PERPETUUM MOBILE.
PERPETUUM MOBILE.
(Разсказъ).
I.
II.
II.
III.
III.
IV.
IV.
Каронинъ.
‘Русская Мысль’, кн. XII, 1887
Perpetuum mobile, Каронин-Петропавловский Николай Елпидифорович, Год: 1887
Время на прочтение: 21 минут(ы)
Вершины дальнихъ горъ покрылись лиловою пеленой вечерней иглы, ущелья и долины ближайшихъ утесовъ наполнились уже дымчатымъ сумракомъ, но лсистые бока ихъ еще освщены были золотыми полосами вечерняго солнца. Ольга Александровна взглянула на всю эту чудную панораму, и ей захотлось туда, на озеро, ближе къ синеватымъ утесамъ. Бросивъ еще разъ бглый взглядъ на обширный ландшафтъ, открывающійся изъ оконъ управительскаго дома, она торопливо пошла къ брату.
— Подемъ кататься!— сказала она, входя въ кабинетъ.
Братъ медленно повернулъ голову къ ней и потянулся въ кресл.
— Ты хочешь? Пожалуй…
Дымъ отъ его сигары наполнялъ весь кабинетъ, въ комнат стоялъ полумракъ, но молодой человкъ, повидимому, не безпокоился окружающимъ и продолжалъ лежать въ кресл. Когда сестра затормошила его, онъ долженъ былъ подняться, но на равнодушномъ лиц его не отразилось ни малйшаго желанія кататься на лодк. Движенія онъ длалъ тихія, какъ бы вынужденныя, на его лиц лежала печать глубокаго равнодушія, вки его тяжело опускались и поднимались, въ складкахъ губъ запечатллась холодная иронія.
Странный контрастъ представляли фигуры брата и сестры!
Онъ провелъ бурную молодость, испробовалъ вс ея прелести и теперь жилъ, плохо вря въ людей, всегда насмшливый, ко всему индифферентный, иногда циничный. Онъ попробовалъ любовь, богатство, власть, но эти вещи уже не возбуждали въ немъ теперь желаній, а люди, которые его любили, или валялись у его ногъ, вызывали въ немъ только холодное бездушіе. Такимъ, по крайней мр, онъ хотлъ казаться. Сестра его также попробовала жизни, но первый же ея шагъ вышелъ неудачный, она поскользнулась и упала, разбитая дряннымъ человкомъ, котораго любила. Воспользовавшись ея богатствомъ, онъ принялся топтать въ грязь ее и не церемонился въ средствахъ униженія ея. Потребовалось вмшательство брата, послдній обо всемъ узналъ, пріхалъ и взялъ молодую женщину къ себ. На прощанье съ ея мужемъ онъ сказалъ, не измняя выраженія лица:
— Послушайте… совтую мн не попадаться на пути, потому что мн лнь будетъ перешагнуть черезъ васъ.
Съ той поры она жила у брата. Отъ нечего длать она занималась немножко ботаникой, немножко минералогіей, немножко зоологіей. Это за неимніемъ другихъ предметовъ любви. И вотъ эти два странныя существа жили вмст. Братъ, испытавшій вс роды наслажденій, кончилъ равнодушіемъ ко всему, фигура его застыла, какъ бронзовая статуя. Сестра, разбитая въ дребезги, стала только боле любящею, чуткою и безпокойною. Худое, страдальческое лицо ея безпрерывно мняло выраженіе: малйшіе оттнки мысли отражались на немъ, и всякое, даже мимолетное чувство вызывало въ ея фигур какое-нибудь порывистое, непредвиднное движеніе.
Теперь, задумавъ прогулку по озеру, она живо одлась и торопила брата. Тотъ нсколько разъ потянулся, прежде чмъ начать собираться. Потомъ онъ позвонилъ слугу и приказалъ заложить коляску. Но сестра вдругъ заволновалась и настойчиво принялась уговаривать брата идти до лодокъ пшкомъ.
— Ты желаешь пшкомъ? Мн все равно… Иванъ! не надо закладывать.
Они отправились по заводскимъ улицамъ внизъ къ берегу озера, гд стояли лодки. По дорог встрчные подобострастно раскланивались съ главнымъ управляющимъ и его сестрой. Онъ едва замчалъ эти поклоны, она стыдилась за такое всеобщее вниманіе къ ней и поспшно улыбалась на поклоны. Въ одномъ переулк ихъ встртилъ нищій и заплъ заученную псню. Ольга Александровна заволновалась, смущенно прося брата что-нибудь подать нищему. Братъ лниво вынулъ изъ жилета какую-то монету и бросилъ ее нарочно трясущемуся человку.
— На косушку этого теб довольно,— сказалъ онъ.
— Разв онъ пропьетъ?— спросила быстро сестра, когда они уже отошли отъ нищаго.
— Я думаю. Разв теб не все равно? Странный народъ эти благотворители, подадутъ пятакъ и требуютъ, чтобъ онъ былъ истраченъ по ихъ собственному усмотрнію! Да и разв вообще не все равно, пропьетъ онъ пятакъ или простъ?
Сестра видла, что братъ брюзжитъ, и замолчала. Они уже спускались къ берегу озера. Прямо передъ ними стояла купальня, а по всему побережью колыхались на вод ялики, между ними не было, однако, заводской лодки съ флагомъ. Управляющій искалъ глазами сторожа, а Ольга Александровна осматривала дальнія горы, освщенныя разнообразными тнями. Стояла мертвая тишина. Поверхность озера какъ бы застыла и въ водахъ его ясно отражались силуэты ближайшихъ острововъ.
Замтивъ управляющаго, сторожъ купальни подбжалъ къ берегу и сталъ боязливо объяснять, почему не оказалось заводскаго ялика. Хмурый видъ управляющаго привелъ его въ такое смятеніе, что онъ принялся безцльно метаться по берегу, словно надясь отыскать, все-таки, лодку, которой не было близко, какъ онъ отлично зналъ.
— Пойдемъ, возьмемъ лодку у Андрея Пыхтина,— предложила вдругъ сестра и братъ кивнулъ головой въ знакъ согласія.
Они пошли вдоль берега. Этотъ Пыхтинъ былъ знакомый имъ мастеръ-кустарь, занимавшійся, кром слесарнаго мастерства, ловлей рыбы по праздникамъ и содержаніемъ лодокъ для гуляющихъ, послднія занятія явились благодаря тому, что домъ его стоялъ на берегу. Когда господа подошли къ дому, то никого внутри его не замтили,— ни Андрея, ни жены его не было дома. Имъ пришлось долго ждать, причемъ Ольга Александровна нетерпливо ходила по песку, а братъ сидлъ на опрокинутой лодк и посылалъ одного за другимъ нсколькихъ мальчугановъ отыскивать Пыхтина.
