Первое вооруженное сопротивленіе,— первый военный судъ.
Первое вооруженное сопротивленіе,— первый военный судъ.
(Процессъ И. М. Ковальскаго.)
|
|
А. Михайловъ. Завщаніе. |
корреспонденцію ‘Нов. Времени’ съ описаніемъ казни Ковальскаго.
——
Первое вооруженное сопротивление,- первый военный суд, Виташевский Николай Алексеевич, Год: 1906
Время на прочтение: 33 минут(ы)
Первое вооруженное сопротивленіе было оказано у насъ властямъ революціонерами въ г. Одесс, въ дом на Садовой улиц {Домъ этотъ сохранился.}, 30 января 1878 г. Судились по этому длу Иванъ Мартыновичъ Ковальскій съ товарищами. Такимъ образомъ, изученіе такъ называемаго ‘процесса Ковальскаго’ представляетъ собою громадный интересъ для всякаго, кто желаетъ прослдить эволюцію русской революціонной мысли.
Съ другой стороны, Ковальскій съ товарищами были первыми, которыхъ судили военнымъ судомъ по законамъ военнаго времени, и этотъ процессъ далъ первую казнь за общее политическое преступленіе (т. е. не за цареубійство). Несомннно, это первое обращеніе къ услугамъ военнаго суда было дломъ случая: въ это время шла война съ Турціей, и Одесскій военный округъ находился на военномъ положеніи. При подобныхъ обстоятельствахъ такое выдающееся ‘преступленіе’, какъ вооруженное сопротивленіе жандармамъ, явившимся для обыска, естественно, должно было быть отдано на разсмотрніе военнаго суда. Достаточно вспомнить, что незадолго передъ тмъ военному суду былъ преданъ (и повшенъ) разбойникъ Лукьяновъ, убившій двухъ женщинъ съ цлью ограбленія. Но также несомннно и то, что рано или поздно правительство все равно стало бы предавать военному суду за политическія преступленія, и что указанное стеченіе случайныхъ обстоятельствъ сдлало для правительства переходъ въ длахъ о политическихъ преступленіяхъ отъ гражданскаго суда къ военному лишь боле быстрымъ. Опытъ примненія военнаго суда къ длу Ковальскаго и его товарищей доказалъ, что. этотъ судъ скоръ, ршителенъ и достаточно жестокъ. И это соблазнило агентовъ правительственной власти.
Какъ извстно, посл процесса Ковальскаго чуть не вс дла по политическимъ преступленіямъ передавались на разсмотрніе уже исключительно военному суду и — посыпались казни.
Такимъ образомъ, процессъ Ковальскаго важенъ еще и для характеристики поворотнаго пункта въ судебной политик правительства по отношенію къ политическимъ преступленіямъ {При составленіи настоящаго очерка и имлъ подъ руками: 1) копію обвинительнаго акта, врученную Кленову, съ отмтками и возраженіями послдняго на поляхъ, 2) замтку Свитыча, сдланную для защити (больше 1 1/2 листовъ писчей бумаги убористаго письма): 3) такую же замтку, сдланную мною, 4) замткы, веденная во время суда моимъ защитникомъ Д. В. Стасовымъ, 5) планъ помщенія, гд произошло событіе 30 января, рисованный мною для защиты, 6) почти полный отчетъ о судебномъ засданіи въ перепечатк ‘Новаго Времени’ изъ ‘Вдом. Одес. Градоначальства’, 7) No ‘Вдом. Одес. Градоначальства’ съ описаніемъ демонстраціи у зданія суда посл вынесенія намъ резолюціи, и корреспонденцію ‘Нов. Времени’ съ описаніемъ казни Ковальскаго.
Предупреждаю объ этомъ читателей, чтобы они знали, что я имлъ возможность возстановить въ памяти все, происходившее на суд, и что если есть разногласіе между моимъ разсказомъ и тмъ, что было установлено на суд, то это разногласіе должно быть разршаемо въ пользу моего теперешняго воспроизведенія событій 30 января 1878 г., а также предшествовавшихъ и слдовавшихъ за нимъ обстоятельствъ. Это предупрежденіе избавляетъ меня отъ необходимости каждый разъ въ текст указывать, что то или другое обстоятельство неврно освщено слдствіемъ или судомъ.
Имя въ виду возможно полную характеристику лишь того, что въ процесс Ковальскаго является существеннымъ и единственно важнымъ для историка революціоннаго движенія въ Россіи, я обходилъ массу фактическихъ подробностей. Я при этомъ зналъ, что готовится къ печати VII томъ ‘Государ. Преступн. въ Россіи въ XIX в.’, гд должны быть помщены, между прочимъ, матеріалы по нашему процессу.}.
‘Въ организаціонномъ отношеніи сверъ всегда стоялъ выше юга’,— говоритъ проф. Тунъ {Стр. 129.— Ссылки сдланы на московск. изданіе прошлаго года.}, ссылаясь на брошюру ‘Андрей Ивановичъ Желябовъ. Біографія’ (стр. 16).
Въ общемъ это врно, но не слдуетъ забывать, что въ Одесс, по свидтельству того же автора {Стр. 85.}, уже въ 1878 г. имлся налицо ‘союзъ рабочихъ’. Я могу подтвердить, что еще раньше (1875—1876) революціонная организаторская дятельность среди рабочихъ г. Одессы шла довольно успшно, и уже тогда собирались сходки рабочихъ чуть-ли не въ нсколько сотъ человкъ. Я это слышалъ отъ лица, которому не имю основанія не врить,— отъ товарища по каторг и ссылк, Ребицкаго (псевдонимъ, свою настоящую фамилію, какъ я слышалъ, онъ недавно обнаружилъ, но я ея не знаю), осужденнаго по длу Заславскаго.— Въ то же время, какъ извстно, ‘Сверно-русскій рабочій союзъ’ былъ организованъ на свер всего лишь въ конц 1877 г. {‘Былое’, 1906, I. 175.}, а воззваніе ‘Союза’, съ изложеніемъ его программы, было выпущено еще позже — въ 1879 г. {Тунъ, 125.}.
Не мстничествомъ между сверомъ и югомъ хочу я, конечно, занять читателя. Мн важно было отмтить, что отсутствіе организованности ‘кружка Ковальскаго’ и планомрности въ его дйствіяхъ объясняется не только молодостью этого кружка, не только тмъ, что онъ организовался и дйствовалъ на юг, но и общими условіями того момента революціонной дятельности во всей Россіи.
А моментъ этотъ, въ общихъ чертахъ, можно охарактеризовать слдующимъ образомъ.
Работа пропагандистовъ къ середин 1877 г. была уже сильно дискредитирована въ глазахъ революціонеровъ. Надо, впрочемъ, замтить, что въ самой Одесс дйствовали еще тогда такіе ‘чистые’ пропагандисты, какъ Фомичевъ и Попко. Революціонная мысль находилась въ постоянномъ колебаніи между ‘пропагандою словомъ’ и ‘пропагандою дломъ’. Уже въ 1876 г. совершены были (и въ той же Одесс) два террористическихъ акта, направленные противъ шпіоновъ (Гориновича {Я считаю своимъ долгомъ оговориться, что лично для меня, незнакомаго съ подробностями дла, не выяснено, можно ли было къ Гориновичу примнить терроръ. Случайно лежавшій въ еврейской больниц, въ Одесс, рядомъ съ Гориновичемъ, мой знакомый уврялъ меня, что Гориновичъ не производилъ впечатлніе испорченнаго человка.}) и Тавлева), но даже убійства шпіоновъ тогда не были еще возведены въ систему, и въ конц концовъ они являлись лишь случайно привходящимъ теченіемъ въ русл главной дятельности революціонеровъ.
Что касается этой главной дятельности, то и здсь, какъ извстно, происходилъ въ то время если не кризисъ, то поворотъ. Еще въ конц 1876 г. мн пришлось въ Петербург отъ студента-медика слышать, что такой-то — ‘чудакъ’ только потому, что не можетъ себ представить общество, которое не было бы организовано въ государство. Съ другой стороны, въ томъ же году появилась замчательная работа П. Л. Лаврова ‘Государственный элементъ въ будущемъ обществ’, гд онъ доказывалъ, что государство сохранится до тхъ поръ, пока будетъ существовать и общество. Значитъ, съ одной стороны, революціонная мысль ушла дальше чистаго ‘впередовства’, а съ другой — были еще люди, которымъ все же нужно было еще доказывать, что объектомъ революціонной (созидательной и разрушительной) дятельности должна служить не одна соціальная структура общества, но и его политискій строй. Надо вспомнить при этомъ, что съ конца 1875 г. уже дйствовала партія ‘якобинцевъ’ съ Ткачевымъ во глав (органъ — ‘Набатъ’),— и здсь не представляетъ важности то обстоятельство, что она была слаба: иметъ громадное значеніе, что на лицо была ‘партія’, въ программ которой такъ рзко обозначался политическій элементъ, при чемъ даже шла рчь, не больше и не меньше, какъ о ‘заговор’ съ цлью ‘захвата’ власти. Для полноты картины добавлю, что даже по выход изъ централки я встртился съ такимъ убжденнымъ анархистомъ, какъ М. П. Сажинъ, и что когда во Мценской пересыльной тюрьм у насъ устраивались общія дискуссіи, то я, защищавшій, въ качеств якобинца, необходимость политической борьбы и захвата власти, оставался обыкновенно въ незначительномъ большинств, если не въ единственномъ числ.
Изъ этихъ немногихъ фактовъ видно, какое броженіе переживала революціонная мысль въ то время, когда организовался и дйствовалъ кружокъ Ковальскаго.
Въ то время, когда началъ группироваться вокругъ Ковальскаго кружокъ, въ Одесс было довольно сплоченая группа ‘бунтарей’ съ Дебагорій Мокріевичемъ и Марусей Ковалевской во глав. Но это лишь сильне подтверждаетъ взглядъ, что составъ кружка Ковальскаго чрезвычайно характеренъ, съ только что выясненной токи зрнія, для тогдашняго момента.
