ПЕРВОБЫТНОЕ СОСТОЯНІЕ.
ПЕРВОБЫТНОЕ СОСТОЯНІЕ.
(Изъ записокъ провинціальнаго адвоката).
I.
Рекрутскій наборъ начался.
I.
Рекрутскій наборъ начался.
——
II.
II.
III.
III.
——
——
Первобытное состояние, Кротков Валерий Семенович, Год: 1874
Время на прочтение: 47 минут(ы)
Въ это время, въ теченіи цлаго мсяца, наши уздные города принимаютъ какой-то особенный, печально-оживленный видъ. И много на улицахъ крестьянскаго люду видно, суеты-то пожалуй еще больше, чмъ въ иной базаръ, а присмотритесь попристальнй къ этому люду, приглядитесь къ этой сует, и вы увидите на лицахъ встрчныхъ и поперечныхъ не то озабоченность, не то уныніе: вамъ попадаются то заплаканныя лица деревенскихъ женщинъ, то понурыя лица крестьянъ. Здсь вы слышите плачъ и рыданіе, тамъ вопли и причитанія, иногда заглушаемыя отчаянной игрой на гармоніи.
Грустныя лица. Грустныя сцены.
— Ми-и-лень-кій ты-ы нашъ, го-о-луб-чикъ!.. Ко-орми-лецъ ты-ы нашъ, на ка-а-во ты насъ покида-а-а-аешь! слышатся въ одной стоящей среди улицы крестьянской толп причитанія въ нсколько голосовъ особымъ, заунывнымъ, надрывающимъ душу напвомъ. Щеголевато одтый ‘голубчикъ’, молодой парень лтъ двадцати пяти, стоитъ посреди этой воющей толпы, весь разубранный красными кумачными платками, и отчетливо отхватываетъ на гармоніи ‘русскую’. Къ нему на плечо припала женщина съ лицомъ, совсмъ опухшимъ отъ слезъ, быть можетъ, его жена, и голосила громче всхъ. А ‘голубчикъ-кормилецъ’ стоитъ себ съ закрытыми глазами, и то и дло движеніями правой руки сдавливаетъ и растягиваетъ мхи дорогой, съ виду еще новой, но уже сильно охрипшей тульской гармоніи. Зачмъ онъ закрылъ глаза — не знаю: быть можетъ, чтобы не видть плачущей и голосившей женщины. Потому только, что онъ съ особеннымъ азартомъ ‘отмачивалъ’ на гармоніи свою музыку, можно было догадаться, что ему не по себ.
— Ро-оди-мень-кій ты-ы нашъ, ро-однень-кій ты-ы на-ашъ!.. Оставля-а-аешь ты-ы на-асъ го-о-о-орьки-ихъ си-иротъ! доносится изъ другой, боле густой толпы. Въ этой толп ревли дти.
А тутъ же о-бокъ, рядомъ съ этою группою воющихъ и причитающихъ бабъ, ‘толчется’ на снгу новобранецъ, какъ это можно замтить по его коротко остриженному затылку. На него, какъ на ‘принятого’, вс обращаютъ вниманіе, смотрятъ, указываютъ. Онъ это сознаетъ и старается показать свою удаль. Заломивши шапку за ухо, уперши ‘руки въ боки’, онъ задаетъ посреди улицы выпляску, подпрыгиваетъ и подскакиваетъ, отбивая ‘такту’ задками сапоговъ.
— Эхъ ты жисть моя нелегкая!.. осипшимъ съ перепоя голосомъ оретъ онъ, вдругъ останавливаясь, какъ вкопаный.
Такія сцены горькаго горя и горькаго веселья попадались во время набора {Читатель, вроятно, понялъ, что здсь дло идетъ о рекрутскомъ набор до введенія всеобщей воинской повинности. Въ настоящее время, когда ‘наборовъ’ въ прежнемъ смысл слова не существуетъ и ежегодному ‘призыву’ подлежатъ двадцатилтки всхъ сословій, такія уличныя сцены попадаются сравнительно рже. Но въ то время, къ которому относится мой разсказь, разсказываемыя мною сцены встрчались на каждомъ шагу.} на каждомъ шагу и всегда производили на меня невыразимо тяжелое впечатлніе.
Наши Z-скіе купцы, изъятые въ то время по закону отъ ‘натуральной’ рекрутской повинности, съ удовольствіемъ, бывало, смотрли на вс эти сцены, служившія имъ развлеченіемъ среди скучнаго однообразія провинціальной жизни.
— Ишь какъ ‘ихъ’ разбираетъ! замтилъ стоявшій около меня краснорядецъ. Онъ только-что бросилъ гонять кубарь. Это мирное занятіе было постояннымъ развлеченіемъ въ теченіе цлой зимы всего торгующаго люда города Z отъ мала до велика.
— И чего ревутъ блугой! замтилъ въ свою очередь другой, съ кнутикомъ въ рук, которымъ онъ только-что передъ этимъ настегивалъ кубарь.— Не навкъ вдь прощаются!
— Гляди: все больше притворство.
— А ты думаешь какъ? Извстно — притворство! Поди-кось пореви-ка на мороз-то по заправдашнему! Теб всю рожу раздеретъ!
— У этихъ бабъ порядокъ такой, что безъ слёзъ нельзя!
Въ то время о всеобщей воинской повинности ходили только слухи. Воображали ли эти коммерсанты, что съ небольшимъ черезъ годъ, они сами будутъ, какъ шальные, рыскать по узду, разыскивая для своихъ птенцовъ рекрутскія квитанціи, чтобы унять горючія слезы своихъ ‘бабъ’?
Въ время набора ко мн, бывало, каждый день приходили крестьяне съ длами ‘по некрутству’, ‘на счетъ некрутскаго вочереду’, да я пересталъ за нихъ браться съ тхъ поръ, какъ по опыту узналъ, что выигрышъ всхъ этихъ рекрутскихъ длъ завислъ исключительно отъ состоятельности просителей, а не отъ законности ихъ правъ. Адвокатура по рекрутскимъ дламъ составляла прерогативу письмоводителей мировыхъ посредниковъ, узднаго мирового създа и рекрутскаго присутствія, потому что чрезъ руки этихъ господъ проходили вс рекрутскія дла. Къ адвокату шелъ только тотъ, кто проигралъ у этихъ господъ.
Съ семи часовъ утра, еще при огн, у меня уже открытъ пріемъ просителей. Крестьяне всегда являются къ адвокату чуть ли не до свту, ‘чтобы пораньше управиться съ длами’.
Народу пришло на этотъ разъ человкъ съ десять. Между постителями замчаю нсколькихъ бабъ съ сильно заплаканными глазами.
— Что вамъ, голубушка, угодно? обращаюсь я къ одной изъ нихъ, старушк лтъ шестидесяти.
— Незаконно сдали! выговорила сна и залилась горючими слезами.
— Кого-жъ это у васъ незаконно сдали? Разскажите-ка! стараюсь я быть съ нею какъ можно поласкове.
— Сынка у меня отдали безъ череду!.. Видишь ты: въ нашемъ обчеств есть старшія семьи 26 и 29 лта, съ уходящими, значитъ, годами {По рекрутскому уставу отдач въ рекруты подлежали лица податныхъ сословій, недостигшія 20-лтняго возраста. Выраженіе ‘очередной съ уходящими годами’ означало, что данный субъектъ имлъ возрастъ, приближающійся къ предльному, переступивъ который онъ уже навсегда уходилъ отъ. рекрутства.}, да старшій-то старшин зятемъ доводится. Ну, вотъ старшина-то и залёгъ за него… за свово-то! А мово, видишь ты, и младшаго лтами поставилъ на кругъ!
Старуха разревлась не на шутку. Насилу успокоилъ.
