откладывалъ отъздъ, со дня на день, наконецъ отказался совершенно отъ путешествія и написалъ домой, что остаюсь въ Гамбург еще на нсколько недль. Причину этого угадать легко. Я любилъ Ульрику, былъ любимъ и блаженные дни летли, какъ часы. Между тмъ мысль о будущности не покидала меня. Я ршился объяснить все матери и просить руку Ульрики. Мать вроятно видла нашу любовь, но длала видъ, что ничего не замчаетъ, и въ отношеніи меня проявляла даже какую-то ненависть. Но сначала я долженъ разсказать теб жизнь этой женщины, которую я узналъ частью изъ разсказовъ Ульрики, частью по слухамъ. Она была дочерью какого-то гамбургскаго конторщика. Красота и прекрасный голосъ побудили ее поступить на сцену. Дебютъ ея сопровождался ршительнымъ успхомъ и скоро молодая, прославляемая пвица была въ отличнйшемъ положеніи. Какой-то принцъ почувствовалъ къ ней склонность и Ульрика была плодомъ этой любви. Принцъ искренно былъ въ ней привязанъ и выразилъ желаніе на ней жениться, что послужилр къ несчастію Генріеты. Ей приказано было удалиться изъ той страны. Ульрика же была оставлена и отдана одному порядочному семейству на воспитаніе. Генріета вскор прожила капиталъ, данный ей принцемъ, поступила снова на сцену и впала въ крайнюю бдность отъ безпорядочной жизни. Ульрика тоже не была счастлива въ чужой семь, гд на нее смотрли, какъ на чужую. Образъ неизвстной матери облекся въ ея воображеніи чмъ-то фантастически-прекраснымъ. Года усиливали эту фантастическую нжность. Въ такомъ положеніи находились дла, какъ вдругъ принцъ умеръ, и Ульрика осталась совершенно брошенной сиротой. Конечно, прежде всего, она обратилась къ своему божеству, къ матери, и умоляла взять ее въ себ. Письмо это пришло въ то время, когда у Генріеты не осталось ровно никакихъ средствъ въ существованію, она вспомнила, что у дочери ея должны быть деньги, которыя могутъ обезпечить ихъ обихъ. Мать написала, прося прислать къ ней дочь, что и было исполнено, и вмст съ Ульрикой явились и средства въ существованію. Мать и дочь зажили на славу, мать тратила деньги, а дочь пользовалась наслажденіемъ имть мать. Конечно средства скоро истощились, но Ульрика, пріхавшая къ матери четырнадцати лтъ, не только не упрекала ее, а напротивъ того, была счастлива, что можетъ для нея трудиться. Жизнь ихъ текла однообразно и однообразіе это было прервано только ухаживаніемъ человка, изъ рукъ котораго я спасъ Ульрику.

Однажды, зная, что Ульрики нтъ дома, я отправился къ нимъ на квартиру, чтобы поговорить съ матерью. Войдя туда, я противъ обыкновенія, нашелъ наружную дверь отворенною и хотлъ уже войти, какъ вдругъ остановился призвук золота, бренчавшаго на стол. Въ тоже время я услышалъ незнакомый мужской голосъ, говорившій съ матерью, и разговоръ этотъ подтвердилъ вс мои подозрнія. Это былъ слуга графа, какъ онъ его называлъ, общавшій золотыя горы отъ имени своего барина, если на этотъ разъ онъ достигнетъ цли. Съ невыразимымъ ужасомъ слушалъ я, какъ безчеловчная женщина продавала дочь свою, чтобы прожить въ роскоши нсколько дней и составляла планъ самый дьявольскій. Для того, чтобы я не могъ быть помхой, предполагалось выпроводить меня ране обыкновеннаго, потомъ мать должна была подлить Ульрик въ чай сонныхъ капель и отдать такимъ образомъ въ руки соблазнителя. Чтобъ не имть видъ сообщницы, она сама тоже хотла принять сонныхъ капель и тмъ доказать, что была не въ состояніи помочь дочери. Услыхавъ, что разговоръ кончается, я быстро сбжалъ съ лстницы и тихо сталъ вновь подниматься въ то время, какъ слуга спускался. Онъ встртилъ меня и насмшливо улыбнулся, вроятно, зная, кто я такой. Эту каторжную рожу узнаю я между тысячами съ перваго же взгляда. Я не обернулся и быстро вошелъ въ комнату, не постучавъ, такъ что засталъ подлую женщину, какъ она жадно смотрла на блествшее на стол золото. Молча стояли мы другъ противъ друга, потомъ она упала на стулъ, прочитавъ въ моемъ взгляд, что я все знаю. Я объявилъ ей, что Ульрика будетъ моей женой, что слдовать за нами она не можетъ, но будетъ жить всегда вдали и получать на свое содержаніе. Подъ условіемъ ея согласія общалъ я ей не говорить Ульрик о позорномъ ея поступк. Въ смятеніи она общала мн все.

Когда вечеромъ мы шли съ Ульрикой, я сказалъ ей, что по желанію ея матери я отвезу ее въ своей тетк, гд она останется до тхъ поръ, пока день брака нашего не будетъ опредленъ. Хотя разлука съ матерью казалась ей тяжелой, но тмъ не мене Ульрика согласилась на все въ надежд скораго свиданія. Придя домой, мы нашли сцену совершенно измнившейся, такъ что вс наши планы разстроились. Мать лежала при смерти. Волненіе отъ всего происшедшаго слишкомъ сильно подйствовало на слабую женщину. Кровь, хлынувшая горломъ, лишила ее послднихъ силъ. Умирающая едва могла произнести слово. Горе Ульрики трудно описать, но чмъ оно сильне проявлялось, тмъ боле страдала мать нравственно, мучимая раскаяніемъ. Когда она совершенно ослабла, она сложила руки для мольбы, уста ея шептали что-то, а взоръ не отрывался отъ дочери. Я взялъ Ульрику за руку и торжественно поклялся умирающей, что женюсь на ней. Она улыбнулась и вскор умерла отъ вновь хлынувшей крови.

То, что за этимъ слдуетъ, очень просто. Я привезъ Ульрику, какъ было ршено прежде, къ своей тетк, принявшей ее очень ласково. У тетки прожила она около пяти лтъ, пока обстоятельства не позволили мн жениться на ней. Эта отсрочка принесла свою пользу, потому что въ эти пять лтъ она находилась подъ вліяніемъ такихъ людей, что мн не придется расваяваться въ своемъ поспшномъ выбор. Я надюсь еще долго быть счастливымъ съ нею.

— Дай Богъ! вскричалъ Ридль, пожавъ Фюреру руку.— Вдь хуже злой жены ничего на свт нтъ.

Съ этими словами они разстались. Фридрихъ проводилъ Ридля за ворота и заперъ ихъ за нимъ. Весело посмотрлъ онъ на небо, совершенно между тмъ прояснившееся и горвшее миріядами звздъ.

Потомъ весело пошелъ къ себ тмъ же самымъ путемъ, какихъ нсколько часовъ тому назадъ съ такимъ тяжелымъ сердцемъ шла Ульрика.

V.
Охота.

Начинало сильно смеркаться, хотя было всего четыре часа. Впродолженіе цлаго дня небо было покрыто срыми тучами, что длало день еще пасмурне. Снгъ, непадавшій уже нсколько дней, повалилъ хлопьями и совершенно занесъ дороги и улицы. Гд втеръ встрчалъ какое нибудь препятствіе, тамъ онъ наметалъ цлыя горы снга, по которымъ съ большимъ трудомъ приходилось прокладывать дорогу.

Борясь съ этими препятствіями, хала по открытой дорог нарядная дорожная карета. Кучеръ видимо старался понукать лошадей, но т были такъ утомлены, что едва двигались по глубокому рыхлому снгу. Вдругъ, на поворот дороги, они остановились передъ небольшимъ сугробомъ, заметеннымъ со всхъ сторонъ. Кучеръ слзъ съ козелъ, чтобы осмотрть дорогу, но вскор вернулся и подошелъ въ каретной дверц. ‘Дальше не прохать’, сказалъ онъ, отворяя ее немного: ‘До станціи не добраться. Дорога такъ занесена, что десяти человкамъ въ два часа не размести ее. Да если мы и подемъ, то скоро сдлается такъ темно, что зги не будетъ видно. Мы рискуемъ завязнуть въ снгу, или вывалиться гд нибудь въ ровъ, если въдемъ въ лсъ!’

— Такъ что же намъ длать, отвчала изъ кареты Примитива.— Какъ ни непріятна подобная задержка, но все-таки длать нечего — только гд же мы переночуемъ?

— Да вотъ, ваша милость, взгляните тамъ на пригорк, у опушки лса, стоитъ охотничій замокъ Адельговенъ. Хотя онъ необитаемъ, но управляющій пуститъ насъ переночевать. Туда, я думаю, мы успемъ добраться.

— Ну такъ позжай, отвчала Примитива,— такъ и сдлаемъ.

Дрожа отъ холода, Примитива прижалась въ уголъ кареты, рядомъ съ своей спутницей, и продолжала говорить:

— Я знаю жену управляющаго. Она была горничной моей покойной матери, и ходила за мною. Она съ удовольствіемъ приметъ насъ.

Въ это время кучеръ выводилъ лошадей и потомъ свернулъ круто на дорогу, гд свжій слдъ показывалъ, что по дорог только-что прохала карета. ‘Это чортъ знаетъ что такое! ворчалъ кучеръ въ заинвшую бороду,— если насъ кто нибудь опередилъ и занялъ мсто!’ Онъ сильно ударилъ по лошадямъ, почуявшимъ скорую остановку, и потому похавшимъ скоре. Вскор пригорокъ у опушки лса сталъ обрисовываться ясне, точно также какъ башни и стны замка.

Замокъ этотъ былъ хорошо сохранившееся зданіе въ стил рыцарскихъ временъ. Стоялъ онъ на пригорк, и гордо смотрлъ съ своими башнями и выступами изъ-за высокихъ стнъ. Когда карета, прохавъ черезъ мостъ, въхала въ ворота, подъ низкимъ сводомъ, дворъ замка, освщенный фонарями, представлялъ чрезвычайно живописную картину.

Карета остановилась. Какой-то старикъ вышелъ изъ дома и помогъ Примитив выйти изъ кареты, около которой уже стояла пожилая женщина съ фонаремъ въ рук.

— Ахъ, ты, Господи! вдругъ вскричала женщина, разсмотрвъ Примитиву,— да это вы, фрейленъ фонъ-Фалькенгофъ? Да, это точно вы! Ну думала ли я, что мн будетъ сегодня такая радость!

— Это я, милая Гертруда, ласково отвчала Примитива.— Непогода помшала мн хать дальше, и такъ какъ я знала, что ты живешь тутъ, то и надялась, что ты мн дашь пріютъ въ эту непогодную ночь.

— Отъ всей души! вскричала добродушная старушка,— но войдите сначала въ комнату. Вдь тутъ вы можете страшно простудиться.

Примитива пошла за старухой въ комнату, устроенную въ воротахъ подъ аркой. Мужъ же ея помогалъ между тмъ кучеру выпрягать лошадей, ставить ихъ въ конюшню и ввозить карету подъ навсъ.

Въ комнат Гертруда снимала съ Примитивы дорожное платье.

— Пусти, ужь я все сдлаю, говорила она горничной.— Вдь я все это умю, и такъ какъ барышня у меня въ дом, такъ я сдлаю все, что длала столько лтъ. Ахъ ты Господи! и: одолжала она, раздвая Примитиву, — вдь надо же было случиться, чтобы вы пріхали къ намъ именно сегодня! Сегодня, когда у меня во всемъ замк уголочка не осталось, чтобы помстить васъ прилично!

— Какъ такъ? съ удивленіемъ спросила Примитива.— Разв въ замк живутъ?

— Ни души человческой, сказала Гертруда, вытервъ пыль со стула, куда сла Примитива.— Только раза два въ году видимъ мы иныхъ гостей, кром совъ и воронъ, но завтра, видите ли, у насъ большая охота. Господинъ баронъ наприглашалъ кучу гостей изъ сосдей, да и изъ столичныхъ. Для гостей этихъ мы уже нсколько дней все убираемъ, да готовимъ. Многіе изъ нихъ общали пріхать еще сегодня, и кушать будутъ въ маленькой оружейной зал. Но теперь пріхалъ только одинъ старикъ. Когда вы подъхали, мы думали, что это кто нибудь изъ приглашенныхъ на охоту.

— Мн очень жаль, сказала Примитива,— если я надлала теб хлопотъ, но такъ какъ ужь я тутъ, то пожалуйста какъ нибудь пристрой меня. Но при этомъ постарайся, чтобы присутствіе мое тутъ осталось неизвстнымъ, я хочу быть только твоей гостью, и не хочу быть лишней. И ты тоже не показывайся, продолжала она, обращаясь къ своей горничной,— во всякомъ случа не называй моего имени, да скажи это и кучеру.

— Ну объ этомъ не безпокойтесь! вскричала Гертруда.— Карета и лошади не могутъ броситься въ глаза между другими, а старика своего ужь я научу. Относительно же ночлега не безпокойтесь, я положу васъ на верху въ нашу хорошую комнату, гд стоитъ свадебная постель нашей Лизы, то есть свадебная постель, если Лиза когда нибудь выйдетъ замужъ. Теперь же она живетъ въ услуженіи въ город. На этой постели еще не спалъ никто и въ ней-то вы уснете, какъ новорожденное дитя. Надо, чтобы все было такъ, какъ будто вы пріхали домой, вдь я знаю вс ваши привычки. Сегодня вы ужь можете сердиться на меня, милая, прибавила она, обращаясь къ горничной,— но сегодня я сдлаю все за васъ и никому не уступлю этого, вдь я долго жила у фрейленъ и, можетъ быть, жила бы, до сихъ поръ, если бы ей не надо было хать въ городъ ко двору!

— Или, смясь, договорила Примитива,— если бы твой старикъ не увезъ тебя и не сдлалъ управительницей.

— Пожалуй, что вы и правы, проговорила довольная старуха,— но кто знаетъ, чтобы было, если бы… да вотъ я старикъ!.. Ну, вскричала она вошедшему,— поздоровайся-ка сначала съ барышней, вотъ это и есть та самая добрая, милая барышня, о которой я теб такъ часто говорила! Господи! какъ времена-то перемнчивы! Я точно вотъ сейчасъ вижу ее ребенкомъ, не выше этого стола, и какъ она бгаетъ съ мальчикомъ по лсу и по лугамъ, Помните, баринъ всегда говорилъ, что велитъ вамъ сшить штаны. Что онъ, милый, подлываетъ? какъ онъ поживаетъ?

— Да, онъ здоровъ, отвчала Примитива.— Я ду къ нему. Онъ непремнно хотлъ поскоре видть меня, что и заставило меня выхать, несмотря на непогоду.

— Ну, все равно, за то завтра прідете пораньше, вскричала Гертруда, но вдругъ замолчала, какъ человкъ, испугавшійся какой-то непріятной мысли.— Ахъ ты Господи! прибавила она,— я болтаю, да болтаю, вовсе не думая, что барышня врно хочетъ и сть и пить. Впрочемъ ужинъ будетъ готовъ раньше, чмъ вы успете вымыться.

Старуха выбгала, несмотря на протестъ Примитивы, старикъ тоже вйшелъ за ней, такъ какъ звонокъ у воротъ возвстилъ о прізд новыхъ гостей.

Въ ворота въхали сани, запряженные парою взмыленныхъ лошадей. Въ саняхъ сидлъ генералъ Бауэръ и оба Шроффенштейна. Управляющій доложилъ имъ, что какой-то господинъ уже пріхалъ и ждетъ ихъ въ столовой. Потомъ онъ повелъ ихъ по узвой, витой каменной лстниц, гд ихъ встртилъ лакей и провелъ въ небольшую залу, убранную всевозможнымъ стариннымъ оружіемъ.

Овербергенъ, стоявшій у одного изъ оконъ, улыбаясь, встртилъ новопрізжихъ.

— Добро пожаловать, господа! вскричалъ онъ.— Какъ хорошо, что и вы пріхали до назначеннаго часа и прервали мое уединеніе. Въ прізд обоихъ графовъ, сказалъ онъ, обращаясь къ генералу,— я не былъ вполн увренъ, но вашъ пріздъ, генералъ, доказываетъ мн, что наше дло пріобрло новаго хорошого бойца.

— И да, и нтъ, коротко отвчалъ генералъ, вжливо раскланиваясь,— вы врно простите старому солдату, что онъ не скроетъ своего мннія, а выскажетъ его прямо. Задача моя состоитъ въ томъ, чтобъ на неб былъ одинъ Господь и на земл была единая глаза, а такъ какъ новое правительство вмсто одной главы хочетъ сдлать много, что совсмъ не по мн, то я принадлежу въ вашей партіи и могу отвтить вамъ утвердительно. Что же касается до благочестивой поповщины, о которой вы такъ сильно хлопочете, то мн нтъ до нея никакого дла и въ этомъ случа я долженъ отвтить вамъ отрицательно.

— То есть? съ удивленіемъ спросилъ Овербергенъ, пристально смотря на говорившаго.

— То есть, на войн часто случается, что вступаешь въ союзъ, въ которомъ не можешь удержаться. Наши выгоды случайно идутъ по одной дорог, слдовательно я ничего не могу имть противъ того, чтобы ни шли нкоторое время вмст и помогали другъ другу, насколько возможно! Потомъ же, такъ какъ я знаю, чего вы добиваетесь, намъ нечего длать другъ съ другомъ.

— Я понимаю васъ, отвчалъ Овербергенъ, замтно успокоенный,— я далекъ отъ того, чтобы упрекать васъ въ откровенности, но скоре благодарю васъ за нее. Она показываетъ мн, какъ въ сущности близки наши съ вами стремленія. Вы дйствуете въ пользу одной главы на земл, а мы одной главы на неб, которую тоже хотятъ замнить множествомъ вновь избранныхъ божковъ. Слдовательно въ основаніи у насъ одинъ и тотъ же духъ, а все остальное не должно насъ разъединять.

Генералъ кивнулъ головой и занялся разсматриваніемъ оружія, развшеннаго по стнамъ.

— Мы такъ удивлены, началъ Шроффенштейнъ, обращаясь въ Овербергену,— какъ только можно быть удивленнымъ, ни я, ни сынъ мой не подозрвали въ приглашеніи барона Адельговена на охоту, ничего кром простого приглашенія. Еслибъ мы знали то, что мы узнали дорогою отъ генерала, а именно въ чемъ тутъ дло, то мы съ сыномъ вроятно…

— Вовсе не пріхали бы? спросилъ Овербергенъ, и на устахъ его показалась улыбка презрнія.— Разв я не знаю вашихъ взглядовъ? Разв я не знаю, какъ вамъ важно пріобрсти опять потерянную власть? И, наконецъ, чмъ вы рискуете? Предположенная охота въ это время года въ помстьяхъ такого извстнаго охотника, какъ баронъ Адельговенъ, можетъ всегда служить предлогомъ собираться здсь всмъ единомышленникамъ, не возбуждая подозрнія. Поэтому намъ лучше обоимъ снять маски, ни къ чему теперь не нужныя. Вы уже знаете, чего я хочу и потому перестаньте играть передо мной роль.

— Я право не знаю, вскричалъ Шроффенштейнъ, смущенный поведеніемъ Овербергена.— Какъ вамъ приходитъ въ голову, сударь, говорить подобныя вещи съ такой увренностью! Планъ вашъ обратить страну въ католицизмъ…

— Кто говоритъ объ этомъ. Неужели мн надо объяснять вамъ, въ чемъ тутъ въ сущности дло? Новую форму правленія этой страны предполагается уничтожить, коренной законъ, которымъ хотятъ ее установить, предполагается устранить вмст съ изобртателемъ его… Вотъ и все! Моя святая церковь принимаетъ тутъ участіе потому, что перемны эти касаются духа единства, которымъ она проникнута. Поэтому церковь предлагаетъ свои средства тмъ, кто дйствуетъ въ этомъ похвальномъ дл. Если за эту помощь она выговариваетъ себ небольшія условія, то разв тутъ есть что нибудь дурное? Или разв дурно требовать возврата правъ, которыя обстоятельства отняли у церкви на нкоторое время?

— Тутъ дло идетъ не объ отдльномъ прав или правахъ, съ жаромъ вмшался молодой Шроффенштейнъ,— а въ томъ, что римская церковь должна сдлаться господствующей.

— А если большинство народа или, по крайней мр, самая важная часть его сами собою склоняются къ ней? Разв въ такомъ случа то, что вы говорите, не было бы естественнымъ слдствіемъ? Принципъ добраго стараго государственнаго права Cujus regio, ejus religio вамъ извстенъ, а что, если бы мы были въ состояніы обернуть этотъ принципъ?

Оба Шроффенштейна вздрогнули.

— Вы, конечно, не хотите этимъ сказать, будто герцогъ… сказалъ отецъ.

— Пока я ничего боле не скажу, отвчалъ Овербергенъ,— кром того, что мы пріобрли покровительство одной очень высокопоставленной особы.

— Высокопоставленной особы? прошепталъ смущенный отецъ.

— А хоть бы и такъ, сударь! вскричалъ сынъ.— Родъ Шроффенштейновъ испоконъ-вку пользовался славою принадлежать къ сторонникамъ чистаго ученія. Никогда онъ…

— Родъ Шроффенштейновъ ничего не сдлаетъ противъ насъ, отвчалъ Овербергенъ, съ спокойною увренностью.— У меня въ этомъ есть ручательство, которое меня не обманетъ. Но объ этомъ потомъ! Вотъ дутъ новые гости. Скоро я буду имть честь подробне объясниться съ вами.

Онъ вжливо раскланялся и ушелъ. Шроффенштейны съ удивленіемъ смотрли другъ на друга.

— Что ты на это скажешь? съ удивленіемъ вскричалъ отецъ.

— Я скажу, отвчалъ сынъ,— что это какой-то безстыдникъ, котораго я накажу! Онъ такъ ведетъ себя, точно будто мы сидимъ у него въ карман и онъ можетъ нами распоряжаться!

— Кажется, что такъ! отвчалъ печально первый, тогда какъ Клеменцъ продолжалъ, все боле и боле горячась:

— Этотъ черный господинъ ошибается, думая, что мы можемъ отказаться отъ своей самостоятельности. Я покажу ему, что онъ ошибается въ разсчетахъ.

Со двора между тмъ слышались звонокъ и топотъ лошадей. Это пріхалъ хозяинъ замка, молодой баронъ Адельговенъ, съ нкоторыми сосдними помщиками. Они шумно поднялись по лстниц въ залъ.

— Ты можешь говорить все, что теб угодно, Ферингъ, смясь вскричалъ Адельговенъ,— но я выигралъ, моя Лидди перебжала твою Миру на подголовы. А, здравствуйте, господа, продолжалъ онъ, обращаясь въ гостямъ.— Очень радъ васъ видть. Кажется, втеръ утихаетъ и къ завтрашнему дню будетъ великолпная погода для охоты. Ну намъ надо торопиться пользоваться своими правами, потому что когда право на охоту прекратится, мужики позаботятся очень скоро, чтобы намъ ничего не осталось!

Въ то время, какъ гости здоровались между собою, Адельговенъ подошелъ въ Клеменцу.

— И ты ужъ тутъ? сказалъ онъ.— Ну разв я не блистательно отплачиваю теб за балъ въ ратуш? Разв не на славную охоту пригласилъ я тебя?

— Но я не очень благодаренъ теб, отвчалъ Клеменцъ.— Не мшало бы теб хоть намекнуть мн, что подразумвалось, подъ этой охотой!

— Къ чему? Этимъ все можно было испортить, въ такихъ длахъ надо быть осторожнымъ. Видишь, какъ я практиченъ. Кром того вдь я знаю твои убжденія, знаю, что ты не отстанешь, когда дло идетъ о дворянств и его правахъ. Но, вообрази себ, вдругъ сказалъ онъ,— мы въ часъ дохали сюда отъ Кервингена? Стоило бы теб посмотрть на мою Лидди, чудное животное! Вотъ завтра полюбуешься на нее.

Новоприбывшіе гости прервали этотъ разговоръ, потому что барону, какъ хозяину замка, надо было здороваться съ ними. Вс гости принадлежали къ сосднему дворянству или къ столичному. Общество состояло человкъ изъ двадцати. Адельговенъ, увидавъ, что вс собрались, веллъ подавать кушать.

— Ну, садитесь, господа, за столъ, вскричалъ онъ,— мы вс на лицо. Наберемтесь-ка силы и огня для охоты, какъ вы думаете?

Вс, смясь, сли безъ разбора по мстамъ. Ужинъ барона нашли превосходнымъ, вины — тончайшими, и вскор разговоръ сталъ и громокъ, и веселъ. Если бы кто нибудь явился туда случайно, то наврное не подумалъ бы объ этомъ обществ ничего другого, кром того, что это сборище страстныхъ охотниковъ. Уже довольно поздно начали вставать изъ-за стола, Часть гостей ходила по зал, часть стояла кучками и часть осталась за столомъ. Но никто не помышлялъ, кажется, идти на отдыхъ и, напротивъ того, многіе какъ-то вопросительно поглядывали на Адельговена, какъ будто спрашивая, когда же, наконецъ, будетъ приступлено въ главной цли собранія. Какъ будто случайно Адельговенъ подошелъ къ Овербергену, стоявшему у окна и, повидижому, равнодушно смотрвшему въ залу: ‘Ну, какъ же, шепнулъ онъ ему.— Пойдемъ туда?’

— Подождите еще немного, отвчалъ Овербергенъ.— Позвольте, я скажу еще нсколько словъ съ графомъ!

И онъ пошелъ въ Шроффенштейну.

— Мн еще надо исполнить общаніе и сообщить вамъ о пропавшихъ у васъ бумагахъ, сказалъ онъ ему.— Хотите выслушать меня, и позовите для этого вашего сына? Можетъ и для него не безполезно будетъ знать все дло. Мы пройдемъ вотъ въ этотъ кабинетъ.

— Теперь? съ смущеніемъ спросилъ графъ.— Къ чему же такія предосторожности, разв мы не можемъ поговорить здсь? Но если вы полагаете… онъ остановился, прочтя приказаніе во взорахъ Овербергена.

Графъ позвалъ сына, и они вс трое вошли, не говоря боле ни слова и незамчонные никмъ, въ сосднюю комнату.

— Итакъ, господа, началъ Овербергенъ,— z чувствую себя чрезвычайно счастливымъ, что могу сообщить вамъ нчто о драгоцнныхъ фамильныхъ бумагахъ, что вроятно будетъ вамъ очень пріятно! Бумаги, продолжалъ онъ, видя, что оба графа съ нетерпніемъ ждутъ его словъ — найдены, и он у меня въ рукахъ!

— Такъ? Да какъ это вамъ удалось добраться доляхъ? отвчалъ Клеменцъ нсколько колко въ то время, какъ отецъ поблднлъ, какъ полотно, и видимо растерялся.

Клеменцъ не замтилъ, что сдлалось съ отцомъ, отъ Овербергена же, неспускавшаго съ него глазъ, напротивъ того, не укрылось подергиваніе его лица.

— Это въ сущности нейдетъ къ длу, сказалъ Овербергенъ,— но и не мшаетъ ему. Воры сознались въ воровств на исповди у одного изъ моихъ друзей, и получили приказаніе возвратить украденные предметы. Мн поручено отдать ихъ настоящему ихъ владльцу!

— Какъ я обязанъ вамъ! проговорилъ графъ съ улыбкой, сильно противорчившей съ его страшнымъ замираніемъ сердца.— А гд же бумаги? Когда могу я ихъ…

— Скажите-ка мн, графъ, началъ Овербергенъ, какъ будто вовсе не слыхалъ тяжелаго вопроса,— вы только-что высказали замчаніе, что родъ Шроффенштейновъ всегда былъ въ числ сторонниковъ чистаго ученія, какъ вы назвали его.

— Да. Но отчего вы заговорили теперь объ этомъ? спросилъ Клеменцъ.

— Да такъ изъ простого любопытства! вскричалъ Овербергенъ.— Мн казалось, будто я слышалъ, что родъ вашъ состоялъ прежде — кажется, во время тридцатилтней война — изъ двухъ линій, изъ которыхъ одна осталась врна старой церкви?

— Да, это было такъ, сказалъ старый графъ.— Но все-таки, я не донимаю, какое это иметъ отношеніе въ бумагамъ?

— Пожалуйста, не будьте такъ нетерпливы, скромно отвчалъ Овербергенъ, — меня это дло интересуетъ боле, чмъ вы думаете. И эта другая линія, кажется…

— Вымерла, отвчалъ Клеменцъ.— Судя по родословному дереву, было два брата. Одинъ изъ нихъ Клеменцъ, родоначальникъ нашей линіи, а другой умеръ бездтнымъ.

— Такъ! подтвердилъ Овербергенъ.— Его звали Трауготтомъ и онъ былъ императорскимъ полковникомъ въ Нидерландахъ,— не такъ ли? И такъ какъ посл него не осталось наслдниковъ, то вс богатыя помстья его достались другой линіи, то есть вашей, господа?

— Такъ, рзво отвчалъ Клемендъ.— Ну, удовлетворено ли ваше любопытство?

— О, вполн, вполн, продолжалъ Овербергенъ, лицо котораго принимало все боле и боле насмшливое выраженіе.— Только и не могу скрыть своего удивленія, что братъ эуютъ, который, сколько мн извстно, былъ смертельнымъ врагомъ другого изъ-за религіи, оставилъ ему все свое состояніе, и не предоставилъ всего своимъ единоврцамъ посредствомъ завщанія.

— Къ счастію, ему не пришла въ голову такая глупость, подсмялся Клемендъ.

Отецъ же его молча вытеръ холодный потъ съ лица: слово завщаніе кольнуло его точно кинжаломъ въ сердце и заставило дождаться, къ чему шелъ весь этотъ разговоръ.

— Гм… замтилъ Овербергенъ,— тмъ боле это странно, что я началъ пересматривать, изъ весьма простительнаго любопытства, украденныя у васъ бумаги, открылъ въ нихъ, въ немалому своему удивленію, совершенно законное завщаніе полковника графа Трауготта фонъ-Шроффенштейна.

— Завщаніе? вскричалъ пораженный Клемендъ.

— Странно, шепталъ уничтоженный отецъ.— Это, дйствительно, очень странно!

— Какъ я говорю вамъ, снова заговорилъ Овербергенъ,— совершенно законное, засвидтельствованное нотаріусомъ завщаніе, и что всего странне, завщаніе, которымъ онъ предоставляетъ монастырю Святого Руперта — вамъ это, конечно, извстно?— все свое состояніе.

— Это, сударь, неправда! вскричалъ Клемендъ, и лицо его то вспыхивало отъ негодованія, то блднло отъ ужаса.— Это поповскій выдумка! Если бы подобное завщаніе существовало, монастырь давно напомнилъ бы объ немъ!

— Вы забываете, замтилъ Овербергенъ,— что оно не было у него въ рукахъ. Монастырь, конечно, зналъ о существованіи его, и подозрвалъ, у кого оно находилось, но вы понимаете, что этого всего было недостаточно, чтобы увренно начать дйствовать. Теперь, конечно, когда случай, когда само Провидніе отдало эти документы намъ въ руки, теперь, конечно, это будетъ дло другого рода. Я тоже, господа, совершенно увренъ въ вашей честности, что вы теперь, зная, что состояніе вамъ не принадлежитъ, не оставите его у себя.

— Да, говорите же что нибудь, папа, вскричалъ Клеменцъ, дрожа отъ волненія.— Вдь вы должны же знать, какія бумаги были украдены и былъ ли между ними такой документъ, и если таковой существовалъ, то можно ли было дйствовать такъ глупо и хранить его, какъ какой нибудь кладъ.

— Вмсто того, чтобъ уничтожить его, хотите вы сказать, перебилъ его Овербергенъ.— Ахъ, не порицайте, что онъ былъ оставленъ. Это лучшее доказательство честности вашего рода. Этимъ всегда оставлялась возможность настоящему владльцу пріобрсти отнятое у него достояніе. Вы видите, батюшка вашъ не отвчаетъ на вопросъ вашъ, продолжалъ онъ.— Вотъ по этимъ даннымъ вы не будете сомнваться въ словахъ моихъ.

Старый графъ безсознательно опустился на диванчикъ, стоявшій у стны, и былъ блдне мертвеца. Но посл послднихъ словъ и Клеменцъ тоже чуть не упалъ подл него. Оба изображали картину отчаянія, на которую Овербергенъ смотрлъ съ улыбкой.

— Итакъ, мы раззорены! простоналъ отецъ раздирающимъ душу голосомъ.

— Мы нищіе! въ отчаяніи проговорилъ Клеменцъ.

Овербергенъ еще нкоторое время полюбовался отчаяніемъ Шроффештейновъ, потомъ подошелъ къ нимъ и заговорилъ голосомъ, въ которомъ звучала прежняя кротость и искренность.

— Опомнитесь, господа! Вы, которые признаете такъ называемое чистое ученіе, зная теперь силу нашей церкви, вы узнаете, какъ она привыкла дйствовать. Она признаетъ, что не вы похитили ея достояніе, но что похищенное вы получили отъ своихъ предковъ. Она не отказывается, что на вашей сторон есть нкотораго рода историческое оправданіе и потому она предлагаетъ вамъ руку въ примиренію.

И отецъ и сынъ тяжело вздохнули и продолжали слушать.

— Продолжайте! вскричалъ первый.

— Вы получите обратно роковой документъ, продолжалъ Овербергенъ,— конечно не безъ условій. Во-первыхъ, вы должны обязаться не противиться стремленіямъ церкви въ этой стран, но, напротивъ, всми силами поддерживать ихъ. Конечно, это условіе вдвое важне, если вы получите какимъ нибудь образомъ значительное мсто.

Онъ остановился, какъ будто въ ожиданіи отвта. Но такъ какъ его не послдовало, то онъ продолжалъ:

— Молчаніе ваше принимаю я за согласіе. Дале вы обязуетесь возвратить намъ часть похищеннаго имущества въ вид небольшого вознагражденія. Мы удовольствуемся замкомъ Дильгофонъ вмст со всми его угодьями.

— Дильгофомъ! проговорилъ старый графъ.— Наше лучшее, доходнйшее имніе!

— Ну, сказалъ Клеменцъ, смясь отъ безсильнаго гнва,— такимъ небольшимъ вознагражденіемъ во всякомъ случа можно удовольствоваться!

— Тутъ нтъ ничего вопіющаго, благочестиво сказалъ Овербергенъ.— Мудрено не удовольствоваться въ такомъ дл, гд берется часть, когда можно бы было взять все.

— Да, да, гнвно продолжалъ Клеменцъ,— намъ надо еще благодарить разбойниковъ за то, что они снимаютъ съ насъ платье и оставляютъ рубашку!— Это немногимъ лучше.

— Ну нтъ, любезно проговорилъ Овербергенъ.— Вы сдлали неудачное сравненіе, если тутъ можетъ быть рчь о разбо, то вы конечно согласитесь, что не мы будемъ въ немъ обвинены.

— Но что же намъ длать? снова вскричалъ Клеменцъ.— Нищими, какъ вы насъ оставляете, мы едва можемъ существовать. Да чортъ возьми, папа, да говорите же что нибудь! Должны ли ма соглашаться на эти условія? Неужели нтъ возможности избгнуть ихъ?

Отецъ пожалъ плечами, онъ точно окаменлъ и не могъ ни думать, ни говорить.

— Могу уврить васъ, продолжалъ за него Овербергенъ,— что у васъ нтъ такой возможности. При несомннности документовъ процессъ можетъ кончиться только въ вашу невыгоду. Кром того, вы должны имть въ виду, что владнія, о которыхъ по большей части идетъ дло, находятся вс въ сосднемъ государств. Тамъ господствуетъ наша церковь и она легко можетъ устроить, чтобъ ее ввели во владніе. Поэтому не раздумывайте боле и примите э.то условіе. Мы принимаемъ Дильгофъ со всми его долгами, хотя прежде онъ былъ чистъ отъ нихъ. Новое доказательство нашей снисходительности. Дло совершится просто въ вид купчей. Оба вы, какъ единственные представители вашего рода, напишете мн купчую. Посл этого вы подпишетесь, что получили плату, которую вы можете поставить, какую вамъ будетъ угодно. Когда вы вручите мн купчую, вы обратно получите завщаніе со всми остальными бумагами.

— Длать нечего! проговорилъ старый графъ.— Мы попади въ ловушку.

— Такъ вы согласны?— Хорошо, вскричалъ Овербергенъ.— Завтра вечеромъ, когда мы возвратимся въ городъ, сдлайте мн честь отужинать со мной. Тогда мы быстро обдлаемъ все дло. А что бы вы видли, продолжалъ онъ, подходя еще ближе,— что я вашъ другъ и сожалю о потер вашего состоянія, чему я способствовалъ по распоряженію высшихъ лицъ, я укажу вамъ, какъ дополнить этотъ проблъ.

Оба вопросительно посмотрли на него.

— Женитесь, сказалъ онъ, обращаясь къ Клеменцу,— на богатой. Я могу вамъ указать на одну богатую наслдницу. Прежде родъ ихъ былъ нсколько бденъ, но наслдство, полученное посл дальняго родственника, совершенно поправило его. Эта невста получитъ въ приданое наврное съ полмилліона. Что вы скажете о фрейлин герцогини, двиц Примитив фонъ-Фалькенгофъ.

Клеменцъ, слушавшій съ напряженіемъ, гнвно вскочилъ при этомъ имени.

— Какъ смете вы, сударь, вскричалъ онъ.— Хоть мы и принуждены были позволить вамъ ограбить насъ, но тмъ не мене я не позволю вамъ шутить со мной.

— За кого вы меня принимаете? кротко спросилъ Овербергенъ.— Ужъ не приходила ли вамъ самимъ эта мысль.

— Не представляйтесь, пожалуйста, сказалъ Клеменцъ.— Вы, безъ сомннія, давно знаете, что я сватался на фрейлин?

— И безуспшно.

— Во всякомъ случа, началъ графъ,— фрейленъ была бы блестящей партіей, и при теперешнемъ нашемъ положеніи, какъ нельзя боле кстати. Но только эта особа съ весьма страннымъ взглядомъ на вещи, и до сихъ поръ сынъ мой не имлъ счастья…

— Ну этого нечего пугаться, снова началъ Овербергенъ.— Почемъ знать, можетъ теперь онъ будетъ счастливе въ своемъ сватовств. Сердце женщины не камень, да и камень пробивается постоянно падающей каплей. Не изумляйтесь, молодой человкъ! Между нами будь сказано, бракъ этой двушки былъ бы пріятенъ нкоторымъ лицамъ, потому что тогда она не будетъ около герцогини. Будьте уврены въ моихъ стараніяхъ и въ содйствіи ея высочества. Наши переговоры объ этомъ предмет ведутся, кром того, при весьма счастливыхъ обстоятельствахъ. Вы, вроятно, не подозрваете, что фрейленъ сегодня здсь въ замк?

— Фрейленъ Фалькенгофъ? спросилъ съ удивленіемъ Клеменцъ.

— Да, отвчалъ Овербергенъ.— Ваша неприступная дама съ полмилліономъ. Погода заставила ее искать убжища. Она остановилась внизу у управляющаго, жена котораго была ея кормилицей.

— Но откуда могли вы все это узнать? спросилъ старый графъ.

— Я, по обыкновенію своему, отвчалъ Овербергенъ,— прізжаю нсколько ране другихъ. Точно также и сегодня я пріхалъ сюда первымъ, видлъ, какъ пріхала фрейленъ и узналъ остальное изъ восторженныхъ возгласовъ управительницы. Примните съ пользой мою опытность, и, можетъ быть, вамъ поможетъ ваша счастливая звзда. Ну, а теперь намъ надо идти туда къ гостямъ.

— Подлый шпіонъ, пробормоталъ Клеменцъ, когда вс трое вошли въ залу. Овербергенъ вошелъ такъ равнодушно, какъ будто не произошло ровно ничего важнаго, старый графъ тоже почти пришелъ уже въ себя, и только одинъ Клеменцъ такъ кусалъ себ губы, что изъ нихъ текла кровь.

— Ну, господа, сказалъ Адельговенъ, замтивъ пришедшихъ и переглянувшись съ Овербергеномъ,— уже поздно! Если угодно, мы отправимся въ оружейную комнату, чтобы выбрать оружіе на завтрашній день!

Общество, зная очень хорошо, что это сигналъ для предположеннаго тайнаго совщанія, изъявило готовность. Вс прошли черезъ небольшую дверь въ маленькій корридорчикъ, а изъ него въ такъ называемую оружейную комнату. Прислуга осталась въ зал убирать со стола.

Между тмъ Примитива поужинала въ комнат управляющаго и выслушала не мало извиненій Гертруды, что ужинъ не довольно хорошъ. Вечеръ прошелъ въ различныхъ воспоминаніяхъ, и Примитив уже захотлось отдохнуть. По желанію ея, Гертруда повела ее въ верхній этажъ, гд ей была приготовлена постель.

— Ужь не взыщите, сказала Гертруда,— постельное блье конечно не такое тонкое и хорошее, къ какому вы привыкли, но все- таки оно чистое, а перина набита хорошимъ пухомъ. Такихъ мягкихъ подушекъ не найти и при двор!

Примитива поблагодарила за хлопоты и спросила о прежнемъ назначенія этой комнаты, форма которой показалась ей странною. Одна стна, гд стояла кровать, была довольно широка, об же боковыя стны сходились тупымъ угломъ, заканчивавшимся большимъ шкафомъ, съ потолка до полу.

— Да, сказала болтливая старуха, — стна замка образуетъ тутъ уголъ, вотъ почему недостало на комнату больше мста. Прежде тутъ и не было комнаты, и эту устроили для меня, чтобы было хоть какое нибудь мстечко прятать хорошія вещи. Прежде это было устроено для защиты. Тамъ вонъ, гд стоитъ шкафъ, былъ ходъ на галлерею въ рыцарскую залу, гд виситъ теперь оружіе. Но галлерея стала валиться и ее уничтожили, а тутъ входъ задлали шкафомъ вмсто стны. Но вамъ не намшаютъ спать, фрейленъ! Хоть гости внизу и будутъ немного шумть, но изъ столовой сюда ничего не будетъ слышно, а въ оружейную сегодня никто не придетъ! Но я задерживаю васъ своей болтовней! Вы врно устали и хотите спать и отъ зды и отъ холода! Ну, такъ спокойной ночи, фрейленъ, спите хорошенько! А я еще не скоро усну отъ радости, что вы у меня ночуете!

Гертруда удалилась, не переставая говорить любезности, и оставила Примитиву одну, такъ какъ горничную свою она тоже отослала. Свиданіе съ старухой живо напомнило ей хорошее давно прошедшее время. Много радостныхъ дней припомнилось ей вмст съ цлымъ рядомъ, улыбающихся образовъ, и въ такомъ пріятномъ настроеніи духа, только-что хотла она потушить свчу, чтобы постараться и во сн повторить эти воспоминанія, какъ звуки различныхъ голосовъ обратили ея вниманіе и заставили прислушиваться. Казалось, они долетали изъ того мста, гд стоялъ шкафъ. Она послушала минуты дв, но шумъ не прекращался. Съ быстрой ршимостью подошла она въ шкафу, изъ которого шли звуки. Осторожно повернула торчавшій въ замк ключъ, отворила об половинки и отступила въ изумленія. Такъ какъ звукъ не сдерживался боле довольно толстой дубовой дверью, то она могла слышать весь разговоръ, содержаніе котораго поразило ее еще боле, чмъ странный случай, сдлавшій ее свидтельницей. Звуки шли снизу, и напомнили Примитив разсказъ Гертруды. Она поняла, что находилась въ томъ мст, куда прежде выходила галлерея рыцарской залы. Теперь отверстіе это было задлано досчатой стной, образовывавшей въ тоже время заднюю стнку шкафа, и въ щели которой просвчивалъ даже свтъ. Примитива стояла, притаивъ дыханіе.

— Это оскорбленіе нашихъ прежнихъ, законныхъ правъ! послышалось снизу.— Герцогъ этого не можетъ сдлать, это вн его власти!

— Къ несчастію, отвчалъ другой голосъ,— въ несчастію, онъ кажется твердо увренъ въ противномъ. Онъ находится совершенно подъ вліяніемъ того человка, котораго онъ облекъ первымъ достоинствомъ въ государств.

При звук голоса Примитива вздрогнула, голосъ былъ ей знакомъ, но вдругъ она не могла припомнить, гд его слышала.

— Власть, какой пользуется этотъ человкъ надъ герцогомъ, вскричалъ первый голосъ,— удивительна! Правда ли это, что я слышалъ, будто онъ не позволилъ герцогу выстроить себ новаго дворца?

— Въ сущности это врно, снова отвчалъ знакомый голосъ,— это вы можете мн поврить. Герцогъ твердо ршился начать постройку и уже сговорился съ архитекторомъ, но посл разговора съ министромъ, онъ объявилъ, что отдумалъ строить. Архитекторъ ухалъ бы давно, если бы я не уговорилъ его остаться, такъ какъ онъ можетъ пригодиться намъ для нашихъ цлей.

— Неслыханно! вскричалъ голосъ.— И вы говорите, что недавно министръ уговорилъ герцога дать конституцію или органическій законъ, которымъ утвердятся вс эти милыя нововведенія? Говорятъ, будто герцогиня-мать только въ послднюю минуту уговорила его остановиться, но что, судя по всему, законъ будетъ все-таки данъ?

— Да, все было такъ, отвчалъ знакомый голосъ, — я знаю это изъ устъ очевидца, оберкамендинера Кюндиха, котораго за подслушиванье отставили. Но вліяніе министра перевсило вліяніе герцогини. Конституція почти готова и, чтобы помшать обнародованію ее, нельзя терять ни одного дня.

— Надо помшать! произнесло нсколько голосовъ.— Настоящій порядокъ вещей у насъ въ стран хорошъ. Всякое измненіе и нововведеніе послужатъ къ нашему вреду. Дворянство ни теперь и никогда не должно ни на волосъ уступать правъ своихъ.

— Да, эта конституція не должна являться! замтилъ кто-то.— Мы останемся господами и судьями въ нашихъ помстьяхъ, и хотимъ имть подданныхъ, а не быть сами подданными!

— Въ конц концовъ, чтобы крестьяне, которые теперь работаютъ на замки, смялись бы надъ нами, потому что тогда замки наши будутъ такими же крестьянскими домами, только каменными. Чтобы насъ не пускали въ лсъ, и говорили бы намъ: стой, это моя земля, я владю ей!— Чортъ возьми, вонъ виситъ оружіе и охотничьи принадлежности моихъ предковъ, вс они были страстные охотники, они повернутся въ могилахъ, если я допущу, чтобы въ нашихъ владніяхъ какой нубудь мужикъ безнаказанно выстрлилъ.

Примитива совершенно вошла въ шкафъ изъ усилившагося любопытства и стала пытаться разсмотрть что нибудь въ щель. Въ щель, однако, ничего не было видно, но ощупывая, она замтила, что кусочекъ дерева вертлся. Она повернула его, но этимъ задла за какой-то рыцарскій снарядъ, висвшій на стн въ вид трофея, и тотъ съ шумомъ полетлъ въ залу, именно въ то время, какъ Адельговенъ оканчивалъ свою рчь. Примитива же могла въ образовавшуюся дырочку осмотрть всю залу, и увидала все общество, сидвшее вокругъ стола. Въ конц стола она увидла и узнала Овербергена и теперь поняла, почему голосъ ей показался такимъ знакомымъ. Передъ нимъ лежали бумаги. Она замтила тоже Клеменца и отца его, и увидла, что и все общество нсколько знакомо ей.

— Вотъ видите! вскричалъ Адельговенъ,— старики уже зашевелились и ловятъ меня на слов! Итакъ еще разъ, конституція не должна быть обнародована!

— Этого мало! вскричалъ другой собесдникъ,— и свобода совсти, и новое судопроизводство должны быть уничтожены! Славно было бы, если бы дворянину пришлось сидть на скамь подсудимыхъ и быть судимому народомъ! Народъ долженъ остаться тмъ, чмъ онъ есть — народомъ! Довольно съ него, если онъ уметъ работать. Мыслить онъ долженъ предоставить другимъ, да и читать тоже! Народъ, которымъ хотятъ управлять, долженъ врить, а не разсуждать. Свобода печати и совсти годятся для нашего брата. Впрочемъ я никогда не испыталъ еще необходимости ни въ той, ни въ другой. Читаю я то, что хочу, и врю въ то, во что хочу врить, и на это мн не надо никакого позволенія.

— Итакъ относительно перваго пункта мы согласны, началъ Овербергенъ въ то время, какъ другіе различнымъ образомъ выражали свое согласіе.—Ршено, что должно совершиться, дальнйшій вопросъ заключается въ томъ, какъ оно должно совершиться?

— Да тутъ не можетъ быть боле вопроса, вскричалъ Адельговенъ,— министра надо удалить. Надо идти къ герцогу и представить ему все дло, ему не останется ничего другого, какъ уступить. Отъ васъ намъ извстно, что герцогиня-мать поддерживаетъ насъ, слдовательно скоре за дло! Ршительный толчокъ долженъ столкнуть временщика, а когда тотъ будетъ отстраненъ, все остальное сдлается само собою!

Общество выразило согласіе. Изъ присутствующихъ было выбрано нсколько человкъ, которые должны были пріхать черезъ нсколько дней въ столицу, потребовать аудіенціи у герцога и высказать ему свои желанія. Клеменцъ былъ въ числ избранныхъ.

— Ну а если, снова началъ Овербергенъ,— герцогъ не исполнитъ желанія и министръ останется — дло весьма возможное, и которое слдуетъ предвидть — что тогда, господа?

— Тогда надо принять другія, боле ршительныя мры! вскричалъ Адельговенъ.

— Какія же это ршительныя мры? осторожно спросилъ Овербергенъ.

Вс замолчали. Никто не осмливался произнести слово, открытое возстаніе, хотя мысленно боле или мене это дло было ршено.

— Позвольте мн сначала высказать вамъ свое мнніе, снова началъ Овербергенъ.— Планъ, который вс вы одобрили, составленъ ея высочествомъ, герцогиней-матерью. Она была такъ милостива, что поврила мн свои мысли, поручила выполненіе ихъ, такимъ образомъ, такъ какъ случайности вс предвидны, я осмлюсь высказать вамъ ея мнніе. Герцогиня такъ проникнута высокимъ значеніемъ этого дла, что считаетъ необходимымъ ршиться на крайнія мры.

— То есть какія? спросили многіе изъ присутствующихъ.

— Если герцогъ откажетъ отставить министра и уничтожить реформы отвчалъ Овербергенъ,— то герцогиня намрена взять въ свои руки бразды правленія. Народу будетъ объявлено, что состояніе здоровья герцога требуетъ на нкоторое время отдаленія его отъ государственныхъ длъ. Герцогъ же самъ будетъ находиться, въ нкоторомъ род, подъ надзоромъ извстное время, подъ предлогомъ поправленія здоровья. Когда же старая форма правленія будетъ возстановлена, то и съ министромъ будетъ поступлено какъ слдуетъ. Между тмъ вс посвященные должны стараться удержать народъ въ благонамренномъ настроеніи духа. Если же небольшая партія сдлаетъ попытку къ возстанію, то вс переговоры относительно вооруженнаго вмшательства сосдней державы, и безъ того заинтересованной въ престолонаслдія и подавленіи безпорядковъ, уже окончены. Вотъ, сказалъ онъ, вставая и развертывая лежавшія передъ нимъ бумаги, — можете просмотрть всю переписку относительно этого предмета. Оправдайте довріе, какое выказываетъ вамъ ея высочество выраженіемъ своей готовности.

Слова Овербергена вызвали сильное волненіе. Вс просматривали бумаги и никто не прерывалъ молчанія.

— Ну хорошо же, началъ посл этого генералъ Бауэръ.— Если дло не идетъ о формальномъ низверженіи герцога, моего государя, то я готовъ противъ воли его оказать ему услугу, хотя не совсмъ благовидную. Доложите ея высочеству о моей готовности.

— И о моей, вскричалъ Адельговенъ, и вслдъ за этимъ и другіе выразили тоже самое.

— Въ такомъ случа, вы не откажетесь, снова началъ Овербергенъ,— дать въ руки герцогини доказательство вашей готовности. Вотъ бумага, продиктованная мн самой герцогиней. Въ этой бумаг герцогиню просятъ, вслдствіе тяжелыхъ современныхъ обстоятельствъ, принять какія ей угодно средства къ спасенію отечества. Герцогиня ожидаетъ, что вс вы подпишете эту бумагу.

— Мн кажется, сказалъ Адельговенъ, просмотрвъ вмст съ другими бумагу,— подписать это можно. Но, продолжалъ онъ, взявъ уже перо и вдругъ останавливаясь,— вдь мы даемъ вамъ въ руки доказательство, которое при какой нибудь случайности можетъ сдлаться для насъ крайне опаснымъ. Поэтому вы де примите за недовріе съ нашей стороны, если мы постараемся о безопасности. Мн кажется бумагу подписать можно, сказалъ онъ, обращаясь къ гостямъ,— но мы вручимъ ее кому нибудь изъ насъ, кто бы въ случа нужды передалъ ее вмст съ вами герцогин.

Овербергенъ прикусилъ себ губы, но ничего не отвчалъ. Онъ видлъ, что возраженіе возбудитъ только противъ него подозрніе, и согласился съ удовольствіемъ вмст со всми другими.

— Ну такъ подпишемтесь, сказалъ снова Адельговенъ.— Капитанъ Шроффенштейнъ будетъ хранить бумагу, если угодно. Онъ живетъ въ столиц и слдовательно всегда на лицо, если понадобится бумага. Честное его слово будетъ намъ служить порукою, что онъ но отдастъ бумаги господину фонъ-Овербергену ране, чмъ депутаціи будетъ отказано въ просьб. Вы же, милостивый государь, продолжалъ онъ, обращаясь къ Овербергену,— отдайте и другія бумаги господину Шроффенштейну. Такимъ образомъ мы обоюдно обезопасимъ другъ друга.

Вс согласились и подписали, посл чего Клеменцъ получилъ бумагу. Овербергенъ, сладко улыбаясь, передалъ ему и остальныя бумаги.

— Возьмите, господинъ графъ, сказалъ онъ.— Недовріе не можетъ оскорбить меня, такъ какъ оно даетъ мн случай убдиться въ особомъ довріи, какимъ вы пользуетесь.

По предложенію Адельговена, для вида было выбрано поспшно оружіе для слдующей охоты и потомъ все общество вышло изъ залы.

При выход, старый Шроффенштейнъ столкнулся съ Овербергеномъ.

— Вы улыбаетесь, сказалъ ему шепотомъ графъ,— какъ будто дло ваше уже удалось, а между тмъ все можетъ случиться, о чемъ говорили сегодня и вы все-таки не достигнете своей побочной цли. Вы забыли главнаго врага.

— Кого это?

— Сторонниковъ вры, которую вы намрены угнетать.

Овербергенъ засмялся.

— Знаете вы побасенку, какъ человкъ укротилъ лошадь? сказалъ онъ.— Лошадь воевала съ оленемъ. Охотникъ, тоже преслдовавшій оленя, предложилъ ей союзъ. Лошадь приняла союзъ, позволила охотнику ссть на себя и возила его пока олень не былъ убитъ. Врага своего она уничтожила, но за то лишилась свободы, потому что не могла боле отдлаться отъ всадника. Новыя свободныя общества — это олень. Остальные выводы можете сдлать сами.

Онъ раскланялся и вышелъ.

Въ оружейной зал давно уже стихло и стемнло, а Примитива едва только опомнилась и вышла изъ шкафа. Свча у ней почти вся догорла и едва мерцала. Состояніе ея души было мучительное! Что она слышала! Какого страшнаго заговора стала соучастницей! Ее охватилъ страхъ и отчаяніе. Она представила себ герцога въ позорномъ заточеніи у герцогини, управляемой властолюбивымъ іезуитомъ, потомъ представляла Фюрера передъ судомъ, осужденнаго за то, что онъ желалъ блага народу! Ей невыразимо жаль стало погибели надеждъ, на которыя она взирала съ наслажденіемъ, потомъ вдругъ представился весь ужасъ междоусобицы и бдствій страны. Она твердо ршилась во что бы то ни стало воспротивиться этому, но какъ это сдлать? Не хать ли ей сейчасъ же въ городъ и не открыть ли все герцогу? Но повритъ ли онъ ей безъ всякихъ доказательствъ. Не открыть ли ей заговоръ Фюреру? Но поможетъ ли ему это открытіе, если онъ встанетъ противъ такихъ могущественныхъ противниковъ безъ всякой защиты, кром этого свденія? Мысли ея путались отъ волненія и напряженныхъ думъ и все-таки она не находила исхода!

Звуки трубъ вывели ее изъ этого состоянія. Это былъ сигналъ въ охот, посл чего охотники съ шумомъ выхали изъ воротъ. Утро уже наступило, а Примитива еще не думала засыпать, хотя нсколько разъ ложилась въ постель и пыталась успокоиться. Утоменная, встртила она горничную, которая пришла доложить ей, что кучеръ запрегъ карету и готовъ къ отъзду, и что завтракъ уже поданъ. Примитива слушала и безсознательно дозволяла одвать себя.

За этимъ занятіемъ застала ихъ Гертруда. Она сначала постучалась въ дверь, а потомъ просунула голову не то съ любопытствомъ, не то съ смущеніемъ.

— Здравствуйте, фрейленъ! сказала она.— Можно войти! Надюсь, что вы хорошо спали подъ моей кровлей! А я вамъ привожу кое-кого съ ранняго утра? Гостя! право гостя!

— Кого же? съ удивленіемъ спросила Примитива.

— Онъ далъ мн свою карточку, сказала Гертруда.— Онъ сказалъ, что знаетъ, что неловко такъ рано безпокоить васъ, но что ему необходимо говорить съ вами.

Примитива взяла карточку и прочла: Клеменцъ графъ фонъ-Шроффенштейнъ.

— Онъ! прошептала она.— Что ему надо? Откуда знаетъ онъ о моемъ присутствіи? Ну все равно, продолжала она, какъ будто озаренная какою-то мыслью,— я повидаюсь съ нимъ.

— Ну такъ я приведу этого господина внизъ въ комнату, сказала Гертруда,— и скажу ему, что вы туда придете.

Примитива кивнула головою. Черезъ нсколько минутъ она стояла передъ Клеменцомъ.

Черезъ часъ она, одтая въ дорожное платье, вышла изъ комнаты управляющаго подъ руку съ Клеменцомъ и сла въ подъхавшую карету, сопровождаемая разными пожеланіями Гертруды. Она была страшно блдна, но лицо ея выражало несказанную кротость, какъ будто она была чмъ-то вдохновлена свыше.

Карета покатилась.

Клеменцъ воротился въ замокъ. На верху, на площадк лстницы, встртилъ его отецъ, подъ предлогомъ нездоровья отказавшійся отъ охоты.

— Ну что? съ нетерпніемъ спросилъ онъ.

— Заказывайте свадебные пригласительные билеты, папа, отвчалъ Клемендъ, сіяя удовольствіемъ.— Мы спасены!

Конецъ второго тома.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

I.
Пакетъ.

Было сренькое, туманное утро. Теплый южный втеръ дулъ между горъ, окаймлявшихъ горизонтъ, и снгъ совершенно растаялъ въ нсколько дней. Размякшая почва высохла и на солнц отъ нея поднимался паръ: однимъ словомъ, все предвщало раннюю весну.

Фридрихъ сидлъ за письменнымъ столомъ, когда Беппо тиха постучался въ дверь и, получивъ позволеніе войти, вошелъ съ словами, что завтракъ готовъ и госпожа совтница въ столовой.

