Владимир Измайлов
Владимир Измайлов
Первое страдание
Первое страдание
I.
I.
Чей борзый конь тебя топтал?’
II.
II.
III.
III.
IV.
IV.
———————————————————-
Первое страдание, Измайлов Владимир Константинович, Год: 1906
Время на прочтение: 11 минут(ы)
Николай Михайлович, плотный широкоплечий молодой человек, стоял среди квартиры Ивашиных, устало поводил большими карими глазами и тяжело отдувался, вытирая платком круглое, обрамленное черной курчавой бородкой лицо. На его широкой спине сидел гимназистик Сережа и болтал ногами, тонкий и сухощавый восьмилетний Коля в выжидательной позе стоял около Николая Михайловича и не отрывающимся взором маленьких ярко-голубых глаз смотрел ему в лицо.
— Пробегитесь еще, Николай Михалыч! — умоляюще кричал Сережа,
Николай Михайлович побежал снова, слегка покачиваясь с боку на бок, Сережа крепко, до боли, давил одной рукой его шею, а другой размахивал в разные стороны и, блестя глазами, возбужденно кричал:
‘О, поле, поле, кто тебя усеял мертвыми костями,
Чей борзый конь тебя топтал?’ Коля высоко подпрыгивал и, громко стуча башмаками, выкрикивал что только приходило в голову, обращаясь то к ‘золотой ниве’, которая ‘зреет и спеет на солнце, колос наливая’, то к ‘петушку-золотому гребешку’.
Клавдя стояла поодаль и мучительно завидовала братьям, которые, как мальчики, могут дурачиться, как им угодно.
Наконец, и она решительно тряхнув головой с темной торчащей косичкой, галопом подбежала к Николаю Михайловичу и взяла его за два пальца. Широко открыв небольшие и черные, словно смородина, глаза, она очень выразительно стала спрашивать звонким голосом.
‘Травушка зеленая, кто ж тебя скосил?
Травушка-муравушка, кто ж тебя сгубил?’
Один только Петя, — самый маленький — не принял участия в этом веселье. Широко расставив короткие ноги, он держал кончик крошечного пальца в пухлых оттопыренных губах и хмуро смотрел на играющих большими наивными серыми глазами.
Однако, когда увлечение детей достигло своей высшей точки, он неожиданно сделал несколько прыжков враз обеими ногами и, быстро нагнувшись, схватил Клавдю за ногу. Та чуть не упала и, испуганная, тотчас же громко пожаловалась на брата. Вошедшая в эту минуту в зал Надежда Павловна сделала озорнику строгое материнское внушение.
Мальчик внимательно всматривался во все оттенки сердитого голоса и вдруг с живейшим любопытством начал всматриваться в быстро и нервно двигавшиеся губы матери…
— Николай Михайлович, вот извольте на него полюбоваться, как к стене горох! — воскликнула Надежда Павловна.
Николай Михайлович улыбнулся. Петя подошел к нему и сердито сказал:
— Не надо!
— Что не надо, Петичка?
— Зачем смеешься?
Он ударил Николая Михайловича по руке и убежал в другую комнату.
— Это просто изумительно! — воскликнула Надежда Павловна. — За что он вас невзлюбил?
Николай Михайлович с недоумением пожал плечами.
В описываемое время он считался женихом дочери Ивашиных Лизы, и явно обнаруживающееся нерасположение к нему маленького баловня семьи немного смущало его.
По его уходе Петя подошел к матери, которая одна сидела в гостиной, и смотря на нее пристальными серьезными глазами, спросил,
— Мама? Этот черный человек возьмет Лизу и не возвратит?
Мать улыбнулась, ласково потрепала светлые волосы Пети и поцеловала его.
— Пу-сти-и! Не возвратит?
Надежда Павловна, несколько удивленная такой настойчивостью со стороны ребенка, ответила:
— Он возьмет ее, милый мой, но ты можешь бывать у Лизы, сколько тебе угодно. Даже жить, если захочет.
— Жить? У этого широкого человека? Где он будет жить?
Мать, любуясь им, ответила:
— Широкий человек будет жить с Лизой в своей квартире.
Петя поднял едва заметные светлые брови и сделал неопределенный жест рукой.
— Лиза будет там?
— Да.
Глаза мальчика выразили недоумение.
— Она его будет укладывать спать… она его любит?
— Ах, маленький дурашка! Лиза любит и тебя и его…
— Его-о?! — изумленно и вместе тревожно воскликнул Петя, делая большие глаза. — Его-о… — почти беззвучно повторил он.
— Что с тобой милый?