Наконецъ, позади ихъ во двор заскрипли ворота и передъ ними предсталъ искомый Андрей.
— Лодочку?… Ужь извините, что долго, — сказалъ онъ и побжалъ за веслами.
Черезъ минуту весла были принесены, выбрана лучшая лодка и Андрей принялся приготовлять ее, надо было вычерпать воду, вытереть скамейки, привязать якорь, поставить весла на уключины и спустить лодку въ воду. Андрей торопливо принялся за эти дла, но почему то ничего у него не клеилось: не то онъ былъ съ похмлья, не то мысли его чмъ-то постороннимъ были заняты, но приготовленіе лодки производилось имъ безъ всякой системы, такъ, онъ сначала вытеръ скамейки, а потомъ принялся выливать воду, забрызгавъ этимъ путемъ лодку, онъ снова принужденъ былъ вытирать ее.
— Ну, ты, братъ, сегодня не на высот положенія,— сказалъ управляющій и вошелъ въ лодку.
Вслдъ за нимъ прыгнула и Ольга Александровна. Они стали уже отчаливать, братъ взялся за весла.
Но Андреемъ овладло крайнее волненіе. Его круглые глаза безпокойно переходили съ предмета на предметъ, а вся его фигура приняла видъ вопросительнаго знака. Онъ видлъ, что управляющій узжаетъ, и имъ овладло сильнйшее безпокойство.
— Ты что-то, кажется, забылъ?— спросилъ небрежно управляющій, замчая неспокойное состояніе Пыхтина.
— Не то что забылъ… А видите ли, поговорить я думалъ объ одномъ дл… Ну, да я опосля…
— Говори сейчасъ. Что теб надо?
Волненіе Андрея дошло до послдней степени. Но онъ началъ окольными путями.
— Выставка-то, позвольте спросить, скоро будетъ?
— Скоро.— Управляющій былъ однимъ изъ распорядителей выставки.
— А будутъ тамъ машины, выдуманныя простыми людьми?
— Вроятно.
— И мн, стало быть, можно будетъ туда сунуться съ своимъ предметомъ?
— А у тебя какой предметъ?
— Видите ли… съ позволенія сказать, извините… вчную машину я выдумалъ. То-есть двигатель конца не иметъ… вотъ что. Давно ужь я пробовалъ ее и долго-таки побашковалъ надъ ней, и даже года два, пожалуй, и теперь она у меня окончательно поставлена.
Говоря это, Пыхтинъ отъ сильнаго волненія топтался на берегу, а при послднихъ словахъ, сказанныхъ тихимъ шепотомъ, потянулся даже въ воду, чтобы быть поближе къ лодк. Ольга Александровна съ любопытствомъ слушала. Одинъ только управляющій оставался холоднымъ зрителемъ.
— Такъ мн можно на выставку-то?— переспросилъ Андрей.
— Отчего же, глупостей тамъ много будетъ, и лишняя не помшаетъ… А, впрочемъ, мн надо посмотрть твой предметъ. Готова, говоришь? Отлично. Когда вернемся, мы зайдемъ къ теб.
Управляющій при этихъ словахъ ударилъ веслами, и лодка отошла отъ берега.
Пыхтинъ сначала неподвижно застылъ на одномъ мст, но когда лодка скрылась изъ его глазъ, онъ принялся терзаться ожиданіями ея прізда. На его тонкомъ лиц отражалась быстрая смна разнородныхъ чувствъ, изъ которыхъ радость и уныніе составляли крайніе предлы. Онъ ходилъ по песку, садился на лавочку передъ домомъ, смялся про себя, гордо представляя изумленіе народа передъ его выдумкой, но вдругъ лицо его омрачалось, онъ съеживался, выражая полное отчаяніе всмъ своимъ видомъ.
Между такими крайностями онъ ждалъ возвращенія господъ, не обращая ни малйшаго вниманія на возвратившуюся жену съ ребятами, которая, не ожидая вызова, сію же минуту принялась укорять его за лнь, за безумство и пр. Какъ истинная Ксантиппа, она не была сдержана въ выраженіяхъ и говорила съ нимъ въ высшей степени образно, называя его именами разныхъ домашнихъ животныхъ. Но такъ какъ эти объясненія повторялись ежедневно, въ особенности въ послднее время, когда машина окончательно отдлывалась, то Пыхтинъ привыкъ молча выслушивать ихъ, только разсянно огрызаясь.
— Молчи, дура! Сейчасъ подъдутъ господа и зайдутъ смотрть машину… А ты лаешься! Приберись лучше, нечмъ страмться!… Машину поставятъ на выставку и вс будутъ любопытствовать насчетъ ее… А, можетъ, и медаль выдадутъ. Тогда и мы поправимся… А ты лаешь по-собачьи! Поди лучше утрись, страмъ одинъ съ тобой!
На этотъ разъ жена присмирла и въ самомъ дл поправила свой костюмъ въ ожиданіи господъ.
Солнце закатилось между двухъ горъ. Небо на запад вспыхнуло багровымъ пожаромъ, горы потемнли, поверхность озера приняла цвтъ свинцоваго блеска. Погода измнилась. Съ свера подулъ втерокъ, и озеро сморщилось отъ мелкой ряби. Холодная сырость пропитала воздухъ. Надвигалась ночь.
Вдали слышался громъ заводскихъ машинъ, прокатывавшихъ желзо, и гулъ доменной печи, изъ жерла послдней, какъ изъ вулкана, вылетали брызги огненныхъ искръ.
Братъ и сестра долго плыли впередъ. Они не говорили между собой. Онъ никогда первый не нарушалъ молчанія, а она задумалась. Ее сильно заинтересовалъ Пыхтинъ со своею ‘вчною машиной’, любопытство, жалость, сочувствіе, недовріе,— все это быстро промелькнуло въ ея душ по поводу страннаго человка.
— Послушай,— вдругъ печально заговорила она.— Ты бы лучше отказался принять этотъ двигатель… Надъ нимъ насмются, и это принесетъ только одно страданіе ему… Вроятно, изъ-за своего изобртенія онъ бросилъ домашнія дла, растратилъ послднія средства, а тогда еще больше обднетъ.
— Ты думаешь, если я откажу ему въ мст на выставк, онъ броситъ свою затю? Онъ упрямо будетъ продолжать заниматься ею,— выразилъ управляющій.