Что Ковальскій, убжденный сторонникъ и страстный пропагаторъ терроризма вообще и вооруженнаго сопротивленія въ частности, не примыкалъ къ существовавшему уже въ то время въ Одесс кружку бунтарей,— это я склоненъ объяснять особенностями личнаго характера Ковальскаго. Это былъ фанатикъ-сектантъ въ высшей степени строгій къ себ и въ обыденной жизни слдовавшій общимъ правиламъ личной морали. При этомъ онъ, авторъ изслдованія о сектанств (было напечатано въ ‘Отеч. Зап.’) и вообще интересовавшійся этимъ явленіемъ русской народной жизни, написавшій нсколько трактатовъ о революціонномъ движеніи {Захвачена у него при обыск.} и корреспондировавшій въ нелегальныя изданія, былъ склоненъ къ философскому мышленію и потому любилъ тихую уединенную жизнь. Наконецъ, въ его натур была какая-то мягкость, а въ манерахъ и движеніяхъ — отсутствіе ршительности. Кружокъ бунтарей отличался, en masse, діаметрально противоположными особенностями. Хорошо сплоченное товарищество пріучало себя къ возможности въ каждую минуту, стоя плечо къ плечу, встртить револьверными выстрлами и кинжальными ударами врага — полицію и жандармовъ. Это развивало въ членахъ кружка потребность быть постоянно вмст, жить казарменною жизнью. Стремясь къ осуществленію въ будущемъ высочайшихъ идеаловъ нравственности, отдавая вс свои силы выполненію высшаго назначенія человка на земл — политической дятельности, будучи готовыми въ каждую минуту принести на алтарь служенія народу свою жизнь, члены товарищества совершенно не слдили за личною жизнью другъ друга. Наконецъ, какъ на подборъ, все это были люди физически сильные и ловкіе. Вотъ что, въ общемъ приводило иногда даже къ нкоторымъ эксцессамъ въ жизни кружка бунтарей. А Ковальскій и одного дня не могъ бы просуществовать въ подобной атмосфер. И здсь-то, мн кажется, скрыта была внутренняя причина взаимнаго нерасположенія, которое всегда проявлялось въ отношеніяхъ между Ковальскимъ — съ одной стороны, и кружкомъ Дебагорія и Ковалевской — съ другой. Весьма возможно, что не сознавали этого ни т, ни этотъ, и все дло сводилось обыкновенно къ. столкновеніямъ по поводу незначительныхъ Случаевъ революціонной жизни. Но во всякомъ случа я ршительно утверждаю, что между Ковальскимъ и кружкомъ одесскихъ бунтарей установились отношенія почти антагонистическія.
Помню, когда я, на вечеринк подъ новый (1878) годъ, сталъ держать рчь о необходимости объединить дятельность нашего кружка съ дятельностью кружка бунтарей, то моя рчь ежеминутно встрчала ироническія замчанія со стороны членовъ этого послдняго кружка, и я, какъ сейчасъ, вижу насмшливое лицо покойной Маруси Ковалевской, вызывающе обращенное ко мн во все время, пока я говорилъ.
Какъ бы то ни было, а Ковальскому пришлось организовать свой кружокъ рядомъ съ кружкомъ ‘бунтарей’.
Я познакомился съ Ковальскимъ случайно. Еще не принимая активнаго участія въ революціонной работ, я привезъ изъ Петербурга отъ воспитанника морского корпуса въ Одессу письмо на имя ‘Ковальскаго’. Я принялся, черезъ знакомыхъ, разыскивать адресата и, конечно, скоро нашелъ Ковальскаго, при чемъ я былъ предупрежденъ, что онъ — нелегальный. Оказалось, впрочемъ, что съ Ковальскимъ, не зная его по фамиліи, я часто встрчался въ Одесской публичной библіотек, да и раньше замчалъ его фигуру. А не замтить ея было нельзя. Невысокаго роста, очень полный, съ рыжей бородой и блднымъ лицомъ, онъ останавливалъ на себ вниманіе, благодаря особенному блеску глазъ, въ которыхъ свтились — умъ, ласка, спокойствіе. Только изрдка въ этихъ глазахъ, подъ естественнымъ дйствіемъ условій революціонной дятельности, загоралась тревога или, по крайней мр, желаніе не сказать, даже главами больше того, что требуется. При ближайшемъ общеніи не трудно было обнаружить въ немъ природный юморъ, сказывавшійся и на выраженіи глазъ, въ которыхъ тогда начинало свтиться безобидное лукавство.
Знакомство мое съ Ковальскимъ относится къ концу 1876, а можетъ быть — и къ началу 1877 г. Во всякомъ случа, я помню, что письмо, которое я долженъ былъ ему передать, лежало у меня довольно долго, а изъ Петербурга въ Одессу я пріхалъ къ весн 1876 года. Но я, продолжая изрдка встрчаться съ Ковальскимъ, все еще не принималъ активнаго участія въ революціонной работ. Мое сближеніе съ Ковальскимъ и выступленіе на путь активной революціонной дятельности, а одновременно съ этимъ — и объединеніе наше на почв практической дятельности въ ‘кружокъ Ковальскаго’ произошло постепенно въ теченіе осени 1877 г.
Ближайшимъ поводомъ ко всему этому послужило случайное обстоятельство. Я извстенъ былъ въ одесскихъ кружкахъ, какъ радикально настроенный человкъ, — и по моимъ знакомствамъ съ группами, стоявшими на порог къ радикализму, и по моей издательской дятельности: я издалъ въ Одесс брошюру ‘Мысли Провинціаловъ’ и задумалъ изданіе періодическаго легальнаго соціалистическаго органа ‘Эхо’ (вышелъ только 1-й вып., второй былъ не пропущенъ цензурой цликомъ). Съ другой стороны, я пользовался довольно большимъ успхомъ на сцен, какъ любитель. И когда, въ начал осени 1877 г., зародилась мысль раздобывать деньги на революціонныя надобности путемъ систематической постановки любительскихъ спектаклей, то было предложено взяться за организацію этого дла мн. Благодаря этому, въ круг лицъ, ближе стоявшихъ къ Ковальскому, я сдлался своимъ человкомъ, и тутъ-то выдлился боле тсный кружокъ, который перешелъ къ активной революціонной работ и почти цликомъ былъ арестованъ 30 января 1878 г. вмст съ Ковальскимъ.
Впрочемъ, на лицо было и обстоятельство мене случайнаго характера.
Въ Петербург (въ 1874 и 1876—1876 гг.) я довольно хорошо познакомился съ пропагандизмомъ и перечиталъ не мало книгъ, брошюръ и журналовъ изъ его литературы. Съ нарождавшимися посл ногрома 1872—1874 гг. теченіями революціонной мысли я былъ знакомъ немного мене. И вотъ въ 1877 г., живя съ отцомъ на курорт въ Баваріи, я създилъ въ Женеву. Рекомендательное письмо у меня было (не помню — отъ кого) въ редакцію ‘Набата’. Здсь, въ теченіе 4—5 дней, у меня шли горячіе дебаты съ якобинцами Григорьевымъ и Френкомъ (Ткачева въ это время въ Женев не было) и, подавленный новыми перспективами, которыя открывались передо мной при знакомств съ ‘политикой’ вообще и ‘якобинствомъ’ въ частности, я тутъ же перешелъ къ ‘политической’ программ и исповдыванію ‘неоякобинизма’. Я даже подписалъ тамъ обязательства, которыя налагало на меня вступленіе въ ряды якобинцевъ. И Изъ Женевы я получилъ обратное рекомендательное письмо къ одесскимъ якобинцамъ, уже какъ членъ партіи. Это повело къ боле тсному для меня сближенію съ радикальнымъ міромъ родного города.
Въ боле тсный кружокъ лицъ, группировавшихся около Ковальскаго, кром меня, входило въ сущности немного лицъ.
Сестры Елена и Вра Виттенъ — хозяйки квартиры, гд мы обыкновенно собирались, гд содержали свою типографію и гд, наконецъ, были арестованы.
Владиславъ Станиславичъ Свитычъ-Иличъ примкнулъ къ намъ въ самомъ конц 1877 г. посл побга (10-го декабря) изъ Херсонской тюрьмы. Жилъ онъ въ квартир Виттенъ нелегальнымъ, подъ фамиліей Воскресенскаго.
Василія Дмитріевича Кленова я, кажется, уже засталъ въ числ знакомыхъ сестеръ Виттенъ и, во всякомъ случа, не помню, при какихъ условіяхъ съ нимъ познакомился.
Леонида Михайловна Мержанова (впослдствіи по мужу Абрамовичъ) была старая знакомая Виттенъ и даже жила съ ними на одной квартир.
Александра Владимировна Афанасьева (вдова профессора Кіевскаго университета, по второму мужу, теперь также умершему,— Чернявская) была дятельнйшимъ членомъ кружка.
Такими же дятельными и близкими людьми были: Александръ Николаевичъ Акимовъ, морякъ, студентъ Беверлей, Галина Чернявская и Наташа Южакова.
Довольно близки были къ нашей работ Николай Ивановичъ Миролюбовъ, Салюня Левандовская и Александръ Алексевичъ Алексевъ.
Наконецъ, нкоторое время вертлся около насъ и нкій Маркъ, молодой человкъ, еврей, якобинецъ по убжденіямъ, человкъ недалекій. Онъ былъ нелегальнымъ и скоро куда-то исчезъ изъ Одессы.
Чуть-ли не передъ самымъ нашимъ арестомъ появились среди насъ дв молоденькихъ двушки, присматривавшіяся и проявлявшія тогда еще мало активности. Это — Христина Гринбергъ и Фани Морейнисъ изъ Николаева.
То, что я говорилъ выше о характер эпохи, какъ нельзя ярче отражалось на состав нашего кружка.