Глаза Пети вдруг учащенно замигали, пухлое лицо покраснело, губы дрогнули… Неожиданно он закричал, заливаясь слезами:
— Не хочу! я не хочу! Я не буду жить там! Я не люблю широкого человека!
Петя был любимцем своей взрослой сестры. Лизе казалось, что ни Сережу, ни Колю, ни Клавдю она не любила года з-4 тому назад так, как любит Петю. Она вполне заменила ему самую нежную, внимательную мать и не уставала возиться с ним по целым часам, следить за каждым его шагом. Она нередко даже отказывалась от удовольствия сходить на бал, или в театр только из-за того, что у братишки, как казалось ей, то кашель усиливается, то голова что-то очень горяча. Уже очень давно кроватка Пети перекочевала из спальни Надежды Павловны в комнату Лизы.
Петя ложился спать рано, но перед сном он обыкновенно некоторое время лежал вверх лицом, с открытыми вдумчивыми глазами, устремленными в потолок. О чем он думал или фантазировал, — Бог знает. Проходило минуты три-четыре, и он подзывал Лизу, вытягивал губы для поцелуя и поворотившись на бок, тотчас же засыпал.
В вечер того дня, когда происходил разговор о намерениях, ‘широкого человека’, Петя изменил своей привычке. Ноги его постоянно сбрасывали одеяло, он ворочался с боку на бок, пыхтел, но молчал упорно и долго. Лиза несколько раз отрывалась от романа, который читала, чтобы поправить одеяло на Пете, с легким упреком она говорила, что все умные и хорошенькие мальчики давным-давно спят крепко и сладко. Петя избегал ее взгляда и ничего не говорил, но когда Лиза поворачивалась к нему спиной, провожал ее фигуру не отрывающимся взором.
И какой-то немой вопрос светился тогда в его задумчивых широко-открытых глазах…
— Иди сюда! — наконец, робко, как бы про себя, произнес он.
— Ну, что? — тревожно спросила Лиза. — Головка болит?
— Нет, — отвечал Петя. — Ты меня любишь?
Лиза давно отметила в ребенке страстную жажду ласки и любви, и нисколько не удивилась вопросу. Целуя его пальцы и ладонь, она скороговоркой заговорила, что любит и никогда не перестанет любить его, и что нельзя не любить такого милого и умного капризника-братишку, такое золото, такое сокровище…
Петя очень мягко, но настойчиво отстранился от ее ласк и, глядя ей прямо в глаза, сказал:
— А этого, черного, ты не любишь?
Лиза сделала большие глаза, а на лице ее изобразилось смущение. Несколько мгновений она стояла в легком оцепенении, задумчивая. И вдруг вспыхнула, закинув русую голову назад, ясные светло-синие глаза ее блеснули сквозь прищуренные ресницы. Между тем мальчик уже сидел на своей кроватке и тревожно смотрел на нее.
— Ну-у? — как-то, по-видимому, равнодушно и тихо произнес он.
А Лиза, засмеявшись, вдруг порывисто наклонилась к нему, охватила его горячую голову и, целуя его глаза, щеки и кончик носа, заговорила:
— Смешной Петичка! Люблю ли я его? Люблю ли его? Люблю, конечно, люблю!..
Петя отчаянно забарахтался в ее объятиях.
— Уйди от меня… ты… дура!
— Ай, стыдно так ругаться, стыдно…
— Не стыдно! не стыдно!
— Да что с тобой?
— Убирайся…
— У-у, какой нехороший… капризник… Плачь, сколько хочешь.
Она отошла от ребенка и притворилась читающей. Уткнувшись лицом в подушку, Петя громко заплакал. Лиза рассердилась.
— Ах, какой ты право … скажи ради Бога, чего тебе надо?
— Он нехороший… — заговорил Петя, рыдая. — Я тебя не дам… Ты меня не любишь… Кто меня будет укладывать спать…
Он порывисто вытащил из-под головы подушку и бросил её на пол. Тоже хотел он сделать и с другой подушкой, но она плохо поддавалась его усилиям, и он замолчал, сердито пыхтя.
Лиза глубоко пожалела своего маленького любимца.
— Бедненький, он чувствует, что в скором времени останется одиноким… — пришло ей в голову.
С чисто женским тактом, лаская и целуя Петю, называя его нежными именами, она скорее убаюкала мальчика, нежели успокоила. Он так и уснул на ее руке.