— По крайней мр, онъ не испытаетъ боль насмшки.
— Смхъ — единственное лкарство отъ глупости.
Оба опять замолчали. Погода быстро измнялась. Втеръ крпъ и длался холоднымъ. Озеро волновалось. Волны уже сильно бились о каменные берега того острова, возл котораго они держались. Не говоря ни слова, братъ повернулъ лодку назадъ.
— А странно, въ самомъ дл… человчество, повидимому, никогда не броситъ этой мечты — создать вчный двигатель,— сказала вдругъ задумчиво Ольга Александровна.
— Человчество?— небрежно переспросилъ братъ.
— Ну, да, человчество… Люди никогда не бросятъ ршать неразршимыя задачи…
Насмшка заиграла на губахъ брата.
— Человчество?— съ преднамренною ироніей повторилъ онъ.— Такого объекта въ дйствительности не существуетъ. Человчество — это сбродъ зврей, мало похожихъ между собой, ненавистныхъ другъ другу и смертельно враждующихъ. Врне сказать, человчество состоитъ изъ множества различныхъ видовъ, которые пожираютъ другъ друга съ большимъ удовольствіемъ, чмъ различные виды животныхъ. Поистин глупая иллюзія! Я встрчаю то и дло людей, между которыми такое же сходство, какъ между слономъ и крысой, или какъ между обезьяной и поросенкомъ… Скажи на милость, что общаго между Спилозой мнялой или между Блинскимъ и живодеромъ?… Ахъ, ты вотъ кстати балуешься зоологіей,— вотъ теб задача: займись-ка классификаціей… Какъ ты объ этомъ думаешь?
— Смяться можно надъ всмъ,— тихо прервала Ольга Александровна, на которую иронія брата каждый разъ нагоняла сильнйшій переполохъ.
— Я вижу, что ты принимаешь мое предложеніе. Очень радъ. Я, пожалуй, теб помогу на первый случай. Сначала раздлимъ на классы. Первый классъ — ползающіе… Впрочемъ, я долженъ объяснить, что главнымъ естественнымъ признакомъ дленія я признаю личной уголъ, отлично совпадающій съ возростаніемъ гасли… И такъ, ползающіе. Второй классъ — малоголовые. Третій классъ — неполноголовые. Четвертый классъ — головобрюхіе, многочисленные представители котораго играютъ довольно замтную роль въ духовной дятельности. Слдующій классъ — хищные, которымъ принадлежитъ настоящее, мысль ихъ уже страшно развита, но она проявляется лишь ловкостью и размрами пожиранія. Слдующій классъ — мыслящіе и, наконецъ, послдній — любящіе, это уже примты человчества и, быть можетъ, ннъ принадлежитъ будущее… Ты видишь, какъ постепенно главный признакъ дленія возростаетъ, а въ послднемъ класс мысль уже воплощается въ живые образы любви ко всему міру…
— Къ какому же классу принадлежитъ Пыхтинъ?— спросила Ольга Александровна, слабо улыбаясь.
— А! ты, я вижу, поняла меня? Отлично. Позволь мн только окончить. Такъ называемыми міровыми задачами человчества занимаются только послдніе два класса. Они же поддерживаютъ и perpetuum mobile. Въ сущности, что такое вчный двигатель? Это міръ, безпрерывно измняющійся, лишенный покоя, вчно двигающійся, и чтобы создать вчный двигатель, надо только представить точную модель мірозданія. Впрочемъ, Пыхтинъ сумасшедшій! И я не знаю уже, къ какому классу его причислить. Между тмъ, я не могу сказать, чтобы идея вчнаго двигателя была безусловно нелпа… Пыхтинъ, чортъ его возьми, далъ худую лодку.
Управляющій вдругъ такъ выругался потому, что лодка наполнилась водой. Разговоръ мгновенно былъ забытъ, и все вниманіе брата и сестры вдругъ было поглощено течью въ лодк и волнами на озер. Въ тотъ моментъ, когда онъ думалъ высказать еще нсколько замчаній, выражавшихъ его презрніе къ людямъ, лодка сильно покачнулась, зачерпнула воды, и онъ забылъ обо всемъ. Небо покрылось свинцовыми тучами. Втеръ уже порывами метался по поверхности озера и взволновалъ его нсколько мгновеній’, избороздивъ его глубокими впадинами и высокими хребтами. Блые лохмотья воды съ шумомъ крутились, лодка вертлась между ними и плохо слушалась веселъ управляющаго. Онъ бсился, потерявъ самообладаніе,— онъ бсился, когда лодка повертывалась въ другую сторону, а холодныя брызги мочили его лицо и одежду.
Наконецъ, лодка подъхала къ берегу. Ее схватилъ ожидавшій здсь Пыхтинъ и сильцо потянулъ на песокъ, надясь, что сейчасъ будетъ произведенъ осмотръ его машины.
— Ну, братъ, придется, видно, отложить до завтра,— хмуро сказалъ управляющій. Слуги догадались прислать на берегъ коляску, онъ съ сестрой слъ въ нее и ухалъ.
Пыхтинъ растерялся. Все время онъ ожидалъ ихъ возвращенія съ напряженнымъ нетерпніемъ, а теперь, когда они ухали, онъ вдругъ опустился. Понуря свсивъ голову, онъ поплелся въ избу.
Тучи совсмъ нависли, и черезъ минуту полилъ сильный дождь.
Ремесло Пыхтину досталось отъ отца, считавшаго своимъ священнымъ долгомъ научить всхъ своихъ дтей длать жестяныя ведра, другаго наслдства Андрей не получилъ отъ родителей. Правда, побывалъ онъ въ уздномъ училищ, куда былъ отданъ собственно затмъ, чтобы ‘не мозолилъ глаза’, не болтался дома, но черезъ полтора года со дня поступленія въ училище отецъ однажды ршительно сказалъ: ‘Будетъ, Андрюшка, учиться. Садись за ведра’.
Съ той поры онъ и производить ведра. Вншняя жизнь его мало чмъ отличалась отъ жизни другихъ кустарей, въ свое время онъ женился, черезъ правильные промежутки крестилъ дтей и ежедневно длалъ ведра. На подмогу себ онъ держалъ помощника, который обязанъ былъ въ продолженіе пяти дней работать, а въ воскресенье и понедльникъ имлъ право ложиться плашмя подъ заборомъ, предварительно подравшись съ кмъ-нибудь въ кабак, но этотъ помощникъ не улучшалъ его матеріальнаго положенія. Пыхтинъ продолжалъ оставаться истиннымъ кустаремъ, не обезпеченнымъ, вчно угнетаемымъ нуждою.