— Ну, поставили мово сынка на кругъ, а старшее семейство остается дома! начала она снова свой разсказъ, все еще всхлипывая.— А у меня мужъ не въ полномъ разум. Сбирала я обчество… Предъясняла я: незаконно мово сынка вы ставите! Съ нашей стороны обществу угощеніе, а съ тыё стороны — вдвое! Съ нашей стороны полведра, со старшиновой стороны — цлое ведро! Ну, цлый день и воловодились, цлый день били-били — ничего не выбили! Перепились вс въ лёжку! На другой день собрались опять. Съ нашей стороны угощеніе, съ тыё стороны вдвое! опять цлый день воловодились, ни на чемъ не ршили, перепились полнымъ сходомъ въ лёжку. На третій день собрались опять. Старшина и застращалъ ихъ: ‘оштрафую, гыртъ, всхъ, если вы не дадите мн некрута’. Обчество ему въ отвтъ и держитъ рчь, что ‘какъ ты хочь, а ёнъ, зятёкъ-то твой, на ставку идти должонъ!’ Обчество, грхъ напрасно сказать, по-божески разсудило. Отъ насъ угощеніе, съ тыё стороны опять вдвое — ну, силъ нашихъ противъ нихъ и не хватило! Ну, били, били, да пьяные вс по старшинову приказу и сдлали, ослушаться его не посмли и сдали мово сынка-то, а старшее, вишь ты, семейство осталось. Писарь волостной тутъ сейчасъ живой рукой приговоръ скомандовалъ. Пьяные и подписывались. Ихнее семейство-то, вишь ты, отходчее, а наше младшее. Вотъ обчество-то потомъ ужь, когда хмль-то прошелъ, и зажалили меня: ‘выдадимъ, говорятъ, теб приговоръ, что незаконно твово сынка сдали’. Старики-то, все обчество, согласны выдать приговоръ, а староста, вишь ты, печатки не прикладаетъ, потому ему старшиновъ-то зять крестникомъ доводится. Выходили мы и на волость. На волости дали намъ приговоръ, что незаконно сдаденъ сынокъ-то нашъ. Ну, хорошо. Качнулись мы къ мировому къ посреднику, ёнъ и говоритъ: ‘выходи, говоритъ, старуха, на мировой създъ!’ Ну, были мы и на мировомъ създ, на посредницкомъ, а словъ нашихъ тамъ и нту-ти, потому посредникъ съ писаремъ своимъ сдлали наше прошеніе по своему, какъ имъ хотлось, въ старшинову пользу, потому что посредницкій писарь взялъ съ тыё стороны хорошіе задатки, а нашихъ рчей ужь и не принимаютъ. А посредникъ-то съ писаремъ все одно, вмстёкъ они. Онъ самъ, писарь-то, признавался, когда назжалъ къ намъ въ волостную. Со старшиною поздоровался и ушелъ въ его коморку, а выходитъ оттель и говоритъ: ‘Какъ, говоритъ, я сказалъ, такъ и будетъ, что я, что посредникъ — все одно, потому мы съ нимъ вмст дла ршаемъ!’ Ну, такъ оно и вышло: стёрли мое прошеніе. Выходила я на мировой създъ, а нашихъ словъ тамъ и нту, что мы на бумагу списали, да на бумаг подавали. Стала я рчью говорить: ‘Почему, говорю, нашихъ рчей, нашихъ словъ нту, которыя, говорю, мы писали законно, что и какъ было, и по какому основательству мово сынка сдали, когда мой старикъ не способенъ, не совсмъ съ умомъ, и что ихнее семейство старшее, отходчее, а наше семейство младчее’? Все это я рчью проговорила. Ну, посредники-то слушаютъ, слушаютъ меня, а прошенья моего нтъ, какъ нтъ, а на рчахъ словъ моихъ не принимаютъ! Спиши, говорятъ, ихъ сначала на бумагу, да и додавай. А я ужь подала, да только прошенье-то мое стёрто, а прошенье старшинова зятя вычитывали, что старшиновъ зять-то подавалъ, что быдто волость незаконно его въ некрута назначило, а мово сынка ослобонили. И что вдь прописано въ тыёмъ прошеніи-то, въ старшиновомъ-то? И прописано тамъ, что большому-то старшинову зятю-то 27 лтъ, а второму 24 года! Года-то и неврны, на два годика каждому поубавили. А нашихъ врныхъ словъ и нту, которыя мы на бумаг показывали. Ну, значитъ, мировой създъ не сталъ насъ на рчахъ судить, и нту словамъ нашимъ вры. Велли лишь взять скопію, а нынче сынка-то мово совсмъ на ставку ведутъ.
И она снова заплакала, заголосила такъ, что я принужденъ былъ даже ‘возвысить’ голосъ. Попритихла.
— Пошла я на мировой свздъ за скопіей-то, а секретарь не выдаетъ. На что, говоритъ, теб скопія, коли твово сынка все равно теперь въ солдаты возьмутъ? Въ губернію подать, скоро ли оттуда твое прошеніе оборотится, а сынокъ твой служи, да служи!.. Секлетарь-то кумъ старшин и большой ему пріятель. Назжалъ изъ губерніи полковникъ, что за некрутами вотъ назначенъ смотрть — ну, подходила я къ нему, стала было рчью свою обиду предъяснять, а ёнъ веллъ подать ему прошеніе!— ‘Сынка, говоритъ, твово, коли незаконно сдаденъ, приходится вернуть, ну, такъ ты подавай въ губерню и возьми ты съ обсужденья твоего скопіи’, а мн скопіи-то и не выдаютъ! Такъ я полковника и упустила. Ходила, ходила я къ секлетарю-то, къ куму-то старшинову за скопіей, а онъ смется!— ‘Не выдамъ, говоритъ, я теперь теб скопіи, потому теб еще тридцать дёнъ сроку! Тогда выдамъ я теб скопіи, когда твово сынка далёко угонятъ’!..
Старуха разревлась опять.
— Тогда добрые люди посовтывали мн сказать ему съ угрозами, что дескать стану я жаловаться прокурору, если ёнъ не выдастъ! Ну, вчера и выдалъ! Ужь очень осерчавши былъ! Поздно выдалъ-то. Присутствіе-то ужь прикрыли и подавать я вчера упоздала, а нынче, вишь, на ставку. Охъ ты головонька моя горькая!
Опять слезы, горючія слезы.
— Отъ меня-то, матушка, вамъ что же именно угодно? спрашиваю.
— Наставь на умъ стараго человка! Не можешь ли ты постараться, сынка мово схлопотать, чтобы его вернули?
— Извольте, я напишу вамъ жалобу въ Губернское по крестьянскимъ дламъ присутствіе, если найду, что ршеніе здшняго създа неправильно. Ничего съ васъ не возьму!
Старуха посмотрла на меня съ недовріемъ.
— Какъ это, батюшка? Я и въ толкъ не возьму. Ты-жъ положи, что съ насъ за хлопоты-то!
— Вы разсказывали мн, что вы небогаты, а съ бдныхъ я ничего не беру.
— Кабы были богаты, такъ насъ и не ‘тушили’ бы, а то бдныхъ-то, вишь, и тушатъ!
— Вотъ я и не хочу васъ ‘тушить’!
— Нтъ, ты мн дло говори! Ты напиши мн получше, я теб копеечекъ тридцать дамъ, а помозголовнй напишешь, я еще прибавлю.
— Вы скажите прежде всего, чмъ можете доказать, что ваше семейство младшее? Есть у васъ ревизская сказка?
— Чмъ доказать? Оно, вишь ты, младчее и есть, врное слово я теб говорю, что младчее! А это старшиновъ-то зять отъ священника выправилъ себ такой листочикъ, что ему на два года лтъ стало меньше. Незаконно ему священникъ этотъ листочекъ выдалъ, не въ правилахъ былъ. Мн самъ нашъ дьячекъ сказывалъ, что священникъ красную бумажку за это съ него взялъ. Ну, вишь ты, и я къ священнику сунулась, а ёнъ и говоритъ: ‘давай десять рублей, я теб настоящую бумагу дамъ’, а то старшинову зятю не настоящая родильная бумага-то выдана, а, вишь ты, съ исповдальныхъ длъ скопія снята и выдана, а тамъ фальша-то и есть, тамъ ему на два года лтъ меньше показано. Прибавлю теб двугривенный, напиши ты мн все это по порядку.
— Вы еще не брали отъ священника этой настоящей бумаги?