Свитычъ явился къ намъ несомнннымъ пропагандистомъ и только здсь примкнулъ къ иде бунтарства.
Ближе стоялъ, насколько я могу судить по воспоминаніямъ, къ нропагандизму и Беверлей.
Чернявская, Южакова и я были чистйшими якобинцами, и мы даже устраивали иногда рагГныя совщанія.
Акимовъ и Афанасьева являлись, въ моментъ моего знакомства съ ними, открытыми, хотя, можетъ быть, и не глубоко врующими бунтарями.
Остальные члены кружка были, какъ кажется, просто ‘революціонерами’ безъ опредленной окраски политическихъ убжденій.
И лишь стоявшій надъ всми нами Ковальскій представлялъ собою чистйшій типъ убжденнйщаго бунтаря, которому эти его убжденія достались посл долгаго, быть можетъ, мучительнаго и тяжелаго размышленія, возможно даже — не безъ борьбы.
Нтъ никакого сомннія, что если бы мы были счастливе и имли возможность нсколько дольше находиться въ общеніи на почв практической дятельности, то, профильтрованный отъ наиболе безразличныхъ элементовъ, нашъ кружокъ пріобрлъ бы однородный составъ и получилъ бы боле опредленную физіономію. Я говорю это на томъ основаніи, что у насъ не сходили съ устъ разговоры о вооруженномъ сопротивленіи. Значитъ, броженіе въ этомъ направленіи происходило довольно значительное. Но пока это были одни разговоры, никого ни къ чему не могшіе подготовить и — обязать.
Необходимо тутъ же отмтить, что чаще всего разговоры были именно о вооруженномъ сопротивленіи, и довольно рдко — о террор въ смысл убійствъ. Если же кое-когда рчь заходила и объ этихъ послднихъ, то дальше убійства шпіоновъ наша революціонная мысль не шла.
Для характеристики этой мысли, можетъ быть, не безполезно будетъ отмтить такой фактъ.
Когда я уже содержался подъ слдствіемъ въ одесской тюрьм, то голова моя стала усиленно работать въ иномъ направленіи, при чемъ мн даже рисовались мелкія подробности. Я себ представлялъ дло именно такъ, какъ оно было осуществлено впослдствіи Логовенко — въ Николаев, Гартманомъ — въ Москв, Желябовымъ — въ Александровск и Богдановичемъ — въ Петербург. Мн казалось возможнымъ подложить подъ рельсы мину и взорвать ее, посредствомъ замыканія электрическаго тока, въ моментъ прохожденія надъ нею позда. Я помню даже такую подробность: мн рисовалось, что кто-нибудь, стоя у позда, поклономъ и снятіемъ шляпы въ моментъ прохожденія позда надъ миною, долженъ былъ бы дать знакъ скрытому гд-нибудь товарищу, чтобы тотъ замыкалъ токъ.
Вс эти соображенія я высказывалъ тогда же Федору Курицыну, съ которымъ нкоторое время сидлъ въ одной камер. Какое употребленіе изъ этого сдлалъ Курицынъ, когда превратился въ предателя,— мн неизвстно {Рчь идетъ о бывшемъ еще недавно старшимъ ветеринарнымъ врачемъ въ Саратов, а нын завдывающемъ ветеринарнымъ дломъ въ Туркестан Федор Курицын. Изъ имющихся уже у насъ матеріаловъ видно, что страницы нашего журнала будутъ украшены доблестнымъ именемъ г. Курицына еще не разъ, съ надлежащими къ этому имени коментаріями. Ред.}.
Возвращаясь къ вопросу о мст, которое занимало вооруженное сопротивленіе въ ‘программ’ кружка, напомню, что въ рукописи Ковальскаго, найденной при обыск у него на квартир посл ареста, онъ давалъ обоснованіе своей вр въ спасительность этого пріема борьбы. Я, кажется, не ошибусь, если скажу, что такъ просто, опредленно и ршительно смотрлъ ни дло изъ числа членовъ нашего кружка онъ одинъ. По крайней мр, я не помню, чтобы слыхалъ отъ кого-нибудь изъ остальныхъ членовъ что-нибудь подобное.
Вотъ цитата изъ только что упомянутой рукописи: ‘Въ большинств случаевъ, если мы говоримъ о всякаго рода насиліяхъ, о вооруженномъ сопротивленіи во время арестовъ и пр., то все это у насъ одни слова, и въ этой сфер мы останемся чистыми пропагандистами. Мы распропагандировали… ношеніе при себ оружія и закупку оружія для возстающаго народа, скажу больше: мы даже добыли не въ маломъ количеств это оружіе и раздавали его народу, а было время, когда всякій порядочный революціонеръ обязанъ былъ таскать за собою револьверъ и кинжалъ. Но когда дло коснулось факта,— мы стали въ тупикъ… И сказался въ насъ потомокъ Рудиныхъ и Репетиловыхъ: ‘шумимъ, братецъ, шумимъ,— а толку нтъ’ (‘О пріобртеніи и раздач народу оружія’).
Всякій, кто представитъ себ то положительное, что скрывается за этою ‘критикою!, тотъ получитъ ясное представленіе объ отношеніи Ковальскаго къ пропаганд не словомъ, а дломъ,— тотъ пойметъ, что не съ кондачка авторъ цитированныхъ строкъ относился къ необходимости физической сил правительства противопоставить такую же физическую силу народа и революціонеровъ.
И въ другомъ мст той же статьи Ковальскій, дйствительно, выражается уже прямо,— ясно и опредленно. Онъ говоритъ: ‘Въ настоящее время, хотя факты эти (сопротивленіе властямъ) и не всегда удачны, но ихъ учащенная послдовательность показываетъ, что уже въ достаточной степени созрла революціонная атмосфера, чтобы слова и мысли наши переходили въ дло, объективируясь въ реальныхъ фактахъ’.
Почти то же самое писалъ Ковальскій и въ воззваніи ‘Голосъ честныхъ людей’ (захвачено на квартир Виттенъ, утромъ въ день ареста). Тамъ мы читаемъ: ‘Теперь послдовалъ цлый рядъ убійствъ шпіоновъ-предателей, было нсколько случаевъ открытаго сопротивленія съ оружіемъ въ рукахъ и много отчаянныхъ побговъ изъ-подъ стражи. Все это свидтельствуетъ, что уже теперь не тотъ духъ времени, какъ былъ прежде,— что уже настала фактическая борьба соціально-демократической партіи съ этимъ подлымъ правительствомъ русскихъ башибузуковъ’.
Мн кажется, посл знакомства съ только что приведенными цитатами, читатель долженъ будетъ согласиться съ моимъ заключеніемъ, что, для тогдашняго времени, Ковальскій имлъ совершенно опредленный и достаточно продуманный взглядъ на дло вооруженнаго возстанія противъ правительственной власти и вооруженнаго сопротивленія ей во всхъ случаяхъ, когда она проявляетъ насиліе по отношенію къ революціонерамъ.
Кружокъ нашъ не былъ ‘кружкомъ’ въ юридическомъ смысл этого слова. Не было лицъ, которые могли бы сказать: ‘мы — члены кружка Ковальскаго’. Съ другой стороны, если нужно было посовтоваться, то къ отдльнымъ лицамъ обращались не потому, что обращаться было обязательно именно къ этимъ лицамъ и именно потому, что они — члены кружка: вопросъ ршался степенью вліянія и уваженія, которымъ пользовалось то или другое отдльное лицо. Въ соотвтствіи съ этимъ, у насъ не было ‘собраній’ и спеціальной ‘кассы’ (‘деньги’, конечно, были), не было ‘устава’, не было хоть на неопредленно продолжительное время, ‘распредленія ролей, не было списковъ (хотя бы въ памяти) членовъ кружка, и мы не составляли эвена въ нкоторой, областной или общерусской, организаціи.
Единственно, что мы успли сдлать до ареста, это — организовать маленькую типографію и отпечатать въ ней 2 прокламаціи, изъ которыхъ распространена была одна (по поводу казни разбойника Лукьянова), другую же (о томъ, что Краевъ — шпіонъ) намъ до ареста распространить не удалось. Изъ насъ В. Д. Кленовъ былъ литографскій рабочій. Хотя типографское дло не было его спеціальностью, но, естественно, находясь постоянно въ типографіи, онъ имлъ возможность хорошо присмотрться къ типографской техник {Въ революціонныхъ цляхъ Кленовъ ходилъ, для ознакомленія съ типографск имъ дломъ, въ типографію Исаковича, гд обыкновенно проводилъ часа 2 въ день, занимаясь наборомъ.}. По его указаніямъ были изготовлены распропагандированными рабочими для насъ настоящія верстатки. Хотя работа была, очевидно, ‘домашняя’, но верстатки удовлетворяли своему назначенію. Рамки у насъ вовсе не было, и мы страшно мучились, свя: зывая форму. Что касается шрифта, то откуда былъ нами добытъ основной фондъ,— я не помню, а главнымъ поставщикомъ недостающихъ буквъ у насъ состоялъ тотъ же В. Д. Кленовъ’ приносившій его изъ типографіи (къ нему даже было предъявлено на суд обвиненіе въ ‘краж’ шрифта, и онъ приговоренъ былъ за это преступленіе особо къ 7-ми дневному аресту при полиціи). Но шрифта было очень мало. Отчасти вслдствіе этого, отчасти съ цлью внести разнообразіе, я покупалъ ‘передвижныя буквы’, мдныя, со станочкомъ, которыми можно было набрать и напечатать что-то не боле полустроки. Самый процессъ оттискиванія производился примитивнйшимъ способомъ, и между нами всегда вызывало хохотъ малйшее напоминаніе объ этомъ процесс. Формочка устанавливалась на стулъ, на нее накладывали бумагу, а затмъ кто нибудь садился и нажималъ бумагу на форму ‘естественнымъ’ прессомъ. Посл этого заглавіе и нсколько заключительныхъ абзацовъ оттискивались набранными въ станочекъ мдными буквами.