— Разв ужь такъ поздно? вскричалъ Фридрихъ, и вскочилъ, чтобы окончить свой туалетъ.

Беппо сталъ помогать ему, во время одванья Фридрихъ почувствовалъ у себя на рук горячую каплю. Онъ быстро взглянулъ на Беппо и тутъ замтилъ, что тотъ былъ весь въ слезахъ.

— Что съ тобой, старикъ? ласково спросилъ Фридрихъ.— О чемъ ты плачешь?

— Простите меня, синьоръ, проговорилъ Беппо,— я плачу потому, что служу вамъ сегодня въ послдній разъ. Это просто надрываетъ мое сердце, а все-таки… per Dio, Siguore, какъ ни люблю я васъ — а иначе я не могу!

— Благодарю тебя за твою привязанность, отвчалъ Фридрихъ.— Если ты могъ ршиться хать, то ужь покажи, что можешь и исполнить свое ршеніе. Позжай къ себ на родину и порадуйся на нее. Если же тамъ не найдешь того, чего ожидаешь, то возвращайся, мсто твое у насъ въ дом не будетъ занято. Когда дешь?

— Черезъ полчаса.

Беппо рыдая простился съ Фридрихомъ и черезъ полчаса тихо вышелъ изъ дому.

Фридрихъ вошелъ въ матери, она весело поздоровалась съ нимъ и подвинулась на диван, чтобы дать ему мсто подл себя.

— Налить теб кофе, спросила она,— или ты самъ нальешь?

— Налейте, матушка, вы, какъ всегда, улыбаясь отвчалъ Фридрихъ.— Ужъ позаботьтесь обо мн, заботы ваши мн пріятны.

— Это очень мило съ твоей стороны, сказала польщенная совтница,— впрочемъ въ сущности это только моя обязанность. Руки, изъ которой теб было бы пріятне принимать чашку, чмъ изъ рукъ матери, тутъ нтъ, и мн поневол надо играть роль хозяйки.

— А гд же Ульрика? спросилъ Фридрихъ съ нкоторою грустью.— Спитъ еще?

— Не знаю, дитя, но думаю, что такъ. Сегодня ночью у меня опять болла лвая рука и я не спала и слышала, какъ она пріхала домой. Это было далеко за полночь, а ты знаешь, что недоспанное ночью надо доспать утромъ.

— Прошу васъ, матушка, вскричалъ Фридрихъ,— оставимъ этотъ разговоръ. Не портьте мн утра.

— Боже упаси! отвчала совтница,— но такъ какъ объ этомъ зашла рчь, то я хотла еще спросить тебя, говорилъ ли ты съ женой объ извстномъ предмет.

— Нтъ, отвчалъ съ неудовольствіемъ Фридрихъ.— Я откладываю все его, потому что, какъ сказалъ вамъ, предоставляю Ульрик время натшиться и опомниться.

— Такъ какъ я это знала, то тоже ничего не говорила. Но не слишкомъ ли долго придется теб ждать?

Фридрихъ ничего не отвчалъ. Въ душ у него давно таилась эта мысль, но онъ заглушалъ ее усиленнымъ трудомъ. Совтница долго, пристально смотрла на него, потомъ заговорила:

— Не огорчайся моими словами, ясно то, что жена твоя не пропустила слова мои мимо ушей. Я едва врила себ, услыхавъ, какъ она рано пріхала въ тотъ вечеръ посл нашего разговора.

— Рано? спросилъ Фридрихъ.

— Да. Къ несчастію случилось такъ, что я уже лежала въ постели, а тебя не было дома или ты былъ занятъ съ своимъ таинственнымъ гостемъ въ башн.

Душа Фридриха сжалась отъ какого-то темнаго предчувствія.

— Но посл этого вечера, продолжала совтница,— она точно будто на зло прізжаетъ все позже и позже!

Въ это время вошелъ новый слуга и, къ немалому удовольствію Фридриха, прервалъ разговоръ.

— На двор, сказалъ онъ,— стоитъ какой-то мальчикъ съ письмомъ. Но онъ хочетъ самъ отдать его г. министру.

— Ну такъ пусти его, приказалъ Фридрихъ.

Въ комнату вошелъ мальчикъ съ очень пріятными чертами лица, но во всей фигур котораго виднлось что-то сдержанное и скрытное, что производило непріятное впечатлніе. По знаку Фридриха слуга вышелъ.

— Что теб, дитя? спросилъ Фридрихъ.— Кто тебя посылаетъ ко мн?

Мальчикъ ничего не отвчалъ, но подалъ ему толстый пакетъ — Это мн? снова спросилъ Фридрихъ, принимая его.— Да разв ты нмой?

Фридрихъ посмотрлъ на адресъ и отошелъ въ сторону распечатать пакетъ.

— Какой нмой, продолжала между тмъ совтница.— Вдь я его знаю. Это мальчикъ нашего сосда Вилля, тутъ въ переулк. Вдь это ты мальчуганъ? Гд же мать твоя?

Мальчикъ упорно молчалъ и смотрлъ внизъ. Когда же его спросили о матери, онъ поднялъ глаза и, взглянувъ и странно и печально на совтницу, отвчалъ:

— Мать давно ушла.

— Какъ ушла? спросила совтница.— Вотъ славно! ушла и бросила тебя? и ты не знаешь гд она?

Мальчикъ печально покачалъ головой.

Совтница хотла продолжать разговоръ, но вдругъ остановилась, посмотрвъ на Фридриха, который между тмъ, распечатавъ пакетъ, поблднлъ какъ смерть и дрожа сталъ читалъ какую-то бумагу.

— Что съ тобой, Фридрихъ? вскричала совтница, вскочивъ съ мста.— Что случилось, отчего ты такъ перепуганъ?

Она хотла броситься къ Фридриху, но тотъ быстро подошелъ къ ней и сказалъ:

— Ничего, матушка, право ничего, я только удивился. Благодарю тебя мальчуганъ, обратился онъ въ мальчику.— Ты ждешь чего нибудь?

Мальчикъ бросилъ на него смышленый взглядъ и спросилъ:

— Когда мн опять прійти?

— Я въ точности сдлаю все, какъ требуютъ. Теперь скоро десять часовъ,— приходи опять въ два.

Мальчикъ быстро повернулся и хотлъ уйти не простясь.

— Подожди же, вскричалъ вслдъ за нимъ Фюреръ,— и возьми вотъ это за труды.

Онъ подалъ ему большую серебряную монету. Мальчикъ, едва взглянувъ на нее, поспшно сунулъ ее въ карманъ.

Выйдя на улицу и осмотрвшись кругомъ, онъ проскользнулъ съ ловкостью лисицы въ темныя сни сосдняго дома:

Въ тоже время, въ конц переулка, въ подвальномъ этаж отворилась дверь и въ нее вышелъ ткачъ Билль и пронзительно свиснулъ. Ричардъ тотчасъ же прибжалъ на этотъ сигналъ и подошелъ въ ткачу.

— Вотъ, сказалъ онъ, протягивая монету.— Купи намъ хлба.

Билль, взглянувъ на монету, удивился.

— Мальчикъ, откуда ты взялъ это? вскричалъ онъ.

Ричардъ, ничего не отвчая, въ мигъ вбжалъ на верхъ по лстниц къ себ въ комнату, гд онъ спалъ.

Вскор посл мальчика изъ тхъ темныхъ сней, куда онъ вбжалъ, вышла женщина плотно закутанная. Она осторожно осмотрлась кругомъ и потомъ поспшно пошла вдоль переулка.

Между тмъ совтница осыпала сына вопросами о содержаніи извстій, произведшихъ на него такое сильное впечатлніе.

— Успокойтесь, милая матушка, отвчалъ ей Фридрихъ.— Это ничего. Я только не былъ приготовленъ къ тому извстію, которое получилъ.

— Я знаю тебя, говорила мать,— и знаю, что ты не такой человкъ, чтобы испугаться пустяковъ! Ну, говори же! Вдь я не хочу знать, что было въ этихъ скверныхъ бумагахъ, но скажи мн только, не грозитъ ли теб какая нибудь опасность?

— Опасность? Какъ это пришло вамъ въ голову? спросилъ Фридрихъ.

— Вотъ видишь ли, со страхомъ сказала совтница.— Ты не говоришь, что ее нтъ, слдовательно ты узналъ что нибудь нехорошее. Не правда ли, противъ тебя что нибудь замышляется?

Фридрихъ съ удивленіемъ взглянулъ на нее.

— Еще разъ спрашиваю васъ, сказалъ онъ,— какъ могло это прійти вамъ въ голову?

Совтница колебалась.

— Потому что, сказала она потомъ,— съ нкотораго времени, я знаю, что у тебя есть враги, которые употребятъ вс усилія, чтобы лишить тебя твоего положенія и разстроить твои планы.

— Вы знаете это, отвтилъ Фридрихъ,— и скрывали это отъ меня? Милая матушка, могу себ представить, сколько вы выстрадали!

— Да, мн было тяжело, отвчала совтница,— но когда я все это передумывала, мн все-таки казалось, что лучше объ этомъ не говорить теб. Вдь я знала, что ты желаешь хорошаго, и что хорошее благословлено Господомъ, и потому, думала я, лучше предоставить все твоей честности и его святой вол.

— А что знаете вы матушка? началъ Фридрихъ.— Скажите мр теперь все, что вы знаете.

Совтница разсказала коротко и просто о посщеніи Овербергена и о разговор ея съ нимъ.

— Я знаю этого господина, сказалъ онъ.— Но повторяю — мн не грозитъ никакой опасности.

Онъ всталъ, взялъ шляпу и бумаги и, пожавъ руку матери, вышелъ. Въ сняхъ его встртила горничная Ульрики и доложила ему, что госпожа ея желаетъ поговорить съ нимъ. Онъ хотлъ сначала отказаться, такъ какъ онъ и безъ того опоздалъ, но потомъ одумался и пошелъ за нею.

Войдя къ Ульрик, онъ отъ души поцловалъ ее.

— Извини меня, что я задерживаю тебя, сказала она,— но только при твоихъ занятіяхъ у меня нтъ другихъ средствъ видться съ тобою.

— Въ несчастію, день мн не принадлежитъ, ласково отвчалъ Фридрихъ,— а относительно вечера я могу обратить этотъ упрекъ на тебя. Ты не пользуешься возможностью видть меня.

— Вотъ какъ! сказала Ульрика, колко улыбаясь,— такой упрекъ лишаетъ меня мужества сообщить теб мое желаніе, для чего…

— Желаніе? Если я имю возможность выполнить его, любезно отвчалъ Фридрихъ,— то теб остается только высказать его.

Ульрика поклонилась.

— Теб конечно извстно, какъ радушно принята я въ обществ. Мн постоянно даютъ понять, что нтъ такого общества, гд жену твою могли бы принимать не съ полнымъ удовольствіемъ.

— Это ужь ради твоей любезности, что, во всякомъ случа, мн чрезвычайно пріятно, замтилъ Фридрихъ.

— До сихъ поръ, продолжала Ульрика,— я была всюду и всегда только гостьею, по требованію же общежитія, надо чтобы и я когда нибудь отвтила на гостепріимство и выказала бы и его съ своей стороны. Однимъ словомъ, неизбжно мн пригласить и къ себ.

— Что же, сдлай это. Твои обязанности, точно также и мои обязанности, мн будетъ пріятно видть у насъ общество.

— Такую готовность съ твоей стороны я ожидала, но ты поймешь, что и отъ меня и отъ тебя общество ожидаетъ многаго. И что при такомъ условіи вншность очень важна.

— Ахъ, ты хочешь сказать, что квартира наша недостаточно изящна? смясь спросилъ Фридрихъ.— Это очень можетъ быть! Ну въ этомъ отношеніи надо призвать на помощь твой вкусъ! Не трогай только ни моей комнаты, ни комнаты матушки, а ее всмъ остальнымъ распоряжайся какъ знаешь.

— Это очень мило съ твоей стороны! Только это не то, чего я хочу. Наша квартира здсь никакъ не можетъ подойти подъ свтскія требованія.

— Это отчего? Разв она не также просторна и неудобна, какъ и лучшія квартиры въ город?

— Да, но только она старомодна. Невозможно будетъ устроить что нибудь изящное и цлое. А узкій-то, грязный переулокъ? По немъ вдь едва можно прохать, а двумъ каретамъ и не разъхаться.

Фридрихъ почесалъ себ лобъ.

— Ну, вдь этому горю помочь нельзя, сказалъ онъ.

— Можно! возразила Ульрика,— конечно можно, если бы ты только захотлъ.

— Если бы я захотлъ?

— Въ город довольно хорошенькихъ квартиръ. Если бы ты ршился взять другую квартиру…

— Объ этомъ не можетъ быть и рчи! сказалъ Фридрихъ и всталъ.

— Такъ положительно? спросила задтая Ульрика.

— Разъ навсегда. Это глупость, а глупость устраняется всего лучше ршительностью. Хорошо было бы, если бы я во всемъ такъ поступалъ.

— Можетъ быть, ты объяснишь мн, что это значитъ?

Фридрихъ, уже взволнованный раньше, вспыхнулъ.

— Объясню, отвчалъ онъ.— Непремнно объясню. Домъ этотъ мн принадлежитъ, онъ славный, красивый, удовлетворяющій благоразумнымъ требованіямъ…

— Слдовательно мои требованія неблагоразумны!

— Было бы ложью противорчить этому. Да, твои требованія неблагоразумны! И если бы ты подумала, какъ дорогъ мн домъ, гд отецъ мой провелъ большую часть своей жизни, гд онъ работалъ и умеръ, домъ столь дорогой моей матери… если бы ты обо всемъ этомъ хотя немного подумала, ты не высказала бы такого требованія. Неужели ты могла предполагать, что я оставлю домъ и брошу мать свою? Никогда!

— Къ сожалнію, мать твоя теб дороже жены! Это я уже испытала!

— Ты ничего не испытала, кром того, что достойная женщина сдлала теб замчаніе объ образ твоей жизни! Если бы ты обратила вниманіе на ея замчаніе, теб это принесло бы пользу, и меня избавило бы отъ непріятности повторять теб то, что она говорила.

— Какъ! и ты тоже?

— И я. Или ты думаешь, что я молчу потому, что я ничего не вижу? Я молчалъ только потому, что надялся на тебя, я думалъ что ты сама пробудишься отъ твоихъ пустыхъ увеселеній и воротишься въ кругъ твоихъ домашнихъ обязанностей. Ты этого не сдлала! И не думаешь этого длать! Это доказываетъ мн сегодняшнее твое требованіе! Такъ знай же, что я повторяю теб замчанія моей матери! Считай каждое ея слово какъ бы сказаннымъ мною!

— Фридрихъ, какъ говоришь ты со мною?

— Какъ мужъ. Пняй на себя, что теб пришлось это слушать.. Ты забываешь свое положеніе. Если я, по занимаемому мною мсту, сталъ на равную ногу съ аристократіей — это меня ни въ чемъ не измняетъ. Мои взгляды, мои принципы остались прежними! Я не такъ глупъ, чтобы предполагать, что вмст съ принятіемъ мста, и потребности…

— Прошу тебя прекратить этотъ разговоръ — я знаю ужь достаточно.

— Очень жалю, что такое объясненіе было необходимо, но избавить тебя отъ него я не могъ, и такъ какъ мы зашли уже такъ далеко, то знай, что теб надо перемниться, и что ты должна исполнить мое желаніе.

— Должна? И ты смешь мн говорить это, ты…

— Я говорю это, и настою на своемъ. Ты немедленно измнишь образъ твоей жизни, будешь сидть дома, и только въ вид исключенія здить въ гости.

Ульрика разразилась слезами.

— Несчастная я! вскричала она, спрятавъ лицо въ подушки дивана, на который она бросилась.— Какъ говоришь ты со мною! О моя милая, добрая мать, такъ говоритъ съ твоей дочерью человкъ, поклявшійся теб… Ахъ! если бы ты дожила до этого!

Точно отъ электрическаго удара Фридрихъ остановился передъ нею.

— Не поминай о твоей матери, несчастная! вскричалъ онъ.— Обдумай то, что я сказалъ теб, и не заставляй меня представить теб смертный одръ легкомыслія и разсказать вещи, которыя лучше на вки скрыть отъ тебя!

Съ этими словами онъ повернулся и вышелъ изъ комнаты. Ульрика осталась въ слезахъ и съ сердцемъ, разтерзаннымъ отъ различныхъ впечатлній.

Въ то же самое время герцогъ Феликсъ сидлъ въ раздумь въ своей комнат. Передъ нимъ лежала груда бумагъ и записокъ, которыя ему надо было подписать, но его взоры были обращены къ окну. На двор яркое солнышко начинало разсивать туманъ. Въ душ молодого герцога произошла со дня вступленія его на престолъ перемна, о которой никто не подозрвалъ, и въ которой онъ не смлъ сознаться самъ себ. Когда скиптръ достался ему такъ быстро и такъ неожиданно, это обстоятельство и все ему предшествовавшее, привело его въ такое восторженное состояніе, что онъ принялъ на себя ршенія самыя важныя. Онъ походилъ на человка, принявшаго въ пылу благороднаго чувства долгъ, который со временемъ сдлался для него тягостнымъ и непріятнымъ. Когда онъ ршился взять въ министры Фюрера и осуществить съ его помощію идеалъ гуманнаго управленія, онъ смотрлъ на все это очень серьезно. Этотъ идеалъ,— воспоминаніе его студенческаго времени,— предсталъ предъ нимъ съ новой прелестію, когда ему самому, не будучи узнаннымъ, пришлось ознакомиться съ возстаніемъ народа и узнать его чувства и нужды. Идеалъ этотъ онъ хотлъ ввести въ жизнь, но не зналъ, какъ это сдлать. Ему казалось, что осуществленіе такого идеала можетъ совершиться такъ же быетро, какъ постройка какого нибудь сказочнаго дворца, но вдругъ увидлъ, что и тутъ нужны приготовленія. Сначала онъ слушалъ проэкты Фюрера съ интересомъ и не безъ удовольствія соглашался на нихъ но вскор сталъ смотрть на вс эти реформы и нововведенія, какъ на какую-то прихоть.

Основной законъ, пріостановленный вмшательствомъ герцогини- бабки, явился снова на сцену вслдствіе вліянія Фюрера и для обнародованія его не доставало только подписи герцога.

Такимъ образомъ, хотя герцогъ и охладлъ къ взглядамъ Фридриха, но самъ Фюреръ лично скоре выигралъ, чмъ проигралъ въ милости герцога. Съ одной стороны, характеръ Фридриха невольно возбуждать уваженіе, а съ другой, въ герцог было сознаніе своей неправоты, и неправоту эту онъ сознавалъ вслдствіе своихъ отношеній въ Ульрик. Хотя между Федиксомъ и Ульрикой не было преступныхъ отношеній, но между ними существовала тайна, которую они по необходимости должны были хранить отъ Фридриха, и она незамтно сближала ихъ. Со дня бала въ ратуш, герцогъ видлъ Ульрику нсколько разъ въ обществ, хотя онъ говорилъ съ ней вообще весьма мало, но тмъ не мене эти свиданія зажгли въ Феликс сильную страсть. Страсть эта, можетъ быть, усиливалась потому, что герцогъ считалъ недоступнымъ для себя обладаніе Ульрикой и, кром того, принужденъ былъ тщательно скрывать свои чувства. Только одна Ульрика, несмотря на кажущуюся незначительность ихъ разговоровъ, видла изъ каждаго слова, изъ каждаго взгляда сильную подавленную страсть, съ которой, по легкомыслію своему, ей хотлось играть. Въ душ она оправдывалась тмъ, что разговоры эти происходятъ при всхъ, но въ часы уединенія нердко мечты ея вовсе не согласовались съ обязанностями жены, преданной своему мужу. Мечты эти слишкомъ ясно доказывали, что порочная искра зажглась въ ея душ.

Вс эти чувства и соображенія неясно вертлись въ груди гердога. Наканун вечеромъ онъ видлся съ Ульрикой, и теперь все еще мечталъ о прошедшемъ, такъ что вздрогнулъ даже, когда оберъ-камердинеръ доложилъ ему, что наступило время пріема. Прежній лакей Борнеманъ, поступившій на мсто прогнаннаго Кюндиха, почтительно спросилъ герцога, угодно ли ему будетъ начать пріемъ.

— Кто хочетъ меня видть? спросилъ герцогъ.

— Нсколько человкъ дворянъ, имена которыхъ написаны тутъ, отвчалъ Борнеманъ, положивъ на столъ листъ бумаги.— и архитекторъ Риголетъ!

— А, онъ, сказалъ Феликсъ, вставая.— Впусти его перваго! Еще непріятный разговоръ, проговорилъ онъ шопотомъ въ то время, какъ лакей вышелъ исполнить его приказъ,— которымъ я обязанъ своему министру.

Архитекторъ вошелъ, почтительно раскланиваясь.

— Мн очень пріятно видть васъ, любезный Риголетъ, началъ герцогъ,— не принесли ли вы чего нибудь новаго изъ своихъ работъ?

— Я очень жалю, ваше высочество, что не могу этимъ служить вамъ, отвчалъ архитекторъ,— я явился, чтобы передъ отъздомъ своимъ…

— Какъ, вы узжаете? вскричалъ герцогъ.— Отъ души сожалю объ этомъ. Но конечно не надолго?

— Этого я не могу опредлить, отвчалъ архитекторъ.— Художникъ не принадлежитъ себ, а принадлежитъ мсту, гд ему приходится примнить къ длу свои способности.

— Теперь къ сожалнію примнить ихъ у себя я не могу, отвчалъ Феликсъ, нсколько задтый словами художника.— Мн очень жаль, что серьезные вопросы у меня въ стран не позволяютъ мн въ начал моего царствованія обратить вниманіе на искусство настолько, насколько бы мн этого хотлось. Когда же это будетъ возможно и вы будете свободны, то мн будетъ очень пріятно поддержать вашъ талантъ. Прощайте!

Феликсъ раскланялся и художникъ удалился, чтобы дать мсто дворянамъ. Между другими были и Адельговенъ и оба Шроффенштейна.

— Я удивленъ, господа! встртилъ ихъ Феликсъ.— Что могло привести васъ ко мн въ такомъ количеств.

— Убжденіе, ваше высочество, отвчалъ Шроффенштейнъ-отецъ,— что мы не напрасно выскажемъ просьбу, отъ которой зависитъ наше благополучіе!

— Просьбу? Говорите!

— Ваше высочество начали на престол вашихъ предковъ вводить другіе принципы, а не т, которые вками служили для пользы страны. Ваше высочество начали большими, ршительными реформами и намрены — если намъ позволено проникнуть въ тайну вашихъ высочайшихъ ршеній — утвердить навсегда дло ваше общимъ кореннымъ закономъ?

— Какъ? Неужели догадки мои справедливы, господа! перебилъ его герцогъ.— Неужели и вы принадлежите къ партіи недовольныхъ?

— Мы пришли, продолжалъ Шроффенштейнъ,— просить ваше высочество, при составленіи этого закона, не лишать правъ, которыми дворянство страны пользовалось впродолженіи столькихъ вковъ. Ваше высочество осчастливили безграничнымъ своимъ довріемъ человка, въ которомъ мы не можемъ предполагать къ намъ пріязни. Онъ извстенъ, какъ человкъ, пропитанный самыми вредными идеями новаго времени и. находящійся въ сношеніяхъ съ опаснйшими сторонниками республиканизма, и какъ человкъ, непремнно желающій уничтожить насъ.

— А, такъ жалоба на моего министра! Вы несправедливы къ нему, господа, я знаю вполн его взгляды! Онъ ничего не желаетъ такого, чего бы и я не желалъ.

— Не можетъ быть, ваше высочество! Судя по слухамъ, отъ насъ хотятъ отнять право суда надъ нашими подданными, оброкъ, десятинный сборъ будутъ уничтожены и мы будемъ подсудны такому же суду, какъ самый послдній батракъ изъ народа.

— Относительно послдняго я не думаю, чтобы вы могли быть недовольны, за все же остальное вы будете удовлетворены.

— Ваше высочество! Какое же удовлетвореніе, можетъ возвратить дворянству блескъ, вліяніе и благосостояніе, если отъ него отнимаютъ источники этого благосостоянія! Дворянство будетъ только слово, пустой звукъ!

— Можете ли вы жаловаться, что васъ заставляютъ приносить жертву, когда я добровольно приношу гораздо большую. Не закрывайте глазъ на требованія времени, то, чмъ вы жертвуете, принесетъ пользу цлому и слдовательно и вамъ также.

— Я буду такъ смлъ, что позволю себ противорчить вашему высочеству! вскричалъ Шроффенштейнъ.— Оно принесетъ пользу не цлому, а только одной части, простому народу. Ему будетъ отдано то, что будетъ отнято у насъ. Это тайныя намренія опаснаго человка, въ несчастію страны, стоящаго около васъ, и пріобртшаго такое странное вліяніе надъ вашимъ высочествомъ, что онъ осмливается возставать противъ частныхъ желаній вашего высочества.

— Что вы хотите этимъ сказать? вскричалъ Феликсъ.

— О желаніи вашего высочества строить новый дворецъ, чему онъ осмлился противиться.

— Объ этомъ прошу не говорить! вскричалъ Феликсъ.

— Теперь, снова началъ Шроффенштейнъ,— дло заключается все въ томъ, чтобы сдлать этого человка безвреднымъ. Теперь надо удержать дворянство, какъ опору и силу престола. Вмст съ дворянствомъ онъ хочетъ уничтожить тронъ и такимъ образомъ дйствовать въ пользу своего идеала — республики. Вотъ вслдствіе чего мы явились къ вашему высочеству отъ имени большинства дворянства, и почему мы считали своей священной обязанностью просить ваше высочество отставить министра.

Говорившій замолчалъ, герцогъ тоже молчалъ, смлость требованія и способъ выраженія нсколько удивили его.

— Если бы я, опираясь только на ваши слова, ршился на что нибудь, сказалъ онъ потомъ,— вы имли бы право упрекнуть меня, что я дйствую необдуманно. Я подумаю о томъ, что вы сказали, и сегодня же дамъ вамъ отвтъ.

Недовольная депутація удалилась. Герцогъ далъ уклончивый отвтъ потому, что въ словахъ дворянства слышалась ршительность, которая не дозволяла ему согласиться на ихъ просьбу, хотя бы въ душ онъ и, былъ согласенъ съ ними. Слова дворянства запали однако въ душу герцога. Его поразила мысль, что дйствительно, можетъ быть, за доводами Фридриха скрываются боле глубокіе мотивы, и ито онъ, можетъ быть, считаетъ его только орудіемъ, которымъ и пользуется. Когда въ часъ доклада въ кабинетъ вошелъ Фридрихъ, герцогъ еще былъ занятъ этими мыслями. Онъ долго молча смотрлъ на лицо министра, въ которомъ замтна была въ тотъ день необыкновенная серьезность, а дла между тмъ шли своимъ чередомъ.

— Что мы готовы сегодня? спросилъ наконецъ герцогъ.

— Съ сегодняшними длами готовы, отвчалъ Фридрихъ,— но мн надо поговорить еще о самомъ важномъ.

— Самомъ важномъ?

— Для вашего высочества, для всей страны и для меня. Основному закону все еще не достаетъ подписи.

Герцогъ всталъ, непріятно задтый.

— Оставьте это дло до другого раза, сказалъ онъ,— это дло ршено, но сегодня мн не хочется. Вдь еще успется.

Лицо Фюрера омрачилось.

— Вашему высочеству, сказалъ онъ въ волненіи, но сдержанно,— извстно высокое значеніе этого закона. Вы знаете, какъ необходимо обнародовать его поскоре, чтобы подтвердить все предшествующее, такимъ образомъ въ вашемъ отказ я вижу слдствіе глубокихъ неизвстныхъ мн основаній.

— Такихъ основаній не существуетъ! вскричалъ Феликсъ,— но такой важный шагъ я хочу сдлать въ боле хорошемъ расположеніи духа, чмъ мое настоящее. Вы знаете, что я ршился исполнить ваше желаніе, только не торопите меня.

— Мое желаніе, ваше высочество? съ удивленіемъ отвчалъ Фридрихъ.— До настоящей минуты я думалъ, что это желаніе вашего высочества, исполнителемъ котораго являюсь я. Неужели это не такъ? Неужели противникамъ удалось уже такъ скоро потушить высокое вдохновеніе, которому я обязанъ своимъ назначеніемъ?

— Что вы говорите о противникахъ? вскричалъ герцогъ.— Что вы считаете меня флюгеромъ, вертящимся куда втеръ подуетъ?

— Если же дло тутъ не въ желаніи вашего высочества, сказалъ Фридрихъ, подумавъ немного,— то значитъ въ томъ, что я исполнителемъ его… слдовательно я лишился вашего доврія!

— Не ловите меня на каждомъ слов! Я не люблю этого. Тутъ нтъ рчи о нежеланіи или колеблющейся довріи. Не торопите меня,— вотъ и все. Мы успемъ сдлать еще больше этого. Къ чему вы такъ спшите?

— Потому что я знаю, какъ дорого время, и потому, что людямъ принадлежитъ только настоящее.

— Вы думаете, что я могу умереть, и дло ваше останется неоконченнымъ? Не безпокойтесь, въ мои года ударомъ не умираютъ.

— Я на это не намекалъ, я хотлъ только сказать, что нахожу лучшимъ не откладывать дла, которое можно кончить. Въ настоящую минуту я на себ испытываю, какъ скоро проходитъ счастье человка.

При этихъ словахъ Фридрихъ совершенно безсознательно держался за кольцо, подаренное ему герцогомъ, и вертлъ его на пальц. Герцогъ замтилъ это и остановился.

— Вамъ нечего указывать мн на кольцо, сердито вскричалъ онъ,— я не забылъ своего общанія!

Фридрихъ молча снялъ кольцо съ пальца и положилъ его въ себ въ карманъ. Отъ герцога не укрылось и это движеніе.

— Зачмъ это, вскричалъ онъ, раскаиваясь въ своей вспышк,— я былъ несправедливъ къ вамъ. Носите кольцо всегда, полезно, чтобы я иногда видлъ его. Но дйствительно ли слдуетъ издавать такой законъ? продолжалъ онъ, помолчавъ немного.— Вы знаете, какъ искренно желаю я блага своей стран. Но нельзя ли сдлать для этого все, какъ мы предполагали съ вами, не издавая такого закона?

— Конечно можно, отвчалъ Фюреръ,— но кто поручится вамъ за вашихъ потомковъ? Неужели вы хотите создать благо только на время, а не навсегда?

— Но какой же гарантіей можетъ быть листъ бумаги, пергаментъ противъ воли человка? Если кто нибудь изъ потомковъ моихъ не захочетъ быть моимъ послдователемъ, что помшаетъ ему уничтожить однимъ взмахомъ пера все, изданное мною?

— Это возможно, но, лично для себя, я вижу въ этомъ новое доказательство, такъ какъ вижу что я лишился вашего доврія. Позвольте мн воротиться къ своимъ прежнимъ скромнымъ занятіямъ, которыя оставлены мною противъ желанія, и дай Богъ, чтобы вы нашли совтниковъ, которые такъ бы врно служили вамъ и стран, какъ я!

— Вы слишкомъ торопитесь, сказалъ герцогъ посл нкотораго молчанія, во время котораго онъ пристально смотрлъ на Фридриха.— Я не даю вамъ отставки.

— Тмъ не мене я прошу васъ объ ней, твердо отвчалъ Фридрихъ.— Ваше высочество обратили вниманіе на слова людей, которые называютъ себя моими врагами, но которые въ сущности враги цлой націи и ея лучшаго будущаго.

— Какъ пришло вамъ это въ голову?

— Намренія господъ, которыхъ ваше высочество принимали передо мною, я знаю слишкомъ хорошо, чтобы не понять, что привело ихъ къ вамъ. Я вижу, что слова ихъ проникли къ вамъ въ сердце. Такимъ образомъ мн остается исполнить только одинъ долгъ, ваше высочество, а именно, открыть происки моихъ обвинителей. Ихъ позорныя интриги теперь, съ моимъ удаленіемъ, будутъ вроятно лишними, но вашему высочеству нужно знать все-таки, что это за люди.

— Что вы хотите этимъ сказать?

— Что эти люди ршили во что бы то ни стало низвергнуть либеральныя начала, извстныя вашему высочеству. Если бы вы, герцогъ, не отставили меня сегодня, то герцогиня-бабка взяла бы въ свои руки бразды правленія, ваше высочество были бы объявлены помшаннымъ и находились бы подъ присмотромъ.

— Можетъ ли это быть, Фюреръ! Вы бредите! Кто сообщилъ вавъ это?

— Это не бредъ, вотъ доказательства! Вотъ бумага, подписанная всми заговорщиками, которой они просятъ герцогиню принять управленіе. Вотъ доказательства поповскихъ козней въ стран, а вотъ договоръ съ сосдней державой.

Онъ положилъ бумаги передъ герцогомъ. Феликсъ стоялъ, какъ громомъ пораженный, онъ то блднлъ, то краснлъ, тревожно разсматривая положенные передъ нимъ документы.

— Неслыханный позоръ! проговорилъ онъ потомъ.— И герцогиня! Моя родная… Какую услугу оказали вы мн, другъ мой! Но я поймаю ихъ! Они узнаютъ, что значитъ гнвъ мой! Но все это только копіи! Гд же оригиналы?

— У меня есть и оригиналы, отвчалъ Фридрихъ,— но я могу только показать ихъ вашему высочеству, чтобы подтвердить этихъ достоврность копій. Я получилъ ихъ подъ условіемъ, что возвращу ихъ сегодня же въ два часа. Прежде, чмъ я дамъ ихъ вамъ, я попрошу вашего герцогскаго слова, что вы тотчасъ же возвратите ихъ мн.

— Но къ чему? Какже уличить и наказать измнниковъ, если…

— Я сообщилъ вашему высочеству объ этомъ дл только для того, чтобы вы знали, что это за партія. А наказать за заговоръ, во глав котораго стоитъ герцогиня-бабка, вамъ нельзя, и потому я прошу васъ дать слово!

— Хорошо! Даю вамъ его.

Фридрихъ досталъ оригиналы, и герцогъ поспшно просмотрлъ ихъ.

— Такъ, такъ! Вотъ, Фюреръ, сказалъ онъ,— документы. Возьмите ихъ, а копіи оставьте мн для вчнаго воспоминанія, мн надо внимательне просмотрть ихъ. А теперь оставьте меня одного, и не говорите мн больше о вашей отставк! Идите, мн надо остаться одному! Прикажите, чтобы никого ко мн не пускали. Въ пять часовъ придетъ эта депутація! Будьте тоже здсь, вамъ надо слышать отвтъ, который я имъ дамъ.

Фридрихъ вышелъ. Феликсъ остался въ такомъ смущеніи, что не замчалъ, какъ летли часы и какъ наступилъ уже вечеръ, напомнившій ему о предстоявшемъ свиданіи.

Въ назначенное время Адельговенъ, Шроффенштейны и сообщники ихъ стояли въ зал герцога и ждали, когда ихъ позовутъ.

— Какъ думаете вы? спросилъ кто-то старшаго Шроффенштейна,— въ какомъ положеніи наши дла?

— Почемъ знать, отвчалъ онъ,— его высочество кажется очень не въ дух.

— Онъ не выходилъ къ обду, замтилъ кто-то.

— Что такое могло случиться? сказалъ Адельговенъ.— Но все равно, если онъ намъ откажетъ, то вдь все уже готово. Вдь ты спряталъ бумаги, Клеменцъ?

— Конечно, отвчалъ тотъ, вынимая бумажникъ и показывая бумаги.

Въ это время дверь въ комнату герцога отворилась.

Впущенные депутаты подошли къ герцогу, одтому въ блестящій мундиръ и мрачно смотрвшему на нихъ. Подл него стоялъ Фридрихъ въ простомъ черномъ фрак.

— Подойдите поближе, торжественно началъ герцогъ.— Я общалъ вамъ еще сегодня дать отвтъ, и исполняю свое общаніе въ присутствіи человка, обвиняемаго вами. Слушайте же: я не испугаюсь вашихъ замысловъ, втайн составленныхъ! Отъ того, что я считаю справедливымъ, я не отступлю ни ради себялюбиваго дворянства, ни ради кучки ханжей, ни ради сосднихъ плодовъ, даже если бы въ стран у меня появились государственные измнники, которые бы вздумали опираться на нихъ! Запомните это для себя и передайте всмъ своимъ единомышленникамъ! Я очищу страну отъ возмутителей, дйствующихъ во мрак. Вы же можете устраивать въ своихъ помстьяхъ настоящія — поймите меня хорошенько — настоящія охоты, и знайте, что попытку противиться моей вол я накажу, несмотря на то, кмъ она будетъ сдлана — несмотря, какъ бы близко человкъ этотъ ни стоялъ во мн! Вотъ человкъ, продолжалъ онъ, обращаясь къ Фюреру,— которому я довряю, въ особенности съ настоящаго дня. Онъ останется моимъ министромъ, а чтобы вы видли, какъ серьезно отношусь я къ своимъ намреніямъ, прошу васъ сообщить вашимъ и всему моему народу радостную всть, что я передъ вашими глазами подписалъ актъ, закрпляющій на вки его права!

Онъ подписалъ.

Уничтоженные, съ злобою въ душ, удалились посланные.

— Довольны ли вы мною? спросилъ герцогъ Фюрера, тоже совершенно пораженнаго.— Что вы и теперь хотите еще уйти отъ меня? Въ доказательство что нтъ, обнимите меня.

II.
Hа дач.

Передъ окнами небольшого флигеля разстилались куртины съ душистыми цвтами, посреди которыхъ журчалъ фонтанъ, освжая кругомъ всю зелень. Весеннее солнце ярко освщало прекрасную мстность и едва пробиралось сквозь зеленыя занавски въ нижнюю, комнату дачки. Въ глубин этой роскошно-убранной комнаты на низенькомъ диванчик лежалъ больной, закутанный, несмотря на теплоту, одялами и пледами. Подл дивана стоялъ старикъ, по виду отставной военный. Его звали Виндрейтеромъ. Онъ былъ извстенъ какъ человкъ энергическій и горячо преданный длу свободы. Онъ принималъ, самое дятельное участіе въ послднемъ народномъ движеніи и былъ въ немъ одной изъ самыхъ замтныхъ личностей. Онъ пользовался большимъ уваженіемъ и популярностію въ сред городскихъ ремесленниковъ.

— Не примете ли порошокъ, лейтенантъ? спросилъ старикъ Виндрейтеръ, поднося къ больному, рюмку съ лекарствомъ.

Больной поднялся такъ поспшно, чего никакъ нельзя было ожидать при вид его изнуренной фигуры, и со всего розмаха ударилъ по рук стараго солдата. Рюмка полетла и разбилась.

— Собака! что мн въ твоемъ лекарств! Докторъ дуракъ! ему надо вынуть пулю у меня изъ груди! Я чувствую ее, она жжетъ меня! Будь тысячу разъ проклята рука, пустившая ее въ меня!

Утомленный Бергдорфъ упалъ въ изнеможеніи.

— Не надо такъ говорить. Это бы ни пустилъ ее, онъ сдлалъ это на войн. Я тоже былъ тамъ, подл меня падали многіе, и имъ ужь не встать. Но никто изъ нихъ въ послднюю минуту не думалъ о рук, пустившей пулю.

— Да, если бы онъ убилъ меня на мст, я не проклиналъ бы его. Но вдь я мучусь ужь годъ…

— Можетъ быть, судьба устроила это для того, чтобы дать вамъ время въ чемъ нибудь раскаяться передъ смертью…

— Не говори мн о смерти. Разв докторъ сказалъ, что я умру, или ты выдумалъ это изъ своей дурацкой башки!

— Докторъ сказалъ, что вамъ очень, очень худо. А я думаю, не мшаетъ вамъ подумать о смерти и очистить совсть…

— Я жить хочу! Проклятъ, проклятъ, кто выстрлилъ въ меня. Если бы мн узнать кто! Вдь ты былъ тамъ, ты долженъ знать!..

— Я стоялъ тамъ и видлъ васъ, и узналъ, что вы сынъ моего бывшаго ротмистра, тотъ самый мальчикъ, котораго я каталъ на лошади. Подумайте-ка, лейтенантъ, не надо ли вамъ сдлать какого нибудь распоряженія. Не оставляете ли вы кого нибудь, кто бы имлъ право проклинать васъ?

— Что ты хочешь сказать? На что ты все намекаешь? Я имю право проклинать, и пусть будетъ проклятъ…

— Не проклинайте, быстро проговорилъ старикъ,— почемъ вы знаете, чья рука направила въ васъ пулю!

— А, такъ ты знаешь? вскричалъ Бергдорфъ.— Знаешь, такъ говори же.

— Можно ли знать кто въ такой сумятиц? Лежите лучше спокойне, а я вамъ разскажу что нибудь. Жила была у насъ въ город двушка, хорошая, честная двушка. Понравилась она одному важному баричу. Важный баричъ поигралъ съ двушкой да и бросилъ ее, у двушки родился сынъ. Уликъ противъ барича не было, потому что въ двушк онъ ходилъ только по ночамъ и то переодтый, писемъ ей не писалъ. Судъ заставилъ его присягнуть. Онъ и присягнулъ, что отродясь не видывалъ этой двушки. Прошло много лтъ съ тхъ поръ. Бдная двушка не любила надменныхъ господъ, и когда возсталъ народъ, на одной изъ баррикадъ она стояла блдная, съ сверкающими глазами. Братъ ея пришелъ за нею и за ея сыномъ, но она не пошла, говоря, что теперь настала пора отомстить ея оскорбителямъ. Лейтенантъ! не помните ли вы, что, когда вы подходили въ баррикад, съ правой стороны стояла блдная двушка? Она не спускала съ васъ глазъ и шептала: это онъ!

— Я видлъ ее, прошепталъ больной.— Такъ, это точно была она? Я видлъ ее въ ту минуту, какъ раздался выстрлъ. Она стояла съ ружьемъ. Такъ это она, Цилли. О, Боже мой!

— Чтожь, вы и теперь будете еще проклинать, лейтенантъ. Теперь вы знаете, какъ вамъ надо распорядиться. Съ той несчастной ночи двушка пропала, никто не знаетъ, куда она длась. Но вдь есть ребенокъ и онъ вашъ, неужели вы теперь бросите его?

— Но что могу я для него сдлать? спросилъ Бергдорфъ, не глядя на Виндрейтера.

— Неужели вы можете еще спрашивать объ этомъ?

— Приведи мн мальчика.

Старикъ съ сіяющимъ лицомъ бросился изъ комнаты. Больной остался одинъ. Тишина въ комнат прерывалась его тяжелымъ дыханіемъ, онъ задумчиво смотрлъ, какъ свтъ, слабе и слабе проникавшій въ комнату сквозь опущенныя гардины, и воздухъ, доносившійся въ отворенное окно, начинали напоминать о вечер. Вдругъ гардины заколыхались и между ними показалась чья-то голова. Бергдорфъ хотлъ кричать, но не могъ, когда же Виндрейтеръ вошелъ со свчей, головы уже не было. Старикъ замтилъ волненіе больного и бросился къ нему.

— Что съ вами? вскричалъ онъ.— Что случилось?

— Она была опять тутъ, вотъ тутъ у окна.

— Кто могъ быть тутъ? Вы врно ошиблись.

— Она была! упорно говорилъ больной.— Я узналъ ее… она стояла у окна и смотрла на меня сверкающими глазами. Она… Цилли.

— Вамъ показалось. Я привелъ мальчика. Хотите его видть. Но онъ ничего не знаетъ. Я сказалъ только, что вы хотите ему что-то подарить.

Бергдорфъ кивнулъ головой. Вскор Виндрейтеръ вошелъ, ведя за руку мальчика. Ребенокъ со страхомъ озирался кругомъ.

— Вотъ, Ричардъ, этотъ господинъ хочетъ купить теб новое платье. Теб нечего его бояться.

Мальчикъ остановился около больного и устремилъ на него свои большіе темные глаза, какъ будто желая убдиться, что ему точно нечего его бояться. Больной тоже внимательно смотрлъ на ребейка, а старикъ стоялъ между ними, держа лампу и освщая обоихъ.

— Ея черты, прошепталъ больной,— дикіе, огненные глаза, что я видлъ сквозь дымъ въ минуту выстрла.

Онъ невольно вздрогнулъ. Ребенку стало тоже неловко и онъ прижался къ старику.

— Ну, заговорилъ старикъ, желая прекратить тяжелое положеніе,— этотъ господинъ желаетъ купить теб новое платье. Какого цвта купить теб?

— Чернаго, быстро проговорилъ мальчикъ.

— Зачмъ же чернаго? Для твоихъ лтъ лучше что нибудь посвтле.

— Ткачъ Билль говоритъ, что мать умерла и не вернется боле, отвчалъ Ричардъ.— Мн надо носить по ней трауръ, а чернаго платья купить не на что.

Бергдорфъ отвернулся.

— Ткачъ Веберъ отецъ твой? спросилъ Виндрейтеръ.

— Нтъ, дядя, онъ кормитъ меня, а отца я не знаю.

— А хочешь узнать его? спросилъ старикъ.

— Нтъ, твердо отвчалъ мальчикъ.— Мать говоритъ, что онъ дурной человкъ и сдлалъ ее несчастной.

Виндрейтеръ замтилъ, что больной въ изнеможеніи опустился на подушки и сказалъ мальчику:

— Ну теперь иди. Господинъ этотъ очень болнъ, завтра же приходи пораньше, я сведу тебя къ портному и ты получишь куртку.

Нальчикъ опрометью выбжалъ изъ комнаты. Долго въ комнат царствовало молчаніе, наконецъ больной протянулъ старику руку и сказалъ:

— Ты хорошо это сдлалъ, но ты видишь я не могу быть отцомъ ребенку, мать позаботилась, чтобы я не былъ имъ. Но я сдлаю для него все, что могу.

— Только не сегодня. Сегодня вамъ надо успокоиться.

III.
Пилигримы.

Недалеко отъ заставы св. акова въ пасмурный дождливый вечеръ шелъ мастеръ Ремпельманъ и тащилъ огромную связку кожъ. Подойдя къ своей квартир, онъ свиснулъ и вслдъ свисткомъ на верху отворилась форточка и въ нее высунулась голова госпожи Ремпельманъ.

— Слава теб, Господи, радостно вскричала она,— это ты?

— Да, сойди-ка внизъ да возьми кожи, а мн надо поправить въ саду абрикосы.

Черезъ полчаса сапожникъ вернулся изъ сада, ворча что-то.

— Что ты? за кого ворчишь? просила его жена.

— Опять посчитался съ сосдомъ, агентомъ Шпарбергеромъ, отвчалъ мужъ,— поправляя абрикосы, я схватился за желзную ршетку и она подалась. Агентъ это видлъ и мн пришлось передъ нимъ извиниться. А теперь жена выстави-ка на лстницу просушить мои башмаки.

— Смотри, чтобы и эти не пропали такъ же, какъ т старые сапоги.

— Ахъ, не напоминай ты мн объ этомъ. Эта кража у меня и безъ того изъ головы не выходить. Кому понадобились старые сапоги, съ огромными гвоздями, кому?

— Какому нибудь прохожему!

— Ну разв сосднему садовнику — это будетъ врне.

Въ тотъ же вечеръ жена Ремпельмана, доставая башмаки, вмсто одной пары нашла дв, а именно рядомъ съ башмаками стояли старые, украденные недавно сапоги.

Сосдъ сапожника, агентъ Шпарбергеръ, поговоривъ довольно крупно съ Ремпельманомъ, ушелъ въ домъ, гд встртилъ его садовникъ.

— Можешь искать себ мсто, сказалъ ему агентъ.

— Что я сдлалъ такое? чмъ вы недовольны, сударь? спрашивалъ его пораженный садовникъ.

— Сколько разъ говорилъ я теб не вести знакомства съ сосдями, и сколько разъ говорилъ теб, чтобы ты выжилъ ихъ какъ нибудь. А то онъ сидитъ тамъ въ своей каланч и видитъ все, что у меня длается.

— Гд же мн найти теперь мсто?

— Ну это ужъ твое дло.

— Ну, а если я выживу сосда, могу я тогда остаться?

— Если черезъ три дня сапожника не будетъ на каланч, можешь остаться.

Черезъ нсколько минутъ агентъ вышелъ изъ дому и направился къ застав. Онъ пошелъ вдоль городской стны, по пустой улиц, слабо освщенной однимъ фонаремъ. Онъ дошелъ до какого-то зданія, прежде бывшаго вроятно церковь’, а теперь почти развалившагося и, остановись у воротъ, сталъ оглядываться, нтъ ли гд кого.

— Какъ грустно, прошепталъ онъ,— что правоврные должны прятаться во мракъ, но придетъ время, когда они зажгутъ факелы и спалятъ вс преграды.

Агентъ остановился передъ дверью и стукнулъ три раза съ небольшими промежутками, посл чего изнутри тихимъ голосомъ спросили пароль. ‘Ерихонскій пилигримъ’, также тихо отвчалъ Шпарбергеръ. Черезъ нсколько времени дверь тихо отворялась настолько, чтобы пропустить человка, потомъ также тихо затворилась.

Нсколько времени въ безлюдной улиц царствовала тишина. Но потомъ изъ-за кучи мусора, наваленнаго у самой двери, поднялся человкъ, прятавшійся тамъ.

— А! проговорилъ онъ смясь и потирая руки, — такъ чутье мое меня не обмануло? Такъ вотъ гд сборище, и стукъ и пароль я знаю.

Подумавъ еще съ минуту, онъ ршительно подошелъ къ двери и постучалъ, но, не получивъ отвта, повторилъ еще разъ. Выслушавъ пароль, его впустили, и онъ увидлъ сидящаго въ какой-то ниш старика съ фонаремъ въ одной рук и съ внкомъ изъ розъ въ другой. Хотя вошедшій незнакомецъ былъ неузнаваемъ, тмъ не мене онъ отступилъ, когда старикъ, въ которомъ онъ тотчасъ же узналъ маркера изъ знакомаго ему отеля, поднялъ фонарь и осмотрлъ его съ головы до ногъ.

Посл этого онъ снова услся въ нишу, но несмотря на свою задумчивость, замтилъ, что незнакомецъ, пройдя во дворикъ, не зналъ куда идти дале. Онъ подошелъ къ нему и, поднявъ фонарь, спросилъ:

— Чего вы, сударь, ищете? Пароль хоть вы и знали, но стучали-то не совсмъ какъ слдуетъ, и если вы не знаете, куда идетъ путь Ерихонскихъ пилигримовъ, то вы забрались не туда, куда слдуетъ.

Незнакомецъ понялъ, что ему во что бы то ни стало надо было угадать врный отвтъ, или отказаться отъ успха своего предпріятія. Онъ съ увренностію осмотрлся, и увидлъ надъ узенькимъ проходомъ черный крестъ съ красными перекладинами.

— Ерихонскіе пилигримы идутъ къ кресту, изъ мрака ночи къ утренней зар, торжественно проговорилъ незнакомецъ и пошелъ къ проходу. Вроятно, онъ угадалъ отвтъ, потому что старикъ вернулся и слъ на свое старое мсто.

Изъ этого перехода нсколько ступеней вели въ залу безъ оконъ, вроятно служившую прежде мстомъ погребенія. Вдоль стнъ шли ниша одна подл другой для помщенія гробовъ, изъ которыхъ нкоторыя были задланы, и надписи на задланныхъ мстахъ показывали, что въ нихъ уже покоятся усопшіе. Потолокъ поддерживался посреди низкими и толстыми колоннами. Вся эта страшная обстановка низкой залы производила какое-то внушающее впечатлніе. На возвышеніи вмсто алтаря стоялъ длинный столъ со свчами, обставленный старинными стульями, а вдоль стны размщены были скамейки, а на скамейкахъ сидли благочестивые слушатели мужчины и женщины и вели между собою шопотомъ бесду. Около, стола стояло нсколько мужчинъ, принадлежавшихъ, судя по костюму, къ духовенству. Между ними незнакомецъ замтилъ и Овербергена, зорко слдившаго за всмъ, что длалось въ зал. Онъ съ жаромъ говорилъ съ какимъ-то молодымъ человкомъ и разговоръ ихъ былъ прерванъ Шпарбергеромъ, подавшимъ Овербергену какой-то свертокъ.

— Позвольте, сказалъ онъ, почтительно подходя,— вручить вамъ мое приношеніе въ пользу абиссинскихъ сиротъ, за которыхъ вы недавно такъ хорошо говорили.

— Не столько дорого приношеніе, сколько усердіе, благочестиво возразилъ Овербергенъ.

Агентъ почтительно раскланялся. Посл него въ Овербергену подошелъ писарь Баллингеръ, и они съ нихъ отошли въ уголокъ.

— Исполнили ли вы мое порученіе? спросилъ его Овербергенъ.— Узнали ли вы о той особ, о которой я вамъ говорилъ?

Они заговорили шопотомъ.

Незнакомецъ быстро осмотрлъ все это и, къ удовольствію своему, замтилъ, что своимъ появленіемъ не обратилъ вниманія, такъ что никто не узналъ въ немъ страшнаго и опаснаго Ридля. Онъ принялъ позу благочестиваго богомольца, причемъ ему было удобно слушать и замчать все, что длалось вокругъ. Неподалеку отъ него, вокругъ бывшаго камердинера Кюндиха, собралась кучка людей, преимущественно женщинъ, и внимательно слушала, что онъ читалъ и потомъ объяснялъ прочитанное.

— Посщенію всхъ врующихъ, сказалъ Кюндихъ, складывая бумагу,— буду я очень радъ, пусть они сами убдятся, какое милосердіе Господь ниспослалъ на мою двочку, простую, необразованную двочку, которая едва уметъ читать и писать. Но лишь только рука ея касается психографа, какъ она длается совершенно другимъ существомъ. На нее нисходитъ вдохновеніе и она начинаетъ разршать и отвчать на самые таинственные вопросы такъ легко, какъ будто всю жизнь свою только этимъ и занималась.

— Удивительно, проговорилъ судья Беберъ, снявъ золотые очки и протирая ихъ носовымъ платкомъ.— Я приду къ вамъ, господинъ оберъ-камердинеръ, и посмотрю, что длаетъ Господь, чтобы вразумить неврующихъ. Странно, что до сихъ поръ никому не пришло въ голову разршать такимъ простымъ способовъ великія научныя задачи, надъ которыми ученые сидятъ цлыми вками. Тутъ истины можно было бы почерпать изъ лучшихъ источниковъ.

— Подобныя попытки мы уже длали, отвчалъ таинственно, но доврчиво Кюндихъ,— хотя мн этого не хотлось! Сынъ покойной моей сестры, студентъ, изъ числа ныншней неврующей молодежи, захотлъ вызвать тнь Шиллера. Духъ вызваннаго изъявилъ готовность отвчать. Неврующій студентъ задалъ ему сочинить стихотвореніе. Мы сидли вс какъ на раскаленныхъ угольяхъ вокругъ пишущей, которая однакожъ безъ всякаго труда написала довольно длинное стихотвореніе.

— Ну и это стихотвореніе? съ любопытствомъ спросилъ судья.

— Конечно, продолжалъ Кюндихъ,— не походило на т, что Шиллеръ писалъ при жизни. Студентъ уже торжествовалъ и началъ острить, но замолчалъ посл отвта, даннаго духомъ.

— Какого же? спросилъ судья.

— Шиллеръ сознавался самъ, что стихотвореніе дурно и прибавлялъ, что онъ присужденъ писать при новыхъ попыткахъ дурно, въ наказаніе за то, что при жизни онъ занимался такими суетными вопросами, вмсто того, чтобы употребить вс свои силы на разршеніе мірового вопроса, которая вра есть истинная?

— Удивительно, непостижимо! восклицалъ въ волненіи судья, — и какъ это человчество слпо, что не догадывается примнять такого простого способа, напримръ, хоть бы въ судебныхъ длахъ, при произнесеніи приговора, вмсто суда присяжныхъ, въ особенности при запутанныхъ длахъ. Вдь такъ можно было бы наврное узнать о виновности или невинности подсудимаго.

Вс слушатели завивали головами въ знакъ согласія, но Ридль никакъ не могъ боле вытерпть, и что-то въ род хохота вырвалось изъ его груди. Но онъ тотчасъ же опомнился, и сталъ довольно громко выражать удивленіе, что совершенно удовлетворило слушателей Кюндиха. Не удовлетворило это только зорко слдившаго за всми писаря Билдингера. Онъ сталъ пристально вглядываться въ Ридля, и хотлъ уже подойти, чтобы заговорить съ нимъ, какъ раздался звонокъ, возвщавшій начало проповди и молитвы, цли собранія.

— Кажется, я почти весь городъ знаю, шепталъ писарь,— а этотъ господинъ мн незнакомъ. Надо спросить у старика привратника.

Овербергенъ отошелъ въ сторону и шепталъ самодовольно улыбаясь: ‘Такъ это была она, такъ я я подозрвалъ! Такъ между шла тайная сношенія! Вдь онъ человкъ, и съ человческими страстями. Ну по этому концу можно куда какъ далеко забраться.’

Проповдь началъ говорить какой-то юноша, съ длинными, закинутыми назадъ волосами. Все слушало съ напряженнымъ вниманіемъ. Неслышно, какъ змя въ трав, пробрался между тмъ писарь въ Овербергену и сталъ ему что-то шептать.

— Чужой между нами? съ безпокойствомъ проговорилъ Овербергенъ.— Кто бы это могъ быть?

— Не знаю, шепталъ писарь,— мн онъ тотчасъ же бросился въ глаза и показался подозрительнымъ. Да и старикъ привратникъ говоритъ, что постучался онъ не совсмъ по правиламъ, да и не зналъ дороги, указанной каждому.

— Хорошо, спокойно сказалъ Овербергенъ.— Не выпускайте его изъ вида, пока не кончится проповдь! Чтобы все было тихо и спокойно. Нсколько пилигримовъ перваго разряда пусть заговорятъ съ нимъ у выходныхъ дверей, и такимъ образомъ задержатъ его на минуту. А я буду по близости.

Онъ хотлъ еще что-то сказать, но несмотря на отдаленность и замкнутость залы, съ улицы послышался какой-то непріятный гулъ. Дверь настежь отворилась и привратникъ вбжалъ едва переводя духъ, но онъ не усплъ еще произнести ни слова, какъ въ отворенную дверь послышался трескъ пожара и видно было сильное пламя. Правоврные конечно забыли вс правила любви къ ближнему, и всякій въ ущербъ брата своего старался вырваться на волю.

‘Горитъ! горитъ! кричалъ старый маркеръ, совершенно, кажется, потерявшій голову.— Горитъ въ Беллергасс, въ Красной Звзд, зады отъ которой выходятъ къ намъ! Мы въ самомъ огн. Вотъ наказаніе намъ гршнымъ! Пусть гнвъ твой, Господи, обратится на безбожниковъ, а не на насъ, твоихъ милыхъ дтей, пилигримовъ твоего новаго Ерихона!’

Въ этой давк Ридль проскользнулъ незамтно не въ главную выходную дверь, а перескочивъ черезъ заборчикъ въ сосдній садъ. Ему пришлось перелзать еще черезъ нсколько заборовъ, какъ вдругъ къ немалому удивленію своему онъ очутился въ маленькомъ садик Красной Звзды, подъ освщенными пламенемъ каштанами, гд онъ сидіъ съ Фридрихомъ въ вечеръ возстанія. Темныя кровли сосднихъ домовъ озарялись краснымъ заревомъ, передняя часть харчевни горла какъ свча. Трескъ горвшаго дерева и шипвшей воды смшивался съ крикомъ пожарныхъ. Несмотря на близость пожара въ садик никого не было, хотя и тутъ сосднимъ домамъ грозила опасность.