— А гд-жъ мн денегъ-то было взять! съ сердцемъ отвтила старуха. Подико-ся! Десять цалковыхъ проситъ, а у меня всего-то можетъ быть и имущества на пятнадцать не найдешь. Да нтъ, не найдешь! Одну корову буренькую обчеству на угощеньи, на водк, по просту сказать, пропоила! Другая коровка, пеструшкой звали, туда-сюда на разные расходы пошла. Лошадка жиду въ залогъ еще съ осени подложена! Остается у меня таперча одинъ годовалый теленокъ всего и капиталу. Все думала, что сынокъ-то останется, ну, и заживетъ мамкины расходы, а его, вишь ты, на ставку сегодня берутъ. Надо будетъ ему и на дорожку деньжонокъ дать, какъ его угонятъ, разрыдалась опять старуха.— Нельзя ли ужь такъ, безъ поповой бумаги прошеньице-то написать? Семь гривенъ я теб, такъ и быть, ужь дамъ, не пожалю!
— Нтъ нельзя! Къ жалоб надобно приложить доказательство, что ваше дло правое, а для этого необходимо получить изъ духовной консисторіи метрики. Выдайте мн довренность, я вамъ достану эти бумаги и подамъ жалобу на здшній мировой създъ! предложилъ я старух.
— А много-ль ты съ меня положишь? спросила она.— Многого ты не запрашивай, а говори настоящую цну.
— Ничего я съ васъ не возьму.
— Смешься надо мной, старухой. А ты во что мн сдлай и я тебя совторительно ублаготворю! Сегодня сынка-то вдь на ставку поведутъ, такъ нельзя ли теб постараться прошеньице написать, чтобы погодили брать, пока изъ губерніи бумаги придутъ. Четыре двугривенныхъ съ меня ты ужь, Богъ съ тобой, получи!
— Прошеніе безъ приложенія доказательствъ правильности вашего ходатайства останется безъ послдствій, а сынка вашего все равно на ставку возьмутъ! Ршенія мирового създа немедленно приводятся въ исполненіе. Если губернское присутствіе уважитъ вашу жалобу и отмнитъ ршеніе създа, то вашего сынка вернутъ. Мн васъ очень жаль, и я, повторяю вамъ, ничего съ васъ не возьму…
— Ну, что пустое болтать: ничего не возьму, да задаромъ! Ншто въ наборъ кто что задаромъ мужичку длаетъ! Вижу, что отъ тебя добра мн будетъ мало, пойти другого кого поискать… А то ‘задаромъ!’
До чего, подумаешь, пріученъ этотъ народъ къ тому, чтобы съ него ‘брали’: не вритъ, чтобъ можно было для него что-либо доброе сдлать задаромъ.
— Нетолько не смюсь я надъ вами, а напротивъ того очень сочувствую вашему горю и отъ всего сердца готовъ помочь вамъ, стараюсь я объяснить старух.— Я вамъ сказалъ уже, что я съ бдныхъ не беру!
— Пойти къ другому!
Повернулась и ушла. Попробовалъ я было вернуть ее, сказавши въ догонку, что готовъ составить ей за предложенную цну прошеніе сейчасъ же, не согласилась и ушла.
— Нашъ братъ мужикъ тогда только и понимаетъ, что дло по ёмъ будетъ, коли карманомъ своимъ отдуется! замтилъ въ слухъ одинъ изъ крестьянъ, стоявшихъ тутъ же въ толп просителей.
— А у васъ какое дло? спросилъ я у этого мужичка.
— А все одна псня! Прошлаго года братъ мой былъ незаконно сдаденъ. Я обжаловался въ губернію, цлый годъ бумаги ходили. Ну, теперь его вернуть хотятъ, другого настоящаго некрута замсто его назначили, а обчество-то наше и не хотятъ его вернуть, и сдлали приговоръ, чтобы онъ оставался на своемъ мст, ну, а мн это очень даже обидно, потому что мн это дороже двухъ сотъ рублей стоитъ, и не знаю я, откуда мн вернуть свои утиры.
— Я васъ плохо понимаю. Объяснитесь поподробне.
— Да, слышите вы, обчество-то наше и старшина вознегодовали на него, зачмъ онъ ворочается, и 200 рублей съ нихъ убытковъ своихъ требуетъ по бумаг, которая изъ полку прислана. Вотъ и поставили его опять на очередь, подъ зачетъ, значитъ, обчества-то. Ему-бы, слышите вы, совсмъ вернуться надо, а его опять туды же въ службу пхаютъ! А некрутское присутствіе приняло отъ обчества приговоръ, чтобы, слышите вы, зачислить его некрутомъ на ныншній годъ! Такъ вотъ я и прошу таперча обжаловать это дло, и нужно мн знать, съ кого и гд мн свои убытки да утиры сыскать! Я ужъ къ секлетарю създовскому толкался: ‘хорошо, говоритъ, я положу резолюцыю, подавай жалобу, приноси четвертную бумажку!..’ Это, ничего еще не видя, къ прежнимъ двумъ стамъ-то прибавка. Ну, вотъ одинъ тутъ человкъ написалъ мн жалобу, я и принесъ ее вашей милости показать, такъ ли, все ли по порядку!.. Къ тому же боюсь я секлетарю деньги дать: онъ всмъ старшинамъ кумъ, и нашему то же, и большой руки ему пріятель. Тутъ вотъ и бумага, что изъ полку прислана. Извольте-ка посмотрть.
Присланная изъ полка бумага представляла собою ‘отношеніе’ командира X—скаго пхотнаго полка въ наше Z—ское уздное рекрутское присутствіе и содержала въ себ слдующее:
‘Подлежащій обращенію въ первобытное состояніе на основаніи отзыва означеннаго рекрутскаго присутствія за No 699, какъ неправильно сданый въ рекруты, рядовой Иванъ Ивановъ объявилъ, что онъ хотя и не въ очередь, т. е., прежде времени назначенъ въ рекруты, но, желая освободить себя отъ рекрутства замною вмсто себя наемщика, предъявилъ вмсто себя наемщика Петра Миронова, который въ Бурминскомъ волостномъ правленіи протокольнымъ опредленіемъ признанъ годнымъ къ военной служб, а потому имъ, Иваномъ Ивановымъ, были удержаны на охотника Миронова 212 руб., но волостной старшина, при сдач означеннаго Миронова, вопреки даннаго имъ старшиною приговора, заявилъ о судимости означеннаго Миронова, чрезъ что его, Миронова, не приняли въ рекруты, и въ солдаты пошелъ самъ Иванъ Ивановъ, понеся такимъ образомъ по вин старшины убытку 212 руб.’.
Пока я читалъ эту бумагу вслухъ, въ толп шелъ свой разговоръ.
— Ишь ты вдь! Енъ служитъ, а его же и ставятъ.
— Да, вотъ ты и поди!
— Старшина шибко на меня наслъ да налегъ, ну, обчество ему уваженіе! слышны были объясненія очереднаго просителя.
‘Вслдствіе сего, говорилось дале въ бумаг:— опасаясь вторично подвергнуться подъ неправильныя дйствія волостного старшины и быть сданнымъ вторично въ рекруты, рядовой Иванъ Ивановъ изъявилъ желаніе, чтобы, если не избавятъ его навсегда отъ военной службы, то чтобы не потерять годъ прослуженной службы — остаться на служб или поступить въ качеств замстителя. Нанесенныя же его семейству убытки 212 руб. сер. взыскать съ виновнаго.
‘Сообщая заявленіе рядоваго Ивана Иванова, имю честь просить увдомить меня, надлежитъ ли освободить его навсегда отъ службы, уволивъ его по отзыву за No 699 въ первобытное состояніе, такъ какъ на этихъ только условіяхъ онъ желаетъ воспользоваться увольненіемъ, если же на случай востребованія онъ будетъ вторично сданъ въ свою очередь въ рекруты, то въ такомъ случа желаетъ остаться теперь же на служб, а о взысканіи съ виновныхъ 212 руб. сдлать распоряженіе, о чемъ и увдомить меня для объявленія по принадлежности’.
Суть дла заключалась слдовательно въ томъ, что Иванъ Ивановъ нанялъ охотника, котораго, впрочемъ, по особымъ причинамъ, поставить ему не пришлось, отъ чего онъ потерплъ убытку 212 рублей, истраченныхъ на наемъ и угощеніе охотника и на расходы ‘по начальству’. Будучи самъ сданъ въ рекруты и притомъ сданъ неправильно, онъ подлежалъ возвращенію въ первобытное состояніе.
