Ив. Шмелев
Первая книга
——
——
‘На скалах Валаама’
——
——
Первая книга, Шмелев Иван Сергеевич, Год: 1934
Время на прочтение: 5 минут(ы)
Ив. Шмелев. Избранные рассказы
Издательство имени Чехова. Нью-Йорк, 1955
Два месяца писал. Перечитал, переписал, прорезал, еще переписал, еще прорезал. Ну, куда такое! Стало грустно. И спокойно, будни. Послать — куда? Вспомнил редактора: ‘пишите, приносите’. Принес. — ‘Зайдите… так, месяца через два’. Стало совсем покойно: еще не скоро.
Через месяц — письмо, полуславянским в заголовке: ‘Русское Обозрение’. Удача! Не совсем: ‘зайдите переговорить’. Иду, в волнении. Усач швейцар, когда-то не допускавший до самого, — ‘гимназистов никак не допускаем!’ — распахивает двери к самому: ‘пожалуйте-с’, — усы играют весело и строго. Всё то же: груды на столе, ‘леонтьевском’. Пальма еще пышней, как куща. В седых кудрях, редактор, Анатолий Александров, приват-доцент: — ‘а, садитесь… вот в чем дело…’ — сердце тук-тук-тук… — ‘недурно, можно напечатать…’ — сердце, по-другому: тук-тук. — ‘Интересно дали. Напечатаем… получите недурно…’ — приятный взгляд, — ‘а для студента и совсем недурно…’ — черкает на бумажке, множит, рублей четыреста!’ Думаю: куплю Шекспира, Гёте, ‘Историю Земли’, Неймайра — ‘Но вот в чем дело. Надо кой-что урезать. В цензурном отношении, и… редакция не может согласиться с вашим взглядом на аскетизм… Погодите. Вы легко разделались с этим… ‘аскетизм плоти!’ — строгий взгляд. — ‘Постойте… Дух нашего монашества…’ — лекция минут на двадцать. Слушаю с восторгом. Начинает листать, отчеркивать. — ‘Это неуместно. Что это за… ‘благо-уха-ние’, с тире, в кавычках?.. Старец, двадцать лет не обмывавший тела, преставился, и ‘от его тела истекало неизреченное благоухание’… это житийное! а вы — в кавычки! вам смешно…’ И снова лекция о ‘преображении плоти’. Интересно. — ‘Даете живую речь, прекрасно… но не всё выносит книга: надо от-би-рать. Искусство слова…’ Лекция о слове. Я в восторге. — ‘В общем, предлагаю сократить, вот, где синим… страниц тридцать. Вы согласны?’ Я: нет, не могу. — ‘Почему?! ‘На скалах Валаама’ мне нравится, будет читаться с интересом. При некоторой игривости… — это у вас пройдет! — внутренне вы духовно-близки…’ Ласково глядит. — ‘Ваша душа чувствует красоту святого…’ Я рад, но на урезку не согласен. — ‘Не по-ни-ма-ю… — встряхивает кудрями, — вы же получите… и еще могу вам предложить… сделаем для вас триста оттисков, в рубашечку оденем, можете раздать по магазинам, как книжечку. Это вам даст больше ста рублей…’ Я что-то говорю: это мое, а если выбросить, это уже будет… Он поднимает руки к пальме: — ‘Вы чудак! не понимаю, что за… упорство!’ — ‘Не могу’. — ‘Но… цензура!’ — восклицает он. Это дает мне силы: — ‘Я не желаю подчиняться произволу!’ — ‘О, какой вы… Ну в таком случае…’ — Холодный взгляд, холодное прощанье. Провожает усач, сочувственно: — ‘Вернул-с?’ Дал ему целковый, за сочувствие.
‘Как книжечку…’ Самому издать? Прямо на Моховую, к К-ну, — мой поставщик ‘брошюрок’. — ‘Да на что же лучше! такую книжицу закатим-с!..’ Ловкий, ярославец, ‘с пеленок, скажу-с, при книжечках’. — ‘Слушайте-с. Типографщица Е. Г., слыхали-с? Первый пионер, сам Гольцев поздравлял… женский труд ввела… облагодетельствовала, как сказать, прогрес-с… и в таком случае может брать дешевле все, не Кушнерев-с! Денежки вперед, понятно. Одно заглавие-с — ‘На скалах!..’ — из рук рвать будут. А с картинкой, монастырек там… да пустим копеек 80 — тыщи пролетят! В глаз чтобы било покупателю, повеселей обложечку… ну, два завода, 2400, — на счетах чик-чок-чук, — вам тыщенку чистых, не меньше-с. Можете… рубликов 700 вперед? Чудесно. Завтра сама примчится, шрифт, бумагу…’
Завтра сама примчалась. Громада, шляпа в лентах, запыхалась. — ‘Женский труд, я первая… Гольцев поздравлял, дорогу женскому труду! В наших условиях…’ — понизив голос, — ‘вы понимаете, полиция косится, обыски… первая ласточка… женщина — субъект гражданских прав, вы понимаете?.. Значит, вы мне 700 авансом… Завтра и в набор. Цицером? Прекрасно, я люблю цицеро… Цензура? Обойдем. Я в восторге, всю ночь читала… есть зацепки, но, по закону, свыше десяти листов… разгоним, — без предварительной. Отпечатаем, три дня сроку… Не беспокойтесь, у меня рука…’ — миг-миг, — ‘сколько раз сам Гольцев! Нет наличных?.. Ну как же?.. Ах, облигации? кредитного, московского? Охотно, по курсу, скидка на комиссию…’ Трубка облигаций, тугая, крутится. Отсчитываем, сколько надо. Кладет в мешочек, вся красная, в удушьи.