Не трудно себ представить, насколько аляповато выходили у насъ оттиски.
Первая прокламація наша была составлена по поводу смертной казни надъ разбойникомъ Лукьяновымъ, о которомъ я выше уже упоминалъ. Это былъ, дйствительно, какой-то зврь: онъ убивалъ свои жертвы ударомъ молотка по голов. Такъ поступилъ онъ и въ случа, окончившемся для него присужденіемъ къ смертной казни: онъ тихо подошелъ сзади къ сидвшей въ кресл, лицемъ къ окну, старушк и двумя ударами молотка раздробилъ ей черепъ. Такимъ же образомъ онъ убилъ и прислугу старушки,— женщину, которая, при томъ, была беременна. За такое зврское преступленіе, совершенное, въ добавокъ, въ то время, когда Одесса, по случаю войны съ Турціей, находилась на военномъ положеніи, Лукьянова предали военному суду, который приговорилъ преступника къ смертной казни. Лукьяновъ былъ повшенъ.
Мы воспользовались этимъ случаемъ. Не отрицая чудовищности преступленія, совершеннаго Лукьяновымъ, мы въ своей прокламаціи указывали, что гораздо боле виновны т, кто грабитъ и разстрливаетъ народъ, т. е. агенты правительственной власти, и ихъ-то предлагали судить народнымъ судомъ и предавать смертной казни.
Прокламація была отпечатана въ небольшомъ количеств экземпляровъ (что-то штукъ 300) и затмъ расклеена на стнахъ домовъ 1 декабря, наканун казни Лукьянова.
Въ то время, какъ шла эта работа, за нами начали слдить. Что подало ближайшій поводъ къ этому,— я не знаю, но что слдили, это несомннно установлено прочитаннымъ на суд рапортомъ жандармскаго унтеръ-офицера отъ 2 января 1878 г. о результатахъ его выслживанія Кленова. 30 января утромъ, когда сестеръ Виттенъ не было дома, шпіонъ, при содйствіи хозяевъ, проникъ въ комнаты, которыя занимали Виттенъ, и безъ труда обнаружилъ, что тутъ — тайная типографія. Между прочимъ, на стол была съ вечера оставлена даже кмъ-то компрометтирующая насъ бумага — ‘Голосъ честныхъ людей’. Это былъ мотивированный, такъ сказать, подписной листъ. Въ воззваніи къ жертвователямъ указывалось на необходимость революціоннымъ путемъ добиваться коренного измненія русскаго государственнаго и соціальнаго строя. Подписи были девизныя или случайныя. Ковальскій, наприм., подписалъ 1 р. подъ псевдонимомъ ‘Иванъ, непомнящій родства’.
Нужно ли было жандармамъ получить непреложное доказательство тому, что въ квартир Виттенъ производится печатанье прокламацій, или на самомъ дл тогда жандармы еще не знали, что типографія — именно у Виттенъ,— я не могу сказать. Но достоврно извстно, что у жандармовъ были въ рукахъ еще боле важныя свднія. Именно, начальникъ жандармскаго управленія, полк. Кноппъ, въ своихъ показаніяхъ, данныхъ на судебномъ слдствіи, говорилъ, что онъ зналъ, что пришедшіе для обыска могутъ встртить вооруженное сопротивленіе, и что именно поэтому онъ послалъ на квартиру Виттенъ восемь нижнихъ чиновъ и, при томъ — вооруженныхъ заряженными револьверами, въ то время какъ обыкновенно посылались на обыски человка 2 въ форм, съ незаряженными револьверами, остальные — переодтыми.
Вечеромъ 30 января мы собрались, по обыкновенію, у Виттенъ. Помню, по какому-то случаю Алексевъ былъ на этотъ вечеръ нами обложенъ данью въ размр 1 бутылки краснаго вина. Стояла на стол и водка. Мы,— смло можно сказать!— мирно бесдовали, когда къ намъ, на 3 этажъ, осторожно, безъ шума, прокрадывались жандармы съ шт.-кап. Добродевымъ во глав…
Часть квартиры, занимаемая сестрами Виттенъ, отдлялась отъ помщенія, гд жила квартирная хозяйка, передней и состояла изъ трехъ комнатъ въ рядъ: вс они выходили окнами на улицу, а въ средней комнат былъ еще и балконъ. Въ крайней комнат была спальня Виттенъ, въ средней — столовая и ‘гостиная’ (съ піанино), а ближайшая къ снямъ на половину была занята кроватью и вещами Мержановой, на половину же — пуста.
Мы сидли за столомъ въ средней комнат и слишкомъ далеки были отъ мысли, что бда на носу. Чуть ли не ровно въ 9 час. вечера быстро распахнулась дверь изъ передней въ первую комнату и — зазвякали шпоры девяти паръ жандармскихъ ногъ… Мы вскочили.
Не успли мы опомниться,— какъ два жандарма очутились у дверей, ведущихъ въ спальню Виттенъ, а другіе два — у ведущихъ изъ столовой въ комнату Мержановой. Въ этой же послдней комнат толпилось еще 4 жандарма и нсколько штатскихъ — понятыхъ. Какъ мы узнали посл, въ числ послднихъ были и шпіоны.
Не сникая пальто, съ фуражкой въ правой рук и портфелемъ въ лвой, шт.-кап. Добродевъ обратился къ намъ съ вопросомъ, кто хозяинъ квартиры. Вра Виттенъ (Елены не было среди насъ) попробовала сначала уклониться, но, конечно, въ конц концовъ было констатировано, такъ сказать, тутъ же оффиціально, что хозяйка — она. Шт.-кап. Добродевъ сказалъ ей, что получилъ приказаніе произвести здсь обыскъ.
Въ моментъ появленія жандармовъ въ квартир Виттенъ находились: Вра Виттенъ, Ковальскій, Свитычъ, Алексевъ, Мержанова, Кленовъ и я.
Добродевъ снялъ пальто и услся за столомъ у окна на улицу. Мы расположились у противоположной стны, отдляемые отъ Добродева преддиваннымъ столомъ.
Добродевъ, написавши начало протокола, сталъ по очереди каждаго изъ насъ спрашивать объ имени, званіи и мст жительства. Эта процедура заняла довольно много времени.
Помню моментъ, когда Ковальскій, уже будучи опрошенъ, стоялъ въ углу комнаты и, приложивъ пальцы рукъ къ губамъ, что-то усиленно соображалъ. Онъ говорилъ впослдствіи, что въ эту минуту онъ ршилъ вопросъ, не выстрлить ли ему въ Добродева отсюда, и пришелъ къ заключенію, что это опасно, такъ какъ онъ могъ бы при этомъ ранить кого-нибудь изъ своихъ.
Что касается меня, то долженъ здсь сказать, что всегда представлялъ себ дло совершенно иначе. Я полагалъ, что мы должны были бы постараться не допустить жандармовъ войти въ комнату, открывъ огонь. Стрлять же въ упоръ въ стоявшихъ уже въ комнат жандармовъ я для себя считалъ въ ту минуту невозможнымъ. Поэтому мн казалось, что дло нами проиграно, и я былъ подавленъ.
Свитычъ былъ боле подготовленъ, такъ какъ съ нимъ Ковальскому удалось переброситься нсколькими словами.
Когда личности всхъ насъ были установлены (Ковальскій имлъ паспортъ на имя Бончковскаго), и были записаны наши адреса, то Добродевъ заявилъ, что долженъ подвергнуть каждаго изъ насъ обыску. Первымъ онъ подозвалъ Ковальскаго,— очевидно, у него были свднія, что Ковальскій будетъ главнымъ дйствующимъ лицомъ въ случа, если ршено оказать сопротивленіе.
Медленно подошелъ Ковальскій къ столу, у котораго сидлъ Добродевъ. Послдній всталъ.
Добродевъ, слдя за малйшими движеніями Ковальскаго, сталъ его спрашивать, нтъ ли при немъ ‘чего-нибудь’.
Ковальскій, съ очевиднымъ расчетомъ выиграть время, сталъ переспрашивать, Добродевъ, держась на чеку, пояснялъ… Руками онъ длалъ передъ собою Мелкія движенія, казалось, онъ боится ихъ опустить, чтобы не открыть грудь и не увеличить разстоянія между ними и Ковальскимъ… Эти нсколько секундъ были чрезвычайно томительны.
Наконецъ, Ковальскій, запустившій тмъ временемъ руку подъ пиджакъ, очевидно, усплъ уже не только вынуть изъ кабуры револьверъ, во и взвесть курокъ, и медленно,— опять таки стараясь отвлечь вниманіе Добродева и выиграть хотя бы еще секунду,— тихо произнесъ:
— Нтъ, ничего этого нтъ… А вотъ это есть…
При послднихъ словахъ, дуло его револьвера было уже направлено на Добродева, и звякнулъ курокъ: револьверъ далъ осчку.
Въ мгновеніе ока Добродевъ, крикнувъ: ‘Жандармы! Жандармы!’, своею лвою рукою высоко кверху приподнялъ правую руку Ковальскаго, а правой рукой схватилъ его за волосы, и въ такомъ положеніи ринулся впередъ, опрокидывая столы. Лампа, стоявшая на стол, за которымъ сидли мы, и свча — на стол, на которомъ писалъ Добродевъ,— при паденіи на полъ опрокинулись и погасли. Тогда раздались, послдовательно одинъ за другимъ два револьверныхъ выстрла. Это стрлялъ Свитычъ,— очевидно, вверхъ, такъ какъ иначе, несомннно, среди жандармовъ были бы убитые или раненые, чего не случилось.
А въ углу, гд шла борьба между Ковальскимъ и жандармами произошло слдующее.