Долго в эту ночь Лиза сидела возле кроватки Пети и не спускала с него грустных глаз. Мальчик раскраснелся, раскинул руки и шевелил пальцами, иногда губы его чуть-чуть открывались, точно он хотел что-то сказать и не мог…
Ни Лиза, ни Надежда Павловна не обмолвились ни одним словом о разговорах с ними Пети, когда утром вся семья Ивашиных, — кроме Сережи, который вставал раньше всех и, напившись чаю, уходил в гимназию, — сидела за длинным столом и пила чай.
Разговаривали о разных пустяках. Клавдя сообщила, что, умывшись, она никак не могла сразу расчесать свою косичку. ‘Ох уж эта противная коса!’ Надежда Павловна сказала, что сегодня ужасный мороз и поэтому надо пожарче натопить печи. Напоминание о морозе дало повод Коле сказать, что перчатка, которую Николай Михайлович третьего дня не мог найти, сегодня найдена горничной Агашей за комодом.
— Агаша! — заинтересованно крикнула Надежда Павловна. — Ты нашла сегодня перчатку Николая Михайловича?
Агаша с довольным лицом и с грязной тряпицей в руке, красная, потная и простоволосая, тотчас же прибежала из кухни и рассказала, как она пошла мести переднюю, как мела её, о чем в это время думала и как, наконец, пришла в большое удивление, увидев высовывающийся из-за комода маленький кусочек перчатки.
— Я полагаю, не очень важно чувствовал себя на улице наш милейший кандидат прав. Морозец был на редкость, а он в ватном пальто … — произнес глава семьи Александр Алексеевич, расправляя на обе стороны свою огромную начинавшую серебриться бороду.
— Вероятно, он засунул руки в карманы? — сказал Коля.
Петя завозился на своем высоком стуле.
— Мама, он прав?
Клавдя громко хихикнула. Коля с глубоким сожалением посмотрел на своего родного брата, задающего однако такие необдуманные вопросы. Лиза беспокойно взглянула на него. Мать улыбнулась.
— Кандидат прав, — поправила она Петю.
— Зачем кандидат прав? — настойчиво повторил мальчик.
— Ну, карапуз, — благодушно заметил отец, — ты еще так мал, что не понимаешь очень многих вещей. Существуют разные права… Вот вырастешь и узнаешь… — И Александр Алексеевич, вспомнив, что ему пора на службу, с шумом отодвинул тяжелое обитое кожей кресло.
Лиза тотчас заговорила о странном фасоне сезонных шляпок.
— Это просто удивительно! Представь, мама, высокие банты с обеих сторон… точь в точь ослиные уши!
Коля и Клавдя ушли в зал. Взобравшись с ногами на стулья, они оперлись локтями о крышку рояля и стали рассматривать картинки в большой толстой книге, шумя листами и громко делясь впечатлениями.
Петя прижал к груди картонного медведя, и с сосредоточенным видом направился в угол зала, здесь он далеко отбросил от себя медведя, сел и, прищурив глаз, тихонько запел, хлопая в ладоши:
‘Жил-был козлик… напали, напа-а-ли … серые волки… на козлика… Они напали на козлика!.. Съели его… Ничего они не оставили… оставили только рожки да ножки…’
— Мама, — раздался из гостиной голос Лизы, — где у нас шпулька с белыми нитками?
— Лиза! — вдруг громко крикнул Петя,
— Чего тебе?
— Дай медведя …
— А сам не можешь взять?
— Да-ай медведя!
— На вот, только не канючь ради Христа.
Но мальчик не только не брал игрушки, но совершенно неожиданно заложил руки за спину и улыбнулся.
— Да бери же скорей, мне некогда…
Быстрым движением Петя взял руку Лизы и припал к руке лицом.
— Ну, пусти…
— Я люблю тебя… — тихо и ворчливо сказал мальчик.
Лиза ушла. Петя набрал в рот воздуху и, высоко вскидывая ноги, направился к круглому столу, на котором стояла массивная зеленая лампа. Приподнявшись на цыпочки, он взял со стола черную чугунную пепельницу, похожую на ялик и тотчас же побежал в прихожую. Здесь он опустился на колени, приник лицом к щели между дном комода и полом и сунул туда пепельницу.
Подпрыгивая вбок, размахивая руками, точно крыльями, мальчик очутился около Клавди и Коли и молча потянул за ножку стула, на котором те стояли.
— Уйди, Петька! — крикнула побледневшая Клавдя. — Мама, Петя нам мешает!
Коля решил привлечь брата к рассматриванию картинок и помог ему взобраться на стул. Петя решительным движением придвинул книгу к себе и, с размаху положил обе ладони на картинку, стал посматривать не только в книгу, но и на окружающие ее предметы.
— Дай перевернуть лист! — воскликнула Клавдя.