Книга будет.
Корректуры, запах краски, радость. Первые листы — чудесно. Клише: скала над озером, под ней монахи, в лодочке, — ‘в глаз чтоб било покупателю’. Ноябрь. Первая книжка, — красота!
Тут обрывается: Бутырки, две недели. Университет — Манеж — Бутырки.
Дома, наконец. Телеграмма: ‘Книга задержана, будьте в Цензурном Комитете… Е. Г.’ Гром с неба! Вспомнился редактор, Шекспир, Гёте… ‘по магазинам раздадите’. Было бы уже в журнале. И — горделивое сознанье: жертва гнета! Ах, юность, юность…
Цензурный Комитет, на Кисловке. Накурено, казенно, палачи. Вот главный: князь Н. В. Шаховской, — как будто и непохож на князя: одутлое лицо, мочалистое что-то на лице. Прищурясь: — ‘Вы… автор? Это что же, пикник из Валаама устроили? Не возражайте. Так нельзя-с. И порнография… Да позвольте, у вас бабы моют в банях… мужчин! Ну, не на Валааме… еще бы вы — на Валааме! В Финляндии, но в книжке о Валааме! И про пьяных купчиков и девок… В диалогах, да, но!.. Можете полюбоваться…’ Показывает экземпляр ‘цензуры’: всё красно, залито. Затерзанная жертва гнета. — ‘Не возвышайте голоса, г. студент. Да, потеряли, сами на то шли, — ‘без предварительной’! Вам сколько лет?’ — Даже благодушно: — ‘Э-эх, юнец, писатель. Вот что. Не волнуйтесь. Приходите вечерком, и мы поборемся: будете отстаивать свое, а я свое’.
Пьем чай. Князь — будто и не цензор, а добрый дядя, ‘благородный человек’. В кабинете — комфорт, культура. Шкапы, в зеленых занавесках, книги, книги. Есть один, ‘секретный’: ‘мученицы’, сожженные. — ‘Может попасть и ваша, если не согласитесь на ‘операцию’. Горько, но соглашаюсь. Князь — мягче: — ‘В чай коньячку?..’ Чудесный человек, обворожительный, культурный… прогрессивный! я почти влюблен. Страница за страницей, проверяем. Князь уступчив: — ‘Хорошо, оставим. Да… вы в этом смысле?.. Ну, оставим. Больно, а? Не по живому телу. Хуже? Это так кажется, обтерпитесь’. После работы — говорим друзьями. Нет, он либеральный, прогрессивный, сам под гнетом… какой он цензор! Двадцать страниц отбито. Четыре вечера боролись. В итоге: вырвать 27 страниц. — ‘Перепечатают и вклеят, только. Да, приплатите: за грех и наказание’. Князь сверхлюбезен: показывает тайны: ‘мучениц’, сожженных: — ‘Вот ‘Прогресс нравственности’, Шарля Летурно, пустая книжка! Ка-ак, читали?! Странно, сожжена’. Показывает парижские журналы, каррикатуры на приезд царя. Нет, он хороший. Я открываю ему душу, про книгу. Он тоже: — ‘Покаюсь, я немножко виноват. Дал одному приятелю… драматург Невежин, знаете? Ему понравилось — розговор народный. Дал другому — Ширинскому-Шихматову, синодальному. А тот — ‘интересно, но!..’ Запросил К. П. Победоносцева. Вот телеграмма, самого: ‘задержать’. Чего вы удостоились! Что делать… Посадили вас не мы, а типография, советчики. Дорогонько, вдвое-с’, — помял он книжку. — ‘А сколько припечатают? Могут. Снимут сливки… бывает это’.
Приятный человек. Погиб при взрыве, на Аптекарском.
Книга вышла, израненная, в пластырях, — февраль, 1897 г. ‘Била в глаз’. ‘Сам Гольцев’ написал о ней страницу, в ‘Русской Мысли’. ‘Русское Богатство’ — тоже благоприятный отзыв: понравилось про ‘общину’ и про ‘народ’. ‘Новое Слово’ — красная рубашка, рождавшийся марксизм, — разделало: слог бойкий, но о чем: о затхлой жизни, об ‘изжитых предрассудках’, ‘эксплоатация труда религией’. Книга продавалась. — ‘Плоховато, 247 всего!, — морщится К-н, — зарезала цензура’. Я вспомнил князя: ‘снимут сливки’. Не знаю. Так и тащилась: 248, 260, 293. Через год, К-н: — ‘только занимает место, лучше забирайте раз недовольны… не пошла’. Продал букинисту за гроши. После мы с ней встречались — на Сухаревке, в Нижнем, в Твери, в Архангельске… предлагали переиздать. Не согласился: ошибка юности.
Десять лет — ни строчки, не тянуло. Удручило? Не думаю. А просто — не исполнилась душа. Исполнилась — заговорила.
Давно ее не видел — свою ошибку. А посмотрел бы.
Февраль, 1934.
Париж.