Съ минуту Ридль простоялъ, глядя на всепоглощающій огонь, онъ не обращалъ вниманія, что искры сыпались какъ дождь около него, что сквозь запертые ставни нижняго этажа сталъ пробираться дымъ. Точно также не обратилъ онъ вниманія и на. то, что въ уголочк сада прижался на четверенькахъ хозяинъ Красной Звзды, владтель дома. Страхъ, казалось, совершенно лишилъ его разсудка, такъ что онъ скоре походилъ на мертваго, чмъ на живого, хотя шепталъ какія-то невнятныя слова, дрожалъ всмъ тломъ и стучалъ зубами, ему, казалось, и въ голову не приходило спасать свое добро. Приближавшійся сильный мужской голосъ вывелъ его изъ этого оцпененія, онъ точно очнувшись вскочилъ на ноги и наклонился впередъ всмъ тломъ, какъ будто ожидая кого-то, съ тмъ, чтобы вступить съ нимъ въ смертельный бой. Но онъ быстро одумался, когда голосъ кричавшаго сталъ приближаться, и снова принялъ прежнее отчаянное положеніе, и кром того сталъ жалобно вопить.

Въ эту минуту въ садикъ вбжалъ слесарь Губеръ, отчаянно крича:

— Марія! Марія! гд ты? Гд Марія? крикнулъ онъ еще громче, увидавъ хозяина, къ которому онъ бросился и схватилъ его за шиворотъ такъ, что тотъ чуть не задохся.

— Не знаю, стоналъ тотъ.— Ахъ ты, Господи! какже мн знать? Со страха я все перезабылъ. Я погибшій человкъ! Вотъ мой и домъ! вотъ моя и харчевня!

— Я задушу тебя, крикнулъ вн себя Губеръ,— если ты не скажешь гд двушка?

— Почемъ я знаю, снова простоналъ хозяинъ.— Не видалъ ее, да и не думалъ о ней. Она врно у себя въ комнат.

— У себя въ комнат? въ страшномъ отчаяніи крикнулъ Губеръ.— Тамъ въ огн? Подъ горящей крышей, которая грозитъ ежеминутно рухнуть и раздавить ее? Ты знаешь это и не говоришь? Знаешь и сидишь, и ревешь и не трогаешься съ мста, чтобы спасти двушку, которой ты долженъ былъ бы служить отцомъ? Собака ты! Ты поджегъ домъ, разбойникъ. Но поджегъ на свою шею. Я спасу ее, или сгорю вмст съ нею.

И съ этими словами Губеръ бросился въ сни, изъ которыхъ валилъ дымъ, доказывавшій, что домъ загорался и внизу. Между тмъ въ садикъ прибжали рабочіе ломать домъ, для того, чтобы онъ, рухнувъ впередъ, не причинилъ еще большаго несчастія.

— Подождите! крикнулъ Ридль рабочимъ.— Въ дом остался человкъ на верху, въ комнат подъ крышей.

— Спаси Господи несчастнаго! сказалъ одинъ изъ пожарныхъ.— Ему ужь не выйти! Если мы и не будемъ ломать, крыша все-таки тотчасъ же рухнетъ и убьетъ его.

Наступила мертвая тишина, вс ждали чего-то, и только трещалъ огонь. Вдругъ въ сняхъ показалась фигура Губера съ безчувственной Маріей на рукахъ. Толпа встртила его радостнымъ крикомъ, и такъ какъ онъ шелъ шатаясь отъ утомленія, то Марія у него была тотчасъ же взята.

Только-что вс вышли изъ сней, какъ крыша рухнула съ страшнымъ трескомъ и осыпала всхъ присутствующихъ градомъ искръ и углей.

— Проклятый! прошиплъ хозяинъ, незамченный въ толп,— еще минута, и было бы поздно!

Потомъ онъ бросился на колни передъ безчувственной двушкой и закричалъ, поднявъ руки къ небу:

— Слава теб, Господи! опять ты со мною! Пусть горитъ мой домъ, я избавленъ отъ ужаснаго несчастіл! Моя милая, добрая дочь спасена! Теперь мн все равно, я пойду хоть по міру.

IV.
Жертва.

Въ герцогскомъ замк, въ комнатахъ старой герцогини, стояла Примитива и распечатывала большой пакетъ, изъ котораго достала множество писемъ на тонкой цвтной бумаг, и небольшую записочку, написанную весьма некрасиво и неправильно.

Примитива начала читать записку:

‘Мн вовсе нтъ желанія поссорить васъ съ вашимъ женихомъ, но такая важная особа, какъ вы, должны понять, что подобныя письма не могутъ оставаться въ чужихъ рукахъ. Предлагаю ихъ вамъ. У меня ихъ есть порядочная коллекція, изъ которыхъ посылаю вамъ нкоторые экземпляры…

Тутъ послышался въ дверяхъ шумъ и Примитива едва успла прикрыть письмо носовымъ платкомъ, какъ въ комнату вошелъ молодой Шроффенштейнъ.

Черезъ полчаса Шроффенштейнъ стоялъ одинъ, онъ былъ взбшенъ и смущенъ и очень обрадовался, увидавъ въ дверяхъ Овербергена. Онъ, какъ бы желая излить гнвъ свой, подошелъ къ нему.

— Овербергенъ! вскричалъ онъ,— очень радъ васъ видть, вы пришли очень кстати!

— Я тоже очень радъ! отвчалъ Овербергенъ, сладко улыбаясь,— мн вдь надо еще кончить съ вами дльце.

— Не доводите меня до крайности, господинъ Овербергенъ, знайте, что пулю, на которую я полагаю послднюю свою надежду, предназначаю я не себ, а вамъ.

— Другъ мой, къ чему вы такъ горячитесь, кротко возразилъ Овербергенъ,— выслушайте же сначала…

— Фрейленъ Фалькенгофъ, вскричалъ Шроффенштейнъ,— отказала мн, а потому и я считаю себя въ прав отказать вамъ въ вашемъ требованіи.

— Въ такомъ случа дло замедлится, но не измнится.

— Если намъ суждено разориться, то, по крайней мр, я буду бороться до послдней крайности.

— Полноте, мой молодой другъ, возразилъ Овербергенъ,— сдержите ваше слово, а я вамъ помогу обвнчаться съ фрейленъ фонъ- Фалькенгофъ.

— Разв вы знаете причину ея отказа?

— Можетъ быть, улыбаясь отвчалъ Овербергенъ.

— Ну такъ мн значитъ нечего таиться передъ вами. Она недовольна одной моей интрижкой съ танцовщицей. Теперь я совсмъ запутался.

— Фрейленъ дастъ свое согласіе.

— Несмотря на эту исторію?

— Несмотря. Но только мн надо поговорить съ нею.

— Да вотъ она идетъ. Я уйду и оставлю васъ однихъ.

— Совсмъ не надо. Отойдите на минуту и потомъ сами увидите, что я общалъ вамъ не слишкомъ много.

Это была точно Примитива. Овербергенъ любезно подошелъ къ ней.

— Я сознаю свою смлость, что безпокою васъ своимъ разговоромъ, сказалъ Овербергенъ.— Мн очень хотлось спросить васъ, фрейленъ, правда ли будто вы выходите замужъ, а между тмъ вы такъ это скрываете, что носится другой слухъ, будто вы узжаете съ герцогиней-бабкой.

— Я не понимаю васъ, сударь! Если вы говорите о господин фонъ-Шроффенштейн, то онъ самъ можетъ сказать вамъ, какъ неосновательны слухи о моемъ брак.

— Позвольте мн говорить съ вами откровенно. Вы хотите отказать вашему жениху на основаніи того, что прочли письма его, писанныя имъ уже въ то время, какъ онъ былъ вашимъ женихомъ. Но такая строгость нравовъ съ вашей стороны, право, меня удиляетъ.

— Милостивый государь, вы хотите оскорблять меня.

— Нисколько. Можетъ ли быть такая строгость здсь, гд бываютъ примры, что дамы выходятъ по ночамъ въ мужскомъ плать, на свиданье съ милымъ другомъ, въ какомъ нибудь мстечк, совсмъ непользующемся хорошей славой.

— Что вы хотите этимъ сказать? вскричала Примитива, не умя скрыть своего удивленія.

— Вы видите, что я все знаю. Хотите узнать, гд было это свиданіе и кто была эта дама? Какъ вы думаете, какое впечатлніе произведетъ эта исторія, если я буду разсказывать ее дале. Исторію про одну придворную даму, считавшуюся вообще примромъ нравственности, образцомъ строгости, и которая падаетъ до того, что ночью ходить къ своему возлюбленному. Не смущайтесь впрочемъ, я вашъ другъ, и вамъ меня нечего бояться. А въ вид признательности за мое молчаніе, я прошу васъ не отказываться боле отъ брака съ графомъ фонъ-Шроффенштейнонъ. Могу я на это надяться, фрейленъ?

Онъ раскланялся съ Примитивой и подошелъ въ Шроффенштейну.

— Поздравляю васъ, другъ мой, сказалъ онъ,— недоразумніе, бывшее между вами, устранено, не такъ ли, фрейленъ?

— Право? сказалъ Шроффенштейнъ.— Я могу надяться?

И съ этими словами онъ быстро подошелъ въ Примитив, обнялъ ее, поцловалъ прямо въ губы и вышелъ изъ комнаты, вмст съ Овербергеномъ.

Примитива едва понимала, что съ ней длается. Она, шатаясь, опустилась на диванъ и закрыла лицо руками.

Въ это самое время Фридрихъ стоялъ передъ слпою герцогиней, и горячо говорилъ съ нею.

— Вы посланы во мн внукомъ, господинъ министръ, говорила герцогиня.— Что скажете вы мн отъ него?

— До герцога, отвчалъ Фридрихъ,— дошелъ слухъ, что ваше высочество намрены выхать изъ государства, и поселиться въ столиц нашего могущественнаго сосда…

— А если бы это было и такъ? гордо спросила старуха.

— Герцогъ веллъ просить васъ черезъ меня отложить это намреніе, и не лишать его присутствія вашего высочества.

— Если герцогу такъ важно мое присутствіе, зачмъ же не приходитъ онъ самъ просить меня?

Фридрихъ сообщилъ, что герцогъ ухалъ въ свой охотничій замокъ Сентъ-Венделинъ.

Долго длились переговоры, герцогиня возвышала голосъ, Фридрихъ же говорилъ почтительно, но твердо. Наконецъ онъ подошелъ ближе въ старух и проговорилъ:

— Вы видите, ваше высочество, что я знаю боле, чмъ говорю. Такъ дайте же отвтъ, какого желаетъ герцогъ. Такъ какъ вы собрались уже въ дорогу, и нельзя отложить поздки, не возбудивъ толковъ, то герцогъ проситъ, чтобы вы не переступали границы его государства, и отправились въ помстье его Либштейнъ, которое онъ предлагаетъ къ вашимъ услугамъ. Я не взялъ бы на себя этого порученія, если бы не былъ увренъ, что могу принести герцогу совершенно благопріятный отвтъ отъ вашего высочества.

— Дайте мн время подумать, прошептала герцогиня.

— Сожалю, что не могу исполнить этого желанія. Надо, чтобы ваше высочество тотчасъ же сообщили мн о своемъ ршеніи, безъ вмшательства вашихъ благочестивыхъ совтниковъ.

— А если я откажусь? спросила герцогиня.

— Ваше высочество не откажетесь, твердо отвчалъ Фюреръ.— Но если бы это случилось, то будутъ приняты мры исполненія воли герцога.

— Хорошо ли я понимаю васъ? Какъ! вы осмлитесь употребятъ силу?

— Не угодно ли вашему высочеству припомнить, что очень недавно въ этихъ самыхъ комнатахъ шли разговоры и ршались мры противъ моего государя, герцога. И мры эти нельзя назвать иначе, какъ мрами насилія.

— Нтъ, нтъ, вскричала вн себя герцогиня, тщетно старавшаяся сохранить спокойствіе и величіе, — это все длается не по желанію моего внука! Я пойду къ нему и сама поговорю съ нимъ.

— Невозможно, ваше высочество, холодно сказалъ Фюреръ.— Герцогъ ухалъ на охоту въ Сентъ-Венделинъ. Мн же надо тотчасъ же знать отвтъ вашего высочества.

— Неслыханно! кричала старуха.— Насиліе принца противъ принцессы!

— Главы дома противъ непослушнаго члена семейства!

Въ это время въ комнату вошла дежурная дама герцогини.

— Какой отвтъ угодно будетъ вашему высочеству дать мн? спросилъ Фридрихъ совершенно спокойнымъ дловымъ тономъ.

— Скажите герцогу, отвчала дрожащимъ голосомъ герцогиня,— что я съ благодарностью принимаю нжную заботливость моего внука о моемъ здоровь! Я съ удовольствіемъ исполню его желаніе я поселюсь въ замк Либштейн.

Она съ гордостью повернулась и, опираясь на руку своей дамы, ушла къ себ въ спальню.

Фюреръ перевелъ духъ и пошелъ къ герцогу. Онъ былъ такъ взволновалъ, что ошибся дверью и замтилъ это только тогда, когда вошелъ уже въ комнату. Онъ хотлъ уже вернуться, какъ вдругъ услышалъ шорохъ и увидалъ женщину, горько плачущую на диван. Она встала и Фюреръ увидлъ Примитиву.

Съ тхъ поръ, какъ Клеменцъ вышелъ изъ комнаты, она, несмотря на свое отчаяніе, сознала все свое несчастіе, неизбжность связи съ ненавистнымъ человкомъ. При воспоминаніи о прошедшихъ отрадныхъ картинахъ, слезы полились у нея обильне, и, сама не помня себя, она бросилась къ Фюреру. Она опомнилась уже у него въ объятіяхъ. Голова ея покоилась у него на груди, и онъ цловалъ ее въ лобъ.

Фюреръ первый пришелъ въ себя, и тихонько отстранилъ ее отъ себя.

— Фрейленъ! Примитива! шепталъ онъ.— Что съ вами? Опомнитесь! Говорите же! Вы такъ блдны, какъ будто только-что видли привидніе.

— Привидніе? отвчала она,— да, я видла страшное привидніе своей будущности — и оно представилось мн во всемъ своею ужас! Простите меня, другъ мой, простите мою слабость! У меня было довольно времени обдумать и приготовиться къ своей будущности, и глупо, что я не могу спокойне смотрть на нее.

— Такъ ли я понимаю васъ? нершительно спросилъ ее Фюреръ.— Неужели вы подтвердите слухи о вашемъ…

— Я ршила свою участь, съ видимымъ трудомъ проговорила Примитива.— Графъ Клеменцъ просилъ моей руки, и мн надо согласиться на его просьбу.

— Надо, фрейленъ? съ участіемъ спросилъ Фюреръ.— Такъ это не ваше сердечное желаніе? Но кто же можетъ принуждать васъ?

— Не спрашивайте! уклончиво отвчала Примитива.— Теперь я опять пришла въ себя. Идите, Фюреръ, и не спрашивайте меня!

— Какъ могу я не спрашивать, вскричалъ Фюреръ, — посл того, что я слышалъ отъ васъ, посл того, какъ я знаю, что бракъ этотъ будетъ вашимъ несчастіемъ?

Примитива не отнимала руки, взятой Фридриховъ, и смотрла ему прямо въ глаза.

— А если бы это было и такъ, другъ мой, что же изъ этого? Вдь и вы не можете похвастаться вашимъ счастіемъ? Вы опускаете глаза, такъ это отвтъ вашъ?

— Что такое счастіе? отвчалъ Фюреръ, тяжело вздыхая.— Гд найти его? Жизнь идетъ совсмъ не такъ, какъ подсказываютъ намъ надежда и желаніе, и если весна богата цвтами, то морозъ и наскомыя стараются о томъ, чтобы плодовъ было поменьше.

— Вы несчастливы, Фридрихъ! сказала Примитива, задумчиво глядя на него.— Я слышала объ этомъ. Вы не нашли въ семейной жизни того, чего искали.

— Къ сожалнію, это справедливо, отвчалъ Фюреръ.— Я не встртилъ въ жен того сочувствія, какого ожидалъ. Но я не считаю надежды свои погибшими. Ульрика молода, вс эти отношенія для нея новы. Ее увлекли удовольствія, да и я, можетъ быть, не мало виноватъ въ этомъ. Можетъ быть, я слишкомъ предавался занятіямъ и вслдствіе этого отстранялся отъ нее и отъ дома.

— Въ этихъ словахъ я узнаю васъ, другъ мой, съ жаромъ отвчала Примитива.— Да, вы правы, не считайте надежды свои погибшими! Вы еще будете когда нибудь счастливы, вы будете счастливы, потому что вы стоите счастья, и въ моей жизни, по крайней мр, будетъ утшеніе, что вы счастливы.

— О Примитива, въ волненіи вскричалъ Фюреръ,— зачмъ жизнь такъ долго не сводила насъ! Зачмъ мы встртились такъ поздно! Зачмъ понялъ я такъ поздно, чмъ были вы для меня съ первой минуты! Зачмъ узнаю я только теперь по вашимъ сдержаннымъ словамъ, по вашимъ взорамъ, по вашимъ слезамъ, что вы чувствуете ко мн!

— Не думайте боле объ этомъ! отвчала Примитива, отнимая свою руку.— Забудьте навсегда ту минуту, когда я могла забыться.

— Какъ забыть мн то, что было бы лучшей надеждой, лучшимъ счастіемъ моей жизни, если бы мн было позволено протянуть до этого руку? Нтъ, если всей моей жизни суждено тянуться, какъ мрачной, безотрадной ночи, то эта минута будетъ надо иною ясной, никогда непотухающей звздой.

— Да, звздой, кротко отвчала Примитива.— Такой же звздой будетъ для меня и воспоминаніе о васъ! Разв нельзя путнику во мрак, окружающемъ его, смотрть на звзды, для него недосягаемыя?

— Ну такъ, сказалъ Фюреръ, едва владя собою,— прощайте! Будемте тверды, Примитива, и достойны другъ друга! Въ вчности мы принадлежимъ другъ другу, а здсь намъ надо разстаться!

— Разстаться! грустно проговорила Примитива.— Какъ это горько! Я никогда не сознавала, какъ глубоко вкоренилось во мн это чувство. Вся сила моя пропадаетъ при мысли, что мн надо вырвать васъ изъ сердца.

— Зачмъ же вырывать? Наши отношенія останутся тайной нашей жизни, ея сокровищемъ, и для того, чтобы на вки сохранить и то и другое, ламъ надо дать другъ другу слово никогда боле не видаться.

— Никогда?

— Къ чему, Примитива? Намъ надо скоре исполнить наше ршеніе для того, чтобы оно не поколебалось. Намъ не надо видться боле.

Примитива подала ему руку съ словами прощанія, и они разошлись. Когда Фюреръ вышелъ изъ дворца, было уже такъ темно, что всюду горли фонари. Передъ воротами водили взадъ и впередъ лошадей, и Фридрихъ, къ немалому удивленію своему, услыхалъ, какъ конюхи говорили, что герцогъ не похалъ въ Сентъ-Венделинъ, а вернулся съ половины пути. Дале Фридрихъ пропустилъ мимо ушей, какъ конюхи толковали, что герцогъ большой любитель пнія, и что дорогою онъ вспомнилъ, что у генеральши фонъ-Гельмгангъ будетъ пніе, и поэтому онъ вернулся въ городъ.

Не обращая вниманія на окружающіе предметы, шелъ Фридрихъ домой, гордо поднявъ голову, и чувствуя себя легко, какъ будто съ плечъ у него свалилась тяжесть. Онъ чувствовалъ, что побдилъ себя, что голова одержала верхъ надъ сердцемъ, мысль надъ нервнымъ увлеченіемъ. Вдругъ онъ съ удивленіемъ остановился. Еіу послышалось пніе. Онъ посмотрлъ и увидалъ, что стоитъ передъ домомъ генеральши, гд должны были собраться гости для пнія. Окна были отворены, и подъ акомпаниментъ превосходнаго рояля слышалось пніе превосходнаго женскаго голоса, довольно низкаго и густого.

— Господи! что это со мною? вскричалъ Фюреръ, приподнявъ шляпу, чтобы освжить голову.— Голосъ этотъ мн знакомъ! Это точно… да нтъ этого быть не можетъ. Вдь она общала мн быть сегодня дома. Мы проведемъ вечеръ въ саду.

Онъ торопливо пошелъ дальше, и вскор дошелъ до узкаго переулка и тихаго, какъ монастырь, своего дома. На звонъ его, дверь ему отворила сама совтница.

— Ахъ какъ хорошо, вскричала она,— что ты пришелъ домой такъ рано.

— Матушка, вн себя вскричалъ Фридрихъ, не отвчая на ея дружеское привтствіе,— гд Ульрика?

Совтница вмсто отвта пожала плечами.

— Не можетъ быть, снова вскричалъ Фридрихъ.— Она общала мн не здить на спвку.

— И все-таки похала, отвчала совтница.— Генеральша присылала еще разъ, сама прізжала и говорила, что безъ нея нельзя обойтись, что дуэтъ, или какъ онъ тамъ называется, не можетъ состояться безъ нея, что въ числ слушателей будетъ, можетъ быть, его высочество.

— Итакъ несмотря ни на что, вскричалъ Фридрихъ, — несмотря на такое торжественное общаніе…

— Полно, сынъ мой, вскричала заботливая мать, взявъ его за руку,— успокойся. Ты совсмъ вн себя, я тебя не видывала такимъ!

— Да я и не чувствовалъ еще никогда того, что чувствую теперь! вскричалъ онъ.— Матушка, какой тяжелый былъ сегодня день! Я нажилъ себ страшнаго врага въ лиц женщины, распрощался съ лучшимъ счастіемъ своей жизни, пожертвовавъ имъ своему слову, но судьба, кажется, отвергаетъ эту жертву, и отнимаетъ отъ меня то, въ чемъ я думалъ найти свое благополучіе.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ.

I.
Кладбище.

Большое городское кладбище было наводнено народомъ. Вс ждали великолпныхъ похоронъ, и въ ожиданіи толковали о покойник. Въ числ слушателей былъ и слесарь Губеръ.

— Кого хоронятъ? спрашивалъ кто-то изъ толпы.

— Сегодня отдаютъ послднюю честь лейтенанту Вергдорфу. Первый далъ онъ приказъ, годъ тому назадъ, стрлять въ народъ и первая пуля съ баррикадъ убила его, хотя онъ и умеръ отъ нея боле чмъ черезъ годъ.

Слова эти были прерваны звуками барабановъ. Солдаты несли гробъ съ тломъ Бергдорфа. На гробу, украшенномъ цвтами, лежали каска и сабля. За гробомъ шли родственники, а за родственниками цлая толпа блестяще-одтыхъ чиновниковъ и офицеровъ, и за ними ужь народъ. Бой барабана смнялся грустнымъ мотивомъ похороннаго марша. Для зрителей, стоявшихъ за оградой, зрлище кончилось, и потому они быстро разошлись. Остался только отрядъ солдатъ, который долженъ былъ дать три залпа, когда тло будутъ опускать въ могилу, тло человка, умершаго при исполненіи своего долга.

Ткачъ Биллъ былъ изъ числа присутствовавшихъ при погребеніи, онъ держалъ за руку Ричарда, одтаго въ новое черное платье, на которое мальчикъ любовался съ видимымъ удовольствіемъ. Ткачъ стоялъ вдали отъ могилы, куда нельзя было пробраться сквозь давку. Потомъ онъ пошелъ съ мальчикомъ къ воротамъ кладбища и сталъ ходить взадъ и впередъ, чтобы выждать когда народъ разойдется и имъ можно будетъ подойти къ могил. Дикому мальчику, кажется, это очень не нравилось, потому что онъ смотрлъ во вс стороны, точно будто отыскивая глазами, куда ему ускользнуть, что непремнно и сдлалъ бы, если бы ткать Биллъ крпко не держалъ его за руку.

Такъ, прогуливаясь, подошли они къ склепу, изъ котораго вывели новаго покойника. Простой гробъ съ плоской крышей ясно указывалъ бдность умершаго. При погребеніи не было слышно и пнія, ни молитвы, и не было видно духовныхъ церемоній. А между тмъ за гробомъ двинулась цлая толпа весьма порядочно одтыхъ людей. Покойникъ былъ работникъ, бдный ремесленникъ, принадлежавшій къ свободномыслящей сект. Онъ умеръ во цвт лтъ и оставилъ жену и двоихъ дтей въ страшной нужд. Густая толпа любопытныхъ шла за этимъ простымъ гробомъ, поворотившимъ въ уголъ кладбища, гд были приготовлены могилы для бдныхъ.

На лстниц въ склеп, стоялъ, облокотись къ стн, смотритель кладбища и задумчиво смотрлъ вслдъ за похоронами, къ нему подошелъ могильщикъ съ заступомъ на плеч и, поклонившись, остановился передъ нимъ.

— Что? видли, господинъ смотритель? сказалъ онъ.— Я забылъ прежде разсказать вамъ это. Когда сегодня утромъ я вышелъ рыть могилу, я замтилъ стекла на земл. Осмотрвъ вокругъ, я увидлъ, что разбито окно въ склепъ. Это то окно, подъ которымъ ростетъ бузинное дерево. Что такое, подумалъ я, тутъ случилось? Я осмотрлся и нашелъ, что отъ дерева обломанъ сучекъ. Точно будто кто-то влзалъ на него, чтобы посмотрть въ покойную комнату.

— Молчи, парень, торопливо отвчалъ смотритель,— видлъ я это все еще ночью и поскоре веллъ вставить окно. Никому не надо разсказывать этого. Выйдутъ только дрязги, а толку все-таки никакого.

— Въ чемъ же? съ любопытствомъ спросилъ могильщикъ.— Разскажите мн, господинъ инспекторъ! Я не разболтаю, и такъ какъ я знаю ужь одно, такъ все-таки лучше если узнаю все сразу, чтобы можно было сообразиться.

Смотритель съ могильщикомъ отошли немного въ сторону и стали такъ, что Вилль, вовсе не желая подслушивать, услыхалъ все.

— Странное это происшествіе, сказалъ смотритель.— Ты знаешь, кто это былъ покойникъ лейтенантъ, котораго только-что вынесли. Многіе не долюбливали его. Когда его принесли, то поставили въ склепъ въ богатой зал, родственники навезли цвтовъ и внковъ и поручили мн обложить его всего зелеными цвтами. Такъ я и сдлалъ, и украсилъ покойника, порядкомъ таки обезображеннаго, такъ что онъ сталъ сносенъ, и кром того я вложилъ ему въ руки букетъ, гд у него было маленькое распятіе. Когда же ночью, по обязанности службы, я раза два обошелъ своихъ покойниковъ, чтобы посмотрть горятъ ли свчи, не случилось ли чего, и легъ опять у себя въ комнат, я услыхалъ въ зал шорохъ. Глупости! подумалъ я,— это кровь шумитъ у меня въ ушахъ, что часто со мною случается,— и я хотлъ на повернуться на другой бокъ, но старуха моя,— она спитъ рядомъ, у стны — тоже слышала. А пока мы разсуждали, да я одвался, а она зажигала фонарь, мы услышали опять шорохъ и потомъ что-то упало на полъ. Ну можешь себ представить, какую тревогу забило мое бдное, безкровное сердце. И что же? Все было тихо и покойно, несгораемая лампада свтила, какъ звздочка, покойники вс лежали по своимъ мстамъ. И лейтенантъ тоже…

— Ну, спросилъ могильщикъ,— что же? Меня морозъ пробираетъ по кож.

— Съ катафалка, гд стоялъ лейтенантъ, продолжалъ смотритель,— вс цвты были сброшены на полъ. Цвты, что были въ горшкахъ, были осторожно сняты и поставлены въ уголокъ, и только два изъ нихъ лежали на полу. Врно тотъ, кто это длалъ, испугался и они выпали у него изъ рукъ.

Могильщикъ всплеснулъ руками и стоялъ разинувъ ротъ.

— Мы съ старухой, продолжалъ смотритель,— тотчасъ же принялись за дло и все поправили. Выбрали еще годные цвты, взяли отъ другого покойника букетъ и всунули его лейтенанту. Тутъ мы замтили, что и распятія нтъ. Ужъ мы обыскали все, какъ будто высматривая булавку, но его не оказалось, и кром разбитаго окна не было никакихъ больше слдовъ.

Ткачъ невольно слышалъ все и тяжело вздохнулъ. А Ричардъ старался вырвать руку и говорилъ:

— Зачмъ мы тутъ? Отчего не уходимъ, какъ другіе.

Это обратило вниманіе смотрителя и онъ замолчалъ, потомъ спросилъ у Билля, что ему нужно, и не ищетъ ли онъ чего.

— Нтъ, отвчалъ онъ,— но мн сдлалось немного дурно. Я не могу переносить запаха ладона.

— Въ такомъ случа, милый другъ, вамъ не надо ходить на кладбище! сказалъ смотритель.— Вы точно Богъ знаетъ на что похожи. Не принести ли вамъ чего? У меня всмъ этимъ спиртамъ и счету нтъ.

— Нтъ, нтъ, почти со страхомъ проговорилъ ткачъ,— я лучше пойду, движеніе и воздухъ врно помогутъ мн.

Съ этими словами онъ поплелся впередъ и потащилъ съ собою мальчика.

— Пойдемъ-ка на могилу, сказалъ онъ.

— Что тамъ длать? упрямо отвчалъ мальчикъ.

— Надо теб помолиться за барина, отвчалъ ткачъ.— Вдь это онъ подарилъ теб платье.

Мальчикъ ничего не отвчалъ, но не противился боле. Ткачъ, шатаясь, пошелъ къ могил, для слабаго человка было слишкомъ много волненія. Онъ угадалъ изъ разсказа смотрителя, кто преслдовалъ покойника даже въ гробу. Вступивъ на дорожку, гд была свжая могила Бергдорфа, ему показалось, что тамъ стоитъ какая-то женщина, но не усплъ онъ разглядть ее хорошенько, какъ Ричардъ вырвался у него изъ рукъ и побжалъ между памятниками, громко крича: ‘Мать! мать!’

— Цилли! проговорилъ ткачъ, ускоривъ шаги,— да, это точно она.

Когда онъ подошелъ въ ней, мальчикъ вислъ уже у нея на ше, и она страстно прижимала и цловала его, точно будто желала задушить. Мальчикъ, вообще не только нечувствительный въ ласкамъ, но нелюбившій даже, чтобы его трогали, на этотъ разъ также страстно отвчалъ ей.

— Цилли! сестра! говорилъ ткачъ, незнавшій что сказать отъ, удивленія.

— И ты тутъ, братъ Вилль? отвчала Цилли гораздо ласкове, чмъ она говорила обыкновенно.— Хорошо, что ты тутъ, а то я хотла идти къ теб.

— Скажи ты, ради Бога, вскричалъ ткачъ,— гд это ты была все это время. Что длала, ну да и хороша же ты! Краше въ гробъ кладутъ!

— Мн такой и слдуетъ быть, отвчала Цилли по старому мрачно,— такой и слдуетъ бытъ мн, бдной и потерянной. Но обо мн братъ не заботься! Я не опозорила тебя. Я работала и голодала, спасая честь этого святого мста….

— Цилли! вскричалъ ткачъ, всплеснувъ руками.— Ты просто страхъ наводишь. Можно ли это длать? Признайся, вдь это ты сегодня ночью пробралась въ покойникамъ, измяла цвты и взяла даже распятіе у мертвеца!

— Зачмъ же быть кресту въ клятвопреступныхъ рукахъ? продолжала она съ выраженіемъ самой дикой ненависти.— Нельзя шутить съ такими священными предметами!

— Да вдь это не по-христіански, отвчалъ Вилль.— Нельзя ненавидть за гробомъ.

— Нтъ, можно! диво отвчала она.— И я ненавижу! Ненавижу за гробомъ, и до второго пришествія буду ненавидть! Когда мы туда вс соберемся, я найду его въ несмтныхъ рядахъ, поставлю его передъ судомъ того, кто будетъ судить и великихъ и малыхъ, и посмотрю какъ-то онъ тогда не скажетъ правды. Я не показалась бы теперь, не будь мальчика, не будь Ричарда. Онъ ростетъ, что ты хочешь съ нимъ длать, братъ?

— Слава теб, Господи! вскричалъ ткачъ.— Наконецъ-то ты сказала спокойное и разумное слово. Мальчику надо выучиться какому нибудь ремеслу, надо отдать его въ ученіе. Сначала я хотлъ сдлать изъ него ткача, но потомъ раздумалъ. Заработокъ слишкомъ ничтоженъ.

— Нтъ, проговорила мать,— ткачемъ ему не надо бытъ!

— Кром того, купецъ, что торгуетъ у насъ на углу, хотлъ взять его въ ученіе за ничтожную плату, но и этой платы у меня нтъ.

— Да, да, вскричала Цилли, все еще стоявшая на колняхъ у могилы,— нищета начинается съ перваго шага его жизни, онъ проклятъ съ самаго начала его существованія! А человкъ, который все это сдлалъ, умеръ и лежитъ въ могил, какъ всякій другой порядочный человкъ, покрытый внками и зеленью.

Она схватила букеты и хотла разорвать ихъ, но братъ остановилъ ее.

— Оставь, сестра, сказалъ онъ.— Это глупо. Тотъ, кто лежитъ тамъ, стоитъ теперь передъ другимъ судомъ. Вдь ты сама говорила, что, будешь жаловаться на него другому судь. Ну такъ жди, и не произноси проклятій! Передъ смертью онъ настолько одумался, что вотъ сшилъ мальчику это платье, и оставилъ столько денегъ, сколько будетъ нужно на его ученіе, да кром того еще будетъ остатокъ.

— Такъ онъ это сдлалъ? вскричала тронутая Цилли, и слезы брызнули изъ ея глазъ.— Но я денегъ не возьму, я сама попробую заработать деньги на его ученіе и пришлю теб, братъ!

— Ты? съ удивленіемъ вскричалъ ткачъ.— Какже ты заработаешь? Такъ ты опять хочешь уйти? Что ты замышляешь?

— Это ужь мое дло, холодно отвчала она.— А ты поговори съ купцомъ! Когда будетъ время, я дамъ о себ знать.

Она встала и хотла идти, но мальчикъ прижался къ ней и вскричалъ:

— Матушка! я хочу идти съ тобою!

— Нтъ! сказала она.— Ты останешься, Ричардъ. Ты пойдешь съ дядей, я такъ хочу, проговорила она строго, но тотчасъ прижала его къ себ и нжно заговорила:— я такъ хочу, прошу тебя.

— Не плачь, матушка, я сдлаю, что ты хочешь, останусь у дяди Билля и буду учиться, но только ты не уходи.

Она, ласкаясь, наклонилась къ нему, и тихо стала ему что-то говорить. Но въ это время общее вниманіе было привлечено внезапнымъ шумомъ, происшедшимъ недалеко отъ могилы. Шаговъ за сто, въ углу кладбища было мсто для погребенія работника сектанта. Похороны спокойно совершались до тхъ поръ, пока гробъ не стали опускать въ могилу, но тмъ не мене отъ вниманія человка, шедшаго за гробомъ, не укрылось, что толпа, тснившаяся около могилы, вовсе не принадлежала къ ихъ общин, и что сначала шопотомъ раздавались недоброжелательныя слова, а потомъ они стали раздаваться все чаще и громче. Замтилъ все это извстный всмъ въ город купецъ Рундъ, одинъ изъ самыхъ ревностныхъ представителей свободомыслящей секты.

— Взгляните и прислушайтесь, сказалъ онъ своему сосду.— Это вдь на насъ мтятъ. Я съ самаго качала замтилъ людей, которые подзадоривали народъ противъ насъ. Вдь мы въ первый разъ хоронимъ торжественно и открыто. Вы увидите, что это не пропустятъ, не помшавъ намъ.

За родственниками усопшаго стояла цлая толпа женщинъ различныхъ сословій.

— Ну посмотримъ же, говорила одна изъ нихъ другой,— они еще говорятъ, что проповдуютъ религію любви. Если бы это было такъ, они не стали бы хоронить этого бдняка такъ просто, такъ небрежно, какъ бросаютъ въ яму собакъ.

Какой-то человкъ, съ подвязанной правой рукой, въ бдномъ плать простого работника слышалъ это замчаніе и отвчалъ:

— Эти люди не обращаютъ на то вниманія, хоронить ли роскошно или въ простомъ гробу. Деньги у нихъ на это есть, и то, что другіе истрачиваютъ на торжественность процессій, они сберегаютъ, за то вдов да дтямъ они дали столько, что имъ теперь есть чмъ жить.

— Такъ они разсказываютъ, злобно возразила одна изъ слушательницъ.— Но почемъ знать — правда-ли это? Вы врно тоже принадлежите въ ихъ общин, что такъ хорошо знаете ихъ дла.

— Нтъ, отвтилъ нашъ знакомый слесарь Губеръ,— я только такъ слышалъ. Работать я не могу, потому что испортилъ себ руку на послднемъ пожар, вотъ теперь и шатаюсь и слышу всякую всячину.

— Все равно! вскричалъ старый маркеръ, съ неизбжнымъ розовымъ внкомъ въ рукахъ, стоявшій во глав толпы.— Гршно, что у насъ допускаются такія вещи. Немудрено, что мы страждемъ отъ голода и болзней, и неудивительно, что сгоримъ какъ Содомъ и Гоморра!

Тутъ же оказался и писарь Биллингеръ и судья Веберъ, который длалъ какіе-то таинственные знаки.

— Это правда, что гршно! вскричалъ Биллингеръ.— Не надо, чтобы эти сектанты такъ открыто смли дйствовать, мы не должны позволить имъ! Для того и вводится теперь свобода, чтобы каждый могъ заявлять, чего онъ хочетъ и чего нтъ! Если мы не потерпимъ, чтобы они, такъ открыто совершали свои обряды, тогда и правительство обратитъ на нихъ вниманіе и положитъ этому предлъ.

Кружокъ вокругъ могилы сталъ тсне и наступило молчаніе, шла одна изъ женщинъ не воскликнула:

— Кажется, они приготовляются молиться. Любопытно послушать, какъ подобные люди молятся.

Купецъ Рундъ подошелъ къ краю могилы, такъ что его видно было всмъ окружающимъ, и сильнымъ голосомъ началъ говорить рчь, описывая простую жизнь трудолюбиваго работника, только-что опущеннаго въ могилу, и заключилъ эту краткую рчь слдующими словами. ‘Лучше всего, если въ память усопшаго, члены общины позаботятся о тхъ, кого онъ оставилъ по себ. Для покойника мы ничего боле не можемъ сдлать, какъ помолиться, и потому помолимся: Отче нашъ…’ началъ онъ, торжественно сложивъ руки, но въ ту же минуту раздался страшный шумъ, и послышались голоса: ‘Да это отче нашъ! Да это наша молитва! какъ смютъ еретики читать ее. Молчатъ! или мы заткнемъ вамъ глотку!’

Краска вспыхнула на лиц Рунда, тмъ не мене онъ продолжалъ спокойно читать молитву. Но слова тотчасъ же были приведены въ дйствіе. Полетли камни и грязь и началась такая давка, что каждую минуту можно было ждать несчастія.

Купецъ во время этой сумятицы до конца дочиталъ молитву. Члены общины собрались въ кучку и, казалось, не боялись схватки съ народомъ, и спокойно ждали, что будетъ дале, но схватки не послдовало. Въ ту минуту, какъ шумная толпа бросилась къ могил, передніе ряды ея скатились назадъ, потому что песокъ, наваленный на краю, осыпался, и передъ ними вдругъ очутился Губеръ съ чугуннымъ крестомъ въ лвой рук, которымъ онъ махалъ, какъ палкой.

— Назадъ! крикнулъ онъ.— Перваго, кто осмлится тронуть кого нибудь изъ молящихся и осквернить это мсто, я убью, какъ собаку! Что вамъ надо? Я не принадлежу въ этой общин, но если ихъ вра никому не мшаетъ, то намъ нечего соваться. Пусть хоронятъ своихъ покойниковъ какъ знаютъ. Мы не отвтимъ за нихъ ни на этомъ, ни на томъ свт. Каждый по своему добивается блаженства въ будущей жизни!

Подстрекатели хотли произвести только шумъ, но для дла они были слишкомъ трусливы, и такъ какъ еретики, окончивъ молитву, замолчали, то наступила тишина во время которой члены общины удалились спокойно, тмъ боле, что не вдалек проходилъ патруль, и при вид военныхъ подстрекатели не находили удобнымъ дйствовать.

Наконецъ все стихло и толпа стала расходиться съ кладбища. Вилль противъ желанія былъ оттиснутъ толпой и теперь снова пробирался въ могил лейтенанта, вполн увренный, что мать съ сыномъ врно изчезли. Но, въ его удивленію, мальчикъ спокойно стоялъ около насыпи.

— Гд же мать? издали крикнулъ ткачъ.— Разв она и въ самомъ дл ушла?

— Да, сказалъ Ричардъ.— Она сказала, чтобы я остался и длалъ все, что прикажетъ мн дядя. Поэтому я остаюсь и буду слушаться.

— Но куда же она ушла? Разв она не сказала?

— Сказала.

— Ну такъ гд же она? Разв ты этого не скажешь упрямецъ.

— Нтъ, сказавъ мальчикъ, смло глядя на него.— Я общалъ матери никому не говорить этого, и сдержу общаніе. Мальчикъ, не дожидаясь дальнйшихъ распросовъ, пошелъ съ кладбища. Ткачъ послдовалъ за нимъ.

— Что это за наказаніе! вскричалъ онъ, всплеснувъ руками.— Много еще будетъ мн хлопотъ съ мальчикомъ. Но какъ ему и быть другимъ. Старая поговорка говоритъ: яблоко падаетъ недалеко отъ яблони. А въ какую сторону оно катится — это все равно.

II.
Мужъ.

Не отъ всхъ глазъ укрылась страсть герцога къ Ульрик, и потому конечно нашлись такіе услужливые люди, которые стали помогать герцогу. Таже генеральша фонъ-Гельмгангъ устроила такъ, что Ульрика встртилась у нея на дач съ глазу на глазъ съ герцогомъ, и герцогъ не пропустилъ этого удобнаго случая, чтобы еще разъ не высказать своей любви къ Ульрик, и изъ ея смущенія убдился, что и она, съ своей стороны, неравнодушна къ нему.

Свиданіе это такъ взволновало Ульрику, что она пріхала домой сама не своя. Сердце ея билось отъ восторга, что она любима герцогомъ. Дома она не застала никого, даже совтница противъ своего обыкновенія ушла въ кому-то по сосдству. Прислуга, пользуясь отсутствіемъ господъ, тоже вся разбгалась. Ее встртилъ только слуга, замнившій Беппо. Она быстро прошла по пустымъ комнатамъ въ залу, гд стояло фортепіано и остановилась передъ ними. Быстро сбросивъ шляпу и платокъ заиграла она, какъ будто въ звукахъ желая выразить волненіе своего сердца. Между тмъ въ залу вошелъ Фюреръ и сталъ за ея стуломъ. Онъ неожиданно отдлался отъ занятій и поспшилъ домой. Услыхавъ звуки рояля и пніе, онъ очень обрадовался, и съ радостью въ сердц бросился въ залу.

Ульрика такъ погрузилась въ игру и въ мечты свои, что не слыхала ни его шаговъ и не замтила его приближенія, и когда вдругъ увидла его за собою, то непритворно вздрогнула отъ испуга.

— Я вовсе не хотлъ испугать тебя, милая, сказалъ Фюреръ.— Мн хотлось только быть не замченнымъ слушателемъ. Я такъ давно не слыхалъ твоей игры и пнія, не восхищался твоимъ искусствомъ.

— Если бы ты хотлъ, это было бы очень нетрудно, холодно отвчала Ульрика.— Теб стоитъ только посщать то общество, гд занимаются музыкой. Но если ты лишаешь себя такого позволительнаго наслажденія, то ужь это не моя вина.

— Вроятно моя, спокойно отвчалъ Фюреръ, задтый холоднымъ тономъ, вявшимъ отъ словъ Ульрики.— Мой взглядъ на музыку нсколько иной, и хотя я вовсе не имю претензія считать себя знатокомъ ея, тмъ не мене это искуство я причисляю къ домашнимъ, если только можно такъ выразиться, а пользоваться этимъ наслажденіемъ дома, согласись сама, мн приходится рдко.

Въ эту минуту Ульрик почему-то пришли на память слова герцога, сравнившаго ее съ соловьевъ въ невол.

— Многіе находятъ пріятныхъ запереть соловья въ клтку, сказала она,— и думаютъ, что онъ нигд не будетъ пть такъ хорошо, какъ у себя въ клтк.

Фюреръ все съ большихъ и большихъ удивленіемъ глядлъ на нее.

— Сравненіе это вовсе неудачно, сказалъ онъ, помолчавъ, — годится только на тотъ случай, если соловей самъ чувствуетъ себя въ невол. Я же всегда слышалъ, что соловей предпочитаетъ глухой лсъ, и поетъ только для себя и для своихъ въ лсномъ уединеніи. Соловей легко отличилъ бы клтку отъ свободы и выборъ между той и другой былъ бы для него нетруденъ, хотя бы клтка была сдлана изъ золота.

— Меня нисколько не удивляетъ, что мы такъ различно смотримъ на вещи, сказала Ульрика, отворачиваясь х приготовляясь встать.

— Подожди немного, сказалъ Фюреръ, удерживая ее.— Мн кажется, что различіе нашихъ взглядовъ только кажущееся. Я помню время, когда мы были во всемъ поразительно согласны. Такъ было когда-то. Неужели это не вернется? Неужели надежда на возвратъ есть ничто иное какъ самообольщеніе?

— Можетъ быть, нетвердо отвчала Ульрика.— Можетъ бытъ, тебя обманываетъ воспоминаніе.

— Нтъ, дорогая, это не такъ! вскричалъ Фридрихъ.— Мн кажется, что ты просто не въ дух, и потому не можешь спокойно говорить объ этомъ предмет. Я нахожу, что ты страшно взволнована, и хотя не пытаюсь знать причины этого волненія, то все-таки хочу доказать теб, что я правъ. Врно то, что воспоминаніе меня не обманываетъ, оно рисуетъ мн то время, когда мы встртились, когда я нашелъ тебя, полюбилъ, когда твое сердце отозвалось на мое…

Ульрика молчала.

— Я знаю, какъ живо, какъ симпатично мы сочувствовали другъ другу. Я до сихъ поръ ощущаю блаженство той минуты, когда впервые я высказалъ теб любовь свою и когда ты впервые бросилась во мн на шею, и въ страстномъ волненіи шептала мн о своей любви и благодарности.

— Такъ и есть, вскричала Ульрика, вставая и отходя.— Очень благодарна! Вчно мн приходится выслушивать напоминанія того, что ты для меня сдлалъ.

— Признаюсь, сказалъ Фюреръ спокойно, но серьезно,— что такого упрека я отъ тебя не ожидалъ и на него я могу отвчать только одно, что, говоря по совсти, я не заслужилъ его. Ты никакъ не можешь серьезно предполагать, чтобы мн когда нибудь пришло въ голову напомнить теб прошлое изъ желанія кольнуть тебя. Грустно только, что ты говоришь мн это, и я къ сожалнію вижу, что наши отношенія съ тобой гораздо хуже, чмъ я ожидалъ. Ты сердишься на меня, недовольна мною, и, можетъ, считаешь себя въ прав, потому что я не вполн допускаю развиться твоимъ стремленіямъ къ развлеченіямъ и удовольствіямъ. Можетъ быть, въ этомъ случа я поступилъ ошибочно, можетъ быть, я ‘ь хранилъ свои профессорскіе взгляды, сдлавшись министромъ. Но только вслдствіе этого еще ничто не погибло, все это еще можно измнить и ты можешь высказать мн свои желанія относительно этого.

— Длай, какъ хочешь! отвчала Ульрика.— Я давно привыкла жить согласно твоимъ распоряженіямъ.

— Ульрика! грустно вскричалъ Фюреръ.

— Что находишь ты тутъ страннаго? Да, я привыкла дйствовать по предписанію, считать себя существомъ, невольно находящимся подъ чужой опекой.

— Подъ опекой! съ жаромъ проговорилъ Фюреръ.— Ей Богу, можетъ быть, это было бы хорошо, потому что есть люди, которые никогда не могутъ обойтись безъ опеки.

— Это любезное замчаніе вроятно касается меня?

— Это ужь ты сама рши. Ты говорила о соловь въ невол а я теб разскажу тоже про одного соловья, нсколько похожаго на тебя, для того, чтобы ты образумилась, если еще не поздно. Разскажу теб исторію одной пвицы, которая считала свободу въ зеленомъ лсу бдностью и несчастіемъ, которая не могла противостоять голосу, восхвалявшему ея пніе и красоту, и продала жизнь свою и свободу за богатый кормъ и неволю въ золотой клтк — исторію женщины, которая не только погубила себя, но цною позора продавала свою родную дочь!

Ульрика громко зарыдала.

— Такъ вотъ что? вскричала она.— Ну теперь я все поняла. Бдная, бдная, несчастная мать, что ты должна была выстрадать!

— Какъ? возразилъ ей Фюреръ.— Даже теперь, когда ты все знаешь, ты думаешь только о ней, а не о себ и не обо мн? Ну, значитъ ты далеко зашла, очень далеко и долгъ мой прибгнуть къ серьезнымъ мрамъ.

Онъ прошелъ взадъ и впередъ по комнат и остановился передъ Ульрикой, съ рыданіями опустившейся на стулъ.

— Отъ нын я устрою домъ свой такъ, чтобы онъ вполн соотвтствовалъ моему положенію и обязанностямъ. Ты же прежде всего позаботься о томъ, чтобы центромъ своей жизни и своей дятельности сдлать домъ мой и занять въ немъ свое мсто. Все устроится согласно съ обстоятельствами, но ты не должна забывать, что я, сдлавшись министромъ, остался гражданиномъ, гражданиномъ по понятіямъ и нравамъ, и что мн неприлично ради своего настоящаго мста тянуться вверхъ и стараться пробиться въ кружокъ, къ которому я не принадлежу, да и не хочу принадлежать! Это ты должна принять въ соображеніе. Это моя ршительная и неизмнная воля.

— Твоя воля? холодно сказала Ульрика.— Хорошо. Ну такъ выслушай же и мою! То, чего ты желаешь, я нахожу принужденіемъ, а принужденію я не подчиняюсь.

— Какъ, ты противишься мн?

— Да, Прежде чмъ позволю я себя заковать въ новыя цпи, лучше разорвать старыя.

— Ульрика, можно ли такъ говорить? Нтъ, продолжалъ онъ, въ то время, какъ она закрыла лицо платкомъ,— я этого не слыхалъ. Я покажу теб, какъ я люблю тебя, и сдлаю то, что считаю своею обязанностью, какъ мужа и какъ человка. Можетъ быть, въ словахъ, произнесенныхъ тобою есть указаніе, которое поведетъ къ спасенію. Можетъ быть, было бы хорошо теб удалиться на нкоторое время отъ здшняго кружка. Тетушка, у которой ты провела нсколько лтъ, не совсмъ здорова, и очень желаетъ, чтобы ты пріхала къ ней на нкоторое время. Я получилъ сегодня письмо. Ты подешь къ ней и останешься у нея до тхъ поръ, пока я не призову тебя.

— Я не поду! вскричала Ульрика, вскочивъ со стула и сверкнувъ глазами.

Фюреръ съ твердой ршимостью подошелъ къ ней.

— Ты подешь и подешь завтра же, сказалъ онъ.— Матушка ждетъ. Молчи! Ей не для чего знать, что между нами происходило, я не хочу сценъ. Я объясню ей все, насколько это будетъ нужно, ты же отправляйся къ себ въ комнату и приготовь все къ завтрашнему отъзду.

Ульрика бросилась въ себ въ комнату. Фридрихъ остался на мст. Долго сидлъ онъ тутъ, погруженный въ размышленія, потомъ всталъ и хотлъ уже отправиться въ себ въ кабинетъ, какъ слуга доложилъ ему, что его ждетъ какой-то незнакомый господинъ. Фридрихъ веллъ привести его въ комнату въ башн, служившую теперь лтней пріемное. Этимъ незнакомцемъ оказался Ридль, одтый въ тотъ самый костюмъ, въ какомъ онъ былъ на сходк ерихонскихъ пилигриммовъ. Фридрихъ не узналъ бы его, еслибъ онъ не протянулъ ему руки и, при этомъ, смясь, не снялъ бы парика.

— Жарко! сказалъ онъ, — надо облегчить себя немного.

— Ты здсь! съ удивленіемъ вскричалъ Фридрихъ, взявъ Ридля за руку и пожимая ее съ большимъ жаромъ, чмъ, можетъ быть, сдлалъ бы это въ другое время. Онъ видлъ, съ какой искренностью Ридль протянулъ ему руку, а въ эту минуту мрачнаго настроенія, онъ боле, чмъ когда либо, могъ трогаться знаками дружескаго къ себ расположенія.— Ну милости просимъ, шутъ! продолжалъ онъ.— Вижу, что ты дурачишься по прежнему. Опять переодванье! Ты избралъ не ту дорогу, которую слдовало: теб бы быть актеромъ. Ты выказываешь замчательныя сценическія способности.

— Да я и есть актеръ, сказалъ Ридль, садясь и рукою приглашая Фюрера ссть подл него.— Ты вдь тоже актеръ. Каждый человкъ актеръ, да и что такое актеръ, какъ не человкъ, нарочно отрекающійся отъ своей личности, отказывающійся отъ своего призванія, и представляющій нчто иное, однимъ словомъ, человкъ, который хочетъ казаться и изображать изъ себя не то, что онъ есть? Разница между мною и вами, другими актерами, заключается лишь въ томъ, что я признаюсь, что я актеръ, а вы слышать объ этомъ не хотите, и бьете себя въ грудь, увряя, что это неправда.

— Ты, можетъ быть, и правъ, улыбаясь сказалъ Фюреръ.— Но и въ этомъ случа бываютъ исключенія.

— Исключенія? отвчалъ Ридль, въ то время, какъ Фюреръ длалъ знакъ слуг, принесшему вино и закуску, удалиться.— Да, исключенія есть. Къ сожалнію они есть. Есть люди,— кажется объ этомъ я читалъ гд-то,— которые разваливаются какъ перезрлые плоды, такъ, что ихъ видно до самой сердцевины. Но и этими самыми исключеніями мое правило торжественно подтверждается, они только доказываютъ, что подобный человкъ, будь онъ десять разъ министромъ, лишній въ нашемъ мір вншности, что ему, съ его истинами и откровенностью, мсто не здсь, а въ американскихъ двственныхъ лсахъ.

— Чувствую весь ядъ твоихъ рчей, сказалъ Фюреръ,— но онъ безвреденъ для меня, меня защищаетъ отъ него мое глубокое сознаніе въ правот моихъ дйствій. Но на что ты въ сущности намекаешь? Что затваешь ты своихъ маскированіемъ? Разв ты не боишься непріятностей съ полиціей?

— Нтъ, нисколько, смясь сказалъ Ридль.— Я съ нею въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ. Кого я изображаю? Человка, живущаго процентами съ своего капитала,— къ такимъ людямъ полиція не привязывается, въ особенности при либеральномъ министр! Кром того я членъ одного благочестиваго общества, а чиновникъ, ведущій списокъ прізжающихъ, тоже принадлежитъ къ этому обществу. Слдовательно и онъ не противъ меня.

— Я слышалъ о твоихъ благочестивыхъ подвигахъ.

— Подожди, еще много о нихъ услышишь. Теперь я для этого пріхалъ. Мн надо сообщить теб нчто чрезвычайно важное, и такъ какъ я не зналъ, застану ли тебя дома и буду ли говорить съ тобою, то на всякій случай изложилъ все на бумаг.

— Давай! сказалъ министръ, протягивая руку къ бумагамъ, положеннымъ Ридлемъ на столъ.

— Не теперь, сказалъ Ридль.— Хотя дло это очень серьезно, и хотя оно служитъ подтвержденіемъ того, что ты не долженъ былъ брать мста министра, но оно не спшное и его можно отложить до завтрашняго дня. Отдохни ныншнюю ночь! Новости, изложенныя тутъ, очень займутъ тебя, и потому дай ужъ намъ насладиться свиданіемъ! Мн кажется, что для тебя теперь нужна боле легкая бесда, которая отвлекла бы тебя отъ занятій, отъ непріятностей жизни и политики.

— Кажется, что ты правъ, сказалъ Фюреръ, не въ силахъ будучи подавить вздоха.

— Ты вздыхаешь. Повторяю, теб не слдовало брать этого мста. Теб надо было оставаться тнь, чмъ ты былъ — свободнымъ человкомъ науки, ученымъ, настоящимъ проповдникомъ, истиннымъ царемъ, отвтственнымъ только передъ Богомъ, передъ наукой да передъ самимъ собою. Но скажи, что съ тобой? Ты необыкновенно мраченъ. Мрачность эта не отъ занятій, настолько я тебя знаю. У тебя болитъ сердце, вдь у тебя чувствительное сердце, и потому я въ третій разъ говорю теб: не надо было брать этого мста. Министръ не долженъ имть сердца, это чистое противорчіе.

— Ты угадалъ, сказалъ Фридрихъ, подумавъ немного,— и я не вижу причины, почему бы мн не разсказать всего дда. Вдь ты былъ у насъ въ тотъ день, какъ жена моя вступила въ первый разъ въ этотъ домъ?

Радъ взялъ его за руку.

— Довольно, сказалъ онъ,— теперь я донимаю все. Я не суевренъ, но когда въ тотъ день тостъ за твое домашнее счастье былъ такъ непріятно прерванъ, мн это показалось какимъ-то сквернымъ предзнаменованіемъ. Я слишкомъ люблю тебя, чтобы выпустить изъ виду тебя и домъ твой, я слишкомъ много сталкивался съ людьми, и потому могу судить о нихъ съ перваго взгляда. Поэтому я знаю напередъ все, что услышу отъ тебя. Ты дашь мн еще новое подтвержденіе стараго мннія о безполезности поисковъ за жемчугомъ.

— Что ты хочешь этимъ сказать?

— Кажется, это ясно. Жемчужина представляетъ нчто рдкое, чистое, благородное. Поэтому-то ее и цнятъ такъ высоко и предпочитаютъ другимъ драгоцнностямъ. Но найти ее трудно. Не во всякой раковин скрывается такая жемчужина, но каждый, отправляющійся на поиски, надется найти ее. Искатели наловили множество раковинъ и начинаютъ вскрывать ихъ. И чтоже? Изъ двухъ-трехъ тысячъ вскрытыхъ раковинъ, только въ одной лежитъ жемчужина, только одинъ счастливецъ получаетъ ее, всмъ же остальнымъ достаются пустыя раковины.

— Ты врагъ женщинъ, сказалъ Фридрихъ,— но я надюсь, что все поправится. Ульрика въ сущности добра, ее можно переработать. И тогда все будетъ хорошо.

— Великолпная мысль! смясь сказалъ Ридль.— Дйствительно, если можно помочь горю, то все пойдетъ хорошо. Но, признаюсь, я не раздляю твоей надежды, если она основывается только на одной доброт твоей жены, вс он добры, но слабы и тщеславны. Всы пока стоятъ въ равновсіи. Но мало-по-малу отношенія и темпераментъ кладутъ всъ свой на чашки. Которая изъ нихъ перетянетъ, это подъ конецъ ршитъ случай.

— Непріятная картина! вскричалъ Фюреръ.— Не хочу объ этомъ боле слышать. Какое право ты имешь такъ говорить? Ты не знаешь женщинъ и клевещешь на нихъ и на все человчество.

