ПЕРВЫЕ ВОЙНЫ МАЛОРОССИЙСКИХ КОЗАКОВ С ПОЛЯКАМИ1
ПЕРВЫЕ ВОЙНЫ МАЛОРОССИЙСКИХ КОЗАКОВ С ПОЛЯКАМИ1
Первые войны малороссийских козаков с поляками, Костомаров Николай Иванович, Год: 1841
Время на прочтение: 18 минут(ы)
Костомаров Н.И. Казаки. Исторические монографии и исследования. (Серия ‘Актуальная история России’).
М.: ‘Чарли’, 1995.
1 Впервые опубликовано в ж. ‘Молодик’ на 1844 г., Харьков, изд. 1843, вып. 3.
Жалкое зрелище представляла Польша в конце XVI века. Со смертью Батория как будто судьба произнесла над нею приговор свой. Власть короля ослабевала, своевольные магнаты забыли всякие границы буйству, на сеймах не было ладу, в судах правосудия, в управлении порядка, в законах святости. Все были недовольны, от короля до гайдука, но нигде не было так худо, как на Украине. Старинные княжеские и боярские фамилии негодовали на потерю своей литовско-русской самостоятельности, жалели о соединении великого княжества с королевством, страшились за Веру, простой народ до крайности был измучен помещиками, а пуще жидами орандарями, которых притеснения тем были несноснее, что и суда негде было искать, к тому еще буйное жолнерство пировало себе на счет ободранных мужиков и, зимуя по деревням, безнаказанно буйствовало. Духовенство роптало на стеснение Церкви, на обиды от панов, и урядников, на оскорбления от ксендзов. Досталось и козакам на их долю: запретили выходить в поход без воли Коронного Гетмана, начали употреблять их на работы. Всем было худо, но не все равно думали, как помочь горю. Например, дворянство: те, которые не забыли говорить по-своему, и чувствовали, что они Русские, хотели как-нибудь уладить с поляками мирно: на сеймах, депутациями и убеждениями. Но Польша умела их проводить: дадут привилегию на какие-нибудь права и вольности, да вслед за тем и пошлют нарушать их, сам же Король отговаривается, что все делается против его воли, что он дал привилегию — и прав. Духовенство еще хуже думало помочь своему горю. Бессильные мужики тайком шептали: ах, если бы кто-нибудь вступился за них и вызволил из-под этого ярма! А козаки так говорили во всеуслышание: пришла пора посчитаться с ляхами, коли наши права руину ют, коли православную веру вражают, так дадим же мы им! — Умные козаки наперед знали, что лаской и покорностью с поляками им ничего не выиграть и потому решились посчитаться мечами и копьями.
Первое неприятельское действие против поляков, предпринятое с целью освобождения от польского ига, оказали козаки в 1594 году под начальством гетмана Криштопа Косинского. Этот Косинский был шляхтич из Полесья, поляк родом и верою. Не ужившись на родине, он покинул ее, и вскоре явился в Украине. В тот век так было: если человеку худо на свете, нет ни в чем удачи, — иди он в монастырь, или в Сечь: в монастыре он скроется от людей, в Сече будет бить их. Так и Косинский: пришел в Сечь, принял православную веру, а может быть, сказал, что он принял ее, и стал козаком. Козаку недолго подняться вверх, особенно умному и храброму, Косинский ходил в Крым, на Дунай, воевал с татарами и турками, приобрел между товарищами славу и в скором времени стал гетманом, назло своим соотечественникам полякам. Косинский был первый гетман, избранный вольными голосами, без позволения поляков, и первый стал доказывать значение своего сана. Запрещено воевать с татарами — Косинский не только бил нехристей, но еще сносился с Московским царем Феодором Иоанновичем и вызывался помогать ему в войнах с крымцами. Но что важнее всего, Косинский задумал освободить Украину от Польши, хотел быть на самом деле независимым гетманом. Много молодцев разделяло с ним эту мысль, а славнее всех его сподвижников был Иван Лобода, полковник Переяславский. Козак душою и телом, исполинского росту, мужественного вида, страшный гуляка на пирах, отважный и бешеный рубака в сечах — Лобода уже не раз задавал беды татарам, усевал широкие степи буджацскими трупами, знали его и в Молдавии, и Валахии, и по тот бок моря, — имя Лободы гремело в народных песнях и рассказах. Но все прежние подвиги ему теперь нипочем. Поляки утесняют права козацкие, а Лобода волен как птица, родился на степях, не знал никогда господина и знать его не хочет, поляки утесняют православие — а Лобода душу готов положить за малейшее оскорбление его святости. Услышавши о предприятии Косинского, он в скором времени явился на той стороне Днепра с огромною дружиною, набранною около Переяславля, Киева, Лубень и других мест, большую часть ее составляли те несчастные рабы, которых польская тирания заставляла покидать жен и детей и искать в лесах и степях свободы и мщения. Войско козацкое стало под Тарнополем. С каждым днем приходили к нему новые отряды, и уже число подчиненных Косинского простиралось за 7000, но Косинский еще ничего не предпринимал, он сражался не из добычи, а для освобождения Украины, и знал, что в таком великом предприятии надлежит действовать, собравшись с силами.