— Не хочу! — И он еще крепче надавил ладонями на книгу.
— Подними руки, Петя! Ах, какая там интересная картинка…
— Не хочу.
— Если не хочешь смотреть, так уходи от нас, — внушительно заметил Коля.
— Не хочу.
— Коля, оставим его одного, У-у, дурак…
Клавдя и Коля слезли со стула.
— Коля! — с деланным восторгом, хлопая в ладоши и подпрыгивая, крикнула Клавдя. — Вот славно-то… мальчишки на санках катаются! Ха-ха-ха!..
Петя слез со стула и тоже подбежал к окну, но как ни вытягивал шею, как ни поднимался на цыпочках, не мог ничего увидеть. Он издал неопределенный жалобный звук.
Клавдя быстро повернулась к нему, глаза ее блестели.
— Ага, небось? А зачем мешал картинки смотреть? Зачем, а-а? — И она решительно тряхнула косичкой, смотря на брата сверху вниз.
Губы Пети дрогнули, и он быстро замигал глазами, не переставая смотреть на Клавдю.
— Ну уж ладно, смотри…
Напрягая все силы, Клавдя с минуту держала брата на известной высоте. Мальчик указывал пальцем на прохожих, поворачивал лицо к Клавде и улыбался ей…
Был вечер, Лиза то и дело перебегала из своей комнаты в гостиную посоветоваться с матерью относительно разных подробностей своего туалета.
С минуты на минуту ждали Николая Михайловича, который обещал явиться в 6 часов, чтобы потом идти в театр.
Петя, как тень, ходил за Лизой и когда та наряжалась, смотрел на нее с таким видом, словно намеревался дать ей несколько ценных советов по туалетной части. Его глаза бегали по разным скляночкам и коробочкам, расставленным в живописном беспорядке на туалетном столике. Когда то было нужно, он с большим трудом достал со стола браслет и подал его Лизе.
— Благодарю вас, молодой человек! — смеясь, сказала Лиза и громко прибавила: — Мама, какой у нас кавалер Петя-то!
— Кандидат придет? — спросил мальчик.
— Николай Михайлович…
— Кандидат… — угрюмо произнес Петя. — Он придет?
— Да-да…
В зале раздался голос Надежды Павловны, спрашивающей Агашу об исчезнувшей со стола пепельницы.
— Это непременно кто-нибудь из детей. Вечно возьмут и затеряют!
— Я не брала, мамочка, — быстро сказала Клавдя.
Петя выбежал в зал и прислонился спиной к стене, выдвинув вперед ноги, его глаза с невиннейшим видом переходили с недоумевающего лица матери на встревоженное лицо Агаши.
Надежда Павловна всмотрелась в спокойное лицо мальчика и вдруг полусердито воскликнула, уходя из зала:
— Никто иной, как Петька!
Петя молчал, почти сурово смотря в пристально устремленные на него глаза Агаши и сердито сказал:
— Уйди!
И снова отправился к Лизе.
— А я в театр не пойду, — сказал он, — маленькие в театр не ходят?
— Маленьким спать надо.
— Я не хочу спать. Я спать не буду.
— Слушайся мамы. Будь паинькой.
— А я не хочу быть паинькой.
Чрез несколько мгновений он уже был возле передней, ухватился за толстую гардину и заглянул в полумрак. На вешалке грудой коробилось верхнее платье. Мальчик подбежал к длинной меховой ротонде Надежды Павловны и спрятался в ней.
В этот момент звякнул звонок.
Петя прижал ноги к стене, когда Агаша прошла мимо него отпирать парадное крыльцо, а затем выскочил из шубы и выбежал в теплые сени. Первая из двух стеклянных дверей, ведущих из сеней в длинный холодный коридор, отворялась внутрь и в данный момент была отворена настежь, мальчик притаился за ней, около стены. Пока Николай Михайлович стряхивал в коридоре пласты мокрого снега с пальто, Агаша успела войти в переднюю.
Войдя в сени, Николай Михайлович встретился с Петей,
— Ты пойдешь в театр? — спросил его мальчик.
Николай Михайлович не без любопытства и с добродушно снисходительной улыбкой посмотрел на Петю.
— Ну да. Ну и что же?
Брови мальчика почти соединились в легкой складке.
— Ты когда возьмешь Лизу к себе на квартиру!
Николай Михайлович удивленно усмехнулся.
— Она меня целует, продолжал после небольшого молчания Петя, — а тебя она не целует.
— Да ты уж не ревнуешь ли, мой милый? — смеясь, воскликнул Николай Михайлович. — Ну, ладно, пойдем в комнаты.