Но за то внутренняя жизнь его рзко отличалась отъ всхъ другихъ жизней. Еще ребенкомъ — это было нервное, безпокойное существо, одаренное пытливымъ умомъ. Училище дало ему нсколько клочковъ знаній, которые только раздражали его живую мысль. Во все онъ пытался вносить новизну, усовершенствованіе, одухотворяя самые мертвые предметы. Кажется, на что ужь глупая вещь — ведро, но и въ его устройство онъ внесъ нсколько улучшеній, измнялъ его форму, изобрталъ прочную окраску, примнялъ его къ житейскимъ удобствамъ. Но безпрерывно работающая фантазія его лишена была обильнаго и здороваго матеріала, не обладая знаніями, мысли его блуждали въ полутьм, какъ въ густыхъ заросляхъ, ростущихъ по болотамъ.
А, между тмъ, он, мысли его, росли, переплетаясь между собой, и занимали все его существо. Современемъ взглядъ его круглыхъ глазъ сдлался безпокойнымъ, нервы постоянно раздраженными, характеръ сталъ неровный, колебавшійся отъ гнва къ безсилію, отъ воодушевленія къ отчаянію. Не находя простора, творческія силы его растрачивались на ненужные поступки и безцльныя слова.
Ко всему этому прибавилась обстановка кустаря, бдная, часто унизительная. Что бы онъ ни думалъ и о чемъ бы ни мечталъ, но онъ всегда долженъ былъ помнить, что возл него пять ртовъ, требующихъ удовлетворенія, что накормить ихъ онъ можетъ только ведрами и что каждый пропущенный имъ день отзовется сейчасъ же крикомъ ртовъ, бранью его Ксантиппы и отсутствіемъ обда. Однимъ словомъ, свободнаго времени для любимыхъ занятій у него не было. Чтобы завоевать время для умственной работы, онъ долженъ былъ надлать слдующихъ длъ: усмирить еловымъ полномъ ругань жены, надрать уши надодавшимъ дтямъ, или совсмъ расшвырять ихъ по двору, побить нсколько предметовъ изъ домашней утвари и захлопнуть дверь, только посл такой расчистки почвы для умственной работы онъ могъ часа на два отдаться чертежамъ.
Съ теченіемъ времени раздражительность его стала проявляться уже безъ всякаго порядка. Всегда задумчивый, онъ приходилъ въ неистовое раздраженіе каждый разъ, когда кто-нибудь изъ домашнихъ надодалъ ему, отвлекая его отъ мыслей. Вн себя отъ гнва, онъ тогда совершалъ нсколько неистовствъ и убгалъ изъ дому, чаще всего въ трактиръ. Тамъ онъ успокоивалъ себя нсколькими глотками водки и затмъ передъ собравшеюся публикой одушевленно разсказывалъ о своихъ изобртеніяхъ, причемъ всегда оказывалось, что онъ уже изобрлъ одну машину, представилъ ее высшему начальству и получитъ скоро золотую медаль, а также дв тысячи рублей, впрочемъ, онъ получалъ и по десяти тысячъ, потому что наиболвшее самолюбіе не въ состояніи удовлетвориться небольшими размрами.
Чмъ больше заростала его живая мысль, чмъ длинне становился рядъ неудачъ, тмъ больне становилась его недюжинная душа. На заурядную, однообразную жизнь мастера ведеръ онъ уже не былъ способенъ, а другой жизни онъ не могъ добиться и потому день ото дня длался все боле безпорядочнымъ человкомъ. Онъ переходилъ отъ одной крайности къ другой: то падалъ ниже пропасти, то вдругъ проявлялъ необычайную энергію, то длался слабе ребенка.
Иногда онъ по цлому мсяцу ночевалъ въ лужахъ, вымазанный грязью, покрытый синяками, которые испещряли его лицо подобно бронзовымъ медалямъ, выдаваемымъ на выставкахъ за плохія произведенія. За этимъ паденіемъ слдовалъ безконечный стыдъ, тогда онъ съ страшною энергіей всхъ нервныхъ людей за какой-нибудь мсяцъ исправлялъ вс недостатки дома, производилъ невроятное количество ведеръ, расплачивался со всми долгами и зашибалъ много денегъ, отдавая вс ихъ жен.
Но когда порывъ стыда и раскаянія проходилъ, онъ вдругъ начиналъ неизвстно о чемъ тосковать. Темная грусть овладвала всмъ его существомъ, и онъ, тревожный, повидалъ домъ, чтобы бродить по горамъ съ ружьемъ, или на островахъ съ удочками, бродилъ онъ тамъ одинъ, по нскольку дней никого не видя.
Среди такихъ крайностей въ заросшую соромъ голову его пала мысль о вчномъ двигател. Существованіе этого вопроса онъ зналъ изъ клочковъ, какими подарила его наука узднаго училища. Мысль глубоко заняла его, но онъ не зналъ, какъ воспользоваться ею, о невозможности же осуществить ее онъ нисколько не думалъ. Напротивъ, его могла удовлетворить теперь только поразительно огромная идея, которая бы ударила прямо въ сердце и вызвала тысячи искръ изъ засоренной головы.
Съ годъ онъ блуждалъ въ этомъ направленіи.
Наконецъ, однажды, постукивая по ведру молоткомъ, онъ вдругъ выронилъ на полъ и молотокъ, и ведро, всталъ, взволнованный, съ мста и задумчиво смотрлъ въ одну, невидимую въ пространств точку. Постоявъ немного, онъ, какъ лунатикъ, вышелъ на дворъ, со двора на улицу, прямо на берегъ озера, отсюда въ лодку и на лодк поплылъ къ большому каменному острову, высоко поднимавшему изъ воды свои дикія гранитныя глыбы, межъ щелей которыхъ росло нсколько кривыхъ сосенъ. Выйдя на берегъ, онъ принялся чертить палкой на песк эскизъ машины. Онъ твердою рукой водилъ палкой и скоро контуры perpetuum mobile ясно обрисовались на отлогомъ берегу. Кончивъ главную работу, онъ сталъ другою палочкой рисовать боле мелкія части, тогда на песк появилась сложная ткань линій и круговъ,— рисунокъ былъ готовъ.
Вскор затмъ онъ слъ въ лодку и поплылъ домой, сдергивая восторгъ, овладвшій его душой.