Косинский знал, что князь Острожский, знаменитый вельможа, сенатор, воевода киевский, пышный и тщеславный до того, что платил 70 000 р. воеводе, чтоб тот постоял перед ним раз в год, благотворительный до того, что содержал 2000 бедных дворян, — был русский по душе и по крови, потомок Св. Владимира, и до того привержен к православию, что каждый год в первую и страстную неделю В.Поста ходил в рубище, изнурял себя голодом и подвигами в стенах Дубенского монастыря. К нему-то послал Косинский послов просить помощи, надеясь, что князь взвесит правоту его дела и примет участие в освобождении Руси. Острожский, вероятно, довольный лестью гетманских послов, обошелся с ними ласково, но не согласился на предложение Косинского. Козацкий предводитель хотел силою заставить князя участвовать в освобождении отечества, вторгся во владения Острожского, начал набирать его подданных в свои ряды, непослушных наказывал и угрожал князю. Острожский устрашился, собрал подчиненную себе шляхту, соседние паны прислали ему помощь в людях, а сын его Януш, заклятый папист, привел из Волыни отличных копейщиков или гусар. Войско польское, неизвестно как велико, двинулось против козаков. Косинский между тем разослал прокламацию по всей Украине, призывая народ к восстанию, а сам выступил из Тарнополя, подошел к Пяткову и окопался. Сила Острожского казалась ему ничтожною. Чтобы не терять времени, он отрядил Лободу с значительным количеством казаков в соседние места набирать ополчения, заготавливаясь на далее, а сам думал с остатком прогнать Острожского.
Оплошность и самонадеянность Косинского допустила Острожан приблизиться к окопам: началась перестрелка. Может быть, несогласия в козацком войске, может быть, неожиданная тактика противников, а может быть, что-нибудь другое, не переданное нам летописями, переменило судьбу сражения в пользу Острожских, которым вначале грозило разбитие. Как бы то ни было, но Януш со своими гусарами так ловко ударил на козаков, что те никак не могли удержать напора их длинных копий, бились-бились, хотели вырваться из окопов — им не дали, 3000 легло на месте… вдруг появилось войско Лободы — Острожане отступили {Лубенский говорит, что будто Косинский отдался в плен и князь простил его. Это принадлежит к таким же вероятным сказаниям, как и то, что будто у Острожского было всего-навсего — 500 человек (!!).}. Косинский хотел поправить свою ошибку, и в самом деле уже по всей Украине поднимал мятеж, пользуясь благоприятным временем, потому что польское войско было занято, надеялся действовать осторожнее и благоразумнее, надеялся многого — вдруг лазутчики внезапно схватили его…
Каков был конец Косинскому, об этом летописи говорят разно. Но вообще все согласны на том, что он погиб насильственною смертью.
Косинского не стало, но во всех концах южной Руси начались мятежи. Появились гайдамаки — смесь пришлецов со всех сторон света с украинцами, по городам и деревням убивали жидов и поляков, в Киеве разорили католический монастырь, в Переяславле Лобода отправил кровавую тризну над падшими под Пятковым. Крестьяне бунтовали против польских помещиков и заставляли многих оставлять свои имения и бежать к трону Сигизмунда испрашивать защиты.
Но Сигизмунд был тогда в Штокгольме. Враги Польши, пользуясь временем, принялись вредить ей. Из внутренних врагов опаснее был Лобода: он неутомимо раздувал в Украине пламя восстания, и уже слава его дошла до немецкого императора. Рудольф вздумал употребить этого человека в свою пользу и послал к нему хоругвь, дары и деньги, прося рыцарей-козаков разорить юрьевскую ярмарку. Император имел здесь две цели: во-первых, повредить Польше, потому что турки не оставят разбоя этого без наказания, во-вторых, отклонить от себя силу неверных, по крайней мере разделить ее. Лобода обрадовался такому предложению: если он сделает набег на турецкие владения, турки нахлынут на Польшу. К Лободе пристал еще какой-то Хлопицкий, живший некогда при дворе Стеф. Батория.