— Ну, сказалъ Ридль,— у всякаго свой взглядъ. Чужими глазами никто смотрть не можетъ, а смотрть на это дло въ увеличительные очки, по моему, нечестно. А какое право имю я такъ говорить? Право собственнаго опыта. Я говорю потому, что самъ видлъ и самъ испыталъ. Если теб не скучно, я могу разсказать теб одну исторійку. Ты, конечно, не полагаешь, продолжалъ онъ, закуривъ новую сигару,— что я весь вкъ жилъ отшельникомъ и желалъ всю жизнь провести въ одиночеств. Я тоже испыталъ то невыразимое очарованіе, я тоже принялъ горькое крещеніе огнемъ, безъ чего никто не можетъ сказать, что дйствительно заслужилъ названіе человка? Я любилъ и, несмотря на свою физіономію, считалъ и себя любимымъ. Конечно, я зналъ, что не похожу ни Адониса, но также зналъ, что и я стою чего нибудь, что я молодъ, богатъ, человкъ съ принципами, а купеческая дочка, передъ которой я курилъ фиміамъ, казалось, наслаждаясь запахомъ этого фиміама. Это была двушка, другъ мой, чуть не ребенокъ, блондинка съ невиннйшими глазами, съ кроткимъ взглядомъ лани, и робостью, чистотой и невинностью походила на мадонну. Первые порывы любви проявились въ ней, какъ говоритъ Шиллеръ, подобно божественнымъ звукамъ чистой струнной игры. При искреннемъ чувств, другъ мой, охватившемъ меня тогда, я былъ невыразимо счастливъ. Я дождаться не могъ той минуты, когда совершенно назову ее своей, я считалъ секунды, когда былъ не съ нею. и высчитывалъ минуты до того времени, когда снова увижу ее. Такимъ образомъ разъ случилось, что мн пришлось выхать изъ города по дламъ и пріхать только на слдующій день. Но я такъ былъ влюбленъ, что умолялъ и заклиналъ мою невсту написать мн что нибудь туда, гд я буду ночевать. Я молилъ ее написать хотя бы дв строчки, она общала и сдержала слово. Я, какъ теперь, помню, какъ почтальонъ вручилъ мн письмо, какъ я распечаталъ его и съ удивленіемъ взглянулъ на конвертъ, адресованный впрочемъ на мое имя, тогда какъ письмо предназначалось вовсе не мн. Знаешь ли ты исторію Людвига Строгаго Баварскаго? Да? Или графа Веттера въ Штерин Гейльбронской? Ну, такъ съ моей возлюбленной случилось тоже самое, что съ ними,— она перемшала письма. Въ томъ, что я получилъ, было написано слдующее: ‘Мой дорогой, неоцненный Отто!’ — Меня же, какъ теб извстно, зовутъ Христофоромъ.— ‘Мой противный рыжеголовый ухалъ и вернется только завтра. Ахъ, не будь эта рыжая лисица вмст съ тмъ золотымъ мшкомъ, я давно бы выпроводила его, чтобъ быть совершенно твоей, томящейся безъ тебя, Амаліей’. Не знаю надо ли теб говорить, что прочитанное мною письмо, чуть не свело меня съ ума! Если бы въ рукахъ у меня былъ ножикъ или пистолетъ и безстыдница была бы тутъ,— почемъ знать, не поступилъ ли бы я такъ же, какъ Людвигъ съ Маріей Брабантской. Но такъ какъ этого не случилось, то я только схватился за волосы. При этомъ я какъ-то нечаянно взглянулъ въ зеркало и увидлъ, что безстыдная Амалія была не совсмъ не права, въ зеркало на меня смотрла отвратительная рыжая рожа. Я узналъ ‘неоцненнаго’ Отто, это былъ двоюродный братъ Амаліи, молодой парень, кровь съ молокомъ, уланскій юнкеръ. Съ нимъ ужъ я никакъ не могъ тягаться. Я показался себ невыразимо смшнымъ и отъ души хохоталъ, глядясь въ зеркало. Это помогло мн излечиться отъ гнва и отчаянія, которыя уже впускали свои когти въ мое тло. Своей невсты я больше не видлъ, потому что перемнилъ мсто своего жительства и былъ очень радъ, что сталъ ее забывать, и когда впослдствіи мн приходила охота искать жемчужину, я обыкновенно прочитывалъ письмо Амаліи и, какъ видишь, знаю его даже наизусть.

III.
Амариллисъ Белладонна.

Въ короткое время, между обнародованіемъ новаго закона и введеніемъ суда присяжныхъ, невозможно было устроить особаго зданія. Старый пустой монастырь съ довольно большими комнатами былъ наскоро приготовленъ для этой цли. Громадный библіотечный залъ, выбранный для засданія суда, представлялъ странный контрастъ между тнь, чмъ онъ былъ прежде и чмъ сталъ теперь. Вдоль стнъ и въ оконныхъ простнкахъ стояли еще срые крашеные шкапы съ проволочными ршетками, но на полкахъ кром пыли ничего не было. Въ этомъ обширномъ зал было довольно мста для публики, которая размщалась на поставленныхъ рядами скамейкахъ. Крпкія перильца отдляли мсто, гд возвышалась трибуна для судей, а направо и налво стояли столики для обвинителей и защитниковъ. Въ глубин комнаты, у окна, были устроены мста для присяжныхъ, противъ скамьи для подсудимыхъ.

Наступила торжественная минута, когда въ первый разъ раздался звонокъ, возвщавшій появленіе судей, которые заняли мста при всеобщемъ молчаніи въ то время, какъ первый подсудимый садился на сканью. Это былъ мастеръ Ремпельманъ, и иотъ, кто видлъ его прежде, теперь съ трудомъ узналъ бы его. Короткое время заключенія, а боле всего огорченіе, забота о жен и дтяхъ страшно измнили его. Лицо его осунулось и поблднло, а въ волосахъ показалась легкая просдь. Когда онъ подходилъ въ роковой скамь, то зашатался такъ, что ему пришлось ухватиться за балюстраду. Потомъ онъ поднялъ глаза, какъ бы желая придать себ твердости, и уже спокойне занялъ мсто между двухъ жандармовъ. Выборъ присяжныхъ скоро былъ оконченъ и обвинительный актъ прочитанъ. Въ немъ съ необыкновенною ловкостію и предусмотрительностію были сопоставлены вс обстоятельства, сильно уличающія подсудимаго, и все это было облечено въ такую правдоподобную форму, что казалось совершенно невроятнымъ удачно бороться противъ такого обвиненія. Когда началось судебное слдствіе, Ремпельманъ совершенно пришелъ въ себя. Онъ отвчалъ спокойно, въ простыхъ словахъ разсказалъ, какъ въ вечеръ торжества какой-то незнакомецъ угощалъ его и жену виномъ, потомъ подарилъ ему деньги. Затмъ разсказалъ всю правду относительно изломанной ршетки, разсказалъ, какъ у него украдены были сапоги и въ роковую ночь снова поставлены на лстницу. Тщетно старались члены и президентъ сбивчивыми вопросами заставить его сказать какое нибудь противорчіе и тмъ сдлать неправдоподобнымъ разсказъ его, но онъ твердо стоялъ на своемъ. ‘Все такъ было, господа, и будь тутъ самъ Господь свидтелемъ, я не могъ бы сказать иначе’.

‘Пусть войдутъ свидтели’, сказалъ президентъ, и въ публик начался шопотъ и движеніе, какъ на вод, колыхаемой втромъ. Въ боковую дверь вошелъ агентъ Шпарбергеръ, какъ истецъ, и садовникъ Шибеле съ нкоторыми сосдями, за ними, шатаясь, вошла, держа за руку мальчика, жена Ремпельмана, закрывая лицо блымъ платкомъ, такъ уже пропитаннымъ слезами, что, казалось, онъ не могъ боле принимать новыхъ слезъ, и он капали ей на руки. Она не видала, куда ее привели и только когда предсдатель началъ объяснять значеніе свидтельскаго показанія и отвтственность за ложную присягу, она отняла платокъ отъ глазъ и взоръ ея прежде всего упалъ на мужа. Въ ту же самую минуту и подсудимый вскочилъ, протянулъ руки и прежде, чмъ кто нибудь усплъ помшать, она бросилась къ нему и съ крикомъ отчаянія и блаженства повисла ему на шею. Они оба не могли говорить и только спустя нкоторое время оторвались другъ ог, друга, потому что прокуроръ заявилъ, что подобныя изъявленія чувствъ закономъ не допускаются, а подсудимому запрещаются всякія сношенія съ свидтелями.

Посл присяги начались показанія свидтелей. Сначала показывалъ истецъ, а другіе ждали въ сосдней комнат своей очереди. Шпарбергеръ длалъ показаніе съ развязностію дловаго человка, которому очень непріятно быть замшаннымъ въ такою дл и который готовъ бы былъ скоре понести убытокъ, если бы онъ только могъ избавить его отъ подобныхъ хлопотъ. Ою живо сожаллъ, что такъ грустно ошибся въ сосд, котораго всегда считалъ честнымъ человкомъ. Но что вообще онъ давно уже замчалъ, что у него отъ времени до времени пропадали деньги, но воровства со взломомъ никогда еще не бывало, у него не оказывалось иногда то бумажекъ, то серебряной монеты. Онъ далъ присягу съ такой искренностію, съ такимъ тономъ честности въ каждомъ слов, съ такихъ сочувствіемъ къ несчастію, что видъ его и манеры произвели чрезвычайно пріятное впечатлніе на присяжныхъ. Въ тоже время Ремпельманъ, сознавая свою невинность, не могъ совладать съ собой и оставаться спокойнымъ, нсколько разъ перебивалъ свидтеля, такъ что предсдателю приходилось призывать подсудимаго къ порядку, рзкость тона и горячность подсудимаго много повредили ему во мнніи присяжныхъ. Когда истцу былъ предложенъ вопросъ: другъ онъ или врагъ подсуднаго, то онъ совершенно спокойно отвчалъ, что не врагъ, посл чего предсдатель спросилъ у подсудимаго, что онъ можетъ сказать въ свое оправданіе? Тогда Ремпельманъ всталъ, осмотрлъ залу и сказалъ: ‘Мн нечего больше сказать, кром того, что я невиненъ. Этотъ господинъ говоритъ, что онъ не врагъ мн,— пусть въ этомъ разсудитъ насъ Господь Богъ. Я же говорю чистосердечно, что съ тхъ поръ, какъ знаю его, терпть его не могу, и если на земл у меня есть врагъ, то это конечно онъ.’

Присяжные покачали головами и стали шептаться и Ремпельману не помогло посл этого даже и то, что онъ заврялъ, что деньги у него были прежде, чмъ была кража, и что онъ кожевнику платилъ банковыми билетами. Даже появленіе его жены не могло изгладить дурного впечатлнія и скоре заставляло думать, что у несчастнаго мастера закоренлый дурной характеръ, сопровождавшійся вроятно и другими пороками. Когда же жена Ремпельмана на заявленіе,— что она не можетъ быть свидтельницею на сторон мужа, но что тмъ не мене она должна высказать всю правду,— скромно и дрожащимъ голосомъ заявила, что она скажетъ все, что знаетъ, будетъ ли это въ пользу или во вредъ ея мужу, то это конечно не прошло безслдно относительно присяжныхъ. Тмъ не мене исторія о неизвстномъ господин съ деньгами и о подброшенныхъ сапогахъ опять показалась такъ неправдоподобною, что заставила усомниться въ искренности ея показаній.

Показаніе садовника Шибеле произвело окончательный переломъ, хотя онъ сначала былъ очень смущенъ и останавливался, какъ будто отъ душевной борьбы, но потомъ вдругъ борьба эта изчезла, онъ вытеръ потъ со лба и проговорилъ свои показанія такъ быстро и твердо, какъ будто затверженный урокъ. Онъ разсказалъ, какъ нашелъ разломанную дверь и шкапъ, какъ побжалъ и созвалъ сосдей, которые вмст съ нимъ открыли слды и прослдили отъ самаго дома до жилища сапожника. На стол суда лежали сапоги, въ середин которыхъ не доставало гвоздя, а снимокъ, взятый со слда въ точности, приходился къ нимъ.

Посл этихъ уликъ основательность обвиненія была несомннна, хотя защитникъ выходилъ изъ себя, защищая подсудимаго. Обвинитель заключилъ свою послднюю рчь тмъ, что обратился къ присяжнымъ съ слдующими словами: ‘Вы видли, сказалъ онъ,— потрясающую сцену весьма серьезной семейной драмы, никто изъ васъ конечно не остался при этомъ равнодушенъ, но вы не должны забывать, господа, что вы юристы и что тутъ надо слушаться больше головы, нежели сердца, и потому, произнося приговоръ, вы должны руководствоваться разсудкомъ, а не чувствомъ’.

Тщетно въ заключительномъ слов защитникъ употреблялъ все свое краснорчіе, чтобы подйствовать на сердца присяжныхъ, объясняя имъ, что ихъ да, или нтъ, повліяетъ на честь и благосостояніе цлой семьи и на все существованіе ея, но короткій срокъ, употребленный присяжными на совщаніе другъ съ другомъ въ отдльной комнат, уже доказывалъ, какъ одинаково смотрли они на это дло.

Было произнесено — виновенъ. Судьямъ тоже не надо было много времени, чтобы согласиться относительно наказанія и они присудили Ремпельмана на многолтнее строгое заточеніе.

Молча, точно окаменлый, выслушалъ мастеръ приговоръ, навки разлучавшій его съ семьей. Жена его упала въ обморокъ и ее, безчувственную, вынесли изъ залы.

Предсдатель въ заключеніе обратился къ Ремпельману. ‘Вы слышали вашъ приговоръ, не имете ли вы еще что сказать’?

— Да, отвчалъ Ремпельманъ и торжественно твердымъ шагомъ вышелъ на средину пространства между зрителями и судьями.— Я знаю, что я присужденъ, что я заклейменъ, какъ воръ, и что все, что бы я ни сказалъ вамъ, будетъ безполезно. Но тмъ не мене я поднимаю правую руку свою и говорю: какъ врно то, что я крещенъ, что Богъ святъ на небесахъ, такъ и то, что я невиненъ! Деньги мн дйствительно были подарены, и если тотъ человкъ, который далъ мн ихъ изъ желанія мн добра, и который принесъ мн такое несчастіе, еще живъ, то, можетъ быть, онъ услышитъ о моемъ приговор и въ такомъ случа я прошу его явиться и заявить объ этомъ суду, если же онъ этого не сдлаетъ, то отвтитъ за это передъ Богомъ на страшномъ суд.

Дрожь пробжала по собранію, въ словахъ и фигур этого человка было что-то такое, вовсе не похожее на преступника, на уличеннаго вора. Въ то время, какъ его уводили и увозили въ закрытой карет въ тюрьму, докторъ и еще нсколько человкъ хлопотали въ сосдней комнат около сильно страдавшей жены Ремпельмана. Шпарбергеръ подошелъ къ ней также, и съ глубокимъ состраданіемъ посмотрвъ на почти безчувственную женщину, сказалъ:

— Какъ жаль мн эту бдную женщину! Я предпочелъ бы лучше не розыскивать своихъ денегъ, чмъ видть, какъ страдаетъ она, бдная. Позаботьтесь, докторъ, чтобы она ни въ чемъ не терпла недостатка, а я охотно за все заплачу!

Садовникъ Шибеле тоже ласково подошелъ къ ней, когда она нсколько пришла въ себя.

— Дай Богъ, чтобы вы утшились! льстиво проговорилъ онъ,— надо свыкнуться съ необходимостью и забыть сквернаго мужа, навлекшаго на васъ позоръ и насмшки. Лучше всего было бы и для него и для васъ, если бы онъ никогда боле не возвращался изъ острога! Изъ-за этого нельзя же убиваться такой молодой, славной бабенк, кабы она только захотла, такъ будетъ совсмъ не то.

Онъ, не кончивъ, со страхомъ отскочилъ въ другой конецъ комнаты и сталъ пробираться къ дверямъ, потому что жена сапожника вскочила, какъ будто никогда не чувствовала слабости, и если бы любезникъ не ушелъ, то наврное его глаза были бы выцарапаны,

Такъ какъ это дло было несложное, то и длилось всего нсколько часовъ. Къ послобденному засданію было назначено другое дло и потому почти никто не уходилъ изъ залы. Вс выжидали, пока судьи и присяжные отдохнутъ. Второе дло было еще занимательне перваго. Подсудимымъ былъ хозяинъ Красной Звзды Мозеръ, обвиненный въ поджог своего собственнаго дома. Это дло, какъ и дло Ремпельмана, главнымъ образомъ было основано на подозрніи и неточныхъ уликахъ, но за то оба подсудимые представляли рзкую противуположность. Хотя Ремпельманъ въ начал и казался пораженнымъ и несчастнымъ, за то потомъ сталъ нсколько спокойне. Чувство невозможности отстранить отъ себя подозрніе сильно волновало его, и его громкую рчь могли легко принять за безпокойство нечистой совсти. Мозеръ же, напротивъ того, явился совершенно спокойнымъ, и даже можно сказать равнодушнымъ, какъ будто дло вовсе до него не касалось. Съ сложенными руками, съ опущенными взорами и шевеля губами, какъ будто читая молитву, явился онъ въ залу, скромно поклонился на вс стороны и такъ развязно слъ на скамью подсудимыхъ, какъ будто бы сидлъ у себя въ харчевн, а два жандарма по бокамъ были его гостями, которыхъ ему слдовало угостить. Также отвчалъ онъ и на обвиненіе, и вс мелкія подозрнія умлъ или совершенно уничтожить, или значительно уменьшить. Съ перваго взгляда весьма подозрительнымъ казалось то обстоятельство, что дла его были въ плохомъ положеніи, и что онъ не могъ доле поддерживать ихъ. Онъ опровергъ однако это тмъ, что никто не могъ доказать ему, когда онъ не исполнялъ своихъ обязательствъ, когда не платилъ процентовъ или долговыхъ документовъ. Конечно, вс эти платежи были сдланы не вполн, и всюду оставались небольшія недоимки, но вообще балансъ его торговыхъ длъ вовсе не представлялся особенно неблагопріятнымъ.

‘Дла мои не были такъ дурны, какъ казались’, сказалъ онъ, ‘и какъ я самъ, выставлялъ ихъ. Я всегда во время могъ бы платить все, но мн было гораздо выгодне держать въ рукахъ деньги лишнія недли и мсяцы, когда я могъ ихъ еще раза два обернуть, и обдлать какое нибудь дльце. Мн было выгодно, что люди считали меня бдне, чмъ я былъ въ дйствительности, но что изъ этого могло произойти такое несчастіе, объ этомъ я вовсе не думалъ. Такимъ образомъ, я скопилъ порядочную сумму, и размнялъ ее на бумаги, которыя я, казалось, нигд не могъ лучше спрятать, какъ въ коннат дочери, но тамъ-то они и сгорли вмст со всмъ остальнымъ.

Тотъ фактъ, что не задолго передъ тмъ онъ застраховалъ вдвое свое имущество, онъ объяснилъ просто, что вслдствіе недавно бывшаго у него по сосдству пожара, счастливо однакожъ потушеннаго, онъ сталъ бояться подобнаго же несчастія и ршился лучше на жертву.

Обвиненіе, что будто онъ вынесъ передъ пожаромъ цнныя вещи и припряталъ ихъ, уничтожилось само собою, потому что свидтель, у котораго вещи хранились, подтвердилъ, что он лежатъ у него боле полугода. Мозеръ же объяснилъ, что тогда онъ имлъ намреніе предпринять нкоторыя перестройки въ дом, и въ доказательство указывалъ на каменьщика, съ которымъ велъ въ то время переговоры. Во время перестройки ходило бы много разнаго народа въ домъ, такъ долго ли до грха, и онъ счелъ благоразумнымъ отдать на сохраненіе пріятелю серебро и другія цнныя вещи. Перестройка между тмъ не состоялась, а такъ какъ вещи эти ему не были нужны, то онъ и оставилъ ихъ у знаковаго, зная,что тамъ он будутъ сохранны.

Самое серьезное подозрніе заключалось въ томъ, что огонь показался въ пустой, боковой комнат, ключъ отъ которой былъ у него, и кром того, что во время пожара его нигд не было видно, и что, наконецъ, когда онъ оказался въ садик, то велъ себя крайне странно и подозрительно. Первое подозрніе уничтожилось тмъ, что двойной ключъ ко всмъ комнатамъ въ дом находился въ рукахъ его дочери, и что она, къ несчастію, не всегда бываетъ въ полномъ разум, и не всегда тушитъ свчу, за что не разъ ужь онъ съ нею ссорился. И что вообще двушка эта причиняла ему не мало безпокойства. Но послдней и самой важной уликой было показаніе Губера, явившагося свидтелемъ, и у котораго до сихъ поръ болла рука, обожженная при спасеніи Маріи. Онъ разсказалъ, какъ засталъ хозяина, какъ онъ съ трудомъ узналъ отъ него, гд была двушка, и какъ потомъ побжалъ наверхъ, чтобы вытащить оттуда несчастную.

Посл показанія Губера поднялся защитникъ хозяина, худой, пожилой человкъ, съ умными, тонкими чертами лица и съ высокимъ лбомъ. Длинные сдые волосы были закинуты назадъ и вся фигура и манеры старика напоминали лицо изъ духовенства.

— Господа присяжные, началъ онъ,— и господа судьи конечно согласятся со мною, что показанія этого свидтеля чрезвычайно важны, и потому он требуютъ боле тщательнаго разсмотрнія. Вслдствіе этого я прошу позволенія сдлать нсколько вопросовъ этому свидтелю. Гд вы, продолжалъ онъ, обращаясь въ Губеру,— нашли двушку во время пожара и въ какомъ положеніи она находилась?

— Въ комнат второго этажа, отвчалъ Губеръ,— въ которой почти никто не жилъ и гд преимущественно лежалъ старый хламъ.

— Да вдь въ этой комнат была же постель, вдь это была же комната двушки? спросилъ защитникъ.

— Да.

— Можно себ представить, что весь домъ былъ полонъ страшнаго дыму, вамъ вроятно трудно было отыскать комнату?

— Конечно, быстро отвчалъ Губеръ.— Если бы я не зналъ такъ хорошо дома, то, вроятно, не могъ бы найти ее.

— Такъ вы соглашаетесь, сказалъ защитникъ, быстро взглянувъ на присяжныхъ,— что хорошо знали домъ. Не угодно ли вамъ объяснить, почему вы его звали?

— Очень просто, отвчалъ Губеръ, нсколько смшавшись.— Я очень часто бывалъ въ этомъ дом и ходилъ туда, какъ обыкновенно ходятъ въ харчевню.

— Такъ, но т, кто приходитъ въ харчевню, не ходятъ дальше пріемныхъ комнатъ. А комната, о которой мы говоримъ, какъ вы сами заявляете, была во второмъ этаж и принадлежала къ числу домашнихъ комнатъ?

— Я въ этотъ домъ ходилъ не только какъ обыкновенный трактирный поститель, но и какъ хорошій знакомый, я бывалъ тамъ часто еще при жизни хозяйки.

— Говорятъ, сказалъ многозначительно защитникъ,— что вы были въ короткихъ отношеніяхъ съ дочерью?

— Я не знаю, сударь, что вы хотите этимъ сказать,— но имлъ намреніе жениться на ней.

— Слдовательно, вы были съ ней въ любовныхъ отношеніяхъ.

— Вовсе нтъ. Для любовныхъ отношеній необходимо обоюдное согласіе, а Марія никогда обо мн и слышать не хотла.

— Отчего такъ?

— Этого не знаю. Она мн этого никогда не говорила. Она говоритъ, что это тайна, измнить которой она не иметъ права.

— Ну, а отецъ, который сидитъ тутъ передъ вами на скамь подсудимыхъ, зналъ ли о вашемъ намреніи и изъявлялъ ли свое согласіе?

— Онъ зналъ о немъ, но не соглашался.

— За это вы вроятно очень не любите его?

— Нтъ, откровенно отвчалъ Губеръ.— Если бы пришлось искать друга, то, во всякомъ случа, хозяинъ былъ бы послдній, но вдь это боле дло вкуса. Но врагомъ я ему не былъ и мн кажется, что если бы Марія захотла, то онъ бы подъ конецъ далъ свое согласіе.

— Вы, безъ сомннія, часто посщали двушку и, можетъ быть, даже тайно, то есть безъ вдома ея отца?

— Я часто ходилъ къ ней въ кухню.

— По плану дома кухня была закрыта съ вншней стороны и входъ въ нее былъ только черезъ комнаты. Какъ же вы могли ходить туда безъ вдома отца?

— Э, смясь сказалъ Губеръ,— я лазилъ туда въ окно. Окно выходитъ на дворъ и только одинъ разъ…

Онъ остановился.

— Ну, вы молчите, вскричалъ защитникъ.— Господа присяжные, извольте обратить вниманіе, что свидтель очевидно запинается.

— Я не запинаюсь, сказалъ Губеръ.— Я ничего дурного не сдлалъ. Только разъ, хотлъ я сказать, въ тотъ вечеръ, когда праздновались новые законы, Марія не приходила въ общую комнату и такъ какъ окно было закрыто ставнемъ, а я боялся, не приключилось ли съ ней чего нибудь, то и влзъ на крышу и спустился въ трубу.

— Вы видите, я прошу васъ замтить, съ торжествомъ вскричалъ защитникъ,— до какой степени свидтель былъ знакомъ съ расположеніемъ дома и какъ былъ коротокъ съ двушкой. А какъ же вы нашли двушку, когда пошли ее спасать? Лежала она въ постели?

— Нтъ, я нсколько разъ крикнулъ ее по имени, но такъ какъ отвта не послдовало, то я и хотлъ отворить дверь. Дверь была заперта и я хотлъ ужь выломать ее, какъ вдругъ замтилъ, что ключъ торчалъ въ замк и былъ замкнутъ снаружи.

Присяжные съ удивленіемъ взглянули другъ на друга и покачали головами.

— Я отворилъ, продолжалъ Губеръ,— и нашелъ Марію въ рубашк, полумертвую на полу около постели. Она спрятала голову подъ одяло, вроятно для того, чтобы не задохнуться, потому что дымъ и чадъ проходили во вс щели и черезъ полъ. Долго думать тутъ было нечего. Она легка, какъ перо, потому я взялъ ее на руки и снесъ внизъ.

— Вы говорите, сказалъ защитникъ,— что ключъ торчалъ снаружи. Это вроятно ошибка. Было бы странно, если бы вы все такъ точно замтили. Вроятно, вы не были такъ хладнокровны, чтобы длать подобныя наблюденія. Дверь, вроятно, не была замкнута, но только не сразу отворилась, что случается очень часто.

— Нтъ, нтъ, съ жаромъ вскричалъ Губеръ,— это я знаю наврное! Это вдь по моей части и въ такихъ вещахъ я никогда не ошибаюсь. Ключъ торчалъ въ замк и былъ повернутъ два раза. Марія была заперта. Конечно я былъ точно въ горячк, но все-таки я сознавалъ, что вижу и что длаю.

— Рдкое присутствіе духа! иронически замтилъ защитникъ.— Желательно было бы, чтобы вы его никогда не теряли. Еще послдній вопросъ. Вы назвали себя католикомъ и какъ католикъ принесли присягу. Но, говорятъ, будто вы отступились отъ своей церкви и сочувствуете принципамъ свободной секты.

— Это неправда.

— Тмъ не мене нсколько дней тому назадъ вы публично съ жаромъ приняли сторону сектантовъ и даже грозили вашимъ единоврцахъ.

— И это тоже неправда. Толпа необразованныхъ людей — были ли это мои единоврцы, не знаю — хотла помшать сектантамъ, изъ которыхъ я никого не зналъ, при погребеніи одного изъ ихъ членовъ. Мн показалось это несправедливостію, а я никакой несправедливости перенести не могу. Гд я вижу несправедливость, я вмшиваюсь, потому что не могу вытерпть. Такой ужъ я человкъ.

— Ну, такъ вамъ найдется много дла, другъ мой, сказалъ защитникъ.— Мн нечего боле спрашивать и я замчу только, что, во всякомъ случа, этотъ свидтель выказалъ подозрительное равнодушіе относительно религіозныхъ вопросовъ, вслдствіе чего на его показаніе и на присягу слдуетъ смотрть весьма осторожно.

— Милостивый государь, вскочивъ вскричалъ Губеръ,— какъ осмливаетесь вы…

Предсдатель перебилъ его.

— Я не позволяю свидтелю больше говорить. Вы должны молчать и говорить только, когда васъ спрашиваютъ.

Посл этого, исходъ дла завислъ прямо отъ показаній Маріи. Призванный судебный врачъ объявилъ, что онъ много наблюдалъ за нею и хотя о ней и говорятъ, что она помшана, но никакъ не могъ подмтить этого, а что скорй она кажется ему подверженной меланхоліи, что можетъ иногда переходить въ настоящее помшательство. Что двушки передъ пожаромъ онъ не видлъ, но что, по словамъ знавшихъ ее, болзнь ея усилилась и перешла въ какое-то безчувственное состояніе, вслдствіе чего она большую часть времени находится въ какой-то безсознательной и тупой задумчивости. Тмъ не мене онъ считаетъ ее не безумной, и что такъ какъ ея состояніе произошло отъ потрясенія, то, можетъ быть, потрясеніе отъ непривычнаго появленія передъ судомъ произведетъ на нее дйствіе и двушка придетъ въ сознаніе.

Если бы въ этой, наполненной публикой, зал упала иголка, то можно было бы услышать, такъ было тихо, когда вошла Марія, опираясь на руку какой-то двушки. Она была одта очень просто и крпко держалась за руку этой двушки, которая ее не только вела, но почти тащила. Глаза ея безсмысленно смотрли впередъ, а лицо было блдно, какъ у покойницы, при вид ея многіе вздохнули и многіе прошептали: ‘какъ жаль, такая хорошенькая двушка и такое несчастіе’. Ее довели до середины и предсдатель началъ говорить ей. Но какъ врачъ, такъ и предсдатель тщетно старались добиться отъ нея слова. Она молчала и стояла, какъ статуя.

— Позвольте мн поговорить съ ней, подойдя сказалъ Губеръ.— Она знаетъ мой голосъ, можетъ быть, я приведу ее въ себя.

— Противъ этого я долженъ протестовать, поспшно вскричалъ защитникъ.— Тутъ слишкомъ велика опасность тайнаго соглашенія.

Предсдатель былъ одного съ нимъ мннія, и веллъ увести свидтельницу. Ее отвели въ сторону. Призваны были еще свидтели, которые подтверждали, какъ Мозеръ велъ себя при спасеніи дочери, онъ такъ громко выражалъ свою радость, что сомнваться въ его чувствахъ было невозможно.

Посл этого обвиненіе само собою уничтожалось, и защитнику нечего было много ломать голову, тмъ боле, что повальный обыскъ оказался совершенно въ пользу Мозера, и вс называли его человкомъ тихимъ, скромнымъ, весьма благочестивымъ и членомъ многихъ благотворительныхъ обществъ. Присяжные, выйдя, вернулись очень скоро, на этотъ разъ съ оправдательнымъ приговоромъ, такъ какъ другого по ходу дла нельзя было и ожидать. Ропотъ удовольствія раздался по собранію. Одинъ подсудимый оставался по прежнему покоенъ. Онъ обернулся къ стн, какъ будто желая скрыть свое лицо и чувства, но ясно было видно, что онъ, поднявъ руки, молился.

Судьи удалились въ отдльную комнату. Между тмъ наступить вечеръ, въ зал зажгли газовыя лампы. Когда колокольчикъ возвстилъ возвращеніе судей, вся публика стала занимать своя мста, свидтели, тоже выходившіе на время, вернулись, а съ ними вмст вошла и Марія, по прежнему безсмысленно и задумчиво занявшая мсто на скамь прямо противъ подсудимаго. Тутъ вошли судьи и предсдатель объявилъ, что подсудимый оправданъ. Онъ хотлъ начать чтеніе оправдательнаго приговора, но для чтенія было слишкомъ темно. Вслдствіе этого онъ веллъ пустить боле газа и поднять абажуры, что внезапно, какъ молніей или какъ пламенемъ, озарило залу. Чтеніе было прервано дикимъ крикомъ, вскрикнула Марія, внезапный свтъ ослпилъ ее и вмст съ тмъ пробудилъ отъ оцпеннія. Она внезапно увидла хозяина и, вскочивъ съ мста, протянула руку, указывая на него.

— Пожаръ! кричала она, раздирающимъ душу голосомъ,— пожаръ. Вонъ онъ съ горящими лучинами! Хозяинъ Звзды идетъ и зажигаетъ солому! Пресвятая Марія, горимъ! Онъ повертываетъ ключъ въ замк… спасите! спасите! Онъ не выпускаетъ меня, онъ хочетъ, чтобы я сгорла!

Вс присутствующіе вздрогнули. Ни прокуроръ, ни защитникъ не находили словъ. Только подсудимый оставался по прежнему спокоенъ, и бросалъ холодные, ядовитые взоры на помшанную.

— Вотъ вы сами, господа, видите, сказалъ онъ,— въ какомъ она положеніи.

Эти слова и голосъ хозяина окончательно вывели Марію изъ оцпеннія. Она бросилась къ скамь подсудимыхъ и упала передъ нею на колни.

— Хозяинъ! кричала она, — не запирай меня въ горящемъ дом, не сжигай меня! Выпусти меня! Я все буду длать, что ты прикажешь! Мать! Мать! кричала она, съ отчаяніенъ ползая по полу,— зачмъ ты не помогаешь мн? Ахъ, вотъ и ты. Смотри, хозяинъ, вонъ она стоитъ въ углу! Она грозитъ теб! Поднимаетъ руку! Видишь, шрамъ у нея на лбу?

И посл этого она въ безпамятств упала на полъ.

— Вынесите сумасшедшую отсюда! строго проговорилъ предсдатель, и торжественнымъ голосомъ дочиталъ приговоръ до конца.

— Вы оправданы, сказалъ онъ въ заключеніе подсудимому,— и можете безпрепятственно выйти отсюда. Приговоръ присяжныхъ неизмняемъ. За это дло никто боле на земл не можетъ привести васъ въ суду. За то же, что мы тутъ слышали и видли, вы будете имть дло съ вашей совстью и небеснымъ Судьей.

Какъ прорвавшійся потокъ, бросилась посл этого толпа, шумя и разсуждая, въ выходу. Никто не обращалъ вниманія на Мозера, поспшно скрывшагося въ толп. Губеръ остался съ Маріей, перенесенной въ сосдній домъ. Ее положили на постель, она была какъ бы въ летаргическомъ сн. Тщетно употреблялъ докторъ возбудительныя средства, и наконецъ объявилъ, что можетъ посовтывать для больной только покой, а остальное все надо предоставить природ.

Онъ угадалъ въ точности. Полнйшая тишина, окружавшая больную, вскор подйствовала на нее такъ, что она опамятовалась, открыла глаза, осмотрлась кругомъ и попыталась привстать.

— Хочешь чего нибудь, Марія? тихо сказалъ Губеръ, сидвшій у постели.— Не пугайся! Это я подл тебя!

Она осмысленно взглянула на грустное лицо молодого человка, и во взгляд его виднлась искренняя любовь, потомъ слабо протянула ему руку, которую онъ съ радостью взялъ и поцловалъ.

— Ты со мной, врный другъ мой? прошептала она.— Ахъ, зачмъ мн нельзя навсегда остаться съ тобою!

— Ты можешь, тихо отвчалъ Губеръ,— если только захочешь. Посл того, что случилось сегодня, теб нельзя вернуться въ отчиму въ домъ. Ты знаешь, что я думаю, Марія. Я теб часто говорилъ. Скажи только, что ты согласна, и черезъ недлю ты передешь во мн навсегда, какъ жена моя.

Она взглянула на него, нжно улыбаясь.

— Я не боюсь больше хозяина, сказала она,— но вмст со страхомъ кончилась и надежда. То, что случилось, разбило мн сердце. Я ужъ недолго протяну. Останься со мною, Мартынъ, до конца! Я чувствую, онъ ужъ не далекъ.

— Не можетъ быть, сказалъ Губеръ, съ трудомъ преодолвая горе.— Ты не должна объ этомъ думать. Когда мы будемъ въ другомъ дом, и у другихъ людей, тогда ты скоро поправишься и будешь опять весела. Не будь такъ печальна и старайся поскоре выздоровть, и если ты меня не можешь полюбить, то я объ этомъ не буду говорить ни слова боле.

— Я-то не могу полюбить тебя! сказала она такъ отъ души, что всякое сомнніе въ этомъ уничтожилось само собою.

— А если ты любишь меня, зачмъ же ты не хочешь быть моей женою?

— Потому, что я недостойна тебя, Мартынъ, проговорила она съ усиліемъ, — потому, что ты стоишь честной, порядочной жены. Теперь, когда пришелъ мой конецъ, я могу все сказать теб. Ты за это не будешь проклинать меня, и, можетъ быть, будешь меньше страдать, когда все узнаешь. Ты врно еще помнишь, какъ жать моя вышла замужъ за хозяина Звзды. Я была еще двочкой, мн не было еще и пятнадцати лтъ, когда я перехала съ нею къ нему въ домъ. Ты знаешь также, какъ несчастливъ былъ этотъ бракъ, и какъ скоро оказалось, что хозяинъ женился на моей матери только ради ея денегъ.

Губеръ печально кивнулъ въ знакъ согласія.

— Скоро начались только непріятности и брань, который день у насъ только и слышались кривъ, да драка. Чмъ хуже обращался хозяинъ съ матерью, тмъ ласкове и ласкове длался со мной, а я по простот сердечной ничего дурного не предполагала. И часто, когда я ложилась спать, меня иногда начинало такъ что-то тяжело клонить ко сну и тогда я видла ужасные сны, а посл пробужденія у меня какъ-то сжималось сердце, а голова была тяжела, страшно тяжела! Разъ, посл такой ночи, со мной сдлались судороги, а разъ я внезапно проснулась отъ чего-то ужаснаго и видла, какъ хозяинъ поспшно выходилъ изъ моей комнаты. Мн тогда только пришло въ голову, что всякій разъ передъ тмъ, какъ на меня нападалъ такой тяжелый сонъ, онъ не отставалъ отъ меня до тхъ поръ, пока я не выпивала питья, которое, по его словамъ, было полезно мн при моемъ болзненномъ состояніи. Я не подозрвала, что со мною случилось, но разсказала все матери. Вн себя, стала она ему выговаривать за это. У нихъ началась брань, онъ разозлился и ударилъ ее по голов топоромъ и сильно ее ранилъ. Отъ этого удара она долго лежала въ постели и всмъ разсказывала, что упала и наткнулась на топоръ. Я же была такая жалкая, что боялась кажется самой себя и съ тхъ поръ мн становилось все хуже и хуже. Слава теб, Господи, продолжала она, отдохнувъ немного,— теперь пришелъ конецъ. Врно мать моя вымолила это у Господа Бога. Не презирай меня, Мартынъ, и теперь, теперь я могу теб сказать, что я люблю тебя боле жизни, и что высшимъ моимъ блаженствомъ было бы принадлежать теб на вки! Но такъ лучше. Ты успокоишься и будешь еще счастливъ въ жизни, а что ты меня не совсмъ забудешь,— въ этомъ я уврена.

— Никогда, никогда, рыдая вскричалъ Губеръ, не будучи боле въ состояніи скрывать своего горя.— Ты живешь, Марія, слдовательно есть еще надежда. Не умирай, оставайся со мною, я еще больше буду любить тебя.

Марія ничего не отвчала, она вдругъ такъ ослабла, что едва могла прошептать:

— Слишкомъ поздно, сказала она едва внятно.— Я скоро умру, дай мн твою милую, дорогую руку, продолжала она, взявъ его руку обими своими.— Вотъ такъ я и умру.

Она закрыла глаза, плотно сжимая руку Мартына. Она боле не вздрагивала и лежала неподвижно.

Мартынъ съ неудовольствіемъ закивалъ головой, когда вдругъ дверь отворилась и въ комнату поспшно вошла хозяйка квартиры, куда была перенесена Марія.

— Опять новость, вскричала она.— Право ужь не знаю и говорить ли мн.

— Что такое? невольно спросилъ Губеръ.

— Сейчасъ шли мимо, шопотомъ проговорила женщина,— и разсказывали новость. Мозеръ, хозяинъ Звзды, какъ ушелъ изъ суда, взялъ веревку да и повсился.

— Тише, вскричалъ Губеръ,— она не должна этого знать. Встаньте лучше на колни, да помолитесь, чтобы ей легче было умереть.

Хозяйка стала молиться. Въ комнату вошло еще нсколько человкъ и тоже стали молиться, но напрасно, агонія уже миновалась и душа незамтно покинула тло. Губеръ сидлъ до глубокой ночи около постели Маріи и только къ утру вынулъ свою руку изъ ея окоченлихъ рукъ и крестомъ сложилъ ихъ на успокоившуюся наконецъ грудь.

Черезъ нсколько дней, недалеко отъ границы, хала по большой дорог удобная дорожная открытая коляска. Весьма небольшой багажъ путешественника и очевидная поспшность, съ какою почтарь погонялъ четверку лошадей, доказывали, что путешественникъ халъ по какому нибудь спшному длу. Путешественникъ этотъ былъ Фридрихъ. Лицо его было крайне озабочено, хотя взоры блуждали по прелестной мстности, открывавшейся передъ нимъ въ вид горъ, но онъ какъ будто не замчалъ, какъ прелестно, между возвышавшихся холмовъ и лсовъ, какъ зеркало, блестло озеро, какъ надъ нимъ возвышались въ голубой синев все выше и выше и все торжественне и величественне вершины горъ, кажется, онъ быстре смотрлъ вдаль какъ бы для того, чтобы съ нетерпніемъ измрить, далеко ли ему осталось до его цли.

Коляска стала спускаться съ, небольшой возвышенности. Почтарь далъ вздохнуть лошадямъ, указалъ бичемъ на небольшую горку, гд изъ-за темного лсу виднлись башни и стны, и сказалъ:

— Вотъ видите тамъ, это и есть Венделинъ. Какъ мы спустимся съ горы, дорога пойдетъ лучше. Въ полчаса будемъ на мст.

Фридрихъ выпрямился и пристально посмотрлъ на указанное мсто. Потомъ онъ утвердительно кивнулъ головой и началъ оправляться какъ человкъ, которому тотчасъ же надо приступить къ длу. Вскор изъ-за громаднаго еловаго лсу показалось небольшое озеро, въ темной вод котораго отражался холмъ, увнчанный замкомъ, и почти тотчасъ же кучеръ остановился у узенькой дорожки, спускавшейся внизъ, и сказалъ:

— Кажется, сударь, вы очень спшите, такъ по этой дорожк вы дойдете въ замокъ получасомъ раньше. Вы можете пройти по англійскому парку и по саду. А прозжая дорога идетъ далекимъ объздомъ. Если вы тутъ сойдете и пройдете черезъ мостъ, такъ я поду тихонько кругомъ.

Фридрихъ, казалось, очень обрадовался этому предложенію. Онъ вышелъ изъ экипажа и пошелъ черезъ мостъ. Черезъ остроконечные ворота онъ вошелъ въ паркъ, похожій скоре на лсъ, на лужайкахъ котораго паслись ручные олени. Фюреръ шелъ съ неудовольствіемъ по незнакомой ему дорожк, боясь заблудиться, и хотлъ уже вернуться обратно, какъ вдругъ услышалъ пніе какого-то мужского голоса. Пройдя еще нсколько шаговъ, онъ увидлъ, что паркъ кончился и передъ нимъ открылся садъ съ клумбами цвтовъ.

Какой-то старикъ въ зеленомъ передник стоялъ съ заступомъ и пересаживалъ въ клумбы разныя растенія и цвты, стоявшіе подл него въ корзин. При этомъ онъ напвалъ себ подъ носъ какую-то псню, изъ которой только и слышался что простой, однообразный припвъ.

Замтивъ Фюрера, онъ вдругъ остановился.

— Здравствуйте, сударь! сказалъ онъ.— Какъ это вы попали по этой дорожк? Странно! Вы чужой, и знаете этотъ ходъ.

Фюреръ разсказалъ, какъ это случилось, и просилъ старика тотчасъ же доложить о немъ его высочеству, съ которымъ ему необходимо говорить, что онъ принадлежитъ ко двору, и пріхалъ къ герцогу.

— Съ удовольствіемъ, сударь! Сейчасъ доложу! сказалъ садовникъ.— Только вотъ дайте мн пересадить эти цвты! Они ужъ безъ земли и могутъ погибнуть, пока я буду ходить. Это очень рдкій сортъ цвтовъ, такихъ вы, можетъ быть, и не видывали.

— Ну такъ пожалуйста поторопитесь, сказалъ Фридрихъ съ нкоторымъ нетерпніемъ.— Мои дла право очень важны.

— Сейчасъ, сейчасъ, сударь! Это веселая работа. Это растеніе не воздушное, но въ оранжере оно очень прозябало. Такъ вотъ я и хочу попробовать пересадить его и посмотрть, не поможетъ ли ему чистый воздухъ, другая земля и свтъ. Это часто помогаетъ, но часто растенія и не переносятъ этого, но тогда ихъ нечего и жалть, значить они и въ оранжере точно также бы погибли. Вдь и съ людьми бываетъ тоже самое! Посмотрите-ка, продолжалъ онъ, работая и болтая,— посмотрите-ка на это растеніе! Оно прислано издалека, кажется, изъ Вестъ Индіи. Это родъ амариллиса, весьма рдкій, полу-лилія, полу-нарсисъ, и цвты у него необыкновеннаго розоваго цвта. Но когда оно цвтетъ, не надо подходить близко, потому что запахъ у него ядовитый, и если пробыть около него долго, то онъ одуряетъ, производитъ головокруженіе и потомъ обморокъ. У насъ вонъ тамъ въ оранжере есть еще экземпляръ. И теперь онъ какъ разъ въ цвту, надо вамъ посмотрть его, сударь! Цвтокъ необыкновенно хорошъ, но ядовитъ, какъ я вамъ говорю. Ну да вдь это бываетъ, сударь, часто, и потому-то онъ и называется Амариллисъ Белладонна. Ну, я кончилъ, заключилъ онъ наконецъ, и передъ уходомъ потопталъ землю вокругъ только-что пересаженнаго растенія и осторожно полилъ его.— Теперь посмотримъ, что изъ этого выйдетъ, а я свое дло сдлалъ.

Такъ какъ онъ замтилъ, что Фридрихъ вовсе не былъ расположенъ, въ разговорахъ, то взялъ свои лопаты и пошелъ поспшно впередъ по различнымъ дорожкамъ въ боковой флигель замка, выстроеннаго совершенно въ рыцарскомъ вкус. Въ сторон былъ небольшой питомникъ, отдленный живою изгородью, и посреди его хорошенькій домикъ, который съ перваго же взгляда можно было принять за домъ садовника. Неподалеку отъ него начиналась оранжерея съ стеклянной крышей и такими же стнами, и примыкала къ самому замку.

— Вотъ домъ мой! сударь! сказалъ садовникъ.— Подождите минуточку! Я пойду въ замокъ и передамъ карточку вашу кастеляну. Но врядъ ли герцогъ васъ приметъ. Кажется, онъ или ухалъ кататься, или у него есть кто-то въ гостяхъ. Отдохните вотъ тамъ на скамейк, сударь! А вотъ идетъ какъ разъ моя невстка.

Молодая женщина подходила съ ребенкомъ на рукахъ, она поклонилась Фюреру, котораго старикъ поручилъ ей, и добродушно пригласила его въ комнату,

— Войдите же! сказала она.— Если вы пріхали изъ столицы, то у насъ врно вамъ понравится. Здсь хотя все и просто, но мило. Мужъ мой ужъ на это мастеръ.

Фридрихъ вжливо отказался отъ приглашенія.

— Мн не долго придется ждать, сказалъ онъ,— и я лучше посижу на воздух. Скажите мн, пожалуйста, такъ ли я понялъ. Я думалъ найти здсь герцога одного и слышу о гостяхъ. Кто же можетъ быть у него?

— Это, улыбаясь сказала женщина,— хотя и гости, но въ то же время и не гости. У него въ гостяхъ дама.

— Дама? съ удивленіемъ вскричалъ Фридрихъ, такъ какъ ему вовсе были неизвстны склонности герцога съ этой стороны.

— Такъ, по крайней мр, мн передалъ мужъ, отвчала женщина.— Я не видла ее. Можетъ быть, тутъ что нибудь и не такъ. Она очень хорошо одта, и должно быть не изъ простыхъ. Она хала мимо, и у ея экипажа сломалось колесо, а такъ какъ герцогъ случился неподалеку, и дам невозможно было хать дале, то онъ и пригласилъ ее въ замокъ.

Фюреру некогда было разъяснять тутъ что нибудь, потому что въ ту минуту воротился садовникъ, и передъ нимъ шелъ какой-то господинъ, одтый, по придворному обычаю, съ головы до ногъ въ черное.

— Вотъ идетъ господинъ кастелянъ, сказала женщина.— Если вамъ надо чего нибудь, у герцога, то онъ можетъ помочь вамъ. Онъ въ сил. Прежде онъ былъ его камердинеромъ, и путешествовалъ съ нимъ.

Въ это время кастелянъ подошелъ и раскланялся съ Фридрихомъ чрезвычайно вжливо и не скрывая своего удивленія.

— Такъ это точно вы, господинъ министръ! вскричалъ онъ.— Его высочество врить не хотли, чтобы это были вы, и послали меня убдиться въ этомъ.

Фюреръ по положенію своему пріобрлъ большой навыкъ въ самообладанію, тмъ не мене, онъ не зналъ въ ту минуту, что отвчать, потому что, смотря на наглое, жирное лило кастеляна, глядвшаго на него плутовскими глазами и съ безстыдной улыбкой, онъ ясно сознавалъ, что встрчалъ гд-то этого человка. Но вспомнить, гд встрчалъ онъ его, онъ не могъ, но только припоминалъ, что встрча не была пріятная.

— Его высочество, продолжалъ кастелянъ,— много здили верхомъ сегодня утромъ, и теперь одваются. Они тотчасъ же примуть васъ, а теперь прошу пожаловать за мною.

— Нтъ, я предпочитаю остаться на воздух, отвчалъ Фюреръ.— А вы будьте такъ добры — позовите меня.

— Съ удовольствіемъ, вскричалъ кастелянъ.— Я счастливъ, что могу служить вамъ! Я такъ давно желалъ познакомиться съ человкомъ, сдлавшимъ такъ иного для народа и отечества! Конечно, если бы я могъ подозрвать, продолжалъ онъ, съ страннымъ удареніемъ,— то многое мн и прежде было бы ясно.

Не усплъ Фридрихъ вникнуть въ эти слова, какъ онъ раскланялся и пошелъ по дорожк. Вслдъ за этимъ старый садовникъ, узнавъ, кто былъ этотъ незнакомецъ, почтительно подошелъ къ нему, снявъ шляпу.

— Не сердитесь на меня, господинъ министръ, или какъ васъ тамъ надо называть, сказалъ онъ,— если простой, необразованный человкъ, какъ я, скажетъ вамъ, какъ онъ радъ видть васъ. Во всю свою жизнь я мало думалъ объ_# этихъ вещахъ, но я знаю, и весь свтъ говоритъ, что вы желаете добра намъ и родин нашей. Поэтому вы вроятно позволите поднести вамъ букетъ изъ нашихъ цвтовъ.

— Благодарю васъ, мой другъ, сказалъ Фридрихъ,— за ваши слова и за букетъ, который я съ удовольствіемъ приму. Ваша простая благодарность кажется мн лучшимъ цвткомъ, какой только есть у васъ въ саду.

— И теперь вы вроятно не откажете мн посмотрть оранжерею, продолжалъ садовникъ,— и мою Амариллисъ Белладонну. Право стоитъ. Вы не найдете лучшаго экземпляра. Но только не нюхайте ее, это ужь я говорилъ вамъ. Послушай-ка, сказалъ онъ невстк,— когда кастелянъ придетъ, то скажи ему, что господинъ министръ пошелъ въ оранжерею. Я поищу сына, чтобы онъ помогъ мн связать вамъ букетъ. Онъ тоже будетъ очень радъ васъ видть. Мы сейчасъ прійдемъ.

Говоря это, онъ отворилъ дверь въ оранжерею, куда и вошелъ Фридрихъ.

Спертый, теплый, удушливый воздухъ обдалъ его, такъ что у него закружилась голова и забились виски. Но онъ скоро оправился и пошелъ спокойно между цвтами и растеніями, стоявшими сотнями по обимъ сторонамъ оранжереи. Каждое отдленіе оранжереи отдлялось отъ другого стеклянной стной, и шло нсколькими ступенями выше предыдущаго. Наконецъ Фридрихъ дошелъ до отдленія пальмъ, устроеннаго въ вид сада, гд во время дождя можно было забыть, что не сидишь на свжемъ воздух. Пальмы различныхъ сортовъ, кактусы и другія тропическія растенія насажены были такъ густо, какъ въ лсной чащ. Посреди сдлана была большая лужайка съ фонтаномъ, высоко взлетавшимъ и съ шумомъ падавшимъ назадъ. На лужайк виднлись тамъ и сямъ клумбы цвтовъ, уборка которыхъ длала честь вкусу садовника, около стеклянной стны, густо уставленной пальмами, тнистая тропинка вела въ другое отдленіе.

Передъ этой стной стояла блая мраморная тумба, а на ней большая ваза. Въ ваз росло растеніе съ блдно-зелеными узкими и длинными листьями въ вид куста и разсыпалось во вс стороны. Изъ середины куста виднлся великолпный, большой внцообразный цвтокъ самаго яркаго розоваго цвта. Старикъ садовникъ былъ правъ. Трудно было вообразить себ что нибудь боле красивое, но уже за нсколько шаговъ чувствовался очаровательный, одуряющій запахъ, распространяемый цвткомъ. Дощечка, висвшая на ваз, показывала, что это и есть краса сада, Амариллисъ Белладонна. Съ минуту Фридрихъ полюбовался цвткомъ, а потомъ спокойно пошелъ дальше по пальмовой дорожк, чтобы осмотрть послднее отдленіе. Шумъ фонтана и щебетаніе птицъ заглушали голоса, раздававшіеся въ послднемъ отдленіи, и шумъ шаговъ Фюрера.

Это отдленіе соединялось съ замкомъ. Оно тоже было наполнено пальмами, между которыми были сдланы какъ бы навсы изъ вьющихся растеній. Тутъ же стоялъ диванъ и передъ нимъ круглый столъ.

Войдя въ это отдленіе, Фюреръ остановился, какъ громомъ пораженный, на диван сидлъ герцогъ Феликсъ, а на груди у него лежала, нжно обвивъ его руками, Ульрика.

Она первая увидла его. Съ крикомъ вскочила она и потомъ какъ мертвая упала на диванъ, спрятавъ лицо въ подушки, блдная и испуганная нечаяннымъ появленіемъ своего мужа.

Безмолвно, подобно стату, поднялся и герцогъ.

Въ ту же шуту, чуть не задыхаясь, вбжалъ въ дверь кастелянъ. Хитрый предостерегатель явился слишкомъ поздно. Тутъ Фридрихъ вспомнилъ, гд видлъ это лицо.

Онъ тоже не находилъ словъ, но положилъ депеши, съ которыми пріхалъ, на столикъ, потомъ снялъ съ пальца кольцо, когда-то полученное имъ отъ герцога, молча положилъ его на депеши и потомъ изчезъ.

IV.
Обратно.

Чудный лтній вечеръ склонялся къ ночи. Голубое небо, окрашенное пурпуромъ, было прозрачно и безоблачно, такъ что блескъ его ослплялъ, и весь западъ казался пламеннымъ воздушнымъ моремъ. Въ узенькомъ переулк, въ конц города, конечно, не видно было этой великолпной картины, тамъ было совершенно темно, и только верхушки домовъ озарялись красноватымъ отливомъ.

Въ тихомъ дом несмотря на позднюю пору ворота не были еще заперты, а въ калитк стояла совтница, безпокойно и нетерпливо поджидавшая кого-то. Никто не безпокоился о старух, переулокъ былъ пустъ, какъ вымершій, а если кто и проходилъ, то такъ торопливо, чуть не бгомъ пробгалъ мимо дома, точно торопясь не пропустить какого нибудь важнаго дла.

— Не лучше ли будетъ, наконецъ тихо прошептала она,— запереть домъ, и идти въ комнаты. Уединеніе и молитвенникъ помогутъ мн лучше преодолть нетерпніе. Если мн суждено услышать что нибудь хорошее, то я услышу его въ свое время, если же что нибудь дурное, то дурныя всти сами никогда не запоздаютъ.

Она уже хотла притворить калитку, какъ въ потьмахъ снова увидла фигуру, которая показалась ей знакомой.

— Мастеръ Вилль? крикнула она.— Это ты, или нтъ?

— Это я, госпожа совтница, отвчалъ мастеръ, останавливаясь и тяжело вздыхая отъ сворой ходьбы.— Что это вы такъ поздно остаетесь на улиц? Ахъ ты Господи! чего только не приходится видть! Васъ-то это конечно близко касается, вдь онъ сынъ вамъ.

— Говори, мастеръ! сказала совтница, стараясь всми силами скрыть свое безпокойство.— Что ты говоришь о моемъ сын? Онъ ухалъ нсколько дней тому назадъ по важнымъ дламъ къ герцогу въ Сентъ-Венделинъ, и до сихъ поръ не возвращался!

— Вы ничего не знаете, госпожа совтница, отвчалъ ткачъ,— но вдь изъ-за этого весь шумъ въ город, хотя всмъ этимъ росказнямъ придаютъ мало вры. Вамъ должно быть уже извстно, что прошлую ночь герцогъ неожиданно пріхалъ въ городъ, но одинъ, и очень не въ дух, и говорятъ, что между нимъ и господиномъ министромъ, вашимъ сыномъ, произошли ужасныя вещи, говорятъ, герцогъ бросился на него со шпагой.

Совтница задрожала всми членами, но преодолла себя и принужденно засмялась.

— Глупые толки! сказала она.— Такой умный и серьезный человкъ, какъ ты, мастеръ, не долженъ бы врить такимъ пустякамъ.

— Да этимъ слухамъ вполн никто и не вритъ, сказалъ Вилль,— однакожъ, врно, что нибудь случилось, если вс болтаютъ. Министръ не пріхалъ съ нимъ, никто не знаетъ гд онъ и врно не вернется скоро, потоку что говорятъ будто герцогъ приказалъ, чтобы вс дла докладывались не министру, какъ прежде, а прямо ему, герцогу.

— Прямо ему, шептала совтница, не сознавая вполн, что она говоритъ.

— Такъ говорятъ, продолжалъ ткачъ.— Народъ такъ тснится по улицамъ, такъ тснится, что можно почти по головамъ ходить, почти также какъ тогда, когда старый герцогъ наложилъ налогъ, и когда изъ-за этого была свалка. Что если опять случится что нибудь подобное.

— Ужасна! прошептала совтница.

— Да, вскричалъ ткачъ,— но, кажется, дла и теперь уже очень плохи. А вышелъ только, чтобы поискать Ричарда. Мальчикъ сидитъ у меня на ше, просто наказанье! Я былъ такъ счастливъ, что отдалъ его въ ученье къ одному купцу, притомъ же безплатно. Но съ первой же недли онъ ушелъ, потому что прибилъ приказчика, который требовалъ отъ него, чтобы онъ вкатилъ въ погребъ бочку. Сегодня же онъ убжалъ отъ меня изъ комнаты, куда я его заперъ, и теперь мн приходится отыскивать его. Этотъ несчастный способенъ на все. А гд его найдешь, пострла?