— Нет, — удержал его мальчик, — Лиза не будет у тебя. Она меня укладывает спать. Я буду плакать.
— Мы обсудим это дело потом. Здесь простудиться можно, головка будет бо-бо…
— Ты не хороший… кандидат. Ты не прав. Я буду плакать.
И он неожиданно залился горючими слезами.
В двери из зала в переднюю стояла недоумевающая Надежда Павловна, когда всхлипывающий Петя и улыбающийся Николай Михайлович показались на пороге квартиры.
— Здравствуйте! Что такое, что с ним?
— Да вот, представьте, — смеясь, говорил Николай Михайлович, снимая, при помощи Агаши, пальто, — Петичка явился ко мне, так сказать, с дипломатической нотой…
— Нечего сказать, хорошую ноту тянет сейчас Петя, — скаламбурила Надежда Павловна. — Ну будет, перестань!
Петя тер кулаками глаза и искоса посматривал на Николая Михайловича в то время когда тот говорил:
— Спорный пункт, очевидно, — Елизавета Александровна. Мотив… мотив, видите ли, тот… Ну, словом, Петичка показал себя маленьким дипломатом.
— А-а, — догадалась Надежда Павловна. — Ну-с, господин дипломат, вы сделали все, что могли, а теперь прежде всего перестаньте плакать, это так не идет к вашему блестящему положению… Сейчас, Петичка, будем пить чай с вкусными конфетами…
С этими словами улыбающаяся Надежда Павловна и весело настроенный Николай Михайлович прошли в гостиную, где за кипящим самоваром сидели дети, Лиза и Александр Алексеевич.
Петя с открытым ртом неподвижно стоял и большими испуганно-изумленными глазами смотрел на широкую спину удалявшегося Николая Михайловича. По красному пухлому лицу его скользила тень какой-то с трудом поддающейся сознанию мысли. Он перевел свой взор на груду висевшего верхнего платья и на несколько мгновений остановил его на драповом, недавно купленном дипломате Лизы… И снова погрузился в раздумье.
В гостиной Николай Михайлович рассказывал о ‘дипломатической ноте’ Пети, и все, кроме Коли и Сережи, дружно смеялись.
Смеялась Надежда Павловна своим грудным немного грубоватым контральто, смеялся отрывистым, снисходительным, всепонимающим смехом Александр Алексеевич, тихо, почти беззвучно, смеялась Лиза. Даже Клавдя раза два хихикнула.
— Это любопытно, — восклицал Александр Алексеевич, — маленький Отелло, можете себе представить! Это… великолепно!.. .
— Да где же он? — спросила Надежда Павловна. — Петичка, иди сюда, милый…
Фигурка мальчика чуть дрогнула и насторожилась, лицо слегка побледнело, глаза потемнели.
— Петя, что же ты не идешь?
Послышалось шуршание платья и скрип отодвигаемого стула.
И вдруг, точно вдохновенный неожиданно блеснувшей в голове мыслью, Петя бросился к комоду. А когда Надежда Павловна подошла к нему, он уже стоял на прежнем месте, хмурый, со сложенными за спиной руками.
— Пойдем, милый, — ласково говорила мать, положив руку на его плечо и заглядывая ему в лицо, — какой же ты бука… Нехорошо так упрямиться. Все тебя так любят…
Мальчик раздраженно дернул плечом.
— Мама, никто меня не любит…
— Ладно-ладно, идем. Покапризничал и будет…
С мрачным лицом маленького заговорщика, с немного опущенной, огромной сравнительно с ростом, головой, он вошел в ярко освещенную гостиную.
Все с очень добрыми и очень веселыми улыбками смотрели на него. Только на лице Лизы сквозь улыбку мелькнула тень тревоги.
— Вот и дипломат! — воскликнул Александр Алексеевич.
Губы мальчика дрогнули.
Я не дипломат! — неожиданно крикнул он, сверкнув злыми глазами.
И с этими словами он отставил одну ногу назад, поднял высоко над головой руку и бросил черную, похожую на ялик, пепельницу в центр сидящей за столом компании…
Пепельница, сделав в воздухе кривую, звучно упала на стакан с чаем и разбила его.
Пете не дали чаю и поставили в угол лицом. В первый еще раз так жестоко наказали его. Он стоял около четверти часа и, ни на минуту не переставая, плакал, громко всхлипывая и трясясь всем своим маленьким телом.
Первая публикация: журнал ‘Пробуждение‘, No 16, 1906 г.
Исходник здесь: Фонарь. Иллюстрированный художественно-литературный журнал.
Чей борзый конь тебя топтал?’