Кто-то изъ жандармовъ усплъ вырвать револьверъ изъ рукъ Ковальскаго, воспользовавшись моментомъ, Ковальскій умудрился еще разъ запустить руку подъ пиджакъ и выхватить кинжалъ, которымъ ранилъ въ плечо жандармскаго унтеръ-офицера Телелевко, а Добродеву нанесъ ударъ въ лвый високъ Истекающаго кровью, офицера увели внизъ, съ Ковальскимъ же продолжали возиться жандармы. Онъ сопротивлялся, но безъ крика, и его оттащили въ переднюю, гд онъ усплъ ранить кинжаломъ еще одного жандарма.
Тмъ временемъ я и Свитычъ, считая, что дло кончено, выбросили свои револьверы черезъ балконъ на улицу, а въ заднихъ комнатахъ кто-то усплъ уже зажечь свчи и лампы. Вс кинулись сжигать компрометтирующія бумаги. Мы были уврены, что Ковальскаго уже увели.
Но не прошло и двухъ минутъ, какъ изъ передней стали раздаваться отчаянные крики Ковальскаго. Я со Свитычемъ бросились туда: на полу бархатался Ковальскій, связываемый жандармами (они обрзали для этого шнуры своихъ револьверовъ). Какъ только я и Свитычъ показались на порог передней, жандармы струсили и кинулись внизъ по лстниц. Чтобы оправдаться передъ начальствомъ, они упорно стояли на томъ, что въ нихъ были тутъ даны выстрлы. Впрочемъ, можетъ быть, со страху имъ дйствительно показалось, что въ нихъ стрляютъ.
Мы развязали Ковальскаго.
Несмотря на то, что во время борьбы Ковальскій жестоко поранилъ себ своимъ же кинжаломъ правую руку между большимъ и указательнымъ пальцами, онъ тутъ же заявилъ, что пойдетъ пробиваться. Онъ засучилъ правый рукавъ пиджака и взялъ кинжалъ. Свитычъ подобралъ брошенный жандармами тутъ, въ комнатахъ, револьверъ Ковальскаго и пошелъ поддержать его.
Пока мы продолжали уничтожать въ комнатахъ компрометирующія насъ вещи, со стороны лстницы послышался окрикъ Ковальскаго: ‘коли, стрляй!’, шумъ, а затмъ и шесть послдовательныхъ выстрловъ. Ковальскимъ тутъ былъ раненъ въ спину кинжаломъ одинъ жандармъ и, пока онъ съ послднимъ боролся, его задержали и обезоружили другіе жандармы.
Разстрлявъ патроны (пулями были ранены три жандарма и дворникъ), Свитычъ поднялся наверхъ и сталъ помогать намъ въ уничтоженіи бумагъ и шрифта.
Минуты черезъ 2-3 мы услышали, что шумятъ уже на улиц: это жандармы тащили отчаянно сопротивлявшагося, избитаго и израненнаго Ковальскаго. Мы вс выскочили на балконъ и подняли ужасный крикъ, ругая жандармовъ и приглашая успвшую уже собраться публику помочь Ковальскому. Припоминаю, что, въ отвтъ на наши крики, жандармы снизу стрляли въ насъ. Ковальскаго, конечно увезли.
А мы остались въ квартир, осажденные жандармами и вызваннымъ съ ближайшей гауптвахты отрядомъ солдатъ. Мы вс сбились въ задней комнат и съ минуты на минуту ждали, что придутъ насъ забирать.
Нельзя не преклониться съ чувствомъ умиленія передъ настойчивостью, самоотверженностью и личною храбростью Ковальскаго,— этого перваго героя террористической эпохи русской революціи, при чемъ революціонеру въ первый разъ пришлось открыто поставить на карту, во время самаго совершенія террористическаго акта, свою жизнь, а въ качеств эпилога своихъ дйствій въ перспектив ожидать смертную казнь. Правда, если бы онъ проявилъ больше организаторскаго таланта до рокового дня, да и въ самый моментъ руководи онъ дйствіемъ, то, конечно, не остались бы не использованными 4 заряда въ револьвер Свитыча (фактъ установленъ на слдствіи осмотромъ револьвера), я могъ оказать существенную поддержку,— и эффектъ получился бы гораздо боле сильный. Но и при этомъ нельзя не вспомнить, что предпріятіе Ковальскаго было первымъ въ своемъ род по времени, и что если бы Ковальскій былъ на мст А. Михайлова, и А. Михайловъ — на мст Ковальскаго, то, можетъ быть, Ковальскому принадлежали бы т слова изъ завщанія А. Михайлова, которыя взяты мною въ качеств эпиграфа къ настоящей стать, а первое вооруженное сопротивленіе, несмотря на общепризнанный выдающійся организаторскій талантъ А. Михайлова, прошло бы въ нкоторыхъ отношеніяхъ также не вполн безупречно съ технической стороны. Развитіе техники подчиняется своимъ особымъ законамъ,— и это въ значительной степени опредляетъ характеръ дла рукъ человческихъ, личныя же качества дятеля привходятъ сюда, лишь какъ одинъ изъ факторовъ. Но основныя черты характера Ковальскаго здсь вылились, какъ нельзя боле, рельефно: онъ возложилъ на себя обязанность — и свято, самоотверженно ее выполнилъ. Онъ настойчиво пускалъ, одно за другимъ, вс средства къ сопротивленію, какія только оказывались въ его рукахъ въ ту или другую минуту, и не сложилъ оружія. Онъ успокоился только тогда, когда физически невозможно было уже сопротивляться’ Въ этомъ — его величіе, какъ человка, и его заслуга передъ народомъ, какъ революціонера.
Считаю нужнымъ здсь именно подвести итоги тому, что сдлано Ковальскимъ, такъ какъ въ моментъ, когда его увезли въ тюрьму, въ сущности роль его была сыграна: на суд онъ выступаетъ въ нсколько иномъ свт.
Итакъ, мы сидли и ждали.
Ждать намъ пришлось долго. 6—8 жандармовъ {На смну ‘выбившимъ изъ строя’ жандармамъ явились новые, которые до того были спрятаны въ засад, на гауптвахт.} и съ десятокъ солдатъ казались той сторон недостаточно сильной арміей для того, чтобъ взять безоружныхъ 5 человкъ, изъ которыхъ 2—женщины. Было послано за ротою солдатъ въ казармы, и потому-то намъ долго пришлось просидть въ томительной осад.
Наконецъ, мы увидли, какъ солдаты, гуськомъ, одинъ за другимъ, бгутъ’ по другой сторон улицы, оцпляя домъ, гд мы находились.
Мн припоминается, будто съ балкона мы кричали уже, что сдаемся. Но, впрочемъ, за достоврное этого не выдаю.
Но когда послышались отчаянные удары прикладами въ дверь Изъ передней, то несомннно мы, вс громко и много разъ заявляли, что сопротивляться аресту не будемъ. Очевидно, солдатъ смущало то обстоятельство, что дверь, по ихъ предположеніямъ, была заперта, можетъ быть, они даже думали, что мы забаррикадировались. На самомъ же дл все сводилось къ тому, что дверь туго отворялась.
Видя, что съ дверью тамъ не могутъ сладить, мы со Свитычемъ направились въ первую комнату, чтобы отворить дверь. Счастье наше, что мы не успли дойти до двери: оба мы были бы несомннно убиты, такъ какъ едва мы прошли среднюю комнату и вошли въ первую, дверь, подъ ударами прикладовъ, распахнулась — и раздался залпъ. Свитычъ приподнялъ ногу и оперся о стну: у него была прострлена нога пулею изъ солдатской винтовки навылетъ. Я почувствовалъ, что меня будто палкой ударило по лвой ключиц, и инстинктивно прижалъ руку къ раненому мсту.
Съ той стороны кричали, чтобы мы сдавались и выходили по одному съ поднятыми руками. Градоначальникъ гр. Левашовъ ругался, какъ извозчикъ. Съ нашей стороны неслись крики, что сдаемся и сопротивляться не будемъ.
Насъ стали выводить по одному, при чемъ съ каждой стороны жандармы держали насъ за руки. У всхъ жандармовъ были револьверы со взведенными курками.
Сначала насъ свели въ корридоръ второго этажа и произвели поверхностный обыскъ квартиры. А затмъ въ нашемъ присутствіи уже тщательно обыскивали каждый уголъ и каждую вещь.
Изъ двухъ раненыхъ Свитычъ, конечно, страдалъ гораздо боле меня: пуля, при выход, вырвала кусокъ мяса съ ладонь величиною. Но, понятно, и я не особенно хорошо себя чувствовалъ съ засвшею въ ключиц пулею. Мы потребовали врача.
Былъ приглашенъ случайно прозжавшій по улиц военный врачъ г. Гуковскій, который наложилъ мн и Свитычу первую повязку.
Для перевозки насъ въ тюрьму были вытребованы арестантскія кареты. Подъ большимъ конвоемъ, часамъ къ 3—4 ночи, доставили насъ къ тюрьм. Старшему конвоиру было, очевидно, приказано предупредить тамъ, что есть два раненыхъ.
— Собак — собачья смерть!— раздалось въ отвтъ со стороны тюремщиковъ,— и это было первое привтствіе, которымъ насъ встртила тюрьма.
Тмъ не мене, Свитыча внесли въ камеру солдаты на рукахъ.
Меня помстили въ башню, Свитыча — въ общую палату тюремной больницы.
На утро мн удалось проникнуть въ больницу, и я, сидя на постели Свитыча, разговаривалъ съ нимъ.
Между прочимъ,— помню,— на вопросъ, что насъ ждетъ, Свитычъ молча провелъ пальцемъ по ше, желая сказать этимъ: ‘повсятъ!’
Въ то же утро меня позвали въ больницу къ доктору. Тамъ у меня была извлечена пуля, и на рану наложена форменная повязка.