— А послала нашего слугу Зебанда за встями въ городъ, сказала совтница,— кухарка же сама убжала и теперь никто изъ нихъ не идетъ домой..

— Они врно пройти не могутъ, сказалъ Вилль,— на главныхъ улицахъ все полно народомъ, а на дворцовой площади стоятъ войска и ихъ надо обходить.

— Господи, Господи! вскричала старуха.— Что приходится мн видть на старости лтъ! Неужели же дло зашло такъ далеко, что намъ опять грозитъ несчастіе? Кром того эта страшная неизвстность насчетъ моего сына.

— Да, это дйствительно ужасно, если вы ничего не знаете, сказалъ ткачъ.— Если онъ родную мать не извщаетъ о себ, то врно справедливо то, о чемъ говорятъ въ народ.

— А что говорятъ въ народ? проговорила совтница, сжавъ пылавшіе виски руками.

— Тамъ говорятъ, что г. министръ заключилъ съ герцогомъ союзъ, что называется трактатомъ, что онъ введетъ вс новые законы и будетъ управлять такъ, какъ желаетъ министръ. Герцогъ общалъ это, но теперь не хочетъ сдержать своего общанія, за что министръ его и упрекнулъ. Герцогъ въ гнв посадилъ министра въ тюрьму. А другіе разсказываютъ даже, что онъ вынулъ шпагу и пронзилъ ему грудь.

Совтница едва слышала эти слова, въ ушахъ у ней зазвенло, въ глазахъ потемнло, и она зашаталась, болтливый ткачъ въ пылу своихъ разсказовъ ничего не замтилъ, и она наврно упала бы, еслибъ сильная рука какого-то человка, незамтно къ нимъ подошедшаго, не схватила и не удержала бы ее.

— Отправляйтесь своей дорогой, пріятель, вскричалъ онъ ткачу нсколько грубымъ голосокъ.— Болтайте ваши сказки гд нибудь въ другомъ мст, вы видите, что он не очень-то пріятны г-ж совтниц.

Ткачъ замолчалъ и съ удивленіемъ смотрлъ то на пришедшаго, то на совтницу, какой-то вопросъ вертлся у него на язык.

— Вы, вскричала наконецъ совтница.— Это вы, господинъ Ридль!

— Это я, отвчалъ онъ.— Успокойтесь и позвольте мн проводить васъ въ комнаты. Ночной воздухъ можетъ повредить вамъ. Я принесъ извстіе отъ Фридриха.

— Отъ Фридриха! вскричала совтница, совершенно опомнившись.— Скоре, скоре, не теряйте ни минуты и разсказывайте! Идемте, я вовсе не слаба. Гд онъ? Какъ поживаетъ? Здоровъ онъ?

— Позвольте подробности сообщить вамъ въ комнат, сказалъ Ридль.— Здсь же довольно будетъ сказать, что сынъ вашъ здоровъ, невредимъ и находится въ полнйшей безопасности. Отправляйтесь, дружокъ, и разскажите это всмъ! продолжалъ онъ, обращаясь въ Биллю.— Если мои новости не такъ интересны, какъ ваши, и имъ не будутъ такъ легко врить, то он имютъ то важное преимущество, что вполн врны.

Съ этими словами онъ слегка оттолкнулъ ткача, вошелъ съ совтницей въ калитку и заперъ ее передъ самымъ носомъ мастера.

— Ну, въ вжливости обвинить г. Рядля нельзя, проворчалъ ткачъ, смотря на запертую калитку.— Это другъ народа! Надо сказать, что дружба эта странная. Вдь и я же принадлежу къ народу. Но пора домой, одумался, онъ,— посмотрю, не воротился ли паренекъ, а если воротился, такъ я опять его запру, ужъ врно онъ не уйдетъ отъ меня во второй разъ. А потомъ пойду въ городъ, да разскажу, что слышалъ.

Пока ткачъ добирался до своей жалкой квартиры и стучался въ заклеенное бумагой окошечко нижняго этажа, Ридль привелъ совтницу въ комнаты и уложилъ на диванъ старуху, гораздо боле ослабвшую, чмъ она сама предполагала. Она опустилась на диванъ чуть не въ безпамятств и закрыла глаза. Ридль, знакомый съ мстностію и обычаями дома, пошелъ къ окну и досталъ изъ рабочей корзинки совтницы бутылочку со спиртомъ, который она считала универсальнымъ средствомъ отъ всхъ болзней. Ридль налилъ нсколько капель себ на руку, вытеръ ими виски старухи, а бутылочку поднесъ ей къ носу. Вскор она открыла глаза и остановила ихъ на человк, который съ заботливостію сына возился около нее. Взоръ ея выражалъ и благодарность, и вмст съ тмъ удивленіе.

— Благодарю васъ, сказала она, привставъ.— Извстіе ваше уже подкрпило меня. Я скоро совсмъ оправлюсь. Скажите мн еще что нибудь? Скажите мн все, что вы знаете. Могу ли я надяться, что Фридрихъ свободенъ, здоровъ и вн опасности.

— Все такъ, какъ я вамъ сказалъ, вы можете не безпокоиться, все это я знаю отъ него самого — онъ мн писалъ.

— Онъ вамъ писалъ, съ грустію вскричала она,— вамъ, а не мн, его матери? О, въ такомъ случа у него есть что нибудь, что надо скрывать, а иначе онъ написалъ бы своей матери, а не…

— А не чужому, хотите вы сказать, отвчалъ Ридль, видя, что она замолчала.— Не стсняйтесь, но вмст съ тмъ не забудьте, что я для сына вашего не чужой. Можетъ быть, теперь боле, чмъ когда нибудь онъ убдился, что. я его другъ и именно потому написалъ мн. Кром того, тутъ есть и другія причины. Онъ долженъ желать, чтобы на первое время мсто его пребыванія было неизвстно. Письма къ вамъ непремнно навели бы на слдъ, а ко мн они идутъ тайными путями.

— Но какъ это все согласить, снова заговорила совтница, всплеснувъ руками.— Неужели и для меня это должно остаться тайною.

— Нтъ, сказалъ Ридль, подумавъ немного.— Вы понимаете въ чемъ тутъ дло, вдь тутъ ставится на карту судьба вашего сына, слдовательно вы будете молчать. Такъ знайте, что онъ за-границей и теперь вроятно уже въ Швейцаріи. Тамъ онъ подъ чужимъ именемъ будетъ жить до тхъ поръ, пока разъяснятся обстоятельства, или пока самъ онъ ршится на что нибудь положительное.

— За-границей, подъ чужимъ именемъ? жалобно проговорила старуха.— Какъ бглецъ, какъ преступникъ, котораго ищутъ! Такъ дло зашло такъ далеко. О Господи, зачмъ онъ ршился вступитъ на это опасное поприще. И вотъ каковъ конецъ!

— Ну этого еще сказать нельзя, отвчалъ Ридль.— Я радъ, что слышу отъ васъ, что теперь вы думаете одинаково со мной. Кто, какъ не я, отсовтывалъ ему это, кто упорно разъяснялъ и доказывалъ ему, что отношенія его въ герцогу не приведутъ ни къ чему хорошему.

— Нтъ, нтъ, вскричала совтница,— какъ я ни несчастна, но все-таки такъ легко не перемню своего мннія о герцог. Я жалуюсь только на честолюбіе Фридриха, что онъ для него оставилъ тихое, скромное поприще ученаго. Какъ онъ былъ бы счастливъ, какъ много могъ бы сдлать хорошаго! А для этихъ длъ, я убждена, сынъ мой не годится.

— Вы совершенно правы, сказалъ Ридль,— я тоже самое говорилъ ему. Для такого мста Фридрихъ слишкомъ добръ, слишкомъ мягокъ. Надо имть не только желзныя руки, но и желзное сердце. Фридрихъ же мечтатель, конечно въ самомъ лучшемъ и благороднйшемъ смысл этого слова, но тмъ не мене мечтатель. Онъ живетъ идеалами. Теперь завса упала и онъ вмсто идеала увидлъ человка со всми его недостатками.

— Нтъ, и все-таки нтъ, сказала совтница совершенно уже оправившаяся и принявшая вжливый и холодный тонъ, какимъ она имла обыкновеніе говорить съ Ридлемъ.— Благодарю васъ за ваше посщеніе и за принесенное вами извстіе, милостивый государь, но разъ навсегда я не желаю, чтобы со мной говорили объ этихъ вещахъ такимъ тономъ. Мн было бы пріятно, еслибъ вы позволили мн прочесть письмо Фридриха. Вдь врно оно предназначалось и для матери! Въ остальномъ же вы, вроятно, снова убдились какъ сильно мы расходимся съ вами.

— Письмо, сказалъ онъ нершительно.— Этого нельзя. Письмо предназначено мн, а не вамъ, въ немъ есть порученіе успокоить васъ и вмст съ извстіемъ принести вамъ искреннее привтcтвie и передать, что лишь только Фридрихъ найдетъ себ настоящее убжище, то тотчасъ же напишетъ прямо къ вамъ.

— Только-что найдетъ себ убжище, вскричала совтница, снова разогорченная.— О сынъ мой, какъ хорошо, что почтенный отецъ твой лежитъ въ могил. Еслибъ онъ дожилъ до этого печальнаго извстія, оно врно убило бы его. Сынъ мой, дитя мое, бглецъ и не можетъ найти мста куда преклонить голову! Но это ничего, продолжала она ршительно,— все перемнится и я сама все измню. И хоть вы мн и не показываете письма, но все-таки я знаю достаточно. Сынъ мой не могъ сдлать ничего такого дурного, вслдствіе чего онъ долженъ бы былъ бжать, какъ Каинъ братоубійца. Тутъ должно быть какая нибудь ошибка или позорная клевета. Герцогъ здсь, я пойду къ нему, я поговорю съ нимъ. Онъ долженъ выслушать, мать, которая будетъ говорить за сына и защищать его. Я знаю, что онъ всегда любилъ его и потому онъ такъ скоро итакъ ршительно не осудитъ его. Онъ долженъ быть справедливымъ, это я скажу ему, для того Господь Богъ и далъ ему корону и сдлалъ его герцогомъ.

— Погодите, сказалъ Ридль.— Будьте уврены, что я отдаю полную справедливость вашему материнскому сердцу, но все-таки долженъ вамъ сказать, что вы напрасно трудитесь. Во всякомъ случа, не ходите сегодня въ герцогу! Уже слишкомъ поздно!

— Поздно! вскричала совтница.— Слишкомъ поздно для матери, ищущей справедливости къ ея сыну? Никогда!

Ридль пожалъ плечами.

— Во дворц объ этомъ думаютъ иначе, сказалъ онъ.— Къ герцогу никто не входитъ. Съ самаго своего возвращенія онъ строго заперся и никого не пускаетъ въ себ на глаза, такъ что ваши старанія будутъ напрасны. Кром того, продолжалъ онъ съ удареніемъ и посл нкотораго молчанія,— наврное ли вы знаете, что герцогъ обвиняетъ вашего сына несправедливо, и что Фридрихъ ухалъ и прячется поэтому? Разв вы не можете себ представить случая, что вина на другой сторон? Разв не можетъ быть и того, что, ища правосудія, вамъ придется жаловаться герцогу на самого же герцога?

Совтница уронила шаль, взятую ею, и смотрла во вс глаза на Рмдля.

— Что вы хотите этимъ сказать? Я не понимаю! сказала она.

— Теперь вы приготовлены достаточно, началъ Ридль,— и я не считаю нужнымъ боле скрывать отъ васъ все, что знаю.

— Господи! что услышу я? вскричала старуха, и испуганная опустилась на кресло передъ письменнымъ столомъ Фридриха.

Ридль прошелся по комнат и остановился передъ совтницей.

— Я долженъ начать вопросомъ, сказалъ онъ,— который покажется вамъ страннымъ. Изъ разсказовъ вашего сына вы, безъ сомннія, знаете прошедшее и юность той женщины, что онъ назвалъ своей женой.

— Той женщины? блдня вскричала совтница.— Какимъ тономъ говорите вы о жен моего сына? Что съ нею случилось? Фридрихъ разв не все разсказывалъ мн объ ней?

— Хорошо, сказалъ Ридль, ставя стулъ подл совтницы.— Въ такомъ, случа вы знаете, какъ Фридрихъ познакомился съ нею въ Гамбург и спасъ ее отъ преслдованій какого-то важнаго и богатаго соблазнителя.

— Дале, дале!

— И вы не подозрваете, кто былъ соблазнитель? продолжалъ онъ.— Это былъ тогдашній наслдный принцъ, ныншній герцогъ, а посредникомъ былъ его подлый камердинеръ, нынче сдланный кастеляномъ въ Сентъ-Венделин.

— Герцогъ, пробормотала совтница, точно будто языкъ отказывался служить ей.

— Никто другой. Они увидались снова, при совершенно иныхъ обстоятельствахъ. Онъ былъ владтельнымъ герцогомъ, а она женою его друга, его перваго министра. Бракъ же, какъ вы сами знаете, вовсе не былъ такъ счастливъ, какъ мы оба того желали. Фридрихъ и тутъ дйствовалъ, какъ мечтатель. Однимъ словомъ, молодая женщина считала себя заброшенной и, можетъ быть, по ея понятіямъ это, было и такъ. Втреныя наклонности ея матери пробудились въ ней, она пошла по ея слдамъ и вступила въ тайную связь съ герцогомъ.

— Не можетъ этого битъ! вскричала совтница, совершенно ошеломленная отъ удивленія и волненія.

— Боле чмъ можетъ быть, это горькая истина. Когда разладъ въ брак дошелъ до того, что Фридрихъ отъ временного удаленія жены ждалъ благодтельныхъ результатовъ въ ея образ жизни, онъ не подозрвалъ того, что уже случилось. Жена Фридриха воспользовалась своей поздкой къ родственниц, чтобы сойтись съ герцогомъ въ Сентъ-Венделин. Фридрихъ пріхалъ туда по крайне спшнымъ дламъ и засталъ ее въ объятіяхъ герцога.

Ридль всталъ, желая дать совтниц время опомниться. Сначала въ сердц старухи боролись сожалніе и скорбь, потомъ она залилась слезами и вскричала:

— О сынъ мой! о Фридрихъ! Такъ вотъ надежды, которыми ты жилъ, такъ вотъ благодарность за твою доброту, плата за твою любовь? Да, я знаю, я чувствую, что онъ выстрадалъ, что онъ терпитъ теперь, потому что знаю, я одна знаю, какъ сильно онъ любилъ ее.

— Онъ совладаетъ съ собою, отвчалъ Ридль.— Онъ мужчина, хотя и съ нжной душой, но настолько онъ силенъ, чтобы побдить себя. Я думаю, вы теперь не. отправитесь къ герцогу требовать правосудія. Вы поймете, что Фюреръ поступилъ, какъ долженъ былъ поступить.

— Сынъ мой сдлалъ хорошо, вскричала совтница, подавивъ вздохъ.— Напишите ему это! Теперь, такъ какъ я знаю все, то я буду покойна. Напишите ему и это! Онъ, можетъ быть, будетъ безпокоиться обо мн, такъ пусть не безпокоится. Пусть онъ увдомитъ меня о себ, лишь только это будетъ возможно, и не представитъ ему затрудненій. И напишите ему также, продолжала она, тихо вставая и снимая портретъ Ульрики со стны,— напишите, что я сдлала при васъ! Прелестное созданье, продолжала она, обращаясь въ портрету.— Награжденное природой всмъ, что только небо можетъ дать, и чмъ могла она осчастливить и себя и другихъ, и погибшее отъ легкомыслія и суетной страсти къ увеселеньямъ! Ты опозорила нашъ домъ, и въ этомъ дом нтъ для тебя мста.

Она заперла портретъ въ ящикъ письменнаго стола и величественно пошла въ себ въ комнату, но на порог зашаталась и ухватилась за руку Ридля.

— Кажется, я не такъ сильна, какъ полагала, сказала она, едва дойдя до кресла.

— Вовсе не мудрено, что вы ослабли, съ участіемъ сказалъ Ридль.— И покрпче васъ это свалило бы съ ногъ. Положите госпожу совтницу въ постель, сказалъ онъ горничной, вошедшей въ комнату.— Ей не здоровится, и надо ее успокоить. Завтра я опять зайду справиться о ея здоровь. Можетъ быть, мн удастся принести какія нибудь извстія.

Онъ пожалъ старушк руку и пошелъ вслдъ за горничной, освщавшей ему путь. Дойдя до порога, онъ услышалъ, что совтница зоветъ его.

— Господинъ Ридль, сказала она, протягивая ему руку,— всю жизнь я держалась того правила, что если я сознаю, что поступила несправедливо, то не должна молчать объ этомъ. Теперь я хочу признаться вамъ, что неправа передъ вами, я считала васъ безсердечнымъ говоруномъ, и часто желала, чтобы вы разошлись съ моимъ Фридрихомъ. Теперь же, въ это трудное время, когда вы такъ дружески отнеслись въ старой всми покинутой женщин, какъ только могъ отнестись любящій сынъ, теперь вижу я, что вы точно другъ моего сына, и что у васъ должно быть доброе сердце. Простите меня, господинъ Ридль, и будьте отнын и моимъ другомъ! А теперь покойной ночи.

Въ это самое время въ герцогскомъ замк господствовали не меньшія движеніе и безпокойство. Залъ передъ комнатами герцога, несмотря на позднее время дня, былъ очень оживленъ, во всхъ углахъ и оконныхъ нишахъ стояли группы людей, везд шелъ боле или мене оживленный разговоръ.

— Однимъ словомъ, это совершенно непонятное дло, вскричалъ ПГроффенштейнъ-сынъ,— и до сихъ поръ напрасно стараются найти какое нибудь объясненіе.

— Ну, я думаю, отвчалъ Адельговенъ,— что для опытнаго глаза охотника тутъ не представляется никакихъ затрудненій. Помнишь, Шроффенштейнъ, что я говорилъ теб два года тому назадъ, когда мы встртились съ тобою на бал въ ратуш! Припомни, какъ мн бросился въ глаза уборъ, подаренный принцомъ на свадьбу этой дамы! Мн это тогда же пришло въ голову. Теперь всмъ извстно, почему онъ подарилъ такую дорогую вещь! Я былъ правъ: выскочка былъ умне, чмъ предполагали.

— Ну за то теперь царство его кончилось, сказалъ Шреффенштейнъ, поправляя шарфъ на мундир.

— Почемъ знать, отвчалъ Адельговенъ.— Я не поручусь за это. Въ настоящемъ непріятномъ положеніи невозможно поручиться ни за что. Втеръ сразу можетъ вдругъ перемниться. Мои извстія достоврны и точны, потому что они изъ врнаго источника, отъ кастеляна венделинскаго замка, который пріхалъ сюда съ герцогомъ, и который очень коротокъ съ моимъ егеремъ. Это старая исторія, она началась еще въ то время, когда герцогъ вышелъ изъ университета и заключилъ сантиментальную дружбу съ бывшимъ министромъ. На возвратномъ пути изъ Гамбурга наслдный принцъ познакомился съ этой женщиной. Профессоръ тогда женился на ней и предложилъ ее герцогу, за что получилъ портфель, чтобы спрятать въ немъ свои рога.

— Злые языки и только, вскричалъ Шроффенштейнъ.— Я ненавижу этого человка, какъ только можно ненавидть, на это у меня есть основательныя причины. Но не врю тому, что ты говоришь. Онъ не похожъ на это. Онъ, можетъ быть, гордецъ, но, во всякомъ случа, онъ честный человкъ.

— Это теб длаетъ честь, что ты защищаешь его, смясь сказалъ Адельговенъ.— Ты думаешь, что это не мшаетъ на всякій случай. Но если онъ вынырнетъ, такъ тмъ хуже для него. Обманутый женой, да еще, въ добавокъ къ своей честности, осмянный всми. Но что длается тамъ? продолжалъ онъ, взглядомъ указывая за комнату герцога.— Правда ли, что его высочество обдалъ одинъ и никого не принимаетъ?

— Никого? Оберъ-камердинеръ говоритъ, что герцогъ нездоровъ и хочетъ быть одинъ. Кажется, собирается гроза.

— Но гд она разразится, можно, я полагаю, сказать напередъ, отвчалъ Адельговенъ.— Вонъ идетъ твой отецъ, отъ него мы узнаемъ нсколько побольше.— Что, ваше сіятельство, вскричалъ Адельговенъ подошедшему графу,— идете ли вы за новостями иом несете намъ ихъ?

— Это смотря по тому, какъ вы сами заблагоразсудите, отвтамъ Шроффенштейнъ-отецъ, одтый въ парадную форму своей прежней должности.— Я хочу быть готовымъ на всякій случай. Страна и престолъ никогда не находились еще въ такомъ опасномъ положеніи, какъ теперь, когда буквально все виситъ до волоск. Хотя я знаю, что герцогъ уже давно не принималъ моихъ ничтожныхъ услугъ, но тмъ не мене для своего собственнаго успокоенія я хочу имть право сказать, что он были предложены, и что въ ршительную минуту я находился на томъ мст, гд обязанъ быть по своему прежнему положенію и по правамъ своего рожденія.

— И гд, смясь прошепталъ ему на ухо Адельговенъ, длая видъ, будто, снимаетъ у него пылинку съ платья,— гд, если повезетъ счастіе, можно выудить освободившійся министерскій портфель.

Шроффенштейнъ-отецъ не счелъ нужнымъ отвчать на это. Какъ будто не слыхавъ замчанія веселаго охотника, обратился онъ къ лакею, стоявшему у дверей, съ вопросомъ о здоровья его высочества, но въ ту же минуту дверь отворялась и оберъ-камердинеръ, Борнеманъ, высунулъ голову и проговорилъ:

— Его высочество хочетъ хать, прикажите осдлать Мирру и привести ее черезъ полчаса въ дворцовымъ садовымъ воротамъ.

— А кто будетъ сопровождать его высочество? раболпно проговорилъ адъютантъ, поспшно подскочившій въ двери.

Оберъ-камердинеръ осмотрлъ залъ съ полнымъ сознаніемъ своего временного значенія и остановился, какъ бы желая дать почувствовать, что назначеніе зависитъ исключительно отъ него.— Его высочество не желаютъ ни кого въ провожатые. Только дежурный жокей долженъ быть на готов.

— А какъ здоровье его высочества? снова спросилъ Шроффенштейнъ-отецъ, взявъ оберъ-камердинера фамильярно за лацканъ и притягивая его къ себ.— Я снова здсь, продолжалъ онъ, когда оберъ-камердинеръ, вмсто всякаго отвта, многозначительно пожалъ плечами,— Положеніе города становится все серьезне и опасне, если здоровье его высочества позволяетъ, то доложите обо мн.

— Невозможно, ваше сіятельство, отвчалъ, отстраняясь, Борнеманъ.— Хотя его высочество совершенно поправились, но я получилъ строжайшее приказаніе ни о комъ не докладывать, кто бы это ни былъ. Ваше сіятельство понимаете…

— Вамъ Борнеманъ надо понимать, что для меня вамъ надо сдлать исключеніе. Я въ состояніи просить у его высочества какъ снисхожденія къ вамъ, такъ и вашего устраненія.

Оберъ-камердинеръ бросилъ на него взглядъ и высокомрный и насмшливый.

— Мн отданъ приказъ ни о комъ не докладывать подъ страхомъ потери мста. Въ этомъ случа не можетъ быть никакого снисхожденія, что же касается до устраненія меня, то для этого я все-таки не хочу рисковать своимъ мстомъ, тмъ боле, что памятно еще то время, когда ваше сіятельство понесли такую же потерю.

— Безстыдникъ, проворчалъ Шроффенштейнъ въ то время, какъ оберъ-камердинеръ изчезъ за дверью.— Только бы мн хоть на одинъ день вернуть старую власть, чтобы отомстить этой сволочи и разсчитаться съ нею. Но терпнье! У меня есть какое-то предчувствіе, что минута эта ужь не далека.

Главная дверь, съ необыкновенной поспшностію, распахнулась, и генералъ Бауэръ влетлъ въ залу стуча шпорами я греми саблей.

— Доложите обо мн тотчасъ же его высочеству, крикнулъ онъ еще на порог.— Дло идетъ объ опасности.

— Милости просимъ почтеннйшій, сказалъ графъ Шроффенштейнъ, подходя къ нему и фамильярно взявъ его подъ руку.— Утшьтесь вмст со мной и поучитесь терпнію. Отданъ строгій приказъ никого не впускать въ его высочеству.

— Мн надо говорить съ герцогомъ. Каждое замедленіе увеличиваетъ опасность. Безпокойство въ город достигло порядочныхъ размровъ. Надо принять какія нибудь мры предосторожности, отдать приказы, а кто же ихъ отдастъ?

— Я тоже самое говорилъ, сказалъ Шроффенштейнъ.— Но оберъ-камердинеръ прячется за приказаніе герцога и не хочетъ рисковать своимъ мстомъ.

— Но чортъ возьми, вскричалъ генералъ, стукнувъ саблей объ полъ,— что же это такое будетъ. Вдь надо же наконецъ все разъяснить. Кто же министръ? Что врно изъ того, что разсказываютъ и что нтъ? Разв человкъ, такъ долго мучавшій насъ своимъ вольнодумствомъ, еще. министръ? Такъ гд же онъ, зачмъ онъ не показывается? Или его профессорству пришелъ конецъ, кто же теперь кормчій?

— Вс мы здсь знаемъ не больше, чмъ вы, и точно также, какъ вы, генералъ, ждемъ развязки, вскричалъ Адельговенъ.— Врно только то, что между герцогомъ и министромъ произошло столкновеніе, вслдствіе котораго министръ просилъ объ отставк. Исполнена ли его просьба и кто будетъ его преемникомъ — мы знаемъ не боле черни, разгуливающей по улицамъ и, кажется, очень желающей снова возмутиться.

— Не надо, чтобы они воображали, вскричалъ генералъ,— что теперь это имъ удастся также, какъ и въ первый разъ. Мн кажется, что воздухъ теперь такой же, какъ былъ тогда. Но во второй разъ мы покажемъ, что мы выучились чему нибудь. И хоть бы мн пришлось умереть, а я пойду къ герцогу.

Онъ ршительнымъ шагомъ направился къ покоямъ герцога, какъ лакей почтительно распахнулъ противоположную дверь, и въ полголоса объявилъ всмъ, что идетъ герцогиня-бабка. Наступила мертвая тишина. Въ ту же минуту по зал прошла величественная старую, одтая по обыкновенію вся въ черное и съ. чернымъ вуалемъ на голов, прикрывавшемъ и сдые волосы, и ослпшіе глаза. Она опиралась на руку Примитивы и шла въ двери герцогской комнаты, передъ которой въ страх и страшномъ смущеніи стоялъ лакей, не смя помшать герцогин войти, и тмъ не мене жестомъ показывая, что намренъ это сдлать.

— Что тутъ такое? строго спросила герцогиня, замтивъ какое-то замедленіе.

— Простите, ваше высочество! сказалъ подходя генералъ.— Прислуга получила приказаніе никого не впускать.

— Прочь отъ двери! гнвно вскричала герцогиня.— Я еще жива, и пока я жива, въ этомъ дом нтъ мста, для меня запрещеннаго.

— Слава теб Господи! вскричалъ Шроффенштейнъ, кивнувъ генералу въ то время, какъ за герцогиней запиралась дверь.— Какъ разъ во время. Теперь, по крайней мр, мы скоро узнаемъ, въ чьихъ рукахъ управленіе.

Герцогъ Феликсъ между тмъ провелъ много безпокойныхъ часовъ въ самомъ непріятномъ состояніи души. Занятый самимъ собою и всмъ случившимся, онъ не могъ ни на что ршиться. Въ волненіи ходилъ онъ по комнат взадъ и впередъ, потомъ бросался на диванъ, и клалъ пылавшую голову на шелковыя подушки, какъ будто ища прохлады, а потомъ снова вскакивалъ и начиналъ ходить. На письменномъ стол лежало распечатанное письмо. Всякій разъ, проходя мимо, онъ протягивалъ руку, чтобы взять его, но постоянно отходилъ въ какомъ-то страх, какъ будто боялся, что оно ранитъ его, а тмъ не мене, не переставалъ смотрть на него. Наконецъ досталъ онъ изъ кармана носовой шелковый платокъ и бросилъ его на столъ, чтобы прикрыть письмо.

— Проклятое письмо! прошепталъ онъ.— Не хочу вчно смотрть на тебя, чтобы эти буквы кололи мн глаза! Спокойствіе! спокойствіе! восклицалъ онъ, ударяя себя по пылавшему лбу.— Кто придастъ твердости? Кто избавитъ меня отъ этого состоянія, гораздо боле мучительнаго, чмъ пытки ада? Я погибаю, я чувствую, что во мн недостаетъ силъ укротить бурю, я тмъ не мене, я не могу преодолть себя, взять кого нибудь себ въ помощники, сознаться въ своемъ безсиліи и просить помощи!— А какъ онъ стоялъ передо мною! продолжалъ онъ посл нкотораго размышленія.— Съ какимъ гордымъ выраженіемъ лица смотрлъ онъ на меня. Да, и не правъ ли онъ такъ глядя на меня? Я виновенъ противъ самаго священнаго, противъ единственнаго союза, соединяющаго общество людей, и вслдствіе чего они не разрываютъ другъ друга, какъ хищные зври. Я оскорбилъ его преданную дружбу, я злоупотребилъ его довренностью, обманулъ его открытую душу! Онъ отдалъ мн жизнь свою, а я отблагодарилъ его тмъ, что отнялъ у него жену, въ которой онъ надялся найти счастье своей жизни. Я покрылъ позоромъ домъ его. Это позорно! неслыханно! Лучше бы земля раступилась подо мною и скрыла бы меня! Къ чему я опять встртилъ ее! она съ перваго взгляда перевернула во мн всю душу? Зачмъ встртилъ я ее при такихъ обстоятельствахъ? Въ чему этотъ несчастный привелъ къ себ въ домъ именно эту женщину, втреную и вовсе несоотвтствующую его прямому, честному характеру, эту женщину, образъ которой уже теперь, спустя нсколько дней, совершенно изгладился изъ моей памяти. Но какже, вдругъ пришло ему въ голову — если она недостойна его, вдь это уменьшаетъ мою вину, и придаетъ другой характеръ моимъ дйствіямъ. Нтъ, тмъ позорне. Да, онъ правъ былъ, посмотрвъ на меня такъ, какъ будто бы желалъ раздавить меня своихъ презрніемъ! Онъ былъ правъ, бросивъ къ ногамъ моимъ свое мсто. Весь міръ узнаетъ, что онъ это сдлалъ, и весь міръ будетъ указывать на меня пальцами, и одобрять то, что онъ сдлалъ, говоря, человкъ этотъ правъ, у него есть честь, а герцогъ… Господи! Господи! Гд же исходъ изъ этого лабиринта, исходъ безъ позора, который бы заставилъ меня забыть это происшествіе, этотъ образъ?

Онъ невольно сдернулъ платокъ, взялъ письмо и шопотомъ прочелъ:

‘Съ глубокой скорбью приступаю я къ настоящему шагу, потому что трудно отрекаться отъ идеала, осуществленіе котораго казалось такъ близко, и тмъ боле трудно, что вмст съ этимъ приходится отказываться отъ всхъ надеждъ, такъ какъ счастье народовъ и людей не можетъ процвтать подъ рукою, оскверненною вроломствомъ ‘.

— Какимъ тономъ говоритъ онъ со мною! вскричалъ Феликсъ.— Разв онъ сметъ говорить со мною такимъ тономъ? Разв я все- таки не повелитель его, которому онъ обязанъ своимъ мстомъ, и которому онъ обязанъ повиноваться? Я не потерплю такого высокомрія, я переломлю его, унижу его. О еслибъ я нашелъ руководителя, который указалъ бы мн путь, и будь это хоть самъ чортъ, я приму его.

Волнуясь, онъ не замтилъ, что дверь давно отворилась и въ комнату вошла старая герцогиня. Она остановилась у двери и, казалось, ждала руки, которая провела бы ее дале.

— Теб не для чего призывать чертей, торжественно проговорила она.— Есть и добрые духи около тебя, только бы ты захотлъ слушать ихъ. Ты ищешь исхода изъ лабиринта, гд я заблудился? Хорошо! Хотя странно, что слпая будетъ путеводителемъ зрячаго, но дай мн свою руку, и я выведу тебя.

Герцогъ точно замеръ на своемъ мст. Онъ нсколько секундъ не могъ опомниться, потомъ онъ подбжалъ къ герцогин, подалъ ей руку, и довелъ ее до кресла, куда она осторожно опустилась.

— Вы? съ удивленіемъ вскричалъ герцогъ.— Вы пришли ко мн, моя дорогая бабушка?

— По тону твоего голоса я слышу, отвчала она,— что ты смущенъ моихъ приходомъ, и на то у тебя, конечно, есть причины. Да, это я,— я, которую ты унизилъ до заключенія, я сама освободила себя и пришла въ теб. Хотя я внутренно ршила и дала себ клятву, что этого не будетъ, что ты никогда больше не увидишь лица, передъ которымъ ты такъ виновенъ, но всть о внезапной перемн обстоятельствъ сняла съ меня эту клятву. Я пріхала, если не для тебя, то ради заботъ о нашемъ род, о престол этой страны и нашихъ правъ на него. Можетъ быть, гроза, поразившая тебя, разсяла мракъ, окружавшій тебя, и показала, что ты стоишь у пропасти. Поэтому я попытаюсь еще разъ удержать тебя. Ты молчишь? прибавила она, посл нкотораго ожиданія отвта.— Теб нечего сказать мн?

— Я слишкомъ удивленъ, герцогиня, вскричалъ Феликсъ, садясь тоже въ кресло.— Мн хотлось бы быть одному, хотлось бы одному обдумать прошедшее. Если бы вы могли видть меня, вы согласились бы, какъ мало я способенъ принять кого нибудь, даже васъ.

— Врю теб, сынъ мой, отвчала герцогиня.— Трудно сознаться въ ошибк, сдланной съ такимъ глубокимъ убжденіемъ. Должно быть горько признаваться, что блуждалъ по дорог порока и грха. Но я прощу это теб, я даже благословлю это заблужденіе, если оно приведетъ тебя въ сознанію и исправленію! Я избавлю тебя отъ унизительнаго сознанія, чувство замняетъ мн зрніе, и мн кажется, я знаю все, что произошло между тобою и упомянутымъ министромъ. Отвть мн одно: правда ли, что онъ просилъ отставки?

— Правда.

— Ну, ты конечно не колеблясь ни минуты, далъ ему ее?

— Я принужденъ дать. Связь между нами боле не возможна. Я не могу не дать ее.

— Ну такъ не откладывай этого ни на секунду, вскричала герцогиня,— и благодари Бога, что онъ по милости своей даетъ теб еще разъ возможность разорвать сть, которою опуталъ тебя этотъ искатель приключеній!

— Вы употребляете слишкомъ сильныя выраженія, бабушка, отвчалъ герцогъ, помолчавъ немного.— Такого названія Фюреръ не заслуживаетъ.

— Нтъ? А кто поручится теб за это? возразила ему герцогиня.— Отчего вришь ты его сладкимъ фразамъ боле, чмъ моему житейскому опыту? Кто говоритъ теб, что все устроенное имъ и его шайкой не было давно обдуманной игрой, просто западней, чтобы заманить тебя этой женщиной, и совершенно предать въ его руки? Кто поручится теб, что отставку онъ проситъ серьезно, а не намренъ дать теб почувствовать, что онъ теб необходимъ?

— Нтъ, сказалъ герцогъ, спокойно вставая,— этого Фюреръ не думаетъ. Такими подозрніями вы несправедливо оскорбляете его. Къ стыду своему, я долженъ признаться, что не нашелъ въ немъ ничего дурного, что онъ дйствительно благородный человкъ…

— Или ловко уметъ казаться имъ, вскричала герцогиня.— Я тоже знаю его, ты самъ способствовалъ тому, что я узнала его. Слпыми очами я увидла его душу. Да, онъ человкъ необыкновенныхъ, удивительныхъ способностей, но онъ испортилъ ихъ, злоупотребляя ими для дурныхъ цлей, добрыя начала превратились теперь въ испорченное смя, и изъ него можетъ выйдти только новое ядовитое растеніе.

— Этого быть не можетъ, сказалъ герцогъ, начавъ ходить взадъ и впередъ.— А если бы это было и такъ, то я лишенъ средствъ отстранить опасность. Господи! какъ ужасно запутался я со всхъ сторонъ! Какъ безъ позора выпутаться мн изъ этого положенія? Невозможно.

— Неправда, сказала герцогиня.— Попробуй спокойно выслушать меня! Говорю теб: это можно, если ты только захочешь. Я сдлаю это возможнымъ, я укажу теб путь, единственный путь, которымъ ты выйдешь изъ лабиринта и избавишь себя отъ позора, а славное имя наше отъ пятна.

— Говорите! спасите меня, и я все сдлаю, чего вы потребуете. Уважите этотъ путь!

— Это путь обратный, серьезно сказала герцогиня.— Этотъ наглый новаторъ увлекъ тебя на такую дорогу, гд шагъ впередъ несомннно повергъ бы тебя въ пропасть. Ну такъ вернись отъ несчастнаго, неестественнаго союза съ тми, кто подъ видомъ дружбы были всегда нашими врожденными, заклятыми врагами. Отъ безумныхъ идей преступныхъ нововведеній вернись къ твоихъ истиннымъ, испытаннымъ друзьямъ, въ старымъ неопровержимымъ истинамъ! Свтъ, продолжала она,— свтъ никогда не долженъ знать о причин твоего разрыва съ этимъ человкомъ, или, по крайней мр, никогда не узнаетъ ихъ положительно. Для этого теб нужно скрыть всякое подозрніе личныхъ причинъ, ты долженъ доказать, что поводомъ къ разрыву послужили только политическіе принципы и политическія дла. Ты долженъ показать, что ты убдился въ несостоятельности идей бывшаго министра, что отказываешься примнять ихъ на дл.

— Вы правы, герцогиня, отвчалъ подумавъ герцогъ.— Мысль эта хороша и достойна васъ. Путь этотъ врно приведетъ къ цли, но мн невозможно идти по этому пути. Я слишкомъ далеко зашелъ для того, чтобы идти обратно, а если я пойду обратно, то никто не одобритъ меня.

Герцогъ прошелся по комнат и остановился передъ герцогиней.

— Мы одни, сказалъ онъ.— Позвольте мн предложить вамъ одинъ вопросъ совсти. Я знаю, что принципы, которые мы проповдывали съ Фюреромъ, вы не считаете врными, но вдь здсь, на един и передъ Богомъ, мы, положа руку на сердце, должны сознаться все-таки, что они истинны. Неужели вы не думаете, что придетъ время, когда, несмотря на наше противодйствіе, они осуществятся.

— Я этого не думаю, твердо сказала герцогиня.— Но если бы это было и такъ, то предоставь времени придти, когда задержать его уже будетъ невозможно. Намъ, во всякомъ случа, не надо ускорять его.

— Но тмъ не мене, я такъ дйствовать не могу, сказалъ подумавъ Феликсъ.— Если бы я хотлъ, то все-таки не могъ бы. Законы даны по всей форм и обнародованы торжественно. Я не могу ихъ уничтожить, слово мое служило имъ порукой.

— Разв я требую, съ жаромъ вскричала герцогиня,— чтобы ты не сдержалъ свое слово? Разв я требую, чтобы законы, данные тобой обдуманно, ты снова уничтожилъ? Это было бы также безумно, какъ твой первый поступокъ, это значило бы кинуться въ другую крайность. Осмотрись кругомъ. Въ город броженіе, страна безпокоится,— вс волнуются отъ паденія народнаго министра, можетъ быть, думаютъ не допустить этого паденія? Притакихъ необыкновенныхъ обстоятельствахъ нужны необыкновенныя мры. Ну такъ законы, данные тобою, должны остаться неприкосновенны. Но что мшаетъ пріостановить на время ихъ дйствіе, только до тхъ поръ, пока будутъ снова возстановлены спокойствіе и послушаніе. Или ты хочешь, чтобы тебя переломили, чтобы тебя принудили удержать министра, котораго ты, какъ человка, не можешь выносить около себя.

— Принудили, гнвно вскричалъ Феликсъ.— Да кто же это осмлится?

— Да они разъ уже осмлились и удачно, что же ихъ удержитъ попытать еще разъ счастія. Подумай, Феликсъ, теб нтъ другого выбора. Ты знаешь, продолжала она, подвигаясь къ нему, какъ будто бы боясь, что кто нибудь услышитъ то, что она хотла ему сказать,— ты знаешь, какія извстія заставили твоего министра немедля хать въ Венделинъ. Великая держава, наша ближайшая сосдка, давно смотрла недовольнымъ окомъ на твои нововведенія, она предупреждала тебя и высказывалась противъ нихъ. Тамъ вовсе не намрены ограничиваться только протестами да предостереженіями, и если ты упорно пойдешь своимъ путемъ, то ты убдишься, что сосди ршились дйствовать. Попробуй еще разъ и бросься въ объятія такъ называемаго народа. Посмотримъ, съуметъ ли онъ вынести и защитить тебя, когда вслдствіе этого вспыхнетъ война, когда непріятельское войско, въ десять разъ многочисленне твоего, двинется черезъ границу въ твою столицу! Такъ послдуй же моему совту и иди обратно! Прими руку могущественнаго сосда, которую онъ теб предлагаетъ. Деньги, войско, все, что теб нужно и чего ты пожелаешь, предлагается въ твоимъ услугамъ, сосди даже предлагаютъ вступить съ тобою въ боле тсный союзъ и закрпить его бракомъ съ ихъ единственною дочерью. Теб предстоятъ могущество, блескъ, богатство. Не можетъ быть, чтобъ ты еще колебался.

— Вы путаете, вы ослпляете меня, вскричалъ герцогъ,— но не убждаете. Я не могу оспаривать ваши принципы, но я не могу дйствовать согласно съ ними. Мн противно брать что нибудь назадъ изъ того, что я далъ, разрушать то зданіе, въ которому я самъ заложилъ фундаментъ.

— Хорошо — но и отъ этого я могу избавить тебя, настойчиво вскричала герцогиня.— Ты знаешь, какъ при двор сосдней державы давно желаютъ и ждутъ твоего посщенія. Ты постоянно откладывалъ его. Теперь представляется для этого благопріятный случай. Позжай туда, заключи новые договоры, мн же дай полномочіе дйствовать здсь! Я избавлю тебя отъ непріятности противорчить самому себ, я очищу почву до твоего возвращенія, а потомъ въ твоей власти будетъ возвести новое зданіе, гораздо боле красивое, чмъ первое.

Герцогъ остановился въ раздумьи, но тутъ съ улицы послышались дикіе крики, шумъ, трескъ разбивавшихся стеколъ и грохотъ отъ падавшихъ камней.

— Слышишь, сказала герцогиня.— Долго ли ты будешь еще колебаться? Дай мн полномочіе. Я на всякій случай давно приготовила его и мн нужна только твоя подпись. Я пойду и пришлю теб его. Ты вдь подпишешь сынъ мой, неправда ли. По дрожанію твоей руки я чувствую, что ты подпишешь. Ну такъ позови мою даму, я отправлюсь и начну дйствовать.

Герцогъ позвонилъ. На порог показалась Примитива. Молча и низко кланяясь удалилась герцогиня отъ внука и пошла за проводницей.

— Угодно ли вашему высочеству одваться. Мирра осдлана, оказалъ оберъ-камердинеръ тихо и издали.

— А, хорошо, воскликнулъ герцогъ,— Я совсмъ забылъ. Да, это хорошо. Я прокачусь, это меня разсетъ. Пусть приведутъ лошадь въ заднимъ воротамъ. Я пройду черезъ паркъ. Тамъ врно нтъ народа.

Камердинеръ подошелъ, чтобъ помочь герцогу одться.

— Что приказанія мои вс исполнены? спросилъ герцогъ.— Никого нтъ въ прихожей?

— Никого, ваше высочество, отвчалъ Борнеманъ, подавая ему шляпу и хлыстикъ и отворяя двери. Но лишь только герцогъ переступилъ порогъ, какъ въ прихожей послышался разговоръ, весьма похожій на ссору. Находившійся тамъ лакей старался вытолкать въ дверь одну очень бдно одтую женщину.

— Я говорилъ уже вамъ, кричалъ онъ,— что съ герцогомъ говорить нельзя. Какъ осмлились вы опять придти? Не понимаю также, чего смотрлъ привратникъ и впустилъ васъ.

— Праведный Боже! кричала женщина, ломая руки.— Но мн надо къ его высочеству, надо сегодня же. Онъ долженъ возвратить мн моего мужа. Мн надо все сказать ему! Пусть онъ обратитъ на насъ вниманіе и поможетъ намъ.

— Такъ приходите опять завтра! сказалъ лакей.— Сегодня же не время. Надо подождать.

— Ждать я не могу, кричала женщина.— Мы погибаемъ. Мужъ мой заболетъ въ страшной тюрьм, куда, они его посадили. Онъ не выдержитъ этого, онъ умретъ прежде, чмъ я принесу ему какую нибудь всть.

— Что тутъ такое? сказалъ Феликсъ, подходя.— Что вамъ надо? Я герцогъ.

Въ ту же минуту женщина съ громкимъ крикомъ бросилась въ его ногамъ и обняла ихъ прежде, чмъ онъ усплъ отступить.

— Господи! вскричала она.— Ваше высочество, такъ это вы? Вдь вы тотъ господинъ, что дали намъ деньги и принесли намъ такое несчастіе. Слава теб, Господи, что я нашла васъ! Ну, теперь вы вдь скажете, что дали деньги вы, вы скажете, что Ремпельманъ не воръ и возвратите ему его честное имя.

— Я не вполн понимаю васъ, добрая женщина, сказалъ герцогъ.— Успокойтесь и разскажите спокойне! Я очень хорошо помню о своемъ подарк.

И смясь отъ радости и плача, бдная женщина отрывочными фразами передала обо всемъ, что случилось. Этого достаточно било, чтобы понять дло.

— Очень жалю, сказалъ герцогъ,— что мой подарокъ принесъ такое несчастіе. Но возможно ли, чтобы былъ произнесенъ такой приговоръ?

Графъ Шроффенштейнъ-отецъ вошелъ между тмъ съ пакетомъ, запечатаннымъ большими печатями, и слышалъ этотъ разговоръ.

— Это удобства новаго судопроизводства, ваше высочество, прошепталъ онъ, злостно улыбаясь.— Это новое доказательство преимуществъ народнаго суда.

— Дйствительно, сказалъ Феликсъ,— кажется не все то золото, что блеститъ. Что вы принесли?

— Ея высочество герцогиня-бабка такъ были милостивы, что поручили мн передать эту бумагу.

— Хорошо, сказалъ Феликсъ.— Положите бумагу ко мн на столъ, Борнеманъ! Вамъ же, графъ, я поручаю помочь этой бдной женщин сегодня же. Если возможно, мужъ долженъ быть возвращенъ ей сегодня же. Если можно воспрепятствовать, то невинному не слдуетъ ни минуты лишней томиться въ тюрьм. Отправляйтесь, добрая женщина! Извините, что, желая помочь, я принесъ вамъ несчастье. Я подумаю, какъ поправить это.

Въ то время, какъ Шроффенштейнъ удалялся съ госпожею Ремпельманъ, онмвшею отъ восторга, герцогъ вошелъ въ себ въ кабинетъ. Полномочіе лежало на стол рядомъ съ письмомъ Фюрера.

— Да, сказалъ онъ шопотомъ, взглянувъ на письмо и взявъ перо, — я подпишу. Теперь я нашелъ средство переломить эту гордость, эту кичливость, поднимающуюся выше престола. Гордость? Нтъ, это не гордость, это презрніе. Игрушкой его я не буду!

ЧАСТЬ V.

I.
У смертнаго одра.

— Еще немного повыше, больше на середину. Очень хорошо, это будетъ красиво, а теперь, другъ, потрудись украсить гирляндой вывску, такъ чтобы сапогъ былъ на самой середин. Вдь тутъ все дло въ сапог, такъ какъ сапогъ есть знакъ честнаго ремесла, а сегодня празднуется торжество ремесла.

Такъ говорилъ токарь Гербель одному подмастерью, стоявшему на лстниц и украшавшему каланчу мастера Ремпельмана.

Въ самомъ жилищ Ремпельмана жена его бгала и хлопотала, не помня себя отъ радости. Гербель приходомъ своимъ прервалъ эти хлопоты.

— Ну, госпожа Ремпельманъ, вскричалъ онъ, потирая отъ удовольствія руки,— вспоминаете ли вы теперь прошлую иллюминацію? Тогда я проходилъ мимо вашего дома, и видлъ, какъ мужъ вашъ украшалъ свой сапогъ. Тогда мн и въ голову не приходило, что намъ тоже придется украшать его вывску.

— Конечно, отвчала молодая женщина,— кому пришло бы въ голову, что все пойдетъ такъ? Кто могъ думать тогда, что съ нами случится такое большое несчастіе, такой позоръ… Но какъ я подумаю, что оно дйствительно кончилось, что возвратится мой добрый славный мужъ, то мн кажется, будто я брежу, и я постоянно боюсь, что проснусь — и все это счастье кончится.

— Я всегда считалъ Ремпельмана хорошимъ и честнымъ человкомъ, и тотчасъ же сказалъ, что не врю, чтобы такой человкъ въ одну ночь сдлался воромъ и дурнымъ человкомъ, и я отъ души радуюсь, что не ошибся. Я всегда говорилъ, что это штуки Шпарбергера, у котораго длается въ дом что нибудь нехорошее, и потому ему неудобно имть честнаго сосда, отъ котораго къ нему все видно. Теперь я убжденъ, что и въ этомъ былъ правъ. Ему, видите-ли, понадобилось хать куда-то по дламъ, онъ не хотлъ даже подождать до тхъ поръ, пока мужъ вашъ, пострадавшій по его вин, торжественно не прідетъ къ жен и дтямъ и не будетъ встрченъ сосдями съ пніемъ и торжествомъ.

— Неужели дйствительно хотятъ такъ почетно его встртить? вскричала она, вытирая слезы на глазахъ.— Неужели ремесленники придутъ сюда? А я еще боялась…

— Знаю, знаю, чего вы боялись, отвчалъ Гербель.— Но иначе быть не можетъ. Въ вашемъ муж оскорблены вс ремесленники, и такъ какъ наконецъ невинность его доказана, то вс ремесленники и должны радоваться. Это говорили и я и друзья мои въ собраніи, и мы настояли на своемъ, хотя не вс были нашего мннія.

— Такъ нкоторые были и противъ? со страхомъ проговорила молодая женщина.— Почему же?

— Ну что такое? вскричалъ Гербель.— Пусть ихъ болтаютъ. Всхъ вдь не передлаешь. Конечно лучше было бы разъяснить дло — ну да я вижу, что лучше разсказать вамъ все. Нкоторые думаютъ, что хотя и открылось кто вамъ далъ деньги, но все-таки слды въ саду были и сапоги найдены у васъ. Если бы можно было доказать несправедливость этого обвиненія! Вы ничего не придумаете?

Госпожа Ренпельманъ строго и печально посмотрла на Гербеля.

— Такъ люди намъ все-таки не врятъ! Хотя они убдились, что мы относительно денегъ правы и, тмъ не мене, они считаютъ насъ дурными людьми!

Въ это самое время она услышала на лстниц голосъ ненавистнаго ей садовника Шибеле и, точно будто по какому-то предчувствію, попросила токаря Гербеля войти въ сосднюю комнату, чтобы оставить ее одну съ садовникомъ.

Садовникъ вошелъ съ огромнымъ внкомъ въ рукахъ, и былъ нсколько подъ хнльконъ.

— Какъ? сказала молодая женщина, преодолвъ свою ненависть:— И вы сосдъ Шибеле хотите оказать намъ честь?

При вид такого дружескаго пріема, пьяный садовникъ совсмъ растаялъ и проговорилъ:

— Еще бы, сосдка! Въ такой день, какъ сегодня, ближайшему сосду нельзя же не прійти. Вотъ я принесъ вамъ внокъ, примите его.

— Такого внка, вскричала госпожа Ремпельманъ,— я въ жизнь не видывала! Онъ слишкомъ хорошъ для улицы, я оставлю его въ комнатахъ. Я повшу его на память объ васъ надъ зеркаломъ!

— Какъ я радъ, милая сосдка, сказалъ садовникъ,— что вы, кажется, перестали ненавидть меня! Право, ненависти я не заслужилъ, я всегда желалъ вамъ добра, и даже въ этотъ разъ — вы знаете о чемъ я говорю — вы не такъ поняли меня. Я увлекся только своимъ добрымъ сердцемъ, я думалъ, что утшу васъ, сказавъ, чтобы вы не думали больше о своемъ муж, что онъ на вки погибъ для васъ. Вдь я не могъ знать, что все окажется неврныхъ.

— Да, сказала сосдка, нжно глядя на садовника,— все оказалось неврнымъ. Но что объ этомъ говорить! Какъ благодарить мн васъ за прелестный внокъ?

— Ахъ ты, Боже мой! зачмъ говорить о благодарности! Такая хорошенькая женщина всегда можетъ отблагодарить, если только захочетъ. Если бы вы не всегда огрызались на меня, а иногда были бы такъ ласковы, какъ теперь, то многое было бы не такъ, многаго не случилось бы.

Сосдка вздрогнула, потому что садовникъ длался смле, и, подойдя въ ней, взялъ ее за талію. Но она преодолла себя и не оттолкнула его.

— Какъ понять мн это? сказала она.— Чего не случилось бы? А разв не можетъ быть того, чего не было прежде?

— Конечно можетъ, радостно пролепеталъ садовникъ.— Но вдь теперь будетъ трудне, теперь, когда мужъ опять будетъ тутъ.

— Такъ изъ-за этого-то! вскричала госпожа Ремпельманъ.— Ну, на мужа-то я не очень смотрю. Что захочу, то и сдлаю.

— Ахъ, если бы это было такъ! продолжалъ садовникъ, прихихая ее къ себ.— Что это за счастье, что вы стали такъ добры? Отчего прежде вы были такой злой?

— Отчего? спросила она.— Вроятно оттого, что только теперь я вижу, какъ думаетъ обо мн господинъ садовникъ, и что онъ другъ намъ. Я не могу только понять, какъ это могли вы свидтельствовать противъ насъ? Вдь не можете же вы серьезно уврять меня, что относительно кражи нтъ какого нибудь крючка.

— Конечно, конечно, смясь отъ глупости сказалъ садовникъ.— Есть тутъ даже большой крючокъ. Вы женщина умная и проницательная. Мн не легко было тогда, и я никогда не сдлалъ бы этого противъ васъ, если бы не долженъ былъ сдлать. Потому что иначе я лишился бы своего хорошаго мста. А теперь не такъ-то легко найти такое мсто, гд бы много перепадало. Старикъ непремнно этого требовалъ.

— Старикъ? Кто же это такой?

— Да кто же какъ не мой хозяинъ? агентъ Шпарбергеръ, говорилъ садовникъ, съ жаромъ цлуя руки сосдки.— Онъ видть не могъ вашего мужа, и непремнно хотлъ выжить его изъ башни. А меня онъ опуталъ. Я никогда не думалъ, что дло кончится такъ скверно. И не будь такого конца, то право можно было бы посмяться надъ исторіей съ сапогами.

— Съ сапогами? спросила молодая женщина, едва дыша отъ волненія.— Ахъ да, съ сапогами, что у насъ украли?

— Что вы! проговорилъ садовникъ,— я ихъ не воровалъ.— Они упали въ садъ, я поднялъ ихъ и унесъ къ себ. Я думалъ, что они еще на что нибудь пригодятся. Когда же старикъ отказалъ мн и требовалъ, чтобы я выжилъ сосда, то я въ тотъ же вечеръ надлъ ихъ и прошелся по саду, а потомъ поставилъ на старое мсто. Вотъ почему, продолжалъ онъ, громко хохоча,— сапоги-то и пришлись такъ по слдамъ.

— Правда ли это? въ волненіи сказала госпожа Ремпельманъ.— Конечно можно было бы надъ этимъ посмяться, если бы это не кончилось такъ печально. Ну, а какъ же совершился взломъ-то?

— Да никакого взлома не было, сказалъ садовникъ,— а просто такъ сдлалось для виду. Самъ старикъ изломалъ замокъ. И не было у него украдено ни единаго крейцера. Онъ самъ такъ желалъ и я исполнилъ только его волю. Но а все поправлю, милая моя, вы теперь вдь не такая сердитая, и знаете, что надо длать.

— Да, знаю! вскричала госпожа Ремпельманъ, отворяя двери въ комнату.- Выходите-ка, господинъ Гербель! Теперь все ясно!

— Да, отвчалъ токарь, выходя изъ дверей съ радостью на глазахъ, — и вс узнаютъ какъ это было! Вся эта скверная исторія выйдетъ наружу, такъ что никто боле не будетъ сомнваться въ честности добраго Ремпельмана.

Садовникъ былъ совершенно пораженъ появленіемъ токаря и ничего съ перваго взгляда сообразить не могъ. Потомъ бросился къ двери, но Гербель схватилъ его за шиворотъ и отбросилъ такъ, что пьяный упалъ около стола.

— Лежи тутъ, вскричалъ онъ,— пока мы соберешь свидтелей, чтобы уличить васъ въ лжесвидтельств.

Но тутъ послышался шумъ на улиц и крики, что детъ Ремпельманъ. Садовникъ былъ запертъ на ключъ, но когда черезъ часъ Гербель со свидтелями пришли за нимъ, его уже не было, онъ вылзъ изъ окна въ садъ. Скоро происшествіе это было забыто, потому что въ народ пронесся слухъ, что по угламъ улицъ прибиты прокламаціи.

Народъ бжалъ по улиц въ безпорядк и собирался кучами.

— Идемте, господинъ Гербель, сказалъ проходившій мимо него какой-то купецъ.— Тамъ что-то длается, говорятъ, везд прибиты плакаты, и въ нихъ объявлено, что вс законы, данные въ послдній годъ, отмняются на неопредленное время.

— Можетъ ли это быть! вскричалъ Гербель.

— Я читалъ самъ. Это прокламація отъ старой герцогини. Въ ней говорится, что герцогъ ухалъ по какимъ-то важнымъ дламъ, и передалъ ей полномочіе на управленіе. А для возстановленія спокойствія и порядка, она находитъ нужнымъ вс законы, обнародованные по смерти стараго герцога, на нкоторое время взять назадъ, и возстановить старые.

— Старые законы? сказалъ Гербель.— Что такое тутъ подразумвается?

— Это значитъ, что вс новые законы уничтожены. Спокойствіе и послушаніе повелвается подъ страхомъ строжайшаго наказанія. Противъ ослушниковъ, говорится тамъ, приняты вс мры, и кто осмлится нарушить покой, тотъ будетъ судиться какъ въ военное время, и не медля будетъ приговоренъ.

Не прошло и часу, какъ по всмъ улицамъ были устроены баррикада.

Въ это самое время у собора на площади стояло нсколько аристократическихъ каретъ. Изъ боковыхъ рзныхъ дубовыхъ дверей ризницы стали появляться лакеи и выкликать кучеровъ. Изъ тхъ же дверей вышелъ графъ Шроффенштейнъ-отецъ въ полной парадной форм съ двумя звздами на груди, и рядомъ съ нимъ показался фонъ-Овербергенъ въ безукоризненномъ черномъ фрак и съ маленькой красной ленточкой въ петлиц.

— Ну, обратился онъ къ Шроффенштейну съ торжествующей улыбкой,— довольны ли вы теперь мной? Сдержалъ ли я свое слово?

