Перлы и адаманты русской журналистики
‘Русское слово’, 1864, No 6. Отд. II.
В. З.
Перлы и адаманты русской журналистики, Зайцев Варфоломей Александрович, Год: 1864
Время на прочтение: 10 минут(ы)
Въ прошломъ году, собирая перлы русской журналистики, я замтилъ, что ошибочно судили нкоторыя, находя въ ея сред какія-то несогласія и враждебныя отношенія, я выразилъ въ то время мнніе и постарался доказать его, что если съ виду иногда и покажется, будто не совсмъ ладно, то это только съ виду. На самомъ же дл царствуетъ такой міръ и согласіе, что любо, между журналами установились самыя дружескія отношенія, литераторы стали обращаться другъ къ другу съ привтствіями въ род тхъ, какими встрчали другъ друга обитатели того города, гд процвталъ Павелъ Ивановичъ Чичиковъ.
— Послушай, Мамочка, Апполонъ Александровичъ! или: ‘заврался, другъ, Иванъ Сергевичъ! или же: теб извстно, душа моя, Михаилъ Никифоровичъ’. Ежели по временамъ на язык кого нибудь изъ этой братьи появляется желчь, то это только относительно тхъ злосчастныхъ, оставленныхъ за флагомъ патріотической рысью большинства, къ которымъ теперь принадлежатъ немногія. Подобному дружественному согласію литературы нельзя не порадоваться. Я непремнно подивился бы на ‘Эпоху’, хотя бы за тмъ, чтобы наслаждаться зрлищемъ братской любви, какую являютъ ея постоянныя сотрудники. ‘Другъ мой, Гораціо Косица!’ взываетъ Апполонъ Григорьевъ, — Милка, едоръ Михайловичъ… и т. д. въ этомъ род. Существуютъ и другіе пріемы. Для выраженія нжности прикинется вдругъ кто нибудь, что въ томъ или другомъ вопрос разошелся съ своимъ добрйшимъ пріятелемъ N N, ну и даетъ длу такой оборотъ: ‘между нами вышло, не скажу разногласіе, но недоумніе’ и т. д. Вообще много есть тонкихъ и ловкихъ манеръ сказать другу или пріятное. Иногда даже будто укоряютъ другъ друга, но и въ упрек слыша нжность и добродушіе, a иногда даже пользуются этимъ случаемъ, чтобы похвалить тонко. Такимъ, напримръ, образомъ ‘Современникъ’ нжно упрекалъ ‘Инвалидъ’ за безобразіе, произведенное послднимъ относительно ‘Заграничнаго Встника’. Такимъ же образомъ ‘Эпоха’ укоряетъ Каткова въ стать ‘Русскіе нмцы’. Читаешь и радуешься, пріятно быть русскимъ писателемъ во время подобнаго единодушія литературы. У нкоторыхъ это единодушіе доходитъ до странностей. Такъ, въ ‘Эпох’ ни одинъ сотрудникъ не можетъ выдумать ни одной остроты (т. е. того, что въ этомъ журнал называется остротой), чтобы другіе не подхватили и не вклеили ее во вс прочія статьи всхъ прочихъ книжекъ. Напишетъ, положимъ, г. Достоевскій, вмсто обличить, абличить — смотришь и Ап. Григорьевъ, и Аверкіевъ, и вс остальные пишутъ абличить и всякій разъ, видимо довольные собою, подчеркиваютъ или все слово или букву a, въ которой и заключается вся соль. Назоветъ г. Григорьевъ г. Н. Потхина — junior — глядишь, г. Аверкіевъ повторяетъ то же самое съ такимъ веселымъ и радостнымъ видомъ, какъ будто самъ сочинилъ подобную прелесть. Въ сущности конечно это обстоятельство маловажное, но для читателя весьма пріятное, ибо такая, незначительная сама по себ, черта рисуетъ ему цлую картину домашняго счастья. Онъ видитъ этихъ добрыхъ людей, жнущихъ въ мир и согласіи, онъ видитъ, съ какимъ неподдльнымъ восторгомъ слушаютъ они, читаютъ и перечитываютъ другъ друга, какъ радуетъ ихъ и буква a, y мста поставленная, и эпитетъ junior, и тому подобное. И спшитъ каждый изъ нихъ повторить вс эти игривости, чтобы читатели не разъ и не два насладились и абличеніемъ и junior’омъ, потому что скупиться нечего, отчего не потшить публику. Добродушный народъ!