С 3000 козаков отправились они в поход, дошли до Белграда, от него недалеко лежало и местечко Юрьево. В самое то время была ярмарка, знаменитая и великолепная в том веке. Козаки неожиданно напали на Юрьево, обратили его в пепел, грабили, опустошили ярмарку и возвратились с богатою добычею. Вскоре Хлопицкий: был пойман, но убежал снова, и скрылся в Германию.
Рудольф несколько ошибся в расчетах, Л обода остался с лучшим выигрышем. Турки, понимая дело так, что австрийский двор научает Польшу вредить им, послали в Венгрию войско, которое, встретив сначала сопротивление в Мансфельде, после того разбило наголову австрийское войско под начальством эрц-герцога Матфия. Немного утешения римскому цезарю.
Гораздо более утешения козацкому полковнику. Орда татарская явилась в Молдавии, а оттуда поворотила на Покутье: Енятин,, Закусь, Глумач обращены в пепел, немногочисленные отряды под начальством Потоцкого и Владека не могли остановить их, татары разорили Тышменицу и Колюжу и рассеялись по Червоной Руси, все жгли, истребляли, умерщвляли людей, вопреки обыкновенному своему обычаю забирать в плен, и только щадили женщин и девушек. Чермная Русь покрылась кровью и пеплом. И теперь еще нельзя без сострадания читать народных песен того времени, где описывается, как пленные девушки бежали босиком по песку и каменьям, с веревками на шеях, жалуясь, что их русые косы уже не расчесывает мать, а растрепывает татарин бичом.
Сигизмунда еще не было. Канцлер Замойский, управляющий в отсутствие его королевством, один из величайших мужей своей нации, послал прокламацию к сенаторам и панам, представляя, что Речи Посполитой угрожает опасность, и умолял их собрать свои войска и спешить на защиту отечества. Иные читали прокламацию и хвалили, другие притворялись, будто за отдаленностью места не получили ее, великополяне и поморяне, зная, что до них татарам далеко, говорили, что если им нет опасности, то зачем они и пойдут.
Замойский издал новую прокламацию, под назв: de publica negligentia, в которой черными красками изобразил польскую шляхту. Но и это не помогло. А между тем татары подвигались далее и далее: уже Покутье и часть Чермной Руси опустошили до крайней степени, уже проникли в Волынь, разливая пламя и засевая трупами равнины украинские, а поляки все были хладнокровны к беде соотечественников. Только те паны, у которых на юге были имения, собрали отряды, и то уже тогда, когда им грозила видимая опасность. Таким образом, Януш, Князь Збаражский и Юрий Мнишек, воевода Сандомирский соединились с Замойским под Самбором и перерезали дорогу варварам. Татары отступили. Замойский искусно прогнал их в Венгерскую землю и наконец очистил Русь от злодеев.
Украинцы, потерпевшие от татар, оставшись без хлеба, бсз пристанища, жаловались на судьбу, роптали на Польское правительство, требовали вспомоществования, и не получая его ниоткуда, неистовствали. К большему огорчению разоренных, к большему страху тех, до которых не достигло разорение, разносился слух, что татары снова хотят ворваться в Королевство. Но вот приехал и Король, собрали сейм, положили предпринять меры против татарских набегов, а некто Язловецкий намеревался проникнуть в Крым и послал просить участия козаков, надеясь, что жажда добычи увлечет их.
Худо понимали ляхи козаков: Лобода посмеялся, поманил их обещанием и отправился вместо Крыма в Молдавию, где ограбил и разорил Яссы. Посланные против него польские отряды были разбиты козаками под Ямполем. Козаки рассеялись по Волыни, Подоли, Чермной Руси, к ним присоединись разоренные татарами, бездомные и сирые, гонимые за веру всякого рода удальцы, недовольные оседлою жизнью. Пламя обхватило всю Украину. Козаки брали города, и жители принимали их, как избавителей: вырезывали гарнизоны, вешали и топили жидов… ко всем прежним причинам неудовольствий присоединилась еще новая важнейшая: тогда уже распространялась Уния и отдавались на поругание православные церкви.
Между тем Польше грозила внешняя опасность: Седмиградский князь Баторий покусился овладеть Молдавиею, но был прогнан турками, и султан положил обратить Молдавию в турецкую провинцию. Замойский предвидел, что если турки раздвинут свои владения по Днестр, тогда у Польши под боком будет злой враг, всякий час готовый нанести ей опустошение. Чтобы предупредить такое бедствие, надобно было не допустить турков овладеть Молдавиею, и вот Замойский отправился в эту страну, и возвел на престол князя Иеремию Могилу, обязавшегося быть в послушании у польской Короны. Но во время блестящих успехов войск польских в Молдавии, Лобода с пятью полками козаков выступил против высланных на него поляков и разбил их. Сражение произошло у Пяткова, на том самом поле, где легли воины Косинского. Оттуда Лобода ушел на Днепр, собрал на Бугаевской раде старшин, — положили избрать гетмана.