Графъ не усплъ отвтить, потому что въ эту минуту на порог показались молодые, графъ Клеменцъ фонъ-Шроффенштейнъ, въ полной форм и сіяя отъ удовольствія и счастія, и Примитива, въ бломъ атласномъ плать съ миртовымъ внкомъ на голов и съ длинной блой вуалью, падавшей подобно облаву на землю, чтобы унести ангела. Щеки молодой были также блдны, какъ ея платье и вуаль. Но она казалась твердою, глаза ея были сухи и холодны и лицо такъ покойно, какъ можетъ быть только покойно у усопшей. Она не обращала вниманія на любезности, расточаемыя ей Клеменцомъ. Безчувственно подала она ему руку и сла въ карету, гд онъ, въ качеств мужа, слъ рядомъ съ нею.

Карета покатилась по площади, но при възд ея въ одну изъ ближайшихъ улицъ, она была остановлена крикомъ: ‘назадъ, тутъ нтъ прозда!’

Мостовая была взрыта, здсь сооружалась баррикада.

— Что тутъ такое, сказалъ Шроффенштейнъ, посмотрвъ въ окно въ то время, какъ лакей, соскочивъ съ козелъ, подошелъ къ дверц и доложилъ ему, что прохать нельзя.

— Они должны очистить улицу сейчасъ же. Ждать у меня нтъ ни времени, ни охоты.

— Ого! вскричалъ одинъ изъ строителей баррикады, рослый каменщикъ.— Кто это говоритъ съ нами такъ повелительно. Дай-ка я разсмотрю его хорошенько. А вотъ какъ! Очень жаль, сударь, но помочь вамъ я никакъ не могу, тутъ ни для кого нтъ прозда.

— Но мн надо прохать, я живу въ этой улиц.

— Все равно, отвчалъ каменьщикъ.— Выйдите изъ кареты, да идите пшкомъ.

— Бездльникъ! вскричалъ Шроффенштейнъ.

Примитива схватила его за руку и проговорила.

— Не раздражайте ужъ и безъ того раздраженныхъ людей. Велите кучеру поворотить назадъ и объхать вокругъ.

— Поворотить назадъ! Объхать вокругъ,— никогда! Вотъ я посмотрю, будутъ ли они такъ же наглы, когда встртятся со мной лицомъ въ лицу.

И не успла Примитива удержать его, какъ онъ выскочилъ изъ кареты и направился прямо на баррикаду, приказавъ предварительно своему лакею и прислуг другихъ каретъ, хавшихъ сзади, ломать баррикаду и очистить улицу. Но прислуга не исполняла этого приказанія и со страхомъ стала отходить, что привело Шроффенштейна еще въ большую ярость и онъ закричалъ:

— Если у васъ не достаетъ храбрости, трусы, то я самъ заставлю эту сволочь очистить намъ дорогу.

— Что! сволочь! закричали нсколько работниковъ.

Шроффенштейнъ съ обнаженной саблей подбжалъ въ толп и ударилъ ею ближайшаго рабочаго, но въ ту же минуту упалъ, потому что изъ толпы посыпались на него камни и одинъ изъ нихъ попалъ ему прямо въ голову.

Примитива, бросившаяся вслдъ за нимъ, подбжала уже въ то время, какъ онъ лежалъ на земл, облитый кровью и окруженный толпой.

— Прочь! крикнула она.— Что вы надлали? Онъ раненъ, пустите же его унести. Неужели вы будете добивать обезоруженнаго раненаго?

Ваменьщикъ твердо взглянулъ ей въ лицо.

— Мн очень жаль, сказалъ онъ,— что мы испортили вамъ день вашей свадьбы, но тутъ не наша вина. Берите вашего жениха и везите его по другой дорог, здсь же прозда нтъ. Оставьте его, товарищи. Съ него довольно, а барышня пусть видитъ, что иметъ дло не съ сволочью.

Шроффенштейнъ былъ перенесенъ въ карету, тихо повернувшую въ другую улицу.

Все вниманіе народа было обращено на устройство баррикада подл заставы около моста, она была уже готова и такъ укрплена, что защитники смотрли на нее, какъ на игрушку и считали взятіе ея невозможною. Защита этой баррикады была поручена отчаяннйшимъ храбрецамъ. Въ числ ихъ былъ и Виндрейтеръ. Рядомъ съ нимъ стоялъ въ голубой блуз мясникъ Ганъ, а недалеко отъ нихъ, опершись на ружье, сидлъ черный Губеръ.

— Какъ думаешь ты, старая служба, вскричалъ Ганъ,— пойдетъ дло наше сегодня. Мн кажется, на этой постройк многіе поломаютъ себ головы.

— Я тоже думаю, сказалъ Виндрейтеръ.— Но я, Богъ знаетъ, что бы далъ, чтобъ былъ тутъ господинъ Ридль.

Онъ заслонилъ глаза отъ солнца и посмотрлъ на мостъ.

— Онъ все еще не показывается. Только вонъ тамъ вдали пыль. Въ сущности же я радъ, что придется имть дло съ иностранцами, а не съ своими, хоть они тоже солдаты и люди, но все же они чужіе.

— Вдь ты думаешь, что мы побдимъ, сказалъ Ганъ,— за чмъ же ты такъ хмуришься? Ты теперь совсмъ не такъ твердъ, какъ былъ въ первый разъ, ты повсилъ голову точно черный Губеръ. Но у того есть, по крайней мр, о чемъ горевать. Со смерти Маріи онъ на человка не сталъ походить.

— Что ты болтаешь-то, сказалъ Виндрейтеръ.— Почемъ ты знаешь, что со мной было въ это время. Ахъ, если бы тутъ былъ господинъ Ридль! снова повторилъ онъ.

Черный Губеръ всталъ съ своего мста, спустился съ баррикады и пошелъ посмотрть, что длается на мосту. Онъ перевсился черезъ перила, но тотчасъ же отскочилъ и крикнулъ что было ночи: ‘вернитесь, они идутъ’.

Но въ ту же минуту снизу раздался первый выстрлъ и мткая пуля на повалъ убила чернаго Губера. Вслдъ за этимъ выстрломъ, по обимъ сторонамъ моста, изъ-за перилъ стали показываться солдаты, приближавшіеся въ баррикад.

Скоро, очень скоро улицы были почти-что пусты, т. е. на нихъ лежали только трупы и раненые, которые также скоро вс были подобраны. Къ вечеру городъ былъ уже совершенно чистъ и по улицамъ его раздавались только равномрные шаги патруля.

Въ одинокомъ дом въ конц города было также тихо, тамъ тоже у дверей стояла смерть, хотя не такая шумная, но тмъ не мене неумолимая.

Маленькая комната была освщена только лампою, прикрытою абажуромъ и распространяла слабый свтъ на окружающіе предметы. На постели лежала совтница и казалась спящей. Дыханіе ея было такъ слабо, что его едва можно было замтить. Иногда губы ея сжимались и шевелились, какъ будто желали спросить что-то, потомъ она лежала спокойно въ какомъ-то забытьи или полусн, или агоніи. Въ сосдней комнат сидла горничная, а противъ нея, положивъ локти на столъ и закрывъ лицо руками, Беппо, старый нашъ знакомецъ. Горничная полушопотомъ разсказывала ему обо всемъ случившемся, очень довольная, что нашла человка, которому безъ утайки могла сообщить все.

— Такъ вотъ какъ, заключила она наконецъ свой разсказъ.— Весь домъ пошелъ вверхъ дномъ. Все измнилось. Когда умретъ совтница, то намъ останется только связать свои вещи, да идти куда глаза глядятъ. Кто бы подумалъ это годъ тому назадъ. Вотъ и вы не нашли врно своей родины такою, какой желали.

— Да, да, проговорилъ Беппо.

Въ это время въ комнат совтницы послышался легкій шумъ. Оба они бросились туда и къ немалому удивленію своему нашли совтницу не лежащей въ постели, а приготовляющейся встать на ноги.

— Не удерживайте меня! проговорила старуха, очевидно въ безпамятств, обращаясь въ двушк, спросившей, что ей нужно,— мужъ мой звалъ меня, онъ внизу въ саду. Нельзя заставлять его ждать дольше, и безъ того я такъ давно не видала его.

— Успокойтесь, госпожа совтница! сказалъ Беппо.— Теперь поздно, уже совсмъ ночь. Господинъ совтникъ не придетъ больше сегодня. Подождите до завтра!

Вдругъ совтница взглянула совершенно осмысленно, и сказала твердымъ, спокойнымъ голосомъ:

— Сойди внизъ, Беппо, и отвори калитку! Сынъ мой внизу.

— Она опять бредитъ, прошепталъ Беппо и повернулся и ней.— Господина профессора нтъ тамъ! Вамъ это только такъ кажется. Вамъ не надо волноваться, это вамъ вредно. Онъ придетъ, наврно придетъ, но его еще нтъ.

— Онъ тамъ, отвчала старуха, еще увренне.— Иди, говорю я теб. Онъ стоитъ у воротъ. Ни ему, ни мн нельзя теряя времени.

— Надо идти, чтобы успокоить ее, прошепталъ Беппо и вышелъ въ корридоръ, какъ вдругъ, къ немалому удивленію своему, услышалъ въ сняхъ торопливые шаги. Вскор дверь отворила и на порог показался Фридрихъ въ сопровожденіи Ридля.

— Что матушка? проговорилъ едва дыша Фридрихъ.— Жива еще она? Можно мн ее видть?

Беппо ничего не отвчалъ. Онъ указалъ на комнату, изъ которой слышался громкій и ясный голосъ совтницы.

— Иди, Фридрихъ! говорила она.— Я еще жива и настолько сильна, что могу тебя видть. Господь послалъ мн великую милость, позволивъ дожить до этой минуты.

Фридрихъ бросился къ постели, обнялъ мать, и рыдая покрылъ блдное лицо ея горячими поцлуями. Потомъ онъ опустился передъ нею на колни, а она положила об руки свои ему на голову и долго молча смотрла на верхъ. По глазахъ ея было видно, что она молилась отъ всей души, какъ любящая мать. Потомъ она опустилась на подушки и проговорила:

— Благодарю тебя, сынъ мой, что ты пришелъ ко мн. Во всю свою жизнь ты только радовалъ меня. А теперь, увидавъ тебя, я счастлива. За это благословеніе мое останется всегда при теб. Оставайся честныхъ, такимъ, какимъ ты былъ, сынъ мой, помни мать и прощай!

Послднія слова она едва уже проговорила, жизнь ея окончилась вмст съ ними. Громко рыдая бросился Фридрихъ къ матери и потомъ дрожащей рукой закрылъ глаза, всю жизнь съ такой глубокой любовью слдившіе за нимъ.

Тутъ подошелъ къ нему Ридль, и увелъ его въ другую комнату.

— Будь твердъ, другъ! сказалъ онъ.— Простись съ покойницей и помни, что время твое сочтено! Я счастливо довелъ тебя сюда, и мн хотлось бы счастливо увести тебя.

— Я иду, отвчалъ Фюреръ.— Дай только мн время опомниться. При сегодняшней сумятиц, врно, никто обо мн и не думаетъ.

— Дай Богъ, отвчалъ Ридль,— но я не могу быть вполн въ этомъ увренъ. Мы имемъ дло со врагомъ, главная сила котораго заключается въ шпіонств, поэтому торопись. Сдлай тутъ распоряженія, возьми изъ твоей комнаты, что теб надо, простись съ покойницей и тогда пойдемъ!

Фюреръ пошелъ въ себ въ кабинетъ, взялъ въ карманъ нсколько важныхъ бумагъ и только-что хотлъ еще разъ сходить къ покойниц, какъ внизу раздался сильный звонокъ и въ то же время въ комнату со страхомъ вбжала горничная.

— Боже мой! кричала она.— Внизу полиція спрашиваетъ васъ. А вся улица полна солдатами.

— Видишь, какъ я былъ правъ! сказалъ Ридль.— Что тутъ длать?

— Можетъ быть, ищутъ не меня, сказалъ Фридрихъ.— Это, можетъ быть, идетъ по улиц патруль.

— Нтъ, сударь, вскричала двушка.— Я смотрла въ щель, это солдаты, съ ними чиновникъ, и они спрашиваютъ васъ. Беппо удерживаетъ ихъ, и длаетъ видъ, будто не можетъ найти ключей.

— Долго удерживать нельзя, сказалъ Ридль.— Теб не слдуетъ попадать имъ въ руки, другъ мой! Но что же длать? Нтъ ли изъ дому другого выхода кром этихъ воротъ?

— Нтъ! спокойно сказалъ Фюреръ.— Да и къ чему? намъ никогда не надо было другого выхода.

— Опять заговорилъ идеалистъ, вскричалъ Ридль,— мечтатель! Онъ живетъ въ дом, какъ въ ловушк, съ однимъ входомъ и съ однимъ выходомъ! Нельзя ли перелзть черезъ стну?

— Можетъ быть, и можно, отвчалъ Фюреръ,— но если бы даже это было и возможно, я не воспользуюсь этимъ путемъ. Я хочу слышать, точно ли меня спрашиваютъ, а если это такъ, и я не побгу, я не отстранюсь отъ отвтственности, если ее хотятъ на меня наложить.

— Неизлечимый глупецъ! гнвно вскричалъ Ридль.— Это внецъ всмъ твоимъ глупостямъ. Что же ты хочешь, чтобы тебя арестовали, допрашивали, приговорили?

— Приговорили? Меня? За что?

— Экая наивность! Но теперь измнить ничего нельзя. Они уже на лстниц. Хорошо! Но я-то, по крайней мр, улизну черезъ библіотеку въ башенную комнату. Тамъ я посижу до тхъ поръ, пока воздухъ не очистится, а потомъ не побрезгаю, какъ ты, перелзть черезъ стну. Прощай! проговорилъ онъ стремительно обнявъ его и поцловавъ.— Прощай, глупый, неизлчимый, милый человкъ! Я спасу себя для тебя. Если же они застанутъ меня здсь, то сдлаютъ тоже безвреднымъ. Прощай. Когда нужно, ты услышишь обо мн.

Онъ только-что усплъ шмыгнуть въ сосднюю комнату, какъ дверь отворилась и на порог показался судья Веберъ, въ сопровожденіи полиціи и солдатъ.

— Такъ точно, вскричалъ Веберъ, увидавъ Фюрера,— мы поймали змю въ ея нор? Именемъ герцогини-регентши, сударь, арестую я васъ за государственное преступленіе. Послдуйте за мною добровольно. Вы видите, что о бгств вамъ нечего и думать.

— Кто вамъ говоритъ, что я хочу бжать? спокойно отвчалъ Фюреръ.— Я готовъ слдовать за вами. Позвольте только проститься мн съ покойницей, которая, къ счастію, не дожила до вашего прихода!

Твердо и ршительно подошелъ онъ къ постели, взялъ уже остывшую руку матери и поцловалъ ее въ губы. Потомъ съ достоинствомъ подошелъ въ Веберу и сказалъ ему:

— Ведите меня, куда вамъ приказано, сударь! Я въ вашей власти.

II.
Месть.

Въ одной изъ сильно выдающихся башенъ Вильденштейнской крпости сидла жена смотрителя, и въ узкое, глубокое окно смотрла на окрестность, видную на далекое разстояніе, такъ какъ зданіе было построено на скал, высоко возвышавшейся надъ окружной мстностью. Крпость съ трехъ сторонъ была окружена высокой каменной стной, такой гладкой, что взобраться на нее не было никакой возможности. А съ четвертой, стороны шелъ валъ, а за валомъ непроходимое страшное болото. Подъ башней, гд сидла жена смотрителя, находилась ихъ квартира. Уже начало смеркаться, а она все не спускала взоровъ съ окрестности, и такъ сильно задумалась, что испуганно вскочила, услыхавъ, что кто-то отворилъ дверь, и мужъ ея громкимъ голосомъ вскричалъ:

— Это что такое, старуха? У тебя еще и огня нтъ? Кажется, ты изволишь бесдовать съ летучими мышами. Вс корридоры неосвщены.

— А я и не замтила, что уже темно, отвчала жена,— но я сейчасъ пойду и зажгу.

— Ну сиди! отвчалъ мужъ.— Я ужъ зажегъ. Цлыхъ четверть часа просрочено, а я вовсе не желаю получать выговора отъ генерала. Да что съ тобой, продолжалъ онъ, когда жена сошла съ башни и стала зажигать у себя въ комнат висвшую лампочку.— О чемъ это ты такъ задумываешься, что забываешь весь міръ.

— О чемъ задумываюсь, отвчала она тяжело вздыхая.— Вдь ты знаешь о чемъ, я не могу избавиться отъ своихъ прежнихъ мыслей, и ты увидишь, что я сдлаюсь совсмъ мрачной, если мы еще дольше останемся въ несчастной крпости.

— Ты просто дура! отвчалъ смотритель, набивая трубку и закуривая ее.

— Это легко говорить, отвчала она.— Но я позволю бы отрубить себ палецъ за то, чтобы быть опять въ нашемъ старомъ охотничьемъ заик.

— Не понимаю тебя. Вдь тамъ было еще глуше, чмъ здсь, тамъ дйствительно можно было впасть въ меланхолію.

— А тутъ разв не глухо, сказала жена,— на этой скал посреди болота, конечно общества тутъ больше, но къ сожалнію отъ этого общества сердце надрывается.

— Это еще что такое? сказалъ мужъ, снимая со стны связку ключей.— Тутъ сидятъ только государственные преступники. Могутъ ли они надрывать сердце?

— Не говори этого, сказала жена.— А то я разсорюсь съ тобой на старости лтъ. Несчастные люди, вотъ что они.

— Ну все равно, уклончиво отвчалъ мужъ.— Мн за нихъ не отвчать. Я длаю только свое дло, вотъ и все.

— Это-то и есть несчастіе, проговорила жена,— что теб приходится длать такое дло. Баронъ Адельговенъ оказалъ намъ дурную услугу, отрекомендовавъ тебя сюда. Лучше было бы — повторяю это еще разъ — если бы ты былъ на старомъ мст въ охотничьемъ заик, хотя то мсто было мене выгодно.

— Ты просто глупости говоришь, тамъ я былъ слугой важнаго барина и все долженъ былъ сносить и бояться, что онъ меня протуритъ. Здсь же мы димъ герцогскій хлбъ и я служу казн. И если не буду въ состояніи служить боле, то получу пенсію, а когда закрою глаза, такъ и ты будешь получать ее.

— Ну, мн ея не надо. Господь не оставитъ меня и не допуститъ, чтобъ я тебя похоронила. Ты еще въ полной сил и я врно раньше тебя умру. А если бы я и осталась, то отправилась бы въ своей милой барышн, она не броситъ своей старой Гертруды. Да вдь она больше не барышня, а замужняя женщина, да впрочемъ и не замужняя, а вдова. Говорятъ, и отецъ-то ея умираетъ.

— Что ты такъ обо всхъ жалешь, видишь,— и богатые не всегда бываютъ счастливы. Какой морозъ! къ утру, я думаю, все замерзнетъ, надо будетъ сходить внизъ да осмотрть печки. Тамъ въ подвальныхъ этажахъ, въ казематахъ, должно быть очень холодно, пойду прикажу принести дровъ.

— Хорошо, старикъ, сказала жена, протягивая ему руку.— Хорошо, что ты думаешь о нашихъ бдныхъ заключенныхъ, ты все-таки мой добрый мужъ, я пойду съ тобой и помогу теб.

— Ну ужъ оставайся, отвчалъ онъ.— Все это можетъ сдлать мальчикъ. Да гд же онъ? Я везд искалъ его. Вотъ видишь какъ платятъ за добро, что ты длаешь. Теперь у насъ лнтяй остался на ше. А когда дв недли тому назадъ онъ голодный и озябшій стоялъ у воротъ, такъ ты непремнно требовала, чтобъ мы взяли его.

— Да не ворчи, смясь сказала жена,— вдь ты только притворяешься такимъ сердитымъ! Вдь ты бы тоже не бросилъ его,если бы я даже и не просила тебя. Вдь въ ту ночь добрый хозяинъ собаки бы не выпустилъ, а мальчишка былъ такъ жалокъ, да кром того вдь онъ нмой. А то, что онъ лнивъ, въ этомъ ты неправъ, онъ только странный и поэтому его трудно понять. Да къ тому жъ онъ скрытный и упрямый.

— Ну вс нмые таковы. Мн бы только хотлось узнать, откуда онъ бжалъ. Генералъ написалъ о немъ въ городъ, тамъ врно что нибудь узнаютъ. Но что это такое? воскликнулъ онъ, взглянувъ въ окно.— Въ крпости подъзжаетъ карета! Что это значитъ! И четверкой. Что нибудь совершенно особенное, или что нибудь очень спшное.,

— Ахъ, хорошаго ни въ какомъ случа не можетъ быть, врно везутъ новыхъ арестованныхъ.

— Нтъ, сказалъ мужъ пристально смотря въ окно.— Въ такомъ случа карета сопровождалась бы конвоемъ. Я сойду внизъ, чтобъ приказать отворить ворота.

— А я пойду, сказала жена,— и поищу мальчика. Можетъ быть, онъ уже забился къ себ въ комнату.

Смотритель снялъ со стны большой фонарь и тщательно засвтилъ его, потомъ онъ вышелъ за дверь и свиснулъ, на свистъ его прибжали дв громадныя черныя собаки и пошли вслдъ за нимъ по слабо освщеннымъ коридорамъ.

Гертруда между тмъ закрыла ставень и стала зажигать свчку, какъ вдругъ сильный звонъ ключей заставилъ ее обернутый. Звонъ слышался за печкой, гд на стн на гвоздочкахъ висли ключи. Громадная печь выступала такъ много въ комнату, что за ней былъ большой темный уголъ, куда не проникалъ свтъ лампы, тамъ висла доска съ ключами, какъ въ самомъ безопасномъ мст. Чтобъ украсть ключи, надо было предварительно пройти черезъ всю комнату.

— Что тамъ такое? съ удивленіемъ спросила Гертруда, подходя къ печк со свчею въ рук.— Кто трогалъ ключи?

Она съ удивленіемъ отступила. Въ углу на корточкахъ сидлъ мальчикъ, завернутый въ какія-то жалкія отрепья.

Это былъ Ричардъ, сынъ несчастной Цилли, необузданный воспитанникъ мастера Билля.

— Вонъ онъ! вскричала Гертруда,— мы ищемъ его везд, а онъ лежитъ тутъ и спитъ, какъ праведникъ. Или, прибавила она поднявъ свчу и пристально взглянувъ на него,— онъ это такъ притворяется. Вдь я ясно слышала, что ключи брянчали. Эй ты, вставай, сказала она толкая его.— Вставай же. Хозяинъ внизу въ подвалахъ, надо наносить дровъ въ корридоры. Да очнись-же!

Мальчикъ посмотрлъ на нее, какъ будто не совсмъ понялъ, что она ему говорила, потомъ со страхомъ посмотрлъ на дверь, кивнулъ раза два головой и выскочилъ изъ комнаты.

— Прости ты меня, Господи, если я гршу и несправедливо обвиняю его, сказала Гертруда, идя за нимъ.— Но все, что онъ длаетъ, кажется мн такимъ страннымъ и таинственнымъ, какъ будто онъ боится, что его въ чемъ-то поймаютъ, вотъ и теперь онъ выскочилъ, точно кошка.

Въ крпостныхъ воротахъ послышался звонокъ, посл чего смотритель отворилъ въ воротахъ родъ форточки и спросилъ, кто такой пріхалъ. Въ это самое время генералъ Бауеръ, исправлявшій должность крпостного коменданта, вышелъ поспшно, чтобы узнать причину такого поздняго звонка. Онъ былъ очень не въ дух и его безъ того красное лицо было еще красне отъ выпитаго вина и отъ недовольства, что ему помшали окончить ужинъ.

— Отворяйте скорй, крикнулъ онъ, услыхавъ имена пріхавшихъ,— это комиссары ея высочества. Позаботься смотритель, чтобы были готовы пріемныя комнаты.

Между тмъ страшныя ворота отворились, и карета въхала во дворъ, а къ ней подошелъ конюхъ, вроятно, для того, чтобы помочь распрягать. У конюха была надта мховая шапка и такъ сильно нахлобучена на лобъ, что изъ-подъ нея едва видны были глаза. Кром того на немъ былъ надтъ огромный армякъ, и онъ такъ сильно хромалъ, что не могъ вести лошадей въ стойло. Но за то только-что пріхавшій кучеръ, несмотря на громадную шубу, былъ чрезвычайно проворенъ, и ловко спрыгнулъ съ козелъ. Онъ подмигнулъ конюху, а тотъ сказалъ ему:

— Ты скачешь, какъ будто теб лтъ восемнадцать! Не скакалъ бы такъ, если бы у тебя была моя сломанная нога!

— Ну да вдь и ты не всегда былъ такимъ, вскричалъ кучеръ,— а теперь, сватъ, осмотри-ка лошадей! Передняя-то что-то хромаетъ, что тутъ длать?

— А вотъ, сказалъ странно улыбаясь конюхъ,— мы посмотримъ, отдеремъ сначала подкову.

И кучеръ и конюхъ ушли съ лошадьми въ конюшню и тщательно заперли за собою дверь.

Между тмъ смотритель, почтительно кланяясь, отворилъ каретныя дверцы, и судья Веберъ осторожно спустилъ свое тло на землю. За нимъ показалась голова фонъ-Овербергена, а за тмъ вышла блдная фигура судейскаго секретаря или писца, онъ вынулъ и осторожно понесъ множество бумагъ, какъ будто боясь, что он куда нибудь улетятъ.

— Ну вотъ и мы, почтеннйшій генералъ, вскричалъ Веберъ.— Вы врно давно, ужь ждете насъ?

— Ну ужь это одинъ Богъ знаетъ, какъ жду! отвчалъ генералъ.— Я не ждалъ первыхъ эполетъ съ такимъ нетерпніемъ, какъ ждалъ вашего прізда. Вдь вашъ пріздъ избавитъ меня, наконецъ, отъ этой должности, гд я живу точно самъ заключенный. Вдь вы привезли все, что нужно, чтобы очистить это гнздо.

— Да, мы очистимъ, сказалъ судья, слдуя за генераломъ къ среднему зданію. На широкой лстниц стояли лакеи со свчами и ждали гостей. Овербергенъ возился что-то у кареты и осматривалъ дворъ, какъ будто любуясь постройками,— въ сущности же для того, чтобы ознакомиться скоре съ мстностью.

— Работа была крайне трудна, почтеннйшій, сказалъ судья, продолжая разговоръ съ генераломъ, — и столько матеріала, что невозможно было одолть его, но теперь мы пришли уже къ концу.

— Ну, если дйствительно все кончено, то все и забыть надо. Вы знаете, что я взялъ это мсто только потому, что слишкомъ было важно, въ чьихъ рукахъ находились бы заключенные. Мы могли поручить ихъ только кому нибудь изъ нашихъ. къ счастію, я теперь свободенъ, и надюсь, что дло долго не протянется, хотя, по моему взгляду, такія приготовленія были вовсе не нужны. Я бы распорядился съ ними коротко.

— Это не годилось. Надо соблюдать извстныя формы, чтобы заткнуть ротъ болтунамъ.

— Ну сегодня довольно о длахъ, сказалъ генералъ.— Слышите, ни слова. Вы у меня въ гостяхъ. Я только-что слъ за ужинъ. Если вамъ надо отдать какія нибудь приказанія и сдлать распоряженія, то длайте все это сейчасъ. Я не люблю, если мшаютъ, когда бутылки уже откупорены.

— Велите только протопить комнату, гд мы будемъ допрашивать, потому что завтра рано поутру мы примемся за дло.

— Слышишь ты! крикнулъ генералъ смотрителю, который, несмотря на холодный втеръ, все стоялъ съ непокрытой головой, потому что гонералъ не сказалъ ему, чтобы онъ надлъ шапку.— Чтобы все было провтрено и въ порядк! Вели протопить! Я терпть не могу холодныхъ комнатъ.

— Слушаю, ваше превосходительство, отвчалъ смотритель, и хотлъ уже уйти, какъ генералъ, обернувшись еще разъ, крикнулъ его.

— Вотъ что! Какъ я сюда шелъ, я встртилъ твоего мальчика, онъ несъ дрова въ казематы. Что это значитъ?

— Сегодня ночью будетъ большой морозъ, ваше превосходительство, отвчалъ смотритель.— Вода и теперь уже замерзла, въ казематахъ очень холодно, и я полагалъ…

— Надюсь, что ты не хотлъ топить у заключенныхъ? крикнулъ генералъ.— Успешь еще, когда я прикажу теб. Славно тратишь ты герцогскіе дрова!

Онъ грубо засмялся, и по цвту лица его было замтно, что онъ давно уже откупоривалъ бутылки. Посл этого вс они вошли въ комнаты.

Служители заперли двери и на двор стало пусто и тихо. Въ свод ворогъ мерцалъ фонарь и караульный ходилъ взадъ и впередъ. У дверей въ крпостное зданіе сидлъ на корточкахъ Ричардъ и смотрлъ на смотрителя, шедшаго съ высокоподнятымъ фонаремъ, и глазами показывалъ на дрова, на узкой лстниц, что вела внизъ въ казематы.

— Ты тутъ, негодный? вскричалъ смотритель.— Гд ты былъ? Теперь ты мн ненуженъ. Господинъ генералъ не веллъ топить. Грхъ не на моей душ. Но, кажется, скоро я буду говорить тоже самое, что и жена: чортъ бы побралъ генерала. Какъ глупо! сказалъ онъ, оглядываясь,— можно ли такъ увлекаться гнвомъ! Задастъ онъ мн трезвону, если узнаетъ! Иди спать, мальчишка! прибавилъ онъ, запирая тяжелымъ засовомъ дверь и изчезая въ корридор.

Мальчикъ шелъ за нимъ до небольшой дверцы, ведущей въ темный чуланчикъ, гд около дровъ лежалъ мшокъ съ соломой и одяло. Онъ отворилъ дверь нарочно съ нкоторымъ шумомъ, для того, вроятно, чтобы смотритель слышалъ, что онъ входить къ себ въ комнату, но тотчасъ же высунулъ голову изъ дверей, прислушиваясь, какъ смотритель вошелъ къ себ. Онъ съ удовольствіемъ услышалъ, какъ щелкнулъ замокъ, подождалъ еще минуту и потомъ шмыгнулъ въ коридоръ, и сталъ чуть не ползкомъ пробираться къ выходу. Онъ осмотрлъ, все ли у него въ карманахъ, что ему нужно, и спустился съ лстницы въ казематы. Тамъ было совершенно темно, и только въ одномъ мст черезъ глубокое узенькое окно падалъ лунный свтъ.

Ричардъ пробирался осторожно, держась за стны, мокрыя отъ сырости. Вдругъ зазвучало чмъ-то желзнымъ, и онъ въ страх замеръ на мст, и сталъ прислушиваться: ‘Это ничего’, прошепталъ онъ,— ‘я думалъ, что отворяютъ дверь, а это врно какой нибудь преступникъ тряхнулъ цпями’. Онъ прошелъ мимо многихъ желзныхъ дверей и поднялся къ больничному каземату. Тутъ коридоръ былъ немного посвтле, и въ окна проникало боле луннаго свта. Онъ подошелъ къ одной изъ дверей и, отворивъ дверь ключомъ, бывшемъ у него въ карман, прошепталъ въ щелку: ‘Не шуми, матушка, и не пугайся! Это я, Ричардъ!’ Посл этого онъ проскользнулъ въ казематъ и закрылъ за собою дверь. Цилли сидла на жалкой постели и съ удивленіемъ смотрла на мальчика. Она была такъ поражена, что, и безъ предупрежденія сына, не могла произнести ни слова. Только когда Ричардъ, рыдая, бросился ей на шею, она точно пришла въ себя и, обнявъ мальчика, тоже заплакала.

— Ты пришелъ во мн? вскричала она, гладя его по голов и отбрасывая ему назадъ волосы.— Ричардъ мой! Милый мой мальчикъ! Такъ я опять тебя вижу! Какъ ты попалъ во мн?

— Я ужь больше недли въ крпости, отвчалъ онъ, прижимаясь въ ней.— Когда они тебя взяли и я ушелъ. Но я взялъ денегъ изъ сундука дяди. Вдь я не хотлъ воровать. А деньги мн были нужны. Я купилъ себ это платье, и притворился нмымъ нищимъ и меня взяли въ крпость. Жена смотрителя такая добрая.

— Ахъ ты, добрый мальчикъ!

— Теперь нечего мшкать. Ключъ у меня есть, дорогу я знаю, сегодня ночью надо уйти. Судьи пріхали изъ города. Кто знаетъ, что они сдлаютъ завтра съ тобою. Надо идти и сейчасъ! Идемъ матушка?

— Да, да, отвчала Цилли такимъ тономъ, какъ будто бы не понимала, о чемъ шла рчь.— Иду, слышу, я потороплюсь.

Она хотла одваться и вмсто того раздвалась.

— Иду, повторяла она,— но куда же идти?

— Я еще самъ не знаю, отвчалъ Ричардъ.— Тамъ посмотримъ. Ты мн покажешь, куда идти. Теперь мы не разстанемся и найдемъ себ гд добудь уголокъ. Я буду для тебя работать! Ну идемъ. Наднь платокъ, очень холодно.

— Сейчасъ, сейчасъ, говорила Цилли, точно стараясь опомниться.— Я знаю, что онъ ждетъ меня, онъ кричалъ меня вчера въ окно.

— Кто? съ удаленіемъ спросилъ Ричардъ.— Опомнись, матушка, ты заспалась и не помнишь, что говоришь. Ну идемъ! Смотри не упади на лстниц — тутъ три ступеньки — и не шуми! Намъ надо пройти подъ крпостью, черезъ канаву. Тише, надъ нами теперь караульный.

Мальчикъ осторожно велъ Цилли за руку по коридору, и довелъ до выхода, гд не стояло караула, такъ какъ тутъ начиналась уже канава. Вода въ канав замерзла, и надо было проходить подъ сводомъ, который потомъ такъ склонялся внизъ, что подъ нимъ можно было только проползти.

— Иначе нельзя, прошепталъ мальчикъ матери,— надо, немного замочиться, ну да вдь тутъ не глубоко и опасности нтъ. Мы только вымочимся и озябнемъ, а потомъ за то хорошенько побжимъ, такъ что согремся и просохнемъ. Это не повредитъ теб, матушка!

Цилли слушалась и словъ и знаковъ своего путеводителя, какъ будто они помнялись ролями, онъ былъ благоразумнымъ взрослымъ, а она неопытнымъ ребенкомъ. Скоро они проползли канаву и выбрались къ болоту, мстами замерзшему.

— Слава Богу! прошепталъ Ричардъ.— Все тихо. Я слышу шаги караульнаго, онъ проходитъ теперь по другой сторон. Мы воспользуемся этимъ. Когда доберемся до той ивы, тогда мы спасены. Тамъ ужь идти будетъ легче. Идемъ, матушка, надо торопиться, чтобы снгъ занесъ слды наши.

Мальчикъ шелъ по болоту такъ быстро, что ледъ только трещалъ у него подъ ногами. Цилли шла за нимъ молча. Ива виднлась все ясне и ясне. Дорога пошла по камнямъ, скользкимъ и обледнлымъ.

— Осторожне, матушка! остерегалъ ее мальчикъ.— Тутъ скользко. Шаговъ сто и мы безопасны!

Цилли вдругъ вырвала руку, и пристально стала смотрть на иву:

— Смотри-ка вотъ тамъ, какъ эта фигура грозятъ мн руками. Онъ стоялъ точно также и грозилъ мн.

— Матушка! со страхомъ вскричалъ Ричардъ.— Что съ тобою? Смотри хорошенько. Вдь это дерево!

— Нтъ, вскричала она, отстраняя его руки,— это онъ, онъ велитъ мн вернуться, онъ не хочетъ, чтобъ я бжала. Я пойду дальше, пусти меня! Разв не видишь, какъ его руки ко мн тянутся. Онъ хочетъ схватить меня!

Силъ мальчика не достало на то, чтобы вести противъ воли безумную. Она съ дикимъ крикомъ вырвалась у него и хотла бжать назадъ, но поскользнулась и со всего размаха скатилась съ камня въ болото. Мальчикъ быстро соскочилъ въ ней и, цпляясь за камень, старался приподнять ее. Падая, она повредила себ ногу и кровь, обагрившая снгъ, слишкомъ ясно доказывала, что поврежденіе было нешуточное.

— Матушка, вскричалъ съ отчаяніемъ мальчикъ, то хватая ее за руки, то цлуя ее въ губы,— опомнись, вдь ужъ не далеко. Послушай же меня.

Но все было напрасно. Хотя она, опомнившись, и старалась приподняться, но боль была такъ сильна, что она снова закрывала глаза, и походила на умирающую.

Съ плачемъ бросился мальчикъ за нее. Онъ ясно увидлъ, что спасти мать невозможно, что, вырвавшись изъ тюрьмы, она должна была умереть отъ холода, страха и боли. Кром того, съ наступленіемъ дня о побг узнаютъ. Что тогда длать? Не бжать же ему одному и не бросить же несчастную? Вдь она могла еще придти въ себя и куда пошла бы она безъ него. Долго раздумывалъ онъ такимъ образомъ, но наконецъ утомленіе преодолло его и онъ легъ отдохнуть на холодющую грудь матери.

На слдующій день солнце долго не выглядывало изъ-за срыхъ, густыхъ тучъ, одвшихъ небо посл ясной морозной ночи. Въ крпости кипла необыкновенная дятельность. Караулъ былъ удвоенъ, въ коридорахъ, гд вообще по цлымъ днямъ бывало тихо, ходило много нареку. Въ одной большой комнат было много солдатъ, кузнецовъ, служителей, ожидавшихъ прихода судей.

— Ужь скоро девять часовъ, сказалъ смотрителю капралъ,— а судъ все не начинается Вчера вдь говорили, что допросъ начнется съ ранняго утра.

— Не все ли равно, пробормоталъ смотритель.— Мн до этого дла нтъ, я все приготовилъ.

— Это такъ, вскричалъ капралъ,— но все лучше бы знать заране, что они не соберутся рано. Они долго сидли вчера у генерала, мы видли это вчера въ окно. А вотъ, кажется, идетъ кто-то.

И дйствительно въ комнату вошелъ генералъ. Онъ былъ въ полной форм, съ орденами на груди, въ шляп съ перьями на голов и съ саблей въ рукахъ. За нимъ шелъ судья Веберъ. Онъ не отвтилъ ни на чьи поклоны и крикнулъ смотрителю:

— Чортъ бы тебя побралъ, съума ты сошелъ, этакъ нажарилъ. Ты врно топишь ужь съ ночи, не думалъ ли ты, что мы какъ поденщики съ ранняго утра засядемъ за работу.

Смотритель вспыхнулъ отъ досады.

— Ваше превосходительство вчера сами приказали, чтобы съ ранняго утра…

— Чорта приказалъ я, крикнулъ генералъ. — Молчать и не разсуждать, я этого терпть не могу. Еще одно слово и я на полдня запру тебя.

Онъ вышелъ съ Веберомъ въ сосднюю комнату. Тамъ стоялъ небольшой столъ, обтянутый зеленымъ сукномъ, за которымъ сидлъ заваленный бумагами писецъ, почтительно поклонившійся вошедшимъ.

— Идите и велите приводить заключенныхъ по очереди! сказалъ ему судья, бросивъ на столъ пачку бумагъ.

— А это вроятно приговоры, сказалъ генералъ.— Надюсь, что все это не долго протянется. Мн ужасно жарко, мн не выдержать долго въ такой комнат.

— Это приговоры, отвчалъ Веберъ.— И объявленіе ихъ отниметъ немного времени. Но жаръ, генералъ, я думаю, у васъ не отъ излишней теплоты комнатъ, а отъ вчерашняго вечера. Бургонское вино тяжелое и дйствуетъ на нервы, а вы вдь порядочно его выпили.

— Ха, ха, ха, засмялся генералъ,— вы тоже, кажется, не отставали.

— Да я это и чувствую, отвчалъ судья, приглаживая свои жидкіе блокурые волосы.— Я не привыкъ къ такимъ вещамъ. Но они дйствуютъ на меня совсмъ не такъ, какъ на васъ, вамъ жарко, а мн все холодно, какъ будто я въ лихорадк.

— Это потому, вскричатъ генералъ, громко смясь,— что вы не солдатъ, а вчно сидли въ комнат и корпли надъ бумагами. Правду сказать, милый судья, я терпть не могу вашу братью, но вы совсмъ другое дло, вы составляете изъ нихъ исключеніе. Мн противны эти замкнутые, молчаливые, и везд подсматривающіе люди, какъ этотъ Овербергенъ, котораго вы привезли съ собой. Хорошо, что онъ ушелъ такъ скоро спать. А то бы у меня капля не пошла въ горло. Что тутъ понадобилось этому тихон.

Судья осмотрлся, нтъ ли кого въ комнат, потомъ пожалъ плечами и прошепталъ генералу:

— Ея высочество герцогиня-регентша дала ему тайное порученіе въ бывшему министру, отъ котораго зависитъ его судьба.

— Судьба, съ удивленіемъ спросилъ генералъ.— Что это значитъ, разв она еще не ршена?

— Приговоръ его единственный, неполучившій утвержденія. Господинъ фонъ-Овербергенъ долженъ попытать счастія, а я долженъ сдлать ему еще допросъ.

— Къ чему вс эти церемоніи, вскричалъ генералъ.— Вдь разъ ужь все ршено, то къ чему же тутъ послабленіе. Разв наши принципы не блистательно оправдались, разв въ город не такъ спокойно, какъ будто никогда ничего не бывало? Разв въ цлой стран волнуется хоть кто нибудь?

— Никто, подтвердилъ судья.— Страхъ благодтельно подйствовалъ на всхъ, всякій только и думаетъ о себ. Множество арестовъ доказали, что правительство не шутитъ. Почти въ каждомъ семейств есть кто нибудь, за кого приходится бояться и потому никто не ршается высказывать что нибудь, кром увреній въ врноподданничеств и просьбъ о милости.

— Вотъ видите ли, съ гордостью проговорилъ генералъ,— какъ я былъ правъ. Предводители и поджигатели теперь устранены, и я готовъ держать пари, что не пройдетъ еще года, и народъ будетъ совершенно спокоенъ.

— Вы знаете, какъ я вообще съ вами согласенъ, отвчалъ Веберъ,— но нельзя отрицать, что за этой тишиной скрывается еще много тайной злобы и недовольства. Я не поручусь за то, что огонь не вспыхнетъ опять, если начать раздувать пепелъ, въ особенности если…

— Ну такъ разложите огонь, съ хохотомъ вскричалъ генералъ.— Но что это было за если, котораго вы боитесь?

— Если исполнится то, о чемъ говорятъ, сказалъ Веберъ.— Говорятъ, что герцогъ Феликсъ возвращается на этихъ дняхъ, что въ сосдней столиц онъ снова встртилъ того архитектора…

— Архитектора?

— Ну да, француза или бельгійца, кто его знаетъ, который представлялъ герцогу, тотчасъ же по вступленіи его на престолъ, такъ плнившіе его планы для новаго загороднаго дворца.

— Ахъ да, ахъ да, помню, сказалъ генералъ,— нмецкій французъ изъ Эльзаса, не такъ ли? Риголетъ, если я не ошибаюсь. Ну, что же съ нимъ?

— Герцогъ снова увидалъ его тамъ, вспомнилъ старые планы и теперь мечтаетъ о постройкахъ еще боле, чмъ прежде. Но денегъ нтъ, придется снова ввести налогъ на припасы, бросившій при покойномъ герцог первую искру въ порохъ.

— Чортъ побери! вскричалъ генералъ, кладя саблю на столъ.— Это сильное средство. Если герцогъ позволитъ мн дйствовать, народъ заплатитъ налогъ, хотя бы на спин его пришлось выспаться.

— Мн кажется, вы слишкомъ много берете на себя, генералъ,— съ сомнніемъ сказалъ Веберъ.

— Ха, ха! я вовсе не такъ простъ, какъ вы думаете, отвчалъ генералъ.— Когда будетъ введена пошлина, то есть одно средство, но только одно. Надо сразу потребовать двойную пошлину. Заплатить такой налогъ будетъ имъ совершенно невозможно, они станутъ просить и молить, и если герцогъ будетъ настолько милостивъ, что на половину сбавитъ налогъ, то они заплатятъ.

Генералъ снова разразился громкимъ хохотомъ. Судья невольно тоже захохоталъ.

— Надо сознаться, сказалъ онъ,— что вы совсмъ не на мст, вамъ слдовало быть не генераломъ, а министромъ финансовъ.

Писарь нершительно постучался въ дверь, потомъ высунулъ голову и доложилъ, что первый подсудимый приведенъ. Генералъ, какъ предсдательствующій, занялъ свое мсто посреди стола, судья, какъ слдователь, помстился подл него, а писарь занялъ мсто въ конц стола.

Дла кончались очень быстро, такъ какъ они заключались въ томъ, что объявлялись приговоры подсудимымъ, одинъ вслдъ за другимъ. Большая часть подсудимыхъ была взята съ оружіемъ въ рукахъ, а многіе были узнаны по ранамъ и осуждены. Вс они не отпирались.

Почти вс приговоры гласили о пожизненномъ или очень продолжительномъ заключеніи. Нкоторые подсудимые были приговорены къ смерти, но, милостью герцогини, смертная казнь была замнена заключеніемъ.

Объявленіе приговоровъ было прервано бготней и крикомъ по коридорамъ. Въ прихожей слышался очень громкій разговоръ.

— Посмотрите, что тамъ такое? обратился судья къ писарю.

Но въ ту же минуту дверь отворилась и на порог показался капралъ, доложившій, что подсудимую, которую слдовало привести теперь, нигд не находятъ.

Блдный, какъ полотно, стоялъ за нимъ смотритель, и дрожа глядлъ на вспыхнувшаго, отъ гнва генерала.

— Совершенно непонятно, говорилъ смотритель,— подсудимая была довольно сильно больна, и переведена, по приказанію доктора, въ больничное отдленіе, гд большое окно. Ршотки на окнахъ не тронуты, но дверь отворена, и въ замк торчитъ ключъ. Совершенно непонятно, кто могъ украсть у меня ключъ, и еще мене понятно, какъ вышла она изъ крпости.

— Могло ли бы это случиться, кричалъ генералъ,— если бы ты исполнялъ свой долгъ? Долгъ твой хранить ключи.

— Я стараюсь, ваше превосходительство, говорилъ смотритель, и ключи вс у меня въ комнат, въ такомъ мст, куда трудно пробраться. Но кажется, что нмой мальчикъ, котораго я принялъ къ себ съ вашего позволенія, приложилъ руки къ этому длу. Онъ одинъ могъ пробраться въ комнату, а теперь его нигд нельзя найти, онъ вроятно бжалъ вмст съ подсудимой.

— Берегись! крикнулъ генералъ.— Я сдлаю строжайшее изслдованіе, и если подозрніе падетъ на тебя, теб не уйти отъ наказанія. Если ты не найдешь слдовъ, какъ подсудимая вышла изъ крпости, то я пойду самъ и поучу тебя. Со мной пойдутъ нсколько солдатъ и служителей! Не останавливайтесь, продолжалъ онъ, обращаясь къ судь,— я сейчасъ буду назадъ, я хочу только показать, что крпость, въ которой я комендантомъ, не голубятня, а мышеловка, и что въ нее можно войти, но выйти нельзя. Кто это бжалъ?

— Сецилія Билль, сказалъ судья, подходя къ нему ближе,— обвиненная въ убійств лейтенанта Бергдорфа, во время перваго возстанія, она пулей ранила его и вслдствіе этой раны онъ умеръ. Она страдаетъ помшательствомъ, и сама себя выдала. Бгство ея не важно, но все-таки вамъ слдуетъ пойти поискать ее! А я между тмъ займусь съ бывшимъ министромъ.

— Хорошо! отвтилъ генералъ.— Я скоро вернусь. Досадно, что не существуютъ боле пытки. Я съ удовольствіемъ примнилъ бы ее къ такому человку.

Шаги уходившихъ уже затихли, въ передней молча стояли оставшіеся караульные солдаты. Вскор отворилась дверь и въ комнату ввели Фюрера, на немъ было свтлое желтое широкое пальто, нсколько прохладное для настоящаго времени года.

— Подсудимый Фюреръ! началъ судья, рукою приглашая Фюрера ссть на простой деревянный стулъ подсудимыхъ.— Я веллъ привести васъ, чтобы еще разъ объявить вамъ, что слдствіе, произведенное надъ вами, окончено, и все готово для составленія приговора. Тмъ не мене, высшія власти желали бы дать вамъ возможность откровенно сознаться въ вашемъ заблужденіи, назвать вашихъ сообщниковъ, открыть планъ, мсто и вс мельчайшія подробности заговора, и тмъ дать правосудію возможность просить для васъ милости, которую съ такимъ удовольствіемъ вамъ окажутъ.

— Если вы безпокоились ради этого, отвчалъ Фюреръ, и веселая нсколько ироническая улыбка озарила его поблднвшее отъ тюремнаго воздуха лицо,— то мн очень жаль, и очень непріятно, что я не могу оправдать того мннія, которое составили обо мн, какъ вы выражаетесь, высшія власти. Сколько мн извстно, я нахожусь передъ судомъ, и отъ суда жду я своего оправданія, такъ какъ не могу сознаться ни въ какой вин. Слдовательно никакой милости мн не надо, да я и не разсчитываю на нее.

— Софизмы, хитрости, презрительно проговорилъ судья,— которые, можетъ быть, могутъ дйствовать съ кафедры на ослпленныхъ юношей, но они неумстны, когда вы стоите передъ судьей, печальная задача котораго заключается въ томъ, что ему приходится выводить наружу факты, утаиваемые каждымъ преступникомъ, и уличать, несмотря на отрицаніе.

— Въ такомъ случа исполняйте вашу задачу, и уличите меня, сказалъ Фридрихъ и улыбка на лиц его сдлалась еще ироничне.

— И уличу. Итакъ, подсудимый, вы не желаете ничего открывать суду.

— Не желаю, и вмст съ тмъ прошу объяснить мн, какимъ образомъ намрены вы облечь въ законную форму мой арестъ и заключеніе.

— Ну оставьте эти закорючки! гнвно проговорилъ судья.— Вы слишкомъ хорошо знаете, что вы обвинены въ произведеніи безпорядковъ по случаю недовольства нкоторыми мрами, принятыми по необходимости. Вы не можете отрицать, что въ извстный день были въ город, и не можете представить достаточно уважительныхъ причинъ пребыванія вашего въ этотъ день въ столиц.

— Какъ? съ удивленіемъ спросилъ Фюреръ.— Разв мсто, гд меня нашли, не достаточно объясняетъ причину моего прізда? Вы сами арестовали меня у смертнаго одра моей матери, умершей за нсколько минутъ до вашего прихода.

— Но говорятъ, сказалъ судья,— что вы были въ город ране этого, и были совершенно въ другомъ мст, и только, когда возстаніе было подавлено, вы, спасаясь, бжали въ свой домъ.

— Оба эти обвиненія — ложь, спокойно отвчалъ Фюреръ.— Я говорилъ уже вамъ, что, получивъ извстіе объ. опасномъ положеніи матери, я на время покинулъ свое мстопребываніе въ Швейцаріи. Я указалъ вамъ даже маршрутъ, которымъ я халъ, я говорилъ вамъ, что вечеромъ долго ждалъ лошадей на почтовой станціи въ Лауфендорф, и потому пріхалъ въ городъ уже поздно ночью. Безъ сомннія, эти обстоятельства изслдованы посл моего показанія, и оказались совершенно врными.

— Правосудіе не можетъ основываться на нарочно запутанныхъ показаніяхъ подсудимаго, тмъ боле, что свидтели доказываютъ совершенно противное тому, что показываетъ онъ.

— Свидтели? съ удивленіемъ вскричалъ Фридрихъ.— На я не помню, чтобы до сихъ поръ въ моемъ дл когда нибудь упоминалось о свидтеляхъ.

— Очень просто, рзко проговорилъ Веберъ.— Это происходитъ отъ того, что свидтели явились только теперь.

— А, теперь! я понимаю, насмшливо возразилъ Фридрихъ,— вдь не легко было найти такихъ свидтелей! Хотя я не знаю формъ этого особеннаго суда, передъ которымъ я нахожусь, но, можетъ быть, мн не будетъ воспрещено потребовать очной ставки съ этими свидтелями.

— Это можно, отвчалъ судья, вставая церемонно и особенно развязно.— Позвоните, сказалъ онъ писарю,— пусть войдетъ свидтель!

Черезъ нсколько минутъ вошелъ свидтель, это былъ писарь Биллингеръ, одтый гораздо лучше прежняго, но съ тмъ же противнымъ, истасканнымъ лицомъ. Сложивъ руки и опустивъ глаза стоялъ онъ, ожидая вопросовъ.

— Знаете ли вы этого человка? спросилъ судья.— Тотъ ли это самый, котораго вы подразумвали, когда длали ваши показанія суду? Я спрашиваю васъ объ этомъ потому, что теперь вамъ надо показать все подъ присягою, сперва обдумайте хорошенько, и говорите правду, отбросивъ въ сторону пристрастіе и ненависть, повторите показанія ваши въ лицо обвиняемому, гд вы видли его въ столиц во время послдняго возстанія.

— Говорите безъ боязни, сказалъ Фридрихъ, видя, что свидтель сталъ заминаться.— Мн самому любопытно послушать ваши показанія.

— Это было около трехъ часовъ пополудни, нетвердо проговорилъ Биллингеръ.

— Такъ въ три часа! перебилъ его судья.— Слышите, подсудимый? Слдовательно гораздо ране того срока, когда по вашимъ словамъ вы были на почтовой станціи въ Лауфендорф. Продолжайте, свидтель.

— Я сидлъ у себя въ комнат, началъ снова Биллингеръ,— и писалъ, какъ вдругъ услышалъ шумъ на улиц, и изъ любопытства побжалъ посмотрть, что тамъ такое. Всего шумне было на площади и около заставы. Тамъ были баррикады противъ иностранныхъ войскъ, и такъ какъ я ничего подобнаго не видалъ, то и побжалъ посмотрть, какъ они сдланы. Тогда я увидлъ этого господина внизу съ бунтовщиками, видлъ, какъ онъ распоряжался, и слышалъ, какъ онъ говорилъ, что когда придетъ непріятель, надо держать ружья ниже, чтобы выстрлы попадали въ грудь.

— Странно! проговорилъ Фюреръ.— Все это вы видли и слышали, и вы не полагаете, что вы ошиблись, что вы перемшали лица?

— Нтъ, нтъ, вскричалъ Биллингеръ, злобно искоса посмотрвъ на Фридриха.— Я знаю васъ, господинъ профессоръ, и видлъ именно васъ.

— Тмъ не мене это странно, снова началъ Фюреръ.— Если я не ошибаюсь, то я встртилъ васъ при первомъ возстаніи, и мн удалось тогда освободить васъ изъ рукъ разъяреннаго народа, который, кажется, открылъ въ васъ шпіона. Но такъ какъ вы такъ точно длаете показанія, то, вроятно, вы стояли очень близко около баррикады.

— Конечно, конечно, вскричалъ сконфузившійся свидтель.— Такъ близко, что чуть не доставалъ васъ руками. Если бы вы обернулись, то наврное бы замтили меня.

— Право я удивляюсь, что не замтилъ васъ, сказалъ Фридрихъ, пристально смотря на свидтеля, который совершенно смшался, замтивъ, что Фюреръ соглашался съ его разсказомъ.— И все-таки мн кажется, что могла быть ошибка. Почему же вы узнали меня?

— Почему? со смхомъ спросилъ Биллингеръ.— По всему! Вдь я часто видлъ васъ! Но больше всего по вашему свтлому пальто, такъ и выдававшемуся въ толп.

— Такъ? сказалъ Фюреръ, гордо поднявшись и подойдя къ столу.— Этимъ, милостивый государь, можно опровергнуть свидтеля и его показаніе.

— Какъ такъ? спросилъ Веберъ съ удивленіемъ, не понимая въ чемъ дло.

— Свидтель, продолжалъ Фюреръ съ торжественнымъ спокойствіемъ,— узналъ меня по этому свтлому пальто. Вы сами арестовали меня, милостивый государь, и должны знать, что я былъ съ головы до ногъ въ черномъ, вы сами привезли меня въ момъ черномъ плать сюда. Здсь всякое сообщеніе съ вншнимъ міромъ невозможно, свтлое же пальто, въ которомъ я, говорятъ, былъ на баррикадахъ, выдано мн изъ стараго платья господина коменданта на время, для того, чтобы я не являлся къ вамъ въ острожномъ плать.

Судья не могъ ничего отвтить, онъ измнился въ лиц, а свидтель началъ дрожать такъ, что ему пришлось держаться за столъ.

— Могу я идти? сказалъ онъ, въ то время, какъ перо писаря снова заскрипло. Судья молча кивнулъ ему.

— Меня, вроятно, тоже боле не надо, вскричалъ Фюреръ, выпрямляясь во весь ростъ.— Посл такихъ показаній, вроятно, вамъ не о чемъ боле меня спрашивать, я же скажу вамъ: къ чему прикрывать насиліе, совершаемое надо мною, законной формой? Вы совершаете насиліе, вопіющую несправедливость. Если у васъ достаетъ на это совсти, то будьте, по крайней мр, на столько честны, чтобы сознаться въ этомъ.

Судья зашевелилъ губами, но не произнесъ ни слова, появленіе фонъ-Овербергена, просунувшаго голову, не постучавъ предварительно, показалось ему появленіемъ ангела.

— Я слышу, началъ онъ, кланяясь изысканно любезно,— что вы бесдуете съ господиномъ министромъ. Вы знаете, что мн надо тоже поговорить съ нимъ. Можетъ быть, вамъ будетъ возможно оставить меня съ нимъ съ глазу на глазъ?

Судья, обрадованный, что можетъ отдлаться, вскочилъ со стула и крикнулъ писарю:

— Узнайте, Клеманъ, что слышно о бжавшей Селиціи Вилль. Я тоже посмотрю, что сдлалъ господинъ комендантъ. Подсудимый Фюреръ — въ вашемъ распоряженіи, сказалъ онъ, обращаясь къ Овербергену.— Я желаю только, чтобы ваши слова лучше подйствовали на его закоренлую душу, чмъ мои.

— Я въ этомъ не сомнваюсь, сказалъ Овербергенъ, подходя развязно къ Фридриху и протягивая ему руку.— Во всякомъ случа, я намренъ говорить такимъ тономъ, который убдилъ бы этого человка, что съ нимъ говоритъ другъ.

— Другъ, сударь? отвчалъ Фюреръ, отступая назадъ и не дотрогиваясь до протянутой руки.— Признаюсь, это открытіе удивляетъ меня еще боле, чмъ открытіе только-что сдланное господиномъ судьей. Должно быть, вы очень дурного мннія о моихъ умственныхъ способностяхъ и моей дятельности, какъ государственнаго человка, если желаете уврить меня въ дружб человка, котораго я знаю какъ своего заклятаго и опаснйшаго врага.

— Тмъ не мене я считаю возможнымъ убдить васъ въ этомъ, снова началъ Овербергенъ.— Я врагъ принциповъ, которые вы защищаете и осуществляете, но разв вслдствіе этого я не могу быть другомъ человка, защищающаго эти принципы?

— Нтъ, отвчалъ Фридрихъ.— По крайней мр по моимъ понятіямъ человкъ и принципы его составляютъ одно цлое, и отдлить ихъ нельзя, какъ зерно и оболочку.

Овербергенъ посмотрлъ на него, покачавъ головою и съ улыбкою, въ которой смшивались и состраданіе, и удивленіе.