Послдняя фраза поставила меня въ нкоторый тупикъ. Что слдовало подъ симъ названіемъ подразумвать? Очевидно подъ первобытнымъ состояніемъ разумлось то состояніе, изъ котораго Ивановъ поступилъ на службу, то-есть состояніе крестьянства. И вотъ возвратиться въ это-то состояніе, стать попрежнему ‘мужикомъ’ и желалъ Ивановъ, съ тмъ только условіемъ, чтобы уже никогда больше изъ этого состоянія не выходить. Если же сельское общество, къ которому онъ принадлежалъ, благоволитъ снова исключить его изъ первобытнаго состоянія, сдлать рекрутомъ, то по весьма естественному разсчету, не желая терять года прослуженной службы, онъ ршался остаться въ этомъ новомъ состояніи, а за понесенные имъ отъ ‘сего’ убытки просилъ о взысканіи съ виновныхъ 212 рублей серебромъ.
Я просмотрлъ также и просьбу просителя въ създъ мировыхъ посредниковъ, и очень жалю, что не оставилъ у себя съ нея копіи.
Просьба эта содержала въ себ жалобу на неправильныя, по мннію жалобщика, дйствія въ этомъ дл волостного старшины, скрывшаго будто-бы судимость наемщика Петра Миронова отъ нанимателей, и подробное исчисленіе убытковъ на сумму 212 руб. Въ числ этихъ убытковъ стояли слдующіе расходы: ‘дадено старшин 25 руб., дадено наемщику 100 руб., дадено посредницкому письмоводителю Василію Петровичу Подлецкому 26 руб., пропоено обществу на водк и разномъ прочемъ угощеніи 12 руб., со старшиною пропито 16 руб. 60 коп.’.
— Такъ ли оно написано, наше прошеньице-то?
Право разсмотрть эту жалобу безспорно принадлежало създу мировыхъ посредниковъ, куда эта жалоба и была адресована. Обязанность доказать преступность дйствій волостного старшины и цифру понесенныхъ отъ того убытковъ лежала на подател. Я указалъ просителю на полнйшее отсутствіе этихъ доказательствъ съ его стороны.
— Наши убытки очень даже явственные! возразилъ онъ мн на мое замчаніе.— Оно конечно, мы, когда платили, росписокъ ни съ кого не брали, а всякій въ волости знаетъ, что точно мы шибко потратились и всего нашего крестьянскаго средства ршились. Три коровы да лошадь продали, да домъ одному мужичку подложили подъ залогъ, въ волостномъ правленіи у своего же старшины условіе длали. Вотъ они вс и 212 рублей. А куда они двались?
— Вамъ не присудятъ этихъ убытковъ…
— Какъ Богу угодно! перебилъ онъ меня.— Вся волость про мои убытки знаетъ. Всего крестьянства лишился!
Онъ ушелъ. Я крпко сомнваюсь, чтобы онъ когда нибудь получилъ хотя грошъ изъ затраченныхъ имъ денегъ. И не въ томъ дло. Документъ, приведенный мною выше, разъяснялъ мн многое. Во-первыхъ изъ него явствовало, что крестьянское состояніе признается ‘первобытнымъ’. Впослдствіи, при большемъ знакомств съ рекрутскими длами, я очень часто встрчалъ ‘первобытное состояніе’ {Первобытное состояніе нашихъ податныхъ сословій установлено и закономъ, ибо въ ст. 551 общее, рекрутскаго устава изд. 1857 г. говорится, что ‘рекрутъ, такимъ образомъ перемненный, вступаетъ въ права и обязанности первобытнаго его состоянія’.} въ бумагахъ по этимъ дламъ, такъ какъ это было общеупотребительное ‘оффиціальное выраженіе’ для опредленія того состоянія, въ которое долженъ былъ возвратиться по какимъ бы-то ни было причинамъ неправильно поступившій на военную службу.
— Прими отъ меня рчи-то! прервала мои размышленія крестьянка.
— Потрудитесь говорить!
— Не возьмешься ли ты, батюшка, объ насъ постараться? Незаконно сынокъ у меня сдаденъ! Не похлопочешь ли ты мн его назадъ изворотить! Одинъ ёнъ у меня, сынокъ-то, и того взяли! Незаконно взяли!
Старуха заплакала.
— Разскажите, какъ его взяли?
— Постой, матушъ, я предъясню! перебила старуху молодая крестьянка, выходя изъ толпы. У самой тоже на глазахъ слезы.
— Ну, предъясняй хошь ты! она — жонка евоная, что сдали-то сынка-то моего. Невстка, значитъ, моя, отрекомендовала мн ее старуха.
— Старшина-то у насъ изъ шельмовъ шельма! Очередныхъ всхъ распустилъ по паспортамъ, они и разбглись. Денегъ онъ съ нихъ набралъ съ писаремъ-то, и не выговорить! Пришло дло къ ставк, некого ставить, а ставить нужно пять человкъ! Пять человкъ убгли, очередные-то, что старшипа-то отпустилъ, ну, и стали ловить, кого попало! Мой-то халъ съ товаромъ: отъ купца изъ здшняго города, въ уздъ на кладь взялъ. Его схватили, сани бросили, товаръ бросили, на ставку сволокли, да и сдали! Какъ ни барахтался, а уперли, да и забрили лобъ. Четыре часа на колнкахъ я съ нимъ у старшины стояла, просила: только отпусти пожалуйста, потому мы не на очереди, мы къ ставк не принадлежимъ. Куды теб! Послужи, говоритъ, сколько нибудь, посл перемнимъ! Когда это посл-то? Это когда т-то придутъ домой? Какже! Скоро ихъ дождешься!
Об женщины въ слезы. Глядя на нихъ, послышался плачъ и въ толп просителей.
— Мужъ-то мой старъ и хворъ! Сынокъ одинъ кормилецъ всей семьи! Дтки-то малыя на кого останутся? Кормить-то ихъ кто-жъ будетъ? Голубчикъ ты нашъ! Горькія мы сироты! голосили просительницы.
— Вернется! Его перемнятъ!
Вмсто того, чтобы утшиться, он еще больше расхныкались. Между тмъ изъ толпы выступила еще крестьянка.
— У меня вотъ въ прошломъ год сдали сынка, и забрили ему лобъ безъ череду! Тройники мы, да у насъ въ семь есть послуга, такъ считаемся мы двойниками! Ну, а двойникамъ у насъ череду нтъ! Билась, билась я до конца, до послдняго дня: ничего не подлаешь, хоть ты что хошь! Подержали его мсяца три и выслали опять назадъ домой! Залишній что ли онъ оказался, или не почереду, не знаю ужь, почему его вернули, а таперича опять ставятъ, не знаю за что, не хуже вотъ ихъ! указала говорившая на двухъ предыдущихъ просительницъ.— Въ нашемъ обчеств есть четверники да пятерники, а они вонъ какъ обдлали!
— Что же, батюшка ты нашъ, такъ и не поможешь? пристали ко мн старуха и ея невстка, успвшія тмъ временемъ вдоволь наплакаться.
— Въ настоящее время вамъ трудно и даже вовсе невозможно помочь! Когда розыщутъ тхъ, кто стоялъ на очереди, тогда вашъ сынъ, а вашъ мужъ вернется.
— Вотъ намъ и военный пріемщикъ говорилъ, что будутъ тхъ искать, кто убгъ-то, а когда ихъ найдутъ, то, говоритъ, теб твоего сынка и отдадимъ.
— Ну, вотъ видите ли! Вамъ остается только ждать, пока вашего сынка вернутъ.
— Ужь дай-то Господи поскорй! Ну, прости ты насъ, Христа ради!
Ушли.
— А мн-то ты, батюшка, что скажешь? Нельзя ли къ мировому судь мое дло перевести! напомнила о себ третья крестьянка.
Чтобы знать, правильно или неправильно былъ поставленъ на очередь ея сынъ, нужно было видть приговоръ волостного схода, по которому сынъ поставленъ на ставку. Я предложилъ ей достать копію этого приговора и принести ко мн.