Между предводителями гайдамацких шаек, бродивших по южной Руси, славился больше всех один, по имени Павло Наливайко. Родитель его был купцом в остроге, старший брат служил в замке князя Константина Острожского протопопом, — меньшой занимался пушной торговлею, Наливайко полюбил козачество и войну. У него под начальством было многочисленное войско, составленное из разного рода несчастных, обиженных неустройствами и притеснениями, и пришлецов, которые, не уживаясь на родине, искали убежища в степях Украины.
Наливайко ходил в Седмиградскую область, сносился с эрц-герцогом Максимилианом, и на возвратном пути через Галицию предавал огню и мечу врагов православия и козачества. Его-то избрали козаки гетманом, с уговором, чтобы он слушался рады, коей первыми членами были Лобода, Овара полковник Гадяцкий и хорунжий Шашка. Горько было Лободе: ему, бывшему столько лет представителем козачества, предпочли новичка. Но Лобода скрепил сердце и хотя выказал сильное огорчение и удалился с своею дружиною, однако не запятнал себя неприязненными действиями. Отправясь с хорунжим Саулою в Киевское воеводство и Малороссию по сю сторону Днепра, он очищал этот край от польской шляхты, занимал города, ежедневно увеличивая свои ряды беглыми, особенно от князей Острожских и Вишневецких. Вскоре Саула отправился в Белоруссию.
Прочие козацкие дружины рассеялись по Волыни, Подоле, Покутье, разорили Самбор, Луцк, Брацлав, Могилев на Днестре, королевские и панские замки были превращаемы в пепел, козаки налетали на беспечных панов и истребляли их среди веселости, танцев и забав. Прежде богатые и сильные магнаты теперь являлись в Польшу бедными беглецами, лишенные всего, счастливые и тем, что удалось спасти жизнь. Радостная весть освобождения распространилась по Руси: Волынь и Белоруссия поднимались. Наливайко направил туда свой поход. Прошедши нынешнюю Минскую губернию, он достиг Могилева на Днепре, осадил его и требовал сдачи города. Могилев был почти исключительно наполнен поляками и униатами, которые решились обороняться. Козаки пошли на приступ, гарнизон польский не выдержал натиска и погиб в сече, жиды и униаты перерезаны и перетоплены, Могилев сгорел до последней избы, город богатый и славный своими мануфактурами и торговлею. Только обгорелые пни и колоды возвещали о горе, постигшем ляшское племя, только орлы и змеи, потешаясь богатством яств, объедались вражьими телами. Но не один Могилев — и другие города испытали подобную участь, — всюду разлилось возмущение, везде производились пожары и убийства, дым и пар донеслись до польского двора. Послан был гонец в Молдавию, с предписанием гетману Жолкевскому немедленно возвратиться в Русь для усмирения мятежников.
Наливайко, разделавшись с белорусскими жидами и униатами, опять кружил по Подоли и Покутье, вероятно набирая новых охотников. Там он услышал о приближении Жолкевского. Это было в феврале 1596 года. Польская армия была в незавидном положении: изнуренная походами, не успев отдохнуть на постоях, она должна была еще терпеть от жестокой зимы, бывшей в том году. Наливайко хотел вступить с поляками в сражение, а принял иную тактику: думал изнурить еще более неприятеля и заставлял Жолкевского по целым дням и ночам гнаться за козаками, а сам бросался во все стороны. Так, допустив к себе поляков в Лабунйовичах, сей час ушел к Острополю. Не успел гетман с своими изнуренными солдатами дотащиться до этого города — уже Наливайко с своими залетными козаками шел по дороге к Пикову. Только арьергард малороссийский, заняв селение Мацейовичи, беспечно предался пьянству. Ночью неожиданно напали на них поляки, требовали сдачи, козаки решились драться, но спьяну ничего не могли сделать. Жолкевский зажег деревню, козаки были истреблены, иные взяты в плен.