Съ этого дня, въ продолженіе года, онъ не переставалъ работать надъ своимъ изобртеніемъ. Исполняя его, онъ, какъ истинный кустарь, обтяпалъ его топоромъ. Обыкновенныя домашнія дла онъ выполнялъ механически, весь погруженный въ дланіе машины. Это были лучшіе дни его жизни. Любовь и счастье впервые постили его, и жизненный путь его ярко былъ освщенъ. Онъ пересталъ раздражаться, бросилъ пить, сдлался кроткимъ со всми. Даже жена не могла взбсить его, даже тупой Максимъ, послдній его помощникъ, не выводилъ его больше изъ терпнія своею глупостью.
Только къ своему изобртенію онъ былъ чутокъ, и малйшее замчаніе на счетъ его годности могло смертельно оскорбить его.
На другой день къ домику Пыхтина подъхала коляска, въ которой сидли управляющій и сестра его. Пыхтинъ съ ранняго утра поджидалъ ихъ и теперь встртилъ ихъ у воротъ, улыбающійся, но видимо взволнованный мыслью предстоящаго испытанія.
— Ну, Андрей Петровичъ, показывай намъ свою выдумку,— сказалъ управляющій, перешагивая черезъ порогъ калитки подъ руку съ сестрой. Послдняя сильно была возбуждена, и взоръ ея съ нескрываемымъ удивленіемъ переходилъ съ предмета на предметъ незнакомой для нея обстановки мастера. Замтивъ, что изъ окна домика глазютъ на дворъ ребятишки, а изъ-за двернаго косяка подсматриваетъ жена Пыхтина, она внезапно сконфузилась.
— Вы побезпокойтесь вотъ сюда… она у меня подъ сараемъ стоить… Ужь извините, грязновато тамъ, да поставить-то некуда больше, — говорилъ Пыхтинъ и повелъ гостей подъ сарай.
Пройдя, сильно нагнувшись, дверь сарая, вс трое очутились въ полутемномъ помщеніи съ землянымъ поломъ и остановились: прямо передъ ними стояла странная машина большихъ размровъ, съ перваго взгляда похожая на тотъ станокъ, въ которомъ подковываютъ лошадей, виднлись плохо отесанные деревянные столбы, перекладина и цлая система колесъ — маховыхъ и зубчатыхъ, все это было неуклюже, неостругано, безобразно. Въ самомъ низу подъ машиной лежали какіе-то чугунные шары, цлая куча этихъ шаровъ лежала и въ сторон.
Прошла незамтно для всхъ троихъ минута молчанія.
— Это она и есть?— спросилъ управляющій, ткнувъ пальцемъ въ хитрую постройку.
— Она-съ…
— Какое чудовище!… Ты бы хоть немного обтесалъ ее.
Нельзя было подмтить, смется управляющій или нтъ,— на его лиц не было ничего опредленнаго. Но сестр не понравился его тонъ, со свойственною ей чуткостью, она понимала, какою болью отзывается на Пыхтин каждая двусмысленность, ей стало больно. Странное сходство было между этими двумя людьми, такъ удаленными другъ отъ друга соціальными перегородками. Нервный, теперь взволнованный Пыхтинъ, съ постоянно мняющимся выраженіемъ лица, могъ бы быть истиннымъ братомъ этой подвижной и вчно тревожной барыни,— это были родные. Впрочемъ, Пыхтину некогда было въ эту минуту слдить за доброю барыней, но за то эта послдняя чутко слушала его, безусловно понимая каждую тнь его лица. И когда братъ ея небрежно произнесъ свои слова, она какъ-то съежилась и взглянула на мастера, глубоко чувствуя, какъ тому больно.
— Да, она, точно… неотесана, малость, — возразилъ Пыхтинъ.— Но для чего и стараться-то? Вы ужь не смотрите на нее больно сурьезно… Такъ себ, шутка, вдь!…— Говоря это, Пыхтинъ пытался насмшливо взглянуть на свое неуклюжее дтище, но вся встревоженная фигура его противорчила такому намренію. И Ольга Александровна опять поняла это.
— Что же, вертится она?— продолжалъ управляющій.
— Какъ же, вертится…
— Да у тебя есть лошадь, чтобы вертть-то ее?
— Зачмъ же лошадь? Она сама, — отвчалъ съ улыбкой Пыхтинъ, глотая колкость, и принялся показывать устройство чудища.
Главную роль играли т чугунные шары, которые сложены были тутъ же въ кучу. Для перваго раза надо было съ розмаху ударить такимъ шаромъ въ одинъ изъ черпаковъ, прикрпленныхъ на окружности маховаго колеса, и машина начнетъ двигаться, затмъ остается только въ свое время и на свои мста подложить остальные шары — и механизмъ будетъ совершать безпрерывное круговращеніе… Объясняя устройство машины, Пыхтинъ разгорячился и одушевленно говорилъ. Ольга Александровна слдила за каждымъ его словомъ.
— Главная сила въ этихъ вотъ шарахъ… Вотъ глядите: наперво онъ буцнется на этотъ черпакъ… отсюда свиснетъ, подобно молніи, вонъ по этому желобу, а тамъ его подднетъ тотъ черпакъ и онъ перелетитъ, какъ сумасшедшій, на то колесо, и опять дастъ ему хорошаго толчка, — такого, то-есть, толчка, отъ котораго онъ зажужжитъ даже… А пока этотъ шаръ летитъ, тамъ ужь свое дло длаетъ другой… Тамъ ужь онъ опять летитъ и — буцъ! вотъ сюда. Тутъ ужь онъ опять по желобу летитъ… бросится на тотъ черпакъ, перескочить на то колесо и опять р-разъ! Такъ и дале. Вотъ она въ чемъ штука-то…
Кончивъ объясненіе, Пыхтинъ съ пылающимъ лицомъ сталъ перебирать шары.
— Что же, ты пробовалъ пускать?
— Пускалъ…
— Вертится?
— Страсть какъ! Жужжитъ даже… Я сейчасъ…
— А голову не оторветъ?— лниво спросилъ управляющій, и въ первый разъ на углахъ его губъ проскользнула усмшка. Сестра съ гнвнымъ укоромъ взглянула на него.
— Помилуйте! Ходъ у ней правильный. Вреда она не сдлаетъ… Вотъ я, Господи благослови, пущу ее…
Пыхтинъ торопливо метался по сараю, собирая разбросанные шары. Наконецъ, сваливъ ихъ въ одну кучу подл себя, онъ взялъ одинъ изъ нихъ въ руку и съ розмаху бухнулъ его на ближайшій черпакъ колеса, потомъ быстро подхватилъ другой, за нимъ третій… Въ сара поднялось что-то невообразимое, шары лязгали о желзные черпаки, дерево колесъ скрипло, столбы стонали. Адскій свистъ, жужжаніе, скрежетъ наполнили полутемное мсто… Но творецъ этого чудовища ничего не слыхалъ, онъ стоялъ возл вертящихся колесъ съ шарами въ рукахъ и съ пылающимъ лицомъ смотрлъ на кружившуюся систему, которая не останавливалась, какъ бы повинуясь нравственной сил стоявшаго подл нея создателя. Лицо Ольги Александровны, за минуту передъ тмъ сомнвавшейся въ возможности движенія, теперь озарилось радостью.