— Таскалась я къ старшин, да не выдаетъ онъ мн скопіи-то! Говоритъ, очень я поередницкаго писаря боюсь! Поди принеси мн отъ него росписку, что можно мн выдать ‘скопію’, а то не выдамъ!.. что ты тутъ будешь длать?
И эта не выдержала и заплакала.
— Все, что я могу для васъ сдлать — это написать посреднику прошеніе о томъ, чтобы онъ предписалъ старост выдать копію съ приговора.
— Не въ пользу! Сотретъ все дло, сотретъ посредницкій писарь.
— Если такъ, то помочь я вамъ уже никакъ не могу, потому что не знаю, на какомъ основаніи вашего сына ставятъ на очередь.
— Я-жь теб предъясняю, что все нападки одни!
— Это очень можетъ быть, но для того, чтобы доказать, что тутъ одн нападки, я долженъ разсмотрть, правильно ли составленъ общественый приговоръ, безъ копіи съ котораго не могу написать вамъ жалобу на мировой създъ.
Крестьянка залилась горькими слезами. Крпкіе нужно имть нервы, чтобы въ теченіи нсколькихъ часовъ подъ рядъ терпливо выслушивать вс эти іереміады.
— Не плачьте, матушка! Сынъ вашъ вернется!
— Нтъ, ужь не вернется! Посредницкій писарь сказывалъ, что на этотъ разъ ужь не вырвется, потому подъ очередь подогнался!
— Прослужитъ свое время и вернется къ вамъ въ первобытное состояніе!
— Вернется-то вернется, да вернется-то не нашъ!
— Какъ это такъ ‘не вашъ’? спросилъ я.
— А такъ: не нашъ и не нашъ! По глупому, по моему бабьему разуму, теперича мы при нашей при земл деревенской! Какая она ни на есть плохенькая у насъ землица-то, а все она — наша матушка кормилица! Она при насъ, а мы при ней, отъ нея, отъ кормилицы, не отпираемся! А какъ придетъ ёнъ со службы-то, за землю-то и не возмется, онъ на соху-то и не посмотритъ! Другое какое себ мастерство подыщетъ, или въ услуженіе куда пойдетъ, а по отцовскому длу не пойдетъ! Отпускные-то ншто за землю берутся?
Это было для меня неожиданностью. Я заинтересовался.
— Не все ли для васъ равно, что онъ будетъ кормиться самъ и кормить васъ, обработывая землю или занимаясь какимъ нибудь мастерствомъ, ремесломъ?
— Я теб, батюшка, по своему, по бабьему разуму всего предъяснить не могу, а старые люди сказывали, что человку отъ земли отпираться гршно, потому безъ земли человку жить никакъ нельзя, а онъ какъ вернется-то, на землю-то ужь и глядть не станетъ!
Ей было жалко, что сынъ ея выйдетъ изъ ‘первобытнаго состоянія’.
— Это оно точно что такъ! какъ-то не смло заявилъ свое мнніе одинъ изъ крестьянъ-постителей.
— Почему же именно ‘точно такъ?’ обратился я къ этому послднему.
— А оно, выходитъ, такъ точно и есть, что, выходитъ, намъ земли жалко! насъ не война страшитъ, а жалко, что работникомъ въ дому однимъ меньше станетъ, а расходу станетъ больше, потому нужно будетъ и тому, кто въ службу пошелъ спосылать. Ну, да это все еще ничего, а вотъ какъ со службы-то онъ вернется, такъ изъ него ты ничего ужь не подлаешь: по нашему выходитъ, порченый онъ человкъ.
— Какъ это такъ порченый? напротивъ того, вымуштрованный, выправленный, ученый!
— Такъ оно и выходитъ, что выправленный, да порченый! Къ домашнему, выходить, къ семейному длу не привышный! Да ты, батюшка, деревенскаго нашего обстоятельства не знаешь! Женщина-то вотъ эта правду сказала, что отпущенные-то уже къ земл старанья не имютъ, а все больше они по кабакамъ, въ кабашникахъ сидятъ, или другое какое дло найдутъ, а землю вовсе не тянутъ!
— Вы по какому длу? спросилъ я говоруна.
— А вотъ на счетъ этихъ самыхъ дловъ.
— Разсказывайте!
— Надо, выходитъ, написать намъ прошеньице, что не причемъ намъ со старухой оставаться. Два у насъ сына-то, а не причемъ оставаться! Одинъ, выходитъ, у насъ убогенькій, самъ себя кормить не можетъ. Ну, вотъ и бдно намъ, что другого то берутъ, а онъ одинъ, выходитъ, въ дому работникъ. Мн вотъ 58 лтъ, изъ работниковъ я еще не вышелъ {По прежнему рекрутскому уставу, крестьяне, не достигшіе 60 лтъ, считались способными къ труду работниками. По уставу о воинской повинности способнымъ къ труду считаются не достигшіе 56 лтъ.}, а старъ сталъ, работать не могу, ослабъ совсмъ! Общество то, выходитъ, не милосердуется, говоритъ — тройники вы, такъ пусть за вами послуга будетъ, давай здороваго сына на поставку! А какіе мы тройники, когда одинъ кормилецъ и есть, и того суютъ въ сдачу? Больной-то сынъ, выходитъ, калкой лежитъ, его и въ работники никто не возьметъ. Кто же дома-то останется?— старый, да убогонькій. Съ податьми-то наплачешься. Коровушку послднюю со двора обчествомъ сведутъ!
Куда двался и резонирующій тонъ! ‘Выходитъ’, что и этотъ, едва дло коснулось до первобытнаго состоянія, чуть не въ слёзы.
— Старшина у насъ всему причиной. Вонъ эти женщины-то, что напередъ-то у васъ были, правду сказали, что онъ изъ шельмовъ шельма. Мы съ нимъ одной волости. Старшина-то съ писаремъ поналегли на богачей. Надавали сынкамъ ихъ паспортовъ и пустили на вс четыре стороны гулять по блу-свту! Имъ бы на ставку нужно идти, а они вс распущены. Ну, а законъ не ждетъ, и волость должна свое число выставить! Вотъ и побрали тхъ, кто подъ руку попался.
— Какъ это такъ ‘поналегли’?
— А очень просто: съ кого полсотенки, съ кого и побольше. Намъ это доподлинно извстно. На ставку-то ставить некого, а некрутовъ добыть надо! Вотъ они и заставляютъ обчество то перемнять очередныхъ, новые приговоры замстъ прежнихъ составить. Совсмъ, выходитъ, не по закону, а ничего нельзя подлать, потому старшина-то съ посредницкимъ писаремъ очень снюхамши, а волостной писарь посредницкому писарю племянникъ. Теперь кого назначатъ, тотъ и ступай! Просто по дорог останавливаютъ, ловятъ! Смху подобно, какъ это вонъ парня съ товаромъ-то пристановили! Среди нашей деревни это было какъ разъ около мово двора!— ‘Стой, кричитъ старшина:— иди на ставку сейчасъ безъ разговору’! Не дали ему и лошади до дому довести: и по-сейчасъ она у нашего деревенскаго старосты сохраняется, пока на нее какое распоряженіе выйдетъ!
Но и этотъ ушелъ отъ меня ни съ чмъ, потому-что помочь ему было невозможно.
— Допросите меня напередъ другихъ! Мн долго быть здсь нельзя, потому-что я изъ больницы крадучи ушелъ, а время-то вонъ ужь какое: свтать стало!
— Вы служите въ больниц?
— Нтъ, положенъ будто вмсто больного! Незаконно меня сдали, такъ вотъ и выстарался я, чтобы, пока будутъ ходить мои бумаги, меня въ больницу положили! Я при прошеніи подавалъ: одно прошеніе на мировой създъ — его стерли, два въ пріемку, тоже стерли, и не могу я себ средства никакого найтить! Подавалъ я воинскому начальнику, что изъ губерніи назжалъ, прошеніе и жена моя подавала, да все резонту нтъ! Полковникъ то, дай Богъ ему доброе здоровье! и видитъ, что ‘твое, говоритъ, дло правое, ты незаконно сдаденъ’, ну, и записалъ меня въ больницу, пока мои дла на пересудку выйдутъ, а вс мои дла стираетъ посредницкій писарь Подлецкій! Съ подставныхъ беретъ взятки, хоть ты что хошь длай! Совалась ужь и жена съ прошеніями, все не выходитъ, а мн сроку лежать ужь не много осталось, всего одна недля, потому полковникъ на дв недли меня положилъ: »старайся, говоритъ, чтобы за это время твои бумаги вышли’. Я вотъ и бросился сегодня чуть свтъ къ вашей милости, не можете ли вы за меня постараться: завтра вотъ надутъ въ городъ посредники, на създъ соберутся, такъ нужно мн, чтобы мое дло попало на чередъ. Полковникъ самъ общалъ мое прошеніе переслать на мировой създъ!