Вслдствіе столь умилительнаго намренія жизнь течетъ y насъ, какъ по маслу, вс, видя спокойствіе, облеклись въ халаты и ведутъ себя, какъ дома. ‘При насъ’, говорятъ они каждому изъ своей братьи, ‘можете совершать все, что вамъ угодно’. Поэтому не стсняются. Образцы такого неглиже можно встртить повсюду. Особенно замтно это въ Ап. Григорьев, который ведетъ себя совершенно безцеремонно. Иногда онъ вдругъ разжаливается и объявляетъ публик, что напишетъ цлую главу крайне скандальезную, и, разумется, всякій знаетъ, что онъ не такой человкъ, чтобъ въ этомъ случа не сдержать слова. Глава пишется, и въ ней дйствительно появляются вещи не совсмъ благопристойныя, какъ напр. ‘ярыжно-глубокая и глубоко-ярыжная мысль великаго учителя въ феноменологіи Духа’. Въ слдующей глав вдругъ признанія, въ которыхъ вы узнаемъ, что съ авторомъ случается грхъ такого рода: вздумаетъ онъ написать статью о Пушкин, напишетъ, корректуру прочтетъ,— статью отпечатаетъ, глядь вышло не о Пушкин, a объ Авдоть Глинк. Признается также, г. Григорьевъ, что, участвуя въ редакціи Московскаго Встника, онъ никакъ не могъ дойдти до того, чтобы знать, что тамъ печатается. Впрочемъ посл перваго признанія второе теряетъ всякій интересъ. Но если г. Григорьевъ пойдетъ дале по тому же пути, то поразскажетъ намъ много интереснаго о себ, хоть напр., какъ онъ статьи изъ журнала въ журналъ перетаскивалъ и т. п. Хорошо тоже отзывается онъ ‘объ Якор’, гд до сихъ поръ еще ищетъ пристани и въ то же время говоритъ въ ‘Эпох’ съ видомъ пренебреженія: ‘закидывалъ я и хрупкій якорь, но предпочелъ бросить.’ Дрянь, дескать, нестоящая. И замтьте, это написано въ майской книжк ‘Эпохи’, a есть іюльскіе NoNo Якоря, гд красуется подпись: Ап. Григорьевъ. Нечего сказать, пріятно быть читателемъ Якоря. Читать полтора года, и вдругъ въ одинъ прекрасный день услышать отъ самого г. редактора, что все это сущая дрянь. Лестно, нечего сказать!
Но, перечитавъ написанное, я замтилъ, что долженъ поспшить предупредить читателя, что, не смотря на внутренній миръ, царствующій въ литератур, общій характеръ ея далеко не мирный. Дло вотъ въ чемъ.
Въ ‘Московскихъ Вдомостяхъ’ и всхъ прочихъ областяхъ, подвдомственныхъ г. Каткову, досел раздаются бранные крики, показывается видъ, что какъ будто настоитъ необходимость разнести въ прахъ кого-то. Въ ‘Русскомъ Слов’ мы еще не говорили о нкоемъ произведеніи, спеціально предназначенномъ для разнесенія въ прахъ разныхъ враждебныхъ силъ. Произведеніе это, напечатанное въ ‘Русскомъ Встник’ принадлежитъ перу одного господина, a именно Клюшникова. Но чтобы вопіять и бсноваться, надо имть хоть какую нибудь причину, а между темъ время настоитъ самое спокойное. Англійскій клубъ обратился опять къ картамъ, даже въ заздравныхъ тостахъ нтъ надобности, ибо вс наслаждаются прекраснйшимъ здоровьемъ и спокойно отдыхаютъ подъ мирною кущей. Слдовательно въ азарт быть ршительно нелпо, и хотя нкоторое время можно себя нсколько подогрвать, но если постоянно подогрвать, то наконецъ перегоришь и высохнешь. А безъ азарту тоже нельзя, потому, за какую же профессію приняться, что же длать? Нельзя же три изданія постоянно наполнять извстіями о томъ, что длаетъ англійскій клубъ. Но не думаю чтобъ вышелъ прокъ какой нибудь изъ поддльнаго азарта.