Между тем Наливайко прибыл в Пиков. Жолкевский за ним гнался и остановился в Острополе: войско не могло далее идти, притом же и лошади, искалечив себе ноги по снегу и гололедице, требовали хоть сколько-нибудь отдыха и корма. Переночевав в Острополе, поляки рано утром выступили, дошли до Пикова, и Жолкевский к сильной досаде узнал, что Наливайко назад тому пять часов пошел по брацлавской дороге. Во что бы то ни стало, Жолкевский решился догнать его и усиленным маршем думал перерезать ему дорогу. Целую ночь, целый день после того шли Поляки без отдыха и к вечеру дошли в селение Домбровку, на речке Олыпанке. Люди и лошади пропадали не евши, войско решительно было неспособно к битве. Козаки поворотили с брацлавской дороги на другую, почти в виду неприятеля, который гонится за ними, догоняет, — и ничего не может сделать. Рано утром образумился Жолкевский, но узнал от схваченных козакоя, что их предводитель перешел реку Собь и пустился по дикой уманской степи.
Что думал Наливайко? Почему не вступил в сражение при Олыпанке? Может быть, зная горячность Жолкевского, Наливайко надеялся, что он и туда за ним погонится: в таком случае верный успех был бы на стороне малороссиян. Что могло сделать в безлюдной степи, зимою, без всякого продовольствия, польское войско, истощенное уже и без того до крайности длинными и бесполезными походами? Ко-закам степь и все лишения нипочем — степь была им довольно известна, полякам же, изнуренным переходами от деревни до деревни, начать переходы из яра в яр, из дебри в дебрь — значило идти на явную гибель. Там бы не медлил Наливайко, не избегал бы сражения, а принудил поневоле поляков биться, и едва ли бы сам Жолкевский не остался на снегах, без погребения, добычею хищных зверей! Никто из козаков не проник хитрого намерения вождя: он со всею малороссийскою скрытностию хранил его в глубине души своей, его подчиненные имели к нему полную веру и простодушно говорили: тильки Бог святый знае, що Наливайко думае-гадае!
Однако при всей хитрой тактике, при всем уменье скрывать свои намерения, показывая вид, будто, несмотря на значительное количество своего войска, он не смеет вступить в сражение, и тем возбуждая во врагах самонадеянность, Наливайку не удалось. Наливайко хитрил и перехитрил. Жолкевский не решился следовать в снеговые степи, и разместил свое войско по деревням, лежащим на границе степи, распустил слух, что скоро выступит, отдыхал и дожидался свежих сил.
Так стояли несколько недель два неприятельских войска, разделенные снегами и дебрями. Положение наливайкова войска было пренесносное. Козаки расположились на той стороне реки Чорни-Воды, питались конским мясом, а лошадей кормили прутьями. Предводитель, опасаясь за жизнь свою, (потому что между козаками начинался ропот), искал средств, как бы выйти из степи и послал двух гонцов: одного к Струсю, брацлавскому старосте, с прошением помирить его с Жолкевским, надеясь тем выиграть время и соединиться с Лободою, а другого послал к Лободе, прося соединиться с ним и забыть старые неудовольствия. Жолкевский, не получая до тех пор подкреплений, желал прекратить войну, но проникая хитрые намерения Наливайка, не принял его предложения, а послал к Лободе, как истинному козаку, а не атаману гайдамацкой шайки, обещая ему королевскую милость и прощение в случае покорности. Лобода, в то время, как Жолкевский гнался за Наливайком, грабил Бар и его окрестности с 700 козаков и оттуда пришел в Белую Церковь. Там он встретил гонцов от Жолкевского и Наливайка. С Наливайком нечего было постановлять условий, потому что Л обода и не думал ему вредить, а что касается до гонца Жолкевского, то, по определению рады, он был отправлен без ответа. Козаки под начальством Савулы соединились с войском Лободы, и все ополчение отступило к Киеву.
Между тем на-помощь к Жолкевскому, который уже стоял в Пикове, шел князь Рожинский с свежим отрядом и получил от него на дороге предписание остановиться в Па-волоче, городе важном по своему положению и укрепленном самою природою. Рожинский, собравши около себя разоренных украинских панов, ловил козаков и умерщвлял. Дошла молва до Киева. Собрана рада: послали Шашку 3000 разорять имения Рожинского, сам же Л обода отправился в Переяславль, а в Черкасах был уже и Наливайко. Шашка стал в Хватове и послал осведомиться о силе неприятеля 300 человек передней стражи. Рожинский не утерпел, не выполнил повеления гетмана, выскочил из Паволочи и разбил стражу. Шашка побежал назад, может быть, и довольный тем, что выгнал его из Паволочи. Вслед за тем 8000 козаков подвинулось к Белой Церкви.
Рожинский не пошел уже назад в Паволочь, хотя, как уверяют, у него было войска не более тысячи, но спешил занять Белую Церковь. По мнению поляков, ему следовало бы запереться в Белоцерковской крепости и ожидать там Жолкевского, но Рожинский не любил медлить.