— Молодой человкъ, вскричалъ онъ,— кому вы это говорите? Неужели вы дйствительно живете въ мір фантазій? Я знаю, что люди, которые могутъ жить въ этомъ мір, не всегда несчастливы, но если міръ фантазій и хорошъ, то онъ все-таки не боле, какъ міръ фантазій, а то, о чемъ вы сейчасъ говорили, судя по ежедневному опыту, только прекрасный обманъ! Человкъ смертенъ и потому перемнчивъ. Наука доказываетъ вамъ, что физическое состояніе ваше можетъ измняться каждую минуту, слдовательно вы хотите признать неизмняемыми только духовныя способности? Я, съ своей стороны, давно уже не врю въ врность убжденіямъ, потому что не врю боле въ самое убжденіе. Я слишкомъ часто испыталъ въ жизни, что вс, такъ называемыя, святыя убжденія весьма недолговчны, люди мняютъ ихъ безпрестанно, старое бросаютъ, какъ негодную ветошь, а новое возводятъ опять въ святое убжденіе, которое снова бросаютъ и такъ дале.

— Я вовсе не намренъ, отвчалъ Фюреръ,— вступать съ вами въ споръ, сударь. Тутъ не мсто высказывать общія убжденія. Я остаюсь при своихъ, если вы желаете говорить со мною въ этомъ дух, то прошу васъ избавить себя отъ лишняго труда, такъ какъ онъ совершенно безполезенъ.

— Съ чему эта рзкость? вскричалъ Овербергенъ, съ притворнымъ жаромъ.— Я тоже не намренъ вступать съ вами въ споръ о принципахъ, намъ обоимъ не достало бы на это времени. Но мн хотлось бы поговорить съ вами, какъ съ государственнымъ и вмст съ тмъ благоразумнымъ человкомъ, который, вроятно, не задаетъ себ задачи, втайн причисляемой имъ къ вещамъ невозможнымъ.

— Разв вы считаете, спросилъ Фюреръ,— выполненіе моей задачи невозможнымъ.

— Да, твердо отвчалъ Овербергенъ.— Я не хочу, какъ сказалъ, спорить съ вами, я даже соглашусь, что принципы ваши, въ нкоторомъ отношеніи, благородны, намренія ваши честны, что вы хотли длать добро, но почему же мн не говорить съ вами откровенно? Вы дйствуете противъ невидимой силы, которая не желаетъ, чтобы принципы ваши были господствующими, чтобы добро, которое вы длаете, было сдлано по вашему и вами! Сила эта сама хочетъ создать его, хочетъ создать въ своемъ дух, въ великомъ всеобъемлющемъ дух мірового господства, и эта сила теперь почти-что непреодолима, она. скоро, открыто и тайно, приберетъ все въ рукамъ, а если ей это не удастся, то все-таки она иметъ возможность ваше дло, и дло вашихъ сообщниковъ во всякое время уничтожить, или отодвинуть на десятки лтъ. Такимъ образомъ, вы боретесь напрасно и должны сознаться въ этомъ. Поэтому не противорчьте себ я бросьте ненужную борьбу.

— Не медля, лишь только вы докажете мн, что она — дйствительно ненужная, и что побда, во всякомъ случа, будетъ на вашей сторон.

— Я докажу это безъ всякаго затрудненія. Вы и люди, мыслящіе одинаково съ вами, имли всегда примры передъ глазами. Всегда бывали люди, опережавшіе свое время, боровшіеся за своихъ современниковъ, но всегда они погибали, и то, что они создавали, распадалось вмст съ ними или вскор посл нихъ. Это потому, что люди эти единичны, потому, что каждый изъ нихъ борется и страдаетъ въ данное время только за себя, и потому, что каждый долженъ начинать старое дло почти съ начала. Мы уже много столтій стоимъ тсно связаннымъ обществомъ противъ этихъ стремленій, обществомъ, въ которомъ одно лицо ничего не значитъ, а значитъ дло. Каждый вершокъ, что открыто мы принуждены уступить, втайн мы пріобртаемъ втройн. Разсчетъ ясенъ, а побда составляетъ только вопросъ времени, времени же у насъ довольно, такъ какъ мы создаемъ въ вчности. Вы молчите? Вамъ нечего отвчать на это?

— Нечего, серьезно возразилъ Фридрихъ, — кром того, что было бы весьма грустно, еслибы вы были правы, весьма грустно, потому что тогда не стоило бы жить, даже не стоило бы начинать жить.

— Это отчего? съ жаромъ вскричалъ Овербергенъ.— Преодолйте себя хоть на одну минуту, хоть ради опыта, станьте на нашу точку зрнія, и жизнь немедленно представится вамъ въ совершенно другомъ, въ единственно истинномъ свт! Вы увидите предъ собою необъятное поле неограниченной дятельности, вы усмотрите возможность осуществить вс свои прекрасныя мечты и идеалы, конечно въ иномъ дух и по другимъ планамъ, но въ сущности это будутъ т же идеалы! Не думайте, что отъ васъ потребуется внезапный поворотъ, что вамъ посовтуютъ внезапно измнить своимъ убжденіямъ, отказаться отъ своего кружка. Для насъ совершенно достаточно, если вы не будете противъ насъ. Удержитесь отъ борьбы, если вы не можете быть нашимъ! Придетъ время, когда замчательныя силы, дарованныя вамъ небомъ, принесутъ свои плоды.

— Вы теряете и время, и слова, сказалъ Фюреръ вставая.— Я во всю свою жизнь старался быть тмъ, чмъ выказывалъ себя. По вашему мннію, мн надо было выучиться казаться другимъ, чмъ я есть на самомъ дл, это избавляетъ меня отъ отвта. Я не служу лжи, ни открытой, ни тайной. Если же справедливо то, что вы утверждаете, продолжалъ онъ все съ большимъ и большимъ жаромъ,— если ваша партія уврена въ окончательной побд, то мы должны стараться какъ можно боле затруднить для васъ эту побду, и мн кажется, что каждая минута задержки не дорого оплачивается жизнью и силою тысячи людей, подобныхъ мн.

Овербергенъ посмотрлъ на него спокойно и пристально.

— Вы упряме, чмъ я думалъ, сказалъ онъ, пожимая плечами.— При такихъ обстоятельствахъ у меня пропадаетъ надежда склонить васъ на другое предложеніе, зачмъ собственно я и пріхалъ сюда. Все, что я говорилъ вамъ до сихъ поръ, говорилъ вслдствіе личнаго моего участія къ вамъ…

— Послушаемъ!

— Вы конечно поймете, продолжалъ онъ, подходя ближе,— что я, говоря съ вами съ глазу на глазъ, не стану уврять васъ, что эта слдственная комедія съ вами можетъ назваться правосудіемъ — тутъ не можетъ быть рчи о законности и прав. Все, что совершилось и должно было совершиться, можетъ, къ сожалнію, быть оправдано только неизбжними мрами необходимости. Я посланъ къ вамъ, чтобы уговорить васъ дать объясненіе.

— Объясненіе?

— Или общаніе, если вамъ угодно. Нкоторымъ личностямъ очень не нравятся причины разрыва вашихъ отношеній съ его высочествомъ герцогомъ. Личности эти желали бы прикрыть полнйшей. тайной это прошедшее.

— Врядъ ли это возможно, отвчалъ Фюреръ.— Сколько мн извстно, тайна эта уже достаточно распространена, и конечно не мною, такъ какъ я, по обстоятельствамъ, близко меня касающимся, самъ не желалъ бы распространенія ея.

— Все, что до сихъ поръ говорилось объ этомъ дл, продолжалъ Овербергенъ,— было просто болтовней, которая тотчасъ же прекратится, когда будутъ приняты надлежащія мры, и когда будетъ пущено въ ходъ положительное разъясненіе, которое должно гласить, что причиною разрыва были одн только политическія причины. Дайте намъ общаніе, что вы объясните отставку свою своему кружку именно такъ, и никогда не скажете ничего другого.

Фридрихъ стоялъ съ минуту въ раздумь.

— Нтъ, сказалъ онъ потомъ,— я хотя охотно готовъ молчать обо всемъ этомъ дл, но я не знаю, какія могутъ встртиться обстоятельства, когда честь моя потребуетъ, чтобы я не скрывалъ истины. Поэтому, я не могу связать себя никакимъ объясненіемъ и требуемымъ общаніемъ, я не служу ни открытой, ни тайной лжи.

— Подумайте хорошенько! настаивалъ Овербергенъ.— Чтобы ршиться на это, надо бы вамъ предварительно спросить какой цной….

— Никакой! съ жаромъ вскричалъ Фридрихъ.

— Никакой? Это смлое слово, сударь. Противъ васъ дйствуютъ ршительно, такъ ршительно, что для васъ остается только одинъ выходъ: исполнить наше требованіе. Если же вы не захотите говорить такъ, какъ того требуютъ отъ васъ, если вы не захотите молчать о томъ, чего желаютъ скрыть, тогда извстныя личности будутъ принуждены подумать о средствахъ лишить васъ возможности говорить.

— Понимаю, серьезно сказалъ Фюреръ.— Меня хотятъ похоронитъ въ вчное заключеніе. Я ждалъ того, и старался сдружиться съ этой мыслью, такъ что исполненіе ея не поразитъ меня.

— Вы можете ошибаться, заговорилъ Овербергенъ.— Запоры и замки ненадежные союзники. Есть другое средство, дйствующее врне и неизмнне.

— Можетъ ли это быть? въ волненіи вскричалъ Фюреръ.— Неужели думаютъ о моей смерти? Неужели дйствительно ршаются идти такъ далеко? Этого я никакъ не ожидалъ, я не думалъ, что жизнь моя кончится такъ скоро и такимъ образомъ! Но чего мн ждать еще отъ жизни? То, что слдовало сдлать, я сдлалъ, я никого не оставляю за собою, кого бы поразила моя смерть. Длайте, что считаете нужнымъ. Я остаюсь при своемъ ршеніи, исполняйте свое!

— Мы исполнимъ, вскричалъ Овербергенъ серьезно и торжественно.— Не обманывайте себя относительно этого! Мы возмемъ свое.

Онъ изчезъ. Черезъ нсколько минутъ пришелъ тюремщикъ, чтобы увести Фюрера въ казематъ.

Между тмъ комендантъ и сопровождавшіе его солдаты осмотрли нижнія комнаты крпости и казематы, гд содержалась Сецилія Билль, и скоро нашли, что бгство только и могло быть совершено черезъ канаву. Генералъ разразился бранью на непонятное нерадніе, что двери зданія не запирались, онъ отдалъ приказъ тотчасъ же запереть все, и не ушелъ съ мста до тхъ поръ, пока въ его присутствіи слесарь не сдлалъ пробоя и не повсилъ тяжелаго висячаго замка. Ключъ онъ передалъ смотрителю.

— Смотри хорошенько за ключомъ! сказалъ онъ.— Теб онъ порученъ, ты и долженъ заботиться и беречь его. На этотъ разъ я не стану ужь разбирать, виноватъ ли ты въ бгств, но говорю теб, если когда нибудь нчто подобное случится, то конецъ теб, хотя бы мн самому пришлось проткнуть тебя шпагой.

Гнвъ генерала нсколько смягчился при извстіи, что бглецы найдены. Караулъ замтилъ сразу дв человческія фигуры въ болот и далъ объ этомъ знать, нсколько солдатъ отправились на то мсто, и привезли на саночкахъ бглецовъ, полумертвыхъ отъ голода. Генералъ входилъ во дворъ именно въ ту минуту, когда ихъ привезли.

— Такъ дйствительно, все это устроилъ мальчикъ, сказалъ онъ.— Ну за это я влплю ему такую память, что онъ никогда не забудетъ ее. Что съ ними? обратился онъ къ пришедшему гарнизонному врачу.— Употребите вс средства привести ихъ въ чувство, для того, чтобы они получше почувствовали ожидающее ихъ наказаніе!

Врачъ, пожилой человкъ, съ серьезнымъ, почтеннымъ лицомъ я почти совершенно лысой головой, спокойно взялъ руку Цилли, и приложилъ ухо къ ея груди, чтобы послушать біеніе сердца. Ричарда онъ осматривалъ еще мене. Онъ развязалъ ему галстукъ и натеръ ему своимъ сюртукомъ виски и грудь.

— Съ женщиной мн больше нечего длать, сказалъ онъ, — она умерла. Я попробую сдлать, что могу, но знаю напередъ, что это напрасно. Мальчика же спасла его молодость. Сердце еще бьется, надо успокоить и согрть его, и онъ поправится.

Дйствительно Ричардъ, когда его стали оттирать, пришелъ скоро въ себя, онъ осмотрлся и увидавъ мать, бросился въ ней, и закричалъ:

— Матушка! матушка! Вотъ мы опять въ твоей тюрьм, все было напрасно!

— Ахъ онъ негодяй! крикнулъ генералъ.— Да онъ говоритъ совершенно хорошо, и представился нмымъ, только для того, что бы пробраться сюда и помочь ей бжать. Но теперь я дамъ ежу почувствовать, что онъ сдлалъ. Палки докажутъ ему, что значитъ шутить съ нами!

Солдаты стояли и не смли пошевелиться при вид покойницы.

— Ну! крикнулъ генералъ, сверкая глазами,— что же вы осовли или нужно приказывать вамъ еще разъ?

Солдаты хотли взять Ричарда, уцпившагося за трупъ, матери, когда подошла жена смотрителя и проговорила:

— Ваше превосходительство, вроятно, не слыхали, что онъ сказалъ. Вдь это его мать, онъ сдлалъ все для нея.

Генералъ гнвно обернулся къ ней, но потомъ подумалъ и сказалъ:

— Мать! Ну если мать, такъ оставьте его. Снесите тло въ часовню, или въ лазаретъ, если господинъ докторъ хочетъ попробовать привести ее въ чувство! Мальчика стерегите. Онъ хитеръ и смлъ. Изъ него выйдетъ славный солдатъ, пусть будетъ барабаньщикомъ. Ну, теперь не возражать, чтобы я не отступился отъ своихъ словъ.

Молча и скоро были исполнены эти приказанія. Присутствующіе разошлись и дворъ вскор опустлъ.

Остались только въ дверяхъ конюшни хромоногій конюхъ въ мховой шапк и кучеръ, который привезъ въ крпость судью, и вели между собой оживленный разговоръ.

— Удивительно, сказалъ конюхъ смотря на кучера и выколачивая попону,— едва можно поврить, что это вы, господинъ докторъ, какъ вы перемнились. Если бы я не зналъ, что это именно вы, то я принялъ бы васъ за настоящаго кучера.

— Хорошо, смясь отвчалъ кучеръ,— когда въ жизни учишься всякому длу, вдь впередъ не знаешь гд придется примнять знаніе. Когда я узналъ, что сюда посылается комиссія, я тотчасъ же бросился въ извозчику, у котораго должны были нанять лошадей, онъ меня принялъ въ кучера, ничего не подозрвая, и послалъ сюда.

— Слава Богу, и я тоже, сказалъ конюхъ.— Въ то время, какъ они посылаютъ объявленія о старомъ Виндрейтер во вс концы свта, и такъ подробно описываютъ его, что его узнать можетъ даже ребенокъ, я живу тутъ у нихъ подъ носомъ, они не обращаютъ на меня вниманія, а я-то между тмъ обдлалъ все, что мн нужно. Я знаю, гд комната господина профессора, мы проходили мимо нея. Она въ нижнемъ коридор, третья съ лвой стороны, а какъ въ нее войти, путь показалъ намъ мальчикъ, но только теперь вотъ виситъ у дверей проклятый замокъ.

— Надо добыть къ нему ключъ, сказалъ Ридль.— Ужь объ этомъ я позабочусь! Судья хочетъ сегодня же вернуться въ столицу, слдовательно мн надо хать съ нимъ. Но дня черезъ два, я опять вернусь, или дамъ вамъ знать о себ. А до тхъ поръ держите ухо востро и не забудьте нашъ пароль! Онъ прежній: пора сдернуть подкову у лошади!

— Помню, сказалъ старикъ, оборачиваясь, и продолжалъ тихо:— вотъ идетъ негодяй, котораго они привезли съ собой, чтобы онъ былъ ложнымъ свидтелемъ. Если бы я могъ излить на него свою злобу, какъ вотъ на эту попону!

Кучеръ вошелъ развязно въ конюшню. Конюхъ же такъ усердно сталъ вытряхать попону, что Биллингеръ отпрыгнулъ въ сторону, чтобы его не задли.

— Господинъ судья желаетъ хать сейчасъ же, крикнулъ онъ издали.— Скажи кучеру, чтобы онъ запрягалъ лошадей!

Старикъ Виндрейтеръ ничего не отвчалъ и продолжалъ выбивать попону. Биллингеръ, думая, что онъ не слышалъ, подошелъ поближе, и тотчасъ же получилъ два порядочные удара.

— Чортъ бы тебя побралъ, крикнулъ онъ, отскочивъ, — будь осторожне! Вдь ты попалъ не по попон, а по мн.

— Ну что за важность! проворчалъ старикъ.— Вдь я слышалъ, что вы сказали, и велю закладывать. А если не хотите, чтобы я попадалъ въ васъ, такъ отходите дальше!

III.
Бгство.

Въ покояхъ герцогини-бабки господствовалъ полумракъ. Она велла еще плотне завсить и безъ того уже завшанныя окна, такъ какъ съ нкоторыхъ поръ состояніе ея зрнія очень ухудшилось. Она сидла на кресл и откинула назадъ утомленную и пылавшую голову. Примитива клала компрессы на глаза и лобъ больной. Лейбъ-медикъ стоялъ почтительно около старухи и держалъ ее за руку, внимательно считая пульсъ.

— Я могу только посовтовать вашему высочеству полнйшій покой, сказалъ онъ, посл нкотораго молчанія.— Покой и единственно только покой въ состояніи устранить волненіе и раздраженіе вашихъ головныхъ нервовъ.

— Нтъ, съ неудовольствіемъ проговорила герцогиня.— Сколько разъ повторять мн вамъ, что у меня страдаетъ не голова, а глаза! И вы должны помочь мн отъ глазной боли!

— Поврьте мн, ваше высочество, хладнокровно сказалъ докторъ.— Если же вы сомнваетесь во мн, то позвольте осмотрть ваши глаза, и снять хоть на минуту повязку! Это необходимо, если…

— Снять повязку? вскричала она, привставъ и отстранивъ руку доктора.— Для того, чтобы свтъ еще ужасне проникъ ко мн въ глаза? Они гораздо боле болятъ, и стали гораздо чувствительне, чмъ были прежде. Каждый лучъ свта проникаетъ какъ уколъ мн въ глаза и въ мозгъ! Иногда мн даже кажется, что я вижу лучше. Темная ночь, окружавшая меня столько лтъ, точно будто бы стала свтлть, мн кажется, я вижу море крови или какое-то красное зарево…

Она недоговорила и, задрожавъ отъ страха, опять откинулась на спинку кресла.

— Тмъ не мене я остаюсь при своемъ, снова началъ докторъ.— Мстное раздраженіе глазъ, на которое ваше высочество жалуетесь, весьма скоро пройдетъ отъ компресовъ, но совершенно оно уничтожится только тогда, когда ваше высочество сами будете покойны. Волненіе и напряженіе послднихъ дней слишкомъ разстроили васъ. Голова ваша страдаетъ, и вслдствіе этого страдаютъ уже и безъ того больные глаза.

— Спокойствіе? со вздохомъ проговорила герцогиня, помолчавъ немного.— Можетъ быть, вы правы, докторъ. Въ это время мн пришлось много думать и много работать. Требуется сильное напряженіе, когда ничего нельзя высказывать, а все надо затаивать въ душ. Я исполню ваше желаніе и буду покойна. Герцогъ Феликсъ вернется сегодня, можетъ быть, въ настоящую минуту онъ уже и вернулся! Я послушаюсь васъ, докторъ, и съ сегодняшняго дня успокоюсь. Проводите доктора, фрейленъ фонъ Фалькеягофъ — ахъ, нтъ госпожа фонъ-Шроффенштейнъ! продолжала она, обращаясь къ Примитив,— и посмотрите въ тоже время, кто тамъ въ пріемной, и скажите, что я не принимаю никого, кром его высочества герцога.

Примитива молча отправилась. Герцогиня, точно мертвая, опрокинулась въ кресл, только губы ея шевелились, и рука ухватилась подъ мантильей за снурокъ, на которомъ вислъ крестъ, она вытащила его и поспшно приложила къ губамъ.

— Графъ Шроффенштейнъ дожидается тамъ, доложила, возвратясь, Примитива, — онъ пришелъ по дламъ, извстнымъ вашему высочеству и требующимъ немедленнаго исполненія. Онъ проситъ бумаги, принесенныя для подписи вашего высочества.

— Новый министръ слишкомъ ревностенъ, прошептала герцогиня, — но онъ совершенно правъ, онъ, вроятно, думаетъ, что только сдланнаго не воротишь. Онъ проситъ приговоры надъ нкоторыми изъ бунтовщиковъ, продолжала она, обращаясь въ Примитив, — ихъ надо еще подписать. Я почти забыла объ нихъ. Нтъ, впрочемъ, не забыла, я сознаюсь и себ и вамъ въ своей слабости, я откладывала ихъ, все надясь на пріздъ внука. Этого не удалось! Нечего длать я подпишу. Пусть онъ не говоритъ, что я на половину исполняла взятую на себя обязанность. Пойдемте, милая Шроффенштейнъ, исполните еще разъ должность секретаря!

Подложите мн бумаги, и проведите мою руку въ томъ мст, гд надо подписать!

Примитива подошла къ столу, гд лежала кипа бумагъ.

— Вы дрожите, сказала герцогиня, когда Примитива взяла ея руку, чтобы водить ее, для подписи.— Отчего? Вроятно изъ участія къ преступникамъ, судьбу которыхъ я ршаю? Успокойтесь, моя милая, я выслушала подробную выписку изъ слдственнаго дла и все взвсила. Въ числ ихъ нтъ никого, кто бы не заслуживалъ ожидающей его участи, или даже гораздо худшаго. Тутъ дло идетъ не о ршеніи, а только о послдней форм, объ исполненіи давно ршеннаго и взвшеннаго.

— Тмъ не мене, ваше высочество сами считаете дло это печальнымъ…

— Да, отвчала герцогиня, — но вмст съ тмъ необходимымъ. Я понимаю, что это волнуетъ васъ, продолжала она, твердо подписывая имя свое подъ бумагами.— Вы еще слишкомъ молоды для такихъ впечатлній, у васъ слишкомъ нжное сердце.

— Можетъ быть, серьезно отвчала Примитива, — и я благодарю небо, что не моя рука пишетъ ршенія на этихъ несчастныхъ бумагахъ. Я не вынесла бы мысли, что между виновными можетъ оказаться хот одинъ увлеченный, и что наказаніе коснется не однихъ ихъ, но и многихъ другихъ невинныхъ людей.

— Сами они навлекли на себя несчастіе! вскричала герцогиня, вспыхнувъ отъ гнва.— Въ душ вс они преступники, мысленно вс они измнники, вс заражены безбожными нововведеніями, но вы опять дрожите и сильне прежняго. Право я велю и для васъ позвать доктора.

Герцогиня была права, замтивъ, что Примитива дрожитъ. Примитива, взявъ одну изъ бумагъ и пробжавъ ее глазами, поблднла и зашаталась, такъ что волненіе ея не укрылось даже отъ слпой.

— Простите меня, ваше высочество, сказала она, глухимъ голосомъ,— бумага, которая слдуетъ теперь къ подписи, заключаетъ въ себ смертный приговоръ.

— Я знаю, сказала герцогиня, — это единственный, котораго еще не достаетъ, единственный, который необходимо исполнить. Дайте сюда! Судъ многихъ приговорилъ въ смерти, но я всхъ помиловала. Но гордый человкъ, который осмлился сдлать герцога игрушкой своихъ плановъ, который осмлился поднять руку свою противъ меня, долженъ изчезнуть изъ ряда живущихъ, и рука моя не дрогнетъ, подписывая его приговоръ.

Она подняла руку, чтобы быстро подписать, но остановилась, закрывъ лвой рукой лицо и больные глаза.

— Точно будто я слышу его голосъ, проговорила она.— Это умный человкъ, изъ него могло выйти нчто замчательное, если бы онъ правильно примнилъ свои способности. Если голова у него и испорчена, то въ сердц есть здоровыя струны: онъ уважаетъ, свою мать и любитъ ее.

— Матери его уже нтъ въ живыхъ, сказала Примитива.— Справедливая судьба избавила ее отъ несчастія пережить паденіе сына. Ваше высочество, можетъ быть, помните, что онъ былъ арестованъ у смертнаго одра матери.

— Да, да, я помню, вскричала герцогиня.— Онъ простеръ такъ далеко свою наглость, — даже тло его матери не было для него священно, и онъ употребилъ его, какъ ширмы для своихъ преступныхъ замысловъ.

— Ваше высочество, въ волненіи вскричала Примитива.— Это неправда, кто бы ни былъ сообщившій вамъ объ этомъ, онъ солгалъ. Фюреръ неспособенъ на такое нечестное дло!

— Почему вы это знаете? спросила герцогиня, повернувшись въ Примитив, какъ будто желая разсмотрть выраженіе ея лица.— Впрочемъ, я вспоминаю, вы знали профессора, по какому случаю вы были съ нимъ знакомы?

— Это было давно, ваше высочество, отвчала Примитива.— Онъ былъ товарищемъ моего покойнаго брата, и отчасти моимъ, такъ какъ я воспитывалась вмст съ братомъ.

— Такъ? начала герцогиня.— Теперь я вполн понимаю, какъ должно быть вамъ тяжело, что именно вы руководите рукою, подписывающей его смертный приговоръ. Несмотря на свою молодость, вы узнаете теперь, что нельзя доврять людямъ. То, что я говорила вамъ, вполн доказано неоспоримыми фактами — мн жаль, что я разрушаю вру вашу въ друга дтства! Онъ и васъ обманулъ ложнымъ блескомъ — говорю вамъ, вс люди коварны. Грхъ поглощаетъ благороднйшіе зачатки, и одно только можетъ уберечь растете — это опора вры. Несчастный, о которомъ мы говоримъ, сдлался тоже жертвою новой философіи. Я подписываю приговоръ его съ нсколько облегченнымъ сердцемъ, потому что знаю, что мать его избавлена отъ несчастій узнать, какъ далеко зашелъ ея сынъ. Какой былъ бы для нея ударъ, если бы она была жива, узнавъ, что сынъ ея долженъ умереть смертью преступника! Дайте сюда приговоръ!

— Ваше высочество, сказала Примитива дрожащимъ голосомъ,— вс другіе приговоры поправимы, слово герцога можетъ снова открыть тюрьмы, можетъ возвратить потерянную честь — только этотъ непоправимъ, этотъ, однимъ взмахомъ пера, отнимаетъ то, чего никакая власть на земл возвратить не можетъ! Всюду вы оказывали милость, окажите ее и здсь, предоставьте, по крайней мр, какой нибудь выходъ!

— Я хотла сдлать это, строго проговорила герцогиня.— Я предоставила судьбу его на его собственное ршеніе, онъ все отвергъ. Дайте приговоръ! Кровь его падетъ на него самого!

Примитива не знала, на что ршиться. Глаза ея твердо смотрли въ лицо слпой, какъ будто желая убдиться, что она не сочувствуетъ тому, что только-что высказала. Потомъ она подняла руку, чтобы подложить для подписи смертный приговоръ, но вмсто этого, сама не помня, что длаетъ, отложила его въ сторону, и вмсто него подложила листъ чистой бумаги.

Герцогиня твердо подписала на немъ свое имя.

— Что кончили мы? спросила она помолчавъ немного.— Такъ возмите бумаги и отдайте ихъ Шроффенштейну. Теперь его дло приступить къ скорйшему ихъ исполненію. Да позвоните, чтобы пришла Сибилла, и оставьте меня одну!

Примитива взяла герцогиню за руку и наклонилась къ ней.

— А мою-то просьбу ваше высочество? сказала она.

— Какъ? спросила герцогиня, поспшно оборачиваясь.— Посл всего, что я сказала вамъ, я думала, что вы не будете боле безпокоить меня вашей просьбой.

— Мн надо, ваше высочество, спокойно отвчала Примитива,— мн надо боле чмъ прежде. Вамъ, герцогиня, извстно, что недавно скончался отецъ мой. Смерть точно также похитила моего мужа. Дла требуютъ моего личнаго присутствія въ моихъ помстьяхъ.

— Все это можете вы обдлать черезъ управляющаго и черезъ вашихъ людей. Мн не хотлось бы отпускать васъ, я слишкомъ привыкла къ вамъ.

— Я очень счастлива, отвчала Примитива,— слыша отъ васъ, что вы довольны моей службой, но не могу боле пользоваться вашими милостями. Я столько пережила въ послднее время, что по состоянію здоровья не могу боле оставаться при двор.

— Вы говорили, что хотите ухать въ южную Францію, гд у васъ есть родственники — такъ это? Вы хотли поступить въ монастырь? Я далека, чтобы порицать такое богоугодное дло, но вдь, вамъ спшить нечего. У васъ еще довольно жизни впереди, мн же жить осталось не долго, и вы могли бы подождать до моего конца.

— Къ сожалнію, это невозможно, твердо сказала Примитива.— Я уже всмъ распорядилась. Я не могу боле оставаться, хотя бы и хотла того, да и никогда боле не вернусь сюда. Позвольте, ваше высочество, поблагодарить васъ за вс ваши милости и откланяться вамъ.

— Какъ понять мн васъ? сказала герцогиня, подумавъ немного.— Вы говорите загадками, и слова ваши прикрываютъ тайну. Вы хотите обмануть меня! Не пережитое вами заставляетъ васъ уйти отъ меня, но есть боле близкая, личная причина, вы…

— Я всегда была откровенна, сказала Примитива, — и теперь не измню себ, и скажу вашему высочеству, что я задала себ великую, опасную задачу. Мн надо исполнить ее, а для этого я готова пожертвовать всмъ и собою. Въ моемъ будущемъ уединеніи я буду жить воспоминаніемъ этой задачи, если она удастся, или скорбью, если она не удастся.

— И я не могу узнать, что вы затваете? снова спросила герцогиня.— Я думаю, что если вы утаиваете ее отъ меня, то это только потому, что ваша задача заключаетъ въ себ что нибудь неправое и нечестное. Посовтовались ли вы съ своею совстью? Не говоритъ ли что нибудь въ васъ, что удерживало бы васъ на этомъ пути?

— Нтъ, ваше высочество, совсть моя велитъ мн дйствовать такъ, и я ршилась.

— Ну, въ такомъ случа, сказала герцогиня,— я не буду боле удерживать васъ, идите съ Богомъ. Втеченіе столькихъ лтъ заботъ вашихъ обо мн, я привыкла къ вамъ, вы боле всхъ другихъ моихъ дамъ нравились мн, потому что у васъ теплое, мягкое сердце, хотя я иногда ворчала на васъ, все-таки я любила васъ. Отправляйтесь съ Богомъ! продолжала она, колеблясь между гордостью и привязанностью.— Мн будетъ васъ недоставать. Но, можетъ быть, вы одумаетесь и вернетесь къ намъ. Вотъ, поцлуйте мою руку. Вдь я ваша герцогиня и повелительница.

Примитива взяла ея руку и наклонилась.

— Ну? вскричала герцогиня.— Вдь вы часто цловали мн руку! На прощаньи вы колеблетесь.

Примитива наклонилась въ рук очень низко, и, казалось хотла уже поцловать ее, но пораженная какой-то непріятной мыслью она оставила руку, и выпрямилась.

— Ну? сказала герцогиня, голосомъ, выражавшимъ все, чего не могли выразить ея потухшіе глаза.

— На вашей рук кровь, ваше высочество, сказала Примитива.— Я не могу ее поцловать.

Съ низкимъ поклономъ вышла она изъ комнаты, куда въ то же время въ другую дверь вошла каммерфрау.

— Если такъ? прошептала герцогиня, повернувъ лицо въ ту сторону, куда удалилась Примитива.— Такъ отправляйся! и тебя причислю въ пропавшимъ, и не буду сожалть! Вдь я и прежде знала, что на людей нельзя положиться! Вс они шатки, вс слабы.— Ты тутъ, Сибилла? Провели меня въ дивану! Я нравственно утомилась и хочу отдохнуть. Поденьщикъ, окончившій работу свою, можетъ отдохнуть, не такъ ли? Посмотрю, усну ли я? тогда это безпокойство въ сердц и въ голов, по крайней мр, превратится, и я не буду его чувствовать.— Ахъ Сибилла, проговорила она со вздохомъ, тяжело опускаясь на диванъ,— часто тяжело бываетъ быть герцогиней.

Она легла и точно уснула въ то время, какъ каммерфрау помстилась около нея, только руки старухи искали подъ мантильей крестика и сжимали его.

Министръ между тмъ безпокойно ходилъ взадъ и впередъ по прихожей. Судья Веберъ нсколько разъ длалъ попытку прервать его мысли и вступить съ нимъ въ разговоръ, но Шроффенштейнъ такъ былъ занятъ своими думами, что Веберу никакъ не удавалось заговорить съ нимъ.

— Опять цлые четверть часа, вскричалъ Шроффенштейнъ,услыхавъ въ зал бой часовъ.— Его высочество можетъ пріхать каждую минуту, а тутъ колеблются! Все будетъ на карт, когда прідетъ герцогъ, если до его прізда не ршится и не совершится все! Вы боле всего виновны, сказалъ онъ мимоходомъ судь.— Вамъ надо было торопиться, а не замедлять ходъ дла разными побочными обстоятельствами! Прежде всего надо было произнести приговоръ экс-министру, вс другіе могли подождать.

— Увряю васъ, ваше сіятельство, сказалъ судья,.— что я по возможности торопился. Я невиноватъ, что герцогиня присылала мн приказанія черезъ важныхъ лицъ.

— Вы должны были бы слушать моихъ приказаній, вскричалъ Шроффенштейнъ,— и ни чьихъ боле! Вы должны были бы знать…

Онъ вдругъ замолчалъ, потому что дверь въ комнаты герцогини отворилась и изъ нея вышла Примитива.

— Наконецъ-то! вскричалъ Шроффенштейнъ.— Вы отъ ея высочества, милая дочка, какъ здоровье герцогини? Я вижу въ рукахъ вашихъ важныя бумаги, продолжалъ онъ, не дожидаясь отвта,— он вроятно для меня.

— Да, едва внятно отвчала Примитива.

— Ну такъ давайте? Давайте скоре! Это послдніе приговоры надъ бунтовщиками недавняго возстанія, они вроятно подписаны. Слава теб Господи! Наконецъ-то эта шайка будетъ уничтожена!

Примитива безсознательно позволила ему взять изъ рукъ ея бумаги.

— Позвольте, проговорилъ онъ,— отдать мн нкоторые приказанія, и вмст съ тмъ попросить васъ подождать минуту! Мн надо поговорить съ вами. Вотъ, господинъ Веберъ, продолжалъ онъ, обращаясь къ нему,— послдняя часть вашего порученія! Отправляйтесь сейчасъ же! Вотъ подписанные приговоры. Теперь постарайтесь, чтобы исполненіе ихъ не замедлилось ни на волосъ.

— Я поспшу, ваше сіятельство, тихо отвчалъ онъ, — надюсь, ваше сіятельство, что заслужу…

— Конечно, конечно, можете разсчитывать!

— Мсто предсдателя верховнаго суда теперь вакантно…

— Вы получите его, вскричалъ Шроффенштейнъ, похлопавъ его по плечу.— Летите! И возвращайтесь съ извстіемъ, что совершилось то, что должно было совершиться, и вы предсдатель!

Судья вышелъ сіяя отъ радости.

— Ну, ваше сіятельство, сказала Примитива,— вы желали…

— Да, да, дорогая дочка, вскричалъ министръ, быстро переходя къ нжному тону.— Я очень счастливъ, что вы съ такой готовностью исполняете мое желаніе, тмъ не мене мн приходится жаловаться на вашу жестокость, такъ какъ вы не допускаете меня выпить чашу удовольствія, не подливъ туда нсколькихъ горькихъ капель.

— Гораздо лучше, отвчала Примитива,— вкушать немного горечи, сладкое портитъ желудокъ. Но, право, я не знаю, на чемъ основываете вы вашъ упрекъ?

— Вы еще можете спрашивать? вскричалъ Шроффенштейнъ.— Вы знаете, какія узы связываютъ насъ! Самыя тсныя! Вдь вы жена моего милаго, къ несчастію, такъ рано погибшаго сына, вы моя дорогая дочка, и у васъ для отца вашего не находится другого названія, кром холоднаго ‘ваше сіятельство’.

— Я нахожу, холодно отвчала Примитива,— что названіе это вполн согласуется съ нашими отношеніями. Но къ длу. Что вамъ угодно?

— Ну, гнвно проговорилъ Шроффенштейнъ,— если вы непремнно хотите говорить со мною въ этомъ тон, то и я могу отвчать вамъ въ такомъ же. Я желаю знать отъ васъ, подумали ли вы о предложеніи, что я сдлалъ вамъ, относительно вашего будущаго.

— Напрасный трудъ, сударь,— вы знаете мой отвтъ.

— Я не могу считать отвтъ этотъ ршительнымъ, потому что вы недостаточно знаете обстоятельства дла, и недостаточно взвсили ихъ. Поэтому я еще разъ хотлъ напомнить вамъ, что я вашъ свекоръ, что я глава семейства, къ которому вы имете честь теперь принадлежать, и какъ глаза имю право распоряжаться вашимъ будущимъ и вашимъ образомъ жизни.

— Превратимте этотъ разговоръ! вскричала Примитива.— Я ршилась принадлежать вашему сыну. Причину этого знаю я, да Богъ. Небу неугодно было принять эту жертву, и оно разорвало мои цпи. Я опять свободна, и принадлежу только себ самой. Я одна могу распоряжаться своимъ будущимъ, а какъ я хочу имъ распоряжаться, я вамъ сказала.

— Вы, сударыня, забыли при этомъ только одно, злобно улыбаясь сказалъ Шроффенштейнъ.— Оправьтесь съ законами страны, и вы узнаете, что въ интересахъ сословія, женщины дворянскаго рода зависятъ отъ мужчины. Я вашъ ближайшій родственникъ и покровитель, и долженъ наблюдать, какъ за вашими длами, такъ и за вашей особой.

— Очень жалю, что не знала такого благодтельнаго закона, отвчала Примитива,— но ршеніе мое тмъ не мене твердо. Сдлать васъ распорядителемъ своихъ помстій, я, къ сожалнію, не могу, потому что воспользовалась представившимся мн случаемъ сбыть все наслдство моего отца, и теперь у меня боле ничего нтъ. Нашъ родовой замокъ, гд жилъ и умеръ мой отецъ, я оставила ради воспоминанія о немъ, но и тотъ я отдала въ распоряженіе своего племянника. Все мое состояніе заключается теперь въ бумагахъ, и я покидаю страну, гд все напоминаетъ мн о разныхъ грустныхъ событіяхъ, и переселяюсь въ боле отрадную мстность.

Министръ измнится въ лиц и съ трудомъ владлъ собою.

— Какъ? проговорилъ онъ.— Продали ваши помстья? Этого вы не можете, этого вы не смете! Такая продажа не иметъ силы безъ моего согласія. Я обращусь въ правосудію, и уничтожу ее.

— Какъ угодно, спокойно отвчала Примитива.— Я, между тмъ, тоже не перестану дйствовать, и за-границею буду ждать извстій отъ васъ.

— За-границей? злобно смясь проговорилъ Шроффенштейнъ.— Вы ошибаетесь, графиня, очень можетъ случиться, что вамъ придется ждать ршенія гд нибудь очень близко. Слава Богу, есть еще средство укрощать упрямыхъ женщинъ.

— Употребляйте эти средства, я не мшаю вамъ, отвчай Примитива.— Сколько я знаю, законы нашей страны не могутъ быть примнены къ моему положенію. Бракъ мой съ вашимъ сыномъ расторгнутъ вслдъ за внчаніемъ, и имущество мое снова переходитъ ко мн. Я не подписывала относительно васъ никакихъ условій, и врядъ ли правосудіе передастъ вамъ мое состояніе. Я не преступница. По какому же праву хотите вы удержать меня?

— По праву опекунства, въ ярости вскричалъ Шроффенштейнъ.— Неужели вы думаете, что не найдется врача, который призналъ бы вс бредни ваши за помшательство? Одумайтесь, сударыня. Въ тюрьм удержать васъ я конечно не могу, но есть другія заведенія, которыя называются иначе, но могутъ служить для той же цли.

Лакей, стоявшій у входной двери, тихо отворилъ ее и проговорилъ входя въ комнату:

— Извините, если я помшалъ. Вотъ письмо къ графин!

— Наконецъ-то! вскричала Примитива, взявъ у него изъ рукъ письмо, и пробжавъ его.— Длайте все, что вамъ угодно! продолжала она, обращаясь къ Шроффенштейну.— Я на все готова. Я остаюсь при своемъ ршеніи. Бросьте ваши угрозы, они напрасны. Я узжаю сегодня же, потому что получила отпускъ отъ ея высочества.

— Никогда! вскричалъ Шроффенштейнъ.— Хоть бы мн пришлось силою удержать васъ.

Въ это время за дверями послышался шумъ, лакей, полуотворивъ ихъ, говорилъ какой-то дам:

— Невозможно, сударыня, ея высочество нездоровы и никого не принимаютъ.

— Это такъ, сказалъ Шроффенштейнъ, подходя къ дам, одтой въ черное и со спущенной вуалью на лиц.

— Да мн надо въ герцогу, поспшно проговорила дама.

— Вы ошибаетесь, герцога нтъ въ город,

— Онъ полчаса тому назадъ пріхалъ. Я сама видла, какъ онъ находилъ изъ экипажа.

Графъ Шроффенштейнъ, услыхавъ о прізд герцога, немедля вышелъ, но въ то же самое время другая дверь отворилась и въ комнату торопливыми шагами прошелъ герцогъ Феликсъ.

Ульрика крикнула, и бросилась къ ногамъ герцога, восклицая:

— Пощадите!

Герцогъ, пораженный этой встрчей, отступилъ нсколько шаговъ, и вскричалъ:

— Что это такое? Кто вы такая? Пропустите меня! Тутъ не мсто говорить о длахъ.

— Нтъ, я не пущу васъ, кричала Ульрика, ползая у него въ ногахъ.— вы выслушаете меня. Везд я буду преслдовать васъ, пока не добьюсь помилованья. Я имю право требовать этого отъ васъ, я купила его своимъ позоромъ, и требую его отъ васъ, какъ плату за свое преступленіе.

— Я позабочусь, холодно отвчалъ герцогъ,— чтобы дворецъ мой охранялся лучше. Прочь! Я не знаю васъ, и не зналъ никогда. Позаботьтесь выпроводить эту помшанную, крикнулъ онъ каммердинеру,— и никогда боле не допускать ее во мн!

Ульрика, пораженная горемъ и стыдомъ, упала какъ мертвая на полъ, и только вздрагиваніе ея тла доказывало, что она жива.

Когда лакей подошелъ, чтобы увести несчастную, Примитива опередила его, и увела съ собою Ульрику.

Черезъ часъ посл этого происшествія по городу поднялась такая мятель, и сверный втеръ носилъ такія клочья снгу, что вс бжали по домамъ, и улицы, совершенно опустли. Только передъ однимъ красивымъ домомъ въ одной изъ главныхъ улицъ стояли два человка, закутанныхъ въ шинели и съ капюшонами на головахъ. Они одни, казалось, не обращали вниманія на погоду.

— Славное порученіе, пробормоталъ одинъ изъ нихъ, отряхая снгъ.— Ея-то сіятельству хорошо, она сидитъ тамъ въ теплой комнат, да подсмивается надъ нами.

— Къ счастію, не долго ужъ намъ ждать, отвчалъ другой.— Я только-что былъ во двор и видлъ, что дорожная карета уже вывезена и нагружена для дальней поздки. Слушай-ка! вонъ стучатъ лошади. Это кучеръ выводитъ ихъ. Теперь скоро подутъ.

Дйствительно черезъ нсколько минутъ изъ дому вышелъ слуга и отворилъ ворота, въ которыя выхала великолпная дорожная карета.

— Отлично, проговорилъ одинъ изъ подстерегавшихъ,— я вскочу на запятки, и меня никто не замтитъ, а ты позаботился ли, чтобы экипажъ, что подетъ сзади, былъ готовъ.

— Еще бы, онъ стоитъ тамъ на углу.

— Ну такъ держи ухо востро, и не отставай отъ насъ.

Страшный втеръ, завертывавшій, кучеру на голову воротникъ, помшалъ ему замтить то, что происходило сзади экипажа. Слуга заперъ ворота и поспшно побжалъ домой спрятаться отъ непогоды. Никто не обратилъ вниманія, какъ посл этого изъ дому вышла старуха, одтая очень просто, и съ нею молоденькая двушка, тоже просто одтая, и пошли вдоль улицы.

Не говоря ни слова, дошли он до одной изъ небольшихъ боковыхъ заставъ. Тамъ у небольшой харчевни стояла легкая деревенская телга, и деревенскій парень торопливо впрягалъ лошадей.

— Ну вотъ и мы, Гансъ, сказала старуха.— Торопись, чтобы намъ скоре выхать!

— Хорошо бы переждать непогоду, сказалъ парень.— Она такъ сильна, что врно не долго протянется. Мн вдь жаль своихъ гндыхъ. Въ такую погоду они разогрются, да потомъ и озябнутъ.

— Никакъ нельзя, сказала старуха.— Надо хать. Старикъ мой ждетъ, а хать-то вдь надо добрыхъ три часа. И безъ того ужъ смеркается, и если, какъ ты говоришь, непогода скоро кончится, то и гндымъ твоихъ ничего не сдлается. А ты покамстъ, племянница, садись, обратилась она къ двушк, въ то время, какъ парень съ неудовольствіемъ, но молча, кончалъ свое дло.— Ты немножко озябнешь и не привыкла, но въ деревн нтъ другихъ экипажей.

Двушка молча повиновалась, и потомъ закуталась вся въ толстое большое одяло, такъ что вполн походила на крестьянку, возвращавшуюся съ рынка. Черезъ нсколько минутъ телжка быстро покатилась. Вскор показалась прекрасная дорожная карега съ опущенными окнами, и тяжело нагруженная. Вслдъ за нею катилъ легкій экипажъ. На перекрестк дорожная карета повернула въ одну изъ небольшихъ улицъ, куда за нею повернулъ и легкій экипажъ. Деревенская же телжка съ двумя женщинами беззаботно катилась по главной улиц.

Было уже почти темно, когда издали показались стны и башни вильденштейнской тюрьмы. Парень былъ правъ, непогода скоро превратилась, но небо все-таки было пасмурно, и на горизонт виднлась темная полоса густыхъ тучъ, нсколько окрашенныхъ зашедшимъ солнцемъ. Равнина одлась снжнымъ саваномъ, а деревья и кусты около дороги начали украшаться инеемъ. И тюрьма мрачно и непріятно обрисовалась вся. Когда телжка въхала въ крпостной дворъ, было уже совершенно темно.

— Ну вотъ мы и дома, проговорила Гертруда, вылзая изъ телжки и подавая руку спутниц своей.— Здорово, старикъ! вотъ и племянница! Поздоровайся съ нею. Трудно было добиться позволенія, чтобы мать отпустила ее погостить къ намъ.

— Ну здравствуй, племянница Катерина! сказалъ смотритель, подойдя къ нимъ и протягивая руку двушк, по которой она сильно хлопнула, не говоря ни слова и не раскрывая одяла.— Я очень радъ, что ты наконецъ пріхала погостить къ намъ, жаль, что на короткое время. Пріятне было бы, если бы ты совсмъ у насъ осталась. Старух моей нужна помощница. Идемъ же въ комнату. Ты порядочно, врно, прозябла въ такую чертовскую погоду. Въ комнат у насъ тепло, сядемъ передъ печкой и поболтаемъ. Кланяйся барину, сказалъ онъ, обращаясь въ парню, собиравшемуся ухать съ телжкой, и кладя ему монету въ руку.— Я буду на этихъ дняхъ у васъ въ деревн и поблагодарю и извинюсь передъ нимъ.

— Слава теб Господи! добрались-таки наконецъ, вскричала Гертруда, когда за нею затворилась дверь комнаты и она въ изнеможеніи опустилась на первый стулъ.— Во второй разъ мн не перенести бы этого. Какъ мы стали възжать въ ворота, такъ, кажется, кровь во мн застыла, а сердце точно выскочить хотло.

— Тс! тс! не такъ громко! перебилъ ее смотритель.— Нельзя знать наврное, что у стнъ нтъ ушей. Раздвайтесь, сударыня и садитесь-ка къ печк.

— Не надо, сказала Примитива, снимая платокъ.— Я не озябла, и вовсе не чувствовала холода. Мн скоре жарко, какъ будто я въ лихорадк.

— Да, да, отвчалъ смотритель,— вы раскраснлись точно румяное яблочко, но все-таки лучше, если вы присядете къ камину. Нельзя поручиться, чтобы кто нибудь изъ любопытства не заглянулъ сюда. А въ углу темно, и васъ нельзя будетъ разсмотрть, кром того, есть хорошая отговорка, что вы прозябли.

Гертруда между тмъ поставила стулъ въ указанный уголъ, и свела туда Примитиву.

— Сюда, душа моя! сказала она.— Садитесь! Господи какое это счастье, что вы опять у меня! Ну хоть разъ пришлось мн доказать вамъ, какъ я люблю васъ.

— Это я давно знала, моя милая Гертруда, отвчала Примитива,— и именно потому, что знала твою врность и преданность ко мн, я и обратилась въ теб въ дл, отъ котораго зависитъ вся судьба моя. Я знала наврное, что ты исполнишь мою просьбу, и считала секунды, пока наконецъ не получила письма твоего, оно пришло какъ разъ кстати. Сегодня должно совершиться то, что мы затяли. Завтра, можетъ быть, будетъ ужъ слишкомъ поздно.

— Сегодня еще? сказалъ смотритель, и сталъ что-то обдумывать.— Впрочемъ, пожалуй, у меня все готово.

— Добрый человкъ! вскричала Примитива, взявъ его за руку.— Какъ благодарить мн васъ за то, что вы помогаете мн — да что я говорю!— за то, что вы взяли на себя все дло, а безъ васъ, что могла бы я предпринять?

— Благодарить? смясь сказалъ смотритель.— Это еще что? Такое дло само за себя благодаритъ. Но мн пріятно за мою старуху, такъ какъ она всегда была недовольна, что я принялъ это мсто. А теперь ей придется сознаться, что вышло хорошо, что я принялъ его. Какъ бы иначе могъ я выпутать изъ бды хорошаго и честнаго человка? Какъ могъ бы я услужить вамъ, и какъ могъ бы я насолить коменданту, что мн въ особенности пріятно? Онъ вполн заслужилъ это. Онъ съ людьми обращался не какъ съ людьми, а какъ съ собаками.

— Отлично, другъ мой, сказала Примитива.— Вы отъ этого не пострадаете. Я по-царски награжу васъ, и позабочусь о вашей будущности. Я узжаю изъ этой страны, отъ васъ и отъ жены вашей зависитъ хать со мною, и навсегда остаться при мн.

— Нтъ, сударыня, отвчалъ смотритель, подумавъ немного.— Этого нельзя, это возбудитъ подозрніе и наведетъ на слды. Надо, чтобы никто не думалъ, что я принималъ тутъ участіе и даже зналъ объ этомъ. Приготовь-ка, старуха, пость! крикнулъ онъ жен.— А я между тмъ разскажу, какъ намренъ все устроить.

— Ну, если вы не хотите хать со мною, сказала Примитива, свшему подл нее смотрителю, въ то время, какъ Гертруда вышла въ кухню,— то я иначе позабочусь о вашей будущности. Я устроила, что моя добрая Гертруда, какъ кормилица и няня моя, получитъ изъ наслдства отца хорошенькое имньнце, въ нашей родной деревн.

— Это я принимаю, радостно сказалъ смотритель.— За это я берусь обими руками. Всю свою жизнь желалъ я беззаботно провести старость и не служить никому. Если все кончится благополучно, я еще мсяца два останусь на своемъ мст, а потомъ заболю и все буду хворать, нова начальство не увидитъ, что я не могу боле служить, и честью дастъ мн отставку, потомъ я уду въ имньице, и счастливо заживу на старости лтъ! Ну такъ слушайте! Эта крпость, которую я узналъ теперь и вдоль и поперегъ, настоящее чортово гнздо, санъ чортъ не могъ бы хитре ее выстроить, чтобы ужь изъ нея не вышла ни одна душа, которую онъ сюда затащилъ. И все-таки я провдалъ кое-что такое, что, можетъ быть, никто, кром меня не зналъ. Въ ней есть колодезь, глубоко пробитый въ утес, устроенный на случай осады крпости, когда нельзя добыть воды извн. Я тщательно осмотрлъ колодезь, и нашелъ подл него плиту, которая показалась мн очень подозрительной. Поэтому я спустился разъ туда ночью и нашелъ, что недалеко отъ колодца пробита въ камн лстница и она спускается къ болоту, а подъ болотомъ идетъ ходъ въ лсу, около большой дороги. Въ лсу, въ чащ, ходъ этотъ поднимается и выходитъ около скалы. Туда проведу я заключеннаго. Оттуда онъ легко дойдетъ до деревни, найметъ лошадь и доберется до первой станціи. Я же поправлю за нимъ все точно такъ же, какъ было прежде, и запру двери и колодецъ. Тогда никто не будетъ подозрвать меня, и у нихъ не останется слдовъ, по которымъ они могли бы начать поиски. Вы, конечно, должны прогостить у насъ еще дня два, чтобы это никому не бросилось въ глаза, а потомъ старуха моя снова проводитъ васъ Это что такое? вдругъ проговорилъ онъ шепотомъ.— Кто-то идетъ.

По коридору послышались ровные, тяжелые шаги вооруженныхъ солдатъ.

— Что это такое? со страхомъ прошептала Примитива, въ то время, какъ Гертруда боязливо выглянула изъ кухни, откуда виднлся пылавшій очагъ. Звонъ оружія раздался у самаго порога, дверь отворилась и послышался громкій голосъ унтеръ-офицера:

— По приказанію его превосходительства господина коменданта, мн должны быть переданы вс ключи, которые завтра, при утренней перекличк, вы снова получите отъ коменданта!

— Такъ! равнодушно проговорилъ смотритель, снимая со стни ключи черезъ Примитиву, и тмъ прикрывая ее.— Это хорошо, что господинъ комендантъ избавляетъ меня отъ заботы, хоть усну покойно ночь.

Унтеръ-офицеръ ушелъ.

— Господи! какое несчастіе! тихо проговорила Примитива.— Кажется, комендантъ заподозрилъ. Теперь намъ невозможно будетъ дйствовать! Какъ же попадемъ мы въ казематъ?

— Не безпойкотесь! отвчалъ смотритель, лукаво смясь.— Послдняя попытка къ бгству напугала коменданта, онъ сталъ подозрителенъ и часто неожиданно отбираетъ вс ключи. Но важнаго ничего нтъ, и это не можетъ намъ помшать. Я имлъ это въ виду, и потому взялъ снимки со всхъ ключей, которые намъ нужны. Въ юности я работалъ у наковальни, ну и теперь у кухоннаго очага сдлалъ нчто, конечно, не похожее на ключи, но все-таки я добился своего.

Сквозь толстыя крпостныя стны послышался барабанный бой.

— Они бьютъ вечернюю зорю, сказалъ смотритель.— Теперь вс отправятся на покой. Подождемъ еще четверть часа, и тогда примемся за дло. А я приготовлю все, что нужно.

Молча досталъ онъ потайной фонарь и какіе-то желзные инструменты, молча сидла Примитива и смотрла на его приготовленія, молча стояла Гертруда у очага. Она забыла про вс кушанья и тихо ждала ршительной минуты.

— Теперь пора, сказалъ наконецъ смотритель.— Господи благослови! Запри дверь, старуха, и молись, чтобы все кончилось благополучно!

Молча, какъ привиднія, шли они по коридору и изчезли на лстниц. Они спустились уже почти до самаго низа, какъ вдругъ смотритель схватилъ за руку Примитиву и, остановись, сталъ прислушиваться. Въ тишин ясно раздавался визгъ пилы, перепиливавшей желзо.

— Чортъ возьми! прошепталъ смотритель.— Что тутъ такое? Вдь это пила. Неужели кто нибудь изъ заключенныхъ самъ себя освобождаетъ? Останьтесь тутъ! А я осторожно проберусь туда. У меня зрніе, какъ у кошки, я вижу въ потьмахъ. Да они не стсняются, у нихъ даже огонь! прибавилъ онъ, спустись еще немного.— Это что такое? Да они обработываютъ тотъ же казематъ, который и намъ нуженъ. Этой, парень! крикнулъ онъ, вдругъ подскочивъ, и поднявъ фонарь и молотовъ въ вид защиты.— Что ты тутъ длаешь? Да это новый конюхъ съ нашей конюшни.

При первомъ слов огонь у работника погасъ, но фонарь смотрителя освщалъ его. Это былъ старикъ Виндрейтеръ, въ свою очередь, поднявшій въ вид обороны желзный прутъ.

— Убирайся, смотритель! крикнулъ онъ.— Или я разможжу теб голову!

— Ого! отвчалъ смотритель, — еще мы посмотримъ кто кого одолетъ. Что теб тутъ надо?

— Самъ видишь! отвчалъ тотъ.— Я хочу открыть клтку и выпустить птицу, что сидитъ тутъ?

— Ради Бога! стойте! крикнула Примитива, бросившаяся между обоими освободителями, готовыми броситься другъ на друга.— Мы пришли сюда для той же цли. Кто вы такой?

— Кто я такой? отвчалъ Виндрейтеръ.— Не въ этомъ дло. Я другъ профессора. Если вы тоже хотите освободить его, то тмъ лучше, будемъ работать вмст.

— Пожалуй, сказалъ смотритель.— Это придастъ еще боле правдоподобности, что покушеніе было сдлано силою и вами. Подозрніе не падетъ ни на меня, ни на дорогу, по которой онъ выйдетъ. Это намъ съ руки. Какъ я вижу, вы ужъ скоро кончите.

Дйствительно скоро желзные запоры у дверей были перепилены, дверь отворена, и посреди комнаты показался Фридрихъ, въ страх ожидавшій, когда разъяснится долетавшій до него шумъ. Свтъ упалъ ему на лицо.

— Ура! кончили, крикнулъ Виндрейтеръ.— Идемте, господинъ профессоръ! Идемте за нами! Терять времени нельзя!

— Куда идти? отвчалъ Фюреръ.— Кто вы?

— Разговаривать некогда! вскричалъ смотритель.— Идемте. А что все это значитъ, то вы сами видите, и конечно согласитесь, что зла мы вамъ не желаемъ.

— А если вы сомнваетесь, то вотъ вамъ записочка, сказалъ Виндрейтеръ.

Фюреръ открылъ ее.

— Отъ Ридля! воскликнулъ онъ.— Благородная душа! Такъ онъ не позабылъ меня.

— Нтъ, сказалъ Виндрейтеръ.— Ужъ разъ кого онъ полюбитъ, того никогда не разлюбитъ. Но спшите! Право нельзя терять ни минуты. Тамъ за болотомъ, у каменныхъ ломокъ, васъ ждетъ экипажъ. А потомъ вы передете границу, и додете по желзной дорог до моря. Я ду съ вами, до самой Америки.

‘Слушайся подателя этой записки!’ читалъ Фюреръ.— ‘Я жду тебя. Impavidum ferient ruinae’.— Онъ совершенно правъ, но слова его производятъ на меня совсмъ не то впечатлніе, какого онъ ожидалъ. Я не хочу бжать передъ тмъ, чмъ они грозятъ мн. Я останусь и безбоязненно встрчу все.