— Вамъ и безпокоиться нечего! Ваше дло наврное будетъ разсматриваться завтра. Это послдній създъ по рекрутскимъ дламъ.
— Значитъ, можно быть въ надежд? радостно воскликнулъ мнимый больной.— Ну, прощайте! Таперь меня наврное назадъ оборотятъ! Прощайте!
Когда ушелъ отъ меня послдній изъ этихъ любителей ‘первобытнаго состоянія’ было уже около 9 часовъ. Къ десяти мн нужно было поспть въ камеру городского мирового судьи, у котораго въ этотъ день было назначено разбирательство одного порученнаго мн дла.
Путь лежалъ мн черезъ весь городъ. Я жилъ на одномъ конц нашего города, мировой — на другомъ. Извощиковъ у насъ въ то время еще и въ завод не было, такъ что обыватели, неимвшіе средствъ завестись собственною лошадью и экипажемъ, вынуждены были употреблять самый ‘первобытный’ способъ передвиженія.
На двор стоялъ сильный морозъ. Небо было ясно. Солнышко стояло низко и свтило искоса, какъ будто изъ-подлобья поглядывая на землю, косвенные лучи его отражались въ холодномъ воздух на множеств мельчайшихъ снжинокъ, которыя всегда появляются въ воздух въ сильный морозъ.
Середина улицы, по которой я шелъ, была посыпана можжевельникомъ: въ этомъ день хоронили кого-то изъ обывателей. Дорога на кладбище шла какъ разъ мимо моей квартиры. Я не люблю похоронъ и очень былъ бы доволенъ, еслибы мн удалось избжать встрчи съ этой печальной процессіей. Не хотлось окончательно испортить себ день: тихое, свтлое, ясное, морозное утро подйствовало на меня особенно благотворно, освжило меня и нсколько успокоило мои нервы, разстроенные плачущими и причитающими.
Около рекрутскаго присутствія, помщавшагося неподалеку отъ моей квартиры, въ дом, нанимаемомъ земствомъ для помщенія земской управы, мировыхъ създовъ и рекрутскаго присутствія — около этого дома стояло уже нсколько инвалидныхъ солдатъ. Рекрутское присутствіе было еще не въ сбор, и пріемка не начиналась.
Улица была почти пуста. На сторон, противуположной зданію рекрутскаго присутствія, стоялъ длинный рядъ крестьянскихъ саней въ запряжкахъ безъ присмотра: хозяева ихъ, вроятно, ушли въ трактиръ ‘грться’. Никого изъ подлежащихъ сдач здсь еще не было. Присутствіе принимало ежедневно по три волости, и въ присутственные часы вся улица была занята громадной толпой народа, запруживавшей всю улицу и дворъ рекрутскаго присутствія.
Я уже приближался къ рынку, къ рыночной площади, центру торговой дятельности города, состоявшему преимущественно изъ лавокъ, трактировъ и кабаковъ, какъ на поворот, который длала въ этомъ мст улица, мн послышались изъ-далека какіе-то неясные, неотчетливые заунывные звуки человческаго пнія, похожіе на извстное ‘святый боже, святый крпкій!’ Я такъ и думалъ, что попалъ на встрчу похоронной процессіи. Каково же было мое удивленіе, когда, обогнувши поворотъ, я очутился лицомъ къ лицу съ густою толпою шедшихъ на встрчу людей безъ всякихъ принадлежностей похоронъ, и притомъ людей исключительно крестьянскаго сословія. Неясные звуки, похожіе издали на какое-то заунывное пніе, опредлились въ цлый рядъ такихъ звуковъ, которые однимъ словомъ опредлить было невозможно… Плачъ, причитанья, псни, рыданія, ревъ ребятишекъ, пискъ гармоніи, все это сливалось въ какой-то кавардакъ, отъ котораго въ воздух стоялъ стонъ-стономъ. Шедшія въ толп женщины ныли, плакали, голосили, среди этихъ надрывающихъ душу ‘причитаній’, въ разныхъ мстахъ раздавалась разухабистая псня подъ аккомпаниментъ гармоніи.
Не было никакого сомннія, что я попалъ на встрчу ‘волости, идущей на ставку’. Попалъ я на такую встрчу въ первый разъ въ моей жизни, и никогда этого раза не забуду.
Пораженный зрлищемъ, которое я имлъ передъ собою, я прижался къ сторонк улицы, къ забору, и далъ всей этой толп пройти мимо меня.
Впереди всей процессіи шелъ волостной старшина со знакомъ на ше. Толстый, пухлый, въ крытомъ синимъ сукномъ полушубк, сверхъ котораго въ накидку былъ надтъ крытый синимъ же сукномъ тулупъ — онъ шелъ, стараясь держаться какъ можно браве. Замтно было, что онъ былъ сильно выпивши.
За нимъ шли кучкой старосты съ своими медалями на груди.
На нихъ я не обратилъ особеннаго вниманія, привлеченнаго разнообразными группами проходящихъ мимо людей.
Вотъ шелъ молодой крестьянинъ лтъ двадцати съ небольшимъ. По одну сторону его не то обнимала, не то вела подъ руки старуха, вроятно, мать, а по другую, тоже взявши подъ руки и припавъ къ его плечу, шла молодая, красивая крестьянка. Позади ихъ шелъ съ понурой головой старикъ и два крестьянина, на видъ постарше передняго, какъ сразу можно было догадаться, братья его. Старуха шла вся заплаканная. Слёзы такъ и текли по ея лицу и, несмотря на сильный морозъ, она ихъ не чувствовала, не обтирала. Сперва мн показалось, что она пла что-то, но, прислушавшись, можно было понять, что она ‘голосила’ и даже разобрать ея причитанія.
— Ро-о-ди-менькій ты на-а-а-ашъ!.. Ро-о-о-одненькій ты-ы-ы на-а-ашъ!.. заунывно тоненькимъ голоскомъ тянула старуха.
Молодая женщина не причитала, но, по движенію ея головы, склоненной къ плечу этого ‘родненькаго’, замтно было, что она рыдала.
Самъ же ‘родненькій’ шелъ со спокойствіемъ, которому я не могъ не позавидовать. Очевидно, онъ былъ доволенъ, что выходитъ изъ ‘первобытнаго’ состоянія, а этимъ женщинамъ жаль было его выпустить.
Дале шла группа, которую я уже видлъ вчера на рынк: молодой паренъ, разубранный, разукрашенный кумачными платками съ желтыми разводами, шелъ съ гармоніею въ рукахъ и за сутки усплъ уже такъ ее измочалить, что она издавала какое-то хрюканье и только попискивала на мене попорченныхъ ладахъ дисканта.
Молодуха и старуха шли по об его стороны, каждая крпко завернувшись въ полу его накинутаго на плечи большаго тулупа. Об голосили по вчерашнему.
— Ми-и-ленькій ты нашъ, го-о-олуб-чикъ!.. Ро-о-оди-мое ты мое ди-итятко! На-а кого ты на-асъ по-оки-даешь го-о-о-о-орьки-ихъ сиротъ!
А ‘голубчикъ’ не обращалъ никакого вниманія на эти причитанія его родни. Онъ какъ будто одеревенлъ. Пальцы машинально перебирали лады гармоніи, а онъ какъ будто и не слыхалъ, что одни изъ нихъ совсмъ не играютъ, другіе только хрюкаютъ.
Сегодня покончится его ‘первобытное’ состояніе, сегодня же онъ доканаетъ свою гармонію: она ему ужь больше не нужна!
Вотъ идутъ три парня, одни одинешеньки, идутъ и на другихъ посматриваютъ: посматриваютъ, да еще и посмиваются!