Какъ я посл узналъ, за мною, по всей вроятности, не слдили, такъ какъ съ обыскомъ на мою квартиру пришли уже посл того, какъ я былъ захваченъ у Виттенъ. Производившій обыскъ, начальникъ конной жандармской команды, длалъ свое дло съ необычайною злобностью. Такъ мн передавали впослдствіи мать и сестра. Какой-то пожилой товарищъ прокурора, присутствовавшій, по тогдашнимъ обычаямъ, при обыск, оказался добродушнымъ человкомъ и относился къ длу безучастно. Между прочимъ, онъ потихоньку сказалъ сестр, что я арестованъ и что при арест раненъ.
Наоборотъ, арестъ Афанасьевой былъ намченъ раньше. Къ ней пришли съ обыскомъ и ее арестовали еще до того, какъ мы были арестованы, и только на другой день мы узнали, что она также арестована.
Насъ допрашивали на другой же день вечеромъ. По странной случайности, товарищемъ прокурора, присутствовавшимъ при допрос, оказался бывшій воспитатель въ пансіон при Ришельевской гимназіи, гд я жилъ, будучи гимназистомъ. Во время допроса какъ-то обнаружилось, что онъ меня знаетъ.
— А вы его знаете?— спросилъ допрашивавшій начальникъ жандармскаго управленія, полк. Кноппъ.
Товарищъ прокурора подтвердилъ. Какъ мн показалось, онъ умышленно старался самъ обнаружить это,— повидимому, чтобы предупредить жандармовъ и не дать имъ права заподозрить, что онъ имлъ основаніе скрывать о своемъ знакомств со мною.
Помню, что когда Кноппъ зачмъ-то вышелъ, то мы съ этимъ товарищемъ прокурора повели бесду. Онъ мн сказалъ, что, судя по тому, что выяснилось, меня ждетъ не очень строгое наказаніе.
Замчу здсь кстати, что въ присутствіи этого же товарища прокурора (и въ моемъ) пересматривались захваченныя у меня бумаги. Онъ просматривалъ и передавалъ жандарму для уничтоженія. Но какой-то жандармскій офицеръ, изъ любви къ искусству, вторично разсматривалъ т же бумаги и два раза обращался къ полк. Кноппу съ заявленіемъ, что тутъ говорится о ‘пропаганд’ и что нужно бы сохранить кое-что. Товарищъ прокурора каждый разъ утверждалъ, что все это — бумаги личнаго и отчасти интимнаго характера, но что если есть сомнніе, то онъ ничего не иметъ противъ просмотра ихъ жандармами. Кноппъ отвчалъ, что разъ товарищъ прокурора бумаги просматривалъ и не нашелъ въ нихъ ничего важнаго, то, значитъ, нечего ихъ и просматривать вторично.
Долженъ сказать, что хотя въ бумагахъ не все относилось къ личной и интимной переписк (рчь шла, между прочимъ, въ одной серіи писемъ, дйствительно, и о пропаганд), но въ нихъ ничего не было такого, что компрометтировало бы меня больше, чмъ то, что уже было добыто слдствіемъ независимо отъ этихъ бумагъ.
Приблизительно черезъ мсяцъ посл рокового для насъ дна былъ арестованъ Эдмундъ Ивановичъ Студзинскій. Онъ всецло примыкалъ къ кружку Ковалевской и Дебагорія, и изъ насъ почти никто съ нимъ не былъ даже знакомъ. Но такъ какъ жандармы не знали, куда его дть, и обнаружена была чисто вншняя связь его съ нашимъ кружкомъ {Намъ подготовляли побгъ, и у Студзинскаго были найдены записки изъ тюрыш Ковальскаго, Афанасьевой и Свитыча.}, то дло о немъ соединили съ нашимъ. И онъ, дйствительно, судился съ нами, благодаря чему пострадалъ гораздо боле, чмъ могъ бы пострадать при другихъ обстоятельствахъ.
Что мы будемъ преданы военному суду,— въ этомъ никто, конечно, не сомнвался. Но надо было изобрсти еще что-нибудь. И вотъ издается распоряженіе, что жандармы, встрчающіе, при исполненіи обязанностей, вооруженное сопротивленіе, приравниваются во всхъ случаяхъ къ военному караулу, а нападеніе на караулъ, по закону, карается тяжело, нежели нападеніе на обыкновенный воинскій отрядъ. Сначала это распоряженіе (о нелпости этого положенія съ юридической точки зрнія я не говорю) насъ не потревожило: законъ обратнаго дйствія не иметъ. Но затмъ оказалось, что это — не законъ, а ‘разъясненіе’ закона, каковое иметъ и обратную силу.
Вообще, за время слдствія и сиднія до суда настроеніе наше мнялось нсколько разъ: то намъ казалось, что къ намъ отнесутся легко, то насъ угнетала мысль, что мы будемъ наказаны очень жестоко. Эти измненія отчасти объяснялись ходомъ слдствія, но въ значительной степени, я думаю, играло здсь роль и самовнушеніе, передававшееся отъ одного къ другому.
Помню, что наше настроеніе передъ самымъ судомъ было очень тягостное. Мы были уврены, что насъ засудятъ.
Не могу забыть ночи наканун открытія судебнаго засданія.
Я былъ совершенно убжденъ, что буду приговоренъ къ разстрлянію. Я мысленно прощался съ жизнью, съ близкими, и одно лишь желаніе покрывало остальныя: я желалъ твердо и мужественно встртить смерть. Я прислонялся къ стн и старался представить себ, какъ я себя чувствовалъ бы, если бы передо мною выросли 12 солдатъ съ наведенными на меня ружьями. Всми силами стараюсь вызвать въ себ ощущеніе близости смерти, я надялся этимъ путемъ подготовить себя къ предстоящему испытанію. Написалъ я и прощальное письмо къ роднымъ.
Чтобы покончить съ этимъ, скажу, что на судебномъ слдствіи сначала наши надежны окрылились, но подъ конецъ, во время пренія сторонъ, для насъ сдлалось несомнннымъ, что одного-двухъ приговорятъ къ смерти, а остальнымъ каторги не миновать. И наши защитники тогда уже не особенно старались поддерживать въ насъ розовыя надежды.
На время суда, чтобы не возить ежедневно изъ тюрьмы въ судъ и обратно, насъ перевели въ маленькія камеры при военно-окружномъ суд.
Перевозили насъ подъ непомрно-усиленнымъ конвоемъ. Въ тюремныя кареты были впряжены пожарныя лошади, и мчали насъ, буквально, какъ на пожаръ. Наши кареты оцплены были сотнею какихъ-то казаковъ-башкировъ на лошадяхъ, съ пиками, при чемъ дверцы каретъ были отворены, и казаки чуть не въ самую карету вставили свои пики. Это объяснялось боязнью, что будетъ сдлана попытка насъ освободить. О томъ, что революціонеры вооружаются по случаю суда надъ нами, до жандармовъ дошли слухи.
Первоначально намъ назначены были казенные защитники. Но бдные ‘кандидаты на военно-судебныя должности’ не знали даже, какъ имъ и быть. Совсть у нихъ, конечно, кой какая была.— а вмст съ тмъ они ясно сознавали, что ничего не въ состояніи будутъ сдлать для облегченія нашей участи. На ихъ счастье, не задолго до суда была получена изъ Петербурга телеграмма, что дутъ къ намъ присяжные повренные Григорій Васильевичъ Бардовскій и Дмитрій Васильевичъ Стасовъ. Къ нимъ присоединились и два одесскихъ адвоката: присяжные повренные Рихтеръ и Слпневъ {Защищали: Г. В. Бардовскій — Ковальскаго и Свитыча, Д. В. Стасовъ — меня и Кленова, г. Рихтеръ — Афанасьеву, Витеннъ и Мержанову, и г. Слпневъ — Студзинскаго.}. Такимъ образомъ, въ услугахъ гг. кандидатовъ на военно-судебныя должности надобность уже миновала. Какъ были обрадованы бдняги,— и сказать не умю.
Процессъ длился 5 дней,— съ 19 по 24 іюля.
На судъ предстали вс арестованные 30 января, т. е. вс бывшіе въ этотъ вечеръ въ квартир Виттенъ, за исключеніемъ Алексева и Афанасьева, а также Студзинскій. Алексевъ былъ освобожденъ до суда за полнымъ отсутствіемъ уликъ, и фигурировалъ на нашемъ процесс въ качеств свидтеля. Впрочемъ, быть можетъ, у слдственной власти были и кое-какія положительнаго характера данныя для освобожденія Алексева отъ суда. Объ этомъ скажу ниже.
Въ политическихъ процессахъ подсудимые и защита могутъ различнымъ образомъ ставить дло.
Можно вс силы направить единственно на то, чтобы уменьшить тяжесть обвиненій и, соотвтственно съ этимъ, облегчить участь подсудимыхъ. Можно, наоборотъ, не стараясь умалить значеніе фактовъ, воспользоваться процессомъ, если не для пропаганды идей, руководящихъ революціонерами, то для критики существующаго порядка и для оправданія необходимости примненія революціонныхъ пріемовъ борьбы.
Какой характеръ носилъ на себ нашъ процессъ?
Я, кажется, не ошибусь, если скажу, что характеръ этотъ былъ довольно неопредленный, — что мы не сплись, — что, наконецъ, самъ Ковальскій, такъ блестяще выполнившій первую часть задачи, т. е. актъ вооруженнаго сопротивленія,— истина заставляетъ меня сказать и это,— на суд растерялся,— что поэтому мы не руководили защитой, а, наоборотъ, шли за нею. Относительно товарищей по процессу я не имю опредленныхъ свдній, но о себ скажу, наприм., что отъ произнесенія приготовленнаго еще въ тюрьм ‘послдняго слова’ меня отговорили, а то ‘послднее слово’, которое я началъ на суд, мн не удалось окончить, такъ какъ меня остановили свои же. Между тмъ, въ первомъ я проводилъ мысль, что считаю судъ въ настоящемъ его вид пустой комедіей, а во второмъ,— что до поведенія, которое является предметомъ судебнаго разбирательства, мы были доведены самою администраціею и правительствомъ.