— Вотъ дьявольское изобртеніе! И какъ это теб пришло въ голову выдумать такого звря?— сказалъ раздраженно управляющій, выведенный изъ себя свистомъ и лязгомъ.— Ну его къ чорту, останови!— попросилъ онъ.
Черезъ нсколько минутъ Пыхтинъ остановилъ движеніе, но продолжалъ стоять возл машины. Лицо его свтилось гордостью.
— Чортъ знаетъ, какая нелпость! Хорошо еще, что этотъ не въ состояніи долго вертться!— проговорилъ какъ бы про себя управляющій и вынулъ записную книжку.
— Какъ, неужели движеніе скоро остановилось бы?— воскликнула Ольга Александровна и взглянула на Пыхтина. Послдній безпокойно устремилъ глаза на управляющаго.
Управляющій не отвчалъ, продолжая писать, и только когда кончилъ, то выговорилъ:
— Да! было бы ужасно, если бы эта деревянная скотина могла долго вертться! Къ счастью, достаточно, чтобы одинъ шаръ свалился, и скотина потеряетъ всякую способность въ движенію… Впрочемъ, вотъ теб листокъ, ты его подай одному изъ распорядителей, и теб позволятъ поставить…
Сказавъ это, управляющій вырвалъ листокъ изъ записной книжки, подалъ его остолбенвшему Пыхтину и направился къ выходу. Ольга Александровна торопливо пожала руку мастеру и бросилась за братомъ съ такою поспшностью, словно здсь, подъ сараемъ, она потерпла пораженіе. Ей было больно за Пыхтина. А послдній все стоялъ на мст и сильно упалъ духомъ, лниво брошенныя слова вдругъ открыли ему убійственный недостатокъ его машины. И еще многое онъ вдругъ замтилъ и затосковалъ…
Тмъ временемъ братъ и сестра хали въ коляск домой. Ольга Александровна была недовольна грубостью брата, и ея лицо носило слды раздраженія. Она долго не говорила.
— Какой онъ несчастный!— наконецъ, сказала она.
Братъ промолчалъ.
— Но онъ совсмъ упадетъ духомъ, ты, право, лучше бы отговорилъ его показываться на выставку,— издваться будутъ…
— Зачмъ?— возразилъ братъ.— Обдумывая такое чудовище, онъ, все-таки, нсколько лтъ жилъ облагороженный, зачмъ же я лишу его такого счастія? Имъ оно не часто выпадаетъ. Скучна и безсмысленна ихъ жизнь… Умъ молчитъ, вс духовныя потребности заглушены однообразною, нелпою работой… Положимъ, онъ длаетъ топоръ… всю жизнь топоръ длать! милліоны топоровъ! Тупое затмніе, нелпая жизнь. Удовольствій и развлеченій у него также нтъ. Придетъ праздникъ — въ кабакъ. Напьется, упадетъ носомъ въ грязь, пуская пузыри… А назавтра опять топоръ. Вчный, неумолимый, до самой смерти топоръ! А этотъ, по крайней мр, испыталъ человческую жизнь… узналъ чарующую привлекательность созданія, гордость побды, очаровательность чистой мысли… Ну, и пусть… Кстати, я уже распорядился принять его на заводъ…
Кончивъ такъ неожиданно, онъ отвернулся и осматривалъ даіекія окрестности. Ольга Александровна изумленно посмотрла на него и хотла пожать ему руку, но этотъ порывъ не былъ приведенъ въ исполненіе, потому что управляющій уже не обращалъ вниманія на то, что происходитъ радомъ съ нимъ.
Такой характеръ брата всегда изумлялъ сестру. Всегда неприступный и холодный, онъ часто говорилъ и длалъ не дурно… во всякомъ случа, не былъ совсмъ равнодушнымъ. Много было напускнаго въ его презрительномъ скептицизм. Въ дйствительности чуткій, онъ старался казаться безучастнымъ, безпокойный, онъ хотлъ казаться апатичнымъ, по природ мягкій, онъ желалъ казаться озлобленнымъ. Всю жизнь онъ стремился не походить на себя. Онъ воспитывался въ той сред напускнаго приличія, гд всякій порывъ откровенности и правдивости считается неотесанностью, и потому онъ ненавидлъ себя, когда обнаруживалъ волненіе. Онъ не могъ простить себ, если приходилось отъ чего-нибудь растеряться, и если бы кто-нибудь подмтилъ, какъ онъ плакалъ надъ однимъ письмомъ сестры, оскорбленной негодяемъ, то онъ умеръ бы отъ стыда и злости на себя. Вообще, быть добрымъ очень смшно, по его мннію, онъ, наоборотъ, любилъ казаться безпощаднымъ.
Съ перваго раза онъ оцнилъ Пыхтина и ршился чмъ-нибудь помочь ему. О его честности онъ раньше зналъ, теперь же онъ убдился въ его недюжинности и распорядился дать ему мсто на завод. Такимъ способомъ онъ желалъ дать выходъ неутомимой изобртательности кустаря. Но высказавъ свое ршеніе сестр, онъ побоялся показаться сантиментальнымъ.
Посреди обширнаго двора выставки играла музыка. Недалеко слышался шумъ водопада, брызги котораго радужнымъ туманомъ играли на солнц. Солнце ярко освщало пеструю картину выставки: павильоны, цвты, разодтыхъ дамъ, толпу постителей. Мужчины околачивались больше около ресторана, и только побывавъ тамъ, толкались возл витринъ.
Пыхтинъ потерялся среди толпы и бродилъ, какъ во сн.
Въ первые дни онъ обжалъ всю выставку, на все взглянулъ, но вншній блескъ предметовъ и людей смутно отпечатллся на его сосредоточенной душ. На свою машину, запрятанную гд-то въ темномъ углу, онъ только разъ взглянулъ и отошелъ прочь, стыдясь даже близко подходить къ ней. Его вниманіе было обращено на груды чужихъ машинъ, повсюду блествшихъ стальнымъ отливомъ. Нкоторыя онъ сейчасъ же разобралъ, передъ другими останавливался въ изумленіи, пораженный ихъ сложнымъ устройствомъ. Но вс он произвели на него угнетающее дйствіе. Чистота, блескъ, вложенное въ нихъ остроуміе почти оскорбляли его, онъ сравнилъ ихъ со всмъ тмъ, что самъ думалъ и производилъ, и совершенно упалъ въ своемъ собственномъ мнніи.