Вечером 2 апреля Савула с авангардом расположился табором около Белой-Церкви. Рожинский намеревался ночью сделать вылазку и напасть неожиданно на козацкий табор. Наливайко с 3000 козаков думал ночью устремиться на город и крепость и перебить сонных поляков. Ночь была темная и ненастная. Рожинский вышел с поляками из города, а Наливайко с козаками вошел в город в отворенные ворота. Враги не распознали одни других, по причине чрезвычайной темноты. Поляки, идучи на звуки труб и отклики вождей, при помощи факелов, дошли до табора, Рожинский велел ударить из пушек, — козаки встрепенулись, табор снялся. Поляки, думая, что враги обратились в бегство, пустились в погоню, стреляя и махая саблями, но Савула, сделавши движение, к реке Рудавке, возвратился на прежнее место. Наливайко, принявшись было грабить беззащитный город и умерщвлять испуганных козаков, услышал выстрелы, бросил грабеж и поспешил на помощь Савуле. Поляки долго искали козаков и Рожинский велел поворотить к взятому, как думал, козацкому обозу, как вот начала заниматься заря, — яснее, яснее — и Рожинский увидел себя окруженным со всех сторон козаками. Бой был неравный.
Только храбрости Рожинский одолжен спасением жизни своей и сохранением горсти пехоты. Сомкнувшись тесною стеною, предводимые им поляки прорвались сквозь ряды козаков и ушли в крепость, где поспешно заперлись. Множество было побито. Вообще спасение это не дешево обошлось Рожинскому.
Козаки принялись тотчас за осаду Белой Церкви. Но между тем Жолкевский, стоя в Трилесье, в трех милях от Белой Церкви, услышал звук орудий, узнал от схваченных козаков о поражении Рожинского и поспешил к нему на помощь. Козаки, завидевши с высоких курганов польское войско, сняли осаду и поспешно отступили. Жолкевский приходит на поле сражения — и видит груды убитых. Грустно стало ему. Но последовать за козаками тотчас он не решился, не приведши в порядок своего войска и не усиливши его новыми отрядами. И потому начал устраивать свои ряды таким образом: поставил четырехугольником шестнадцать рядов пехоты, — в середине стояли возы, в углах и концах 24 полевых орудия, конница расположена была частью напереди, частью по бокам, частью сзади. В таком виде, подкрепившись новыми силами, выступили поляки.
Козаки, которых число беспрестанно увеличивалось, расположились по разным местам. Сам Наливайко с большим количеством войска отодвинулся к Чигирину, с ним были дружины Лободы и Овары, всего 20 000 войска, исключая гайдамаков, из которых многие пошли по Украине, но многие остались при главном обозе. Атаман Тетеря с сыном заняли Канев, Шашка был напереди и первый встретил Жолкевского. Завязалась битва жестокая, кровавая. Как ни искусно были устроены поляки, однако их гусары ничего не могли сделать козацкому табору. Много дворян польских пало в бою, потери по числу воинов была для Польши очень чувствительны. Козаки удержали за собою поле, но лишились в свою очередь Шашки, вождя храброго и умного. Жолкевский поворотил к Каневу. Козаки не слушались старого своего атамана, говорившего им: ‘Глядите, не була-б потеря’, и заставили его выйти на сражение. Поляки разбили их, а самого Тетерю взяли в плен и продали туркам. Жолкевский разорил многие козацкие населения, разбил еще несколько раз их отряды и двинулся к Чигирину, где стояло генеральное войско. Поход этот был довольно медлен, разосланные для укрощения козаков отряды собирались постепенно, не разом, вешнее половодье разломало мосты, и переправы стали неудобны не только через реки, но даже через большие ручьи. Дошедши до Тясмина, поляки стали, окопались, направили пушки и приготовились к бою. Козацкое войско также изготовилось. Оно было разделено на три отдела: центром начальствовал Наливайко, левым крылом Лобода, правым Овара. Поляки, как бы желая устрашить заранее неприятеля, выставили в виду его три хреста: на двоих висели тела двух козацких предводителей — Богуна и Сомино, с надписью: ‘Karabuntowcow’, третий оставался пустым, как будто еще кого-то не доставало. Козацкая рада велела выставить в ответ полякам хоругвь с надписью: вирному Християнсьтву миром мир, а Ляхам-ворогам пекельный пир, в кого хрест — на того й хрест.