Въ общемъ, очень много времени и силъ было и нами, и защитниками отдано на оспариваніе данныхъ, довольно прочно установленныхъ предварительнымъ и судебнымъ слдствіями,— такъ много силъ и въ такой форм, что можно было предположить въ насъ желаніе доказать, что никакого сопротивленія вовсе даже и не было.
Вспоминаю два слдующихъ факта.
Когда рчь зашла о томъ, что револьверъ Ковальскаго далъ осчку, т. е. что Ковальскій, значитъ, имлъ намреніе выстрлить въ Добродева, то прис. пов. Бардовскій ухватился за неточное выраженіе свидтеля (шпіона) и, сбивая его вопросами, сталъ наводить на мысль, что это, можетъ быть, была не осчка, а просто лязгъ желза о желзо. Этимъ имлось въ виду представить дло въ такомъ вид: заподозривъ, что въ него хотятъ выстрлить, Добродевъ кинулся на Ковальскаго, жандармы — за нимъ,— и Ковальскій былъ поставленъ въ положеніе законной самообороны, или, по крайней мр, въ такія условія, при которыхъ дальнйшія его дйствія являются заслуживающими лишь слабаго наказанія {На этой точки зрнія во все время суда, а отчасти — и на слдствіи, стоялъ и самъ Ковальскій.}. Но попросилъ слова обвинитель, товарищъ прокурора,— и, конечно, въ 2 минуты поставилъ свидтеля въ возможность доказать съ полною очевидностью, что была именно осчка.
Это одно. А вотъ другое.
Не отрицая, что, когда погасли лампы, въ комнат раздались два выстрла, защитники старались привести судей къ сознанію, что выстрлы могъ произвести и кто-нибудь изъ жандармовъ или шпіоновъ. Когда же было, установлено, что это не были выстрлы изъ казенныхъ револьверовъ, то сдлали попытку доказать, что револьверъ Кольта лежалъ на этажерк, и его-то могъ взять кто-либо изъ пришедшихъ для обыска и дать выстрлы {И здсь самъ Свитычъ стоялъ на той же точк зрнія во время суда и слдствія.}.
Боле мелкихъ случаевъ, могущихъ доказать справедливость моихъ словъ, было не мало {См. нашъ процессъ, passim,— въ особенности: первое показаніе Ковальскаго на суд и его ‘послднее слово’,— рчь прис. пов. Рихтера, и др.}.
Надо добавить къ этому, что Студзинскій все время держался нсколько въ сторон, и что въ процесс участвовали и лица, которыя, въ глазахъ судей, казались мало интересующимися революціей вообще.
Тмъ не мене я оскорбилъ бы нын здравствующаго Д. В. Стасова и память Бардовскаго (несчастный сошелъ съ ума), если бы не добавилъ къ сказанному, что оба они сражались за насъ какъ львы, и произнесли, во время пренія сторонъ, замчательныя рчи. Бардовскій началъ свою огневую рчь словами, ‘за мной стоитъ человкъ, дни котораго сочтены обвиненіемъ…’ и продолжалъ взывать къ чувству человколюбія судей. Д. В. Стасову, по распредленію ролей, пришлось разбирать фактическія данныя, служившія прокурору основаніемъ къ обвиненію,— и, конечно, силу его логическихъ построеній, убдительность его доводовъ и практическихъ соображеній долго, вроятно, помнилъ обвинитель. Об рчи произвели сильное впечатлніе.
Одесскіе адвокаты, конечно, далеко уступали своимъ петербургскимъ коллегамъ въ сил таланта, но и они сдлали все, что могли, для облегченія грозившаго намъ наказанія.
Во время суда мы, конечно, имли около себя стулья, на которыхъ и сидли, когда не приходилось обращаться къ суду. Посл совщанія судей передъ вынесеніемъ резолюціи, продолжавшагося съ 2 час. дня до 8 ч. 45 м. вечера, мы на мстахъ, предназначенныхъ для подсудимыхъ, уже не нашли стульевъ: насъ приказано было удалить немедленно же по прочтеніи резолюціи.
Какъ только раздались слова: ‘къ смертной казни черезъ разстрляніе’, съ Афанасьевой сдлалась истерика, и она стала кричать: ‘Шемякинъ судъ! убійцы!’ и т. п. На нее кинулся офицеръ, насильно отстранившій отъ нее и меня, когда я подошелъ къ ней, чтобы ее успокоить. Вс остальные стали заявлять, что желаютъ обжаловать приговоръ. Но предсдатель, а за нимъ и судьи, стали быстро удаляться изъ залы, отвчая намъ на ходу.
Дло въ томъ, что ожидали демонстраціи, а судьи, кром того, боялись, можетъ быть, что въ нихъ изъ публики полетятъ пули.
Какъ извстно, демонстрація дйствительно была. По условію, присутствовавшій въ зал Николай Ивановичъ Миролюбовъ долженъ былъ, въ случа вынееенія смертнаго приговора, столкнуть на улицу стоявшій на окн графинъ съ водой. Онъ такъ и Сдлалъ. Тогда изъ толпы, окружавшей зданіе суда, раздалось въ войска нсколько выстрловъ, при чемъ было двое убитыхъ и двое раненыхъ, но не изъ войска, а изъ публики {См. 2 статьи, озаглавленныя ‘Одесса во время суда надъ Ковальскимъ’ въ ‘NoNo 2 и 5 ‘Земли и Воли’. Перепечатана въ книг Базилевскаго ‘Революціонная журналистка семидесятыхъ годовъ’. Ред.}.
Вс эти подробности я узналъ, конечно, впослдствіи. А когда, посл прочтенія приговора, насъ сводили внизъ, въ наши камеры, то до меня донеслись торопливые разговоры о ‘раненыхъ’, о томъ, что ихъ куда-то уносятъ. Тутъ же, будучи посажены въ камеры, мы слышали отъ караульнаго офицера, что произошла вооруженная демонстрація, принесшая съ собою жертвы. Офицеръ прибавлялъ, что, не будь этого Ковальскаго, командующій войсками помиловалъ бы, а теперь — разстрляютъ! Конечно, это — одн отговорки: разстрлять Ковальскаго было предршено.
Онъ, очевидно, сознавалъ это, и тревожнымъ голосомъ, въ которомъ такъ слышалось страстное желаніе жить, спрашивалъ меня, какъ я думаю, разстрляютъ его или нтъ? Я сказалъ, что ему, вроятно, будетъ замнена смертная казнь каторгой, но, конечно, я хорошо сознавалъ, что безъ разстрла дло не обойдется…
На другой день наши камеры обошелъ товарищъ прокурора, поддерживавшій обвиненіе на суд. Онъ намъ говорилъ, что командующій войсками иметъ власть не только смягчать приговоры, но и пользуется правомъ помилованія. Конечно, никому изъ насъ и въ голову не приходило длать въ этомъ направленіи какіе-нибудь шаги. Помню, я ршительно, хотя и въ мягкихъ формахъ, заявилъ ему, что ни съ какими просьбами никуда обращаться не стану.
Тутъ же, т. е. еще въ камер при суд, я распрощался со своимъ защитникомъ, Д. В. Стасовымъ. Онъ меня старался поддержать, — онъ говорилъ, что я еще очень молодой человкъ и что передо мной будущее. Упадка духа я въ себ не ощущалъ, но все же сказалъ Д. В. Стасову, что считаю свою псенку сптою. На дняхъ, встртившись съ Д. В. въ Петербург, я напомнилъ ему объ этомъ разговор и долженъ былъ сознаться, что онъ былъ правъ. Какъ ни уродливо сложилась моя жизнь, но все же оказалось далеко не врнымъ, что 28 лтъ тому назадъ моя псенка была уже спта.
Приговорены мы были такъ: Ковальскій — къ разстрлянію, Свитычъ — на 8 лтъ каторжныхъ работъ, я — къ 6 годамъ, а по несовершеннолтію — къ 4, Студзинскій и Кленовъ — къ 4 годамъ, Афанасьева и Вра Виттенъ — къ ссылк въ Сибирь на житье, Мержанова — къ 3 недльному аресту.
Насъ перевезли въ тюрьму съ такими же предосторожностями, какъ везли и на судъ: тюремныя кареты, запряженныя пожарными лошадьми, сотня казаковъ, да еще, на этотъ разъ, — и разставленные на пути патрули: теперь уже у администраціи были реальныя основанія опасаться вооруженной демонстраціи. Ожидали, можетъ быть, и попытки къ освобожденію насъ, или, по крайней мр, одного Ковальскаго.
Посадили насъ на этотъ разъ въ подвальный этажъ,— Свитыча съ Ковальскимъ, меня — съ Кленовымъ, а Студзинскаго — отдльно.
Утромъ 2 августа меня перевели къ Свитычу.
— Что сей сонъ означаетъ?— обратился я,— помню,— къ Свитычу съ улыбкой, входя, въ его камеру и здороваясь’.
— Ивана разстрляли!— мрачно отвтилъ мн Свитычъ.
У меня сжалось сердце. Я невольно оглянулъ помщеніе, гд нсколько часовъ тому назадъ находился еще нашъ дорогой, теперь погибшій товарищъ. Конечно, выраженіе: ‘его духъ виталъ надъ нами’ какъ нельзя боле примнимо для характеристики того состоянія, въ которомъ весь день находились я и Свитычъ…
Вечеромъ смотритель тюрьмы принесъ бумагу, гд говорилось, что намъ объявлено о конфирмаціи приговора надъ нами командующимъ войсками, и мы подписали эту бумагу.
Черезъ нкоторое время онъ явился опять, и съ заявленіями, какъ это ему непріятно, предложилъ намъ снять собственное платье и надть арестантское. Я все еще какъ будто не могъ уразумть смыслъ происходящаго и спросилъ, нужно ли и блье снимать. Смотритель сказалъ, что нужно. А тутъ въ корридор звякнули и кандалы въ рукахъ стражи… Все сдлалось ясно!