— Возможно ли это, сударь? вскричалъ смотритель.— Вы вроятно уже слышали, что вы приговорены. Можетъ быть, сегодня ночью придетъ приказъ и завтра утромъ выведутъ васъ за валъ и пустятъ въ васъ двнадцать пуль.

— Этого не будетъ, сказалъ Фридрихъ.— Этими ужасами меня не обманутъ. Я все обдумалъ. Вдь это было бы открытымъ убійствомъ, а совершить его побоятся. Я не хочу и виду показать, что боюсь призраковъ. Примите мою благодарность за ваше доброе желаніе, передайте такую же благодарность моему другу, но скажите ему, что я остаюсь.

— Да, чортъ возьми, сударь, нетерпливо вскричалъ Виндрейтеръ,— вы думаете, что тутъ дло идетъ только о васъ однихъ. Если для васъ ни почемъ разстрляніе, то что же будетъ съ нами-то? Что же мы должны изъ-за васъ пропасть? Я для васъ нанялся сюда въ крпость конюхомъ — и мн надо бжать съ вами, а то меня откроютъ и зададутъ жару. Такъ это благодарность за вс наши старанія и за нашу преданность?

— Фридрихъ! вскричала тутъ Примитива, стоявшая на порог въ тни и вошедшая въ дверь,— неужели вы будете отказываться, если я буду просить васъ бжать?

— Примитива! вн себя вскричалъ Фридрихъ, прижавъ руки къ груди, и потомъ протянувъ ихъ къ ней, какъ будто желая заключить ее въ объятія. Но посл перваго порыва онъ опомнился, опустилъ руки и пробормоталъ: — Вы здсь? Такъ это точно вы?

— Да, отвчала Примитива.— И я здсь, чтобы спасти васъ. Опасность, о которой вы слышите, вовсе не призрачна, смертный приговоръ дйствительно произнесенъ надъ вами. Врьте мн, я читала его сама, и только случайно удалось мн не допустить подписать его, въ настоящую минуту хитрость моя вроятно открыта, и потерянное наврное постараются вознаградить. Только настоящее время принадлежитъ намъ, а потомъ спасеніе будетъ уже невозможно! Идемте со мною. Не жертвуйте изъ каприза жизнію, которой вы, можетъ быть, долго будете пользоваться на новомъ пол дятельности! Идемте! Умоляю васъ всмъ, что соединяетъ насъ, идеалами и мечтами нашей юности. Докажите, что вы не забыли прошедшаго, что оно было когда-то вамъ дорого, идемте съ нами, и пусть моя рука выведетъ васъ изъ тюрьмы!

Она взяла его за руку — онъ не сопротивлялся.

— Скоре! проговорилъ смотритель.— Теперь надо сбить замокъ у дверей въ канаву, чтобы сдлать видъ, что бгство совершено въ томъ мст! У канавы надо обломать камня два, чтобы предать боле вроятія. А потомъ идемте дальше!

Это было сдлано въ нсколько минутъ. Молча, задерживая дыханіе, поднялись вс на верхъ, до тяжелой желзной двери.

— Теперь ради Бога тише! прошепталъ смотритель.— Теперь мы у угла стны, гд часовня, въ которой стоятъ покойники, умершіе вн крпости. Противъ часовни дверь въ зданіе, гд колодезь. Я пойду впередъ и отворю ее. Потомъ вы должны проскользнуть туда но очереди, и дай Богъ чтобы часовые небыли слишкомъ на сторож, а то мы вс погибли.

Вс остановились съ сильно бьющимися сердцами, тихо отворилась желзная дверь, холодный зимній воздухъ пахнулъ въ нее, и полусвтъ ясной зимней ночи освтилъ бглецовъ. Смотритель пробрался по стн къ дверямъ, и снялъ съ нихъ запоры. Молча пробрались по его слдамъ и бглецы, и почти были уже въ дверяхъ, какъ вдругъ въ углу около стны поднялась маленькая фигура, и дтскій голосъ громко крикнулъ:

— Стой! Что это такое? Кто-то хочетъ бжать!

Это былъ Ричардъ, одтый барабаньщикомъ.

— Проклятый мальчишка! вскричалъ смотритель,— какъ попалъ ты сюда? Прочь съ дороги! Молчи и не выдавай насъ!

— Отчего не выдавать! вскричалъ Ричардъ.— Я выдамъ васъ. Никто не долженъ выходить изъ крпости! Бдная мать моя тоже не вышла. Эй! Сюда! Караулъ!

— Мальчикъ, я задушу тебя, если ты не замолчишь, вскричалъ Виндрейтеръ, схвативъ мальчика за горло.

— Несчастный, вдь ты губишь насъ всхъ, сказалъ Фюреръ подходя, такъ что свтъ отъ фонаря смотрителя освтилъ его.

— Какъ? Это вы, господинъ профессоръ? вскричалъ Ричардъ.— Вы хотите уйти? Идите, васъ я не задержу, вы хорошій человкъ, васъ я никогда не выдамъ. Госпожа совтница часто помогала моей бдной матери, да и вы дали мн денегъ, когда я разъ, помните, былъ у васъ. Этого я не забуду, господинъ профессоръ! Идите! Я не видлъ васъ.

— Я узнаю тебя, сказалъ Фюреръ.— Идемъ со мною! Я пристрою тебя.

— Нтъ, сказалъ мальчикъ,— я долженъ тутъ остаться. Тамъ въ углу похоронили они мать мою. Я убжалъ сюда ночью, чтобы помолиться за нее, такъ какъ днемъ они не пропускаютъ меня и все смются. Но я на зло всмъ хочу сдлаться порядочнымъ человкомъ и хорошимъ солдатомъ, я сдлаю честь матери моей въ могил, такъ что она будетъ радоваться иною, а пока будетъ можно, я не уйду отъ ея могилы.

— Отправляйтесь! снова заторопилъ смотритель.— Время не терпитъ. Къ счастію, кажется, никто не слыхалъ криковъ.

— Торопитесь! сказалъ Ричардъ.— А я останусь тутъ и размету снгъ, чтобы не было видно вашихъ слдовъ..

Они вошли въ зданіе. Поспшно поднята была плита подл колодца, нсколько ступеней вели внизъ въ мрачный ходъ.

— Вотъ сюда, господинъ профессоръ, сказалъ смотритель.— Вотъ вамъ факелы! Идите покойно! Заблудиться нельзя. Черезъ четверть часа вы выйдете на волю.

— Прощайте, Примитива! сказалъ Фридрихъ, держа ее за руку и смотря ей въ глаза.— Благодарю васъ за свое будущее, неужели благодарность эта ограничится настоящей минутой?

— Нтъ, поспшно отвчала она.— Я еще съ вами не прощаюсь. Только что мн удастся выбраться изъ крпости, я поду за вами, и на берегу мы встртимся снова. Я хочу наврное знать, что вы спасены, и хочу торжественно и хорошенько проститься съ вами.

Фюреръ и Виндрейтеръ изчезли въ подземельи, мрачно закрывшемся за ними. Смотритель и Примитива заперли запоромъ зданіе, и черезъ стну возвратились въ крпость. Желзная дверь опять осталась безъ замка. Нигд не было слышно ни малйшаго шума, въ углу стны, на неправильно наложенномъ холмик, стоялъ на колняхъ барабаньщикъ и молился.

IV.
Другъ и врагъ.

Черезъ нсколько дней въ гавани одного приморскаго сверо-германскаго города шла живая, шумная жизнь. Большой морской корабль передъ наступавшею зимою длалъ послдній рейсъ въ Новый свтъ. Экипажъ и пассажиры давно уже доставили багажъ свой на корабль, и спшили со всхъ сторонъ гавани по каменнымъ лстницамъ къ лодкамъ, въ которыхъ подъзжали къ кораблю, слегка покачивавшемуся въ нкоторомъ отдаленіи на зеленыхъ съ блыми гребнями волнахъ, пробивавшихся иногда въ гавань, и ударяя о корабль, разбивавшихся потомъ о громадныя каменныя глыбы дамбы. За гаванью море какъ-то торжественно волновалось, оно не представляло еще ничего ужаснаго, но валы мрачно катились другъ за другомъ, а вдали, на разстояніи нсколькихъ выстрловъ, спускалась срая туча, какъ будто небесныя воды хотли соединиться съ земными. На темныхъ тучахъ блестли, то тамъ, то сямъ блыя крылья быстро спускавшихся чаекъ, которыя радовались морской непогод гораздо боле, чмъ путешественники, непривычные къ морю, и предвидвшіе такое непріятное начало своего плаванія.

На дамб около каменныхъ ступеней сидла на двухъ простыхъ деревянныхъ сундукахъ какая-то семья. Она пріхала позже другихъ, а внизу качалась лодка, управляемая четырьмя матросами, которая должна была перевезти ее на корабль.

Это былъ мастеръ Ремпельманъ съ своимъ семействомъ.

Мастеръ осмотрлъ замки у сундуковъ и задумчиво смотрлъ на лодку, рядомъ съ нимъ, уцпившись за его платье, стоялъ мальчикъ и смотрлъ на море съ боязливымъ любопытствомъ. Жена его сидла на сундук, держа на рукахъ маленькую двочку, которая, чтобы посмотрть на море, уткнулась къ груди матери и такъ и заснула. Втеръ разввалъ волосы молодой женщины, выбившіеся на вискахъ. Она не замчала этого и неподвижно смотрла на безконечное, срое море. Глаза ея были мутны и влажны, какъ будто бы море отражалось въ нихъ.

— Видишь, сказалъ мастеръ мальчику, — вонъ тамъ большой корабль, съ блымъ и краснымъ флагомъ и съ звздами на немъ? Это корабль, на которомъ мы подемъ въ Новый свтъ.

— Да гд же Новый свтъ, отецъ? спросилъ мальчикъ.— Я не вижу его.

— Тамъ, за этой водой, отвчалъ Ремпельманъ.— Мы будемъ хать три недли день и ночь и тогда только прідемъ.

— Отецъ, я боюсь этой воды, сказалъ мальчикъ, сжимая руку отца и прижимаясь къ нему.— Лучше останемся тутъ! И зачмъ демъ мы въ Новый свтъ?

Мастеръ хотлъ улыбнуться на слова мальчика, но это ему не удалось, потому что взоръ его упалъ на жену, въ влажныхъ глазахъ которой виднлся тотъ же вопросъ.

— Зачмъ демъ мы въ Новый свтъ? сказалъ онъ, подумавъ немного и какъ будто отвчая обоимъ.— Я скажу это теб пододробне, когда ты будешь побольше, и сошьешь первую пару сапоговъ. Только тогда ты поймешь это. Мы демъ въ Новый свтъ, потому что я твой отецъ, и потому что я не хочу, чтобы кто нибудь могъ пожимать плечами, когда ты будешь говорить обо мн. И демъ потому, что мн опостыллъ Старый свтъ. Я думалъ, что когда буду опять на свобод, то забуду все, что случилось, но забыть я не могу. Какъ ни весело садился я за работу, мн все казалось, что кто-то стоялъ у меня за плечами и шепталъ: Напрасно ты трудишься: теб не смыть позорнаго пятна. И работа перестала меня радовать, и, кажется, если бы я остался, то сдлался бы никуда негодной тряпицей. Тамъ же работа закипитъ по старому. Для насъ тотъ свтъ не будетъ новымъ, потому что старый мы беремъ съ собой! Вдь мы не разстаемся, не такъ ли, Грете?

Онъ взялъ ее за подбородокъ и вытеръ ей слезы, крупными каплями катившіяся по щекахъ.

— Не такъ ли, старуха? продолжалъ онъ,— или ты тоже боишься этой воды?

— Не смйся надо мною! вздыхая отвчала жена.— Да, я боюсь. Меня страшно пугаетъ, что три недли придется мн быть между небомъ и землею и что между нами и пропастью нсколько тоненькихъ досокъ. Я и думать объ этомъ боюсь! Но ты этого желаешь, ты мужъ. Тамъ гд будешь ты и дти, тамъ мой свтъ и старый и новый.

— Такъ Грете! отъ души сказалъ Ремпельманъ.— Раскаиваться ты не будешь! Тамъ я скоро устрою свои дла. Говорятъ, что хорошій работникъ можетъ жить въ Америк припваючи. Ну а у мастера Ремпельмана нтъ недостатка въ прилежаніи, значитъ нуждаться мы не будемъ. А когда не все будетъ удаваться, то надо вспоминать такое правило, что если хочешь быть доволенъ своей судьбой, то подумай и о такихъ людяхъ, которымъ живется еще хуже, и тогда тотчасъ же примиришься съ своей участью! Мы демъ туда по своей вол, и никто не можетъ остановить насъ. Не всмъ приходится хать такъ, многіе прячутся, какъ воры по ночамъ, и при этомъ еще не знаютъ никакого ремесла, на которое могли бы надяться въ новомъ свт, какъ я на свое, сапожное. Вонъ посмотри-ка въ улицу, вонъ къ городу между дачами и садами! Видишь барина, что идетъ сюда? И онъ, и слуга его кажутся мн знакомыми, какъ будто бы я часто видалъ ихъ, а гд, не знаю. Кажется дла-то одного изъ нихъ не совсмъ-то ловки. Онъ детъ съ нами на одномъ корабл, мы будемъ имть время познакомиться съ нимъ. А теперь пойдемъ, чтобы не попадаться ему на дорог, не надо надодать несчастливымъ людямъ.

— Эй! долго ли будете копаться? крикнулъ снизу грубый голосъ, и громадный багоръ такъ сильно ударилъ по камнямъ, что только искры посыпались, и мальчикъ отскочилъ въ сторону.— Если вы пассажиры и хотите хать въ Нью-оркъ, такъ спшите! ‘Красавица Елена’ уже готова и не будетъ ждать васъ,

Поспшно сошли съ лстницы Ремпельманъ и его семейство, въ то время какъ матросы выносили багажъ.

— Такъ, вскричалъ мастеръ,— я сяду въ середину, ты Грете съ двочкой садись съ лвой стороны, а ты, малый, съ правой! Не бойтесь и держитесь за меня покрпче! Тогда ничего, что васъ немного укачаетъ.

Не одинъ сапожникъ замтилъ на улиц приближавшихся пассажировъ. Съ нкотораго времени по гаваньской дамб ходило два человка, которымъ, казалось, морской втеръ не мшалъ прогуливаться. Они вели жаркую между собою бесду. Тмъ не мене отъ времени до времени они осматривали дорогу въ гавани, такъ что никому не удавалось пройти мимо нихъ незалченнымъ. Если бы вс, спшившіе въ гавани, не были заняты своими длами, то отъ вниманія кого нибудь вроятно не укрылось бы, что на углу, вдоль берега, у забора въ садъ, откуда выглядывали голыя деревья, иногда полуотворялась калитка, и въ нее выглядывали нсколько человкъ, очевидно одной компаніи съ двумя прогуливавшимися мужчинами, которые ожидали только знака, чтобы броситься на помощь имъ обоимъ. Теперь они точно случайно подошли въ лстниц. Матросъ, уже приготовившійся отчаливать, замтилъ ихъ.

— Эй! кликнулъ онъ.— На корабль, кто хочетъ хать на ‘Красавиц Елен?’ Черезъ полчаса она уходитъ.

— Мы демъ на корабль, сказалъ одинъ изъ мужчинъ, — но вамъ надо подождать, мы еще не кончили своихъ длъ.

— Ждать нечего, смясь сказалъ матросъ.— Капитанъ Вульстеръ не захочетъ терять время! Тутъ не помогутъ никакія дла, когда поднимутъ якорь. Ну такъ садитесь или я отчаливаю!

— Подожди немного, Класъ! отвчалъ съ берега мужчина.— Дла мои важны, и если ты меня не знаешь, то слушай же: я посланъ полиціей! Мн надо кое-что обдлать на корабл, и пока я не дамъ позволенія, ‘Красавица Елена’ не выйдетъ изъ гавани.

— Чтобъ тебя черти побрали! проворчалъ матросъ.— Капитанъ не очень-то будетъ радъ, какъ вдругъ подуетъ противный втеръ.

Мастеръ Ремпельманъ кивнулъ своей жен, какъ будто говоря: видишь еще какъ намъ хорошо? Объ насъ никто не думаетъ.

— Вы видите, ваше сіятельство, сказалъ одинъ изъ мужчинъ, поднимая выше воротникъ своего плаща,— мы длаемъ все, что можемъ, но право сдлать боле мы не въ состояніи.

— Я непремнно сообщу куда слдуетъ, отвчалъ другой въ дорогой хорошей шуб,— о готовности сената. Но вы сдлали только половину того, что общали. Желаніе моего правительства не будетъ исполнено, если бжавшій преступникъ не будетъ взятъ.

— Очень жаль, отвчалъ чиновникъ, — но вы знаете взглядъ сената. Мы свободный городъ, дающій въ большинств случаевъ убжище бглецамъ всякаго рода, преступить этотъ принципъ — значитъ возбудить страшную бурю недовольства и, можетъ быть, даже безпокойства. Поэтому необходимо, чтобы вы вручили намъ положительное и прямое требованіе вашего герцога или вашего суда.

— Но къ чему это? вскричалъ его спутникъ.— Я привезъ документы, доказывающіе, что я министръ его высочества моего всемилостивйшаго государя. Сомнваетесь вы воин, или не врите моему полномочію?

— Это до меня не касается, отвчалъ чиновникъ очень почтительно, но твердо.— Мн разсуждать нечего, а слдуетъ только исполнить данные мн приказы. Приводимые вашимъ сіятельствомъ доводы недостаточны для полицейскаго управленія, которое можетъ задержать и выдать бглеца, указаннаго вами, только вслдствіе точнаго и положительнаго требованія вашего герцога. Все, что я могъ сдлать и даже, можетъ быть, больше, чмъ и долженъ былъ сдлать, заключается въ томъ, что я общалъ вамъ, а именно задержать на нкоторое время корабль, на которомъ находится бглецъ.

— Нечего длать, надо довольствоваться, сказалъ Шроффенштейнъ.— Я уже телеграфировалъ герцогу, увдомляя его о своемъ открытіи и прося приказа съ его стороны.

— Хорошо, отвчалъ чиновникъ, вынимая часы.— Теперь девять часовъ. Ужь много, что часа черезъ три долженъ быть отвтъ, если до тхъ поръ отвта не будетъ, то мн придется отпустить и корабль, и пассажира. Можетъ, мы будемъ имть счастіе лучше услужить вамъ въ другомъ дл, и найти вамъ слдъ дамы, которую вы тоже ищете.

— Этимъ вы пріобртете мою еще большую благодарность, вскричалъ Шроффенштейнъ.— Я откровенно признаюсь вамъ, что это дло мн гораздо ближе къ сердцу, чмъ другое, такъ какъ это, дама, давно уже отличающаяся страннымъ, эксцентричнымъ образомъ жизни, къ сожалнію принадлежитъ къ моему семейству. Вслдствіе особенныхъ обстоятельствъ, а именно смерти ея мужа, убитаго бунтующей толпой у нея на глазахъ, состояніе ея такъ ухудшилось, что переходитъ иногда въ полнйшее умственное разстройство, и тогда она Богъ знаетъ, что длаетъ, тратитъ не ей принадлежащее состояніе и ведетъ самый безумный образъ жизни. Въ интересахъ нашей фамиліи мн необходимо найти ее, и я не скрываю, что пріхалъ сюда собственно для нея, и здсь къ счастію случайно открылъ слды бжавшаго государственнаго преступника. Если бы мн удалось найти свою несчастную родственницу, я былъ бы чрезвычайно доволенъ, не столько ради сохраненія фамильной чести, сколько ради возможности заботиться о судьб несчастной! Поэтому я очень благодаренъ вамъ, что вы указали мн на такую отличную помощь въ этомъ случа.

— Да, да, сказалъ чиновникъ, взглянувъ на садовую калитку,— заведеніе для сумасшедшихъ доктора Вернгольда считается въ этомъ отношеніи образцовымъ, бдная дама будетъ въ отличныхъ рукахъ, и прислуга доктора врно будетъ щадить эту особу. Но, не скрою отъ васъ, что не питаю большихъ надеждъ. Вашему сіятельству извстно, что со вчерашняго дня мы подняли на ноги всхъ сыщиковъ, но что до сихъ поръ вс старанія напрасны, и я серьезно боюсь, что вы сбились съ настоящаго слда.

— Нтъ, нтъ, сказалъ Шроффенштейнъ.— Я напалъ на ея слдъ, хотя меня намренно желали обмануть, и не терялъ его, слдъ велъ сюда. Да и присутствіе этого человка подтверждаетъ мое подозрніе: между нимъ и извстной особой существовали отношенія, вполн подтверждающія предположеніе, что ему извстно ея мстопребываніе. Поэтому, мн прежде всего необходимо переговорить съ нимъ. Да, вотъ онъ идетъ! Мн не хотлось бы теперь встрчаться съ нимъ, и я думаю, что на корабл это будетъ удобне.

— Ну такъ сядемте въ лодку и подемте! А я въ это время сообщу капитану свои приказанія.

Они спустились по лстниц и сли въ лодку.

— Отчаливай къ ‘Красавиц Елен’! сказалъ чиновникъ.

— Вонъ идутъ еще пассажиры, отвчалъ матросъ.— Мы ихъ тоже захватимъ съ собою.

— Отчаливай! гнвно крикнулъ чиновникъ.— Я беру это на себя. Они могутъ пріхать въ другой лодк!

Ворча исполнилъ матросъ приказаніе, и скоро лодка отъхала настолько, что только очень зоркій глазъ могъ разсмотрть сидвшихъ въ ней. Съ гаваньской дамб подошли ожидаете пассажиры. Фюреръ въ шуб и шапк, въ которыхъ онъ совершенно походилъ на какого нибудь купца или дльца, онъ шелъ задумчиво, размышляя о торжественности настоящей минуты, разлучающей его на вки съ родиной, со всмъ, что ему было мило. Ридль шелъ съ нимъ подъ руку, онъ былъ напротивъ того веселъ, и не могъ скрыть своей радости, что дйствительно наступила минута, когда онъ могъ считать, что спасъ друга своего отъ власти его преслдователей. За ними шелъ Виндрейтеръ съ дорожнымъ мшкомъ на плеч.

— Дальше нельзя! вскричалъ Ридль, подойдя съ Фюреромъ къ лстниц.— Лодка отчалила. Мы нсколько опоздали, и надо взять другую лодку. Пока она не подъдетъ, мы успемъ, еще поговорить на прощаньи. Я благодарю небо, что наконецъ могу передать тебя втру и вод и оторвать отъ властей коварной земли.

— Ахъ ты врная, честная душа! нжно сказалъ Фюреръ, взявъ его за об руки, искренно посмотрвъ ему въ глаза и отъ души поцловавъ его.— Какъ благодарить мн тебя за твое терпніе, за твою ловкость и стараніе? Право, въ настоящую минуту сердце мое полно различныхъ ощущеній, но самое горькое изъ нихъ — это необходимость разлуки съ тобою. Что если бы ты отправился со мною? Оставь вмст со иною эту страну, гд ты не можешь примнить ни твоихъ взглядовъ, ни твоихъ принциповъ.

— Ну, чего нтъ, то еще можетъ быть, смясь вскричалъ Ридль.— Мн иногда кажется, что и мой чередъ не далекъ. Можетъ быть, я прибуду вскор вслдъ за тобою, но сначала я хочу подождать, пока до меня не дойдетъ очередь быть министромъ.

— Какъ ты можешь шутить такъ! сказалъ Фридрихъ.— И еще въ такую минуту.

— Гораздо лучше шутить, чмъ печалиться о томъ, чего измнить нельзя. Позжай съ Богомъ, другъ, и съ радостнымъ сердцемъ! Въ теб есть все, что нужно для счастья человка, несли правда то, что я когда-то слышалъ, будто къ нмецкому счастью необходима маленькая примсь страданія, то въ ней у тебя нтъ недостатка. Я увренъ, что ты возмешь съ собою порядочную долю тоски по родин, по ея лсамъ, по…

— Ты совершенно правъ, перебилъ его Фюреръ.— Я никогда не буду въ состояніи забыть родины. И ты меня не забывай! Не забудь о томъ, о чемъ я просилъ тебя. Я узжаю, не удовлетворивъ своего желанія. При торопливомъ прощань, Примитива такъ положительно общала мн, что передъ отъздомъ мы еще разъ встртимся, и я такъ радовался, что опять увижу ее. Ея отсутствіе мн непостижимо. Когда ты воротишься, первымъ дломъ справься объ ней! Я боюсь, не случилось ли съ нею какой нибудь бды, а то она наврное бы пріхала сюда.

— Ты очень увренъ, смясь сказалъ Ридль,— но и я тоже думаю, что ты правъ. Положись на меня! Я найду ее, хоть бы она отъ меня пряталась, и передамъ ей твое прощальное привтствіе.

— Разставаясь съ ней, я прощаюсь съ жизнью, серьезно сказалъ Фридрихъ.— И то я все оставляю покойниковъ, покойниковъ и на земл и подъ землею. Не забудь позаботиться за меня о покойникахъ на земл.

— Не забуду, другъ, сказалъ Ридль, пожиная ему руку.— Но на земл теб некого боле искать.

— Нового? Что ты хочешь этимъ сказать?

— Вотъ что: я нарочно не говорилъ до послдней минуты, думая, что это извстіе облегчитъ намъ съ тобою разставанье, и ждалъ такъ долго, что теперь едва успю теб сообщить. Вонъ ужъ детъ лодка. Но все равно, я поду съ тобою, провожу тебя на корабль и потомъ вернусь.

Они сошли съ лстницы. Виндрейтеръ сидлъ на каменныхъ перилахъ, положивъ голову на об руки, и такъ задумался, что не слыхалъ, какъ они сошли, такъ что Ридлю пришлось крикнуть его.

— Что съ тобой, старикъ? сказалъ онъ.— Неужели теб тяжело такъ разставаться?

— Не знаю, господинъ докторъ, сказалъ Виндрейтеръ, поправляя свои сдые волосы и помогая ему ссть въ лодку.— Мн что-то такъ странно, какъ во всю жизнь не бывало, врно это отъ разставанья. Дв ночи сряду я все думаю о мор, да объ утопленникахъ.

— Вздоръ старикъ, смясь сказалъ Ридль.— Морской воздухъ вылечитъ тебя,

— Какую же всть ты сообщишь мн? спросилъ Фюреръ, когда Ридль понстился подл него.

— Можешь угадать ее, отвчалъ Ридль,— Ульрика умерла. Согласно твоему желанію я былъ у нея, чтобы поговорить съ нею о ея будущемъ, такъ какъ ты вообразилъ, что несмотря ни на что, ты обязанъ не бросать ее. Я нашелъ ее умирающей. Ты знаешь, что она не была счастлива при своихъ похожденіяхъ съ герцогомъ, посл роковой встрчи, съ ней было то, что бываетъ съ лунатиками, пробуждающимися вдругъ отъ сна. Хотя она еще жила, но мечта изчезла, а сердце и духъ ея были разбиты. Немудрено, что она захворала горячкою, и пролежала недли между жизнью и смертью. Когда она оправилась, какое-то новое, ужасное приключеніе произвело страшный возвратъ болзни, отъ котораго она черезъ нсколько дней умерла. Она умерла, какъ слдовало умереть твоей жен. Въ этомъ письм она прощается съ тобою, и проситъ простить ее.

Слезы блеснули на глазахъ Фридриха, когда онъ взялъ письмо и тотчасъ же хотлъ распечатать его.

— Не теперь, сказалъ Ридль, удерживая его,— во время долгаго пути, теб довольно будетъ времени заняться этимъ завщаніемъ легкомыслія.

Лодка пристала у ‘Красавицы Елены’ и разговоръ прекратился. Друзья вышли, и Виндрейтеръ за ними. На верху, на послдней ступени веревочной лстницы, онъ вдругъ поблднлъ и зашатался, и не будь подл него матроса, схватившаго его за руку, онъ наврное упалъ бы въ море.

— Старикъ, вдь надъ тобой смяться будутъ, сказалъ ему Ридль, въ то время какъ Фюреръ уже шелъ по палуб.— Неужели ты такая земляная крыса, что съ перваго шага на корабль у тебя голова кружится?

— Не знаю, что со мною длается, господинъ докторъ, сказалъ Виндрейтеръ.— Но въ голов у меня не все въ порядк. Я не новичокъ на вод, и бывалъ въ такихъ, положеніяхъ, что не всякій бы ршился на нихъ, и голова у меня не кружилась, а тугъ только-что хотлъ выйти на палубу, какъ мн представился утопленникъ. Что это значитъ, господинъ докторъ?

— Это значитъ, сказалъ Ридіь,— что я сейчасъ поговорю съ корабельнымъ докторомъ, чтобы онъ выпустилъ теб побольше крови.

Онъ обернулся, отыскивая глазамй Фюрера, и увидлъ, что онъ разговаривалъ съ Шроффенштейномъ и чиновникомъ, въ то время, какъ капитанъ стоялъ подл нихъ съ мрачнымъ и недовольнымъ лицомъ.

— Это что такое? съ удивленіемъ проговорилъ Ридль.— Неужели мы еще не добрались до конца? Пойду поближе, да послушаю.

— Вы, сударь, здсь? воскликнулъ Фюреръ, когда Шроффенштейнъ неожиданно всталъ передъ нимъ на палуб и попросилъ нсколько минутъ разговора.— Такъ вамъ дйствительно удалось еще набросить мн петлю, при первомъ моемъ шаг къ свобод?

— Удивленіе ваше доказываетъ, сказалъ Шроффенштейнъ,— какъ мало знаете вы учрежденія государства, которое вы такъ тяжко оскорбили, и которое такъ смло желали преобразовать. Но вы видите, что порицаемое вами управленіе уметъ защищаться! Вы въ моей власти, сударь, и управленіе этого города дало мн вотъ этого чиновника, но прежде, чмъ я воспользуюсь этою властью, мн хотлось бы доказать вамъ, что я никогда не былъ вашимъ врагомъ, мн хотлось бы даже доставить вамъ возможность безпрепятственно продолжать вашъ путь.

— Это любопытно знать, сказалъ Фридрихъ,— хотя я и не врю, чтобы управленіе этого города, который зоветъ себя свободнымъ, изъявило свою готовность помогать вамъ въ вашихъ козняхъ.

— Объ этомъ посл. Прежде, чмъ съ вами будетъ говорить министръ, сударь, вы должны видть во мн отца, ожидающаго отъ васъ объясненія.

— Отца?

— Вамъ конечно извстно, продолжалъ Шроффенштейнъ, отходя много въ сторону, — что фрейленъ фонъ-Фалькенгофъ была женою моего сына, я что она овдовла, когда они хали отъ внца. По существующимъ у насъ законамъ, по семейнымъ и родовымъ правамъ, молодая вдова лично вмст съ своимъ состояніемъ находится подъ покровительствомъ главы семейства, которымъ я имю честь быть. Въ припадк помшательства, особа эта нашла лучшимъ избавиться отъ моего надзора. Мн извстно, что мы знаете эту особу, и что впродолженіе вашей кратковременной государственной карьеры между вами и ею существовали различныя сношенія. Я даже сильно подозрваю, что при вашемъ освобожденіи она играла неналоважную роль. Поэтому я считаю боле чмъ вроятнымъ, что вы знаете ея мстопребываніе.

— Вы ничуть не ошибаетесь, приписывая освобожденіе мое преимущественно чувствамъ дружбы, издавна существовавшей между мною и фрелейнъ Фалькенгофъ, отвчалъ Фюреръ, — но тмъ не мене послднее предположеніе ваше неосновательно. Мы простились другъ съ другомъ, и съ тхъ поръ я не видалъ ее, хотя очень желалъ этого, и ничего не слыхалъ о ней.

— Подумайте, сударь, сказалъ Шроффенштейнъ, принявъ угрожающій тонъ.— Обдумайте ваши слова! Ваша будущностъ, можетъ быть, даже жизнь ваша зависитъ отъ нихъ. Скажите мн мстопребываніе Примитивы, и вы безпрепятственно удете! Но спшите! Намъ нельзя терять ни минуты.

— Ну такъ сами не тратьте драгоцннаго времени, холодно отвчалъ Фридрихъ.— Вы слышали уже, что я знаю, кром того примите мое увреніе, что если бы я и зналъ мстопребываніе фрейленъ фонъ-Фалькенгофъ, то послднему бы вамъ сообщилъ его. Такой поступокъ можетъ быть совершенъ разв только вами, разв только вы могли бы выдать жертву, счастливо ускользнувшую отъ васъ, какъ плату за свое собственное спасеніе!

— Такъ вы не хотите? Хорошо, въ такомъ случа я еще разъ вернусь въ городъ и возобновлю свои поиски, вы же пняйте сами на себя, что лишили себя послдняго открывавшагося вамъ исхода. Идемте! сказалъ онъ, обращаясь къ чиновнику.— Узнаемъ, не счастливе ли кончились поиски въ город, и нтъ ли увдомленія отъ моего правительства!

— Damn! вскричалъ капитанъ, стоявшій тутъ же и изъявлявшій крайнее неудовольствіе.— Долго ли это еще протянется? Долго ли мн еще ждать?

— Вдь я передалъ вамъ приказаніе высшей полиціи, съ достоинствомъ сказалъ чиновникъ.— Сенатъ отдалъ приказъ, чтобы корабль вашъ задержать до двнадцати часовъ, до тхъ поръ все ршится. Какъ пробьетъ двнадцать часовъ можете поднять паруса, но ни секунды ране, если не хотите познакомиться съ пушками нашей гаваньской батареи.

— Damn! проворчалъ капитанъ, сердито щипнувъ себя за бороду.— Вызжай я четвертью часомъ ране, и они могли бы послать приказъ свой только мн вслдъ, и ничего бы не взяли съ меня! Все безполезныя задержки у этихъ нмцевъ! Надо замтить это себ на всякій случай!

— Проклятый шпіонъ! гнвно вскричалъ Ридль, поднявъ кулакъ вслдъ за удалявшейся лодкой.— Но это не пройдетъ теб даромъ. Идемъ, Фридрихъ! вернемся тоже въ городъ. Возьми деньги и бумаги, а вещи и плата за проздъ пусть пропадаютъ! Что за важность! Когда они вернутся, они не найдутъ тебя. Въ город довольно тайныхъ убжищъ.

— Я ду съ тобою, другъ мой, сказалъ Фридрихъ,— не для того, чтобы спасти себя, потому что никакъ не могу серьезно предположить, чтобы благородный свободный городъ могъ безнаказанно нарушать свои принципы и попирать свободу, но для Примитивы! Очевидно, она гд нибудь недалеко. Шроффенштейнъ преслдуетъ ее, какъ я понялъ изъ его словъ, какъ помшанную, какъ бжавшую отъ родныхъ, искательницу приключеній? Могу ли я ухать, не повидавшись съ нею? Разв не слдуетъ мн спасти ее? И хоть бы мн пришлось погибнуть самому, я все-таки не могу оставить ее въ рукахъ этого человка!

— Ну такъ и есть! вскричалъ Ридль, всплеснувъ руками.— У самого еще на ше петля, а ужъ онъ думаетъ спасать другихъ Это чисто нмецкое благородство! но это-то само по себ великое качество и составляетъ наше несчастіе. Мы нмцы ни на минуту не можемъ избавиться отъ этихъ понятій, и если случится когда нибудь серьезно быть — я не могу сказать дурнымъ, но немного благоразумнымъ и нсколько эгоистичнымъ, то этимъ мы не кончаемъ, а погибаемъ отъ своего благородства, какъ отдльными лицами, такъ и цлымъ народомъ!

Они пошли къ лодк, въ которую хотли спуститься.

— Идемъ съ нами, старикъ! сказалъ Ридль Виндрейтеру.— Ты будешь намъ нуженъ.

Виндрейтеръ наклонился къ веревочной лстниц и спустилъ уже ногу, какъ вдругъ голова у него закружилась и онъ, потерялъ равновсіе, зашатался, и крикнувъ: ‘Опять утопленники!’ упалъ въ море.

Крича и призывая на помощь, бросились матросы въ приготовленную лодку, съ баграми и веревками, но все было напрасно, только валы съ плескомъ разбивались о корабль, а тло нигд, не показывалось. Пассажиры и экипажъ пораженные стояли на палуб, а корабельный священникъ сложилъ руки и далъ знакъ, чтобы присутствующіе помолились за душу погибшаго

— Странно! обратился Ридль къ Фюреру.— Что это — случай, или предчувствіе? Но ты самъ слышалъ, что послдніе дни онъ все бредилъ утопленниками?

Во время этой суматохи никто не замтилъ, что отъ дамбы отчалила лодка и подъхала къ кораблю.

— Эй! крикнулъ матросъ.— Спустите сходню! Дураки! разв не видите, что въ лодк дамы, не пойдутъ же он по веревочной лстниц.

Пріхавшія вошли на палубу, Примитива, а за нею горничная бросились въ Фюреру.

— Слава теб, Господи! вскричала Примитива.— Вы тутъ! Ну теперь все въ порядк! Провидніе наградило меня, и я вижу васъ передъ отъздомъ. Я вижу васъ, вижу, что предпріятіе наше удалось вижу васъ въ безопасности и могу проститься съ вами хорошенько, чего нельзя было сдлать при вашемъ бгств.

— Примитива! вскричалъ Фюреръ, дрожа отъ радости.— Такъ я точно вижу васъ? Такъ мн не пришлось разстаться, не увидавъ васъ, еще разъ не поблагодаривъ васъ и не сказавъ вамъ…

Онъ остановился. Примитива опустила взоръ, она не въ силахъ была просить его окончить прерванную рчь.

— Мн тоже очень отрадно видть васъ, сказала она, помолчавъ немного.— Я не скрою, что теперь исполнилось мое единственное, лучшее желаніе. Отправляйтесь же съ Богомъ, желаю вамъ… Она остановилась, тяжело вздохнувъ.— А я, продолжала она,— отправлюсь къ своимъ родственникамъ которыхъ вы знаете, въ южную Францію, и тамъ въ тихомъ уединеніи, посвящу остатокъ дней своихъ горю и воспоминанію. Общайте мн, Фридрихъ, увдомлять иногда о себ! Это будетъ лучомъ, звздой въ моей мрачной жизни!

— О Господи! вскричалъ Фюреръ.— Что говорите вы мн! Отъ радости свиданія я забылъ, какая грозитъ вамъ опасность. Графъ Шроффенштейнъ здсь: онъ ищетъ васъ и хочетъ принудить васъ возвратиться съ нимъ.

— Такъ онъ нашелъ-таки мой слдъ? отвчала Примитива.— Такъ мои объзды, чтобы обмануть его и сбить съ пути, вслдствіе которыхъ я такъ поздно пріхала сюда, были напрасны. Все-таки я не боюсь его.

— Не слишкомъ ли вы легко, сказалъ Ридль, подходя,— смотрите на это дло, я слышалъ изъ его разговоровъ, что онъ, основываясь на закон, требуетъ вашего возвращенія.

— До вдь это невозможно! вскричала Примитива.— Скажите сами! Хотя онъ грозилъ мн запереть меня, какъ помшанную, но какъ исполнитъ онъ эту угрозу? Какое правосудіе поможетъ ему въ этомъ случа?

— Не слишкомъ ли вы надетесь! сказалъ Ридль.— Нтъ такой несправедливости, которая бы не пряталась за законностью, нтъ такого насилія, котораго бы когда нибудь какое нибудь правосудіе не совершало подъ буквою закона. Я боюсь, что онъ запасся полномочіемъ нашего правительства. Здшнее управленіе можетъ не отказать ему.

— Къ чести этого города, этому нельзя поврить, вскричала Примитива.— Я объясню суду, что онъ добивается опеки надо мною, только для того, чтобы распоряжаться моимъ состояніемъ. Пусть они выслушаютъ и посмотрятъ, сумасшедшая ли я.

— Все-таки это нехорошо, сказалъ Ридль,— вдь у насъ существуетъ законъ, предоставляющій глав благородной фамиліи право попечительства надъ женщиною. Закону этому уже лтъ двсти, онъ устарлъ и не исполняется, но тмъ не мене онъ существуетъ, и можетъ въ случа надобности быть примненъ.

— Ну такъ вмсто того, чтобы разсуждать, посовтуй что нибудь! сказалъ Фюреръ.— Врно только то, что фрейленъ не слдуетъ попадать въ ловушку этого человка. Подемте на берегъ! Мы еще успемъ! И бжимъ вмст!

— Чтобы какъ разъ попасть _Къ нему въ лапы! отвчалъ Ридль.— На корабл вы еще въ большей безопасности! Почемъ знать, не нашелъ ли уже онъ слдовъ графини и не увдомленъ ли о ея пребываніи здсь? Въ крайнемъ случа вамъ поневол надо ршиться прокатиться въ Америку.

— А если все ему извстно! съ жаромъ вскричалъ Фюреръ,— пусть-ка онъ прідетъ и попробуетъ отнять ее у меня! Только вмст съ жизнью уступлю я ее.

— Это очень хорошо! и очень по-рыцарски, сказалъ Ридль,— и по лицу графини вижу я, что это ей не непріятно, но, обсудивъ хладнокровно, ты согласишься, самъ, что силою тутъ ничего не сдлаешь. Есть гораздо боле простое средство, которое сразу можетъ отстранить и уничтожить вс препятствія.

— Какое? быстро спросила Примитива.

— Средство! Укажи же средство! настаивалъ Фюреръ.

Ридль улыбаясь посмотрлъ ему въ лицо.

— Ну, сказалъ онъ,— для профессора юриспруденціи и бывшаго министра вопросъ такой нсколько наивенъ! Онъ извиняется только твоимъ настоящимъ волненіемъ и разсянностью. Этотъ старый законъ, ставящій женщину въ такую зависимость, относится только до незамужнихъ женщинъ. Замужнія же зависятъ отъ своихъ мужей. Женись на фрейленъ! И тогда пусть Шроффенштейнъ является съ своимъ закономъ. Внчайся! Если я не ошибаюсь, теб не трудно ршиться на это!

— Примитива, вспыхнувъ, сказалъ Фюреръ покраснвшей Примитив,— слышали ли вы эти слова, звучащія для меня благословеніемъ моей родины! Да, это такъ, это волшебство, отъ котораго распадается все! Говорите, Примитива, можете ли вы ршиться привести въ исполненіе лучшую мечту нашей юности?

Онъ взялъ ее за руку и тихо привлекъ къ себ. Она не сопротивлялась и съ чувствомъ досмотрла на него.

— Да, прошептала она,— позвольте мн въ отвтъ вамъ высказать признаніе того, что съ самаго дтства, съ тхъ поръ, какъ я стала чувствовать и думать, я любила васъ. Я принимаю вашу руку, другъ мой, и пойду съ вами на конецъ свта, и буду вашей.

— Браво! вскричалъ Ридль, взявъ за руки молодую чету.— Ну теперь сейчасъ васъ надо поймать на слов! Вы оба свободны и не связаны, въ этомъ я могу свидтельствовать, бумаги вс съ вами, въ свидтеляхъ недостатка не будетъ, капитана и меня достаточно, да и священника я, кажется, тутъ видлъ! Это все въ моемъ дух. Четверть часа тому назадъ смерть, а теперь полная жизнь, тамъ неожиданная могила, а тутъ свадьба на палуб! Приготовьте кольца. До прізда шпіона васъ надо соединить, такъ чтобы никакая консисторія не могла развести!

Чета, пораженная своимъ счастіемъ, едва понимала слова благороднаго друга, она едва замтила, что онъ ушелъ, и очнулась только, когда капитанъ и пасторъ подошли удивленные неожиданностью и узнавъ обо всемъ случившемся, высказали искреннія пожеланія счастья. Не было причины препятствовать соединенію влюбленныхъ и потому вскор матросы, пассажиры, въ свою очередь крайне удивленные, съ любопытствомъ образовали кружокъ около главной мачты. Около самой мачты стоялъ пасторъ и соединялъ руки колнопреклоненной четы.

Кажется, никогда не произносилось съ такой искренностью Да передъ священнымъ алтаремъ.

‘Пути Господа,— заключилъ проповдникъ свою краткую рчь,— неисповдимы, но вс они ведутъ къ одной цли! Чета эта соединяется не въ священномъ дом, ее не сопровождаютъ на важномъ пути ни музыка, ни пніе. Она вступаетъ въ жизнь не въ праздничномъ наряд, но тмъ не мене духъ Всевышняго ветъ на насъ сильнымъ морскимъ дыханіемъ. Какъ торжественные звуки органа, шумятъ гребни волнъ и жемчужные брызги ихъ служатъ намъ украшеніемъ. Небо покрываетъ насъ, какъ мощный соборный куполъ, мы чувствуемъ вс, что Господь Богъ въ настоящую минуту съ нами, да пребудетъ же Онъ съ нами и съ этой четой вмст съ своимъ благословеніемъ до скончанія дней! Аминь’.

Вс стояли тронутые и молчали.

— Высокопочтенный пасторъ! сказалъ Ридль, пожавъ руку проповдника,— жаль, что намъ приходится разстаться. Вы сказали все что нужно. А вы, прелестная женщина! обратился онъ къ Примитив, стоявшей подъ руку съ мужемъ у борта и влажными отъ слезъ глазами смотрвшей въ даль, — не раскаивайтесь, что внчались безъ внка! Настоящая минута возложила на васъ невидимый и неувядаемый внокъ! Такъ будьте же счастливы! Будьте такъ счастливы, друзья мои, какъ вы того заслуживаете, и пусть счастье ваше длится столько же, сколько воспоминаніе обо мн! Вотъ мое ‘Аминь’.

——

Въ то же самое время, герцогъ Феликсъ, сидлъ въ своихъ комнатахъ у письменнаго стола надъ грудами бумагъ, и казался очень разстроеннымъ.

Поздка герцога въ сосднюю столицу не произвела ожидаемаго дйствія, вмсто того, чтобы разсять его, онъ вернулся еще въ боле безпокойномъ и раздраженномъ состояніи, чмъ былъ передъ отъздомъ. Извстія о судьб Фюрера, о приговор надъ нимъ, о его бгств, о бдствіи всего города и страны потрясли его нжное сердце, слухъ же о смерти Ульрики глубоко поразилъ его. Что надлалъ онъ! Какія чудныя возбудилъ надежды, и какъ осуществились он? Онъ посялъ благословеніе и пожалъ теперь проклятіе. Въ часы уединенія, молодого герцога преслдовали образъ изгнаннаго изъ родины друга его, и блдное мертвенное лицо несчастной Ульрики.

Онъ сидлъ за столомъ съ какимъ-то отчаяніемъ, положивъ голову на руки, какъ вдругъ дверь тихо отворилась и каммердинеръ, осторожно просунувъ голову, приговорилъ:

— Ваше высочество, сюда идутъ герцогиня и господинъ фонъ-Овербергенъ и другіе господа, они торопятся, вроятно что-нибудь важное.

Не усплъ онъ договорить, какъ вошли герцогиня, фонъ-Овербергенъ и судья Веберъ.

— Извини меня, сынъ мой, вскричала герцогиня,— что я прихожу къ теб такъ рано, и не одна! Но получены важныя извстія. Господа, говорите!

— Да, торжественно проговорилъ Овербергенъ, — важныя извстія, великое происшествіе, которое подобно чуду доказываетъ, что нить всемірной исторіи находится въ рук вчнаго и всемогущаго провиднія. Преступникъ, бгствомъ избавившійся наказанія, найденъ въ ту самую минуту, какъ онъ садился на корабль, чтобы ухать въ Америку, и задержанъ. Министръ Шроффенштейнъ, ухавшій за нимъ, выхлопоталъ, чтобы мстныя власти задержали его до полученія приказаній вашего высочества.

— Въ самомъ дл? проговорилъ взволнованный герцогъ Феликсъ.— Фюреръ задержанъ. Такы онъ опять у меня въ рукахъ?

— И теперь ты не выпустишь его? проговорила герцогиня.

— Вы конечно посовтуете мн арестовать его, привезти сюда и наказать? спросилъ Фюреръ, пристально смотря на всхъ поочередно.— И вы, конечно, благочестивый господинъ фонъ-Овербергенъ. И вы, какъ судья и какъ юристъ? Ну а я вамъ скажу, что думаю объ этомъ совершенно не такъ. Я втайн радовался, что Фюреръ ушелъ изъ моихъ рукъ, въ этомъ я видлъ указаніе Провиденія, желавшаго избавить меня отъ труда ршенія этой задачи, я считалъ это предостереженіемъ свыше, что я не долженъ быть судьей того, что произошло между мною и этимъ человкомъ.

— Подумайте, ваше высочество, вскричалъ Овербергенъ,— какъ необходимо дать строгій примръ на такой смлой личности! Я настаиваю не на его смерти. Ваше высочество всегда можете оказать въ этомъ случа милость, но нельзя выпускать его, нельзя оставлять ненаказаннымъ, чтобы онъ насмхался надъ вами на чужбин.

— Насмхался! мрачно и тихо проговорилъ герцогъ Феликсъ.— Дай Богъ, чтобы я могъ ожидать отъ него только насмшки и ничего боле?

— И ты еще колеблешься въ ршенія? вскричала герцогиня, подходя къ нему.— Неужели ты опять сомнваешься?

— Нтъ, помолчавъ сказалъ герцогъ,— я все думаю о слдствіи, все размышляю, какимъ образомъ человкъ, который былъ прежде моимъ ближайшимъ другомъ, могъ стать предводителемъ возстанія, могъ такъ обмануть меня.

— Да, вскричала герцогиня,— и обманулъ уже не въ первый разъ, а еще и раньше, уже въ то время, когда ты считалъ его своимъ лучшимъ другомъ, когда ты избралъ его министромъ! Никогда не было у него иной мысли, кром желанія прмвести въ исполненіе свои тайные планы, тайно работать подъ прикрытіемъ своего государя, вполн доврившагося ему, пока не представится возможности устроить республику на обломкахъ трона. Вотъ какія были его намренія, когда онъ вступалъ къ теб на службу, вотъ какая была его дятельность еще во время перваго возстанія.

— Это неправда! вскричалъ Феликсъ.— Это не можетъ быть правдой. У меня есть доказательства.

— А у меня есть доказательства противнаго, вскричала герцогиня.— Судья Веберъ, говорите! Отъ васъ я слышала, что вы были сами свидтелемъ, какъ онъ говорилъ возмутительную, республиканскую рчь.

— Право? спросилъ Феликсъ.— Что знаете вы объ этомъ? Когда и гд это было?

— Въ ночь возстанія, сказалъ Веберъ,— за нсколько минутъ до смерти его высочества покойнаго герцога. Это было на углу площади. Профессоръ уговаривалъ народъ, взявъ въ руки власть, не останавливаться на этомъ, и совершенно уничтожить престолъ.

— Слышишь, сынъ мой? съ торжествомъ вскричала герцогиня.— Что скажешь теперь?

— Что скажу? вскричалъ Феликсъ, выпрямляясь во весь роетъ.— Что этотъ господинъ, называющій себя судьей и юристомъ, производящій слдствія и осмливающійся произносить приговоры надъ другими — лжецъ! Онъ солгалъ, вопіющимъ образомъ солгалъ! Знайте же, что я самъ былъ въ тотъ вечеръ тайно въ город! Переодтый стоялъ я въ то время въ этомъ мст, въ толп, сзади самого Фюрера, и слышалъ всякое произносимое имъ слово! Прочь съ глазъ моихъ, несчастный! продолжалъ онъ, обращаясь къ Веберу.— И вы осмлились претендовать на высшее судебное мсто въ стран?— и я чуть не былъ ослпленъ до того, что согласился было на ваше назначеніе. Уходите, или гнвъ мой укажетъ приличное вамъ мсто. Колебаніе мое кончено, строго проговорилъ онъ, обращаясь къ остальнымъ,— послднее сомнніе уничтожено, и, вмст съ нимъ, послдняя вра во все, что я слышалъ изъ устъ вашихъ, отъ нын не принимаю никакихъ совтовъ вашихъ! Кто когда нибудь подлилъ мн хоть каплю яду въ чашу, тотъ никогда не будетъ боле пользоваться моимъ довріемъ. Вы, господинъ Овербергенъ, посл того, что я узналъ въ сосднемъ государств о вашей дятельности, сдлаете гораздо лучше, если отправитесь туда, гд поле для этой дятельности будетъ обширне, чмъ у меня въ моихъ владніяхъ. Я лишенъ Фюрера по своей собственной вин и по чужому преступленію, но я постараюсь видть самъ, дйствовать самъ, и надюсь найти для этого силы въ томъ, что я пережилъ!

Онъ взялъ кольцо Фюрера и надлъ его себ на палецъ.

— Не смйте никто, снова вскричалъ онъ,— подъ страхомъ моего гнва вмшиваться въ судьбу человка, бывшаго моимъ министромъ! Я самъ дамъ отвтъ! Ждите моего ршенія!

Гнвно и гордо вышелъ онъ изъ комнаты, и оставилъ герцогиню почти въ безпамятств опустившуюся на руки Овербергена.

— Господи! прошептала она.— Все погибло!

— Нтъ, отвчалъ онъ, грустно улыбаясь,— только неудался планъ, который удастся въ другое время и при другихъ обстоятельствахъ.

——

У устья Эльбы ‘Красавица Елена’ ждала между тмъ своего выхода изъ гавани. Нетерпливо ходилъ капитанъ взадъ и впередъ по палуб и безпрестанно смотрлъ на часы.

— Damn! вскричалъ онъ,— уже половина двнадцатаго! Готовьтесь, ребята! Только что пробьетъ двнадцать, мы поднимемъ якорь, хоть бы пришлось намъ головы сломать!

— Вотъ дутъ, господа, крикнулъ лоцманъ.— Кажется, они очень спшатъ, а за ними по улиц бжитъ человкъ съ бумагой или письмомъ. Врно это почтальонъ, но они не обращаютъ на него вниманія и уже отчалили.

Черезъ нсколько минутъ Шроффенштейнъ съ чиновникомъ былъ на корабл, гд ихъ встртилъ Фюреръ подъ руку съ Примитивой.

— Ну вотъ, вдь я былъ правъ! вскричалъ министръ.— Предположенія мои были основательны, и теперь я знаю, васъ можно полагаться, сударь, на ваши увренія.

— Я отвергаю такое обвиненіе, сударь, отвчалъ Фюреръ.— Когда я говорилъ вамъ, что не знаю мста пребыванія этой особы, я говорилъ вамъ правду. Вскор посл вашего отъзда пріхала она сюда на корабль.

— У меня нтъ ни времени, ни охоты разбирать это, сказалъ Шроффенштейнъ, презрительно отвертываясь и обращаясь къ чиновнику.— Вотъ та дама, о которой я говорилъ вамъ. У васъ есть предписаніе герцогскаго суда задержать эту сумасшедшую искательницу приключеній, и передать ее мн какъ ближайшему родственнику. Прошу васъ исполнить предписаніе.

— Дйствительно такъ, сказалъ чиновникъ, нсколько смущенный спокойствіемъ и достоинствомъ, съ какимъ Примитива слушала все,— если я имю честь говорить съ фрейленъ фонъ-Фалькенгофъ или со вдовою графа Шроффенштейна, то я долженъ просить васъ слдовать за этимъ господиномъ.

— Слдовать она не будетъ, отвчалъ Фюреръ.— Позвольте мн отвчать за нее! Она не та, которую вы назвали. Эта дама носитъ имя Примитивы Фюреръ, она жена моя, нсколько минутъ тому назадъ мы обвнчались въ виду многихъ свидтелей.

Чиновникъ остановился пораженный, Шроффенштейнъ же вспыхнулъ и вн себя воскликнулъ:

— Обвнчались? Этого не можетъ быть! Пустыя отговорки! Безъ согласія попечителя такой бракъ недйствителенъ

— Ну въ этомъ случа вы ошибаетесь, ваше сіятельство, подойдя сказалъ Ридль.— Ваши законныя права не простираются настолько, чтобы вы могли воспрепятствовать браку. Вы можете замазать чернымъ одну досчечку въ вашемъ родословномъ дерев, но жена моего друга съуметъ перенести, это несчастіе.

— Вы видите, сударь, сказала Примитива,— что старанія ваши напрасны, добыча, на которую вы уже совершенно разсчитали, ускользнула отъ васъ. Перестаньте же преслдовать меня! Я забуду все, и общаю вамъ сохранить объ васъ невраждебное воспоминаніе. И вы постарайтесь не сердиться при имени женщины, совершенно счастливой, что она можетъ вполн принадлежать человку своего сердца и слдовать за нимъ всюду, куда броситъ его судьба.

Шроффенштейнъ стоялъ кусая себ губу отъ безсильной злобы, когда къ кораблю подъхалъ посланный, замченный еще прежде лоцманомъ.

— А! радостно переведя духъ вскричалъ Шроффенштейнъ, телеграмма его высочества! Ну такъ слдуйте за своимъ супруговъ! Вотъ ни сейчасъ узнаемъ, куда броситъ его судьба.

Онъ распечаталъ конвертъ, прочиталъ и уронилъ депешу на полъ. Потомъ молча пошелъ въ лодк, вслдъ за нимъ пошелъ и чиновникъ

Ридль поднялъ телеграмму, въ то время какъ она упала изъ рукъ графа.

— Кажется, не совсмъ-то пришлось по вкусу! смясь воскликнулъ онъ.— Слушайте-ка, эта телеграмма отъ самого герцога. ‘Я повелваю’ читалъ онъ,— ‘ничмъ не препятствовать отъзду бывшаго моего министра, профессора Фюрера. Пусть это послужитъ ему доказательствомъ, что другъ его не сдлался врагомъ! Онъ услышитъ еще обо мн, и то, что онъ услышитъ, врно примиритъ его со мною. Герцогъ Феликсъ’.

На городскихъ башняхъ часы пробили двнадцать, матросы привтствовали первый ударъ громкимъ крикомъ, и бросились по своимъ мстамъ. Цпь якоря зазвучала, колесо застучало, и весь этотъ шумъ заглушался голосомъ капитана.

Ридль молча поцловалъ Фридриха, пожалъ руку Примитив, и сошелъ въ лодку. Съ борта онъ махалъ платкомъ, когда ‘Красавица Елена’ величественно закачалась и, поднявъ паруса, съ увренностью освободившей птица, полетла въ открытое море.

Примитива и Фридрихъ стояли около мачты, обнявъ другъ друга, и въ отвтъ тоже махали платками.

— Ну, вотъ скрывается старый свтъ изъ глазъ нашихъ, вскричалъ Фридрихъ, крпче прижимая въ себ жену.— Мы какъ блаженные духи уносимся отъ него, отъ тяжелаго, болзненнаго тла, въ новую отчизну, въ отчизну свободы и счастія! Прощай же, со всмъ, что было дорого намъ, съ горемъ и радостями, съ заботами и надеждами, прощай, любимая, съ болью любимая страна! Мы не принадлежимъ теб боле, но сердца наши никогда не перестанутъ быть съ тобой! Будь счастлива, милая нмецкая родина, такъ счастлива, какою мы представляемъ тебя въ мечтахъ нашихъ! Я знаю, ты будешь такъ счастлива! Я чувствую, ты будешь счастлива и свободна, наступитъ время, когда вс силы твои сольются въ стройное цлое, и нельзя будетъ боле сказать, что пшій конному не товарищъ.

КОНЕЦЪ.

ПШЙ КОННОМУ — НЕ ТОВАРИЩЪ.РОМАНЪвъ пяти частяхъ.

ГЕРМАНА ШМИДТА.

I.Тихій домъ.

II.Въ замк принца.

III.

ГЛАВА IV.Маркизъ Поза.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

I.Темный путь.

II.Первый шагъ.

III.Скрытый огонь.

IV.Мать и дочь.

V.Охота.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ.

I.Пакетъ.

II.Hа дач.

III.Пилигримы.

IV.Жертва.