Началась битва и продолжалась семь часов. Поляки устремились на правое крыло Овары, отрезали его, смяли, — и сам Овара лишился жизни. Но мужество других предводителей и храбрость козаков поправили первую оплошность и неудачу. Наливайко с своим центром ударил стеною на поляков, вслед за тем Лобода выскочил из своего поста, и вспомоществуемый свежим засадным войском, бросился на неприятеля с другой стороны. Поляки смешались, расстроились и обратились в бегство. Козаки гнались за ними, били, кололи, утопших из реки вытаскивали и изрубливали: таково было их ожесточение, попадавшихся в плен бесчеловечно умерщвляли, просьб и стонов не слушали. Радовалась вся Украина, слыша, как на ‘Чигиринський сини кравчина католикам похмилъя задала!’
Пристыженный Жолкевский убежал в Белую Церковь, откуда разослал приказы о доставлении нового войска. Вскоре в польский стан явилось множество охотников, а из Молдавии прибыл с значительными силами полоцкий староста Каменецкий. Козацкое войско напротив уменьшалось. Большая часть козаков рассеялась снова по Украине. С Наливайком и Лободою осталось всего до 10 000. Жолкевский, зная, что в Переяславле козаки оставили свои семейства, орудия и войсковую скарбницу, замыслил переправиться через Днепр и напасть на Переяславль. Молва об этом дошла в козацкий стан. Наливайко и Лобода предупредили Жолкевского, переправились за Днепр, истребили за собою все суда, и, услыша, что жители Киева доставляют в стан лодки для переправы полякам, которых Жолкевский хотел вести в погоню за козацким войском, — отправились наказать киевлян, но увидели на противоположном берегу Жолкевского с войском под самым Печер-ским монастырем. Новые запорожские полчища, плывшие под Киев на чайках под начальством атамана Подвысоцкого, были разогнаны бурею и польскою артиллериею, искусно поставленною на берегу. Жолкевский отрядил Потоцкого в Триполь с препоручением переправиться в том месте через Днепр и напасть на Переяславль, а сам через лазутчиков пустил об этом молву между козаками, желая как-нибудь их отвлечь от берега, противоположного киевскому, где стоял сам. Расставленная козаками по дороге стража увидела на той стороне Днепра волов и возы, наполненные лодками и заявила об опасности предводителям. Беспокоясь за свои семейства, козаки снялись с луга, где стояли, и поспешили к Переяславлю. Этого-то Жолкевско-му и хотелось. Собрав свои челны, он, тотчас, по следам козаков, переправился за Днепр и вскоре козаки узнали, что за ними идет сильное войско.
Что делать? Запереться в Переяславле — нельзя. Перяславская крепость очень ненадежна, козаки подвергаются опасности быть стесненными с двух сторон: здесь войско Жолкевского, на другой стороне Днепра войско Потоцкого, да и чем кормить лошадей, которых было более 10 000. Козаки рассудили — лучше двинуться далее с своими семействами и сокровищами, надеясь, что если войско польское не погонится за ним, а пойдет назад, то они могут свободно напасть на него с тылу, а если погонится, то хитрыми увертками его можно изнурить еще лучше, чем в Заднепровье, и нагнать на удобное место, где можно напомнить полякам чигиринское дело. Но Жолкевский проникнул их планы и допустил выйти из Переяславля. Забравши своих жен, детей и имения, они думали перевести их в Лубны, место неприступное, твердое, но пришедши туда, не сломали за собою моста на Суле. Жолкевский,, соединившись с Потоцким, поспешил за ними к Лубнам.
Войско польское остановилось в Тохуцине в 20 милях от Лубен, откуда коронный гетман написал жителям этого города письмо, в котором обещал им королевскую милость, если они не сломают моста и задержат козаков в стенах своих.
Между тем узнал Жолкевский, что в местечке Горошине Сула очень удобна для переправы и, располагая, чтобы во время нападения на Лубны с другой стороны стояло польское войско, послал туда старосту брацлавского Струся с его отрядом. Струсь пошел прямо полем, не сказывая даже ничего и своим подчиненным, и, пришед на место переправы, велел поделать из камыша плоты, изготовил маленькие лодочки, и таким образом переправился на другой берег. Между тем войско польское усилилось несколькими рядами литовской конницы, предводимой Богданом Огинским подкоморием Троцким, который встретился с Жолкевским за 6 миль от Лубен. Поляки ускорили поход, Жолкевский отрядил авангард под начальством Белицкого, который шел форсированным маршем день и ночь, и наконец увидел на высокой горе крепость. Козаки, завидя приближающихся поляков, бросились разламывать мост, но Белицкий пустил на них такую тучу стрел и пуль, что они кинули свою работу, ушли из города и расположились за милю от реки Сулы на урочище Солонице. Белицкий вошел в город.