Но въ особенности онъ былъ подавленъ огромною массой никогда невиданныхъ имъ и непонятныхъ вещей. Его давило это безконечное множество предметовъ, о которыхъ онъ ничего во зналъ, а смотря на нихъ теперь, ничего не въ силахъ былъ понять. Для такихъ же мыслящихъ натуръ, какъ онъ, непониманіе равносильно смерти. Привыкнувъ отдавать себ отчетъ во всемъ, онъ теперь, среди такого разнообразія непонятныхъ вещей, чувствовалъ себя безсильнымъ и глупымъ. Мысль его билась непрерывнымъ пульсомъ, а теперь, передъ пестрою и блестящею кучей разнородныхъ предметовъ, собранныхъ изъ неизвстныхъ странъ, она какъ будто остановилась.
Бездушный безсмысленный, онъ робко ходилъ по выставк, стараясь не обращать ничьего вниманія. Онъ сильно опустился. Такая слабость на него нашла, что онъ по цлому часу сидлъ гд-нибудь въ полутемномъ углу и не могъ пошевелиться съ мста. И страшная тоска на него напала. Цлый невдомый міръ людскихъ длъ вдругъ представился ему въ одной волшебной картин, но этотъ міръ былъ чужой ему, онъ его не поэималъ, и чужой здсь былъ.
Отъ этой слабости онъ нсколько оправился тогда, когда сталъ осматривать родныя и понятныя ему вещи своего же брата, захолустнаго мастера. Его вниманіе, главнымъ образомъ, обращено было на изобртенія и ‘выдумки’. Здсь онъ осмысленно все осмотрлъ и перезнакомился съ экспонентами. Народъ все рабочій, темный. На выставку они попали прямо изъ-за печка, подобно сверчкамъ, и, очутившись среди чуждаго имъ освщенія, чувствовали себя въ высшей степени не ладно, боязливой взглядъ ихъ какъ бы говорилъ: ‘а что, не погонятъ насъ по ше отсюда?’ Ихъ изобртенія также были затяны не ладно, не впопадъ, было ясно, что творцы ихъ начали думать не съ того конца. Кром того, подлки ихъ поражали небрежностью.
Осматривая эти подлки, Андрей Пыхтинъ внимательно разбиралъ ихъ устройство и насмшливо качалъ головой.
— Одно слово — наши! Издали еще примтишь, что наши это глупости!— сказалъ онъ однажды въ кучк собратьевъ изобртателей.
— Да, ужь это врно — издали примтно, которая наша… Сейчасъ примтишь. Потому какъ только, Господи благослови, взглянулъ на нее, такъ и покатился со смху,— отвтилъ одинъ изъ кустарей, веселый малый.
Въ кучк многіе засмялись. Иронія къ самимъ себ давно уже созрла у всхъ.
— Инструмента мы не любимъ — вотъ отчего, надо такъ думать,— прибавилъ кто-то.
— Инструментъ у насъ отъ Бога, а другаго мы не любимъ. Первое дло — топоръ, очень мы его уважаемъ… Гд топоръ не возьметъ — зубы. Третье дло — ногти… Вотъ и весь нашъ инструментъ.
— И башка еще, чай,— поправилъ кто-то.
— Башка сама собой!… Первый инструментъ!
— У иного страсть какая толстая башка!— замтилъ съ веселою улыбкой веселый малый.— А все ни къ чему… нтъ ей, башк, назначенія…
— Ни къ чему, ей-Богу! Потому я такъ думаю, что ничему не учимшись, ничего не видавши, съ одною толстою башкой все равно никуда… Сколько ни мотай ей, а все ни къ чему…
— Нтъ, вотъ вы послушайте, что я вамъ скажу,— началъ опять веселый малый, приготовляясь сказать что-то забавное.— Срамъ одинъ! Ужь я просился, чтобы выпустили меня отсюдова — нтъ, не пускаютъ!… Совстно даже въ глаза глядть… А, вдь, дома-то какъ о себ думалъ… и не подступайся! Какъ, молъ, покажусь со своею вещью, такъ вс и ахнутъ. На, скажутъ, теб золотую медаль за выдумку и, ради Бога, больше не выдумывай… Я вотъ свою-то подлость ужь подъ скамью запряталъ, чтобъ не смялись,— такъ нтъ, вытаскиваютъ и изъ-подъ скамьи, обсматриваютъ!… Ну, мочи моей нтъ! Вчерась я ужь ее, машипку-то мою, накрылъ тазомъ… Съ тазами тутъ кто-то около меня стоитъ… Сиди, говорю, милая, тутъ подъ тазомъ и не показывайся,— такъ нтъ, пришли какіе-то господа, открыли тазъ, вытащили ее оттуда и давай ее по всмъ косточкамъ… Завтра хочу ее посадить въ мшокъ и въ воду…
— А какъ пымаютъ?— спросилъ кто-то тмъ же тономъ.
— Ну, тогда, ужь и не знаю, что мн длать съ ей… Разв нечаянно ссть на нее… да живучая больно, не разломаешь!
Разскащикъ смялся, смялись добродушно и другіе надъ собой,— это былъ честный смхъ русскаго человка, умющаго иронически отнестись къ своимъ слабымъ сторонамъ, а подчасъ жестоко оплевать себя. Но что стоилъ этотъ смхъ честнымъ кустарямъ, одному Богу извстно. Видно, не разъ каждому изъ нихъ приходилось бороться съ овладвающею грустью.
Пыхтинъ также улыбался, слушая разговоръ. Только о своей машин онъ ничего не сказалъ. Этотъ разговоръ, однако, перевернулъ его настроеніе. Въ начал выставки растерявшійся отъ своей горькой неудачи, онъ теперь быстро оправился отъ удара и съ обычною стремительностью бросился изучать поразившіе и непонятные для него предметы. Но это была только новая форма энергіи, заключенной въ немъ.
Половину дня онъ проводилъ на завод, а другую половину на выставк. Здсь онъ неустанно разбиралъ хитрые механизмы, невдомые двигатели. Когда ему не удавалось собственными силами разобраться въ сложномъ устройств, онъ настойчиво приставалъ къ знающимъ людямъ. Усвоивъ одно, онъ принимался за другое. Скоро онъ могъ отдать себ отчетъ въ каждой мелочи, которую встртилъ, и понялъ все, что еще недавно давило его сложностью.