Съ новыми заявленіями, какъ это ему непріятно, смотритель позвалъ въ камеру кузнеца…
Черезъ 5 минутъ я былъ форменный каторжникъ,— во всемъ, до нитки, казенномъ арестантскомъ одяніи, съ кандалами на ногахъ.
Замчательная психологическая подробность: спустя немного времени по уход смотрителя я уснулъ крпчайшимъ сномъ.
Конечно, долго спать мн не пришлось.
Въ третій разъ пришелъ смотритель и повелъ вонъ изъ камеры. Подъ громаднымъ карауломъ (хотя разстояніе пустяковое) насъ, четырехъ каторжанъ,— Свитыча, Кленова, Студзинскаго и меня,— доставили на вокзалъ и усадили въ вагонъ подъ конвоемъ жандармовъ съ офицеромъ во глав.
Съ локомотива раздался свистокъ,— поздъ тронулся…
‘Процессъ Ковальскаго’ прошелъ вс стадіи развитія {Къ лицамъ, имющимъ фотографическую карточку Ковальскаго, обращаемся съ покорнйшею просьбою прислать намъ копію съ нея или оригиналъ для переснятія, который будетъ затмъ немедленно возвращенъ по принадлежности.}.
Передамъ вкратц, что знаю, о дальнйшей судьб членовъ кружка Ковальскаго.
Насъ, четырехъ каторжанъ, держали до 11 ноября 1880 года въ Новоблгородской центральной каторжной тюрьм (близъ Харькова), посл чего, по высочайшему повелнію, вслдствіе дурного вліянія, оказываемаго на состояніе здоровья заключенныхъ въ этой тюрьм условіями содержанія, мы, вмст со всми товарищами по заключенію, были высланы въ Сибирь.
Насъ привезли сначала во Мценскую пересыльною для политическихъ тюрьму, гд мы сидли до весны 1881 г., когда отправили насъ, наконецъ, въ Сибирь. Тогда былъ возбужденъ вопросъ, засчитывать ли время, проведенное въ пути, въ срокъ пребыванія на каторг. И хотя изъ насъ Кленову, мн и Студзинскому въ дйствительности окончился срокъ каторжныхъ работъ еще въ то время, какъ мы сидли въ Иркутской тюрьм, но, вслдствіе нершенности этого вопроса, насъ погнали дальше, на Кару. Здсь, по длу о побг изъ Карійской тюрьмы весною 1882 г., насъ, вмст съ остальными карійцами, отдали подъ судъ за пособничество бжавшимъ. Хотя къ тому времени выяснилось, что мы трое уже окончили срокъ каторги, но насъ продолжали держать въ Карійской тюрьм на положеніи каторжниковъ, и даже примнили мру, которую можно было примнить только къ каторжникамъ,— обрили половину головы. По закону,— какъ странно звучатъ еще до сихъ поръ и даже именно въ настоящую минуту эти слова!— насъ на время слдствія должны были бы перевести въ общую тюрьму и содержать на положеніи подслдственныхъ. Весною 1883 г. насъ троихъ, т. е. Кленова, Студзинскаго и меня, перевели на поселеніе.
Слдуетъ принять во вниманіе то, что, по Уставу о ссыльныхъ, за обычными сокращеніями посл перевода каторжниковъ въ разрядъ испытуемыхъ, намъ троимъ приходилось выйти на поселенье черезъ 2 1/2 года по вступленіи приговора въ законную силу, вмсто 4 лтъ, на которыя мы были осуждены. На самомъ же дл мы не только не воспользовались узаконенными сокращеніями, но были на каторг почти годомъ больше срока, назначеннаго судомъ.
До сихъ поръ обществу было извстно, что административнымъ порядкомъ посылаютъ на извстный срокъ въ ссылку. А вотъ вамъ случай, когда въ томъ же административномъ порядк человкъ длается каторжникомъ, хотя на самомъ дл онъ — поселенецъ. Это, даже въ практик вмшательства русской администраціи въ постановленія суда, чрезвычайно рдкій, если не единственный случай.
Кленовъ былъ оставленъ въ Верхоленск, а я со Студзнискимъ очутились въ Якутской области. Впрочемъ, Кленова скоро, за какую-то (не помню, какую именно) исторію перевели къ намъ въ Якутскую область, а еще раньше того къ намъ же былъ присланъ съ Кары и Свитычъ.
Одинъ за другимъ мы выхали изъ Якутской области въ Иркутскъ,— первыми Свитычъ, Кленовъ и Студзинскій, а я — послднимъ. Наоборотъ, въ Россію попалъ я первымъ (въ 1897 г.), за мной — Кленовъ, а затмъ — и Свитычъ. Студзинскій остался въ Сибири (живетъ теперь въ Забайкаль).
Сосланная на житье Афанасьева была одно время въ Красноярск, затмъ попала въ Якутскую область, оттуда, подвигаясь на западъ, добралась и до Россіи, гд находится и въ настоящее время.
Вра Виттенъ также въ Россіи. На поселеніи она была въ западной Сибири.
Мержанова, отсидвши 3 недли въ тюрьм по приговору суда, вскор была арестована и выслана административно въ Минусинскъ, а оттуда, за какую-то исторію,— въ Абаканскъ. Теперь уже давно живетъ въ Одесс.
Судьба арестованнаго съ нами, но выпущеннаго до суда Алексева, какая-то странная. Не знаю, когда именно, но онъ принялъ… священство. Сестра моя мн разсказывала, что онъ посл этого встрчался съ товарищами и жаловался, какъ тяжело быть священникомъ безъ полной религіозной вры. Вообще здсь что-то или окончательно нелпое, или глубоко-трагическое. Вотъ почему я и сказалъ выше, что, быть можетъ, у судебной власти были и положительныя основанія къ освобожденію его отъ суда по нашему длу. Онъ уже давно умеръ {Интересно отмтить, что одна изъ его сестеръ, Анна, будучи въ ссылк (въ Верхоленскомъ округ), вышла замужъ за священника-миссіонера.— Другая сестра. Александра, также вращавшаяся въ радикальныхъ кружкахъ, еще до нашего ареста стала отдаляться отъ дла. Она умерла вскор посл нашего осужденія, очень молодою двушкою.}.
Изъ непривлекавшихся по нашему процессу членовъ кружка Елена Виттенъ была осуждена впослдствіи по другому длу на каторгу и тамъ, разстроивъ въ конецъ и безъ того слабую свою нервную систему, умерла.
Акимовъ былъ арестованъ вскор посл нашего процесса и, будучи совершенно больнымъ еще на вол, умеръ въ тюрьм (въ Одесс, въ такъ называемомъ ‘No 5’, т. е. въ казармахъ, отведенныхъ для содержанія политическихъ арестантовъ).
Беверлей былъ арестованъ вскор посл нашего процесса и сидлъ въ Кіев. При попытк къ побгу изъ Кіевской тюрьмы былъ убитъ часовымъ.
Галина Чернявская, кажется, ни разу не была арестована, хотя и продолжала революціонную дятельность въ рядахъ партіи Народной Воли. Теперь она, въ качеств эмигрантки, живетъ заграницей. Впрочемъ, о ней я давно не имю свдній.
Судьба Южаковой — трагическая. Будучи осуждена и выслана въ Западную Сибирь, она тамъ сдлала попытку къ побгу. Побгъ не удался, и ее приговорили къ высылк въ Якутскую область. Вмст съ нею сосланъ былъ и рабочій Бачинъ, который помогалъ ей въ устройств побга. Они были въ супружескихъ отношеніяхъ. Бачинъ — человкъ съ почти ненормальной психикой. Въ Якутской области, на почв ревности, скорй не какъ къ женщин, а какъ къ интеллигентному человку и ‘генеральской дочк’, совершилось ужасное дло: Бачинъ убилъ Южакову, а самъ, будучи отданъ за это подъ судъ и посаженъ въ Якутскую тюрьму, черезъ мсяцъ покончилъ съ собою {Бачинъ — одинъ изъ видныхъ дятелей ‘Свернаго Союза Русскихъ Рабочихъ’, который, какъ извстно, задавался цлью вести дло безъ содйствія интеллигенціи.— Я встртился съ Бачинымъ въ Иркутской тюрьм зимою 1881—1882 гг., передъ отправкою его въ Якутскую область, и могъ убдиться, что если раньше онъ раздлялъ только взглядъ своихъ товарищей по ‘Союзу’ на необходимость для рабочихъ устраиваться своими собственными силами, то затмъ перешелъ къ недружелюбному,— чтобы не сказать враждебному,— отношенію къ интеллигенціи и въ ‘блой кости’. Трагедія, о которой я говорю въ текст, разыгралась въ томъ же 1882 году и не позже первой половины слдующаго, такъ какъ я пріхалъ въ Якутскую область въ конц іюля 1883 года, а тогда уже не было въ живыхъ не только Южаковой, но и Бачина.}.
Миролюбовъ былъ въ административной ссылк въ Минусинск, а затмъ — въ Абаканск. Возвратился въ Россію лтъ 15 тому назадъ и въ 1904 г., въ Одесс, покончилъ самоубійствомъ.
Левандовская (по мужу — Блоконская) была въ ссылк въ Сибири (я ее видлъ въ Красноярск въ 1881 г.), а теперь давно въ Россіи.
Христина Гринбергъ и Фани Морейнисъ судились и теперь об въ Россіи.
Я — участникъ дла, о которомъ пишу. И было бы съ моей стороны непростительною смлостью — облачаться въ тогу историка. Поэтому я прошу смотрть на эту статью, только какъ на личныя воспоминанія участника. Возможно, что въ ней встрчаются даже фактическія неточности, не говоря о неполнот. Исправить ихъ и дополнить мой разсказъ — дло историка, котораго ждетъ процессъ Ковальскаго, какъ и все русское революціонное движеніе.
корреспонденцію ‘Нов. Времени’ съ описаніемъ казни Ковальскаго.