Тогда Струсь, выбрав из своей конницы двух отборных ездоков, послал к гетману с донесением о своем прибытии, и просил, как скоро Жолкевский явится в город, то чтобы пушечным выстрелом дать ему знать, когда броситься на неприятеля. Чрез несколько времени загремела пушка — и Струсь выскочил из своей засады. Пыль встала от лошадиных копыт — козаки думали, что это татары, но вскоре узнали свою ошибку и увидели себя окруженными спереди и сзади. Страх и замешательство всеми овладели, не знали, что делать. Лобода, чтобы дать Раде время на что-нибудь решиться, послал просить Струся дозволить начать переговоры. Струсь согласился, потому что еще Жолкевский не прибыл к Солонице. Козаки долю спорили, одни говорили бежать в степь, другие представляли им неудобства побега и советовали лучше оградиться окопами и защищаться. Больше всего беспокоили и мешали козакам женщины и дети: они боялись тащиться с ними в дикие степи. Последнее мнение превозмогло, и козаки остались на месте и укреплялись. Между тем прибыл и Жолкевский. Тогда Струсь не хотел слушать никаких уговоров, и поляки окружили козаков так, что они лишились и воды и пастбищ.
Четырнадцать дней длилась эта страшная осада, четырнадцать дней гремели пушки и звучали сабли, козаки доведены были до последней крайности, но сносили ее с удивительным присутствием духа: без хлеба, соли и воды, питаясь вонючим лошадиным мясом, с каждым днем теряя лучший цвет своего юношества, без всякой надежды, они не только не думали сдаваться, но дрались храбро, мужественно и радовались тому, что и враги их терпят: много уже молодых дворян, потомков знаменитых фамилий, легло на валу, сильно измучены были польское войско и предводители трудами и бдением. Долго козаки терпели, — но терпению пришел конец. Когда Жолкевский велел насыпать высокие курганы и с них беспрестанно палил из пушек, и ядра ежеминутно убивали жен и детей в глазах мужей и отцов: такие зрелища больше, чем всякие лишения пищи, отняли у них силу, храбрость, твердость: козак неукротим и груб на войне, в товариществе, но в семействе он человек. Начался всеобщий ропот: все обвиняли Наливайка и Лободу в том, что они завели их туда. Лобода, бывши столько лет идолом подчиненных, идеалом козацкой жизни, под конец лишился доверенности братьев и всей своей чести. От него отняли начальство и на место его избрали Кремского. Новый предводитель предложил козацкой Раде сдаться Жолкевскому, с условием забыть все неудовольствия, бывшие между поляками и малороссиянами, и никого не казнить, кроме главных зачинщиков. Уже невозможно было более терпеть: кучи гниющих человеческих и лошадиных трупов причинили в козацком стане заразу, пищи никакой не было. Надобно на что-нибудь решиться: козаки сдались. На другой день Жолкевский заключил с ними следующие условия:
1.) Козаки могут разойтиться по домам, но без воли короля не должны собираться в строи, выходить в походы и избирать предводителей.
2.) Пушки, знамена, порох, военные запасы и скарбницу должны отдать Жолкевскому.
3.) Наливайка, Лободу с другими предводителями — Мазепою и Кйзимом, выдать.
Все были исполнено. Козаки вышли из своих окопов бледные и чахлые и повергли к ногам Жолкевского булаву гетмана Наливайка, два богатых знамени с гербом немецкого императора, третье знамя с гербом седьмиградским, серебряные литавры и трубы, дары Рудольфа и Максимилиана, тридцать одна пушка досталась победителям. Наливайка и Лободу с другими осужденными повезли окованных цепями в Варшаву, где засадили в тюрьму. Патер Янчинский рассказывает, что во время содержания Наливайка в темнице над головою его день и.ночь стояли воины с топорами, едва только он начинал засыпать, они тотчас пробуждали его обухом, и так мучили его разным образом. О казни всех четырех предводителей говорят разно. Янчинский рассказывает, что Наливайка посадили верхом на раскаленного железного коня и увенчали раскаленным железным обручем. Косинский иначе повествует об их казни, — с ним сходно говорит и народная песня: Наливайкд, Лободу, Мазепу и Кизима, при огромном стечении народа, бросили в медного быка, этого быка поджигали несколько часов медленным огнем, пока слышен был крик несчастных, потом пламя охватило всю махину, и когда потушили его и отворили медного быка, тела страдальцев обратились в пепел… {При составлении этого рассказа сочинитель руководствовался преимущественно Лубенским, Янчинским, Немцевичем, Малороссийским летописцем и народными песнями.}
Присудили Ляхи Наливайка
У волу спалити,
Присудили уси козаченьки
Ляхам видомстите.
15 декабря 1841 Харьков