Этими усиліями особенно занята Эпоха. Посл испытаннаго крушенія, эти господа видимо исправились и стали стараться писать толково и удобопонятно, дабы никого не вводить въ заблужденіе, и хотя отъ дурной привычки философствовать не отстали, на зато пылкостью чувствъ наверстываютъ.
Особенно г. Аверкіевъ ихъ всхъ силъ старается зарекомендовать публик себя и свою редакцію. Путь, выбранный имъ, довольно прямъ: г. Аверкіевъ пристаетъ къ г. профессору Костомарову на счетъ пылкости чувствъ. Статьи г. Аверкіева, хотя и написаны, какъ будто въ защиту Дмитрія Донскаго, но въ сущности цль ея доказать, что чувства г. Костомарова не имютъ надлежащей пылкости. Слдуютъ намеки на Сусанина … при этомъ, въ предупрежденіе всякихъ нелестныхъ замчаній о такомъ образ дйствій, г. Аверкіевъ забгаетъ впередъ и утверждаетъ, что слово ‘неблагонамренность’ получило отъ какихъ-то баши-бузуковъ такой неприличный оттнокъ, что г. Костомаровъ не долженъ употреблять его. Сдлавши эту оговорку, г. Аверкіевъ считаетъ себя въ прав дйствовать sans faon и прямо указывать на такіе предметы, съ которыми самъ М. П. Погодинъ считалъ долгомъ обращаться нсколько прилично. Очевидно, что г. Аверкіевъ также изъ числа юныхъ талантовъ, подающихъ надежды не мене Клюшникова.
Наконецъ ‘Эпоха’ сдлала попытку соперничать съ ‘Маревомъ’, и плодомъ этого соперничества явилась драма г. Полонскаго: ‘Разладъ’. Не мое дло критически разбирать подобныя творенія, и я предоставляю судить объ этомъ судь боле компетентному, г. отставному майору Бурбонову, который, какъ воинъ, съумтъ вникнуть во вс военно-художественныя тонкости новаго сочиненія г. Полонскаго, а по отзыву свдущихъ людей, затмившаго даже достославное ‘Свжее Преданіе’. Я же ограничусь только замчаніемъ касательно силы творчества поэтовъ вообще, а г. Полонскаго въ особенности. Эти люди дйствительно умютъ длать все изъ ничего и способны вдохновляться даже такими предметами, въ которыхъ они ршительно не смыслятъ ни уха, ни рыла. Спрашиваю васъ, милостивые государи, что бы могло выйдти, если бы, положимъ, хоть г. Н. Бергъ вздумалъ писать о польскихъ событіяхъ въ Саратов, руководствуясь при этомъ единственно фантазіей. Полагаю, что вышло бы нчто неподобное, и г. Н. Бергъ былъ бы осмянъ и поруганъ за неслыханную отвагу свою. Полагаю даже, что тотъ же г. Полонскій, еслибъ вмсто стихотворной драмы вздумалъ написать прозаическую статью о томъ же предмет, не довольствуясь общими соображеніями и политическимъ взглядомъ, но облекая, такъ сказать, ‘свою фантазію’ въ повствовательную форму, то и его постигла бы злополучная участь. Но поэту все сходитъ съ рукъ.