Видно нтъ у нихъ ни роду, ни племени, видно некому ихъ и до ставки проводить! Поплакать-то, провожаючи ихъ на ставку, некому! Видно сироты они, горемычные бобыли! Разставаться, прощаться имъ не съ кмъ!
— Намъ гд ни быть, лишь бы сытыми быть! такъ вотъ и хотятъ сказать ихъ веселыя, смющіяся физіономіи.
А вотъ съ дешовой гармоніей въ рукахъ, въ старомъ рваномъ, съ чужого плеча тулупчик, въ старой, рваной, не по немъ сшитой шапк, въ старыхъ большущихъ, съ чужихъ ногъ чуняхъ, шелъ парень со старческою, пожилою, изрытою оспой, словно рваной, физіономіей. Онъ шелъ, да подплясывалъ, да подскакивалъ, распвая псенку и потшая двухъ шедшихъ около него богато одтыхъ парней. Онъ плъ:
А на немъ два чина:
Мужикъ — мужичина!..
Вроятно, онъ сегодня получитъ третій! Не было никакого сомннія, что это былъ ‘наемщикъ’.
Я засмотрлся на этого плясуна и пропустилъ нсколько группъ.
Мимо меня прошелъ крестьянинъ лтъ около тридцати и плакалъ навзрыдъ, какъ баба. Позади его шла, поспшая за нимъ, стараясь не отставать отъ него, женщина. Кажется, это была одна изъ моихъ утреннихъ постительницъ. Въ пол ея тулупа, надтомъ сверхъ полушубка, былъ завернутъ грудной ребенокъ, котораго она придерживала лвою рукою, а правою вела за собою мальчугана, лтъ пяти. Другой мальчикъ, лтъ восьми, бжкомъ бжалъ рядомъ съ мамкой. Мамка не плакала, или быть можетъ ей было неудобно и плакать, и тащить съ собою столько ребятъ?
Прошло еще нсколько группъ. Бабы причитали и ныли, парни доканчивали свои осипшія гармоніи. Все одно и тоже. Съ меня было довольно.
Крпкіе нужно имть нервы, чтобы вынести равнодушно эти причитанія, плачъ, слезы. Посл такихъ сценъ становится какъ-то гадко, отвратительно на душ.
Изъ-за угла улицы на поворот на рынокъ показалась другая ‘волость, идущая на ставку’. Чтобы избжать новой встрчи, я зашелъ въ первую попавшуюся лавку и пробылъ тамъ до тхъ поръ, пока эта волость не скрылась изъ глазъ.
Не усплъ я пройти нсколько шаговъ, и предо мною новая сцена.
Около двухъ трактировъ, помщавшихся рядомъ — что подавало поводъ хозяевамъ ихъ къ постоянному соперничеству другъ съ другомъ, и не разъ доводило об стороны до мирового — около этихъ двухъ трактировъ стояла большая толпа крестьянскаго люда. Толпа стояла группами, въ которыхъ, какъ и слдовало ожидать, были свои плачущіе и причитающіе, и очевидно представляли изъ себя тоже ‘волость’, поступающую на сдачу завтра или посл завтра, словомъ, въ самомъ скоромъ времени, потому что значительность толпы доказывала, что вся волость была ‘въ сбор’. Оба трактирщика, выскочивъ безъ шапокъ изъ своихъ заведеній, крпко вцпились въ волостного старшину и такъ сильно тянули его каждый къ себ, на свою сторону, что, казалось, готовы были скоре разорвать его пополамъ, чмъ уступить другъ другу.
Волостному старшин все это какъ будто нравилось, потому что онъ ни словомъ, ни свистомъ не давалъ перевса на сторону того или другого и очевидно предоставилъ себя въ полное распоряженіе того, кто выйдетъ побдителемъ изъ этой борьбы.
— Водки у меня, сколько хочешь! Бутылку наливки кажи-денъ и закуска задаромъ! Ни гроша, ей богу, ни гроша не. возьму! кричалъ одинъ изъ трактирщиковъ, таща старшину въ свою сторону.
— Не видалъ его бурды-то! У меня въ водк купаться станешь! Дв бутылки наливки кажи-денъ, бальзаму поставлю! Закуска всякая будетъ, чего спросишь, того и подамъ! оралъ другой, таща старшину на свою сторону.
— Иди-и ко мн! кричалъ первый.— Бутылку донскова!
— Дв бутылки донскова поставлю! набавлялъ осипшимъ голосомъ второй, стараясь перекричать перваго.
— Четверть благо и три бутылки донскова! предлагалъ первый.
— Полу-учай четыре бутылки! заоралъ второй, и что было силы рахнулъ старшину къ себ такъ, что тотъ чуть было не упалъ.
Противникъ его вынужденъ была отступить и уступить старшину тому, кто предложилъ за него высшую цну. Отступая, онъ, однако, прикрылъ свое отступленіе цлымъ залпомъ ругательствъ. Старшина, ведомый побдителемъ подъ руку, торжественно вступилъ въ трактиръ. За нимъ вслдъ потянулась вся ожидавшая исхода борьбы ‘волость’ и исчезла въ гостепріимныхъ дверяхъ трактира побдителя.
Между трактирщиками происходилъ въ нкоторомъ род аукціонъ. Съ торговъ покупался волостной старшина, а продавалась ‘волость’. Волостному старшин предлагалось даровое угощеніе съ тмъ, чтобы волость заплатила по возвышеннымъ цнамъ за все, что будетъ она потреблять, такъ какъ трактирщикъ долженъ былъ возмстить свои расходы на даровое угощеніе старшины съ подчиненной этому послднему волости.
Я иду дальше и слышу, что кто-то сзади окликаетъ меня по имени. Оборачиваюсь. Въ наскоро накинутомъ на плечи тулуп съ приподнятымъ воротникомъ и безъ шапки, побжденный трактирщикъ бжалъ за мною.
— Позвольте васъ остановить! началъ онъ весь запыхавшись.— Дльце тутъ до васъ есть… Вы вдь видли?
Я объяснилъ ему, что спшу къ мировому и притомъ на улиц совтовъ не подаю.
— Да вдь это минутное дло!
— Говорю вамъ, что мн некогда!
— Ну, на домъ приду! Сегодня-жъ приду! Что-жъ это? Денной разбой! Живого человка среди благо дня, на улиц, при всёмъ честномъ народ, грабежомъ изъ рукъ у меня отняли!
Окончивши свои дла у мирового судьи, я поспшилъ къ рекрутскому присутствію. Любопытно было взглянуть на ‘сдачу’, на самый, такъ сказать, обрядъ перехода изъ ‘первобытнаго’ состоянія въ непервобытное.
У рекрутскаго присутствія стояла огромная толпа крестьянъ, запрудившая всю улицу. Ни пройти, ни прохать. На двор народу было, кажется, еще больше.
Въ толп стоялъ стонъ-стономъ.
На тумб около воротъ сидла старуха крестьянка и какъ будто что-то пла. Около нея стояло нсколько бабъ. Другія, очевидно, участливо смотрли на нее.
— Что это здсь? спрашиваю я у подошедшаго къ старух крестьянина.
— А все тоже, батюшка! Здсь все одно и тоже!.. Сынка вонъ у ней старшова сдаютъ, а второва, ни на что не годнаго, оставляютъ. Старшой-то, вишь, всему длу былъ кормилецъ, а второй-то вышелъ гулящій человкъ. Одно слово, непутёвый человкъ! Ну, вотъ ей и жалко старшова-то.
Я продвинулся къ этой старух поближе. Она сидла, склонивши голову на бокъ. Лицо было прикрыто надвинутымъ ей на глаза платкомъ. Старуха причитывала вполголоса и плакала.
— Ко-орми-и-лецъ ты-ы мой, на ка-а-а-аво ты меня поки-даа-ешь! словно пла она.
Около меня пьяный крестьянинъ пожилыхъ лтъ бурлилъ и ко всмъ привязывался.
— Сынокъ, а сынокъ! Подь-ка ты суды, по-одь! кричалъ онъ молодому парню, бросивъ ругаться.
Тотъ подошелъ.
— На-те вотъ берите его! бери-ите его! заоралъ онъ во всю глотку, бросившись къ сыну на шею.