Но не одн машины его интересовали. Изучивъ ихъ вс, онъ съ такою же пытливостью принялся осматривать и другія вещи, разспрашивая обо всемъ, что самъ не въ силахъ былъ уразумть. Онъ какъ-то просвтллъ весь, знанія его расширились. Черезъ мсяцъ пестрый базаръ, представляемый выставкой, не поражалъ уже его разнообразіемъ, онъ освоился съ нимъ и внутренно привелъ его въ порядокъ.
Вслдъ затмъ онъ вдругъ исчезъ съ выставки и отдался весь заводу, гд уже занималъ порядочное мсто. Управляющій, незамтно слдившій за нимъ, удивился этой внезапной перемн и, встртивъ его однажды, спросилъ:
— Разв не здишь больше на выставку?
— Нтъ, ужь будетъ!— возразилъ Пыхтинъ.
— А какъ же твоя машина?
— Машина?— задумчиво переспросилъ Пыхтинъ и долго ничего не отвчалъ. Онъ какъ будто припоминалъ что-то изъ далекаго прошлаго, которое уже не возвратится.
— Ну ее къ шуту!— вдругъ сказалъ онъ съ энергіей.
— Не нужно бы было выставлять…
— Прикажите ужь изрубить ее на дрова!— сказалъ Пыхтинъ и сильно покраснлъ.
Управляющій холодно пожалъ плечами.
— Къ сожалнію, выставка не отопляется. Тепло и такъ.
Сказавъ это, онъ отвернулся и ухалъ. Но на самомъ дл онъ былъ радъ, что Пыхтинъ такъ дешево отдлался отъ своей идеи, сводившей многихъ въ могилу. Съ этого дня онъ высоко оцнилъ своего новаго служащаго, понявъ, какая богатая энергія у этого бдняка и какъ безконечно онъ силенъ.
Въ непродолжительное время Пыхтинъ отдался всею душой заводу, который далъ выходъ его стремленіямъ. Сначала нсколько недль онъ все тамъ осматривалъ, обдумывалъ, наблюдалъ. Оставаясь на завод съ нсколькими служащими во время шабаша, онъ пытливо изучалъ вс мелочи заводской дятельности, разспрашивая товарищей и подчиненныхъ. Затмъ въ немъ зароились планы работъ и усовершенствованій. На ряду съ этимъ онъ читалъ много книгъ, находящихся въ распоряженіи у одного техника.
Когда въ неунывающей голов его зароились планы, онъ сталъ, сначала робко, потомъ боле ршительно, сообщать ихъ управляющему, при всхъ встрчахъ. Но, не удовлетворяясь этими встрчами, онъ разъ осмлился проникнуть въ самое жилище магната и, ласково встрченный, пустился съ волненіемъ выкладывать все, что замтилъ. Онъ замтилъ лнь, недобросовстность, воровство. Затмъ онъ подробно сталъ объяснять все, о чемъ онъ передумалъ за это время. Управляющій равнодушно слушалъ, но не останавливалъ.
— Дайте мн побольше работы!
— Разв у тебя мало ея?— спросилъ управляющій.
— Какая же это работа! Пустяки. Дайте, ради Бога!
— Хорошо, Андрей Петровичъ, мы еще съ тобой сладимся, а ты пока не горячись. Все успемъ сдлать.— Такъ говорилъ управляющій, провожая Пыхтина, и тутъ же ршилъ, что онъ дастъ ему повышеніе, чтобы еще боле расширить кругъ его дятельности.
Къ сожалнію, неожиданная случайность разбила и это намреніе управляющаго, и мысли Пыхтина, да и самого Пыхтина. А, быть можетъ, это не была случайность?
Занятый всецло своими новыми планами, поглощенный внутреннею работой, происходившей въ немъ, онъ сталъ страшно разсяннымъ. Еще среди толпы, или дома, охлаждаемый присутствіемъ людей, онъ на минуты сбрасывалъ съ себя овладвшую имъ задумчивость, но вн своей семьи, въ особенности когда ему приходилось оставаться съ немногими служащими во время перерыва работъ, онъ совершенно отдавался во власть мечтамъ. Свистъ и грохотъ машинъ только еще боле возбуждали его, задумчивый, онъ бродилъ между вертящимися механизмами и не думалъ о томъ, гд онъ и что съ нимъ.
Однажды, бродя въ глубокой разсянности по заводскому зданію, онъ незамтно подошелъ близко къ одному чугунному колесу со стальными пальцами, тяжело разскавшими воздухъ. Молодой дежурный рабочій замтилъ это и обомллъ отъ ужаса: недалеко отъ колеса вчера выломалась доска, и ее не успли задлать. Замтивъ, что Пыхтинъ подошелъ къ этому мсту на полу, онъ хотлъ ему крикнуть, но не могъ, вдругъ потерявъ голосъ. Пыхтинъ, между тмъ, шагнулъ къ сломанной половиц… Это было мгновеніе. Одинъ изъ стальныхъ пальцевъ ударилъ его, подхватилъ, подбросилъ вверхъ и грохнулъ на полъ уже исковерканнымъ.
По заводу пронесся страшный крикъ молодаго рабочаго. Сбжались другіе рабочіе и служащіе и столпились около разбитаго товарища. Прискакалъ управляющій, но обыкновенно холодное лицо его судорожно сжалось и слезы текли по его щекамъ. Но онъ рзкимъ голосомъ длалъ распоряженія. Пригласили фельдшера. У Пыхтина былъ разбитъ позвоночный столбъ, перебиты ноги.
Но онъ ни на минуту не потерялъ сознанія, только удивленно смотрлъ вокругъ себя. Его положили на носилки и отнесли домой.
Туда пріхала сію же минуту и Ольга Александровна и съ ужасомъ смотрла на это изорванное тло. Пыхтинъ продолжалъ пытливо осматриваться и думалъ о чемъ-то. Онъ не могъ говорить, но сознательно смотрлъ на жену, на дтей, на Ольгу Александровну и на рабочихъ, столпившихся у порога въ дом. Онъ смотрлъ изъ окна, около котораго лежалъ, на озеро, на острова, на дальнія горы. Но вдругъ онъ съ смертельнымъ удивленіемъ повелъ глазами вокругъ себя, онъ увидлъ, что стна дома заходила вокругъ него, острова перевернулись, съ грохотомъ падая въ воды озера, небо на-двое раскололось и потемнвшее солнце полетло съ высоты въ разверстую пропасть…