Мыслитель, пишущій передовыя ‘статьи въ ‘Библіотек для Чтенія’, возстаетъ противъ какихъ-то неизвстныхъ, желающихъ отрицать событія двухъ послднихъ лтъ. Мыслитель впрочемъ самъ не знаетъ, что говоритъ и видимо подразумваетъ подъ отрицаніемъ лишь непріязненное отношеніе къ этимъ событіямъ. Другими словами, онъ хочетъ доказать, что все, что длается, длается къ лучшему. Мыслителю естественно разсуждать такимъ образомъ, потому что онъ принадлежитъ къ ‘Библіотек для Чтенія’, a журналъ этотъ до сихъ поръ еще не ршился, что называть лучшимъ, и что — худшимъ. Его, очевидно, соблазняетъ путь ‘Русскаго Встника’, и онъ спшитъ помстить романъ ‘Некуда’, гд, если возможно, превзойдены г. Писемскій и его выкормышъ. Что такое этотъ романъ — это ужь и сказать невозможно, и единственное уподобленіе, какое можно сдлать ему, это статьи нмецкихъ таинственныхъ газетъ и журналовъ въ род ‘Baierischer Polizei Aazeiger’ или ‘Deutsches Geheim-Polizei Contralbatt’. Разница только въ томъ, что ‘Некуда’ не сопровождается фотографическими снимками. Вскор и этого усовершенствованія ожидать можно… Но редакція ‘Библіотеки’ рядомъ съ ‘Некуда», гд изображена маркиза де-Бараль, помщаетъ статьи г. Евгеніи Туръ, и такимъ образомъ оказывается способной совмщать несовмстимое… Надобно правду сказать, что одной изъ своихъ цлей — возбужденія любопытства — авторы такихъ романовъ, какъ ‘Некуда’, достигаютъ вполн. Изумленіе читателя вотъ уже второй годъ постоянно возрастаетъ. При ‘Взбаламученномъ море’ казалось, что гаже уже нельзя будетъ выдумать. Вышло ‘Марево’. Но въ ‘Марев’ даже гадость иметъ хотя какое прикрытіе, берутся небывалыя личности, которыя авторъ усиливается возвести въ типы. A тутъ вдругъ является чудище, которое ужъ совершенно со всякаго толку сбиваетъ, читаешь и не вришь глазамъ, просто зги даже не видно. Въ сущности это просто плохо подслушанныя сплетни, перенесенныя въ литературу. Дло общими чертами не ограничивается, лица въ типы не возводятся, за чмъ себя этимъ утруждать, это сдлали уже съ достаточнымъ успхомъ первые, принявшіеся на подобное дло. Теперь разработка по мелочамъ пошла, въ частности перехала. Дло теперь длается такъ: берется личность и прописывается паспортъ ея: ‘Лобъ такой-то, носъ такой-то, волоса такіе-то, одвается по преимуществу такъ-то, въ разговор употребляетъ такія-то восклицанія и слава’…. и потомъ все это перепечатывается. Даже фамиліи лнь изобрсти: Курицынъ, положимъ, передлывается въ Птухова — вотъ и все. Однимъ словомъ, черная работа и та даже въ литературу явилась. A почтенный мыслитель ‘Библіотеки для Чтенія’ стуетъ на неблагопріятное отношеніе къ явленіямъ двухъ послднихъ лтъ! Успокойтесь, мыслитель, на васъ давно перестали досадовать. Вы вс милки, дло извстное. Досадовать на васъ нельзя, потому что никакой досады не хватитъ, притомъ вдь вы неповинны въ вашихъ подвигахъ: вы совершаете ихъ совершенно безсознательно, вамъ и въ умъ не приходитъ спросить на-един самихъ себя о томъ, что вы длаете и попросить самихъ же себя безпристрастно и хладнокровно обсудить этотъ предметъ. Еслибъ вы хоть разъ сдлали это, въ вашихъ поступкахъ не было бы той безпечной и наивной игривости, какъ теперь. Еслибъ г. Стебницкій взглянулъ на себя въ зеркало, a еслибъ г. Боборыкинъ, печатая его романъ, имлъ какое нибудь понятіе о немъ, то оба вы переконфузились бы другъ друга, обоимъ вамъ сдлалось бы омерзительно, и ‘Некуда’ не явилось бы въ ‘Библіотек’. A то вдь дло какъ длается. Приходитъ одинъ въ другому и говоритъ: ‘а ужь какую же штуку я противъ нигилистовъ выпущу! Страсть!’ A нигилисты для него вс сосредоточиваются въ какомъ нибудь юнкер Удалов, котораго онъ видлъ y своего знакомаго. Выпускается штука, въ которой на сцену является юнкеръ, но не Удаловъ, a положимъ, Удальцевъ. и оказывается человкомъ столь же глупымъ, сколько зловреднымъ. Другаго это раззадориваетъ и, имя зубъ на нкоего титулярнаго совтника Носова, онъ принимается сочинять не мене веселую штуку, гд изображаетъ титулярнаго совтника Губина, который также въ общему удовольствію обнаруживаетъ глупость и зловредность. При этомъ, если Носовъ часто ходитъ въ синемъ галстук съ блыми мушками, то въ штук такой же точно галстукъ описанъ и на Губин. Если юнкеръ Удаловъ пришепетывалъ, то въ другой штук, юнкеръ Удальцевъ не обходится безъ пришепетыванія. Очевидно, что авторы обихъ штукъ описали, не понимая сами, что творятъ. Еслибъ понимали, то ихъ бы остановило хотя то соображеніе, что вдь можно допустить черный галстукъ съ красными мушками, не убавляя силы своей сатиры, ибо синій галстукъ Носова извстенъ только ему, да автору, да еще нсколькимъ общимъ знакомымъ. Публик же все равно, такъ какъ она ни Носова, ни его галстука не знаетъ. Но авторъ заране наслаждается зрлищемъ досады Носова, который, прочтя свой паспортъ, воскликнетъ: ‘А вдь это онъ меня изобразилъ!’, — авторъ радуется при мысли о томъ, что общіе знакомые, нерасположенные къ Носову, прочтя описаніе галстука, взыграютъ, что ‘дескать молодецъ! ловко отдлалъ.’ Эта невинная радость побуждаетъ автора на цлый радъ такихъ штукъ, которыми онъ остается вполн доволенъ, не заботясь о томъ, до чего онъ низводитъ и литературное дло, и журналъ, имющій удовольствіе терпть его. При такой наивности, что съ него взять? Можно бы, пожалуй, взяться за редактора, еслибъ и тутъ не являлась самая голубиная невинность и непониманіе дла. Редакторъ иметъ въ виду пріятную перспективу эффекта, который произведетъ штука. Ему мерещутся голоса, вопрошающіе другъ друга: ‘А читали вы новый романъ? Знаете ли, кто тамъ описанъ подъ именемъ маркизы?’ За симъ слдуетъ сообщеніе, веселость, и въ конц концовъ являются нсколько пакетовъ, съ 15 рублями каждый. Съ другой стороны быть можетъ и то, что редакторы и авторы правы, разсчитывая нажить къ тому времени каменный домъ и способность не краснть. Что же касается до настоящаго времени, то при трогательномъ единодушіи ихъ, чего имъ стыдиться. Иванъ Петровичъ можетъ всегда сослаться на примръ Павла Ивановича, и на оборотъ, разумется, стыдить другъ друга они не станутъ, a напротивъ того готовы всегда ободрить пріятеля. Вышло ‘Марево’, и ‘Библіотека,’ готовясь къ помщенію ‘Некуда,’ не преминула воздать хвалу ему, даже заплсневлыя, впавшіе въ дтство, ‘Отечественныя Записки,’ въ которыхъ уже съ незапамятныхъ временъ печатаются только переводныя статьи, и романы, a изъ оригинальныхъ кром трудовъ самого редактора, являются лишь какія-то несообразныя повсти, точно повыкраденныя изъ журналовъ 30-хъ годовъ, даже эта, говорю я, старая рухлядь издала какой-то дребезжащій звукъ, силившійся выразить сочувствіе творенію г. Клюшникова. Вроятно, тотъ же звукъ повторится и по случаю ‘Некуда,’ и какой нибудь заштатный стрекулистъ соорудитъ нчто въ томъ же род, чтобы показать, что и ‘Записки’ не отстаютъ отъ вка. Быть можетъ, что и ‘Русскій Встникъ’ удостоитъ дать краткій, но лестный отзывъ о ‘Некуда’, и во всякомъ случа не осудитъ. Я только удивляюсь: какъ вы, при вашихъ разнообразныхъ занятіяхъ, находите еще время къ намъ придираться. A придираться къ намъ y васъ охота смертная. О чемъ бы вы ни заговорили, a насъ приплетете и затронете. Въ ‘Библіотек’ о Шекспир зашла рчь: глядь — и къ Шекспиру ‘Русское Слово’ и нигилистовъ приплели. Въ ‘Эпох’ тоже другъ другу письма не напишутъ, не задвъ нигилистовъ. Напрасно вы время драгоцнное тратите: лучше бы вамъ собой заниматься, особенно ‘Библіотек’. ‘Эпоха’, та хоть почвой наготу прикрыла, a ‘Библіотека’ до сихъ поръ еще ничего не изобрла. И какъ это вы такъ существуете? Вдь нельзя же все только на другихъ взъдаться, да сплетничать, я полагаю, что приличіе (если можно еще говорить о приличіи въ русской журналистик) требуетъ, чтобы вы наконецъ разродились какимъ нибудь принципомъ, изъ-за котораго хлопочете. Мн конечно все равно, изъ чего бы вы ни хлопотали, но говорю я это потому, что васъ этимъ въ тупикъ ставлю, потому что вамъ всего трудне выдумать принципъ, и вы ни за что его не выдумаете и для всхъ такъ-таки сфинксомъ и останетесь, и что вы ни длайте, a васъ ни одинъ человкъ не пойметъ, начиная съ самого г. Боборыкина. Поэтому употребите лучше ваши досуги на изобртеніе какой нибудь прикрышки. Впрочемъ отсутствіе смысла не мшаетъ ‘Библіотек’ ликовать чуть ли не больше другихъ
Слдовало бы сказать также о газетахъ, но все это такое абсолютное ничтожество, кром ‘Московскихъ Вдомостей’, что и говорить о нихъ нечего. Московскія же Вдомости теперь переложены въ романы и драмы, a слдовательно говорить о нихъ особо — лишнее дло. Разумется, ‘вянія’ эпохи, по выраженію Ап. Григорьева, отразились и на этихъ продуктахъ журналистики. Для доказательства достаточно указать на ‘Голосъ’, который посл достойнаго состязанія съ Кене (буфетчикомъ въ Тиволи) предположилъ завести нчто въ род полемики противъ ‘Русскаго Слова’. Но такъ какъ все тонкое остроуміе газеты ушло на борьбу съ буфетчикомъ, то никакой полемики не произошло, a вышла такая мерзость, отъ которой даже отплевываться стыдно. Этихъ перловъ ныншней газетной полемики я приводить не буду — тошнитъ и безъ того. Замчу только, что г. В. Л., разыгрывающій въ ‘Голос’ на другихъ цимбаллахъ, чмъ онъ разыгрывалъ въ ‘Современномъ Слов’ вмст съ г. Писаревскимъ, наконецъ нашелъ въ Андре Александрович истиннаго сотоварища по ремеслу. Этимъ близнецамъ и безсребренникамъ, изволите видть, понадобились принципы и безкорыстіе, вмсто той куриной слпоты, которою они досел могли похвастаться. Они упрекаютъ ‘Русское Слово’ въ томъ, что оно спекулируетъ именами, выставляемыми на обертк. Съ нкоторыми журналами дйствительно случался такой грхъ, что на обертк декабрьской или январской книжки выстраивался весь литературный генералитетъ, и такой безсребренникъ, какъ г. Краевскій, боле двадцати лтъ играющій на разныхъ тромбонахъ, лучше всякаго другаго знаетъ, за кмъ именно водился этотъ грхъ. Но ‘Русское Слово’ уже давно обличено въ неуваженіи къ такому генеральству, оно питаетъ даже нкоторую увренность остаться неисправимымъ въ этомъ отношеніи. Поэтому обличеніе ‘Голоса’, очевидно, иметъ другой умыслъ. Можетъ быть, онъ сомнвается, что въ нашемъ журнал дйствительно пишутъ гг. Писаревъ и Шелгуновь, можетъ справиться, если желаетъ. Но врне всего, что г. В. Л., захотвшій сыграть на своихъ цимбалахъ, самъ не знали, что сыграется, и потому фельетонъ его вышелъ довольно гнусной симфоніей изъ псни:
Ахъ ты жги, говори и т. д.
Пристыдить Андрея Александровича конечно очень трудно, онъ не изъ такихъ, чтобы покраснть, но съ совтомъ, въ род слдующаго, въ нему всегда можно обратиться: продолжайте, маститый старецъ, вашу полемику съ буфетчикомъ Кене, и не въ свое дло не суйтесь. A вы, г. Альбертини, какъ думаете на счетъ этого совта?
Этого краткаго, но врнаго очерка достаточно, чтобъ показать читателю наглядно ныншнее состояніе роскошнаго цвтка цивилизаціи, называемаго русской литературой. Сказаннаго довольно, чтобы видть разницу между литературными явленіями, характеромъ и наклонностями литературы, и дятелями, стоящими въ ней на переднемъ план съ одной стороны, и тмъ, чмъ была литература нсколько лтъ тому назадъ.