Съ трудомъ пробрался я чрезъ ворота на дворъ. Около крыльца скопилось столько народу, что войти въ присутствіе не было ни малйшей возможности.
У входныхъ дверей стояли инвалидные солдаты и, какъ видно, впускали въ присутствіе не всякаго.
— Пусти насъ, родимый! Пусти! умоляли стражу стоявшіе впереди толпы крестьяне.
— Сказано, что не пустю и не пустю! отвтилъ одинъ изъ стражей.
Звонъ мдюковъ.
— Ну, ладно! Ступайте вс, живо, разомъ! крикнулъ солдатъ, широко распахнувши входную дверь, въ которую дйствительно разомъ протискалось нсколько стоявшихъ ближе къ дверямъ крестьянъ.
— Пусти, родименькій, меня-то! Я-жъ теб трешку отдала! послышался умоляющій голосъ крестьянки.
— Чуточку погодь, а то и такъ много васъ тамъ набралось. Посл пустю!
Тутъ же на снгу сидли въ кружокъ нсколько бабъ и голосили такъ, что, я думаю, за версту было слышно. Меня очень поразилъ такой коллективный способъ выражать свое горе: крестьянки сидли, поджавши ноги подъ себя, по турецки, и, склонившись головами вмст, причитывали — удобне: морозъ не такъ сильно стъ мокрое лицо.
А рядомъ со мною стояли, обнявшись, дв крестьянки. Большой нагольный тулупъ прикрывалъ ихъ обихъ съ головами, такъ что он об изображали изъ себя какую-то тучную фигуру. Изъ подъ тулупа тоже слышался плачъ.
Тутъ, тамъ, здсь, куда ни кинете взоръ — всюду плачутъ, всюду голосятъ.
Неплачущую женщину я видлъ здсь только одну. Это была красивая, молодая баба. Она пересмивалась съ двумя подошедшими къ ней парнями.
— Чего зубы-то скалишь? Аль мужа-то не жаль? огрызнулся на нее пробиравшійся мимо старикъ.
— А чего его жалть? Добро какое! У меня мужей-то уголъ непочатый! со смхомъ отвтила красавица.
Старикъ отпустилъ ей комплиментъ.
Широко, съ грохотомъ растворились наружныя двери рекрутскаго присутствія, и на крыльцо повалилъ изъ сней народъ. Стоявшіе на крыльц напирали на стоявшихъ вокругъ крыльца, а эти не успли дать имъ дороги. Давка, шумъ, крикъ, пискъ, ругань. Кого-то шибко стиснули въ дверяхъ.
— Всхъ вонъ велно выгнать! Ишь сколько васъ набилось! раздался голосъ дежурнаго унтеръ-офицера, появившагося въ дверяхъ сней вмст съ крестьянской четой, которую онъ выталкивалъ вонъ.
Одна изъ бывшихъ въ присутствіи крестьянокъ выбралась изъ толпы и отпыхивалась.
— Ну, поотдавили мн кишки-то! Прахъ ихъ побери!
— А что, тетка, трудно пройтить-то туда? Хоть глазкомъ бы взглянуть! спросила у ней молодая бабенка.
— Трудно-то оно не трудно, да вишь ты инвалитные-то что работаютъ. Дарма никого не пускаютъ, а съ кого копейку, съ кого дв возьмутъ и пустятъ въ сни-то, а какъ набьется ихъ тамъ полны сни, такъ что дышать нельзя, старшой сейчасъ всхъ вонъ, а потомъ опять за семишникъ зачнетъ впускать! Да что толку-то туда идти! Только кишки давить! Въ самое-то присутствіе не пущаютъ, а только въ сняхъ стоятъ вс, жмутся зря! Мн индо духъ совсмъ захватило, не знала какъ и выкатиться: ни взадъ, ни впередъ! Со двора-то вонъ изъ оконъ лучше видать!
Толпа около крыльца разрдла. Кое-кто снова пробрался въ сни. Большая часть публики отправилась за ворота.
Около обращенныхъ на дворъ оконъ нижняго этажа дома, гд помщалось рекрутское присутствіе, дйствительно стояла густая толпа бабъ, занявшихъ, какъ смялись въ толп, еще съ утра позиціи у оконъ. Въ рекрутскомъ присутствіи, во избжаніе духоты, вынуты были зимнія рамы, такъ что зрительницамъ, помщавшимся у оконъ, было отлично видно все, что длалось въ присутствіи.
Только-что я сдлалъ нсколько шаговъ отъ крыльца по направленію къ окнамъ присутствія, какъ дикій вопль, раздавшійся позади меня, невольно заставилъ меня оглянуться.
Въ одной холщевой сорочк съ незастегнутымъ воротомъ, видно только-что сію минуту наскоро накинутой, выскочилъ изъ сней парень, чуть не сбивши одного мужичка съ ногъ, и бросился сзади на перваго попавшагося ему подъ руки крестьянина, перевернулъ его такъ, что тотъ полетлъ кубаремъ, бросился на другого, завалилъ и этого… Мы вс отъ него прочь. Онъ бросился на снгъ и закувыркался черезъ голову.
— Ушелъ! Ушелъ! послышалось съ разныхъ сторонъ.
Онъ, вроятно, услыхалъ эти крики, потому что разомъ вскочилъ весь красный и, запыхавшись, едва, едва выговорилъ:
— Ушо-олъ! Братцы!.. ушо-олъ!
— Ошаллъ, чортъ! окрысился на него крестьянинъ, котораго онъ перевернулъ кубаремъ.
— Тутъ, братъ, ошалешь, тутъ и на мороз портки скинешь! заступился за ‘ушедшаго’ крестьянинъ пожилыхъ лтъ.
— И на мороз безъ портокъ взопретъ! поддакнулъ третій.
По толп пробжало: ‘ушелъ’, ‘ушелъ’! Непринятаго, вроятно, многіе знали, потому что слышны были крики: ‘Максимка Ивашковскій ушелъ!’
Нсколько женщинъ окружили этого дрожащаго и посинвшаго отъ холода парня. Одна такъ и повисла у него на ше. На него накинули тулупъ. Инвалидный солдатъ вынесъ ему его одежду. Парня тутъ же на двор одли и повели въ трактиръ ‘грться’.
Въ толп у оконъ рекрутскаго присутствія шли свои разговоры. Судя по нимъ, можно было заключить, что переходъ изъ ‘первобытнаго’ состоянія въ ‘производное’ совершался не вдругъ, а постепенно, посл цлаго ряда манипуляцій надъ переходящимъ.
— Раздлся!
— Ишь подъ мрку подвели!
— Грудь-то тесемкой мряютъ.
— Руки, вишь, мряютъ!
— Никакъ вшать стали?
— Гляди-кось! Да вдь это Яшку Костивскаго вшали-то! А я и не узнала! раздавались по временамъ восклицанія.
— Молчи ты!
Около меня бесдовали два старика.
— Оно точно, шамкая, говорилъ одинъ изъ нихъ, беззубый съ сдой бородой: — у кого четыре или пять сыновъ, тому не жалко одного отдать — отчего не отдать! Только вотъ оно что: прослужитъ онъ тамъ сколько положено, да какъ придетъ ёнъ домой, такъ ему негд и шинелишки своей повсить. Тотъ же онъ своимъ братьямъ родной братъ, а все — солдатъ, солдатомъ его и зовутъ, солдатскій ему и почетъ! Вотъ что! Такъ, что ли?
— Что про то говорить! согласился съ нимъ его собесдникъ.— Мы вс царскаго слова не ослушники, идемъ врой и правдой! У меня у самого братъ да сынокъ на служб, а теперь вотъ племянничка снаряжаютъ. На служб-то теперь легко, не прежнія времена. А ты мн вотъ что: придетъ онъ домой-то ему въ отцовскомъ дом словно и мста нтъ. Во што!
— Пріемка кончилась! пробжало по толп, и вс, кто былъ на двор, придвинулись къ крыльцу вплотную.
Изъ сней вышло нсколько солдатъ и стали разсовывать толпу.
— Раздайся! Назадъ подай! Осади назадъ! кричалъ одинъ изъ нихъ, тыча кулаками въ стоявшихъ впереди толпы крестьянъ.